Глава 3. Непоправимое.
Возможно ль задушить, возможно ль побороть Назойливое Угрызенье, Сосущее, как червь — бесчувственную плоть, Как тля — цветущее растенье? Бессмертного врага возможно ль побороть?.. ...Над ним уж воронье кружит — он умирает! Уж волки рыскают окрест… Ш. Бодлер Спустя две недели после всех положенных похоронных обрядов, Вэнь Мэймао ехал обратно в Цишань. Его сопровождали двое кровных старших братьев. Первенцу Вэйдуну было уже двадцать восемь весен, смерть достопочтенной Чанчунь оторвала его от углубленного изучения даосской практики меча, позволяющий сражаться двумя мечами одновременно, в небольшом храме предгорного уезда Тааньсу, и теперь он ехал обратно в Цишань, чтобы доложиться главе клана об успехах и при необходимости продолжить обучение. Второй брат был младше Вэйдуна на три года, в основном он помогал отцу вести дела семьи в Цзесю, но после присоединения очередного клана к северо-восточным границам ордена, было решено перераспределить контроль территорий и отец решил отправить брата служить в Цишань, под крыло Верховного заклинателя. Все ехали на лошадях. Здесь также присутствовали двое младших и трое старших учеников что ехали для дальнейшего обучение в Город без Ночи, младший учитель, охранник и секретарь отца, что вез с собой кучу отчетов после завершения сезона сбора урожая. Вэнь Мэймао тихонько покачивался в седле, посматривая на спину ехавших впереди братьев и перебирал в руках жесткую лошадиную гриву. Белую кобылку в серых яблоках около недели назад подарил ему отец. За прошедшую луну Мэймао кажется видел его больше раз, чем когда-либо — с учетом приветственного ужина, всех похоронных обрядов и тренировки на которой он лично захотел проверить чему именно научился за это время Мэймао — получалось целых двенадцать раз. Именно после тренировки отец подозвал слугу и велел ему отвести Мэймао на конюшню, чтобы тот сам мог выбрать себе понравившуюся лошадь, после чего легонько потрепал сына по голове и позволил увести себя очередному подошедшему помощнику с кучей бумаг за пазухой. Мэймао тогда даже не понял, понравилось отцу то, что он увидел или нет — Вэнь Юйлун просто выдохнул сухое и безэмоциональное "хорошо", не нахваливая, не порицая, а словно смиренно принимая как данность. Такое же пустое, как голова Вэнь Мэймао, каждый раз, когда он стоял на коленях и сжигал благовония у поминальной таблички своей най-най. После приезда в Цзесю и проведения церемонии, он хотел услышать о последних днях ее жизни, делах, увлечения и самочувствии, но вместо слов натыкался лишь на недоуменные, безразличные взгляды. Даже отец не смог толком ответить на вопрос о последних часах ее жизни, сказав, что Лао Бэй, присутствующий все время подле неё, сообщил ему о случившемся ранним утром и успокаивающе прошептал Мэймао что-то о неизбежности времени и приличном возрасте достопочтенной бабушки. Расспросив слуг Мэймао узнал, что единственный заклинатель, что всегда неотрывно следовал за Вэнь Чанчунь отставая лишь на пол шага и мягко придерживая женский локоть, после кончины бабушки весь день и ночь отстоял на коленях у ее гроба, а едва небо начало светлеть, вскочил на коня и растворился в холодных предутренних сумерках, всего на полдня разминувшись с самим Мэймао. И сейчас, тихонько покачиваясь в седле Вэнь Мэймао не ощущал внутри ничего, кроме злого раздражения и въевшийся глубоко в кости тоски. Он смотрел в спины веселящихся учеников задорно хохочущих над очередной веселой байкой шисюна, и на то, как смущенный маленький шиди раздает братьям солнечно-желтую мушмулу рассказывая, что матушка сунула ему в дорогу целый мешок сочных плодов из собственного сада с наказом завести друзей и возмущено уворачивается от рук, что тянутся