я бросил все, но не смог бросить тебя.

      Слава хотел отсюда уйти.       Тут было весело, несомненно. Под какую-то электронную музыку почти без слов девчонки кружились вокруг каждого симпатичного парня, кокетливо улыбались и явно приглашали уединиться. Ярослав не был обделён их вниманием и первое время даже думал действительно уйти с какой-нибудь милашкой в любую свободную комнату, а может даже забиться в одну из тесных ванных, но под конец передумал, когда заметил, что в глазах каждой второй из десятерых сверкало что-то нездоровое. Живой блеск на фоне мертвецки остекленевших зрачков выглядел просто страшно, отбивая всякое желание интересоваться этими девушками.       Тут в огромных количествах толкали дурь самых разных сортов. Цветные таблетки, белые и бурые порошки, косяки с неестественно зелёным наполнением. Не доходило разве только до ампул и шприцов, давно переставших быть одноразовыми.       На фоне всего этого Слава со своими сигаретами выглядел просто нелепо. Слишком много накуренных, обдолбанных людей, и он один, нервно пьющий джин с тоником, изредка уходящий во двор на перекур и проводящий эти скромные пару минут в полном одиночестве. Наедине со звёздами, луной и безоблачной ночью.       Потерпев домогательства очередной ровесницы, Ярик одним глотком осушил бокал и поставил на ближайшее пригодное для этого место. Ноги запинались друг об друга, парень чуть не упал, пока шел до входной двери, чуть не врос ладонью в стену, пока пытался сдернуть с крючка кожанку и чуть не уебался носом о каменную дорожку, пока сходил с широких каменных ступеней крыльца.       Особняк его компания, конечно, арендовала нехуевый, что особенно чувствовалось под тем количеством алкоголя, сколько он выпил. Дойти до крыльца было сложнейшим испытанием, именно поэтому Степанов сразу сел на самую нижнюю ступеньку, чувствуя, что стоять он уже не может, и достал сигареты. За сегодняшний вечер пачка «Мальборо» опустела на две трети от того, что было до этого, и теперь в ней одиноко торчали две сигареты и одна счастливая.       Ярослав сам выглядел как наркоман, когда так истерично пытался поджечь одну из сигарет. Некое расслабление пришло сразу же, как фильтр коснулся губ, а дым уже как родной расплылся в лёгких, погружая ветви бронхов в хмурый туман.       Только теперь Слава посмотрел по сторонам и заметил справа от себя парня с жестяной банкой, волосы и одежда которого выдавали в нем буквально ребенка ночи. Черные как смоль длинные пряди, огромная черная толстовка с истерически-кричащим принтом-текстом, рваные на коленях джинсы. Нынче таких пиздят «правые» в торговых центрах и просто на улице, однако в компании пусть и упоротых, зато адекватных людей подобным не увлекался никто.       Парень с интересом смотрел на него, а Слава — на него. После пятнадцати секунд зрительного контакта ему не пришло в голову ничего лучше, чем протянуть руку и представиться:       — Ярослав. Можно Ярик.       Парень на мгновение удивлённо вскинул брови, но переложил пиво из правой в левую и пожал его руку:       — Валера.       Слава вгляделся в лицо внимательнее, пытаясь узнать в нем хоть немного знакомые черты, но человек перед ним был абсолютным незнакомцем. Они никогда до этого не встречались, и сейчас Слава пытался понять, кто из их изначальной компании мог обладать такими друзьями. Попытки не увенчались успехом, так что пришлось задавать вопросы через рот.       — А ты от кого? Чё-т раньше тебя не видел.       Валерий к такому вопросу был явно не готов, а потому замешкался и ответил не сразу.       — От этого… Тохи, Соловьищенко, кажется. Мы с родителями недавно на их частный сектор переехали, вот, наладил контакт со сверстником, — он мило улыбнулся, взъерошивая пальцами волосы на затылке. — Он меня сюда затащил. Мол, для социума полезно.       — Не поверишь, из-за таких его слов здесь оказался и я, — заулыбался Слава и затянулся сигаретой, отворачиваясь и смотря на тёмно-синее небо, не заражённое светом города. — Так мы же с ним на одном районе живём. Как так получилось, что он первым на тебя вышел, а не я?       Валера пожал плечами.       — Мы когда разгружали коробки всякие, он шёл мимо, предложил помочь. Батя у меня хлипкий довольно, мама тоже, я не отличился, грузчиков или каких-то знакомых не было. Ну а Тоха… ну ты же знаешь.       — Ну, бля, — теперь Ярослав натурально засмеялся, выпуская клубы дыма изо рта уже по ходу. — Тоха Соловьищенко это местная легенда. Как Данил Степанов в свое время, понял? Такой же точно. Только топит за алкашку в равной пропорции со спортом.       Валера опустил голову, беззвучно смеясь и жмурясь, а, успокоившись, вновь вскинулся, тряхнув черными прядями, отливающими в лёгкий синий как сам космос.       — Вот. А там мы с ним на перекур вышли, вечером встретились опять, он район показал, оказалось, имеем общие интересы. Как-то так и сошлись.       Слава задумчиво затянулся. Валера задумчиво отпил.       — А чё пьешь? — вновь задал вопрос Степанов.       — Пиво, — пожал плечами Валера.       — Дай глотнуть? После сигарет чёт пересушило пиздец.       — Я не думаю, что… это тебе понравится.       — Почему? Что мне может не понравиться в пиве?       — Мяу, — с совершенно серьезным лицом, но очаровательной пьяненькой улыбкой ответил Валера. Слава нахмурил брови, решив, что ему послышалось, и переспросил:       — «Мяу»?       — Да. Мяу. Все ещё хочешь?       Слава непонятливо посмотрел ему в глаза, которых почти не было видно из-за плохого освещения.       — Что значит «мяу»? — спросил он.       Валера принял вид по-настоящему удивленный, даже слегка приоткрыл рот. Затем стесненно отвернулся, обвел пальцем отверстие для питья в банке и вновь вернул свой взгляд на нового знакомого:       — Значит, не хочешь.       Слава пожал плечами и вставил сигарету меж губ.       — Мог просто сказать, что не дашь. Я бы не обиделся.       — Выходит, что мог.       Парни посидели в молчании. Слава пялился перед собой на решетчатую калитку в кирпичном заборе, думал о деревьях и докуривал сигарету. Голубой дым струйкой тянулся в небо от её конца, светло-серый — входил в лёгкие и выходил в грязный, холодный ночной воздух. Кругом царило умиротворение и абсолютное спокойство, хотя в колонках в доме все ещё долбила музыка и веселились пьяные подростки.       — Слушай, — вдруг обратился Валера, глядя в землю перед собой и прижимая банку к нижней губе. — Может, пойдем прогуляемся где-то? Башка болит от этой, — кивок в сторону особняка, — шумихи. Я полчаса уже хочу съебаться, но с моим прикидом… Не очень безопасно, сам понимаешь. Да и скучно одному. Может, вместе сходим?       — Если купишь мне сигарет, я хоть на край света с тобой пойду, — широко улыбнулся Слава, и Валера сверкнул улыбкой в ответ.       Покинуть территорию было нетрудно, точнее, было нетрудно для трезвого человека, а Слава шатался. Худощавое тело ощущалось очень тяжёлым, и поэтому парень шел в чрезвычайно медленном и расслабленном темпе. Но более энергичному на вид Валере это было что в лоб, что нахуй, он шагал рядом с ним, хотя с совершенно разной скоростью переставления ног это было немного проблематично, и почти касался своим плечом его.       — Слушай, а тебе сколько вообще? — внезапно задал вопрос Слава, поднимая голову на знакомого и невольно вздрагивая. В лучах оранжевых фонарей он выглядел довольно… эффектно. Профиль контрастно вытемнялся на фоне лампочек, а волосы поблескивали каким-то особенным, чуть ли не волшебным блеском.       — Семнадцать.       — А ты в колледж съебал? — вновь поинтересовался Слава. — Или в десятый пошёл?       — В десятый, — односложно отвечал Валера, а после вскинулся и ответно глянул на вздрогнувшего от этого Славу. — И, если интересно, ходить буду в семьдесят восьмую. Вчера документы подали.       — Я тоже там учусь. Как и Тоха. Ну и как почти все, кто тут бухает щас, — усмехнулся Степанов, вновь доставая из кармана кожанки сигареты и поджигая одну. — А какой буквой нарекли?       — «А». Хотели в «Б», но мама настояла на том, что бэшки все бешеные и неадекватные какие-то. Типа проклятая буква, — он прыснул со смеху, и Слава рассмеялся следом:       — Как представитель бэшек заявляю, что это самая правдивая правда. Но в «А» все заучки ебаные, — он шмыгнул носом и затянулся. — Тебе с ними скучно будет. Там на уроках реально лес рук когда что-то спрашивают, ты прикинь!       — О боже.       Валера опустил голову и рассмеялся. Широкая улыбка цвела на его лице и дальше, и пьяным, расплывающимся взглядом Ярослав видел в нем самого красивого парня в мире. Залитую джином душу это пока не волновало, даже если до этого Слава был самым натуральным натуралом, никогда не задумывался о возможной симпатии к парням и не имел сомнений в своей ориентации. Но Валера правда был очень… милым.       — Яр, — парень легко потянул его за рукав, останавливая шествие пьяного задумчивого Степанова и смотрел куда-то в сторону. — Ты какие куришь?       Слава вскинул брови и посмотрел в ту же сторону. В паре метров от них изнутри тусклым светом горел ларёк, в котором наверняка уставшая от жизни, заспанная и заебанная продавщица не запросит паспорт и даже не заикнется о том, что они курящие малолетние дебилы, прежде чем выдать пачку.       — Ты угараешь? — он в сотый раз за вечер улыбнулся, расхохотался и положил руку, рукав которой все ещё держал Валера, на его плечо. — Я ж пошутил, ты чё. Я б и просто так с тобой гулять согласился.       Валера глупо усмехнулся, нервно сглотнул и положил свою ладонь поверх ладони Степанова.       — Мне не сложно.       Парень взглянул в глаза Ярослава так прямо, так пронзительно и с чем-то непонятным, но таким искренним, что по коже побежали мурашки. Степанов замешкался и потерялся в синей радужке, темной и манящей, чей блеск так напоминал блеск сапфиров…       — «Мальборо».       — Что?       — Я курю красный «Мальборо».       Валера дружелюбно улыбнулся, слегка сжал пальцы Славы на своем плече и кивнул:       — Понял.       Он равнодушно развернулся и двинулся к ларьку. Ветер донес обрывки фраз приятного низкого голоса Валеры и визгливых раскатов продавщицы. Правда, чего-то осуждающего там не мелькало, и парень ровно через полминуты вновь подошёл к нему с небольшой коробочкой в руках.       — Держи.       — Я у тебя в долгу теперь, — прощебетал Слава, пряча сигареты в карман. — И даже не думай затирать, что это мелочь. Я могу сделать такую же мелочь и для тебя.       Валера мило улыбнулся, мигом вскружив пьяному Славе голову, и бросил взгляд дальше вдоль улицы, приглашая продолжить прогулку.

