- Я видел сон.
- Представь себе, и я.
- Что видел ты?
- Что сны – галиматья.
- А я не ошибался в них ни разу.
Уильям Шекспир
Ромео и Джульетта, акт I, сцена 4.
Стояла чудесная погода... Просто восхитительная погода для прогулки дружной компании благовоспитанных вампиров. С неба сыпало что-то невообразимое: то ли дождь со снегом, то ли снег с дождём. Перила мостов, щедро украшенные лепниной дома, кованые решётки, – всё было блекло-серым и размокало, растворялось в осенних петербургских сумерках. Гораздо холоднее, чем в это же время года в родном Форксе. Мы с Таней, блондинкой (и этим сказано многое), давним другом семейства моего мужа, шли в авангарде нашей компании, тесно прижавшись друг к другу локтями и спрятавшись от снежной манной каши под одним зонтиком. Мы играли в милых подружек. Хотя Таня, возможно, искренне хотела мне понравиться, кто её знает, всё-таки мыслечтение – не моя специализация. Ослепительная красавица рядом со мной щебетала без умолку: рассказывала о любимом городе, восполняя пробелы в моём образовании. Я улыбалась ей через силу и даже не пыталась вникнуть в её лекцию. Моё сердце грызли глупая ревность, тихая зависть и нечистая совесть. Как прикажете справляться с этой сворой. Мысль, что Таня имеет виды на моего мужа, занозой сидела в моей голове. Это было похоже на человеческую мигрень. Я изо всей силы старалась не зарычать. А Таня плавно перешла от русской истории к русской литературе: – По этой набережной прогуливались Достоевский и Толстой. Не переношу, когда Татьяна сплетничает о великих людях, с которыми она когда-то якобы была знакома лично. Тема «Мы с Толстым и Достоевским были лучшие друзья» тем временем развивалась: – Правда, они не ходили под руку, как мы с тобой. Они и знакомы-то не были, и в глаза друг друга не видели, но чёрная кошка меж ними пробежала. Они считали, что их поссорили политика и философия… В те годы мы жили в Петербурге, и, думается мне, им мешала жить дружно банальная ревность, ревность к чужой славе. – Ревность!? – я споткнулась, услышав ключевое слово из списка моих пороков. В это момент Элис, шедшая следом за нами под руку с Джаспером и Эдвардом, звонко рассмеялась. Ноги подо мной как-то хитро извернулись… Всё-таки, когда я волнуюсь, неуклюжесть, доставшаяся мне из человеческого прошлого, даёт о себе знать. Я приложилась бы лицом о камни мостовой, по которым прошлись когда-то великие писатели, но Таня поддержала меня. Я не упала, однако выронила зонт, и мы одновременно попытались схватить его. Уши резанул ужасный скрежет железа по камню, металлическая трость разлетелась, как смятая соломинка – в руке у меня осталась горсть щепок от деревянной ручки, а лёгкий светло-бежевый купол зонта спланировал в Фонтанку. Продолжала заливаться колокольчиком Элис – наш семейный пророк-предсказатель, в своих видениях посмотревшая комедию до того, как она была разыграна. Я, перегнувшись через перила набережной, любовалась на уплывающий зонт, похожий на цветок огромной кувшинки, и пыталась справиться с собой. – Не грусти. Купим новый, лучше прежнего, – утешил вставший за моим плечом муж. Я оторвалась от созерцания речных волн, обернулась к столпившейся позади меня компании и встретилась взглядом с Джаспером. Он был максимально сосредоточен. Джаспер, отвечающий в нашей большой семье за эмоциональный климат-контроль, явно пытался разрядить обстановку и вернуть мне душевное равновесие. Джаспер читал моё мрачное настроение, Эдвард, конечно, читал его мысли обо мне. Ужас! В этой семье невозможно утаить что-то от близких, а мне бы не хотелось предстать перед мужем ревнивой стервой и истеричкой. Я запаниковала ещё сильнее, а Эдвард нахмурился. Пришлось поспешно отвернуться, чтобы спрятаться от любопытных и тревожных взглядов. Я снова уставилась на стылую воду, пытаясь доказать самой себе аксиому, что вид бегущих волн успокаивает. Эдвард подошёл ко мне и слегка придержал