пощипать налившиеся мягким румянцем пухлые детские щеки. Но чем дольше смотрел, тем отчетливее понимал, что для них всех ничего особенного-то и не произошло. На тренировке все ученики часто получали раны, иногда даже такие серьезные увечья, после которых нередко были вынуждены сойти с тропы самосовершенствующихся. Мэймао вспомнил, как в конце лета Бао Мо рассказывал об ученике, что зачем-то залез на растущую во дворе старую акацию и поскользнувшись расколол себе череп о мощеные камнем дорожки. Мальчишки тогда знали, что тот погиб, но все равно каждый раз проходя по знакомым тропинкам тыкали пальцем в злополучное дерево и сетовали на чужую глупость, а после точно так же сами уносились вскачь по крутым и скользким лестницам, лезли на крыши и деревья, пробирались на школьные оружейные склады, а после неслись тренироваться в отдаленные тайные уголки без присмотра взрослых, где случись что — и даже некому будет помочь. Или как отправившиеся в начале весны на ежегодную зачистку реки от духов утопленников старшие ученики столкнулись со злобным Махорагой. Жуткий змей тогда успел разорвать на части семерых и еще двоих сожрать заживо, прежде чем прибыла подмога, которая тоже справилась далеко не без потерь. Когда Мэймао прибыл в Цзесю, он лично отправился передавать тело Фуюня его отцу и долго извинялся за то, что недоглядел за шиди и не смог ничем помочь ему. Он видел, что мужчина ужасно расстроился и сожалеет о потери единственного сына, но даже так, он принял удар как должное и лишь на повторяющиеся снова и снова извинения, взглянул прямо в глаза Мэймао и ответил, что лодка не всегда будет плыть с ветром, а армия не всегда будет побеждать. Мэймао вспомнил, как не так давно на рынке случайно услышал, как одна женщина утешала другую и рассказывала, что из восьми рождённых ею детей выжило и повзрослело лишь трое. Так же он припоминал истории из прошлой жизни — в давние времена смертность действительно была ужасающей, но воспринималась как что-то нормальное, закономерное и естественное. И сейчас ему было грустно лишь потому, что лично ему жизнь Вэнь Фуюня, его маленького и бойкого шиди, была не безразлична. Он знал его. И любил его. Но эти дети его не знали, для них он был просто очередным братом, которому не повезло, а потому и злиться на них Мэймао не имеет права, ведь он сам точно так же не особо то и скорбел ни о том мальчике с разбитой головой, ни о погибших на охоте адептах. Придя к подобным мыслям он чуть выгибает напряженную спину, расслабляя и потягивая после слишком правильной позы, что полагается воспитанному господину. Прислушивается к перекликанию лесных птиц, вылавливая в общем хоре высокие, мелодичные ноты хвамэя и пока еще едва слышную песню Шанъян доносящуюся с запада, что грозится принести с собой затяжные дожди. Втягивает в себя запах влажных, прелых листьев и тихо благодарит маленького, слегка лохматого от ветра шиди, принимая из протянутых ладоней три ярких, сладких плода, с небольшим усилием натягивая на застывшее лицо робкую улыбку, вспоминая, как легко и непринужденно делал это всего лишь одну луну назад. По приезду в Цишань Вэнь, Вэнь Мэймао, предупреждает сопровождающих, отправляет с ними свою лошадку и отлучается на городской рынок. Он заходит в чайную, заказывает с собой пирог со сладким османтусом и по коробке миндального и лимонного печенья, а в книжной лавке берет сборник поэзии за авторством Ло Биньвана в красочной обложке с цаплями и стройными зеленым бамбуком. У ворот школы его уже поджидали Цао Лин и Бао Мо с повязанными на лбах белыми траурными лентами. Такими же как и у самого Мэймао. — Лаосань! — Бао-сюн едва завидев своего шиди, пихнул в бок Цао Лина и начал размахивать руками, голося на всю улицу и