Qui cherche, trouvera

20:42, 1 февраля 2012 года. Осло-Холменколлен, Норвегия. Столица страны викингов давно погрузилась в предночной сказочный сумрак, магически превративший безграничный шумный мегаполис в умиротворённую скандинавскую гавань на побережье залива Северного моря, мягко укрытую ажурной белёсой вуалью из тонких полупрозрачных облаков, нависших над её спокойной водной гладью и над тысячью ярких мерцающих огоньков возведённых на её земле зданий, уподобленных детализированному крошечному макету с высоты холма, с которого в данный момент этим умопомрачительным великолепием могу любоваться безумно влюблённый в этот вид я, каждый год неизменно грезящий о возвращении в Осло, чтобы любоваться им снова и снова... Но сейчас перед моими глазами всё же есть нечто более восхитительное, а точнее, одна бесподобная искусительница, что по щелчку пальца обратила это умопомрачительное великолепие в свой задний фон, потому что для меня она – умопомрачительнее него в бесконечное количество раз... И потому что в неё я влюблён куда сильнее, чем во что бы то ни было ещё, имеющее место в моей жизни. – Фуркад, не подходи ко мне! – А ты думала, я тебя за снежок в задницу простил?! – Я в тебя ещё сто снежков запущу, если ты не перестанешь бежать за мной! – Ага, попробуй! До меня отчётливо долетает заливистый шкодливый смех порядком запыхавшейся русской, наивно не теряющей надежды на то, что я образумлюсь и беспрекословно послушаю её тогда, когда всё, что мне остаётся для воплощения моего плана – попросту протянуть к неприемлемо упрямой Соне свою руку и схватить ту за запястье, что я без промедления осуществляю в это же мгновение, с лёгкостью разворачивая Шипулину к себе лицом, но прилагаю неимоверные усилия, чтобы наконец сгрести упёрто сопротивляющуюся мне русскую в охапку и взвалить её себе на плечо. – Не смей этого делать! Фуркад, ты слышишь меня?! – протестующе верещит безостановочно дёргающаяся в моих руках Соня, пока я оценивающе оглядываюсь по сторонам в поисках самого пушистого глубокого сугроба, нарочито не придавая значения провокационным возгласам Шипулиной в свой адрес, и, победно улыбаясь, примечаю идеально соответствующий моим запросам сугроб в самом начале приотельного сквера, молниеносно устремляясь к нему и с деланной ехидцей парируя: – Ты сама на это напросилась, моя дорогая любительница рисковать! Соня жалобно ропщет, отчаянно порываясь вцепиться своими пальцами в мою куртку, но я лишь сильнее вжимаю Шипулину в себя, предвкушая её умилительно запальчивое ворчание о том, с каким отъявленно беспардонным французским пакостником она опрометчиво согласилась выйти на прогулку, и с одного размашистого раскачивания выбрасываю её в снег, торжествующе внимая её звонким визгам и практически надрываясь от смеха из-за рассерженного звучания неистово сыплющихся на меня забавных русских словечек, вряд ли являющихся пылкими и романтичными признаниями в любви... – Фуркад, я ведь доберусь до тебя, и я бы на твоём месте уносила отсюда ноги, а не ржала как конь прямо напротив человека, от руки которого ты в скором времени очень серьёзно пострадаешь! – угрожающе пыхтит уморительно барахтающаяся в метровом сугробе Шипулина, без особых успехов продолжающая предпринимать тщетные попытки высвободиться из доверху объявшего её снежного плена, и я невольно засматриваюсь на Соню, очаровательно укутанную в подаренный мной шарф, и ощущаю неподдельно разливающееся в моей грудной клетке ничем не прикрытое откровенное счастье, всецело прогревающее меня изнутри вопреки стоящему на улице пятнадцатиградусному морозу. И, я точно уверен, прогревающее мою любимую маленькую вредину в точно такой же степени... – Как жаль, что миниатюрная ручка этого человека едва достаёт до моего лица... – показушно выпячиваю нижнюю губу, вскользь одаривая сочувствующим взглядом оторвавшуюся от своих хлопот русскую, сейчас наверняка мечтающую по-настоящему прожечь во мне дыру своими взбешёнными глазами, и с претенциозным испугом вздёргиваю брови, приподнимая руки в примирительном жесте на несколько секунд. Негодующе покачивая головой, Соня отчего-то тягостно вздыхает, но, нечитаемо оглядывая меня снизу доверху, вдруг расплывается в хитрой неоднозначной ухмылке и, утомлённо рухнув в сугроб, приглушённо посмеивается, заносчиво изрекая: – Если я навсегда останусь в этих снегах, то никому не говори, что это случилось из-за тебя, а то все не дай бог подумают, что ты так решил устранить своего главного конкурента за звание самого успешного биатлониста этого сезона... – Что ты сказала? – обалдело нахмурившись, изумлённо хмыкаю я, неосознанно распахнув рот и испытующе уставившись на поймавшую смешинку Соню, неспешно переворачивающуюся на бок и возмущённо вскликивающую с напускной уязвлённостью: – Придурок, ты ещё подальше не мог меня закинуть?! Я вся из сил уже выбилась! Всё-таки гуманно смилостивившись над Шипулиной, многообещающе улыбаюсь, издевательски долго преодолевая отделяющую нас друг от друга пару метров, и, не разрывая нашего зрительного контакта, любезно подаю Соне правую ладонь, в которую она тотчас вкладывает свою, но внезапно осекается на полунамерении выбраться из сугроба, будто бы умышленно удерживая своими пальцами мои, и, застенчиво окатывая меня моментально заискрившимся взглядом, предстающим красноречивее любых слов, резко дёргает меня на себя с неожиданной силой. Вышибив весь кислород из моих лёгких, Соня ловко пользуется моим мимолётным замешательством, инстинктивно парализовавшим всё моё тело от её соблазнительной близости, и, проворно опрокинув меня на спину, плавно опускается на мои бёдра, нежно обхватив мои обмякшие руки за предплечья, но властно прижимает их к снегу над моей головой и, завлекательно нависнув надо мной, игриво обозревает меня с триумфальной улыбкой. Совершенно забываю о том, что ещё совсем недавно я считал себя алчущим превосходства победителем и бескомпромиссным доминатором абсолютно во всём, за что я рано или поздно берусь, потому что Соня в корне доказывает мне обратное, со спокойной совестью ломая устоявшиеся у меня рамки и принципы и даже не догадываясь о том, что каждый раз, когда я смотрю на неё, я смиренно признаюсь самому себе: она – до невозможности особенное исключение из моих правил, и в ожесточённой схватке за неё я решительно одержу верх над всеми своими соперниками, чтобы гордо выигрывать всё золото и весь хрусталь мира вместе с ней, но не позволю себе демонстративно противодействовать ей самой, потому что она – превыше всего этого. Она там, где кроме неё нет больше никого. Она