Терновый венец на шаманском челе

Иногда Жене казалось, что лучше бы он не в полицию со своим проклятием пошел, а в бизнес шуршащие купюры лопатой грести. Духи бы нашептывали ему хитрые схемы о том, как можно кинуть очередного партнера. Быть шаманом-бизнесменом гораздо выгоднее, чем шаманом-полицейским. Не для совести, конечно, а для кармана. — Лучше бы бандитом в девяностых стал. — Тяжело вздохнул Женя, склонившись над бездыханным телом. Его совсем не волновало, что в так называемые «девяностые» он пешком под стол ходил. Металлический варган призывно завибрировал в кармане, но Женя небрежно отмахнулся от назойливого зова. Тут же пришлось извиниться и прикусить наглый язык. Он бросил мысленно, что для расследования убийства не было нужды впадать в глубокий транс и искать душу, чей вой слышится на весь теневой мир, чтобы узнать все подробности. Убийца сидел на кухне. — Фас, Ефгений Николаеч, никто не фоспримет серьезно без погон, — прошепелявил прокуренный голос сзади. Женя узнал Славу — своего верного напарника, закончившего вместе с ним академию — по интонации. Даже новоприобретенный дефект речи не помешал. — Этот душегуб кинулся на меня, как тока я зашел, — продолжал Слава разговаривать со спиной Жени. — Я чуть фсефышнему душу не отдал… — А чего, душу пожалел? Отдал только язык, — с усмешкой прервал Славу Женя, подивившись тому, какое высокопарное слово напарник вычитал из своих дешевых эзотерических газет. «Всевышний». Через два дня его забудет. — Послушай, не перебифай. Когда ты чета говоришь, я молчу, — обиженно изрек Слава и Женя ответил ему тишиной. — Да я чуть половину языка не оттяпал. Он меня под дых, а я его кулаком по башке. Судя по свисту рассеченного папкой воздуха, Женя догадался, что товарищ продемонстрировал сзади немыслимый трюк. — Он сознался, чем жену задушил? — Резким вопросом Женя прервал занимательный рассказ Славы. Достал из кармана кожаную перчатку и натянул ее на правую руку, дабы не оставить отпечатки. Да и к мертвецам он прикасаться не любил. Не то что брезговал… ему хватало каждодневного общения с ними. Женя аккуратно убрал пшеничные локоны с женской щеки и его взору предстал желто-синий, несвежий синяк, уродовавший бледную идеальную кожу. Значит, муж бил свою ненаглядную уже давно. — Еще долго будешь думать над ответом? — Женя кинул на Славу нетерпеливый взгляд через плечо. — Фообще-то, этот козел молчит. — Слава погладил свой второй подбородок. На его низкий лоб была надвинута фуражка, а погоны золотом блестели, отражая теплый свет люстры. Под кустистыми бровями были близко посажены большие серо-зеленые глаза, которыми Слава с тревогой уставился на напарника. — Не понимаю, почему наши женщины терпят домашнее насилие. Бежать надо было раньше от этого урода, — сказал Женя и продолжил свой анализ, а Слава обошел его и начал ходить взад-вперед перед ним, заложив руки с папкой назад. Светло-голубая рабочая рубашка обтянула выпирающий живот, и он все рассуждал о том, что «бабы русские фсе такие жалостливые». Женя был против грубого слова «баба», но спорить со Славой — метать горох об стену. Женя подцепил острый подбородок покойницы и приподнял голову. Острый взгляд зацепился за красноречивые следы на шее: продолговатые они обвивали всю шею вокруг. Скорее всего, действовал шнуром. Больно уж тонкие полосы. Женщина лежала на боку, повернутая лицом к Жене. Хорошо, что ее тонкие веки были сомкнуты, скрывая стеклянный и пустой взор. Покойница словно спит, а от тела идет едва уловимое тепло жизни, хотя убили ее еще вчера. Но Женя чувствовал, как отчаянно она цеплялась за бренное тело, не веря в происходящее. Возможно, чуть позже он проводит ее душу. Женя поднялся с корточек и оглядел несчастную полностью. До безобразия худое тело было облачено в вульгарный