привлекая внимания случайных прохожих. Едва Мэймао подошел, мальчишка сразу же перекинул руку ему через плечо, второй схватил Цао Лина за широкий рукав и потащил за ворота, причитая: — Лаосань! Лаосань! Тебя так долго не было! Ты даже не представляешь, что здесь происходило без тебя!.. Этот вредный Цао решил совсем меня извести! Представляешь, он заставлял меня вместе с ним переписывать Законодательные трактаты Седьмого главы клана Вэнь, Вэнь Вэньхуа! — Бао-сюну нравилась разыгрываемая комедии, он с явным удовольствие вис на Вэнь Мэймао, изображая усталость и измождённость, но при этом продолжал упорно тащить вперед, теребил ворот чужого ханьфу и дергал свободные от хвоста пряди волос. — Я заставлял?! Это вообще-то было именно твое наказание! Я вообще удивлен, как учитель Фу не прибил этого глупца прямо на месте, лаосань! Тебе крупно повезло, что у меня добрый нрав и слишком чувствительные слух для того чтобы долго слушать твое мерзкое нытье, беспечный Бао! — Чтоо-о? Это у меня мерзкий голос? Сяо-Вэнь, ты это слышал? Да моему голосу могут позавидовать самые придирчивые небожительницы, а он!.. И ему еще хватает совести что-то говорить про добрый нрав... — Бао Мо в притворном ужасе отскочил от Цао Лина, повиснув уже на другом плече Мэймао и прячась за его спиной строил карикатурные гримасы. Вэнь Мэймао тихонько рассмеялся на это ребячество, скрыл кривляющееся лицо Бао Мо за рукавом, якобы пряча от притворного гнева Цао Лина, а затем кивнул на невысказанный вслух вопрос своего более серьезного шисюна: "Да, со мной все в порядке. Просто... немного больно". — Как шисюн смог довести учителя Фу? Он же как мягкая паровая булочка, — Мэймао попытался представить в голове их молодого тонкокостного лаоши, что учил детей мастерству кисти и основным тонкостям начертания талисманов, рассерженным, но не смог. Учитель Фу был той самой настоящей булочкой — с мягкими и ласковыми руками, что щедро гладили ученические макушки, нежными глазами и безмятежной, мечтательной улыбкой. Вместо того чтобы наказывать учеников за ошибки, он предпочитал раз за разом, терпеливо разъяснять им их промахи задерживаясь после занятий. И смотрел при этом так, что язык не поворачивался придумать какую-нибудь отмазку. Отказать этому человеку было равносильно тому, чтобы пнуть маленького пушистого щенка с доверчивыми, влажными глазами. А потому, столь нетипичный случай не мог не заинтересовать. Услышав о чем спросил Мэймао, Мо-сюн еще громче заголосил, о том как он ужасно скучал, что на обед подавали лапшу со свининой и сладкий кунжутный суп, от которого у него теперь болит живот, вот прямо сильно-сильно, тихо причитая между делом, что он не виноват, и вообще это совсем-совсем не интересно, а потому не стоит... — Сяо-Вэнь, ты представляешь, этот балбес умудрился на контрольной, вместо "извлечение и деяние", написать "привлечение двойного члена". У шифу чуть кровь из глаз не брызнула, когда шисюн попытался активировать испорченный талисман прямо в учебной комнате... Ну, теперь Мэймао мог понять, что заставило учителя Фу проявить строгость. Неправильно нарисованный талисман мог как и вовсе не сработать, так и просто-напросто выпить из экспериментатора всю ци до последней капельки, перекручивая духовные меридианы. — Ээ-й! Ты теперь надо мной всю жизнь потешаться будешь? Ну да, конечно! Этот ничтожный шисюн такой глупый, такой глупый! И как только небеса еще не наказали этого презренного за его необразованность! — Бао Мо отчетливо полыхал красными скулами, но продолжал каламбурничать, — Ах да, они и наказали! Ниспослав на мою бедную голову такого жестокого и скучного шиди! Так шутливо переругиваясь и пихаясь они продолжили путь до своих комнат, лишь изредка грустно и неловко