там, где порой я сам хочу идти у неё на поводу. Уступать ей. Поддаваться ей. Проигрывать ей... Она там, где я понимаю, что моя главная победа кроется не в золотой медали или кубке, а в её лучистой улыбке, которой изо дня в день она одаривает только меня... – Так мне хочется тебе снега напихать за шиворот, да боюсь, что ты после этого заболеешь... – маняще приблизившись к моему лицу, Соня вызывающе поддразнивает меня, опаляя своим горячим дыханием мой подбородок, и, медленно облизнувшись, слегка приоткрывает ставшие влажными губы, железно приковывая к ним всё моё внимание, и я тяжело сглатываю, непроизвольно размыкая собственные губы, и всерьёз помышляю о том, чтобы прямо сейчас взять ситуацию под свой контроль, порывисто оторвать затылок от снега и добровольно сорваться в пропасть... Умереть и сразу же воскреснуть от вспыхнувшего в ледяном сугробе знойного жара, что вмиг растопит снег вокруг нас и взорвёт весь наш мир на мириады миров, в каждом из которых я продолжу безудержно целовать её, замеревшую в считанных сантиметрах от моих губ... – А ты не бойся, у него иммунитет крепкий! Рефлекторно вздрогнув от раздавшегося откуда-то сверху раскатистого посмеивающегося голоса, мы с Соней одновременно задираем головы на его фантастически знакомый мне источник, бог знает сколько наблюдавший за нами с балкона своего номера, и переводим друг на друга полные сконфуженной озадаченности взгляды, после чего ошарашенно воззрившаяся на меня Соня робко отнимает свои ладони от моих предплечий, приглушённо роняя: – Это твой папа? – Да, меня зовут Марсель, очень приятно познакомиться! – торжественно заявляет мой отец, по-хозяйски облокачиваясь на перила балкона, пока скатившаяся с меня Шипулина растерянно встаёт на ноги, неловко отряхиваясь от снега, но, оперативно овладев собой, смело вскидывает на него глаза, отзываясь со стеснительной улыбкой: – Меня зовут Соня, но вы, наверное, уже и так знаете... И мне тоже очень приятно познакомиться! – Ты прекрасно говоришь по-французски! – Спасибо, но не стоило, правда... – смущённо хихикает всё ещё не отошедшая от шока Соня, когда я поднимаюсь вслед за ней, притихая около неё как провинившийся школьник и понятия не имея, каким образом реагировать на образовавшееся между мной и отцом абсурдное положение, в котором Соня ненароком оказалась вместе со мной, однако снисходительно косящийся на меня отец вовремя надумывает «благосклонно» подсобить мне своей нелестной фразой, что в два счёта вынуждает меня раздражиться: – А я-то думаю, от кого мой сыночка столько скромности набрался за последнее время, а тут вот оно что... – Ты замёрзла уже, наверное... – с максимальной невозмутимостью игнорируя его по-привычному родительский упрёк, учтиво обращаюсь к натянуто улыбающейся Соне, без лишних слов кивающей головой, и стремительно обхватываю её запястье, манерно ощерившись в ответ самодовольно поглядывающему на нас отцу. – Тогда пойдём, пообщаетесь как-нибудь в другой раз. Торопливо уводя вежливо машущую ему Шипулину за собой в сторону входа в отель, упорно отбиваюсь от проскакивающих в моём разуме мыслей о том, что увиденная моим отцом сцена станет живым импульсом для наших с ним препирательств по поводу моего текущего жизнеощущения, откровенно делиться которым в ближайшее время я ни с кем не собираюсь, потому что разобраться с этим мне всё равно не поможет никто, кроме меня самого или той самой бесподобной искусительницы, чью ладонь я неохотно выпускаю из своей прямо перед дверью её номера, остановившись напротив него в ожидании её скорого возвращения, и тепло улыбаюсь, замечая чарующую улыбку вновь застывшей в дверном проходе Сони, одним своим обаянием отодвигающей к задворкам моего сознания все терзающие меня переживания. Блять, какая же она красивая... – В этот раз малиновое! – трепетно восклицает русская, кротко протягивая мне небольшую баночку с привезённым ею из дома вареньем, отчего я улыбаюсь ещё шире и, мимолётно дотронувшись до её пальцев, аккуратно забираю своё сладкое лакомство, украдкой любопытствуя: – Ты решила каждый раз мне новое варенье привозить? – Да! Так интереснее, не находишь? – воодушевлённо поясняет Шипулина и, делая маленький шажок назад, кокетливо прикусывает нижнюю губу, невинно выдыхая: – Спокойной ночи, Мартен... – Подожди, ты даже не поцелуешь меня? – За то, что ты выкинул меня в сугроб?! Фуркад, что-то не вижу я у тебя скромности, которой ты от меня набрался... – Так бы и сказала сразу, что тебе нравится, когда целуют тебя... – не давая Соне ни секунды на то, чтобы успеть обработать сказанное мной и опомниться, осторожно беру её за затылок, плавно привлекая её к себе, и нежно прикасаюсь губами к её щеке в чёртовых миллиметрах от краешка её губ, мгновенно уловив дуновение лёгкого ветра из зазывающей меня пропасти. – Спокойной ночи, Соня. Мягко отстраняюсь от русской, с неописуемым наслаждением созерцая её поалевшие после улицы (и не только) щёки, и, нехотя попрощавшись с Соней до завтра, скрепя сердце разворачиваюсь к длинному узкому коридору но, почти добравшись до его конца, резко торможу, когда позади меня внезапно раздаётся скрип двери и обескураженный голос моего отца, уничижительно бросающего мне в спину: – Удобно ты устроился... Одна дома, другая на этапах, а больно в итоге будет обеим... – Пап, не надо меня... – раздосадованно выпаливаю я, повернувшись к тому вполоборота, но отец без колебаний перебивает меня и, укоризненно смеряя меня глазами, смятенно всплёскивает руками, эксплицитно осаждая меня: – А я тебя и не учу, просто мне непонятно, с чего это мой сын, который всегда точно знал, чего он хочет, теперь вдруг мечется из крайности в крайность? Сейчас ты мучаешь их обеих своими недомолвками, а потом? Мартен, что будет потом? Я не берусь учить тебя жизни, я лишь хочу надеяться на то, что ты знаешь, что делаешь, и потом об этом не пожалеешь. Хотя бы немного подумай над моими словами, пока не произошло что-то, что жестоко вынудит тебя сделать этот выбор, и не воспринимай мои слова в штыки, как ты и твой старший брат обычно любите это делать... Спокойной ночи. Завершив свою дидактическую тираду, отец оглушительно хлопает дверью, и я возобновляю свой путь до номера на едва гнущихся ногах, перед этим с десяток секунд постояв как вкопанный и словно оплёванный сверху донизу, но не могу не согласиться с тем, что он целиком и полностью прав во всём, потому что я впервые в своей жизни столкнулся с подобной моральной дилеммой, решения, конца, или выхода из которой я просто не вижу, тем самым причиняя боль не только им обеим, но и себе, и продолжаться так дальше больше не может. Я должен найти в себе смелость и силу оставить одну, чтобы как можно скорее обрести другую, потому что я уже давно перестал раздумывать над тем, чьё имя я подразумеваю под каждой из этих истин... 