—
Чем хреновее становится его жизнь, тем шире он улыбается. Видок душевнобольного. Прям как у той одержимой девчонки из «Шести демонов Эмили Роуз». Городит какую-то херню типа: Мин Юнги и его безногий дружок женятся. Мечется по комнате, трясётся, ищет какой-то дневник. Дневники ведут только романтики или психопаты. Ну что ж, этот день настал. День, когда я самолично отвезу его в психушку. Какой отстой всё-таки это грёбанное чувство вины. Не надо было приводить его сюда. По нему же сразу было видно, что он не вывезет. — Чимин-и, — трясу его за плечи, пытаясь привести в чувства. — Госдума в третьем чтении приняла закон, запрещающим расстраиваться таким сладким пирожочкам, как ты. — Пучит на меня пустые глаза, словив некое зомби-состояние. — Давай-ка я оставлю тебя тут одного на пару минут, окей? Ты просто будешь сидеть вот так, как сейчас. — Ещё одна попытка забрать у него чёрный блокнот, но он вцепился в него ногтями. — Хочешь оставить себе? Ладно. Просто сиди, хорошо? — Я встаю и делаю пару шагов назад. — Всё будет нормально. Мы со всём разберёмся. — Задом выхожу за дверь. Он сидит, смотрит в одну точку, не шелохнувшись. Кажется, только теперь я понимаю, что у меня есть настоящая проблема. Кадзуя, радостный ублюдок, лебезит, встречая первых клиентов. Тот альфач что, прикатил сюда тележку с дакганджонг? С чего такая пылкая встреча? Благо там мельтешит Кай — человек с полным отсутствием фильтра между мозгом и ртом. Вовсю наслаждается жизнью. Улюлюкает с этим мешком с деньгами. Вот и супер. Отвлечёт внимание, пока я ищу кого-то спокойного, рассудительного и желательно с мозгами. Благо точно такой выруливает на меня из кухни. Что это, если не чудо? — Ты мне нужен, — выпаливаю я. Прозвучало немного двусмысленно. На секунду эта фраза вгоняет мой мозг в граничащий с изумлением ступор. Что-то я совсем распсиховался. Хватаю Чена за локоть, тащу за собой обратно. На его лице ноль реакции. — Что? — без энтузиазма говорит мистер невозмутимость. Не парень, а квинтэссенция хладнокровия. Как же это раздражает. — У Чимина истерика, — быстро подхватываю. — Он плохо выглядит. Помоги мне. — И чем мне ему помочь? Подать в постель кружку тёплого молока? — Ха-ха, — язвлю я в ответ. О чем пожалею через секунду. — Может, тебе пойти в стендап? Такой талантливый комик, так ты, может заработать куда больше проститутки. — Пошёл ты, — брезгливо прыскает он и разворачивается, чтобы уйти, но я снова хватаюсь за него. — Нет–нет–нет! Прости меня. Я придурок, Чен. Прости. — Настоящий король придурков, — фыркает и вроде немного смягчается. — Сколько бы мне ни говорили плохого, мне всегда есть что добавить, — давлю лыбу. Я уже все силы бросил на то, чтобы растопить эту ледышку. — Ладно, — сдаётся он, — что у вас там стряслось? — фиксирует на мне строгий взгляд. Я хватаю с верхней полки большую коробку и шарю по ней в поиске подходящих медикаментов. — Вагон битого стекла, приправленного серной кислотой. Кому порыдать вам сюда. — Его лицо — воплощение непонимания и меланхоличной усталости. — Скучные серые будни проституток. Пронзительная, пропитанная тонкой трагичностью и звенящим романтизмом мелодрама о неизбывной, изводящей душу любви, готовой напомнить о себе каждый раз, когда тебе кажется, будто ты выбрался из её цепких объятий. — Не хочу ему врать. Не в моём это стиле. — Повседневненько, — говорит он с безразличием. Я добираюсь до дна коробки, совершенно не понимая, что должен найти. Просто беру по очереди маленькие пластиковые