ты меня не бережешь, режь, режь, ты меня не бережёшь, режь

бесконечные годжо бесконечно двоятся и множатся на четыре внутри его головы, пока ищут пульт и включают телек. гето в размазанном состоянии гнилой завалявшейся в углу тряпки шевелит языком, в порыве выпросить одолжение, чтобы годжо проверил, кровь ли течет у него под нос, или сопли. бесконечные годжо не понимают просьбы и сшиваются в одного. у того волосы горят божественным блеском хрустального нимба почившей девственницы – гето ржет. годжо прикусывает губу. – нет, это было слишком. годжо протягивает гето руку и она множится на восемьдесят три в переферическом зрении. гето не намерен был так играть, но по большой часто он врал самому себе и ему было просто все равно. его члену было приятнее, а годжо не умел по другому. на том они и сошлись. годжо гладит его шею пальцами, и на коленях переползает малое расстояние, разделяющие его от ощущения гето подкожно и так как надо. – красивый очень. улыбка сатору ходит волнами. гето хочется засосаться, но во рту странное ощущение а в горле его душит горький ком. он конечно плюет на это и облизывает годжо нижнюю часть лица, включая ноздри в засохшей слизи и ямочку над губой. все плывет и вертится будто в слив и гето хочет дать годжо почувствовать точно такой же аттракцион, но годжо никогда за их знакомство не мазало по дивану в телесном дрифте. может ему нужно было больше, а может ему нравилось ебать гето словно куклу. но гето видит чёрные вспышки, а годжо светится изнутри. все равно тянет, как личинку к гнилому мясу – аналогия слишком мрачная. гето плачет. он лезет ладонями ему под подмышки – обнять его, прижать его, растворить его, сшить его вместе с собой в одно целое, как четыре его репродукции в лгущих гето глазах. он пускает сопли на бейби блу свитер годжо и всё-таки видит кровь. годжо сплетает тонкие прядки его волос в миллионное количество кривых разваливающихся косичек, пока гето втыкается маковкой в солнечное сплетение. сказать по правде, это всегда было пиздежом. годжо нравилось, как гето нуждался в человеке рядом с собой и был беспомощен и для себя опасен. годжо нравилось быть дня него единственным и красивым, заходясь белоснежным сиянием в любом бэде. это было вовсе не про еблю, или может быть про неё лишь на десять процентов. удовольствие от того как гето плачет ему в живот било ярче, чем инъекционные оргазмы и ебля под порошком. это все равно было приятно. можно поднимать сугуру за волосы, смотреть на его зареванные глаза и опухшие от слез щеки, присасываться к губам и пускать ему в рот слюну. что это было, если не искренняя любовь? – перевернись. он всегда об этом заботился, только чтобы гето не утопился в рвоте. ему бы нравилось трахать его закинув на плечи ноги и складывая пополам, и давая обсасывать большой палец, и держа другую ладонь на шее, ломая кадык почти что. гето плачет и его слёзы текут снизу вверх, или годжо ревет в этот раз – ответ непонятен. почему они ведут себя как две помятых сопливых тряпки – ответа не существует. всегда было все проще спихивать на обьеб и игнорировать остальное. годжо проводит рукой по линии чужого позвоночника, и если бы он сломал бы его сейчас, то гето никогда бы не смог от него уйти. это навязчивая идея и он рычит ее гето на ухо. конечно же тот в ответ лишь стонет и пытается потереться. – не оставляй меня, – годжо ложится сверху и трется об сугуру, как сугуру трется об диван. гето видит как лимонно-желтые сферы сливаются с темно-горчичными и становится черной сферой в своём сознании, потому что эти бляди выглядят слишком весело. годжо все ещё умоляет мешок с костями не покидать его, пока гето плывет по комнате и бьется об стены, как будто бы заставка panasonic в синем тле телевизора. его суть обратно всасывает в его тело, когда годжо трогает его член. – хочешь послушать музыку? гето хотел послушать солнечные лучи бьющие через шторы, но выбора у него не было. он хотел целоваться и хотя бы это годжо понял. он дрочил ему и лизался с ним и чем это отличалось от всего, что у годжо было? годжо щурился, когда мысли жалили его мозг, а гето опять уносило мелодией к совсем чужим берегам, и его спасательным кругом была ладонь годжо и большой палец, трущий ему уретру. все множилось, сливалось и светилось, у гето текла слюна и хотелось, чтобы это состояние закончилось вместе с спермой, когда он кончит, потому что это было немного невывозимо в своём катарсисе и очень хотелось высморкаться и обрести разум не светлый и не чувствительный, а нормальный. – сато, – наконец-то промямлил, выпустив литр слюней и взял его крепко за руку. он надеялся, что годжо попал в тот же мир и напоследок они смогут слиться душами. это должно было быть приятно. годжо заплакал ему в загривок и поцарапал его ладонь. когда гето кончил, он почувствовал, будто белые вспышки, такие, как у сатору, гладят его по венам. но это не закончилось.