11:37, 2 февраля 2012 года. Осло-Холменколлен, Норвегия. – Давай сегодня без фанатизма, а то твоё колено тебе за это спасибо не скажет... – И вы мне за такую гонку тоже ведь спасибо не скажете, не так ли? – Скажу, если ты меня послушаешь... Ладно, пойду я... Во время гонки ищи меня на последней отсечке, я буду там вместе с твоими родителями. Удачи, Соня. Ободряюще похлопав меня по плечу, Николай Петрович уходит из стартового городка в лес вверх по спуску, ведущему к стрельбищу, и я по инерции смотрю тренеру вслед, поправляя напяленный до са́мой макушки баф под шапочкой, но тотчас отрываюсь от спины Лопухова, поворачивая голову вправо, когда по спуску проносится открывшая гонку Мари-Лор Брюне, и невольно задерживаю расфокусированный взгляд на трассе и на всём, что её окружает: на противоположной мне стороне располагается заполненная под отказ невысокая трибуна, растянутая вдоль трассы на полсотни метров, и огромный экран с трансляцией гонки, над которым величественно возвышается знаменитая отличительная фишка этого стадиона – исполинский прыжковый трамплин, поражающий воображение своими монументальными размерами, только вот любование этой грандиозной картиной никак не отвлекает меня от непреднамеренно услышанной мной фразы, надоедливо заевшей в отнюдь не радужном потоке моих мыслей. Меньше знаешь – крепче спишь, но перед этим порадей над тем, чтобы поплотнее закрыть дверь, а ещё лучше отойди от неё от греха подальше и не искушай свои нервы... И предупредил бы меня кто об этом вчера... С какого вообще перепуга я так наивно допускала вероятность того, что Мартен расстался со своей девушкой после Антхольца? ...– Одна дома, другая на этапах, а больно в итоге будет обеим... Марсель, а что, если мне уже целый проклятый месяц больно от того, чего не делает ради меня ваш сын? Зачем я так глупо продолжаю надеяться на то, что мы с ним будем вместе, если чаша его весов до сих пор так и не перевесила в мою пользу даже на грамм? Когда она перевесит, и где это произойдёт? При каких обстоятельствах он предстанет перед этим выбором? Что или кто по-настоящему сподвигнет его к этому? А перевесит ли она, как об этом сокровенно мечтаю я? Мартен, пообещай мне, что однажды она перевесит, и я самоотверженно и преданно дождусь тебя, даже если на этом тернистом пути мне будет в разы больнее, чем сейчас, ведь за всю эту боль я рано или поздно получу тебя... Прошу, просто пообещай мне, что однажды она перевесит, Мартен... Просто пообещай мне, Мартен... – Имей в виду, у нас в Норвегии выигрывают только те, кто любит норвежцев! Испуганно содрогаюсь от твёрдо лёгших на мои плечи мужских ладоней и, резко оборачиваясь на подозрительно знакомый елейно заискивающий тембр голоса, идентифицирую сполна удовлетворённого моей реакцией Тарьея, видимо не собирающегося просто так отнимать от меня свои руки, поэтому я, невзначай взявшись за молнию на кофте своей разминки, деликатно намекаю норвежцу на то, что именно в этот момент мне нужно снять с себя лишнюю одежду, ибо до моего старта остаётся всего лишь несколько минут, и Бё протестующе поджимает губы с явным сожалением, отбросившим зримую тень на его смазливую мордашку, но послушно возвращает свои руки туда, где им и положено быть в моей непосредственной близости. То есть где угодно, но однозначно не на мне. Какой я противной и непреклонной могу быть, оказывается... И чего они только около меня такой противной и непреклонной ошиваются, не пойму... – А на подиум у меня хотя бы шансы есть с такими раскладами? – язвительно откликаюсь я на вызывающе нескромное заявление Тарьея, небрежно запихивая свой разминочный костюм в пакет, и, мягко берясь за ствол стоящей напротив меня винтовки, осторожно забрасываю её на спину, боковым зрением наблюдая запустившийся на физиономии Бё умственный процесс и ехидно хмыкая от того, чтó норвежец озадаченно выдаёт мне в ответ спустя пару секунд: – Ну, в принципе... Стой, ты разве нас не любишь?! – А с чего мне любить вас, когда я люблю француза... – Что? Я ещё не настолько хорошо выучил русский, чтобы понимать его на слух... – сконфуженно бормочет Тарьей, непонимающе вытаращившись на меня, пока я подхватываю свои лыжи и палки с пирамиды, демонстративно не обращая на Бё внимания, но всё-таки поворачиваюсь к нему, скептически всматриваясь в его голубые лукавые глаза, и раздосадованно стискиваю зубы, тоскливо осознавая, что на его месте должен стоять совсем другой человек. Не уж-то ты действительно хочешь того, чтобы я сказала это по-английски прямо тебе в лоб и ненавязчиво разбила твоё сердечко, обнаглевший норвежский мальчик? – На словах вы все ради меня готовы на всё что угодно, а в реальности не делаете для меня ничего... Я уже устала от этого, – горько усмехнувшись, переключаюсь на английский, замечая пронёсшееся во взгляде Бё смятение, прежде чем выдвинуться к стартовым воротам и оставить растерянного Тарьея позади себя, и беспомощно озираюсь по сторонам в отчаянной попытке одержать верх над пробирающими меня эмоциями, не предоставляющими моей гонке абсолютно никаких преимуществ, а наоборот. И я заранее точно знаю, что не выиграю этот спринт, и дело здесь вовсе не только в том, что я не люблю норвежцев... 12:06. – Круто ты сегодня отстрелялась, поздравляю! – А у тебя что на стрельбе случилось? – Не знаю... Не доработала просто, наверно... – Всё равно в цветах вместе будем, это уже повод для радости, не находишь? – Ты права, – одобрительно улыбнувшись, тепло обнимаюсь с мягко похлопывающей меня по спине Дорен-Абер, и, отстранившись от француженки, снова бросаю беглый взор на табло с промежуточной турнирной таблицей, с некой грустинкой фиксируя наши с Мари фамилии на четвёртой и пятой строчках, хотя ещё около десяти секунд назад мы были на одну позицию выше, но нас вот-вот подвинула финишировавшая третьей Даша, стартовавшая в полуминуте за мной. Пройдя через материальный контроль и снятие чипов, наконец попадаю на территорию финишного городка, получая пакет со своими вещами, и тут же переодеваюсь, свободно обмениваясь ощущениями от гонки с врачом нашей команды и обеими Олями, но тщательно скрываю от них настоящую причину своих двух промахов на стойке, потому что у этой причины есть не просто название, а целое имя с фамилией, и располагать этой информацией не дозволено никому, кроме меня и моих внутренних