леопардовый шелковый халатик, одна нога обута в ядовито-розовый и пушистый тапок. Видимо, второй потеряла при борьбе. — Кто с этой тварью на кухне? — Женя обратился к Славе, убирая перчатку в карман потрепанного черного плаща из кожи. — Лидка, Илюха и Костян. А че? — Через плечо, Слав. — Женя щелкнул напарника по козырьку фуражки. — Пойдем. Женя покинул маленькую гостиную и оказался в узком коридоре, из которого вело всего лишь четыре двери: в спальню, гостиную, кухню и уборную. У избушки было странное, по мнению Жени, строение. Через весь дом проходил один длинный коридор, словно стрела, врезавшаяся в древо. Женя поскреб ногтем побеленную стену и услышал едва уловимое, но недовольное, топанье. У дома, очевидно, был хранитель. Женя в несколько шагов преодолел расстояние между собой и застекленной дверью на кухню. Через разноцветные ромбы — весьма неаккуратный витраж — виднелись расплывчатые силуэты. Прислушиваться к приглушенным разговорам он не стал. Смело положил мозолистые пальцы на ручку и толкнул дверцу. Три пары глаз уставились из-под фуражек на него со смесью интереса и надежды. Коллеги сразу же поднялись со своих мест, стоило ему зайти, чем скрыли от Жени сгорбленную фигуру убийцы. — Майор Евгений Николаевич, — металлически отчеканила Лидка, заправив огненную прядь волос под фуражку. От прилива адреналина ее высокие скулы заалели. Женя этому ни капли не удивился. То ведь первое серьезное дело Лидки. — Вам удалось найти важные улики? — Все осмотрено и найдено, Лидия Васильевна, — уклончиво ответил Женя, кивнув. Все карты, особенно перед преступником, он раскрывать не собирался. — Пакуйте тело. А я пока с нашим дружком переговорю один на один. — Но с ним оставаться… Опасно, — тихо предостерегла Лидка. Долговязый Илья прокашлялся и положил ей на хрупкое плечо ладонь. Тыльную сторону ему, как всегда, расцарапала любимая кошка Герда. Своенравная дамочка, которую даже Женя не решался погладить. — Майор знает, что делает, — обратился к ней шепотом Илья, а Костя тем временем прошаркал к выходу, словно ноги совсем поднимать не умел или нес тяжелый груз на своем горбу. Костя ничего не сказал ни Лидке, ни Жене, ни Илье. Он вообще редко разговаривал из-за того, что заикался. Однако рапорты писал лучше всех. Косте несколько раз выписали премию за такое искусное умение. Задумавшись, Женя и не заметил, как его оставили наедине с убийцей. Майор облокотился плечом об белую печку, не боясь испачкать плащ, и принялся тщательно изучать сидящего на табуретке человека. Лысый мужчина сложил руки, закованные в наручники, в замок на коленях и согнулся в три погибели, бегая зрачками по деревянному полу. Под засаленной майкой отчетливо виднелись острые позвонки, напоминающие уральские хребты. Женя вдохнул полной грудью. На языке осел кислый и отвратительный привкус самогона или какого-то другого крепкого домашнего алкоголя. Будь он обычным полицейским, то уже бы заключил, что семейная пара – любители пригубить утром, в обед и вечером – и очередная попойка закончилась весьма плачевно. Однако Жене посчастливилось родиться под шаманской звездой и подобные вопросы ему приходилось решать по-другому. — Ринат Альбертович, сначала парочку стандартных вопросов. Вас действительно зовут Ринат Альбертович и вам сорок шесть лет? В ответ звенящее молчание. Женя напряженно поскрипел желваками и продолжил гнуть свою линию, разыгрывать спектакль одного актера для коллег: — Ринат Альбертович, вы проживаете на улице Кооперативная в деревне Эушта на левом берегу Томи? Мужчина и рта не открыл. — Какая древность, — пробурчал себе под нос Женя и приблизился к подоконнику. Как и во всем доме, на кухне было не развернуться. Перед открытым окошком стояло старое радио — серая коробочка, вестник беззаботного времени, когда