меня за локти, словно уберегая от падения в реку. Но не считает же он, что я собралась утопиться, такой исход для нас невозможен… Я услышала за спиной торопливые шаги: Элис, Джаспер и Таня тактично оставили нас, чтобы мы, муж с женой, могли поговорить наедине. О чём мы будем говорить? Как я смогу объяснить своё поведение и настроение? Что отвечу на вопросы, которые он обязательно мне задаст? – Что-то не так? О чём ты думаешь? – За пять лет нашего близкого знакомства этот вопрос ты задаёшь мне чаще всего, – решила отшутиться я. – А ты, как обычно, пытаешься отвертеться от прямого ответа. – Это убережёт нашу семью от кризиса привыкания. Думаю, что мы вместе, потому что моя голова – я покрутила пальцем у виска, открыто намекая на свою неадекватность, – шкатулка с секретом. Эдвард развернул меня к себе, взял моё лицо в ладони и нежно поцеловал в лоб, было приятно, но я знала, что шизофрения так не лечится. – Какие же удивительные сокровища таит твоя милая головка? Как всегда, его объятия действовали на меня успокаивающе. Но я не собиралась выдавать мужу свои секреты: не за чем озвучивать кошмары, а вдруг, воплотившись в слова, они потом материализуются и станут реальностью. – Сейчас в моей голове копошатся пауки и змеи. Уж лучше я подержу их взаперти, – ответила я. – Белла… Ты пугаешь меня… Он нежно смотрел мне в глаза, пытаясь разгадать мои тайны, надеясь, что я «отброшу свой щит» и позволю его телепатическим способностям проникнуть в мои мысли. Я в очередной раз благодарила судьбу за свой удивительный дар. Что было бы, если бы он прочел мои чёрные мысли, если бы устал от моих бесконечных и бессмысленных кошмаров?! Как хорошо оставаться загадочной, единственной, любимой… Я отогревалась в свете его золотистых глаз, и страхи таяли. Хорошо, что на улице почти не было прохожих и машин, но из окон домов на нас могли любоваться земляки Толстого и Достоевского. Трогательная картинка: юная парочка стоит, обнявшись, посреди тротуара, и мокрые хлопья снега ложатся им на головы, плечи, лица. Вот такая любовь – ни холод, ни снег не помеха. Мы, действительно, не замечали скверной погоды: вампиры нечувствительны к холоду, а влюблённые вампиры и подавно. Я уткнулась носом в плечо Эдварда. Когда муж вот так, крепко-крепко, обнимал меня, предчувствие беды отступало. – Тебе плохо здесь? Ты хочешь уехать? – спросил меня Эдвард, не выпуская из объятий. – Элис видит, как мы уезжаем? – в свою очередь спросила я. – Ты же знаешь, пока наша жизнь связана с волками, Элис не видит нашего будущего. Я знала это: моя золовка-прорицательница не могла видеть будущего наших друзей-оборотней и нашей дочери. А так как все мои планы и мечты были связаны с дочкой, то наши с Эдвардом судьбы тоже «исчезли с экранов радара». Мы лишились мудрых советов, а Элис осталась без любимой работы, она, наверное, тоже хандрит. Интересно, что знает об этом Эдвард? – Раньше Элис подсматривала за нами, а чем же теперь занялась? – спросила я. – Следит за будущим семейки Вольтури и играет на бирже. – Я так понимаю, доходы Калленов удвоились? – Утроились, но меня, конечно, беспокоят не деньги, а твоё здоровье. Эдвард продолжал опекать меня так, словно я оставалась беззащитным и хрупким человеком. Мой муж упорно не принимал во внимание то, что четыре года назад он сам обратил меня, сделав неуязвимой. Я, наверное, в тысячный раз напомнила ему: – Теперь я не могу заболеть, и травмы мне не грозят: я не разобьюсь, упав со скалы, и не утону, прыгнув в воду, даже если очень захочу. Всё прекрасно, всё, как дома: холодно, сыро, солнца не видно. Я старалась, чтобы мой голос звучал весело и уверенно, но в горле вдруг словно запершило, я осеклась. Да что же это такое! Я научусь когда-нибудь сносно врать! Сделала попытку вывернуться из крепких объятий, чтобы весело и беззаботно зашагать вперёд по набережной. Но Эдвард мягко притянул меня к себе, снова вернув в