* * *

      Степанов с утра закинулся несколькими глотками виски из бутылки, спрятанной в его комнате от родителей, предпринял попытку уложить непослушные каштановые волосы, натянул мятую белую рубашку и более-менее подходящие под определение школьных брюки, даже кое-как повязал на шее черный галстук и, завершив все это безобразие кедами и барсеткой, побрел в школу.       Первое сентября в этом году было… приличное. Тепло, солнечно, сухо, покрывались красивой позолотой деревья, небо стояло чистым. Такая погода была единственной, какую Ярослав соглашался принимать в осени. Остальная сразу же нарекалась ебаной хуетой и весь день терпела его факи в небо.       Десятый «Б» класс было видно ещё издалека, поскольку они единственные, как дебилы, выглядели совершенно не празднично и переливались всеми цветами среднестатистических отбросов общества.       Обнимаясь с одноклассницами, пожимая руку одноклассникам, перекидываясь отдельными фразами с лучшим другом Артёмом Шустером, в соседней колонне учеников Слава искал взглядом парня с длинными черными волосами. Казалось, среди параллели он должен очень сильно выделяться, потому что единственный сверкал татуировками и такой прической, но видно его не было. По крайней мере взгляд Ярослава ещё ни разу не споткнулся об черноволосую макушку.       — Да куда ты смотришь? — нахмурился Артем, привставая на цыпочках чтоб глянуть поверх голов сверстников. — В «А» телка какая-то перевелась новая, что ли?       — Да нет. Пацан, — кинул Слава, поглядел ещё с полминуты и отчаялся. — Вчера на вписке познакомились. Сказал, переехал недавно, учиться здесь будет, в «А».       — А тебя с каких пор парни интересуют? — попытался подъебнуть Артем, но подъеб отразили:       — С тех, как я встретил тебя.       — Ох. Это так романтично, пупс.       Сам Шустер вписаться вчера не смог. Прежде всего потому что такое счастье было не по карману, а потом уже и из-за того, что не хотел являться на линейку в состоянии неадекватности из-за перешедшего грань утреннего опохмела или разъебанности из-за его отсутствия.       На плечо почему-то очень родно и знакомо легла чья-то рука. Слава обернулся и увидел всё ту же очаровательную улыбку на бледном лице с большими, темно-голубыми глазами.       — Привет.       — Оу. А я заебался тебя высматривать, привет, — Степанов пожал его руку, почему-то очень искренне желая притянуть Валеру ближе и одарить короткими крепкими объятиями. Но вместо этого просто положил руку ему на плечо, разворачиваясь лицом к своему классу и вставая рядышком. — Тём, знакомься, это — Валера. Он по ошибке стал ашкой, но мы уже договорились что тусоваться будет только с нами.       — Мы не договаривались, эй! — вставил Валера, поворачивая голову к Ярославу. Их лица оказались слишком близко друг к другу, но никого это не смутило. Разве что воздуха стало чутка не хватать…       — Теперь договорились.       Валера, едва сдержаивя тупой ржач, упал головой на плечо Степанова. По коже того прошли мурашки, настолько приятно на голых участках ощутились шелковистые черные пряди. Ярослав, кажется, слегка покраснел, неловко хихикнул и теперь уже махнул рукой на Шустера:       — А это Артемка, моя лпшка и по совместительству самая тупая сучка в классе. Только задницей крутить и умеет, да, детка?       — Да пошёл ты, — засмеялся Артем и протянул руку Валере, который с готовностью её пожал.       — Этой рукой он утром дрочил физичке, — шепнул Слава достаточно громко, чтобы Артем услышал это наверняка.       — Давай заканчивай уже, — беззлобно ответил он. — Новый учебный год — новые подъебы, понял? Чтоб в течение недели отыскал повод. Я-то его уже нашёл.       — О, конечно. Я профессиональная ищейка подъебов, ты же знаешь.       Вся их дружба строилась на этом. Конечно, были моменты и серьезные, и напряжённые, и даже трогательные, но в основном все их общение строилось на взаимоподъебничестве. И обидно никому, естественно, не было, оба понимали, что это слова и не более, поэтому каждый новый день наполнялся новыми подъебами, иногда просто охуительнейшими, а иногда — совсем никудышными.       Валера смотрел за дружеской перепалкой и улыбался. Наверное, больше всего потому, что Слава все так же держал руку на его плече, и от неё исходило такое приятное тепло, какого он не чувствовал уже давно.       Слава весь был очень… теплым. Комфортным. Светлым. Раскиданные ветром темные волосы, широкая улыбка, довольно грубые, но приятные черты лица, непринуждающие прикосновения, мятая одежда… Слава был уютным. Таких людей подразумевают под фразой «домом может стать и правильный человек» и всеми подобными ей.       Из колонок на крыльце раздался голос завуча, заставляя огромное скопление учеников мигом притихнуть, и Артема с Ярославом тоже. Валера быстро попрощался со Степановым и юркнул в толпу новых одноклассников, принимая очень важный вид и вслушиваясь в речь представителя администрации. Слава слегка грустно проводил его взглядом, переживая целую бурю противоречивых эмоций в душе, и вернулся к Шустеру.       — Ярик, — осторожно шикнул Артём, когда Валера растворился среди людей, — мне показалось или у него реально зрачки какие-то расширенные были?       — Да ну, тебе показалось, — отмахнулся от него Ярослав, чуть ли не на свой счёт приняв такое жестокое оскорбление. — Просто глаза темные, вот и непонятно, где зрачок кончается. И освещение большую роль играет. Мы против солнца же стояли, ну.       Шустер задумчиво ухмыльнулся одним уголком рта, пожал плечами, поправил волосы и нехотя начал внимать заумным, но скучным речам администрации школы и местного депутата.       Классный час прошел скучно и был чистой формальностью. Он даже продлился не положенный час или хотя бы один среднестатистический урок, а тридцать пять минут, из которых пять класс ждал учителя. Это время прошло очень быстро, и вскоре Ярослав с Артёмом вновь стояли у школы и ныли друг другу о том, что на территории учебных заведений нельзя курить. К тому же Шустер немыслимо часто излагал подъебы в сторону Славы, в основном о его интересе к мальчикам с длинными волосами, выборочном пидорастничестве и о том, что он настолько проспиртован, что напавший на него вампир упадет в пьяном угаре от одного запаха.       Спустя десять минут светской беседы двери школы вновь распахнулись и оттуда лениво вывалилась вся параллель. Молчаливая, строгая, разобщенная, терпящая вечный внутренний раздор, очередным участником которого оказался Валера. От него повеяло чем-то настолько же серым и хмурым, он не смотрел по сторонам и почти прошел мимо Степанова, но тот вовремя взял его за рукав.       — Чё, жуткие типы, да?       Чубенко вздрогнул, ошалело обернулся к парню и, только признав в нем знакомое лицо, выдохнул и улыбнулся:       — Ага. Не знаю, как учиться с ними буду. Нелюди какие-то! Машины для убийств и расчетов. Такое чувство, что они между собой вообще не коннектятся. Словно в первый раз друг друга увидели и соперничают, — после долгого молчания на классном часу и попыток задушить пришедшие в голову мысли, наконец высказался он, даже не обращая внимания на то, что Ярослав все ещё держит его рукав.       — Да эт не только чувство, — вступил в разговор Шустер, хмуря брови. — Они реально такие. За десять лет у нас все братьями родными друг другу стали — мы только что плакались, что половина после девятого ушли, — а эти как животные в питомнике. Дрессированные. Вообще никакого характера и чувства юмора. Как в колбе вырастили.       — Да, точно, — захохотал Валера, и Славу неприятно обожгло где-то в районе груди, — я о том же думал все время.       Ожог отдавал в груди ревностью. Или ревность ожогом? Степанову было не до этого. Ему не нравилось, что Валера может улыбаться кому-то ещё такой же улыбкой, какой улыбается ему. Хотелось что-то изменить. Не запретить улыбаться кому-то вовсе и не глотать обиду молча, а изменить что-то. Может, тон улыбки, а может свои чувства относительно этого?..       — Ладно, я пойду, наверное, — неловко закончил Валера, и Ярослав сразу переключил все внимание на него:       — Я могу проводить. Ты ведь плохо здесь ориентируешься, наверное?       Чубенко удивлённо вскинул брови, но добродушно улыбнулся:       — Конечно, давай. Если это не затруднит, — он недолго посмотрел в глаза Славе, а затем вспомнил о Шустере и глянул на него. — А ты, Артем?       — Я в другой стороне живу, — хмыкнул Артем, смотря на Ярослава недвусмысленным взглядом аля «вот он, долбоебиклинический влюбленизм». — Там, в девятиэтажках. Смотрю на вас, муравьев, свысока, — важно задрал он подбородок, и Валера снова засмеялся.       — Ну, тогда до завтра?       — Сегодня пятница. Уроки в понедельник начнутся, — заметил Шустер, не душня или стараясь не душнить. — Так что до понедельника. Давай, в общем, приятно было познакомиться, — напоследок улыбнулся он, пожимая Валере руку и таким же образом прощаясь со Славой, а после утёк в неизвестном направлении за угол школы.       Чубенко со Степановым переглянулись и синхронно пошагали к воротам, лишь перекинувшись парой фраз по поводу адреса Валеры. Погода все ещё стояла охуенная, светили птички и пело солнышко, облачка белой дымкой плыли где-то на горизонте и даже не думали тревожить людей.       — Яр, хочешь ко мне зайти? — ненавязчиво спросил Валера, пальцами зарываясь в собственные волосы и зачесывая их на одну сторону так, что концы свисали с одного плеча. — Одному скучно ужасно. Даже идти домой не хочется.       Слава хмыкнул. Он прекрасно его понимал. Дома было одиноко, единственным другом становился виски и ТикТок, а ещё сон, крепкий, долгий, но не здоровый и без сновидений.       — Да я только рад буду. Но у тебя родители разве не против?       — Да им похуй, — нервно выдохнул Валера. — Они не заметили даже что я вчера полночи шлялся где-то, ты о чём?       — Оу… это печально.       — Да я привык уже, — он хмыкнул, пожал плечами и окинул взглядом пространство вокруг, приметив уже знакомый, но пока не родной двухэтажный домик, который окружал невысокий, серый кирпичный забор. — Ну так, зайдешь?       — Конечно.

* * *

      Славе с Валерой сильно повезло с расписанием. Многие дни совпадали количеством уроков, а в остальные парни пропускали занятия: в четверг Славе было не жалко прогуливать физкультуру последним уроком, а Валере — разговоры о важном в понедельник. Так что уходили они со школы зачастую в одно время и направлялись на бессмысленные прогулки по району или сразу на хату к одному из них, готовить и есть всякую дрянь и смотреть разной степени поеботу по телевизору. Обычно под раздачу попадались передачи канала «Ю», по-даунски детские мультики по «Карусели», сериалы с изворотливым сюжетом на «Домашнем» и, изредка, не подходящая под все вышеперечисленные определения хрень.       Сегодня каким-то таинственным образом парни наткнулись на фильм с молодым ДиКаприо, снятый в сеттинге девятнадцатого века и просто ебаным чудом оказавшийся в эфире.       «Полное затмение». Девяносто пятый год. По идее, благодаря закону о пропаганде от пятого декабря две тысячи двадцать второго года, его уже давно должны были запретить не только транслировать, но и в принципе где-либо говорить о нем в СМИ. Однако Ярослав с Валерой сейчас с серьезными ебальниками наблюдали, как на экране герой ДиКаприо засасывает героя Тьюлиса.       — Валер, а почему мы эту дичь смотрим? — немного отойдя от гипноза, но все ещё завороженно спросил Слава, продолжая в ахуе пялиться на экран.       — Понятия не имею. Но я бы досмотрел.       Ярослав задумчиво надул губы, с трудом посмотрел в сторону, пожал плечами и расползся на диване в позе лёжа, пока Валера комфортно себя чувствовал на полу. Все их киносеансы проходили примерно в таких же позициях. Разве что иногда Валера просил Степанова сесть и подвинуться, в ответ на что неминуемо получал шутливое предложение сесть на него сверху, ну или к нему на колени как минимум.       Сейчас просьб пока не поступало, хотя, трогая свисающей с дивана рукой пол, Слава понимал, что сегодня Валера точно воспользуется своей законной частью дивана. Такие выводы делались с того, что ламинат был просто ледяным, а любой человек в здравом уме на месте Чубенко не стал бы отмораживать жопу.       — Знаешь, о чем я тут подумал? — внезапно отвернулся от экрана Валера, и Ярослав его прекрасно понял, поскольку на данный момент в фильме началась постельная сцена. Даже несмотря на то, что какого-то общего взаимодействия персонажей не было (более того, они даже не появлялись в одном кадре), её характер все равно легко угадывался и был весьма неприятен для лицезрения порядочными гетеросексуалами. — А как люди вообще додумались заниматься анальным сексом? Типа… один нагнулся, второй увидел дырку и подумал, что будет круто сунуть туда член?       — Да что там, что там — бездна, — нервно усмехнулся Слава. — Слепой мог и перепутать. Другой вопрос как они додумались растягивать, — в ответ на непонятлиый взгляд Валеры он поднял руку с выставленными указательным и средним пальцем и подвигал ими в плавной версии жеста «ножницы». — И... что насчёт орального? Там же зубы, это вообще опасно.       — Пиздец, — выдохнул Валера и потёр ладонями покрасневшее из-за таких жестов Славы лицо. — На что люди только не готовы, лишь бы куда-нибудь письку сунуть.       — Говоришь так, словно ты сам не человек с писькой.       — Слава богу, с писькой. Но я не такой, — как-то грустно усмехнулся Валера и понизил тон, готовясь рассказать что-то сокровенное и почти тайное. — Секс это же что-то… ритуальное, что ли? Ты соединяешься с другим человеком, доверяешься ему, я считаю, это прекрасно. Он должен значить для людей больше, чем туда-сюда-кончил. Всё, что происходит в ночных клубах, вписках… проституция тоже… это неправильно.       — Бля… Это очень… мило. Никогда не думал об этом в таком ключе, — совершенно серьезно проговорил Слава, посмотрел на друга и положил руку ему на голову. — Ты заставляешь меня задумываться об очень странных вещах. Очень глубоких и странных вещах.       Чубенко скромно улыбнулся, что отразилось на экране телевизора из-за достаточно темной сцены, а после вновь обернулся на Славу.       — Подвинься, чтоль. Холодно тут, — подтверждая недавние догадки Ярослава, пробормотал он и показательно толкнул его в бедро.       — Я тебе сколько раз говорил уже, садись так, не стесняйся, — театрально пошло заулыбался тот, похлопав себя по ноге совсем рядом с пахом. Валера закатил глаза:       — Заебал уже, — и действительно взобрался на Ярослава сверху, устраиваясь поудобнее на столь некомфортном с моральной точки зрения месте.       Код красный.       Код красный.       Код красный.       Слава просто охуевше застыл, пялясь на эту весьма странную, но почему-то симпатичную картину и нервно улыбаясь из-за поистине предательского напряжения в паху. Понимание, что так нельзя, панически билось в мозгах, но легче от этого не стало. Ровно четыре секунды понадобилось его члену чтобы встать настолько крепко, как не вставало ещё ни на один порнофильм.       — Эм, я передумал, лучше слезь, — панически заявил Слава, осторожно толкнув Чубенко в живот в демонстрации своей серьезности.       — Уже? — нагло усмехнулся Валера, но, едва он поддался толчку и из-за этого сдвинулся слегка назад, напоровшись ягодицами на каменный стояк, его точно так же смяло смущение и ахуй вперемешку. — Бля. Да, я согласен, лучше слезть.       Слава наконец сел нормально, положив на колени подушку; Валера расположился рядом, сложив ноги в позе лотоса и нервно сжимая руки в замок. Взгляды бессловно уткнулись в экран. С героями уже происходила какая-то очередная херня, которую понять парни не смогли из-за упущенной ими нити повествования. Суд, угрозы, Верлену заглядывают в очко, сроки…       — Так ты по мальчикам?       У Ярослава перебило дыхание от этого странного и внезапного вопроса, а ещё от возмущения и шока:       — Что? Нет!       Валера недвусмысленно посмотрел на него, мазнул взглядом по подушке, снова вернулся к нему. Слава тяжело вздохнул, пропуская волосы сквозь пальцы.       — Это… бля, это просто физиологическая реакция, ладно? У меня давно не было девушки, а ты так уверенно вскочил, я… я ахуел.       Чубенко захихикал, улыбаясь уже без очевидного подъеба, но зато с искренним весельем.       — Не знал, что от ахуя может встать.       — Теперь знаешь, — Ярослав заметно расслабился, открыто смотря в лицо Валере и не видя там чего-то особенного. Ни гомофобии, ни стыда или смущения, ничего. Только смех и угар из-за всей этой ситуации. — А ты сам?       — Что «я сам»?       — По какому полу прешься?       Слава сам не знал, зачем задал этот вопрос. Возможно, его удивила эта некая толерантность Валеры, а возможно, он его в чем-то подозревал. Или исследовал почву перед тем, как начать разбираться со своими собственными чувствами, которые тоже начали вызывать слишком много сомнений и вопросов.       — Не знаю, — он пожал плечами. — У меня никогда было отношений.       — А какая разница? Отношения на ориентацию не влияют.       — Ну, да, наверное, — отрывисто парировал Валера и отвёл глаза в пол. — Но как я могу судить нравятся мне девушки или парни, если ни к кому и никогда ничего не чувствовал?       Слава задумался. Рассуждения Валеры были правильными, он с этим даже не спорил. Но больше вопросов вызывало то, что эти самые рассуждения вызывают столько вопросов и заставляют его думать о всяком.       — Сука. — Спустя полминуты ругнулся он, а Чубенко захохотал. — Вот же ты… философ хуев. Всех знакомых в раздумья такие вгоняешь?       — Не. Остальные знакомые слишком тупые, чтоб раздумывать, — вздохнул он, прикрыл глаза и беззвучно засмеялся. — Ты мой фаворит среди всех. С тобой много о чём поговорить можно. Даже мои одноклассники более… узкие, в плане кругозора и увлечений. Вроде знают много, но общаются цитатами из учебников. Ничего не хотят, ничего не умеют… я не вижу смысла в их существовании. Знакомство с ними — пустая трата времени, все равно что дружить с роботами.       После фразы «даже мои одноклассники…» Слава почти не слушал. В его ушах встал белый шум, а сердце бешено билось под школьной формой из-за слов Валеры. Он выделяет его среди других… возможно совсем немного больше, ещё и в чем-то настолько простом, но выделяет… Степанов буквально чувствовал, как разгорается непонятный жар в сердце и отдает на пылающие красным щёки. Чувство привычное, но настолько отталкивающее из-за того, что в этот раз его провокатором является парень.       — …Мне кажется, я деградирую, учась с ними в одном классе, — признался Валера, упёршись затылком в стену. Происходящее на экране его внимание привлекало уже не так сильно, как разговоры с интересным человеком. — Я рад, что у меня есть такой собеседник, как ты.       У Славы чуть не остановилось сердце от всех этих нежностей, но он смог ответить на них какими-то банальными до жути словами, изо всех сил борясь со всеми этими жуткими ощущениями.

