mein liebling

Шумное, сдавленное дыхание будит тебя. Несколько тяжелых хрипов. И громкий скрип кровати. Недовольно жмуря глаза в приглушенном свете ночника, ты видишь перед собой лишь широкую обнаженную спину Кенига. Плечи расправлены и отведены назад, мышцы напряжены — ты заинтересованно вглядываешься. Это не похоже на его типичное состояние рядом с тобой, и, что бы там ни было, оно напрягает твоего мужчину. Затаившись, ты ожидаешь его дальнейших действий, зная, что беспокоить тебя он не станет. Кениг никогда тебя не будит: будь то приснившийся кошмар или состояние здоровья — он предпочитает справляться сам. Всегда справлялся. Но, к его сожалению, ты очень чутко спишь и практически всегда оказываешься рядом в нужный момент. Как, например, сейчас. Он изо всех сил хочет остаться незамеченным: приподнимается медленно на руках с матраса, стараясь не создавать лишних звуков, и практически сползает на пол. Ты готова смеяться, но лишь шуршишь одеялом, наблюдая за неубедительными попытками своего мужчины. На пару с Хон Джи они постоянно прокачивают стелс в своих видеоиграх, и Кенигу, должно быть, казалось, что он сможет сбежать от тебя, как от глупых ботов на просторах очередного сюрвивала. Вот только он не учел — твоей внимательности позавидует любой оперативник КорТак. — Куда это ты собрался? Кениг застывает на месте после неожиданно прозвучавшего вопроса. Грузно опустившись обратно на постель, он сминает в руках простынь, будто ища в ней поддержку. Он молчит. Мысли роятся в голове: как давно ты не спишь? Как много ты успела услышать? Какую причину своего пробуждения ему нужно придумать, чтобы ты ничего не заподозрила? — В туалет, — его голос низкий и грубый ото сна. — Правда? — ты прекрасно знаешь, когда он врет. — Тогда почему ведешь себя так, будто сбегаешь из плена? Снова молчание. — Расскажи мне. Ты облепляешь его со спины, догадываясь, что именно происходит. Это не первый раз, когда он делает так, вернувшись с операции. Ведет себя заботливо и нежно целый день, осыпает поцелуями, уделяет много внимания, практически не выпускает тебя из рук — оно и понятно, некоторые миссии затягиваются на месяц, а то и больше — и постоянно шепчет на ухо о том, как сильно скучал, а посреди ночи молча сбегает в ванную. Осознавать, что он предпочитает просто закрыться в другой комнате, не попробовав даже разбудить тебя, сначала было тяжело и даже неприятно. Вы ведь вместе, вы должны делиться такими вещами… Но потом ты начала вникать в ситуацию. В каждую такую ночь ты оставалась в кровати, молча вслушиваясь: несколько рванных мокрых стонов и шум воды — все, что тебе удавалось уловить. Кениг и правда старался не тревожить твой сон, однако, выходило это у него из рук вон плохо. Позже он возвращался, прижимался поближе к тебе, зарываясь носом в волосы или утыкаясь в плечо, и спокойно засыпал, оставляя тебя с неутихающим пожаром желания и жаром между ног. Однако, ты на молчаливые побеги больше не обижалась и не спрашивала ни о чем — у каждого есть свои причины. Тем более, на следующий день секс всегда стабильно хороший и чувственный. Но сегодня мириться с этим не собираешься. — /Т.и/, — он вздыхает устало. — Мне надо в туалет, к чему все это? — Ну, — накрывая его ладонью между ног, ты сквозь ткань белья ощущаешь, насколько он, блять, твердый. — Ложь тебе не к лицу, ангел. — О чем ты говоришь? — шепчет ужасно хрипло. — И твоя рука… — Рука? — невинный тон одновременно и бесит, и возбуждает его. — Да, — грубые пальцы обхватывают твое запястье крепко, но осторожно. — Убери ее. Его нежность убивает тебя. Большие, сильные, хорошо сложенные мужчины, как он, обычно не предупреждают — они действуют сразу. Если ты не вовремя — они просто скинут твою руку, но, если ты ими желанна — моментально окажешься прижата к постели без права на лишние вопросы. Но только не с Кенигом. Беспокойство в каждом его вопросе, бесконечное