демонов, злокозненно пробудившихся на стрельбище в моих трясущихся руках. Основательно утеплившись, вынужденно отправляюсь исполнять свою послегоночную обязанность в пресс-зону, попутно возобновляя в своей памяти все языки, на которых я говорю, и, добросовестно дав ответ на одни и те же вопросы немцам, шведам, русским и французам, добираюсь до норвежского репортёра NRK – приветливо улыбающегося дядечки, – наперёд предугадывая всё, что тот вскоре так или иначе озвучит сам. Это ведь до чёртиков очевидно, разве нет? – София, как вам ваша первая гонка в Норвегии? Один ваш звёздный биатлонист чуть мне её не испортил, но, в принципе, сойдёт. – Немного холодно! Хотелось бы, чтобы было потеплее, но если говорить в общем, то мне очень понравилась здешняя атмосфера и поддержка болельщиков на протяжении всей гонки, хоть сегодня их было и не так много. Надеюсь, что на выходных людей будет гораздо больше. – Сегодня вы показали лучший лыжный ход, несмотря на то, что совсем недавно у вас была травма колена. Как вы сами оцениваете своё состояние на данный момент? Никак не оцениваю... До финиша доползла позорно, и молодец. – Могло бы быть и лучше, потому что я чувствую, что ещё не дотягиваю до своих прежних кондиций, но могло быть и хуже, поэтому жаловаться мне не стóит. А про лыжный ход я даже не знала, удивлена, если честно... Не рассчитывала на лучший ход! – С чем связываете свои два промаха на стойке? С одним таким невозможно красивым кареглазым брюнетом... Что? Не делайте вид, что вы его не знаете, он лидер Кубка мира... А вы другую причину ожидали услышать? – На самом деле, причин может быть множество. После ужина сяду анализировать гонку вместе с тренером, и уже там видно будет, какие факторы могли помешать отстреляться чисто. Возможно, психология меня подвела или давление, потому что на данном этапе у меня слишком много амбиций, особенно в плане возвращения жёлтой майки после её потери в Антхольце, но я стараюсь не зацикливаться на этом, а просто делаю свою работу и наслаждаюсь биатлоном. – Эмиль Хегле Свендсен во вчерашнем интервью перед этапом заявил нам о том, что он был бы не против встречаться с вами. Вы знали об этом? Да ладно, блять, правда что ли?! – Не знала, но догадывалась! – Что бы вы ему на это ответили? Я люблю того, кто выиграет у тебя всё, что только можно, так что расслабься, у тебя всё равно нет шансов против него, как бы ты ни старался. И не забудь своему лучшему дружку доложить о моих словах, ему тоже не помешает это уяснить! – Что бы я ему на это ответила... Дорогой Эмиль, я, правда, очень ценю все твои попытки покорить меня, но сейчас я не заинтересована в поиске отношений! Тарьею то же самое можешь передать, чтобы вы оба напрасно не теряли свои силы, которые вы с бóльшей пользой потратите в гонках, чем в ухаживаниях за мной! Как же, сука, трудно подбирать вежливые обороты, когда так хочется просто взять и прямолинейно высказать всё, что у меня накипело от этих ваших иностранцев... Журналист благодарит меня за уделённое ему время, и я тактично откланиваюсь, мигом вспоминая о ещё одной не менее важной моей обязанности, и быстрым шагом покидаю пресс-зону, оказываясь в коридорчике между финишным створом и главной трибуной с целью посвятить оставшиеся до цветочной церемонии пятнадцать минут своим болельщикам и взамен зарядиться от них положительной энергией. Расписавшись и сфотографировавшись более трёх десятков раз, логически собираюсь закончить своё общение с болельщиками, практически развернувшись в сторону финишного городка, но в самый последний момент замечаю неподалёку от себя укутанную в российский флаг женщину в первом ряду, с отчаянием смотрящую на меня, поэтому решительно приближаюсь к ней, доброжелательно улыбаясь, чтобы не заставлять её чувствовать себя неловко, и с вдруг ёкнувшим сердцем узреваю спрятавшуюся позади неё заплаканную девочку лет четырёх, чутко осведомляясь: – Почему ваша девочка плачет? – Она расстроилась, что вы не заняли первое место, потому я очень хотела, чтобы вы подошли к нам... – опечаленно отзывается женщина, пока я безотрывно разглядываю милое личико её очаровательной дочки, из зелёных больших глаз которой продолжают литься крупные слёзы, отчего я тотчас возвращаюсь в реальность и, учтиво попросив её маму подержать мои лыжи и палки, неторопливо подаю малышке свои руки, вкладывая в этот жест максимум живущей во мне нежности. – Пойдёшь ко мне на ручки? – спокойно отпускаю я с мягкой улыбкой, непроизвольно разулыбавшись во весь рот от робко вложенных в мои ладони маленьких ладошек, и, аккуратно переместив руки ей подмышки, осторожно забираю её через трибунное ограждение, успокаивающе прижимая её к себе и ласково поглаживая её по голове. – Дождись меня здесь, я принесу тебе свои цветочки, хорошо? И не плачь, пожалуйста, я ещё обязательно выиграю, вот увидишь! Она слегка кивает мне в ответ, снова крепко обнимая меня за шею, и я умиротворённо выдыхаю, кажется, сумев утешить искренне преданную мне кроху, нехотя отстраняющуюся от меня после слов её мамы о том, что Соню уже заждались другие дела, из-за чего я кротко посмеиваюсь, осторожно отдавая девочку обратно её маме, и, прихватив свои лыжи с палками, добродушно подмигиваю им обеим, поворачиваясь к выходу из болельщицкой зоны с осевшими внутри меня исключительно тёплыми и приятными эмоциями... – Соня! Судорожно оборачиваюсь на звук моего самого любимого голоса, встречаясь с бархатистым взглядом Мартена, стоящего в противоположном мне конце коридора, и неосознанно млею от разливающегося в глубине моего сердца спасительного тепла, бережно обволакивающего бесконечной надеждой все укромно спрятанные в моей душе закутки, что нежно обогреваются предначертанным мне обещанием, прозрачно читающимся в глазах лучезарно улыбающегося мне француза. И я доверяю тебе, Мартен... 