* * *

      — Валер, пойдешь сегодня на квартирник?       Чубенко буквально проснулся, когда его за локоть подхватила до боли знакомая рука, а привычно весёлый голос задал незамысловатый вопрос и дополнил его:       — Его педагог-организатор устраивает, тут, в школе, в актовом. Мы с Шустером там выступать будем. И ещё дохуя людей. Стихи, песни, музыка, просто побазарим с Федь Палычем, вся хуйня. В четыре часа. Придёшь?       Валера ошалело моргнул и кивнул сразу же, не взвешивая «за» и «против». Слава помимо того, что охуенный собеседник и просто приятный человек, ещё и увлекается творчеством? Он обязательно должен прийти и заценить. И поддержать друга, конечно! Но намного больше хотелось посмотреть на его таланты. И подольше побыть рядом...       — Отлично! Сегодня посидеть у тебя тогда не получится, извини. После восьмого тут останусь с Шустером, типа, повторить там, обсудить кое-что с Федей. Ты понял, да?       — Конечно.       — Чудесно, — он широко улыбнулся. Рука с локтя поднялась на плечо, словно Слава начал бояться потерять Валеру в толпе. — Проводить тебя до кабинета?       — До звонка минута, — напомнил Валера и понял, почему ему казалось, что он что-то упускает. — Ты же сам опоздаешь.       — Мне похую, — махнул свободной рукой Степанов. — Прогуляться никогда не бывает лишним.       Валера скромно усмехнулся и пожал плечами:       — Как хочешь. Но, для протокола: я был против.       — Конечно-конечно, ты же становишься таким же прилежным дурачком как твои одноклассники. Всегда быть на уроке вовремя, бла-бла-бла, — передразнил Слава, на что Чубенко возмущённо ткнул его локтем в бок, а затем сложил руки на груди. — Да не дуйся ты. Ты пизже их всех, сам же знаешь.       Валера гордо вздернул подбородок, и Слава рассмеялся, хотя все ещё чувствовал себя сконфуженно из-за своих весьма странных желаний. Ему хотелось говорить другу что-то приятное. Повышать его настроение такими простыми словами, делать комплименты, чтобы Валера не был таким зажатым и хмурым, не перенимал хандру от людей, с которыми учится.       Хотелось быть причиной его улыбки.       — Выглядишь охуенно, — подскочив к только зашедшему в школу Валере, сразу заулыбался Слава. Чубенко и вправду выглядел хорошо: не заспанный, прибранный, одетый не в скучную школьную форму, успевший даже помыть голову, с каким-никаким маникюром в лице простого черного лака, на средних пальцах покрытого ещё и бесцветным с серебристыми блёстками. Кажется, Валера был ещё и накрашенный, но тоже в рамках допустимого, конечно же. — Бля… прям принцесса. Я начинаю ревновать. Ради кого ты всё это делаешь?       — Да отстань ты, — беззлобно брякнул Чубенко, но сдался добродушному лицу Славы, который пружинящей походкой шел за ним по пятам до самой раздевалки. Куртку парень сбросил на крючок, но ботинки остались при нём, ибо переобуваться было просто лень.       — Ну а что? Там девчонок будет куча, ты столько фанаток преобретешь, — продолжал светиться Слава, на этот раз перенимая контроль шествия на себя, ибо Валера с их актовым залом все ещё не был знаком.       Помещение было просторным. С одной стороны возвышалось подобие сцены с широкими лестницами по бокам и раскиданными матами из спортзала прямо перед ней, с другой в три колонны в десять рядов по восемь штук стояли стулья. На матах уже сидели подростки и общались между собой, на сцене Шустер болтал с высоким, седым мужчиной и ещё одним неизвестным парнем. На стульях Валера заметил пару своих одноклассников со скрипками, флейтами и даже гармонью. Они зыркнули на него в ответ почти безэмоциональными, но презрительными взглядами, в которых так и читалось надменное: «Плебей».       — О, Ярик, ты этого и сюда притащил? — хохотнул седой мужчина на сцене, обратив свой взор на парней. — Ни шагу без него, да? Всегда как не увижу, вы вместе. Замену Артёму нашел уже?       — Да ну, эту красотку никто не заменит, — усмехнулся Слава, запрыгнув на сцену и сразу подавая руку Валере, мол, не сделаешь так же — посвящение в пацанов не пройдешь. Чубенко вздохнул, обхватил пальцами его запястье и поступил совершенно идентично другу. — В общем, это Валера из десятого «А», а это наш педагог-организатор — Федор Палыч.       — Можно просто «Федя» и на «ты». Будем знакомы, — вежливо улыбнулся мужчина, пожав руку Валере, и вернул внимание на одного из сегодняшних «артистов», вернее, конкретно на Славу. — Сколько там до четырех, не подскажешь?       Степанов глянул на наручные часы.       — Пять минут ещё.       — А, ну, идите погуляйте тогда, — махнул он рукой всем троим парням, включая Артема, а после выловил ученика одиннадцатого класса взглядом и жестом подозвал к себе. — Щас народ окончательно подтянется, я с другими покурю пока.       Мероприятие проходило уютно. Звучали мелодии гитар, скрипок, других музыкальных инструментов, раздавались не очень чистые напевы всем известных песен, порой звучала поэзия и даже проза. И между этим — много-много разговоров. Самых разных направленностей, обсуждалось чрезвычайно много вопросов, какие нечасто затронешь в стенах школы. Это давно перестало быть школьным мероприятием, теперь ощущалось лишь дружеской посиделкой, и не иначе.       В какой-то момент Ярослав буквально вытолкнул Шустера с гитарой к сцене, сам присел на её край. Он выглядел уверенным, но не так, как раньше. Теперь в поведении проскальзывала лёгкая нервозность. Пальцы дрожали, Степанов то и дело поправлял волосы, воротник рубашки, бегал взглядом по присутствующим. Валера почувствовал острое желание успокоить его, взять за руку или даже обнять… и испугался. Чертовски испугался этого желания. До того, что пришлось обхватить поджатые к груди колени руками, дабы унять мерзкую мелкую дрожь.       Это ведь всего лишь беспокойство о человеке, который ему близок, да? Слава действительно за эти почти два месяца стал для него другом. Было рано судить, лучшим или нет, но другом. Человеком, который всегда поддерживал его, который так часто дарил улыбку, которому действительно были интересны разговоры с ним, который не считал все его случайные вопросы глупостью, прикосновения которого всегда грели и будоражили.       Пульс участился.       — Мы тут уже не в первый раз, помните, да? В прошлом году каждый месяц вас долбили, в этом году будет так же, — громко и улыбчиво начал Слава, отвлекая внимание Валеры от размышлений. — Мы за лето столько сочинить успели. Да, Тем?       Шустер незаинтересованно кивнул, но улыбнулся.       — Вот только тут мы, увы, должны пообещать Федору Павловичу не исполнять чего-то нецензурного, иначе его лишат премии, но про любовь подрынчать можем. А все остальное услышите когда мы соберём нормальную группу и начнем собирать стадионы. Правда? — он вновь ненавязчиво посмотрел на гитариста, ища у него хоть какой-то поддержки, и тот снова кивнул с загадочной ухмылкой.       — Давайте начинайте уже, хорош базарить, — без упрёка донёсся голос педагога откуда-то сзади, и парни переглянулись между собой со смешками.       Валера догадывался, что пение Славы станет его личной катастрофой. Но он не думал, что настолько масштабной.       Чубенко давно начал замечать за собой, что он искренне кайфует от голоса Степанова. И, в целом, фактом это было совершенно неудивительным, потому что в идеальных людях идеально всё. Но сейчас… сейчас Валера плыл и топился в луже из самого себя, слушая громкие напевы под более скромные наигрыши на акустике Шустера. Он был готов сидеть в этом моменте вечно, настолько он был прекрасным.       Атмосфера вокруг успокаивала, расслабляла. Музыка и голос Ярослава, казалось, растекались в воздухе ручьями, а то и реками, светили словно северное сияние, согревали все вокруг своим комфортом и чувственностью. Талант у Славы, несомненно, был. Сомнений в этом просто не могло появиться. Кажется, Валера где-то краем уха слышал, что Степанов ходил в местный хор лет с семи и до тринадцати, а затем периодически занимался у частных репетиторов, но, возможно, даже без этих факторов он сам по себе смог бы оформить скрытый потенциал и рано или поздно выставить его на всеобщее обозрение. Хор и репетиторы этот процесс просто ускорили, причем не в два и не в три раза, а, возможно, во все пять.       — Это у тебя румяна или ты так покраснел? Из-за чего?       За раздумьями о способностях друга Валера не заметил, как, спустя пару песен и суммарно около пятнадцати минут славы, Слава вернулся и плюхнулся рядом с ним. Шустер всё ещё сидел на сцене и слушал уговоры сыграть что-нибудь по заказу. Кажется, его это даже не оскорбляло, и вскоре он, напоказ закатив глаза, полез в карман за телефоном в поисках аккордов на какую-то попсовую херню.       — Да какие румяна, ты чё, угараешь что ли? — слишком громко из-за неловкости захохотал Валера, а Степанов мило улыбнулся. Его плечо задело плечо Валеры, и от этого по всей руке пробежал ток. Вернее, по обеим рукам. — Не дай боже. Я не настолько опидарел.       — Ну, зато стрелки рисуешь максимально ровные и опидаревшие.       Чубенко саркастично ухмыльнулся и вскоре поймал себя на мысли, что они слишком долго смотрят друг другу в глаза. И хотя Валера примерно понимал, что Слава просто разглядывает его макияж, но все равно смущённо отвернулся и посмотрел на Артема. Гитарист молча перебирал струны, а пятнадцать человек перед ним громко кричали не совсем разборчивые слова.       — Может, к ним подсядем? Чё на стульях этих тремся. Как дурачки какие-то, — произнёс Валера и, заметив, как на него покосились сидящие перед ним одноклассники, мысленно закатил глаза и показал им язык.       — Конечно, принцесса. Все должны увидеть твои охуенные стрелки.       — У меня подводка с собой, могу такие же нарисовать. Для тебя постараюсь даже пизже сделать, — в ответ на предложение послышался хохот, однако ни отрицания, ни согласия Валера в этом не разобрал. Именно поэтому без лишних комментариев парни переместились на маты, садясь слишком близко друг к другу из-за недостатка места и присущей этому тесноты.