Женя, будучи школьником, прибегал домой к бабушке и выкручивал громкость, как он тогда говаривал, на полную катушку и скакал, как ужаленный, под песни «Мираж». Защитную тряпицу кто-то сорвал с динамика. Женя постучал по «коробочке» указательным пальцем, когда радио не запустилось с первого раза. Послышалось режущее ухо шипение. Женя выкрутил включатель на левую сторону до самого конца, пока из едва хрипящего динамика не послышалась мелодия. «День сменяет Ночь. Так длится много лет…» — запрыгали по нотам слова любимой песни детства Жени. — Уведешь его сознание подальше отсюда? — Обратился в пустоту Женя и ответ не заставил себя долго ждать: — В этом нет никакой нужды. Он далеко унесся и без нашей помощи. — Слабый ветерок донес до Жени тлеющее эхо духа-покровителя. — А я уж приготовил для тебя твой излюбленный табак. — Криво усмехнулся Женя и рассеченная нижняя губа гадко засаднила. Почти змеиное шипение отразилось от стен. Он коснулся подушечкой большого пальца к губе. На коже осталась капелька крови, и Женя практически мгновенно растер алую жидкость между большим и указательным пальцами, пока никто не явился из теневого мира. — Проваливай, пока твоя нечисть не ворвалась в мой дом! — Стройная мелодия любимой песни надломилась от сипящей и утробной угрозы. Радио вновь на короткое мгновение затрещало от помех, но быстро пришло в норму. — А ты сам-то кто, домовик? Не нечисть случайно? — Женя по привычке уже начал поворачиваться, однако вовремя сам себя остановил. На домовых нельзя смотреть, если они не дали своего согласия на это. — Можно мне повернуться? — Нельзя! — Вскрикнул возмущенно и уже более по-человечески домовой. Монструозные нотки из голоса хранителя дома растворились сизым дымом под потолком. — Зачем стенку поцарапал, паршивец?! Женя оперся ладонями об подоконник, прикусив щеку изнутри. Как же его временами раздражала до хруста костей наглость домовых, чертей и русалок. Самые отвратительные существа, что ему приходилось встречать на своем извилистом и поросшим колючими кустами пути. — Сохраняй свой дух в дубовом саркофаге спокойствия и терпения. Помни все, что мыслит, — живое. Даже вампир. А ты повязан со всем сущим на каждом уровне мироздания, — безмятежно заговорил дух-покровитель. — И цветок, и камень мучают думы. Женя устало потер щеки ладонями и зажмурился, прогоняя из вен кусачее нервы раздражение. Вдохнул глубоко, досчитал до пяти и бесстрастно изрек: — Хотел проверить одинок этот дом или нет. Я тебе табак, домовой-батюшка, оставлю. — Окончательно успокоился Женя. Браниться с домовыми — дело не просто гиблое, но и бессмысленное. Домовые ни разу не пытались убить человека в отличие от чертей, ради забавы мучающие людей. По крайней мере, на своей практике Женя с таким никогда не сталкивался. — Табак, говоришь? — Призадумался домовой. Женя многое бы отдал, чтобы повернуться и увидеть, как он свой маленький подбородок чешет, размышляя. Но ни один домовой еще не позволял Жене взглянуть на себя. — Ага, кубинский. — Женя выудил из кармана темных джинсов крохотную металлическую коробочку. Он потряс ей, чтобы домовой услышал шум измельченных табачных листьев. — Чистый, просто великолепный. Я думаю, ты устал от хлеба и молока, да? — Меня ничем хозяева не угощали… — Совсем поник домовой. Женя же проглотил бранные слова о том, что люди совсем потеряли связь с теми, кто их защищает. — Получишь весь этот табак, если ответишь на несколько моих вопросов. — Женя хитро предложил сделку домовенку. — А ты ведь шаман. Почему в какой-нибудь свой транс не впадешь? Вообще-то любой транс, общение с душами живых и мертвых требуют огромного количества энергии и сил. Женя предпочитал умалчивать о тонкостях шаманского ремесла, даже перед лицом нечисти, у которой ушки всегда на макушке. К тому же… Женя