баночки, коробочки, читаю названия, ни одно не кажется мне хоть мало-мальски знакомым. — Ищешь что-то конкретное? — Подходит вплотную, практически соприкасаясь грудью с моей спиной, наблюдая за моими хаотичными движениями. Меня сжимает от этой близости, сердце на мгновение замирает, после чего колошматит по рёбрам. — К… Какое-нибудь успокоительное, — заикаюсь я. — Такое, чтобы и слона успокоило. – Чен поднимает на меня глаза. В них вопрос. Да ну камон, я тоже растерян. — Отойди, — рукой отодвигает меня в сторону, единственное, куда я могу смотреть это его затылок. На красивые каштановые мягкие пряди волос, уложенные аккуратными завитками. Я как какой-то маньяк вдыхаю его сладкий запах. — Думаю, вот это подойдёт, — демонстрирует мне белую банку с незнакомым названием. — О, ты уверен? — облизываю свои пересохшие губы. Блядь, надеюсь, он ничего не заметил. — Какого-то супер результата не жди. — Задерживает на мне взгляд и снова возвращает его к коробке, как бы оценивая её содержимое ещё раз. — Жаль, нет уколов. Таблетки растворяются двадцать минут, прежде чем попадут в кровь. С инъекцией было бы побыстрее. — Ты что, врач? — с ухмылкой брякаю я очередную глупость. Знаете то чувство, когда вам кто-то по-настоящему нравится? Вы ведёте себя с ними, как законченные идиоты: несёте хуйню или избегаете. Обычно я выбираю последнее. Если первое, Чен смотрит на меня с неприкрытым пренебрежением. Мне сложно это вынести, поэтому я всегда предпочитаю обходить его стороной, чтобы он не считал меня ещё большим кретином, чем уже считает. Не хочу постоянно сдерживаться, ломать голову, когда мне пора заткнуться, накручивать себя и в конечном итоге стать параноиком. Прям как Чимин. — Имелся опыт, — произносит он сухо, но всё же с болью в голосе. Ким Сокджин, ты имбецил, — шепчет мне моя совесть, и на меня градом сыплется чувство вины. Мать Чена семь лет боролась с раком. Она была единственным близким человеком, который у него был, так же, как и он у неё. Дорогое лечение, долги: всё это и привело его в эту профессию. Прошлой зимой она умерла. Долг он пока не выплатил. — Прости, — пытаюсь я подобрать оправдания, но Чен не даёт мне времени для ещё более глупых слов. — Не будем терять время, — останавливает меня и быстро идёт на выход из кухни. Он из раза в раз оказывает на меня один и тот же эффект, но я привык скрывать свою реакцию на него. При других обстоятельствах я бы ни за что не обратился к нему за помощью, вот только там подыхает мой друг, поэтому отставить гордость. Чимин, наверное, самый закрытый человек во вселенной. Мне никогда до конца не удаётся понять, что крутится у него в башке, но сейчас я точно уверен — там что-то капитально не так. Хотел бы я знать. Сюмин обгоняет нас в коридоре, смотрит, заинтересовавшись лишь на пару секунд, и сразу теряет к нам интерес. Скрывается за дверями первой кабинки. Музыка колотит по ушам, и дверь за ним закрывается. — У меня важный клиент, — не оборачиваясь, говорит Чен. — Мой шанс поскорее рассчитаться с долгами. Лучше не заставлять его ждать. — Круто, — говорю я, а сам думаю: блядь. Мало того, что парня, который мне нравится, трахают другие мужики, так вдобавок совсем скоро я могу потерять шанс наблюдать за ним хотя бы издалека. Моя мнимая надежда на счастье со свистом летит на хуй. Естественное, присущее мне состояние безграничного пофигизма сменяется цепко засевшим внутри раздражением. Можно сказать, обидой. Да, чёрт возьми, мне обидно. Резко затормозив, он поворачивается ко мне и, прислушиваясь, поднимает тонкую кисть, останавливая ее возле моего лица. — Ты слышал? — в его голосе появляется предостерегающая нотка. — Странный звук. — Звук разбивающейся жизни, — нервно посмеиваюсь я. Нервозность так и нарастает в груди. Он осторожно открывает дверь, мы проходим в комнату. В нос резко бьёт металлический запах, во мне всё переворачивается. Пиздец — вместо тысячи слов.***