* * *

      Слава ворочался в постели, пытаясь найти хоть какую-то адекватную позу для сна.       Спать не хотелось. Мысли не давали покоя. Черепную коробку буквально разрывало, и парень ничего не мог с этим поделать. Прекратить думать было невозможно.       Валера.       Валера.       Валера.       Эти его черные волосы, профессиональные черные стрелки, черная оверсайз-одежда, голубые глаза с островами теряющихся и кажущихся расширенными черных зрачков… а может, не кажущихся? Может, они и вправду в диаметре больше среднестатистического зрачка? Славе не хотелось об этом думать. Он привык вычёркивать из своей жизни зависимых личностей, а Валеру терять не хотелось. Валера был слишком близок Славе по душевному состоянию. Его почти не замечают собственные родители, он не имеет огромного числа людей, которым можно довериться, в учебе их успехи совершенно идентичны, ему страшно думать о будущем и… он теряется в понятии своей ориентации.       «Я просто не думаю об этом. Типа… придет время и меня озарит, что я гомогей. Или что я люблю только девушек. А может я стану воевать на оба фронта. Кто знает? Проявление ориентации — это лишь вопрос времени, но конкретно в это время я должен заботиться об учёбе. Если кто-то встретится на моем жизненном пути сейчас — я буду рад. Если нет, то, что ж, такой человек придет позже. Просто на данный момент отношения — не мой приоритет. Я должен учиться».       Слава прогонял один из многочисленных монологов Валеры в голове, считал его позицию чертовски верной и пытался занять такую же. Но буквально через пятнадцать минут тупого втыкания в стенку осознал, что уже совершил жесточайший проеб.       Учеба у него сейчас не в приоритете.       В приоритете у него Валера.       Валерка. Валерушка. Валерчик. Как называть его имя не имело значения. Значение имел он сам. Его душа, характер, юмор, философия, всё его внутреннее наполнение, на фоне которого чертовски привлекательным становились и внешние качества. Впрочем, привлекательными они были с самого начала. Глаза, волосы, за которыми он явно тщательно ухаживает, голос, татуировки, телосложение. Слава честно попытался не думать об этом, но провалился очень быстро. Так проваливаются только под лёд. Вот ты стоишь на чем-то твердом и ничего не предвещает беды, а в следующий момент это твердое трещит, ломается, и ты оказываешься в холодной, глубокой, темной водной пучине, в которую ещё дальше тебя тащит течение.       Валера тщательно скрывает свою худобу под оверсайз-одеждой, как Кобейн в свое время, царствие ему небесное. Но ему она чем-то идёт, причем настолько, что на раздетого Чубенко Слава смог бы любоваться вечно. Как и на те широкие полоски белой кожи, мелькающие между краями футболки, кофты или рубашки и штанами каждый раз, как Валера потягивается или любым другим образом ненарочно заставляет ткань натянуться и приподняться. Славе чертовски нравились эти моменты, они заседали в голове дольше, чем перепихоны с милыми сверстницами, и ещё долго мелькали в мыслях, мешая учёбе или… сну. Вот как сейчас.       Слава вздохнул, повернулся на другой бок, коротко помолился какому-то своему богу о том, чтобы Валера сейчас страдал из-за него так же, и попытался увести мысли куда-нибудь еще. Жить с такой дикой влюбленностью и мыслями об этом очаровательном парне было невозможно. А спать — уж тем более.

* * *

      Валера со Славой уже поддатые завалились на хату к Соловьищенко — тому самому человеку, благодаря которому, фактически, и познакомились. Тоха был явно не трезвее их, шатался и передвигался по стенке, но в этом парни ему совершенно не уступали. Наверное, они могли устраивать соревнования по тому, кто проползет хватаясь за стену больше. Вероятно, выигравшим оказался бы тот, у кого первого подкосились ноги и кто с позором пизданулся носом в пол.       — Чё делаете… тут? — громко и запинаясь сразу спросил Слава, ставя пакет с чем-то спиртным у входа в просторную гостиную, в середине которой кругом сидели все присутствующие.       — В бутылочку… ик, бля… играем. Будете с нами?       — О-о, вот это тема, — Степанов сделал пару шагов по направлению к кругу, обернулся, вернулся за полуспящим Валерой и без спроса сунул его между какими-то девчонками в круг. Сам же уселся чуть дальше, между Соловьищенко и ещё одним пацаном, который, судя по виду, ещё только пену со рта не пускал. Ярослав обеспокоенно взглянул на него, а после обернулся и к Тохе: — Пиздец, может скорую Богдану вызвать?       Хозяин дома огляделся вокруг и задал весьма очевидный вопрос в этой ситуации:       — Кто такой Богдан?       Слава посмотрел на него как на долбаеба, но отвечать не стал. Он пьяный в стельку, в нолик, в край, в стенку, вдрезги, вусмерть и в говнище поверх всего этого. Такой же и Валера, которого те девчонки уже начали отирать со всех сторон и лезть туда, куда явно не следовало бы. Именно поэтому на Богдана поебать, только бы самому остаться в живых, не перепить и не уехать утром в больничку с алкогольным отравлением. А такой сюжет в копилке воспоминаний уже был.       Бутылка из-под, кажется, шампанского вертелась в середине, указывая своим горлышком во все стороны. Целовались все — девушки с парнями, девушки с девушками, парни с парнями, парни с девушками, кто-то решил, что засосать кота Тохи тоже будет охуенной идеей, и происходил такой пиздец, что Слава устал следить кто с кем и окончательно принял философию Валеры. Будь наблюдателем по жизни. Тебе должно быть тотально похуй до тех пор, пока тебя это не касается напрямую. А если касается — то все равно сохраняй настрой «если получится все разрулить — радуйся, не получится — похуй». Философия этой готичной потаскухи, эмо-панковой шмары и просто прелестно рисующего стрелки фембойчика была самой охуительной и простой из всех, какие Ярослав только мог себе представить.       Слава сам несколько раз целовался с не особо интеллигентного вида девчонками, чмокнул в щёчку ближе к губам пару парней и стал одним из тех, кто решительно домогался черного как ночь кота. И вот в очередной раз горлышко с остатками золотистой фольги указывает на него, он целует очередную брюнетку с отдельно ярко-розовыми прядями, которая из-за этого чертовски похожа на Дракулауру или ещё какую-нибудь эмочку, и несильно толкает бутылку. Она делает поворот ровно на девяносто градусов, и… застывает в прямом указании на Валеру.       Они несколько секунд смотрели друг на друга с одинаковым выражением «да ну нахуй» на лицах. Правда, обоим в тот же миг стало тотально похуй, вернее, похуй по-радостному. Слава, как более трезвый из них двоих, на четвереньках подполз к Чубенко, обхватил его лицо руками и буквально напал на него, по максимуму закрывая Валеру от общего внимания и жадно впиваясь в его рот словно в попытке высосать все жизненные силы. Тот даже не попытался сделать вид, что ему что-то не нравится, пусть и ради приличия побарахтался и испуганно помахал руками в воздухе. А потом смирился, застыл и поплыл по течению так же, как и всегда.       Со всех сторон и так послышались заинтригованные «О-о-о-о-о-о», редкие смешки и шутки, но, когда парни в итоге рухнули на пол, они возросли в разы. В конечном счёте вскоре после этого Слава лениво отстранился, упираясь руками в пол рядом с головой Валеры, повтыкал в его лицо секунд пять и с совершенно спокойным «блять, он вырубился» сместился чуть в сторону и лег рядом, собственнически обхватывая свою спящую красавицу руками и ногой. Общий ржач и угар не помешал отключиться и ему. В способности засыпать в любых обстоятельствах он уступал только Соловьищенко.

* * *

      — Тох… А ты вообще помнишь что-то со вчера?       Вопрос Ярослава в оглушающей тишине дома прозвучал слишком громко, хотя у него едва ли хватало голоса на разговор вполтона.        Соловьищенко хмуро бросил очередную кучу бутылок в мусорный пакет, устало свалился на диван и тяжело вздохнул.       — Я ебу по-твоему, чё было? После вашего прихода вообще всё как в тумане, — отозвался он в ответ на вопрос, вытащил из кармана сигареты с зажигалкой и закурил прямо в доме. — Богдан сдох. Синтетики нажрался, дебил, полвечера в кайфах провалялся, а потом взял и помер.       — Ебаный нахуй.       — Вот и я о том же.       Слава так же тяжело вздохнул, попросил у друга сигарету и плюхнулся рядом. С Богданом они не были друзьями, скорее просто знакомыми, да и сам Богдан не был человеком сильно хорошим, но осознавать, что его личность словно по щелчку пальца просто взяла и исчезла, было жутко.       — Машка с Соней писали недавно, их с отправлением увезли. Часов двенадцать уже в больнице торчат.       — Ага, видел в беседе.       — Ну. Всех остальных по домам разогнали. Только вы с Валерой остались, ибо дрыхли, — криво усмехнулся Соловей, и Слава сделал то же самое, окинув взглядом захламленный всяким мусором зал:       — Начинаю подозревать, что зря.       — А кто, если не ты, мне помог бы?       Степанов пожал плечами, выпустил облако дыма в потолок. Было тяжело. Физически, потому что все тело было чертовски тяжелым, ныло и болело, и морально, потому что весь прошлый вечер смерть буквально сидела по соседству с ним, касаясь плечом и нередко останавливая на нем взгляд стеклянных глаз.       — А у нас груз на сегодня есть? — невзначай поинтересовался Слава, стряхивая пепел в мусорный мешок с бутылками.       Тоха смотрел в стену. Его тоже не очень радовала мысль, что кто-то испустил последний дух прямо у него в доме.       — Есть. Только после Богдана сегодня чёт не очень хочется этим заниматься.       — Ну, само собой.       Пусть он категорически это не одобрял, но жизнь Славы была во многом связана с наркотиками. Его бабушка выращивает на подоконнике коноплю, многие друзья балуются экстази и метамфетаминами, а сам Ярослав в свободное от школы и гулянок с друзьями время прячет закладки в целях подработки. В месяц, конечно, заработок не большой, едва ли перешагивает отметку в три тысячи, поскольку серьезных заказов такому молодому парню, конечно, никто не доверит, но и этого хватало на свои нужды, особенно вкупе с более легальными подработками.       И Тоха вел точно такой же образ жизни, вот только отношение к наркоте у него было немного другое. Синтетикой он, конечно, не увлекался, но зато траву курил — только в путь. И по этой же причине как-то особенно сдружился с их «работодателем». Теперь это даже отдалённо не было похоже на отношения начальника и подчинённого.       — О, Беляк отписался, что тоже в больницу залетел, — внезапно объявил Соловей, уже залипая в телефон.       — Блять, ты всех тут паленкой поил, что ли? — недоверчиво-возмущенно буркнул Слава и покосился к нему в экран.       — Да не, этот долбаёб ногу сломал, пока домой шел. Об мусорку запнулся.       — Ругательств на них не напасешься, дурачки ебаные, — вкинул Степанов и бросил окурок в жестяную банку из-под пива, предварительно затушив об её бок. — Чё, перекур окончен, убираемся дальше?       — Ага, — вздохнул Тоха и в сотый раз трагически обвел взглядом помещение. — Может, принцессу свою позовешь? Так быстрее будет, мы ж тут до вечера разгребать будем.       — Принцесса спит, — отмахнулся Слава и почувствовал, как загорелись его щеки от одного только «принцесса», сказанного с указанием на Валеру. — Не думаю, что стоит будить.       — Да и не надо. Я сам проснулся уже, — послышался голос со стороны дверного проема в коридор, и парни моментально обернулись туда. В дверях стоял помятый, заспанный, выглядящий одновременно ужасно очаровательно и довольно пугающе из-за синяков под глазами, Валера, которого до этого отнесли в соседнюю комнату, чтобы не мешал уборке он, и чтобы не разбудить уборкой его. — Тох, от головы че-нить есть?       — От головы? — переспросил он, словно чуял в этом вопросе подвох. Правда, глянув на выражение лица Чубенко, словно разом опомнился, кинул окурок в мусор и сразу поднялся с дивана. — Конечно есть. Пошли.       Соловей вернулся в зал ровно через минуту, за которую Слава успел убрать ровно четыре с половиной бутылки, а Валера — минут через пять, но зато посветлевший, довольный, счастливый и расцветающий прямо на глазах. Степанов откровенно залюбовался блеском его глаз, зависнув на полу в обнимку с бутылкой из-под вина. Валера поймал его взгляд, мягко улыбнулся и отвёл собственный, вновь обращаясь к Соловьищенко с вопросом о том, чем он может помочь. Тоха моментально отправил его на кухню отмывать стаканы, бокалы, немногочисленные тарелки и пепельницу.