не придерживался ни полицейского, ни шаманского устава. — Согласен? Да или нет? — Что ты хочешь узнать, шаман? — Значит, да, — заключил Женя и коротко кивнул в сторону Рината. — Вот этот. Давно бухает? — Над ним недавно нависла тень страсти к спиртному. Где-то шестьдесят три дня назад. — Жена его пила? — Никогда. – Обреченно вздохнул домовой. — Ниночка была глубоко несчастным, но кротким и нежным цветком. С Ринатом она зачахла. — Кому она молилась? — Православному Богу. — А он? — Аллаху. — То есть веру мужа не приняла… — Видимо, нет, — предположил домовой. — Они уже были женаты, когда переехали в этот дом. — Какие-нибудь потрясения у Рината были? — Женя наблюдал за опадающей каштаново-желтой листвой, пока под черепной коробкой шестеренки искры высекали. — Может, кто-то умер? Уволили в неподходящий момент? Жена изменила? — Ничего такого не было. Жили душа в душу, а потом самогонка с водкой все загубили. — Значит, вряд ли, осколок потерял… — Женя свел брови к переносице и скрестил руки на уровне ребер, зажав в ладони коробочку с табаком. — Черти пытались проникнуть в дом? Они любят потешаться над смертными, играть на их пороках, чтобы завладеть душой. Им только в радость подливать горячительного в стаканы бедолаг. Черти раскрывают самые гнусные наши стороны. Вполне возможно… они вложили Ринату шнур в руки. — Я бы этих рогатых сам прогнал поганой метлой с порога, — пролопотал домовой. — Вообще-то… они не все рогатые. — Придется тебе проследовать в прошлое теневого мира и вернуть ему осколок души, если он его потерял все-таки. Необходимо проверить, — умиротворенно заключил дух-покровитель, прозвенев колокольчиками ветра за окном. Странное место для них. — Но в слепом гневе за отнятую раньше срока жизнь… не забывай, что все души перед тобой равны. Они являются в этот мир для созидания и приходят к разрушению, когда теряют по дороге свои осколки… «Пустота не может долго оставаться незаселенной. Вскоре свою колыбель в ней находит скверна», — беззлобно передразнил Женя про себя окончание нотации духа-покровителя. Женя знал ее наизусть, но дух-покровитель почему-то все время повторял ее, словно несмышленому малышу. — Я намекал хозяйке, чтобы бежала! — Ворчанье домового разрезало поток мыслей Жени. — За косы ночью тянул, предупреждая о слезах. Выл, когда все спать ложились, чтобы она поняла, что скоро в доме покойнику быть. Она даже не пыталась меня понять! — Твой хозяин осколок души, похоже, потерял, — честно признался Женя, зачесав пальцами кучерявые волосы назад, но непослушные локоны в то же мгновение вернулись на место. Путешествовать в прошлое теневого мира, практически в самую изнанку, Женя сегодня не планировал. Да и на кой черт ему выворачивать долину мертвецов, словно пальто, ради убийцы? Среди «потеряшек» много воров, поджигателей, которые бесчинствуют, сами не понимая, что и для чего творят. Таких Женя спасал без особых угрызений совести. Однако, когда дело касалось убийц и маньяков, ему было сложно пересилить себя, наступить на горло собственным эмоциям и придушить на время стервятника собственной ненависти. Безусловно, не все преступники потеряли частички своих душ. Некоторых из них заманивают черти в свои раскаленные свинцовые сети, а порой нечистые насильно удерживают осколки душ в прошлом теневого мира, чтобы получить после смерти ее полностью. После гибели такой бедолага бродит-ходит в разные стороны и никак не может получить желаемого искупления, а потом находит собственный осколок, когда совсем уж измотан. Но только шаман способен отбить частичку души. «Вот холера, — выругался про себя Женя. — Ладно, пусть его наказывает суд человеческий» — Мне придется ее вернуть. — Наконец-то решился Женя и залез рукой под плащ, ловко выудив до блеска начищенный варган. — Смотри, чтобы