Белый пол моей ванной в красных разводах. Кап. Кап. Кап. Новые капли снова и снова появляются возле моей правой ступни. Я слышу глухой стук от соприкосновения густой жидкости с холодным кафелем. Эти капли собираются в лужицу и тонкий ручеёк стремится ко мне, впитываясь в белый носок, окрашивает его, расползается алым пятном. Я поджимаю пальцы ног, словно это как-то поможет мне не запачкаться. В голове всплывают: портреты Аристотеля, Гегеля и скучные лекции по логике, которые, я был уверен, в жизни мне не пригодятся. Зачем заключать очевидные вещи, называя это наукой? Кажется, в школьные годы я был слишком самонадеян. — Кто мне скажет, какая основная цель логики? Чимин. — Основная цель логики всегда остаётся неизменной: исследование того, как из одних утверждений можно выводить другие. При этом предполагается, что вывод зависит только от способа связи входящих в него утверждений и их строения, а не от их конкретного содержания. — Вызубрил, значит. Чимин, Чимин, ты очень способный мальчик. Вот если бы ты меньше ленился… Кто скажет мне… — Пс, эй, Чим. — Тише, дурак. — После урока на нашем месте. Наше место. Нам казалось, что там мы можем спрятаться даже от всевидящего ока Бога. Наш маленький мир, который однажды рухнул вместе со мной. Резкая боль, искаженное криком лицо Тэмина, кровь, пустота, и Его больше нет. От оживших воспоминаний в животе начинает гореть ком. Я поднимаю правую руку и вздрагиваю. Она от кончиков пальцев до запястья перепачкана самой что ни на есть настоящей кровью. Её так много, словно я макнул кисть в ведро краски. Неужели я убил кого-то? Меня пробивает острый страх, а сердце словно подскакивает, встаёт поперек горла, отчего я не могу нормально вдохнуть. В растерянности я оглядываюсь по сторонам, но никого не нахожу. Внутренности словно тяжелеют, а желудок скручивает от ужаса. Я уже хочу было сделать шаг, как в ванную влетает Джин. — Вот дерьмо! — вскрикивает он, и его чуть отбрасывает назад. Упёршись обеими руками в дверные косяки, шарится глазами по полу, долго ни на чём не задерживаясь, обращает внимание на мою руку. — Что ты с собой сделал? — Хватает меня за локоть, рассматривает запястье. На его лице застывает гримаса бешеной ярости. — Джин-и, — мямлю я. Он отводит от меня глаза в сторону зеркала, я следую за его взглядом. На том месте, где оно висело, остались только разные по размерам осколки. Схватив полотенце, он с силой прижимает его к моей руке. Промакивает ладонь, кровь впитывается, открывая обзор на глубокий порез. Джин как бы пересчитывает пальцы, убеждаясь, что все они на месте, и крепко перематывает мою кисть. — Надо отвезти его в больницу, — раздаётся за спиной Джина. Только сейчас я замечаю, что там стоит Чен. — Зачем, м? Зачем ты это сделал?! — выкрикивает мне в лицо. Джин никогда не кричал на меня, но сейчас он просто чертовски зол. — Не помню, — оправдываюсь я. — Правда, не помню. Наверное, я сошёл с ума, — мой голос дергается, вырываясь из моей души. — Сходят с ума только те, у кого он есть, — отрезает Джин. Я всем нутром чувствую его глухое раздражение и всю энергию гнева. — Это