* * *

      Второй этаж Валериного дома был полностью занят самим Валерой. Прежде всего потому что вмещал всего одну комнату, абсолютно небольшую, чем-то похожую на спальню Мишки из «Маши и Медведя» и, собственно, в первый же день оккупированную младшим Чубенко. И оккупировал он её так, что жителям комнаты — полутора мышам, странному пятну на потолке и оставленному прежними хозяевами постеру с Егором Кридом — после этого жилось даже лучше.       Славе нравилась его комната. Она была очень уютной, теплой и живой. На стене постеры и всратые рисунки, на столе несколько маленьких кактусов, раскиданная канцелярия, учебники и тетради, а ещё немногочисленные макияжные принадлежности, пара баночек с лаком для ногтей и крохотная шкатулка с бижутерией, под потолком светодиодная лента, с люстры свисает ловец снов и повесившаяся плюшевая мышь, на подоконнике грациозно восседает мышь побольше и сторожит несколько разноцветных стопок художественной литературы. То, что Валера тут жил, мог понять даже старый, слепой и отсталый майский жук.       Валера сидел на кровати и, активно жестикулируя, рассказывал как его подруга из города, в котором он жил раньше, учила его рисовать стрелки. Слава, естественно, не слушал, но не потому что ему было не интересно, а потому что он просто потерял голову пока отчаянно любовался другом. Валера такой живой, активный и прекрасный, заставляющий каждые пять секунд тупо залипать на себя, что Ярослав уже просто переставал верить в его охуенность. Она чрезвычайная. Весь Валера какой-то чрезвычайный. Чрезвычайно пиздатый, чрезвычайно заебись, чрезвычайно охуенный. И, как уже стало понятно, все цензурные слова на описании Чубенко заканчивались. Он — нечто… в хорошем смысле.       — Кстати, Яр, — внезапно оборвался он от нового чрезвычайно увлекательного рассказа про то, что у него хуевая мицеллярка, в причины хуевости которой Слава вникать даже не хотел. — Помнишь, я сигареты тебе подогнал? Сделаешь для меня кое-какую мелочь?       Степанов только сейчас опомнился и осмысленно удивленно посмотрел на Валеру. Парень довольно улыбался, склонив голову вбок и словно заранее чувствуя, что ему не откажут. И Слава тоже заранее чувствовал, что отказать ему не сможет.       — Можно накрасить тебя?       Ярослав посмотрел на него с недвусмысленным выражением «это действительно то, чего ты хочешь?», но по горящим глазам Валеры понял, что да. Это действительно то, чего он хочет. Закрасить его безупречную кожу слоем тональника, черных теней, подводкой, может даже тушью и/или помадой на удивление натурального оттенка. Заляпать его репутацию натурала не только влюбленностью в себя, но и штукатуркой. Эх… вот из-за таких дурачков с умением орудовать косметикой и появляется кризис ориентации и гендерная дисфория.       — Честно не сделаешь из меня петуха?       — Ты много черных петухов видел? — заулыбался Валера, дотягиваясь до стола и демонстрируя Славе палетку теней с одними лишь черно-белыми цветами и парой оттенков красного. — Все что я могу с таким набором — сделать из тебя мима. Все ещё боишься?       — Я и не боялся. С тобой не может быть страшно, — пожал плечами Слава, а Валера в ответ загадочно промолчал и подвинулся ближе, раскидав между своими коленями и коленями Славы творческие принадлежности.       — Резинка для волос есть? — поинтересовался он, и Степанов беспрекословно стянул с запястья полупрозрачную пружинку, которую носил скорее для красоты, и протянул её Валере.       На его лице мелькнула улыбка. Вместо того чтобы попросить его завязать волосы в хвост самостоятельно, Валера принял резинку и придвинулся к Славе ещё ближе, бережно скользнув пальцами по волосам и собирая их в неаккуратный, кривой пучок ближе к макушке.       Лица находились слишком близко друг к другу. Валера чувствовал на себе сбитое дыхание Ярослава, но никак не реагировал на это. По крайней мере, внешне он оставался невозмутимым и спокойным, хотя у самого сердце гнало кровь по сосудам с неестественной скоростью. Руки мелко затряслись от перенапряжения, и, отсаживаясь чуть дальше, Валера искренне вознадеялся, что к моменту когда он начнет орудовать подводкой это прекратится. Иначе… иначе выйдут не стрелки, а скорее кривой тигровый раскрас.       Тональник оказался явно светлее цвета кожи Славы, но и это ведь был не профессиональный макияж, а обыкновенная херня, рисуемая с целью повеселиться и подурачиться. Но почему-то слишком интимная херня, атмосферу которой парни не думали нарушать даже словами, не то, что смехом. В голову не лезло ни одной дельной шутки. Звенящая пустота, скука и дикое смущение. Слава нервно кусал губы, чувствуя, как краснеет его лицо из-за соприкасающихся его колена и колена Валеры. Ему становилось стыдно, потому что Чубенко, судя по виду, не придает этому никакого значения и продолжает просто непоколебимо закрашивать все изъяны его физиономии тоном, тогда как Слава… реакцию Славы было настолько легко представить, что не стоит даже описывать. Он чуть ли не пищал от прикосновений возлюбленного.       — Закрой глаза. И постарайся не двигаться, — напутствие Валеры было фактически бесполезным, потому что Ярослав, сидя прямо напротив него, боялся даже дышать, не то, что менять позу или что-то говорить.       Но он все равно непроизвольно дернулся, когда пальцы Чубенко коснулись его щеки, поворачивая голову в нужную сторону. Валера тихо усмехнулся и сместил руку выше, на висок, кажется, отводя от лица не взявшиеся в пучок короткие пряди волос. Кисточка подводки холодно, но мягко коснулась века. Судя по тактильным ощущениям, стрелки были совсем крохотные, чуть ли не равносторонне треугольные. Но все равно выводимые чужой рукой с особенным трепетом и старательностью…       За подводкой на кожу легли тени. Мнения Славы не спрашивали, Валера просто внезапно переходил к следующей части издевательств. Молча, не издавая ни единого звука кроме дыхания. В какой-то момент один материал просто заменялся другим, заставляя этим меняться и положение пальцев Валеры на лице Славы. Не кардинально, но заметно…       В руках Чубенко вскоре оказался блеск для губ. Ярослав хотел возразить, даже отшатнулся и возмущённо раскрыл рот, но так же и замер, когда нечто влажное и неприятно стягивающее кожу коснулось губ. Было поздно для сопротивлений, поэтому Слава молча сел прямо, по приказу друга сомкнул губы и помимо этого нервно сжал челюсти. Вот же гад. Молчащий, решающий все за других, хладнокровный гад.       Валера нервно закусил губу. Мысли о том, что нужно накрасить Ярославу губы просто, без лишнего фанатизма, перебивались сумасшедшими фантазиями. Он притягивает Славу к себе, беспощадно вдавливая пальцы в его скулы, смазывает ещё незасохший блеск с его губ своими. Слава дёргается лишь ради приличия, потому что совершенно ясно, что его физическое развитие немного превосходит валерино и в случае чего отпихнуть друга не составит ему труда; Из уважения поддаётся, когда Чубенко опрокидывает его на кровать. Рты навязчиво исследуют друг друга, пока руки совершенно без стеснения скользят по телам, а затем…       Атмосфера в комнате стала слишком горячей. Валера сглотнул, хмуря брови и словно не понимая, как такие пошлости вообще могли прийти ему в голову, агрессивно закрыл блеск и вскочил с кровати, быстро убирая все немногочисленные богатства на место.       Слава секунд пять наблюдал за ним, заботливо и педантично раскладывающим все принадлежности в ряд, чуть ли не по линеечке, и кое-как сдерживал улыбку, которая совершенно не подходила воцарившему в комнате настроению.       — Ты чего? — осторожно поинтересовался он, и Валера дергано обернулся к нему, улыбаясь во все тридцать два и смотря открытым, честным и как всегда полным радости взглядом.       — Ничего. Просто осознание пришло, что контрольные на носу опять, — с разочарованием, уже спокойнее пожал плечами он. — В прошлом году думал, что вся эта хрень меня больше не коснется. Сдам экзы и свалю куда-нибудь. А меня заставили в одиннадцатый идти. Хорошо учился, типа, значит надо учиться и дальше, — он хмуро потёр нос. — Я всё ещё не хочу понимать, что это будет продолжаться ещё два года.       — Да я тоже, если честно, — усмехнулся Слава, хотя рассуждения об учебе, о том, что куда-то надо будет поступать, об образовании, о будущем в целом, он откровенно не любил. Даже больше: он боялся. Так же, как и Валера. — Стал бы электриком и дело с концом. Вот только я за физику вообще не шарю, — он снова весело улыбнулся и лег на кровать головой к упирающемуся бедрами в столешницу Чубенко. — Зато на немецком базарю отлично. Думаю теперь на лингвиста поступать.       — Ну да, с таким видом только на лингвиста, — засмеялся Валера, намекая на сделанный им же самим макияж.       — Боевой раскрас, — гордо произнес Слава, состроив подобающее тону выражение лица. Чубенко иронично посмотрел на него:       — Боюсь, завалят все равно тебя.       — Я всё равно никому кроме тебя не дамся, — словно хвастаясь, заявил он, и Валера посмотрел на него уже с другим выражением. Отнюдь не злобным, не оскорбленным и даже не обиженным, надо сказать.       — Буду знать. Обязательно этим воспользуюсь, — мурлыкнул он тоном таким многообещающим, как будто уже запланировал трахнуть друга во всех позах и во все щели. Слава невольно сжал губы, вспомнил о блеске, который очень неприятно лежал на губах, а вместе с ним — и обо всем общем макияже.       — Где у тебя тут зеркало?

* * *

      — И знаешь что страшнее всего? Мне все это нравится! — нервно воскликнул Слава, взмахивая руками и чуть не выбив вейп из рук Шустера. Тот вовремя поменял положение конечности. — Я… Я блять становлюсь педиком! Самым обыкновенным, а-а… Скоро в этом же толчке начну сосать старшакам за пиво… пиздец…       Артем раздражённо затянулся и выпустил пар прямо в лицо Ярославу, мол, опомнись, дурачок ебаный.       — Начнем с того, что ты сам старшак. Закончим тем, что на того, кого будут ебать в рот, ты не похож, — насколько мог, попытался успокоить его Шустер.       Слава завыл в новой порции нытья: «Ага, скоро выпущусь из школы и пойду старых извращенцев ебать за бабки, сука…». Шустер закатил глаза, веко одного из которых уже дергалось из-за бесконечно исходящего от Ярослава назойливого шума. В этот раз просто дым в ебало не помог, а потому пришлось отвесить Степанову православного леща.       — Ярик, угомонись уже нахуй, — проворчал Артём и затянулся. — То, что тебе понравилось краситься, не делает тебя пидорасом. Это вообще нихуя не значит, просто макияж. А то, что тебе нравится Валера, который, на минуточку, парень, называется «бисексуальность». И если чё бисеки такие же люди, как и натуралы. Да и гомосеки тоже, — сделал он поправочку на всякий случай, вновь приложился к вейпу и выдохнул в этот раз уже в сторону. — Так что перестань ныть и признайся ему уже. Он же тоже к тебе неровно дышит.       Слава и так смотрел на него не очень трезвыми глазами из-за удивления насчёт настолько толерантных слов от Шустера, но тут так и вовсе охуел.       — В смысле?!       — В коромысле. Ты настолько со своей любовью ослеп, что даже отношения твоего возлюбленного к тебе же не видишь. Смотреть тошно, как любовно он на тебя пялится, а ты... Да идиот ты, блять, если вкратце, — проговорил он и вновь затянулся, пока Степанов просто втыкал на него такими же глазами по пять рублей и переосмыслял все их взгляды друг на друга и в целом произошедшее между ним и Валерой когда-либо.       Шустер смотрел на него словно на диковинную статую, в конце концов вздохнул, самостоятельно взял в свою руку ладонь Степанова и вложил в неё вейп:       — Давай, покури, успокойся, подумай. Я в класс пойду. Десять минут уже тут торчим, — он убедился, что Слава точно держит электронку, ещё раз сочувственно окинул его взглядом и вышел из уборной. Его шаги отдавались по коридору все дальше к кабинету истории.       Бардак в голове Славы описать было сложно, но можно. Как будто наркоман искал в библиотеке Конгресса закладки среди книг. Без указаний и хоть каких-то наводок, относясь к каждому произведению исскуства и/или науки небрежно и откидывая каждую «пустую» на пол. Всё то же самое происходило и в мыслях Степанова. Полный беспорядок и умопомрачительный пиздец, который некому было разгрести и разобрать.       Где-то через минуту непроизвольного разбора и пересобирания системы мышления, выстраиваемой долгими годами, Слава схватился за телефон в кармане брюк. Прямо сейчас он поймал себя на том, что может и хочет вызвать Валеру на разговор, дабы наконец признаться и перестать бегать от самого себя. И, помимо того, прекрасно зная свой характер, Слава также понимал, что ровно через пять минут снова передумает и решит, что это все — недостойная его внимания хуйня и вообще у него не хватит на это смелости. А потому просто молился, что Валера ответит ему в течение этих пяти минут и явится без лишних вопросов.       Так и произошло. Ровно через минуту он уже стоял прямо перед Ярославом, тревожно глядя ему в глаза, тяжело дыша после бега и касаясь носками своих кроссовок его.       — Что-то случилось?       — Валер. Я тебе нравлюсь?       В помещении повисло молчание. В глазах Валеры что-то мигом рухнуло, он нервно сглотнул, вдохнул и выдохнул, а после совершенно похуистически и совершенно серьезно выдал:       — Да. Нравишься. И, честно сказать, безумно.       — Ты мне тоже.       Тишина вновь воцарилась, правда, всего на несколько секунд, потому что дальше внезапно заполнилась неприлично громкими звуками страстных поцелуев. Валера слишком легко подался тому, что его прижали к стенке, к голубоватому потрескавшемуся кафелю, которому, наверное, лет больше чем им обоим вместе взятым. Чубенко находил в этом даже свою собственную глупость: Слава ведь просто первым сообразил, что можно взять настолько тотальный контроль, так что возмущаться уже даже не было смысла.       — Пиздец, говорил же что ни с кем, никогда и нигде. Кто тебя тогда целоваться научил? — разряжая обстановку, шутливо поинтересовался Слава. Валера пожал плечами, смотря ему в глаза и улыбаясь во все тридцать два:       — Понятия не имею. Надеюсь, что не батя по пьяни.       Слава расхохотался, прижимаясь лбом к его лбу, тупо улыбаясь и просто обнимая Валеру. Сейчас он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Счастье чуть ли не вытекало из черепной коробки, казалось, скоро его лицо пойдет трещинами и сквозь них польется изжелта-белая светящаяся жидкость.       — Так… ты согласен со мной встречаться?       — А по мне не видно, бля?       Оба глупо рассмеялись, глядя друг другу в глаза, а затем Валера сам обнял его за шею и поцеловал снова, в этот раз скромнее и на порядок осторожнее, без риска случайно прикусить что-нибудь или захлебнуться в слюне.