сюда никто не вошел, а я тебе табака щедро насыплю, когда уходить буду. Домовой-доможил уже было дело начал возражать, что так дела не делаются, мол договаривались только на вопросы, но Женя меж губ зажал металлический инструмент, втянул поглубже пропитанный осенним хрустом воздух и выдохнул. Огненная мелодия вскрывала воздушные вены пространства, воздух вокруг наэлектризовался. Женя виртуозно орудовал пальцами, дергая язычок варгана, пока тени не потекли к нему со всех углов. Казалось, бревна избы затрещали, напитываясь тьмой. Теневой мир открывался Жене навстречу, но ему был нужен конкретный путь. — Солнечный диск растаял. Луна вышла на небосвод, — заговорил Женя, оторвавшись от варгана. — Лишь бы серебро открыло мне рубиновый путь. У каждого шамана свой заговор для вхождения в долину мертвых, потому что это индивидуальный обряд и могут его исполнить лишь мощные шаманы. Многие из них придумывают поэтичные заговоры, но Женя никогда не был солнцем русской поэзии. На загривке Рината заискрились гранатовые тонкие нити — признак душевного истощения. У обычного человека нити хоть и алые, но толстые и по ним ручейками бежит блеск золота. Женя накрыл загривок Рината ладонью и схватился пальцами за нити, грубо вытягивая их на свет, словно кукловод. — Где твой осколок, туда меня и веди. Мрак острыми зубами-иглами откусил последний луч света и все пространство погрузилось во тьму. Только багровое свечение дарило хоть какую-то надежду. Установилась звенящая тишина, которая, как казалось Жене, захрустит стеклом под подошвой, если он сделает хотя бы шаг в сторону. Женя затаил дыхание, успокаивая бешеное сердце, что вот-вот норовило проломить костяную клетку его ребер и подбитой дворнягой вывалиться наружу, захлебываясь слюной после долгой борьбы. И, когда Жене удалось унять сердцебиение, тьма приняла его за своего и пошла трещинами. Каждый раз Женя обманывал теневой мир. Каждый раз ему сходило это с рук. Мрак совсем раскололся и упал на пол, словно оконное стекло, разбиваясь на тысячи острых песчинок, что сразу же впитались в… асфальт? Женя начал озираться по сторонам, крутясь вокруг своей оси, выискивая в толпе Рината. Пахло машинным маслом, сыростью летнего дождя. Чужие тревога, любопытство и едва уловимая радость, что это произошло не с ними, болезненно щипали за щеки. Женя насупился и обошел людей, которые собрались вокруг чего-то, как у новогодней елки. Он вглядывался в лицо каждого, не находя практически ни у кого ни глаз, ни губ, ни бровей. Вообще никаких черт лица. Почти никто из них еще не умер, поэтому для теневого мира они оставались безликими фантомами. Женя проскользнул меж зевак, словно вода между потемневших от влаги камней, и вышел вперед. Перед Женей предстал иссиня-черный БМВ с окровавленным капотом. Клок светлых волос зацепился за табличку с расплывчатым номером, который, судя по всему, Ринат не запомнил, раз Жене он недоступен. Женя сглотнул кислую от горечи слюну, увидев изломанное тельце маленькой девочки. И больше эта горечь принадлежала не только Ринату, но и Жене. Ребенок лежал практически в той же позе, что и ее мать: лицом к Жене. На щеке же ее красовался не застарелый синяк… она была полностью содрана об асфальт и ее ошметки тянулись за головой девчушки. Похоже, она перевернулась несколько раз, когда летела сбитая машиной. Женя повернул голову налево и, наконец, отыскал Рината. Безутешный отец стоял на коленях и пытался подползти к дочери, но несколько неравнодушных свидетелей крепко держали его под локтями. Вакуумный пузырь лопнул и до Жени донеслись рыдания, всхлипывания, проклятия — одним словом, волчий вой над волчонком. Женя прикусил щеку изнутри. Было сложно представить, каково пусть и маленькому осколку, но души, переживать этот кошмар на