Ненаписанный сценарий

      

Сто вопросов, сто ответов Что же в жизни для тебя важней Убегаешь и не знаешь Сколько мама не спала ночей Кто сейчас с тобой, где ты сейчас Может ты совсем забыл о нас Каждый вечер ждём тебя домой

      От трясущегося на сквозняке огня в очаге, что сжирает крохи окружающей со всех сторон тьмы, боль выжигает слезящиеся глаза и тысячами игл вонзается в голову. Но Бессмертный Меч всё равно не позволяет неподъёмным векам опуститься — всё задерживает взгляд на двери, меряя комнату отрывистыми шагами, да напрягает слух. Только ничто не вклинивается в монотонные завывания вьюги, никто не влетает в двери, расхристанный, трясущийся от холода и безобразно весёлый. А время уже давно перевалило за полночь. Гадёныш! И что за нелёгкая дёрнула его мамашу дверь запереть?! Будто своего остолопа не знает! Эта неугомонная зараза даже не подумала проситься на порог, а просто пожала плечами, развернулась и ускакала обратно. Прямо в разошедшийся буран. Идиот! Эх, зря Е Байи тогда строго приказал себе не двигаться с места: надо было за ухо этого негодника домой притащить!       А теперь вот протаптывай здесь ущелье до отваливающихся ног в ожидании, когда этот бродяга недоделанный соизволит вспомнить, что у него есть дом и учитель, который, между прочим, не позволял шляться где ни попадя! Но когда гадёнышу было до него хоть какое-то дело?! Этому несносному мальчишке лишь бы задорно самоубиться в поисках приключений, и плевать, что отца сведёт в могилу, плевать, что наставнику придётся собирать по осколкам вдребезги разбитое сердце! На стене остаётся глубокая вмятина. Заклинатель, не замечая расползающихся по всей кисти кровавых ручейков, вновь отчаянно вдаривает по камню. Где-то на периферии раздаётся раздражённый голос жены Чанцина — будь она неладна! Мужчина только отмахивается как от надоедливой мухи, рыкнув:       — Проваливай!       И наносит ещё несколько отчаянных ударов по чудом уцелевшей стене. А после оседает на пол. Очертания плывут, голова раскалывается, в руке фоновым ощущением отдаётся притуплённая боль, грудь сдавливает — не вдохнуть. Вьюга крепчает… А если это дитя бурь не отыщет дорогу домой и заплутает?! А если полезет на слишком крутой или скользкий склон, сорвётся и половину костей переломает?! А если израсходует весь резерв и замёрзнет насмерть?! А если расшумится, и его погребёт под лавиной?! А если загремит в какую-нибудь пропасть?! О, с этого «великого героя» станется собрать все самые опасные дебри! И в темноте, разумеется, это занятие вдвое интереснее! Притом, что этот остолоп и ясным днём-то обрыв прямо перед собой не заметить умудрится! Сердце ломится сквозь рёбра, требуя без промедления мчаться на поиски — разум кое-как удерживает этот порыв до утра доводами о том, что ни хрена не понятно, где хотя бы примерно может шататься сейчас этот дурак без инстинкта самосохранения, и в непроглядном мраке при слепящей метели искать его придётся всё равно что иголку в стоге сена, да вдобавок самому в неприятности вляпаться недолго — того и гляди застрянешь где-нибудь или покалечишься до потери сознания и окажешься неспособен помочь. И что тогда? Чанцин вернётся только завтра вечером: протянет ли их тупица столько? Демоны! До чего же ненавистна эта беспомощность!       Внезапно из панических мыслей вырывает еле различимый из-за грохота крови в висках стук. Неужели… Взгляд прикипает к двери, будто под веками не перекатываются тысячи песчинок. Стук повторяется. Бессмертный вскакивает, сжимая зубы, готовый одновременно выругаться и рассмеяться, дрожащей рукой отодвигает засов. Убить идиота мало! Но это оказывается другой идиот: напоминающий скорее не в меру высокий сугроб чем человека Чанцин шагает внутрь, отбрасывая с лица непослушные пряди. И этот по кишащими глубокими трещинами склонам сквозь метель и ночь шарахался! Вот ведь семейка! Быстро заперев дверь, Жун гасит фонарь, затем сбрасывает меховой плащ с шапкой и, обернувшись, замечает вид друга.       — Лао Е, ты не спал? Что-то случилось? — сощурившись, призрак недоделанный всматривается в необычно бледное лицо напротив и сразу же подбирается — С Сюанем?       Байи нервно взмахивает рукой, и прежде чем он успевает выдавить из себя хоть слово, его запястье аккуратно перехватывают уже начинающие понемногу теплеть пальцы.       — У тебя кровь. Давай я обработаю, а ты в это время будешь рассказывать.       Проигнорировав бурчание, что бессмертный мастер сам в состоянии о себе позаботиться, Жун смачивает платок и легонько проводит по искалеченной кисти, обмывая.       — Я тебе не изнеженная девчонка, чтобы так со мной возиться. — ворчит Е, млея от осторожных, поглаживающих касаний.       — И что? — Чанцин со спокойной полуулыбкой пожимает плечами, но тут же серьёзнеет — Так что приключилось, пока меня не было?       Губы змеит судорогой горькая ухмылка:       — Наш негодник опять хер знает где валандается!       Чанцин вздрагивает, бросая тревожный взгляд на снежный шквал за окном.       — Весь в тебя, между прочим! — обвинительно выкрикивает бессмертный, стараясь концентрироваться на брани, только бы снова не гадать, что с его остолопом, не рисовать себе в красках картины одна другой кошмарнее — Понять бы ещё, в кого он такой наглый и упёртый, что посмел съебаться, несмотря на мой запрет!       — В матушку. — невесело шутит кузнец, кивая на друга.       — Я ему не мать! — взвивается Бессмертный Меч — Ты не запамятовал часом, что его твоя любезная жёнушка родила? Мне плевать, что с этим балбесом будет! Пусть хоть помрёт!       И резко отворачивается, чтобы скрыть от Чанцина исказившееся лицо. Правда, тот и так всё понимает.       — Поэтому ты опять изводишь себя переживаниями и глаз не смыкаешь в то время как она десятый сон видит?       — Я просто наказать его хочу!       Чанцин бледно улыбается словно умудрённый жизнью взрослый рассказывающему небылицы ребёнку, переливающиеся бархатно-чёрным и ослепительно-зелёным глаза, кажется, видят насквозь. Сердце ухает куда-то в живот точно у мечтательного юнца. Эти Жуны!.. Личное проклятье для Е Байи, честное слово! И всё же, когда Чанцин рядом, когда он бережно наносит заживляющую мазь, когда заботливо перевязывает платком разбитые костяшки, когда слегка сжимает плечо подрагивающей рукой, делается выносимее.       Мужчины сидят вдвоём, почти не разговаривая, по ощущениям вечность, прежде чем в предрассветных сумерках за окном проскакивает родной до одури взъерошенный силуэт. Вмиг сорвавшийся с места Е Байи, лишь со второго раза справившись с засовом, порывисто втягивает безобразно радостного негодяя внутрь и отвешивает смачную затрещину. В следующее же мгновение Сюань, сглотнув кровь, возвращает мотнувшуюся голову в прежнее положение и, вздернув подбородок, непочтительно смотрит прямо в глаза старшему с гордой злостью. А учитель взахлёб разглядывает своего непутёвого ученика — белее снега, дрожит от холода, едва держится на ногах от усталости, но цел. Цел. Цел. Вернулся. Цепями бы к себе эту заразу неугомонную приковать! Но стоит бессмертному разомкнуть губы без страха сорваться на всхлип, взволнованный голос окликает мальчишку:       — Сюань. — переливающиеся ночным небом и пронзительным изумрудом совсем как у отца глаза при звуке этого голоса утыкаются в пол, хищный оскал меркнет, плечи поникают — Подойди.       Мальчишка повинуется. Чанцин, мягко положив руку на впалую щёку, поднимает голову сына:       — С тобой всё в порядке?       — Да. Я не боюсь ни ущелий, ни пурги. — в голосе удивительным образом мешаются самодовольство и робость.       — И всё-таки прогулки по опасным местам длиной в целую ночь могут стоить тебе много вплоть до жизни. — качает головой мужчина, скорее печально чем с упрёком — У тебя долгие годы впереди — подумай, сколько всего ты можешь совершить, сколько нового узнать. Разве не обидно, что всё это пойдёт прахом, если ты случайно погибнешь совсем юным?       Судорожно сглотнув, он добавляет на грани слышимости:       — И если я потеряю тебя, моё сердце будет разбито.       В глазах Сюаня встают слёзы. Он молниеносным движением обвивает отца руками, крепко прижимаясь к его груди, и дрожащим голосом шепчет:       — Ты не потеряешь. Я буду осторожен.       Эти двое стоят обнявшись ещё несколько долгих минут, а после немного отстраняются, чтобы заглянуть друг другу в лицо, но кольца рук не размыкают.       — Иди спать. — произносит Чанцин с блаженной улыбкой.       — Ты тоже отдыхай. — Сюань нежно целует его в щёку и скрывается в своей комнате.       Ну конечно, для наставника этот неблагодарный не расщедрится даже на скупое пожелание доброй ночи.       — Готовься к наказанию! — запоздало кричит ему вслед бессмертный.       В ответ доносится фырканье:       — Я выдержу любое!       Словно не замечающий их перепалки Чанцин провожает сына взглядом обласканного котофея.       — Смотри не замурлычь! — бросает ему бессмертный мастер.       — Муррр. — тотчас же хихикает Жун.       И тоже отправляется отсыпаться, показав напоследок другу самый кончик языка. Жуны! Закатив глаза, Е Байи выжидает с цзы и заглядывает к своему гаду — проверить на всякий случай и заодно убедиться, что его возвращение живым и здоровым не пригрезилось. Вот ведь! Развалился поверх одеяла, даже разуться не удосужившись! Бесшумно приблизившись к своему балбесу, Е Байи вглядывается в его лицо — спит. Так сладко. Учитель ещё несколько минут зачарованно смотрит, как мальчишка устало, но до одури счастливо улыбается сквозь грёзы. А оторвав себя наконец от этого, осторожно стаскивает с него сапоги и верхнее ханьфу, затем укутывает в одеяло и передаёт немного ци, чтоб не окоченел к утру, тупица без инстинкта самосохранения. Не удержавшись от соблазна ещё разок обнять взглядом умиротворённого ученика, бессмертный тихо уходит, костеря себя за сентиментальность. Ухающее сердце понемногу успокаивает бешеный ритм, и утомление берёт своё, заставляя засыпать на ходу. Но всё же на душе гранитной тяжестью висит мысль: «Вдруг зверёныш однажды не вернётся?»