* * *

      Слава оставался на ночь у Валеры все чаще. Его родителям было абсолютно поебать, кажется, Слава им даже как-то по-своеобразному нравился. Их мнение насчёт такого друга было чем-то вроде «пусть с моим сыном это случится дома, нежели в грязной подворотне», ну а большего, чем отсутствие недовольства по поводу их общения, Степанову было и не нужно. Он мог в открытую любить Валеру в его комнате, при этом играя перед потенциальными свекровью и свекром среднестатистического лучшего друга. С улыбкой желать Маргарите Петровне спокойной ночи, а, как только дверь в комнату закрывается, и женщина уходит по лестнице вниз, перебираться с матраса на полу на кровать её сына, глупо хихикающего в чужих объятиях и под градом невесомых поцелуев. Лучшие моменты в его не особо продолжительной жизни.       Этот день точно так же не отличался ничем особенным. Глупые дурачества, смешки, несерьезная ругань и ерзанья по кровати с неизвестно какой целью. Вот только даже без нее итог оказался весьма необычным: Слава оказался сверху, а сексуальное напряжение в комнате — запредельно высоким. И как его разрядить понятно не было.       Слава осторожно коснулся губ Валеры, как будто не знал его реакции на поцелуи, осторожно проник языком между них, из-за всей этой нерешительности и осторожности чувствуя себя так, словно он первым придумал такой способ поцелуев и решил опробовать его на человеке, который может сломаться если просто начать дышать рядом с ним.       Валера отвечал так же лениво, но согласно. Кажется, он тоже не понимал, чё ещё можно делать при таком давлении обстоятельств и общего настроения. Но это не помешало ему мелко вздрогнуть, когда Слава положил руку на его грудь и медленно провел до самого низа живота, застывая лишь у резинки белья.       — Подожди, — Валера отстранился от Степанова, слегка толкнул в плечи чтобы как-то вразумить. Но даже без этого Ярослав был весь во внимании. — Ты хочешь..?       — А ты против? — задал он встречный вопрос, случайно вогнав Валеру в краску.       — Я… я н-никогда не думал об этом, — смущённо пробормотал он, но не сдержал короткого резкого выдоха, послужившего, видимо, вместо стона, когда Слава невесомо погладил чуть ниже, сквозь ткань случайно касаясь самого основания члена.       — Валера, — в этот раз голос Славы раздался над самым ухом, прокатившись по всему телу мурашками. — Просто скажи, согласен ты или нет.       Валера судорожно вздохнул, продолжая упираться руками в плечи Степанова, но ослабил давление сразу же, как грудная клетка сжалась до исходных размеров при полном выдохе. Осторожно покивал. Наверное, он сомневался в своем решении, но только потому что нервничал. Ему впервые доводилось делить постель с кем-то в таком плане, а потому происходящее его неимоверно смущало и даже слегка пугало. Но не страшило.       Заставляющие млеть и откровенно течь под Ярославом поцелуи с губ сползли на шею. Валера невольно скульнул, но сразу после этого зажал рот рукой, припоминая, что спальня его родителей находится прямо под его комнатой. Пусть дом все ещё толком не показал себя в плане звукоизоляции, Валера всё равно очень сильно в ней сомневался и на всякий случай перестраховывался, что Славу, видимо, только забавило.       Касания оставались на коже поистине обжигающими следами. Валере казалось, что утром из комнаты он выйдет с самыми настоящими ожогами, но он даже не думал как-то возражать Славе. Просто крепко держал его плечо, выливая в это всё свое желание застонать, дышал глубже и продолжал зажимать рукой собственный рот.       — Что, я настолько хорош, принцесса? — подъебническим тоном спросил Слава, на что Валера устало рассмеялся, отнимая руку ото рта.       — Нет, — полушепотом отозвался он и, задыхаясь, продолжил. — Я никогда не занимался чем-то… подобным. Просто чувствую себя странно. Как будто на этом месте должен быть кто-то кроме меня…       Слава, продолжающий молчаливо покрывать его кожу сетью прикосновений, внезапно нахмурил брови, но совершенно равнодушно переспросил:       — Например?       — Не знаю… девушка какая-нибудь, — пожал он плечами и беспомощно зарычал, выгибаясь в спине, когда вместо теплых, но сухих поцелуев на шее почувствовалось тепло влажное, оставшееся на теле полосой слюны, тут же окованной свойственным мокрой коже холодом. — Мх, с-су-ука… это было неожиданно.       — А что в нашем мире вообще бывает ожиданно?       Ответить Слава ему не дал. Сквозь ткань трусов накрыл ладонью его член, легко массируя, но не домогаясь особенно изощрёнными методами. Проверяя реакцию, слушая тихие маты и громкие вздохи, возбуждая и провоцируя на новые. Цели абсолютно примитивные, и похоже именно из-за этой примитивности у Степанова тоже стоял колом.       Скоро, прежде всего благодаря недовольству Валеры, Слава освободил его член от оков ткани, легко обхватил рукой и несколькими короткими движениями сорвал с его уст слишком громкий для сложившихся обстоятельств стон. Самостоятельно заткнул возлюбленного поцелуем и продолжил плавно двигать ладонью, непозволительно быстро приближая к оргазму. Валера не знал, куда себя деть, впивался пальцами в подушку и извивался на кровати, лениво толкаясь в кулак Славы и в губы коротко постанывая его имя.       Как же, черт возьми, ему это льстило.

* * *

      Валера как-то незаметно влился в славину с Артёмом общую тусу. Даже начал думать о том, чтоб перевестись в «Б» класс, однако мама при первом же поднятии этой темы поставила твердое «нет». Ты будешь учиться с нормальными людьми, и точка. И неважно, что эти люди на людей не похожи вовсе. Ты обязан находиться в цивилизованном обществе. Но при этом тебе не запрещено блевать под одним кустом с оборванцами из «Б».       Никто не понял, в какой момент жизнь свела их к тому, что стабильно двое из троих изъявляли желание очистить душу перед кустом, а третий держал патлы этих осквернителей природы. Зато все прекрасно знали, как неприятно бывает вымазать в рвоте волосы, и именно поэтому без лишних вопросов устраивались где-то между блюющими, сжимали длинные волосы в комок на затылке и демонстративно закатывали глаза, обращаясь, кажется, к самому Иисусу. «Господи, спаси и сохрани этих грешных, убереги их от похмелья губительного да благослови наличием рассола в доме».       И сейчас ситуация происходила примерно такая же. Артем стоял над Валерой с Ярославом, держал в кулаке пряди длинных волос и молился их общему со Славой алкогольному богу, который в таких делах обычно ни к кому не оставался равнодушным.       — Блять, теперь у меня две сучки, которые не умеют резинками пользоваться, — недовольно проворчал Артём, опускаясь на корточки и пытаясь хотя бы частично заглянуть в лица парням.       Слава невольно отвратительно захихикал, зашелся в новом приступе избавления желудка от лишнего содержимого и на отдышке коротко заявил:       — Да не, мы умеем. Только не теми, которые для волос, — он вновь рассмеялся, но смех быстро перетек в «буэбуэ». Валера его даже не услышал, молча сидел, избавившись от самых далёких прогнивших кусочков души, и пустым взглядом смотрел в жёлтые, держащиеся на соплях листья куста. Его патлы Артем вскоре отпустил, полностью доверяя его усмирившемуся состоянию, но Славу продолжал держать словно на поводке, чтобы он, даже если забудет как рулить телом, не ебнулся лицом в собственную рвоту.       Вскоре он идентично Валере выпрямился, позалипал в куст, переглянулся с возлюбленным, показал ему язык неясно по какому поводу и откинулся назад, на траву, чудом не приложившись о поребрик всего в пяти миллиметрах от макушки.       — Звёзды сегодня… охуеть, — меланхолично выдал он, и Валера тоже поднял взгляд в небо. А Артем продолжил сидеть между двух пьяных тел, смотреть то на одно, то на другое.       — Ага. А ещё нам охуеть долго до домов идти, — пробурчал он, поднялся на ноги и ушел на асфальт, попутно боднув Ярослава носом ботинка в бок, мол, вставай тоже. Тот лениво привстал на руках, затем опёрся на Валеру, принявшего вертикальное положение первым.       — Можно к Валере завалиться, — предложил Слава, и Артем недоверчиво покосился на самого Чубенко. — У него родители — заядлые похуисты. Я таких вообще не видел никогда. Им насрать с кем он общается, кто у него ночует, когда возвращается… главное, что учится нормально и с ашками, остальное — до пизды.       — Чё, реально? — переспросил Шустер, и Валера покивал, причем у кивка этого была такая огромная амплитуда, что, казалось будто он не кивнул, а просто решил размять шею. — Ладно. Погнали. Куда?       Слава пробормотал улицу, опёрся на плечо Шустера, чуть не ебнулся, успел поймать равновесие и наконец был взят им под руку. Из-за такого уебанского состояния Степанова путь продлился больше предположенного, но так или иначе оказался вознагражден теплом, похуизмом хозяев дома и поделенной на троих кроватью, на которую парни свалились в позе «куча мала». В самом низу оказался Слава, как самый бессовестный, ужратый и из-за этого нечувствительный к пиздецу, тут же свернувшийся калачиком и подмявший под себя чужую подушку; Дальше головой на его жопе и ногами на стену приместился Шустер, и последним нашел для себя место Валера, даже не задумываясь о комфорте партнёра и просто мстя ему за подушку. Правда, затем и её отобрали, потому что кости Ярослава мешали спокойно спать на нём.

* * *

      Каминг-аут перед родителями Валеры прошел довольно неплохо. Они отреагировали никак. Вернее, их реакция была чем-то вроде «слава богу, это ты, а не какой-нибудь манерный пидорас». Отец одобрительно улыбнулся сыну аля «я всегда на твоей стороне», а мать даже обняла Степанова, этим словно впуская его в их крохотную похуистическую семейку. Теперь Слава чувствовал, что ему здесь рады, просто родители Валеры не привыкли выражать огромное количество эмоций. Он даже порой удивлялся, как из двух настолько серых, спокойных и сдержанных людей смог получиться такой очаровательный мальчишка, порой выдающий в себе самое настоящее безумство и ебнутость. Или здесь тоже действует правило «минус на минус даёт плюс»?       И именно из-за этого спокойствия и одобрения выбора сына Маргарита Петровна не закатила скандал, однажды войдя в комнату и совершенно случайно став свидетельницей того, как её сына нагло пригвоздили к кровати и стали расцеловывать по всем фронтам. Это, конечно, было для неё потрясением, она чуть не потеряла дар речи насовсем, но тем не менее не начала кричать о разврате и клясть Ярослава за то, что он искушает её сына на страшные извращения. Просто шокированно ушла и закрыла за собой дверь, оставляя парней внутри в таком же шоке и непонимании, что будет дальше.       Когда Валера спустя пару часов на кухне случайно наткнулся взглядом на глаза мамы, единственным вопросом по этому поводу, который он услышал, было:       — Так ты в ваших отношениях — девочка?       — Что? — ошалело переспросил он, даже подняв уже уткнувшиеся в пол зрачки. — Нет! Ну… Если простым языком, то… да, можно и так сказать.       Маргарита Петровна хмыкнула, продолжая чем-то заниматься на столе для готовки, и поинтересовалась:       — А если сложным?       Валера вдохнул поглубже, подержал кислород в лёгких несколько секунд, кое-как собрал мозги в кучу и выпалил на одном дыхании:       — В однополых отношениях нет деления на «мальчик-девочка», — при этом он неловко смотрел в стакан с чаем, который уже давно остыл, — мы оба парни. А то, что… ты видела тогда, — вновь начал он, сжимая пальцы на стакане, но сразу же пожалел, что эту тему вообще поднял, — то это… Ярик просто сильнее…       — Надо же. Никогда бы не подумала, что мой сын — слабак, — захохотала мама. — Я давно говорила, что тебе пора заняться спортом. Надеюсь, в следующий раз ты покажешь себя лучше.       — Мам… это же не соревнование, — ещё более смущённо и нервно улыбнулся Валера, а женщина вновь засмеялась. Кажется, вся эта ситуация её только забавила, и не больше. Она не собиралась лезть в жизнь сына, и ей было абсолютно наплевать. Главное, чтобы ни один из парней не навредили друг другу, потому что уже оба были ей сыновьями, пусть и Слава — названый.