18:34, 3 февраля 2012 года. Осло-Холменколлен, Норвегия. – Ты на массаж собираешься сегодня? – А у меня выбор есть? – Ты обычно на массаж первее всех всегда рвался, а сейчас что случилось? Сам не свой ты в последнее время, хотя я знаю поч... – Давай не начинай только, а... – Мимо номера своей любимой не пройди! Затормаживая у двери Сони, деланно гримасничаю в ответ на подколку своего брата и, без лишних колебаний занеся руку, негромко стучусь в номер Шипулиной, увидеться с которой за сегодня мне довелось лишь дважды: мельком в холле отеля после завтрака и у вакс-кабин перед тренировкой на стадионе, поэтому сейчас нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, наконец уловив шаркающие по полу долгожданные шаги русской, приглушённо раздающиеся из-за двери, приоткрывшейся спустя пару мгновений, и удивлённо вздымаю брови, улицезрев обернувшуюся в пуховое одеяло Соню и риторически стебанув её: – Ты так на ужин пойдёшь? – Нет! Конечно, нет, мне просто нужно было что-то на себя накинуть, чтобы открыть дверь, а то мало ли, кого там ко мне занесло... – шутливо отмахивается Шипулина, обаятельно рассмеявшись, и, чуть отодвинувшись влево, смущённо опускает глаза в пол, застенчиво роняя: – Заходи, мне всё равно ещё переодеваться... Может, ты хотела сказать: «Заходи, поможешь мне переодеться»? С трудом восприняв то, что мне не послышалась проявленная Соней двусмысленная инициатива, моментально ощущаю, как ослабли мои колени от медленно охватывающего меня запретного и такого сладкого чувства вожделения, пока пробираюсь в полумрак комнаты русской и, приостанавливаясь у ближнего ко входу угла кровати, вновь являю уже расфокусированному взгляду постепенно расплывающуюся картинку с тем самым умопомрачительным великолепием, что тонет в лучах насыщенного сочным цветом малинового заката, озаряющего своими последними лучами противоположную постели стену через панорамные балконные стёкла. Молча проскользнув позади меня к своей половине кровати и тем самым переключив на себя всё моё внимание, Шипулина избавляется от одеяла, небрежно сбросив его с себя, и невозмутимо предстаёт передо мной в коротком чёрном пеньюаре, блестящая шёлковая ткань которого облегающе ластится по стройному упругому телу Сони, соблазнительно подчёркивая сногсшибательные изгибы её полуобнажённой полной груди, тонкой изящной талии и округлых роскошных бёдер, отчего я вмиг вкушаю неизъяснимо упоительное помутнение рассудка на распаляющем меня контрасте, вымещающем все наставления совести нарастающим в моих ушах монотонным шумом, взволнованно прерываемым раскатисто стучащим по моим вискам сердцебиением. Настолько стремительное помутнение, что из поля моего зрения пропадает всё, кроме замеревшей напротив меня фигуры русской, всё больше и больше опьяняющей меня своей близостью в своём номере, где мы двое теперь точно скрыты от всего остального мира. – Мартен, ты чего? – настороженно полушепчет держащая в своих руках шорты и футболку Соня, после того как я на автомате сдвигаюсь вправо, нарочито преграждая ей путь в ванную, и, наступая на неоднозначно смотрящую на меня Шипулину с обезумевшей от неконтролируемого желания улыбкой, легко опрокидываю её на кровать одним нежным толчком в плечи, тотчас нависая над ней и будто бы со стороны глядя на проецирование своей самой сокровенной мысли: – Знала бы ты, как сильно я хочу тебя... – А ты думал, я не знаю? – плавно подавшись вперёд, вкрадчиво выдыхает Соня мне в губы, обвивая предплечьями мою шею, и я аккуратно перекатываюсь на спину, мягко усаживая Шипулину на свой пах, и, исступлённо теряясь в обрушившемся на меня безумном аффекте, беспрепятственно запускаю ладони под ткань пеньюара русской, широко оглаживая гладкую бархатную кожу приподнявшейся надо мной Сони и не сводя глаз с её приоткрытых пухлых губ и с невзначай спавших с её хрупких плеч бретелек. – Ну же, Марти, раздень меня, чего ты ждёшь? Триумфально цепенею в ласкающей меня истоме, осторожно оттягивая декольте пеньюара внезапно переставшими подчиняться мне пальцами, и хмуро свожу брови к переносице, когда плотный туман необузданного мной наваждения быстротечно рассеивается, позволяя мне внять встревоженному голосу Сони, доносящемуся до меня словно сквозь безбрежную толщу воды: – Эй, Мартен, ты здесь вообще?! Ты меня слышишь?! – Что за противные стуки... – Кто-то пришёл, а ты мне пройти не даёшь! Раздражённо стиснув зубы от давящего на мозги глухого бесперебойного стучания, медленно, но верно возвращаю себе здравый чистый взгляд, что способен отчётливо распознать очертания огорошенно застывшей напротив меня Сони и всего, что находится вокруг неё, и нервно потрясываю головой в жалкой попытке ухватиться за ускользающее от меня объяснение тому, что это всё, блять, вообще только что было, но отметаю это неблагодарное дело после очередного стука в дверь и, рассерженно распахнув её вместо Шипулиной, недоумевающе обнаруживаю напряжённо вытаращившегося на меня Свендсена, скептически выпаливающего: – Какого хрена т... – Какого хрена тебе тут надо? – грубо отрезаю я, принципиально выдерживая наэлектризованный зрительный контакт с Эмилем ровно до тех пор, пока мы оба не разрываем его, повернувшись в левое крыло коридора, в самом начале которого так некстати образовывается разводящий руками Тарьей, недовольно кидающий в наш адрес: – Какого хрена вам двоим тут надо?.. ...– Какого хрена вам троим тут надо?! Достали меня уже! – взбешённо включаюсь в невероятно занимательную беседу моих трёх «завоевателей» я и, бесцеремонно выпихнув Фуркада в коридор, молниеносно захлопываю дверь, обездвижено уставившись в её поверхность с хлёстко беснующимся под моими рёбрами сердцем. Блять, а на что я сама рассчитывала, когда предложила Мартену зайти ко мне, ещё не переодевшись? Что он всё-таки откажется и дождётся меня снаружи? Что он благородно отвернётся от меня, сделав вид, что его ничего не смущает? Или что он пойдёт на этот риск, чтобы наконец осуществить проигранный в его воображении до неприличия недвусмысленный сценарий с моим участием, от сладкого предвкушения которого у меня в какой-то момент даже задрожали колени? Потому что никогда прежде Мартен не смотрел на меня так, как смотрел несколько минут назад, и мне до одури это понравилось, невзирая на то, что подобная развлекательная программа не входила в мой сегодняшний распорядок дня... Какая Фуркаду до этого разница, если он с таким же успехом продолжает ставить нас обоих в ситуации, где мы так неаккуратно ходим по лезвию ножа, и тем самым связывает меня по рукам, заселяя мою доверху перегруженную мыслями голову новыми поводами для размышлений? Если завтра я не дай Бог не попаду на подиум, то мне не составит никакого труда продемонстрировать Мартену то, что я тоже умею филигранно играть не по правилам, но об этом я позабочусь (или всё же нет?) завтра, а сейчас... А сейчас за моей дверью стоят три взрослых лба, как-либо взаимодействовать с которыми я ни капли не настроена, но если с двумя из них всё хотя бы более-менее понятно, то с третьим не понятно вообще ничего, и эта несусветная неразбериха когда-нибудь окончательно сведёт меня с ума оттого, что я не выношу подвешенное состояние и неопределённость, что за прошедший месяц сумели стать неотъемлемой частью моей жизни из-за одного из тех самых трёх взрослых лбов, не