кольцо своих рук. Неужели мне придётся сказать ему правду? – Я боюсь… – робко созналась я. – Чего? – Я боюсь того, что мне снится, – я осторожно изучала лицо мужа, вдруг он не поверит мне, примет всё за шутку. – Глупо звучит? Здравствуй, кошмар на улице Вязов? – Но вампиры не спят… Ты же не спишь… В его голосе не было насмешки, только тревога. И я решилась рассказать ему всё о своей напрочь съехавшей крыше. – Ты знаешь, это так странно: не сплю, а сны вижу. За четыре года я почти забыла, как это – видеть сны, и ничуть не жалею, мне слишком уж часто снились кошмары, – почему-то я перешла на зловещий шёпот, словно рассказывала ночную страшилку у костра в скаутском лагере. – А теперь кошмары вернулись. Ко мне приходит… смерть… – последнее слово я даже не прошептала, оно застыло у меня на губах, казалось, произносить его вслух было опасно, словно позвать жуткую гостью к себе в дом. – Кто к тебе приходит? – Эдвард с серьёзным и обеспокоенным видом слушал мой бред. – Смерть… – тихо сказала я. Эдвард плотно сжал челюсти. Неужели он всерьёз испугался, ведь это просто бред вампира-истерички. Несколько минут мы стояли молча. Моё кашемировое пальто промокло насквозь, а волосы запорошил мокрый снег. Неожиданно Эдвард улыбнулся, наверное, принял твёрдое и единственно правильное решение – сдать меня в психушку. Давно пора… Он стянул с шеи шарф и, словно банным полотенцем, принялся вытирать им моё лицо и волосы. – А зонтик всё-таки надо купить, – пробормотал он, стряхивая со своей головы хлопья мокрого снега. – Поехали домой, – муж ободряюще поцеловал меня в мокрый нос. – Здесь не место для откровенных разговоров, подробности расскажешь в спокойной обстановке. Можно ли назвать дом вампира спокойной обстановкой? Я в этом очень сомневаюсь. К тому же, домом мы теперь называли Танин коттедж в Петергофе. Стены там были тонкими, интерьер – раздражающе-ярким, мебель – громоздкой. Всё казалось мне непривычным, чужим, но Таня настаивала, чтобы мы не торопились с приобретением собственного жилья, а «скрасили её одиночество». Дело в том, что одна её сестра отправилась в свадебное путешествие, другая вместе со своим мужем решила провести осень и зиму на родне, в Испании. Таня не стала мешать личной жизни сестёр, она обосновалась в своём любимом Петербурге и пригласила нас в гости. И дома нас ожидало шумное веселье, от хохота Эмметта дрожали подвески на хрустальных бра в холле. Я не рискнула пройти в гостиную, просто скинула мокрое пальто, надела куртку с глубоким капюшоном и снова вышла под снегодождь. Эдвард, ни слова не говоря, пошёл следом за мной. Как он ещё терпит меня, такую буку? Я и сама с трудом находила объяснения своим поступкам. Зачем я бегу из дома, где меня ждут, где так уютно и радостно? Наверное, мне не хотелось беспокоить родных своими проблемами и становится мишенью для насмешек Эмметта, и поэтому продолжить беседу с Эдвардом я решила в безлюдном парке. Муж попытался заглянуть под низко надвинутый капюшон: – Белла?.. Я молчала, мне нужно было собраться с мыслями. А Эдвард стал рассуждать вслух: – Значит, кошмары и видения… На пустом месте такие казусы не возникают. Может быть, ты слишком много общаешься с Элис, и, как говорят современные психологи, бессознательно копируешь её модель поведения? Я невольно начала оправдываться: – Но с Элис мы почти не общаемся, больше всего времени я провожу с Таней и… – Стой, – слегка усмехнувшись, перебил меня Эдвард, – тебя мучает ревность? С этого слова и началась ваша драка с Таней. – Мы не дрались, – огрызнулась я. – Прости, но со стороны это выглядело именно так: ты просто напала на Таню. Хотела переломать ей руки и выцарапать глаза? Эдвард откровенно забавлялся. Похоже, его радовало, что глупая ревность, пять лет назад проросшая, словно ядовитое растение, в моём, тогда ещё человеческом, сердце, не потухала. Я решила обидеться: – Какой смысл в том, что у меня есть щит