протяжении, возможно, многих лет. Женя мягкой поступью, чтобы не спугнуть душу, приблизился к Ринату. Присел перед ним на корточки, закрыв собой изуродованное тело его дочери, и сжал с силой плечо Рината. Мужчина приподнял голову и в его глазах Женя отчетливо увидел, как высокие морские волны разбивались об скалы отчаяния. Часть души уже успела понять, что она здесь застряла навсегда. — Да, она умерла. — Слова резали сухую глотку Жени. — И, как бы это было несправедливо, ее срок подошел в этот день. Ей было отмерено лишь… — Пять лет… — Пять лет, — поджав губы, подтвердил Женя. — Но тебе придется ее отпустить и вернуться. Тебя ждут дома. Ты был слишком долго заточен в этой темнице. Давай я тебя провожу? Ринат замотал головой, зажмурившись. Его лицо в теневом мире представлялось более четким, нежели в реальном мире. Женя заключил, что из-за горя и ошеломления Ринат оставил в этом моменте самую большую и важную часть своей души. Ту, что могла любить и сопереживать. Ту, что никогда бы не позволила ему убить свою жену. — Я не оставлю свою малышку здесь, — жалобно простонал Ринат. — Это я виноват! Я не доглядел. Больше я такой ошибки не совершу. Никогда. — Ринат, — успокаивающе обратился к нему Женя. — Она уже ушла. Ее здесь нет, и никогда не было. Но ты сможешь с ней встретиться после смерти, только при условии, если уйдешь сейчас со мной. — Ты обещаешь? — Клянусь. Ринат уже потянулся к Жене, как послышалось хлопанье в ладоши. Ринат взревел загнанным зверем и начал неистово вырываться. Только в это мгновенье до Жени дошло, что Рината удерживали вовсе не благодетели… И лица у них были только потому, что они никогда и не были людьми. — Ах, шаман, как сладко ты поешь. Прям соловушек, — за спиной Жени кто-то защебетал, галантно растягивая гласные в некоторых словах, и громко закрыл автомобиль. — Но тебя разве не учили, что воровать — плохо? — Где же ты вора увидал? — Женя поднялся на ноги, обернувшись к нечисти на пятках. — Я лишь возвращаю краденное на место. А тебя, шавка, твой хозяин плохо дрессировал и не привил никакого понятия чести? Этот человек тебе душу не продавал. Ты обязан его отпустить. — Я обязан всем только одному ему, а не паршивым смертным овцам. — Оскалился черт в человеческом обличье, обнажив тройной ряд сплошных клыков, и клацнул челюстями в сторону Жени. Почти псиный рык завибрировал между ними. Дымящаяся тягучая слюна стекала с уголков рябиновых губ по подбородку. Приземляясь, капли моментально испарялись сизой дымкой. У Жени ни один мускул не дрогнул от омерзительного зрелища. Он уже привык к подобным выкрутасам со стороны нечестивых. У одного, вместо глазных яблок, под веками возбужденно крутились раскаленные угли. Другой щеголял перед Женей в шкуре человека, но со снятой кожей. Женя тогда чуть завтрак с обедом в теневом мире не оставил. Ему никогда не забыть, как волокна мышц сгибались, перекручиваясь меж собой, а ехидный чертенок с кровавым хлюпаньем бегал вокруг него. Так что безобразными зубами Женю было не пронять. Черт прикрыл рот, спрятав свой, как он, видимо, думал главный козырь, и разочарование промелькнуло в налитом чернилами взгляде. Своим безразличием Жене удалось уязвить жалкое достоинство нечисти. С большим усилием Женя подавил ухмылку довольного кота. — Знаешь, один вопрос мне все не дает покоя, — цокнул Женя и Ринат за его плечом престал по-бычьи пыхтеть, брыкаться. — Вы, черти, так презираете смертных, но всегда перевертываетесь именно в них. — Волку в овечьей шкуре верят больше. — Черт звонко щелкнул пальцами и у Жени все нутро свело от звука хруста костей, когда девочка поднялась на изломанных ногах с асфальта. Из ее правой ручонки под локтем торчала кость, а все предплечье посинело от перелома. Она склонила голову вбок и попыталась по-детски улыбнуться