* * *

      Теперь на квартирники Валера оставался вместе с Ярославом и Артёмом, ибо дома стало ещё скучнее. Посидеть лишние сорок минут в школе не было каким-то особым мучением, особенно учитывая, что пятнадцать-двадцать из них в итоге тратились на Славу, вернее, конкретно на его лицо.       Однажды Валера предложил накрасить Ярослава на квартирник, а Ярослав пожал плечами и всерьез согласился. И с тех пор он уже дважды выходил на сцену с макияжем. Валера даже приучился рисовать стрелки по-другому, дабы подчёркивать конкретно его индивидуальность.       Сегодня был третий раз, когда народ собирался на этот недо-концерт начинающих музыкантов, и в большинстве своем это были ученики десятого «Б», коих собралось чуть ли не половина и так немногочисленного класса. Остальные люди собрались по двое-четверо с пары девятых, одного одиннадцатого, одного из восьмых, ну и, конечно, здесь были пятеро музыкантов с флейтами и скрипками с «А», которых вообще не приветствовали и почти не слушали. Валера в том числе. Валера вообще уже автоматически относился к «Б», потому что там его все знали и любили, включая учителей, иногда позволяющих ему посидеть на своих уроках с десятым «Б». По этой же причине его же одноклассники его отторгали, поскольку человек, отирающийся с кем-то вроде местных бэшек — отсталый, глупый и недостойный общения с высшим светом. Но его это не волновало, потому что у него было просто охуеннейшее окружение из параллели, включая любимого человека, прямо сейчас послушно сидящего перед ним, позволяющего красить и уже не так остро реагирующего на прикосновения.       Шустер что-то дрынчал себе в сторонке и напевно ворчал, собирая слова в белый стих с размером и мотивом их с Ярославом песен. Ярослав же ворчал на него в ответ и подъебывал по поводу того, что Артем тоже хочет влезть в «портфолио» визажиста в лице Валеры, но стесняется признаться.       И Валера даже улыбался, пока слушал их несерьезную перепалку, но потом краем уха уловил переговоры своих одноклассников. Он, конечно, и так знал, что они относятся к нему херово, — он сам относился к ним не лучше, — но даже не думал, что эти нелюди приебутся к его нации.       — Готов поспорить, у них на Украине все такие, — тихо говорил один из них, а все остальные «галантно» рассмеялись, словно в мультфильме со стереотипными аристократами. — А то почему ещё хохлы в Евросоюз стремятся? У них же все там голубые, судя по всему. И этот тоже… переехал, там перспектив не нашёл — все опидарели уже, — теперь тут заражает.       — Да это ж эти неадекваты, из «Б», их не жалко. Степанов, болван тот… вообще беда! Неудивительно, что они сдружились, — высказывание второй девушки снова поддержали хохотом, оказавшимся громче, чем в первый раз. Валера сжал зубы и посмотрел на компанию, изо всех сил борясь с желанием бросить в них чем-нибудь тяжёлым. Но из тяжёлого под рукой была только акустика Шустера, сам Шустер и стул.       Слава открыл глаза и встревоженно посмотрел на Валеру, пытаясь понять, почему тот остановился. Проследил за его взглядом и, без особых препятствий услышав уже переставший быть тихим разговор, понял, в чем дело.       Ярослав вскочил прежде, чем успели среагировать Шустер и дернуть на место Валера. Он в три шага преодолел расстояние между ним и компашкой «интеллигентов» и, схватив за грудки, поднял на ноги ближайшего парня, которому в тот момент удосужилась честь втыкать новые пять копеек в оскорбление-обсуждение Валеры.       — Сука, ещё хоть слово ты про него скажешь, и я не знаю, чё останется от твоей пизделки! — сквозь зубы прошипел Слава, а парень расхохотался.       — Давай. Попробуй. Я стою на хорошем счету у школы, так что виноватым окажешься все равно…       Слава быстро устал от его манерного щебетания и перебил его, до звёзд в глазах больно всадив парню кулак в челюсть. Парень аж отшатнулся и сел бы, если бы его безупречно белую рубашку не продолжал сжимать Ярик. Правда, на этом все и кончилось, потому что Степанова оттащил Шустер, а отличника закрыл собой его одноклассник.       — Ты… Ты хоть знаешь, кто мой отец?!       — Такой же ублюдок, как и ты, раз его чадо настолько отсталое!       — Ты не знаешь, какие люди на него работают! Он закопает тебя и твоего драгоценного хохла! В одном гробу лежать будете, твари!       — Да я даже там буду счастливее, чем ты с бабками своего папаши, который пытается от тебя откупиться!       — Я хотя бы получаю их от отца, а не барыжу, как ты! Чёртово животное!       Слава смог выдернуть предплечья из рук Шустера и снова кинулся на скалящего зубы парня. Стул, на который тот все же осел, упал, парень ударился головой об пол и позвоночником о спинку, но это не помешало Ярославу попытаться вмять его царскую морду в пол ровным слоем. В ушах встал белый шум, Слава почти не слышал визга одноклассниц борзого парня и не чувствовал, как его дёргают и пытаются стащить с пострадавшего. Только когда за шкирку взял кто-то очевидно сильнее он смог прийти в себя, уже готовый принимать возмущения педагога-организатора или любого другого учителя.       Однако, когда взгляд смог сфокусироваться, он увидел перед собой лишь Соловья с полным непониманием на угловатом лице.       — Ты в сознании ещё, нет? Совсем в монстра не превратился? — осторожно поинтересовался он, пощелкав перед глазами Славы пальцами. Он наконец смог выдохнуть, с опаской оглянулся на кое-как поднимающегося со стула парня и ответил:       — Понятия не имею.       Он окинул взглядом остальное помещение. Все присутствующие и присутствовавшие при инциденте даже не пытались что-то предпринять. Просто смотрели и перешептывались. Шустер ничего не говорил и тупо сверлил его взглядом, неясно что обозначающим.       У Славы тряслись руки от перенапряжения, кажется, были разбиты костяшки, по пальцам текла кровь. Но это не помешало ему обойти Тоху, притянуть к себе Валеру и крепко обнять, зарываясь носом в изгиб плеча и пытаясь найти в нем успокоение. Он сделал это из-за и ради него. Значит, он же и поможет ему усмириться.       Ещё спустя пять минут Федор Палыч отчитал Ярослава за побои и удалил его с квартирника, пообещав завтра же вызвать его и его родителей к директору. Парни вышли на крыльцо, Слава сел на перила и закурил не смотря на то, что на территории школы курить никак нельзя. Шустер продолжал пребывать в молчаливом ахуе, Валера просто никак не хотел поднимать эту тему, считая себя виноватым. Соловей не пожелал оставаться на концерте после того, как оттуда выперли Славу, а потому находился здесь же.       — Если честно, я горжусь тобой, — внезапно подал он голос. — Давно хотел набить кому-нибудь из этих пиздлявых заучек ебальник, только повода не было. Спасибо, что сделал это первым.       Слава усмехнулся и пожал плечами:       — Да не за что. Я же должен был за эту принцессу вступиться, — он поддерживающе улыбнулся Валере, и тот неловко улыбнулся в ответ, шагнув ближе к нему и прижимаясь в объятиях.       — Это было глупо с твоей стороны, — впервые за полчаса заговорил он, и Слава погладил его по волосам, мол, сам знаю.       Соловьищенко секунд пять посмотрел на них, затем перевел взгляд на Артема, типа, «я не один это вижу?» Шустер улыбнулся уголком рта и кивнул, подтверждая Тохе то, что эти двое — педики. Тот состроил понимающее выражение лица и снова заговорил совершенно беспечным и непринуждённым тоном:       — Если вам больше делать нехуй, то, может, ко мне?       Шустер согласился первым и сразу пошагал вниз по лестнице. Слава с Валерой переглянулись, устроили ментальные переговоры и только после этого ответили положительно.       — Отлично! Тогда сегодня бухаем за мой счёт. За то, что ашки — пидорасы, — весело провозгласил он и пошагал к воротам, подхватив Валеру за плечо, наклоняясь ближе к нему и понижая голос до шёпота. — А тебе лично могу в пиво насыпать лишний грамм. Запьешь стресс.       Валера загадочно улыбнулся, посмотрел на него взглядом «серьезно что ли?» и получил в ответ кивок. На его лице и во взгляде отчётливо читалось, что он колеблется, но по итогу Чубенко все же улыбнулся и кивнул ему в ответ.

* * *

      Валера потянул Славу за руку в одну из дверей на первом этаже. Её охватывал мрак, а потому пьяный Степанов сперва даже не понял, в какую комнату они забрели. Однако когда Чубенко упал и потянул его за собой на немаленькую кровать, стало понятно, что это — спальня отсутствующих родителей. Слава не знал точно, по какой причине они отсутствовали, но, кажется, Валера мельком упоминал что-то о тёте и о том, что посиделки с ней всегда оканчиваются лишь утром. Можно было не волноваться о том, что они вернутся раньше времени. А о правильности запланированного и так никто не беспокоился.       Парни перекатились, на этот раз сверху оказался Валера. Он не дал Славе вернуться в главенствующее положение, сразу же впиваясь в губы требовательным поцелуем и фиксируя его запястья по бокам от головы. Тот возмущённо заскулил, но поддался, позволив целовать себя настолько грубо, собственнически, кусаясь и словно говоря о том, что его готовы съесть заживо, лишь бы он оставался принадлежащим только ему.       — Их спальня? Серьёзно? — Слава только сейчас обнаружил, что у него сбилось дыхание, потому что половина предложения утопилась в паническом вдохе. Валера тоже дышал глубже обычного, и это Степанов чувствовал из-за обжигающих поцелуев в шею и наглых укусов.       — Да. Хочу чтоб все стены в этом доме знали, что ты мой.       Валера сместил руки с запястий Степанова под его одежду, жадно оглаживая тело, царапая и сжимая до красных следов. И Слава мог бы соврать, что ему не нравится и этим прекратить непотребства, дабы не осквернять комнату своей свекрови (тёщи?) и свекра (тестя?) по полной, но в отношениях он ценил честность, а потому довольно скулил и даже не дёргался от беспорядочных прикосновений пальцев.       С шеи Валера сполз ниже, ну просто невероятно ниже, целуя низ живота и быстро разбираясь с ремнем, ширинкой и пуговицей джинс. Слава невольно застонал, настолько чувствительной оказалась эта зона и настолько умножил приятные ощущения алкоголь в крови.       — Господи, какой разврат, — внезапно смущённо выдохнул он, закрыв лицо руками.       — И это говоришь ты?       — Я никогда не трахался в постели чьих-то родителей. И… Я уверен, что у твоей мамы тут повсюду иконы!       — А ты набожный?       — Нет! Но я уважаю чужие религии, и я не хочу это делать перед ликами святых! Она же в них верит!       Валера вздохнул, поднялся с прежнего положения, коротко поцеловал Славу в губы, пытаясь успокоить, и заговорил:       — Не верит. Перестала верить восемь лет назад. Точнее, девять уже. В общем, понял, о чем я? Они убили религию и в ней, и в отце, я давно не видел ни одной иконы при них, — монотонным, но вкрадчивым, объясняющим и серьёзным голосом прошептал он. Слава захлебнулся воздухом из-за исчисляющегося в миллиметрах расстояния между ними. — Тем более, я бы не выглядел так, если бы мои родители верили в Бога и Сатану.       Слава усмехнулся, приподнялся и ответно чмокнул его.       — Ладно. Я понял. Можешь продолжать, — смущённо пробормотал он, и Валера вновь скрылся где-то внизу.       А через мгновение член Славы объяло тепло чужого рта. Дыхание вновь затихло, он просто физически, кажется, не мог вдохнуть, пока глаза прикипели к едва различимому силуэту Валеры, совершенно без стеснения ласкающего его поцелуями и мокрыми прикосновениями языка. Как же властно он это делал, каким взглядом смотрел на Ярослава… такими смотрели только римские императоры на рабов. Ни у одного человека в мире не появилось бы желание назвать его принимающей, пассивной стороной. Принимал здесь только Слава. Эту своеобразную грубость, агрессивные ласки, то, что относится он к нему как к собственности, которой очень дорожит… Возбуждало это только сильнее, хотя по трезваку он бы точно не согласился так воевать.       Потеря контроля над партнером — самое страшное, что раньше Слава мог представить себе в постели, но Валере он доверял. Настолько доверял, что вскоре просто упал головой на подушки, ещё раз мысленно извинился перед родителями Валеры, вцепился руками в постель и все свое внимание обратил только на собственное дыхание, которое не хотело выравниваться само по себе. Этого хватало, чтобы чувствовать себя хорошо и даже лучше. Чтобы отзываться полными наслаждения стонами на действия Валеры, не смещать руки на патлатую голову даже когда тот берет в рот по самые гланды, не пытаться контролировать все впервые в жизни. Настолько с Валерой охуенно. Настолько сам Валера охуенный. Настолько охуенные их отношения.       По настолько охуенной пизде это все пойдет через пару суток.