нормально терять людей. Не нормально терять себя из-за них. Думаешь, у тебя девять жизней? — Прости, — жалко произношу я, уже и сам ненавидя это слово. — Нет, ну серьёзно, – Джин презрительно хмыкает. — Знаю, я проповедовал, что надо жить на всю катушку, но, кажется, там не было пункта, что нужно слетать с неё. — Прости, хён... мне так жаль… хён, мне правда… — повторяю и повторяю я эти слова, будто заклинание. Если задуматься, я не так уж часто обращаюсь к нему в этой форме, но сейчас я напуган. Страшит только одна мысль, что он оттолкнет или того хуже, бросит меня. Если потребуется, я встану перед ним на колени, лишь бы получить прощение. Пусть ненавидит, пусть презирает, пусть брезгует мной. Я готов находиться рядом с ним, цепляться за него, даже чувствуя на себе его пренебрежение, медленно превращаться в ничтожество. Меня самого тошнит от того, какой я жалкий человек. — Замолчи, Чимин, пожалуйста, заткнись. — Его разочарованный голос будит ещё большее чувство вины и, как следствие зарождающейся паники. — Чёрт, ну какой же ты проблемный, — на выдохе произносит он, а следующее звучит совсем тихо: — Как можно ждать от кого-то любви, когда даже ты себя не любишь? Кажется, я не ощущаю биение своего собственного сердца. Если оно ещё стучит, то делает редкие хилые толчки, практически прекращая разгонять по венам кровь. Видимо, по этой самой причине меня одолевает сильное головокружение и просто адская сонливость. Джин всё сильнее надавливает, прижимая к моей руке полотенце. Не больно. Я совершенно не чувствую физическую боль, в отличие от той, что заполняет мои легкие. Он замечает, как меня из последних сил корежит, и его брови встречаются на переносице. Не от того, что он сердится, это скорее сродни проявлению сочувствия. Его злость трансформируется в ту самую унизительную жалость, дающая мне хрупкое успокоение, которое надолго во мне не задерживается, так как три уверенных сильных удара в дверь заставляют меня снова вздрогнуть. — Что, мать вашу, у вас там творится? — Доносится из коридора голос Кадзуи. — Упс! — иронично кривится Джин. — Кажется, нас раскрыли. Ну всё, наша остановочка. — Просто не будем открывать. — Чен жестом просит нас быть тише. — Не будем открывать? Серьёзно? Действительно, чего это я? Мы просто не будем открывать, и он уйдет, верно? Всё же так просто, оказывается. — Успокойся, — Чен одергивает его за плечо, теперь они выжигают друг друга взглядом. — Возьми себя в руки. Кадзуя выкрикивает проклятия и угрожает глупыми жуткими вещами которые он нам устроит в случае, если мы сию минуту не откроем ему дверь. — Чимин-и, — голос Кая ненадолго останавливает словесный понос Камэнаси. После чего между ними тоже завязывается перепалка. — Ох ты ж, срань ты блядская, только этого недоумка нам не хватало. — Откроем им. Скажем: Чимин заболел, — предлагает Чен. — Откроем дверь, и они, как ищейки, ворвутся внутрь. Здесь все в кровищи. Посмотри только. — Твои предложения? — совершенно спокойно парирует Чен, складывая руки на груди. — Впусти их, хён, — говорю я. Мы смотрим друг другу в глаза приходя к пониманию, что на этом всё. — Блядь! Ладно. Выбора нет. Придётся сдаваться, — вздыхает Джин, облизывая уголок рта, и бросает короткий взгляд в сторону двери. Чен оглядывает нас, удовлетворительно кивает, как бы соглашаясь, выходит из этой «кровавой бани». Через мгновение дверь в ванную распахивается, и в мои уши врывается шум. — Пресвятая дева! Что вы тут устроили, придурки? — На лице Кадзуи брезгливое изумление. — Что