дающих мне прохода с первого этапа этого сезона... Присев на край кровати в глубоких раздумиях о том, как мне теперь выйти в коридор так, чтобы избежать прямого столкновения со слишком плотной концентрацией мужского пола на один квадратный метр у моей двери, вдруг порывисто спохватываюсь, резко беря телефон с тумбочки, и второпях набираю сообщение своей сестре: «Ты ещё не ушла на ужин? Если нет, то зайди за мной, я очень тебя прошу!» Зависаю над телефоном в ожидании отклика Насти, прочитавшей моё сообщение меньше чем через десять секунд после его отправки, и облегчённо выпускаю оторопело осевший в моих лёгких воздух, прочитав её ответное сообщение: «Тебе повезло, я только что вышла!» Оживлённо подскакиваю на ноги и, наконец-то сменив пеньюар на шорты и футболку, опять оказываюсь перед дверью, едва дотрагиваясь пальцами до её ручки, но, выдержано нацепив на себя маску хладнокровия, флегматично выбираюсь в коридор, мимоходом обозрев одновременно уставившихся на меня Мартена, Эмиля и Тарьея, прежде чем услышу голос подзывающей меня к себе Насти и без оглядки устремлюсь к ней. Господи, и за что только мне это всё... 18:21, 4 февраля 2012 года. Осло-Холменколлен, Норвегия. ...– Когда я говорил тебе бежать гонки в Осло без фанатизма, я имел в виду ход, а не стрельбу, если ты меня неправильно поняла... Шесть промахов! Поборешься тут за медаль, а как же! О золоте можно было вообще не мечтать даже... За Кубком мира она идёт... Трепни и амбиций много, а на деле шишь да маленько! Нравится тебе около подиума крутиться? Крутись на здоровье! О чём вообще надо думать, чтобы столько промахиваться... Досадливо заскрипев зубами, рассеянно натягиваю носки, и, лениво поднимаясь с кровати на ноги, перевожу задолбавшийся взгляд на лежащие на тумбочке два букета цветов, врученные мне и Мартену после гонок преследования, обернувшихся для нас обоих не самым приятным образом: своим пятым местом я позволила выигравшей сегодня Нойнер упрочить своё преимущество в тотале относительно меня, а Мартен своим четвёртым местом уступил лидерство в общем зачёте Свендсену на одно очко, потеряв жёлтую майку на завтрашний масс-старт, но обретя кое-что другое взамен – мою безжалостную и пока что эвентуальную сатисфакцию. Фуркад, благодари Вселенную за то, что на меня так невовремя свалился идейный кризис, не позволяющий мне допереть до самого изощрённого способа достижения моей сатисфакции... Невольно фантазирую о предстоящей встрече с Мартеном, торопливо надевая тапки, и спешно выхожу за дверь, быстрым шагом направляясь в столовую, где меня уже ждёт сам Мартен, недавно написавший мне о том, что в царящем в столовой аншлаге ему всё-таки удалось занять для нас места за общим столом, что появляется в поле моего зрения, как только я добираюсь до переполненной столовой и сворачиваю к раздаче, чтобы как обычно взять себе большой сочный персик и кружку горячего шоколада. По мере моего приближения к столу распознаю́ всё больше и больше знакомых лиц, располагающихся за ним, и, аккуратно поставив кружку и персик на стол, довольно присаживаюсь на своё место напротив Мартена, приветливо поздоровавшись с устроившейся слева от меня Доротеей и устроившейся справа от меня Тириль, с которыми я обстоятельно не общалась, кажется, с прошлогоднего Чемпионата Европы, что и подружил меня с итальянкой и норвежкой. Так же в одном со мной ряду за столом сидят Мири Гёсснер и Света, а по обратную от нас сторону стола – Симон Шемпп, Алексис, Эмиль и Тарьей, но с моим восхитительным визави, со скучающим видом перебирающим овощи в своей тарелке, не сравнится никто в этом многолюдном зале, подчистую меркнущем на его фоне... Принимаю активное участие в развернувшейся за столом интернациональной бурной болтовне обо всём подряд, периодически делая маленькие глоточки горячего шоколада, и мимолётно посматриваю на уткнувшегося в телефон Фуркада, безотрывно пялящегося на меня, пока я этого не вижу, но тут же отводящего от меня взгляд в телефон, как только я засекаю его, отчего я польщённо усмехаюсь, пряча ликующую улыбку за белоснежной фарфоровой кружкой. Придвинув стул вплотную к столу, закидываю ногу на ногу, вдруг ощутив, как носок моего правого тапка вскользь задел широко расставленные в стороны ноги Мартена, даже не оторвавшегося от своего телефона, и уязвлённо поджимаю губы, обиженно нахмурившись, но тотчас расплываюсь в лукавой ухмылке, почувствовав невыносимый жар, пробравший меня до самых костей, и, тихонько сбросив тапочку с правой стопы, ненавязчиво дотрагиваюсь до щиколотки француза, принимаясь плавно поглаживать его голень от лодыжки до колена. Мартен, а ты когда-нибудь догадывался о том, что я тоже могу терять контроль рядом с тобой? Фуркад наконец-то отлипает от телефона, испытующе воззрившись на сидящих напротив него девушек, однако совершенно все девушки напротив него, в том числе и я, ведут оживлённую беседу об имеющих успех кинокартинах, однозначно сто́ящих того, чтобы потратить на них пару часов своего свободного времени, поэтому у меня не возникает абсолютно никаких проблем с ювелирной отыгровкой моей новой роли благодаря тому, что я преспокойно притворяюсь, что не имею ничего общего с тем, что происходит под столом, несмотря на то, как нелестно Мартен прожигает меня глазами и как опрометчиво предпринимает попытку свести свои колени, добровольно вынуждая меня больше не деликатничать с ним и полностью распрямить ногу с одного далеко не осторожного движения. – «Ты сам на это напросился, любимый мой», – раскованно устанавливая зрительный контакт с Мартеном, внутренне транслирую я ему, с неизъяснимым удовольствием наблюдая за алым румянцем, проявляющимся на вытянувшемся лице француза, инстинктивно стиснувшего своими пальцами мою щиколотку, и ласково провожу своей ступнёй вверх и вниз вдоль его плоти, триумфально улыбаясь от осознания того, что отныне Фуркад всецело находится в моей власти. Моё периферическое зрение перестаёт функционировать должным образом, концентрируя всё моё внимание на попавшем под мою беспощадную сатисфакцию Мартене, молча призывающем меня остановиться, но вместо этого я озорно подмигиваю ему, молча призывая его наслаждаться, и, надкусив удачно оказавшийся под рукой персик, из которого сразу же брызгает растекающийся по моей ладони и подбородку сок, издевательски медленно слизываю его со своих губ, в ответ крышесносно ощущая, как горячо и как мало теперь места между ног француза. Одновременно нежно касаясь Мартена под столом и вызывающе причмокивая губами, развязно всасываю сочную мякоть персика, восторженно считывая