обожание в глазах, прикосновения аккуратные и восторженные, словно ты хрупкое изваяние самого талантливого скульптура. Он хранит тебя, как драгоценность, как величайшее сокровище, ценит наравне с собственной жизнью, защищает от всего остального мира, способного и готового навредить. Кениг любит тебя. И ты не хочешь, чтобы он имел от тебя секреты или дрочил втихую, когда ты, блять, прямо здесь. — Уверен? Ты дразнишься, откровенно насмехаясь над его пошатнувшейся выдержкой. Не торопишься, желая сделать все за пару минут — нет. Ты не позволяешь себе так быстро лишиться огромного удовольствия, в конце концов, он твой должник. Ох, сколько же Кениг должен тебе за те ночи, когда ты оставалась наедине с собственным желанием, голодная до прикосновений и близости с любимым мужчиной, который слишком застенчив и нежен. Но, оказывается, на выстанывание твоего имени в ванной с мыслями, что ты спишь и не слышишь, стеснения не хватает. Боже, если бы он только знал… Он бы умер от стыда. — Ты действительно этого хочешь? — мазнув губами по его щеке, ты обжигаешь дыханием шею. — Если да, я остановлюсь прямо сейчас. Только скажи. Вторая рука сползает по его крепкой груди, прослеживая каждый шрам. Кениг пропускает вздох, когда пальцы невесомо задевают соски, играясь и дразня. Ты знаешь, насколько он восприимчив к подобным действиям и пользуешься ими без малейшего стеснения. Всего несколько беглых прикосновений, и он уже прерывисто выдыхает, а хватка на твоем запястье крепчает. Ты буквально слышишь роящиеся в его голове мысли: остаться или настоять? Поддаться на твои игры или придерживаться плана? Согласиться на неожиданное предложение или быстро разобраться с этим самому? Кениг не знает. Он ничего из этого не планировал. — Я сам могу о себе позаботиться, — качает головой. Ты улыбаешься, это было ожидаемо. — Я знаю, — твой шепот — любящий и ободряющий; он усмиряет зарождающуюся бурю волнений внутри Кенига. — Я не об этом спрашиваю. Я спрашиваю: примешь ли ты мою помощь? — /Т.и/, — его разрывает от противоречивей. Одна часть готова убежать, вторая — наконец получить долгожданное тепло заботливых и умелых рук. — Уже поздно, и я не хочу, чтобы ты думала, что…обязана делать что-то с этим. Вот он, твой милый, мягкий мужчина. Всегда заботливый, всегда внимательный, и никогда не заставляет тебя делать что-либо ради его собственного удовольствия. Кениг не хочет, чтобы это случилось только лишь из-за его жалкого состояния (оно, в его оправдание, возникло вполне естественно — близость и тепло любимой женщины, которую он не видел и не чувствовал около месяца, сделали свое дело). Для него слишком неприлично просить тебя о таком в два часа ночи, тем более прерывать твой сон. Конечно, никакая дрочка в казарме не сравнится с твоими волшебными поцелуями и руками, но он вполне способен ждать до завтра. Или нет… — /Т.и/, — шепчет, когда твои ладони сжимают его сильнее. — Пожалуйста, /Т.и/, — задыхается, стоит одной из них играючи оттянуть резинку белья. — Все хорошо, — успокаиваешь своего большого, нервного мальчика, целуя его плечи и прижимаясь сзади. — Я уже не сплю, не беспокойся. Поверь, я рада помочь, ангел. — Боже, — бормочет он, зажмуривая глаза и стараясь держать себя в руках. — /Т.и/, мне очень жаль, что это происходит так. Я, правда, не хотел, я— Твое сердце тает — твои бедра сжимаются. — Тише, — целуешь за ухом влажно, наслаждаясь пробравшей сильное тело дрожью, и утягиваешь его обратно на подушки. — Перестань думать, ладно? Просто позволь помочь. Возможно, сказывается долгая разлука или его собственные сомнения, но он чувствует себя удивительно неловко, будто вы оба впервые занимаетесь чем-то подобным. Кениг все еще жалеет, что тебе приходится делать это все ради него. Однако, когда ты, устроившись на его мощных, будоражащих сознание бедрах, наклоняешься к тумбе у изголовья, даже не представляя, что делаешь с