за мерзость? — Да всё путём. — Джин во всю старается напустить на себя непринужденный вид. — Чимин разбил зеркало. Только и всего, — после чего подмигивает мне быстрее всех в мире. — Только и всего, вашу мать? — рычит на него Кадзуя. — Здесь словно пришили кого-то, — морща нос, с отвращением обводит пространство глазами. — Всё в кровище. Сука! Я вляпался. Ащщ! — Сокджин отвезёт Чимина в больницу. Это всего лишь порез, — вступается Чен, сжимая плечо Камэнаси. Я смотрю на своего друга и не могу прочитать тот взгляд, с которым он теперь смотрит на Чена. И, если честно, не хочу даже думать об этом. Хватит с меня и одной несчастной истории любви. — Чимин-и. — От голоса Кая я весь сжимаюсь до размера микроба. Он притаился в дверном проёме, смотрит на меня с щемящим сочувствием. — Что случилось? — Вот же любопытный придурок! — срывается на него Джин. — Твоё какое дело? Ты что, умрёшь, если не сунешь свой нос в чужие дела? — Эй, что на тебя нашло? Чего обзываешься? Чимин — мой друг, — огрызается на него Кай. — Не будь таким грубым. — Что с ним не так? — интересуется Джин у Чена, как будто Кая нет в комнате. — Так и лезет в чужую жизнь. Ой, да фиг с ним, — отмахивается, подхватывает меня под локоть, выводит за собой из ванной. — Я отвезу Чимина в больницу. Чен поедет с нами. — Эй, сукин ты сын! Кем ты себя возомнил? — Кадзуя вылетает за нами следом. — Его ждёт господин Ким, — тычет он пальцем в Чена, разрывая нас на части лишь глазами. — Совсем оборзели, сучки? — Я поеду, — точно школьник вскидывает руку Кай. — Ну уж нет, бредовый ребёнок, — снова отмахивается от него Джин, как от чего-то несущественного. — Только не ты. Займись лучше тем альфой, на которого ты облизывался у входа. — Но сейчас мне интереснее сунуть нос в дела Чимина, чем кувыркаться с каким-то симпатичным, неприлично богатым, мужиком. — Так, всем заткнуться! Этот придурок, — кивает Кадзуя в сторону Джина, — везёт этого психа, — указывает на меня, — в больницу. Чен идёт к господину Киму и с весёлым видом ублажает этого козла. А ты, — оглядывает он Кая, — прибери тут. — Чё?! С какой стати? Почему это я должен убираться? — Так Чимин же твой друг, — победно ехидничает Джин. — Сам только что сказал. Друзьям надо помогать. Этому ещё в школе учат. Хотя откуда тебе знать. — Кай пышет, как дракон, раздувая ноздри, но Кадзуя не даёт спору между этими двумя разгореться. — Сокджин, — окликает его Камэнаси со всей серьёзностью. — Надеюсь, ты понимаешь, что я больше не намерен это терпеть? — Догадался, — соглашаясь кивает он и сразу переключается на Кая, отвешивая ему подзатыльник. — А ты, мелкий поганец, ещё раз в мою сторону так посмотришь, я тебе такой ад устрою. — Вэй! Нельзя было полегче, блин? Ты всю душу, что ли, вложил в эту затрещину? Кадзуя что-то обдумывает, медленно измеряя глазами комнату. Смотрит на меня взглядом, который я не могу расшифровать. После чего фокусирует внимание на Джине и на выдохе выносит приговор: — Два дня. — Пусть обращается он к нему, все прекрасно осознают, что осужденный здесь только я. Выходит из комнаты, аккуратно прикрывая за собой дверь. Никто ничего не говорит, но каждый понимает, что приходит время прощаться. Меня заполняет облегчение. Словно тяжёлый груз, висевший на моих плечах, скинут, и я могу полноценно вздохнуть. Если бы те, кто впервые приступают к этому постыдному ремеслу, изначально знали, в чём оно заключается, то они никогда бы не сделали осознанный шаг в эту профессию. Обходили бы её стороной. Мыли полы и туалеты в три смены. Никакие деньги не способны компенсировать то, во что это превратит тебя. Со временем изнашивается наша душа, наше тело, наша красота. Нас боятся, как диких зверей. Нас презирают. Мы та дефектная часть населения, которую прячут на цокольных этажах. Но мы нужны им. Они всегда берут от нас больше, чем дают. Платят нам и считают, что они с нами квиты. В конечном итоге мы подыхаем, как собаки. Погубив и их, и себя.***