пламенеющие в сверкающих от возбуждения глазах Фуркада непристойные мысли о том, что тот сделал бы со мной прямо сейчас, если бы мы были наедине... Марти, неужели ты забыл, что я не сплю с парнями, у которых есть девушки? До конца расправившись с персиком, откладываю косточку на стол и, поднося к губам липкие от сока пальцы, волнительно дрожу от магнетического предвосхищения самой что ни на есть изуверской партии нашей игры, ещё сильнее надавливая на готового взвыть в голос Мартена и мягко обхватывая губами верхнюю фалангу своего большого пальца. Дразняще погрузив его в рот до самого основания, искусно полизываю его, не отводя загипнотизированного взгляда от Фуркада, до боли сжавшего мою щиколотку, и грациозно вынимаю палец изо рта, поочерёдно проделывая то же самое с остальными пальцами и чувствуя немыслимое моральное удовлетворение от реакции француза, перекрывающей собой любой стыд, который я могла бы испытывать в других подобных ситуациях, но, очевидно, не сегодня и не в этой столовой. Резко убрав ногу, возвращаю на неё тапочку, растягивая уголки губ в кокетливой непринуждённой улыбке и мастерски прикидываясь, что я не нахожу ничего сверхъестественного в ошарашенно охреневающих выражениях лиц всех, кому посчастливилось поприсутствовать за одним столом со мной и Мартеном, на мгновение расслабленно испускающим вздох облегчения, и в эту же секунду встаю из-за стола, дружелюбно желая всем спокойной ночи, но с постепенно пробивающейся во мне панике стремглав уношусь в свой номер, наивно надеясь на то, что хищно сверлящий мою спину Фуркад не ринется вслед за мной, когда это единственная опция, которую я ему сама и оставила... И, конечно же, оказываюсь права. Вихрем настигнув меня около уже открытой мной двери, Мартен вполсилы пихает меня в плечи, бесцеремонно заталкивая меня внутрь полусумрачной комнаты, и я обомлело замираю напротив кровати, заставаясь врасплох разлёгшимся на ней Антоном, беззаботно залипавшим в телефон до нашего нежданного прихода, и нервно сглатываю после того, как тот приглушённо обращается ко мне, остолбенело выпучившись на меня и на неподвижно застывшего позади меня Фуркада: – Сонь, ты бы хоть заранее меня предупредила, чтобы я попозже вернулся... – Чего, блять? – судорожно выпаливаю я, опрометчиво пропуская в поток своих мыслей кроющуюся в словах брата суть, и лихорадочно потрясываю головой, раскаляясь до невыносимой температуры после вежливо изречённой французом просьбы: – Пожалуйста, выйди минут на десять... – Вам этого хватит что ли? – с неподдельным недоумением прыскает поднявшийся с кровати Антон, заговорщицки смеряя меня и Мартена иронизирующим взглядом, в то время как я остервенело испепеляю его округлившимися от взбудораженного воображения глазами и, рефлекторно сжимая ладони в кулаки, раздражённо рявкаю: – Вали отсюда уже! Зрительно выпроваживаю по-идиотски посмеивающегося Антона за дверь и, едва уловив её негромкий хлопок, по новой плавлюсь от выплеснувшегося в мои вены зноя из взвинченно затрепыхавшегося под горлом сердца, полностью разворачиваясь к пристально смотрящему на меня Фуркаду, что маленькими шажочками многообещающе наступает на меня, заставляя меня пятиться назад ровно до тех пор, пока мои бёдра внезапно не упираются в край расположенного в углу комнаты большого дубового стола, на поверхность которого по обе стороны от меня Мартен вскоре кладёт свои руки, демонстративно загоняя меня в ловушку, и пытливо нависает надо мной, вопрошающе любопытствуя: – Не хочешь объяснить, что это только что было? Хочу, но не объяснять, а тебя. – Так я тебе сразу и сказала... – искусительно оппонирую я, воззрившись на не на шутку заведённого Мартена, и, невинно прикусив нижнюю губу, неосознанно протягиваю к нему правую руку, нежно прикасаясь подушечками пальцев к покрытой жёсткой щетиной щеке француза и игриво поддразнивая его: – А кому-то не помешало бы побриться... – Ты специально издеваешься надо мной, Шипулина?! – рассерженно рычит Мартен, властно перехватывая мои ладони своими и грубо прижимая их к столу, отчего с моих губ непроизвольно слетает сдавленный стон, и я презрительно сощуриваюсь, импульсивно подаваясь вперёд, и провокационно останавливаюсь в нескольких сантиметрах от его лица, язвительно выцеживая: – Нет, Фуркад, это ты издеваешься надо мной! Отчётливо ощущая неистовое сердцебиение Мартена через его крепкие руки, железно припечатавшие мои к поверхности стола, заворожённо наблюдаю за тяжёлыми и учащёнными вдохами и выдохами француза, в неведомый нам обоим миг слившимися в унисон с моим прерывистым взволнованным дыханием, и сладко пронизываюсь исходящими от Фуркада тягучими волнами безудержного желания, кружащими мой помутнённый от его запретной близости рассудок настолько сильно, что от любого неосторожного движения Мартена я необузданно переменю наше вертикальное положение в горизонтальное и даже не пожалею об этом... Может быть, я затеяла это всё для того, чтобы сотворить себе хотя бы иллюзию того, что ты всё-таки рискнёшь столкнуть на пол весь хлам с этого грёбаного стола и разложишь меня прямо на нём прямо сейчас? Крупные мурашки предательски окутывают всё моё тело, стремительно превратившееся в натянутый до предела оголённый нерв из-за горячего дыхания Мартена, опаляюще обдавшего кончик моего носа, на что я инстинктивно приподнимаю подбородок, стихийно переводя помрачённый страстью взгляд на приоткрывшиеся губы француза, и машинально размыкаю собственные губы, априорно признаваясь самой себе в том, что рядом с Мартеном все присущие моему нраву главенствующие качества тотчас рассеиваются в атмосфере, совершенно естественным образом побуждая меня добровольно идти у него на поводу. Уступать ему. Поддаваться ему. Проигрывать ему... И смело доверять бесконечно нежному и неимоверно сильному Мартену все свои слабости, точно зная, что в мире никогда не существовало и не будет существовать более безопасного места, чем его заботливые бережные руки, всевозможные прикосновения которых я хочу чувствовать на себе це́лую вечность и даже больше... ...