бедным Кенигом своими непроизвольными движениями, мысли улетучиваются. Он втягивает воздух сквозь зубы и сжимает одеяло, чтобы не кончить просто оттого, что ты на него села — стыд какой. Дайте ему сил. Кениг думает, ты действительно не должна всем этим сейчас заниматься. Он взрослый мужчина и способен справиться со стояком самостоятельно. Но то, как ты заботишься о его комфорте, предлагаешь помощь, совершенно не считая, что это какая-то обязанность — еще больше его возбуждает. Он громко сглатывает, не зная, куда себя деть под твоим изучающим взглядом. — Я же сказала, — наклоняешься к его лицу, удерживая в ладонях и строго предупреждая, — перестань думать. — Прости, — шепчет сбивчиво, не смея отвести взгляд. — Прости, прости, просто… Поцелуй меня? Скользнувшую по твоим губам ухмылку ты смазываешь о его, задерживаясь дольше нужного и не позволяя отстраниться. Целоваться с Кенигом почти то же, что побывать в раю. Его движения, как и всегда, ненапористые, позволяющие; его губы — податливые и приглашающие. Он никуда не спешит, уделяя тебе столько времени, сколько потребуется. И ты ценишь моменты, как этот: лениво ведешь языком по шершавому краю и за него, целуешь до удушья, отнимая любые силы на раздумья и сомнения; пальцами зарываешься в волосы, тянешь несильно — идеально. Это именно то, в чем Кениг нуждается. — Мне не нужна прелюдия, — практически беззвучно и умоляюще. Он прекрасно знает, какой дразнящей сукой ты можешь стать всего за секунду. И совершенно точно не переживет это сейчас. — Тш. Зажав его рот рукой, спускаешься влажной дорожкой от ключиц до груди. Отказать себе в удовольствии не представляется возможным — играя с твердыми, потемневшими сосками, ты чувствуешь, как сбивается дыхание на коже твоей ладони, и царапаешь их зубами, вырывая из Кенига пару приглушенных немецких ругательств. Покорность заводит до дрожи. Ты сильнее сжимаешь бедра, не забывая потереться о контур до невозможности твердого члена — издеваешься. У тебя самой между ног уже мокро, но сейчас это все о нем, и ты не спешишь, водя ладонями по его плечам и наслаждаясь тем, как стальные мышцы перекатываются под пальцами. Завороженный взгляд медленно блуждает по скульптурному телу под тобой, и в глазах темнеет от похоти, когда ты замечаешь влажное пятно на его трусах. — Такой нетерпеливый, — скалишься плотоядно, пальцами сжимая головку через промокшую ткань. — Не можешь себя контролировать? Волна возбуждения прокатывается по позвоночнику, пробирая его до мурашек. — Мне жаль, — порывисто дернув бедрами, он отводит глаза, не выдерживая твоего надменного, пиздецки соблазнительного взгляда. — Очень жаль, мэм… Этот тон… Ты слишком давно его не слышала. Снова целуешь его, убирая со лба пряди и обводя ладонями литой пресс, ловя тихие вздохи. Губы оставляют несколько отпечатков на щеке и прихватывают мочку, цепляя зубами несильно. — Покажи мне, как ты делаешь это, когда один. — Может… — Кениг слишком возбужден и растерян, чтобы просто взять и сделать это, и именно поэтому ты хочешь увидеть, как он подчиняется и удовлетворяет себя на твоих глазах. — Может, пропустим? — Почему? — пальцы оттягивают резинку его трусов, отпуская со шлепком обратно. — Мне всегда было интересно, как ты выглядишь, прикасаясь к себе, пока я далеко, — губы пятнают шею, ты медленно трешься о его бедра, наклоняясь к лицу и выдыхая в приоткрытый рот. — Ты думаешь обо мне? Или о нас? — его ладони крепко сжимают твою талию, дыхание сбивается. — Есть ли фантазия, которую тебе нравится представлять? — Нет, я… — его мысли путаются. — Я думаю о тебе, хорошо? — впивавшиеся в кожу пальцы расслабляются. — Т-только о тебе, — слова дрожат на языке. — Твое лицо, твое тепло, твой голос, твой запах — мне этого достаточно, — он глубоко вдыхает, будто подтверждая слова, и прижимается бедрами к твоим. — /Т.