разорванным ртом. — Я же примерил на себя самую невинную мордашку, — заговорил черт устами ребенка, перебирая, словно кукольник, в пальцах невидимые, даже шаманам, нити. — Прекрати! Хватит! — Заливаясь жгучими слезами, умолял Ринат черта. — Я все сделаю только перестань мучить мою малышку! — Закрой пасть, — рявкнул черт и снова щелкнул пальцами. Хныканье Рината перешло в отчаянное мычание. Губы мужчины слиплись, словно расплавленная пластмасса, что Жене аж почудилась ее вонь. Бледно-розовый цвет губ и темно-бежевый оттенок кожи смешались в одной массе меж губ Рината, когда он пытался их разлепить. Он почти вскричал в ужасе, видимо, почувствовав нестерпимую боль, и оставил все попытки. Ринат обмяк в чужих руках, и теперь больше стал похож на свою старшую версию в реальном мире. — Так-то лучше. — С презрением фыркнул черт и изящно запрыгнул на капот рокового для Рината автомобиля, закинув ногу на ногу. Одной из них он беззаботно болтал. — Так… на чем мы остановились? — Зачем тебе его душа? — Холодно поинтересовался Женя и кивнул в сторону Рината. — Он — убийца. — Чем грешнее душа, тем она слаще. — Плотоядно облизнулся черт и элегантно постучал пальцами по воздуху. Его голосом вновь заговорила девочка: — И убийцей он стал, благодаря мне. Как вы, смертные, готовите себе каждое утро яичницу с сосиской на завтрак, так и мы можем мариновать в грехах душу много лет себе на ужин. – Распухший язык еле шевелился в бездне разинутого рта девочки. Речь черта через девчонку звучала утробно и низко из самой преисподней. — Вкусная-вкусная душа у Рината будет. А если же желаешь его отсюда забрать, то можешь занять его место. Я шаманов еще не пробовал. Правду говорят, что нити ваших душ сотканы из лунного серебра? — Какой ты прожорливый. — Женя резко наклонился вперед и буквально выплюнул слова в обезображенное лицо девочки. Зловоние серы и гнили скрутили его легкие. — Не Бегемоту случайно пятки лижешь, пытаясь услужить? — А ты, шаман, языкастый больно. — Черт ощерился и зашипел через ребенка, пока Женя еще ниже склонился к иллюзии дочери Рината — частички самого черта, восседающего на капоте, как на коне. Женя под плащом достал свой излюбленный зубчатый кинжал с костяной рукояткой, на которой был выгравирован образ умиротворенного волка — зверя, кому и принадлежала эта кость. — Тебе, может, без языка будет лучше? Женя без промедления провел острием по застарелому шраму на левой ладони. Сначала сделал длинный вертикальный надрез, а ниже от него, тоже слева, разрезал плоть по диагонали. Алатырь. Руна начала всего Мироздания. Все реки текут под Алатырь-камень к истокам. Так и кровь шамана, усиленная мощью Алатыря, способна откинуть нечисть к началу. Если человек когда-то отдал свою душу в служение мраку, то обратиться ему назад душой, навеки неприкаянной. Если же изначально был рожден нечистым, то к себе в подземное царство вернется. Черт почувствовал приторный для него запах крови и заблеял от предвкушения. «Похоже, решил, что я согласился на его условия», — промелькнуло в голове Жени, как он ударил девчонку по щеке, прижимаясь к ней кровавой руной. — Истоки свои ты забыл, но Алатырь все воротит, — яростно велел Женя и девчушка упала мешком, набитым кровью, лопнувшими органами, раскрошенными в белоснежный порошок косточками, на асфальт, и иссиня-черный, как и БМВ, пар резво возвратился к черту. Он с искаженным злобой лицом вдохнул свою частичку. — Значит, по-хорошему ты не хочешь… — Угрожающе начал черт, но Женя не дал ему договорить. Схватив за плечи, скинул его с капота на землю. Две другие частички черта, которые дотоле удерживали Рината, зашевелились сзади, но Женя им не дал себя переиграть. — Ты, урод обжорливый, еще не сталкивался с шаманами и тебе очень не повезло первым встретиться со мной. — Теперь