* * *

      Слава привычно властно шагнул в хату Тохи Соловьищенко. Хата стала его вторым домом, да и многих из их класса тоже, потому что Тоха любил всех и жил один, унаследовав от покойной бабушки микродомик в частном секторе. А для Славы, помимо всего прочего, это место было ещё и отправной точкой в долгом маршруте по району в поисках незаметных нычек, где можно оставить «клад».       Соловей не то, что сам был дилером, скорее неким звеном между дилерами и кладменами. Архикладмен. Получал товар, хранил у себя, делил работу и выручку со Славой и ещё одним чуваком, сам устраивал многочасовые марафоны по улицам. Какие-то вещи, за которые можно было загреметь в тюрягу без разборок и вопросов, кто стоит выше. Мера осторожности дилеров свыше.       Так вот, в его дом Слава заходил хозяйски, как к себе. Даже не жал дверной звонок, поскольку и без того имел ключи от калитки и входной двери. Тоха его приходу даже не удивился, чересчур энергично поздоровался и продолжил суетиться. Его поведение было странным для него, но… типичным для Валеры.       Слава случайно столкнулся с Соловьищенко глазами и чуть не вскрикнул. Его зрачки были просто невъебически большими, что ещё сильнее было видно на фоне достаточно светлой голубой радужки. Слава привык видеть белки глаз красными и сами глаза поплывшими, но от его безумного взгляда просто отшатнулся.        — Сука! Ты чего наглотался, долбаеб?! — он подошёл к Соловью ближе, словно самому себе доказывая, что не боится. Но когда такой огромный человек, как Тоха Соловьищенко, имеет вид и поведение психа, волей-неволей начинаешь опасаться.       — Мяу, — быстро кинул тот и потёр нос.       — Мяу? Ты чё, рехнулся, блядь?! Хули ты мне тут мяукаешь?!       — Да меф это, Ярик, — пояснил он, и в Славе что-то обрушилось. И не из-за того, что Соловей подсел на мефендрон, на него вообще похуй.       Валера.       — Я не думаю, что… это тебе понравится.       — Почему? Что мне может не понравиться в пиве?       — Мяу, — с совершенно серьезным лицом, но очаровательной пьяненькой улыбкой ответил Валера.       Валера сидит на мефе. И подтверждением тому его постоянное взвинченное поведение, вечно счастливый взгляд и эти ебучие расширенные зрачки, которым сам Слава находил тысячу и одно объяснение. Которые он оправдывал, потому что был по уши влюблен в Валеру и категорически не хотел их замечать!       — Я думал, ты знаешь. Твоя принцесса же на этом тоже сидит. У нашего же дилера и закупает…       — Вот. А там мы с ним на перекур вышли, вечером встретились опять, он район показал, оказалось, имеем общие интересы. Как-то так и сошлись.       Ещё одно подтверждение. Ещё одно ебучее подтверждение, бьющее в самое сердце наивному и влюблённому идиоту Славе. Конечно! У Тохи ведь нет других интересов, кроме спорта, наркотиков и секса! А под определение интересующихся спортом и сексом Валера не попадает. В последнее Слава скорее хотел верить, чем верил, потому что иначе… иначе ему ссали в уши намного изощренней и интенсивней, чем он думал.       — Заткнись! — в приступе истерики и гнева неясно на что и кого крикнул он, схватившись руками за голову. — Сука, заткнись!       Слава осел на землю, продолжая держаться за голову, сжимающий в кулаках волосы и готовый вырывать их клоками.       — Нет! Блять! Почему?! Сука!       К глазам прилили слезы. Слава был в глубоком отчаянии, он совершенно не хотел в это верить. Валера не может быть зависим! Это же было лишь один раз, да? Да, он просто пробовал! Он просто был на вечеринке, где было много алкоголя и дури! От одного раза ничего не бывает!       — Тох, от головы че-нить есть?       Валера вернулся минут через пять, но зато посветлевший, довольный, счастливый и расцветающий прямо на глазах. Получивший очередную дозу.       Слава без объяснений развернулся и вылетел из дома. Не надевая куртку, кое-как сунув ноги в ботинки, кажется, даже не в свои. Сломя голову бежал к дому Валеры, адрес и все маршруты к которому вспомнил бы уже даже после наркоза. Прокручивая в голове огромное количество слов претензий, ненависти и разочарования. Я верил тебе, мудила. А ты мне даже ничего не сказал.       Слава не хотел долго ебаться с домофоном или его подобием, просто перепрыгнул через забор и подошёл к крыльцу. Сердце билось где-то в горле. Он так много должен ему сказать, но даже не уверен, что этот ебаный козёл дома! Хотя, где ещё ему быть? У него нет друзей, кроме него, Тохи, Шустера и пары друзей с прежнего места жительства, нет хобби и этот город он почти не знает, потому что уверен, что это ненадолго. Валера должен быть дома. Если нет… Слава порвет с ним все связи без объяснений. Сам виноват, что не смог выслушать.       Дверной звонок, навязчивое дилинь-дилинь-дилинь. На пороге стоял заспанный Валера с растрепанными волосами, сразу же растянувшийся в счастливой улыбке при виде своего парня. У Славы болезненно сжалось сердце. Может, он должен просто поговорить с ним, а не высказывать все всплывшее в сознании дерьмо?       Но гнев оказался сильнее. Ярослав втолкал его обратно в дом и пригвоздил к стене, в стальной хватке сдавив его челюсть.       — Черт! Что ты делаешь?! Мне больно! — крикнул Валера, пытаясь вырваться и отпихнуть от себя Славу.       — Посмотри мне в глаза, дрянь!       — Что происходит?! Яр? — отчаянно всхлипнул Валера, но выполнил просьбу. В его всхлипе не было и десятой части того отчаяния, которое окончательно охватило Степанова.       Он с ненавистью со всей силы ударил кулаком в стену совсем рядом с головой напуганного Чубенко. Послышался треск, и неясно, то ли стена была сделана из пенопласта, то ли Слава только что сшиб костяшку. До этого не было дела.       — Почему ты, сука, с самого начала не сказал мне, что сидишь на мефедроне?!       Он отошёл от него, развернулся и снова схватился руками за голову.       — Поверить не могу! Ты столько скрывал от меня то, что ты ебаный нарик, а узнал я об этом все равно от Тохи! Мудила! Я тебе доверял, а ты… сука! Мы встречаемся уже три месяца, но ты до сих пор не смог сказать мне об этом?! Как мне теперь тебе доверять?!       — Яр, я…       — Что «Яр»? Что «Яр»?! Ты мог быть честным со мной с самого начала?! Может ты, блять, и встречаться со мной начал только потому что я с Соловьём общаюсь?! Он же твой поставщик, да?! С него вся дурь?! Может ты ещё и спишь с ним за неё, а?! Ссышь мне в уши о том, что секс — это не просто секс, а сам строишь глазки этому уебку?!       — Ярик, не сходи с ума! — крикнул Валера, перебивая его длинную тираду. Глаза Валеры блестели, и это не был тот безумный блеск от мефа. Это были слезы. — Я правда сижу, но я пытаюсь бросить! Честно! После того, как мы начали встречаться, я перестал видеть в этом смысл, но ты же понимаешь, что это — наркотики, и с них так легко не слезть! Я пытаюсь, Слава! Я знаю, что ты против наркоты, поэтому и бросаю! Но у меня не выходит, — он потерял контроль над эмоциями, слезы градом потекли по щекам. Слава вновь ощутил нездоровое давление в грудной клетке. Он не хотел видеть Валеру плачущим. Нет, только не его любимого человека, настолько близкого, родного, настолько знакомого, настолько дорогого…       Слава взял себя в руки и отвернулся. Этот человек его предал. Предал своим молчанием.       — Яр, дай мне шанс, пожалуйста. Один. Я не сорвусь, правда, — Чубенко пал перед ним на колени, отчаянно хватаясь пальцами за штаны. — Слава, я обещаю… клянусь… сука, убей меня и закрой мое тело в погребе, если я обману тебя… Слав…       Он заплакал, утыкаясь лбом в его ногу и опуская голову. Руки продолжали впиваться в ткань. Сердце Ярослава буквально обливалось кровью, поэтому он стряхнул плачущего парня со своей ноги и ушел, громко хлопнув дверью.       В тот день впервые за всю свою осознанную жизнь он плакал навзрыд, срывая голос отчаянными криками и проклиная целый мир.

* * *

      С их разрыва прошла неделя. Слава чувствовал себя… никем. Без Валеры он был огромным, бесполезным куском говна в океане назойливых рыб. Ему было противно от себя, от Валеры, от всех окружающих, от жизни. В нем не осталось ничего, кроме боли и желания плакать. Слава не был человеком без Валеры. Слава не был Славой. Слава был никем.       Никем, который уже не был душой компании в классе. Никем, интерес к которому быстро остыл. Никем, которого уже не приглашали на вписки. Слава больше не имел веса. Зачем людям сгусток негатива и депрессии? Им нравился только прежний Слава. Который любил жизнь, хороший алкоголь, табак, черный юмор и Валеру.       Да чего греха таить — Валеру он любил и сейчас. Чубенко постоянно снился ему, мелькал в мыслях, перед сном Слава постоянно вспоминал все их общие шутки, проведенные вместе моменты, их любовь. Но, смотря на Валеру в реальности, хотел только рыдать и кричать от боли. Он обошёлся с ним слишком плохо. Слишком плохо для человека. Для возлюбленного. Для того, на кого можно было положиться и попросить помощи и поддержки в избавлении от зависимости, но кто так грубо оттолкнул и фактически заявил, что теперь Валера ничего для него не значит.       Но Валера значил. Очень много. Слава до сих пор выглядывал черноволосую макушку в толпе учеников «А» класса, до сих пор писал его имя на полях в тетради, зачеркивая поверх словами любви, до сих пор смотрел его расписание вместе со своим. До сих пор любил и дико переживал, видя его серое, уставшее и замученное лицо.       Валера изменился. Неясно, что играло на нём, тоска или ломка, но выглядел он уже не так жизнерадостно. Он уже не выглядел. Он был таким же сгустком негатива. Такой же ходячей депрессией и ненавистью к жизни, у которой не сходили круги под глазами и красные пятна на лице из-за постоянных слез. Его глаза уже не были безумно-радостными, зрачки на постоянной основе оставались крохотными, и теперь Слава видел ещё больше красоты в его радужке. Он видел и раньше, потому что у Валеры действительно были периоды, когда он подолгу выглядел ужасно уставшим и словно оторванным от жизни, но теперь красота его глаз была другой. Слава видел в ней нечто недостижимое, то, к чему он уже никогда не сможет вернуться и посмотреть вблизи. Теперь они с Валерой чужие друг другу. Валера, должно быть, ненавидит его за все, что он наговорил ему, а Слава мучается от противоречивых чувств.       Он очень долго молчал, фактически обманывал его.

Он пытался бросить ради него, избавиться от зависимости самостоятельно, не втягивая в это Славу и не желая заставлять его беспокоиться.

      Ночной плач навзрыд и отчаянный вой продолжались, но родителям Ярослава на это было плевать. Кажется, они даже забыли, что у них есть сын, до последнего играя в прятки лишь бы это обошло их стороной.       Они не хотят в это ввязывться. Слава для них значит намного меньше, чем он думал.       Он должен разбираться со своей тоской один.

* * *

      Так прошло два месяца.       Общение с Шустером, убийственное количество водки, огромное количество выкуренных сигарет, Новый Год в компании родителей, которые просто выпили, пожелали друг другу не сдохнуть, посмотрели обращение президента и легли спать, бессонные ночи, депрессивные стихи и боль. Много боли, которую Слава сам не заметил, как начал вымещать на себе.       Селфхармом занимаются только пиздострадальные девчонки, это он усвоил ещё с четырнадцати лет. Но бедра уже украшали порезы разной степени глубины, повсюду на теле виднелись синяки от «ненарочных» падений, цепляний телом тех или иных выпирающих поверхностей, на руках краснели ожоги, кожа на костяшках не избавлялась от кровяной корки, а один казанок даже оказался выбит к ебени-матери. Все это было поспешными решениями, но помогало излить внутреннюю боль в огромный окружающий мир, не щадящий никого.       Слава много раз хотел заговорить с Валерой, но не находил в себе сил. Что он скажет? «Прости, я был неправ, давай продолжим наши отношения»? Нет, к чёрту. Он только ещё больше опозорится. Валера возненавидит его ещё больше за такое беспечное отношение. А тогда Степанов уж точно наденет свой кроваво-красный костюм с выпускного с прошлого года, идеально уложит волосы, найдет верёвку с мылом и повесится к чертовой матери. Потому что заебался от вечных внутренних метаний, нескончаемой хандры и ненависти к себе.       Зачем я это сделал?       Зачем я это сделал?       Зачем я это сделал?       Стало ли лучше? Будет ли лучше дальше? Полюбит ли он ещё кого-нибудь так, как любит Валеру? Чувствует ли он вообще что-то, кроме боли? Что будет с ним завтра?

Когда у него хватит смелости наложить на себя руки?

      Слава торчал в школьном коридоре, сидя на подоконнике и упираясь затылком в окно. Ему не хотелось сидеть на геометрии. Не сейчас, когда все так напоминает о Чубенко. У психов же всегда происходят обострения весной? Вот и у него произошло. Он стал думать о Валере, кажется, в тридцать раз чаще. Каждая мысль о нем и о любви к нему. Валера, Валера, Валера… Славе до сих пор было трудно понять, что все кончилось. Между ними уже никогда не будет ничего общего. Никаких общих секретов, обсуждений снов, сеансов макияжа, переписок до пяти утра, совместного просмотра аниме, теплых объятий и «спокойной ночи». Валера больше никогда не будет учить его своему родному, невероятно комфортному языку, звучащему как-то по-деревенски и от этого так уютно, не признается в любви и не будет смотреть этими одурманенными не только мефендроном глазами. Валера больше не его…       Слезы беспомощно покатились с глаз. Слава незаметно для самого себя зарыдал уже в сотый раз за неделю, содрогаясь всем телом от собственных отчаянных всхлипов. Он никогда так сильно не любил и никогда любовь не причиняла столько боли.       — Что-то случилось?       Со стороны послышался голос. Измученный, уставший, потерявший свою радость и ласку, с какой этот человек всегда общался со Степановым, но все ещё узнаваемый из тысячи. Валера стоял перед ним и смотрел такими же заботливыми и встревоженными, как и раньше, глазами. С нормальными, узкими зрачками…       — Нет. Всё… всё в порядке, — сбиваясь, проговорил Слава и почувствовал, как сердце сжимается, а соль вновь рвется из глаз в этот мир, стекая по щекам толстыми ручьями.       — Тебе нужна помощь? Может, к медсестре отвести?       — Нет, я в порядке, Валер…       Его имя слетело с уст так непринужденно, что боль снова нахлынула на Славу огромной лавиной. Как он смеет называть его так просто, после всего, что сделал?!       Валера остался стоять перед ним, трепетно перебирая край рубашки в пальцах. Слава не понимал, почему он все ещё здесь. Становилось хуже, слезы, не успевая вытекать, вновь и вновь заполняли собой взор. Валера так близко, но Слава не имеет права даже протянуть руку и коснуться его…       — Слав… Я бросил меф, — внезапно заговорил он, заставив Степанова вздрогнуть. — Я больше не наркоман. Это было… блять… это было ужасно тяжело, но я последние два месяца вообще ни грамма. Я даже с Соловьём не общаюсь уже! Я забыл к чертовой матери, как он выглядит и где живёт! Ты мне очень нужен, Слав, — он посмотрел на него потускневшими, но совершенно трезвыми глазами. — Я люблю тебя сильнее, чем наркотики. Черт… Мне говорили, блять, не увлекаться тем, на что можно подсесть. А я… сука… тобой увлекся. Теперь слезть с этой иглы не могу.       Он болезненно посмеялся, понимая всю нелепость собственных слов, но все равно продолжил нести откровенную чушь:       — От тебя кайфа намного больше. Ты лучше всех препаратов. Хоть внутривенно тебя коли, хоть втирай в десны, хоть в пиве растворяй. Одно и то же действие, бьет мгновенно. И надолго…       Молчание продлилось около полуминуты. Валера неуверенно мялся на месте, Слава продолжал сидеть на подоконнике и осмыслять его монолог.       — Я люблю тебя. Давай вернёмся к началу. Я клянусь, что больше ничего от тебя не буду скрывать. Ты дороже всех секретов, Слав.       Слава бессловно встал с подоконника и обнял Валеру, утыкаясь лицом в его плечо. Валера не знал, что именно он хочет этим сказать, но обнял его в ответ.       Впервые за чёртовы два месяца он не чувствовал боли в сердце.