от твоего сканирования мыслей, если я не умею этим щитом пользоваться? На моём лице всё написано крупными буквами. И почему, почему она всё время флиртует с тобой. – Ты преувеличиваешь, Таня флиртует не только со мной, просто у неё такой стиль общения и бездна женского обаяния. А тебе идёт ревность, – Эдвард подхватил меня и усадил к себе на колени. Мы устроились на обледеневшей лавочке под старой липой. Подмораживало, ветер разогнал тучи и перед нами повис ковшик Большой Медведицы. Я, запрокинув голову, считала звёзды. А Эдвард вдруг перестал улыбаться и строгим голосом, словно диктор, читающий сводку криминальных происшествий, сообщил мне: – Боишься ты вовсе не Тани. Твоя паника слишком велика, почти бездонна. Джас в твоём присутствии просто теряется, он с трудом подавляет твой ужас. Он считает, что у тебя серьёзная депрессия. – Вы говорили обо мне? Джаспер жаловался на меня? Я смутилась, получается, своим психозом я измучила и любимого мужа, и заботливого брата. – Никто на тебя не жалуется, я просто прочёл его мысли. Даже если Джаспер молчит, моя вина меньше не стала: последнее время моё дурное настроение всем мешает спокойно жить. Я вздохнула: – Нет ничего тайного, что не стало бы явным, но так не хочется никого посвящать в эту историю. – Мне расскажи всё, – сказал муж приказным тоном, а потом тихо прошептал, - Пожалуйста… И я снова начала свою страшилку: – Ко мне приходит смерть. В длинном плаще Вольтури, иногда почему-то в маске, знаешь, такая маска с венецианского карнавала, но чаще с открытым лицом, – я остановилась, не зная, что ещё добавить к этой бездарной пародии на фильм ужасов. – Почему ты считаешь её … м-м-м – Эдвард не решался произнести пугающее слово. – Я просто знаю, так бывает во сне, просто знаю, чувствую. Можно, конечно, подобрать ей и другое имя: злая судьба, коварный рок, предопределение, – но как-то это дико звучит, я же не трагедию Шекспира смотрю. – Куда и когда она приходит? Эдвард был подозрительно серьёзен и дотошен. Я, в противовес ему, пыталась не утратить самоиронии: – Не похоже, чтобы у моих галлюцинаций был график. – Ты помнишь, с чего всё началось? Когда в первый раз пришла эта… в чёрном плаще? – Она встречала нас в аэропорту … Я взяла мужа за руки, прижалась к любимым ладоням лицом, зажмурила глаза, отбросила щит и стала вспоминать свои кошмарные видения одно за другим. – Белла, – он почти кричал на меня, явно испугавшись реалистичности моих видений, – ну почему ты до сих пор молчала?! – Кому же захочется признаваться, что он сумасшедший. Я же понимаю, что это глюк, – пробормотала я, по-прежнему пряча своё лицо в его ладонях. – Что?! – возмущение в голосе мужа нарастало. – Глюк… Так на молодёжном сленге называют отрыв от реала. – Где ты нахваталась подобных словечек? И снова мне пришлось извиняться и оправдываться: – Катались с Несси на речном трамвайчике, познакомились с ребятами. Они были с планшетами, с бумажными планшетами, – уточнила я, – Несси, ты знаешь, со своим скетчбуком не расстаётся. Завязался разговор, Несси показала им свои рисунки в стиле Джузеппе Арчимбольдо. Ну, мальчишки не захотели ударить в грязь лицом, стали пересказывать местный фольклор: про чижика-пыжика, про то, как в Петербурге нос по улицам ходил. Потом стишки вспомнили: «По стене ползёт утюг, не пугайтесь, это глюк. Из щелей полезли руки, догадались, это глюки. Слышишь в дверь тревожный стук – может предки, может глюк». Мне понравилось, классные ребята, Несси с ними теперь иногда тусуется, – я заметила, что Эдвард морщится, и поспешила исправиться, – в смысле, общается, дружит. Было слышно, как Эдвард скрипнул зубами: – Постоянно ощущаю нашу с тобой разницу в возрасте. Я опешила от такого поворота. Его изменили в 17 лет, а мне в момент обретения вампирской сущности было почти 19, раньше Эдварда это не волновало, даже наоборот, он хотел, чтобы я подольше оставалась человеком. А теперь