уже очередь Жени была ощерить зубы. Он уселся на грудь черта и уперся в его лоб окровавленной ладонью. — Алатырь все возвращает. Форму, племя и края. Черт ничего не успел предпринять, оказавшись под Женей, и от шаманской крови, усиленной рунической магией, нечестивый затрясся в почти предсмертных конвульсиях, пронзительно заверещал, и те, кто некогда удерживали Рината, тоже растаяли, как и образ покалеченной девочки. Женя поднялся с черта, скривившись в отвращении. Человеческая кожа, которую на себя примерил черт, таяла на нем, как сливочное масло на раскаленной сковороде. Он катался по асфальту, пока теневому миру не открылся его настоящий облик: угольная, испещренная бороздами кожа, рябое лицо, покрытое плешивой бородкой, пустые нити души на загривке. — Вот тебе и черт возьми, — сплюнул Женя, оглядывая заляпанные ошметками кожи джинсы. Теперь их только на помойку. — Вот так и помогай людям. За одно «спасибо» пашу. А предъявлю духу-покровителю счет на новые джинсы, так неделю со мной разговаривать не будет. Женя помог Ринату подняться. Он дрожал всем телом и оробело спросил: — А что… — Ринат сглотнул. Кадык мужчины забегал вверх и вниз. — Что с ним стало? — Ах с ним… ней. — Женя бегло взглянул на обнаженную старуху, поджавшую колени к обвисшим грудям. Она лежала в позе эмбриона. Ее полупрозрачная, покрытая веснушками, сухая, как истлевший пергамент, кожа покрылась испариной от обращения в изначальную форму. Седые и жидкие волосы разметались почти ореолом святого вокруг головы. — Кое-кто свою душу продал в услужение одному из приспешников лукавого. Самому ненасытному. А нам, Ринат, пора возвращаться домой. Женя взял две руки Рината в свои, переплетая пальцы. Пришлось немного нагнуться, чтобы упереться в чужой лоб своим. Женя зажмурился, сосредотачиваясь на сочувствии к Ринату, что удалось выудить из сердца, благодаря его покойной дочери. Женя смог проникнуться к судьбе Рината и проявить легкую жалость, насколько это было возможно по отношению к убийце. — Я эту душу на свет выпускаю. Домой ее путь короткий и легкий, — размеренно произнес Женя и Ринат растворился в его руках, утекая прохладой сквозь пальцы. — А проклятую душу навек запираю. Темница и слякоть, да звон кандалов. Старуха безумно взвыла, но не успела навредить Жене. Теневой мир пошел трещинами и разбился фарфоровыми осколками. Женя вновь оказался в тесной кухне, в печи уныло потрескивали поленья. Похоже, домовой решил затопить печь, пока Женя отбивал важную часть Рината у черта. Мягкие солнечные лучи затопили помещение и у Жени выступили слезы, что он тут же сморгнул с ресниц. — Что я натворил… Какой я идиот, — упавшим голосом тараторил Ринат, сокрушенно заламывая запястья. — Я все испортил. Сам разрушил. Майор, убей меня… — Все вы умоляете о смерти, но не все ее достойны. — Фыркнул Женя и подхватил Рината под локоть, отрывая от табурета. Преступник уже был закован в наручники, однако в них не было никакой нужды. Ринат и не думал сопротивляться, бороться за хрустальную свободу, что ему теперь опротивела. — Тропу костлявой выбрать, конечно, проще. По ней ты шагаешь невесомо. Одно мгновение и все кончено, — припомнил Жене дух-покровитель. — Путь истинного искупления выбирают только храбрые сердца. Не все способны заглянуть внутреннему монстру в пасть и выпотрошить его. Женя проглотил очередные вопросы о сущности смерти. Каждому шаману его дух-покровитель в первый же день раскрывает то, что из себя представляет смерть. Но дух-покровитель Жени все время причитал о том, что ему предстоит об этом узнать немного позже. Женя повел Рината к двери, но возле нее остановился и достал тот самый жестяной футляр с табаком. Сдвинул крышку большим пальцем и высыпал весь табак за печку. В благодарность ему послышался забавный чих.