замирая, словно ожидая задорного комментария от их четвертого брата. И опускали влажнеющие глаза, когда не слышали мягкого фырканья среди их общего смеха... Лишь белые ленты вплетенные в волосы хлопали на ветру своими концами и мелькали на периферии светлой тенью и обманчивым миражом. Вечером они вместе выбрались за город на берег небольшой речушки, вместе лопали сладкий пирог и хрустящее печенье, не забывая угощать и их маленького шиди, жгли благовония, деньги и дорогие Вэнь Фуюню мелочи, что могли пригодиться ему для облегчения дальнейшего пути и принести небольшую радость. Когда Мэймао бросил в огонь недавно купленный сборник стихов, мальчишки лишь тихонько рассмеялись. Они все помнили как Фуюнь-Мучуэй, до того искренне интересовавшийся лишь искусством войны, восхищенно замер слушая поэзию именно Ло Биньвана, а потом, смущенно пламенея лицом и ушами, грозился их всех поколотить. Наблюдая за улыбающимися друзьями, Вэнь Мэймао оставалось лишь надеялся, что будущие потери он научится принимать чуть более достойно. А что они обязательно будут, он больше ни капельки не сомневался. Потому как полыхающее красное солнце, неизменно присутствующее в каждом уголке жизни Мэймао, догнало его и в бытности Лин Цзыху. Весело пляшущее пламя костра приятно согревало слегка озябшие пальцы и наполняло жаром щеки. Изредка выстреливающие в воздух искры, в опустившейся к ночи сизой дымке промозглого тумана были подобны раскрывавшимся на воде лилиям, а поднимаясь выше мелкие огненные комочки терялись в завораживающем полотне звездного небосвода. Мэймао нащупал в рукаве мешочек цянькунь и нежно улыбнулся глядя на притихших друзей. Этот мешочек передали ему слуги вместе с запиской написанной рукой старого заклинателя, в которой была всего одна строчка, извещающая о том, что госпожа Вэнь Чанчунь велела передать эти вещи внуку. В мешочке был старый бабушкин цинь и изящная женская шпилька с нефритовым подснежником и подвесками из хризолита. Болезненная тоска понемногу отпускала, уступая место чуть менее болезненной грусти и острым жалящим угрызениям. В прошлой жизни Лин Цзыху помогала людям, лечила болезни и проводила операции. Пусть она так и не смогла помочь своему ребенку, но другим —да!.. А в этой жизни Мэймао намеренно отстранился от лекарской стези, упорно игнорируя лежащие мертвым грузом ценные знания, из банального опасения потерять себя... в себе же? Он понимал, что никак не мог помочь своей най-най, как бы печально не было признавать, но ее действительно забрало время. Лао Бэй был хорошим травником и Мэймао был уверен, что для Вэнь Чанчунь седой заклинатель готов был сделать все и еще больше, а значит его милая, нежная бабушка не страдала. Он также понимал, что в случае с Вэнь Фуюнем ситуация была сложная. Слишком много "если" и абсолютно никаких гарантий. Если бы он был старше и если бы у него было сформировано золотое ядро... Если бы здесь знали о переливании крови и если бы на все это вообще было бы время. Даже в более просвещённом в медицинском плане мире Лин Цзыху, с подобной травмой, полученной, как правило, в экстремальной ситуации, выживали единицы, потому как счет там действительно шел на минуты. Но несмотря на все это понимание, изнутри Мэймао больно кололи черепки разбитого глиняного сосуда. Все это время он ошибочно считал себя достойным юным господином, но в итоге оказался тем, чья большая мудрость подобна огромной глупости. И теперь, познав тяжесть потери, Мэймао просто не имел права снова разделять себя. На следующий день, едва небо окуталось светлой дымкой, Мэймао опустился на колени у домика того молодого целителя, что дежурил на тренировочной площадке в трагичное утро, и принялся ждать...Глава 3. Непоправимое.
4 марта 2023 г. в 13:53