и/, пожалуйста, я все сделаю… — Все-все? — удивляешься, словно не веришь, а Кениг кивает лихорадочно. Ему страшно от одной лишь мысли, что ты не закончишь начатое. — Я, — пальцем чертишь по часто вздымающейся груди, — хочу, — ногтями царапаешь вдоль резинки боксеров, — видеть, — упиваясь смятением в прищуренных глазах, лишаешь его приятной близости и пересаживаешься на матрас рядом. У него нет выбора — ты это знаешь. Он это знает. И поэтому без промедлений дрожащими от нетерпения руками стягивает белье, устраиваясь на сбившихся простынях и разводя ноги. Ты голодно сглатываешь, наблюдая, как широкая ладонь обхватывает толстый ствол, делая пару резких, грубых рывков. Кениг выдыхает с облегчением, получая долгожданную стимуляцию, и старается не смотреть на тебя. Он просто не может себе позволить — зато ты пялишься в открытую, не скрывая заинтересованности. Смотреть на его интимный момент с самим собой — заводит. Ты закусываешь губу и, прежде чем он успевает сплюнуть в ладонь, кидаешь тюбик: — Используй, — советуешь, с трудом сдерживая порыв заменить его руку своей. — Мы же не в казарме. Кениг только кивает, выдавливая щедрую порцию и с облегчением возобновляя движения. Так, действительно, проще и лучше, хотя с собой на базу никто смазку не берет. Да и в полевых условиях нет времени на тщательную подготовку: плюнул — дернул и пошел. Все придерживаются этого правила. Сбрасывают зашкаливающий уровень адреналина, завалившись на скрипучую койку, запершись в туалете или просто в палатке под ночным небом очередной горячей точки: стиснув зубы, зажмурив глаза и дроча до остервенения быстро. Прямо как сейчас. Кениг явно не собирается сдерживаться и бороться с нестерпимым желанием кончить — кулак резво скользит вверх-вниз, никаких лишних движений. С губ срываются сладкие, блаженные стоны — он никогда не был тихим в постели, черт возьми, — тебе очень хочется стереть их собственными губами, но прерывать его сейчас — преступление. На напряженных руках прослеживаются полосы вен, пальцы на расставленных, едва согнутых в коленях ногах поджимаются. Он хрипло вдыхает, сильнее сжимая себя у основания, и выдыхает с твоим именем, осевшим на языке, — предупреждает, что близко, и, наконец, смотрит в глаза. — Достаточно. — Блять, нет, /Т.и/, нет, мэм, умоляю, пожалуйста, — сразу же срывается, начиная умолять и не останавливаясь, — только не сейчас, мне очень нужно, мне правда нуж— — Препираешься? Пиздец, блять, думает он, что за командирские замашки? Но каждый раз слушается. Выдыхает раздосадовано, почти всхлипывает и убирает руку, второй проводя по волосам и бормоча на немецком себе под нос. Довольна ли ты? Абсолютно. Доволен ли он? Тебя не волнует. Забравшись обратно на сильные, а теперь и напряженные бедра, толкаешь его в грудь, заставляя упасть на подушки. И любуешься открывшейся картиной: с налившейся кровью головки смазка подтекает на рельефный пресс, член подрагивает. А ты слизываешь тонкие ниточки с горячей кожи, зная, что этим точно добьешь перевозбужденного и неудовлетворенного Кенига — его уже потряхивает от внезапной, но недостаточной стимуляции. Пальцы впиваются в твои плечи, страшась потерять контакт, а губы застывают в немом стоне. Твоя ладонь мягко, почти ласково накрывает покрасневшую головку, пальцы играючи размазывают по ней смазку, заставляя Кенига дернуться и зашипеть. Он не любит все внимание концентрировать на этой части — слишком чувствительный; удовольствие — острое и болезненное — обжигает низ живота. Ты качаешь головой, когда он собирается открыть рот, а сжавшаяся в кулак рука скатывается к основанию, несильно покручивая и большим пальцем очерчивая проступившие вены. Запрокинув голову, он до треска ткани хватается за простыни. — Я не смогу продержаться, /Т.