ровно как и всевозможные прикосновения его влажных полных губ, невесомо дотрагивающихся до моих излучающимся от них теплом, бесповоротно уничтожающим остатки моего самообладания, когда я оставляю между нашими губами чёртову пару миллиметров, придвигаясь ещё ближе не только к Мартену, но и к неизведанному обрыву зазывающего меня к себе омута, мягко шепчущего мне: «... – Чего вы там застряли? – резко вздрогнув от внезапно прозвучавшего в тишине комнаты возмущённого голоса Антона, бесконтрольно покачиваюсь вперёд и, нечаянно мазнув своей верхней губой по нижней губе Мартена, нещадно вспыхиваю за долю секунды, понятия не имея куда себя деть от стыдливо пробирающего меня неловкого замешательства, но не придумываю ничего лучше, чем растерянно ткнуться безнадёжно пламенеющим лицом в грудь Фуркада, категорично и одновременно мягко выдыхающего мне в висок: – Мы ещё не закончили. – Мы ещё не начали, – бескомпромиссно парирую я в ответ отстранившемуся от меня Мартену, нечитаемо всматривающемуся в мои глаза ещё несколько мгновений, прежде чем он всё же развернётся и, тактично попрощавшись с моим братом, моментально выйдет за дверь, оставив после себя глубокие красные следы на тыльной стороне моих ладоней и мучительно повисший в воздухе вопрос, что когда-нибудь развяжет настоящую войну между моим разумом и моим сердцем... Мартен, сколько ещё времени тебе понадобится, чтобы осознать, что рано или поздно нас обоих сдавит созданный нами же капкан, если мы так же слепо продолжим играть друг с другом?.. 14:55, 5 февраля 2012 года. Осло-Холменколлен, Норвегия. – Фуркад, ты меня вообще слушаешь? – Прости, я отвлёкся... Что ты сказал? – Можешь вниз ещё один щелчок сделать... Негодующе вздохнув, Зигфрид насупленно смеряет меня раздражённым взглядом, переключая всё своё внимание на пристреливающегося через один коврик от меня Симона, и я молча поправляю прицел, уязвлённо поджимая губы, хотя прекрасно понимаю, что уязвляться здесь абсолютно нечем, ведь Мазе совсем не виноват в том, что вместо его кристально ясного для меня французского я предпочёл увлечённо внимать непостижимому мне русскому озорно смеющейся Сони, непринуждённо общающейся со своим братом с тренерской биржи, но робко поглядывающей на помогающего Антону с пристрелкой тренера, совершенно не разделяющего её настроения после её седьмого места с семью промахами... Как бы мне самому́ в своём масс-старте не с семью промахами финишировать из-за неотвязно крутящихся в голове воспоминаниях о вчерашнем... Покинув стрельбище и пройдя через материальный контроль, наконец добираюсь до стартового городка, аккуратно ставя свою винтовку в пирамиду и опирая на её верхнюю перекладину лыжи и палки, и собираюсь приступить к разминке в оставшиеся до старта пятнадцать минут, но сбиваюсь с толку вкрадчиво раздающимся позади меня знакомым насмехающимся голосом, цинично бросающим мне в затылок: – Ставлю сотню на то, что кое-кто вчера качественно развлёкся с Шипулиной... Если бы я действительно вчера качественно развлёкся с ней, то ты бы сейчас меня об этом не спрашивал, потому что ты и ближайшая к нашей комнате половина отеля сами бы всё исчерпывающе услышали, имбецил, блять. – Даже если и так, тебе-то что с этого? Ты о Шипулиной только одним местом способен думать? – обречённо оборачиваясь к Свендсену, небрежно отражаю я, но досадливо морщусь, в сотый за прошедший час раз натыкаясь на принадлежащую мне жёлтую майку, по одной занимательной причине теперь обтягивающую не мой торс, и пристально вперяюсь в лукаво скалящегося Эмиля, претенциозно пререкающегося со мной: – Фуркад, вот только не надо строить из себя такого святого! Сам-то её не меньше моего глазами раздеваешь постоянно... А ты, я смотрю, из себя дохрена неустрашимого строишь, чтобы так смело высказывать это прямо в лицо тому, кто никогда не позволит тебе дотронуться до Сони даже кончиком пальца? – Что ты... Что ты делаешь? – неприязненно сведя брови к переносице, едва нахожусь что произнести в ответ на скабрёзный выпад Эмиля, отрешённо поглядывая на суетливо снующих туда-сюда сокомандников, и Свендсен демонстративно скрещивает руки на груди, надменно воззрившись на меня, и кивает в сторону соседней пирамиды, язвяще глумясь над переодевающимся прямо за его спиной Тарьеем: – Просто посматриваю на неё, в отличие от Тарьея, который при этом рот свой никак не может закрыть... Знаешь, не особо видно, что у тебя самого́ рот закрывается... – Чего это я там сделать не могу?! – с напыщенной оскорблённостью восклицает Бё и, тотчас разогнувшись в полный рост в ожидании реплики Эмиля, по-привычному получает от него лишь деланное «Ой, завались», отчего я здраво решаю избавить себя от их компании, чтобы элементарно успеть хотя бы разогреть уже подзамёрзшие на холоде мышцы, но внезапно обмираю от воздушного прикосновения чьих-то тонких пальцев к моей пояснице, оторопело обнаружив рядом с собой обворожительно улыбающуюся Соню, дружелюбно обращающуюся к нам троим: – Привет! О чём разговариваете? – О тебе! – расплываясь в самодовольной улыбке, молниеносно отзывается откровенно таращащийся на Шипулину Свендсен, и я медленно начинаю закипать от приступа неуправляемой ярости, когда к Эмилю присоединяется вызывающе пялящийся на Соню Тарьей, без зазрений совести задающий ей самый каверзный и неудобный вопрос, до которого только можно было додуматься: – Кого бы ты выбрала из нас троих? – Смотря для чего... – сконфуженно хихикнув, обескураженно протягивает Соня, смятенно переводя молящий о помощи взгляд на меня, но Бё неуёмно прерывает меня на полуслове, экзальтированно выпаливая: – Для дружбы! – С привилегиями... – односложно добавляет Эмиль, с торжествующей ухмылкой повернувшись к Тарьею, нетерпеливо предвкушающему реакцию Сони, что недоумевающе хлопает ресницами с нервной улыбкой и, кажется, вот-вот зайдётся в припадке истерического смеха, но вместо этого та сдержанно делает глубокий вдох и, встав практически вплотную ко мне, мягко берётся за мой левый локоть, настойчиво подёргивая меня за него. – Наклонись ко мне, пожалуйста... – аккуратно положив вторую ладонь на моё солнечное сплетение, приглушённо роняет Соня по-французски, и я осторожно пригибаюсь к ней, моментально запылав от её нежного мимолётного чмока в краешек моих губ, и ошеломлённо уставляюсь на кокетливо подмигивающую мне Шипулину, неспешно отстраняющуюся от меня. – Успеха тебе, Мартен... Выводы делайте сами! Соня лучезарно улыбается и, бегло обведя нас троих заискрившимися глазами, вприпрыжку устремляется к своим ребятам, расположившимся в начале стартового городка, пока я безотрывно смотрю ей вслед, невольно приподнимая правую руку и легонько касаясь того места, где несколько секунд назад меня коснулись губы русской, и непроизвольно растягиваю уголки собственных губ в ликующей улыбке, мимоходом глянув на опешивших от этой сцены Эмиля и Тарьея и невозмутимо пожав плечами в ответ на потрясённое молчание норвежцев. Даже если я и не выиграю этот масс-старт, я всё равно уже выиграл у целого мира нечто большее, чем просто золото в какой бы то ни было гонке...