что же? - Два года? Это так заметно? - Сто лет – это бездна. И это заметно. Я не понимаю, как можно общаться с обкуренными подростками, неужели это тебе интересно? Я поспешила успокоить мужа, которому сто лет назад в голову вбили твёрдые моральные принципы: – Они не принимают наркотики, не пьют и даже не курят, я бы почувствовала запах. Их песенка – это шутка, прикол. А вот у меня действительно глюки, без шуток. У меня навязчивые галлюцинации, я схожу с ума. Я боюсь её. Вдруг сейчас обернусь, а она проходит по аллее? – я снова перешла на зловещий шёпот. – Никого там нет, – успокоил меня Эдвард, пронзив взглядом темноту парка. – Это у тебя никого нет, а у меня ходят тут всякие. Сны и галлюцинации – это не кино, их вдвоём не смотрят. Может быть, я ещё не окончательно свихнулась, потому что понимала: выгляжу, как… не будем уточнять. Я глубоко вздохнула и продолжила своим самым обычным, спокойным будничным голосом: – Сегодня эта ведьма гуляла с нами вдоль реки, догнала нас, кивнула мне, словно мы сто лет знакомы, и пошла рядом, потом свернула на Невский. Эдвард опустил голову, похоже, он злился: – Почему ты мне ничего не сказала? – Ты снова злишься на меня? – Я снова злюсь на себя. Ведь видел – что-то не так. Ты постоянно вздрагивала, оглядывалась. Но решил, что это просто усталость от бесконечных переездов. А ещё очень боялся, что восторги от новых впечатлений прошли и ты жалеешь о том, что случилось. Ты же знаешь, Карлайл, Эсми, Розали, Джаспер готовы променять тягучие и пустые века на одну человеческую жизнь, чтобы только не прятаться, не испытывать жажды, не бояться разоблачения. Мне показалось, что ты, наконец, осознала ту горечь, которую не хотела замечать раньше. Я молчала, а что тут скажешь. Он был прав, как всегда. Через четыре года вечность обернулась страхом и тоской. Но среди этой темноты невообразимо ярко запылала любовь к нему и к дочери. Мне вспомнились слова Розали: «Я бы для себя такой жизни не выбрала». Как хорошо, что выбирать мне не пришлось, судьба сделала выбор за меня и в обмен на человеческую жизнь подарила мне дочку. – Я люблю тебя и счастлива с тобой, только это и имеет значение и раньше, и теперь, –я уткнулась ему в плечо и заплакала бы, если бы могла. – Ну же, миссис Каллен, не надо плакать. Счастье моё, солнце моё, не думай о плохом, – и Эдвард тихонько запел знакомую мелодию. Чёрная тоска уходила из моего сердца, дыхание выровнялось, сведённые судорогой пальцы разжались, и я выронила разодранные в мелкие клочки перчатки. – Не думала, что в новой ипостаси мне вновь понадобится колыбельная, чтобы прогнать кошмары. Спасибо, Эдвард. – Всегда пожалуйста. – Но ты не сказал, что ты об этом думаешь. У меня не всё в порядке с головой? – я постучала себя пальцем по виску. – Надеюсь, Вольтури не построили для таких как я сумасшедший дом? – Можно подумать, что у меня или у Элис в голове полный порядок. Знаешь, чем чаще заглядываю в чужие мысли, тем твёрже убеждаюсь: у каждого там свои тараканы. Возможно, у тебя открылись новые способности. – Что! Ещё одна из моих вампирских способностей – бредить наяву! Прекрасно. Все просто умрут от зависти. Редкий талант, что и говорить. – Расскажем Карлайлу. Три с половиной столетия он изучал сущность нашего вида. Кроме того, он несколько лет работал в архивах Аро, быть может, там упоминалось что-нибудь подобное. Да уж, Карлайлу только дай кого-нибудь поизучать, и снова я стану объектом его исследования. Слава лабораторного кролика меня не устраивала. – Эдвард, можно тебя попросить… Не говори пока никому кроме Карлайла. Не хочу выглядеть идиоткой. Эмметт будет смеяться, Розали злиться, а Эсми изведёт меня чрезмерной опекой. – Ты права, позовём Карлайла прогуляться. Ведь в доме и у стен есть уши. – А у наших стен, к тому же, очень чуткие вампирские уши, – вздохнула я. Эдвард улыбнулся: – А вот твою иронию я ценю выше всех прочих твоих талантов.