и/, — причитает на грани слышимости, задыхаясь. — Пожалуйста, просто… Просто дай мне кончить. — Попроси, как нужно, — говоришь, а второй рукой гладишь по бедру, щекоча пальцами внутреннюю сторону и подбираясь все ближе. — Ну же, я жду. Собравшись с духом и вдохнув поглубже, Кениг делает, что должен: — Пожалуйста, мэм, — быстро облизнув пересохшие губы, он смотрит на тебя помутневшими глазами. — Пожалуйста, прошу, заставьте меня кончить, мэм, — абсолютное обожание разливается в его бессознательном взгляде. — Какой послушный, — он почти хнычет, пока ты явно смеешься, лежавшей на бедре рукой скользнув между ног и обхватив мгновенно поджавшиеся яйца. — Шире. Кениг подчиняется без вопросов, разводит ноги, позволяя тебе абсолютно все. Неважно какая цена за разрядку сейчас — он готов заплатить сверху. Твоя ладонь устанавливает темп, лаская готовый взорваться член, сжимает слишком крепко, не дает времени на передышку, выдаивая предэякулят и смешивая его с искусственным лубрикантом. Это невыносимо, это просто за гранью — Кениг зажмуривается до звезд перед глазами, жалостливо застонав. Его впервые стыд берет оттого, каким мокрым он ощущает себя внизу, и краска ползет по шее и плечам — ну, что за прелесть. Мучительно медленно, но размеренно и сильно ты водишь рукой от и до, непрерывными движениями от основания до самой головки, задерживаясь на ней и большим пальцем потирая уздечку. Кениг скулит тихо, пытаясь то ли навстречу податься, то ли отодвинуться от этой сладкой пытки, царапает собственное бедро, оставляя бледнеющие полосы и прикрывает глаза. Задержавшаяся между ног ладонь, спускается ниже, два пальца ведут точно по шву — Кениг вздыхает по-особенному жалобно, закрывая лицо соседней подушкой и крепко прижимая ее к себе. Он любит и ненавидит, когда ты трогаешь там — слишком интимно, слишком стыдно и слишком хорошо. Ноги сами расходятся в стороны, давая тебе больше возможностей, с губ срываются непристойные стоны, Кениг, как в бреду, мотает головой, теряясь в ощущениях, но поток его резкой нецензурной брани больше похож на мольбы о пощаде — услада для твоих ушей. Пальцы прерывисто надавливают через кожу, стимулируя ставшую чувствительной железу, ладонь перехватывает дернувшийся член у основания, не давая получить желаемое в моменте — достаточно — его ноги дрожат. Тебе кажется, ты сейчас сама кончишь лишь от одного беспомощного, зависимого от тебя вида. — Для меня, ангел, — говоришь, прежде чем резко и ощутимо провести ладонью вверх-вниз несколько раз. — Кончишь для меня? Он ничего не отвечает, беспорядочно вскидывая бедра и толкаясь в твой кулак, практически разрывая пальцами наволочку и громко рыча в нее же. Вязкие капли стекают по пальцам, и пока Кениг продолжает двигаться, продлевая собственные ощущения и желая выплеснуть абсолютно все, что есть, — ты не прекращаешь касаться его там, где приятнее всего сейчас. С того момента, как ты научила его, что удовольствие — это не пара коротких рывков по члену и не пятиминутная долбежка — он постоянно голоден до близости с тобой. Ты знаешь, как лучше и где лучше, и всегда доводишь его до сумасшествия. И даже слез. — Черт, /Т.и/, — когда он убирает подушку, дыхание сбито в хлам, а голос задушенный. — Черт тебя побери, — Кениг перехватывает твои руки и тянет на себя, мгновенно прижимаясь губами к перепачканным ладонями и собирая с них собственный вкус. — Ты невероятная, — хрипит, активно убирая оставленный на тебе беспорядок. — Я постоянно о тебе думаю, постоянно хочу тебя… Даже на поле боя я думаю только о тебе, /Т.и/. Признание застает врасплох. Ты завороженно смотришь, как он утягивает в рот твои пальцы, устраивая блядское шоу, и вылизывая так ненасытно и жадно, будто ты произведение Мишлен. Кениг очень романтичен, и, порою, сентиментален, но после секса (и долгой разлуки) он становится невероятно разговорчивым, эмоциональным и искренним. И в такие моменты ты не прерываешь его, давая высказаться. Тебе приятно, ты сама скучала, ты ждала его, ты тосковала, засыпая в холодной постели и надеясь на лучшее — и вот оно. Самое лучшее, что у тебя есть.