Вот уж никогда бы не подумал, что буду благодарен этой старой японской шлюхе. Как знать, может сегодня он спас моему другу жизнь. Я не злюсь на Чимина. Нет, ну а что ему оставалось? Его одноногий дружок, на котором он помешался, всего-то навсего окончательно смешал с дерьмом его и без того хуевую жизнь. У кого угодно крыша бы поехала. Чимин не знает, но на самом деле я копался в его телефоне, пока он мылся и видел фотки этого Тэхёна. У этого парня есть всё: семья, положение, деньги, внешность. Да, внешне он ничего такой. Ясен хер, с такими деньгами и галька засверкает. А ещё эта счастливая улыбочка. Словно у него нет забот. Конечно. Чего ему париться? Везучий козел. Ладно. Совсем чуточку я все-таки злюсь.***
Они неплохо потрудились, одевая меня, как какую-то безвольную куклу. Я помалкивал, наблюдая как они спорят, роясь в моей одежде, выбирая, во что бы меня принарядить. Черный тёплый спортивный костюм, чистые носки, кроссовки, пуховик, шапку не нашли, поэтому сочли, что если накинуть капюшон, то и так вполне сгодится. Искалеченную руку непрофессионально, но довольно крепко перебинтовали стерильным бинтом, на второй руке чья-то чужая варежка, которая мне порядком велика. Уже в дверях они передумали, и Джин поменялся со мной пуховиками. С его ростом он может позволить себе носить удлиненные куртки, на мне же она смотрится как палатка. Собачка молнии проносится возле моего рта, сверху шарф Кая, и вот я уже в полной экипировке сижу на заднем сидении старенькой Audi. Тишину салона разбавляет только звук прогревающегося двигателя. Я весь дрожу, словно по мне стреляют дробью или я голышом попал под ледяной ливень, чтобы это ни было, меня пробрало до костей. — Чёрт, здесь гребанный холод, — словно озвучивает мои мысли Кай. Это замечание выталкивает меня обратно в реальность. — Я замёрз, — говорю я, это мой единственный вклад в разговор с момента, как мы покинули мою комнату. Если судьба сжалится, последний. У меня попросту не осталось сил идти дальше. Я мертв внутри, хоть всё ещё жив снаружи. — Это также чертовски трудно для жизни, — отмечает Джин, затягиваясь сигаретой. Я слышу звук тлеющей бумаги вместе с табаком. Он выдыхает в приоткрытое окно, кладет руку на руль, и красный огонек между его пальцами, точно светлячок, начинает плясать у меня перед глазами. — Обстоятельства тяжелых дней. Везде трудные времена. Интересно, что в этом году политики сделают для нас? Из-за новых автобусных остановок водить в центре сложно… — Мы скоро поедем? — …говнюки не умеют водить. — Хён! — Ах, ебать! Почему кричишь мне прямо в ухо? — Когда мы поедем уже? — Что ты делаешь? А? Торопишь человека? На улице стужа. Чтоб завести тачку, сперва надо мотор прогреть, не? — Может, если закрыть окно, дело быстрее пойдет, не? — передразнивает его Кай. — Мы тупо улицу греем. — Вот же говнюк мелкий! — Мне кажется, ещё секунда и Джин будет готов выставить его вон. Вместо этого он распахивает дверь, выталкивая её ногой, выбирается наружу. — Ёбаный засранец. Тц! Да что всё-таки не так с этим парнем? На меня летит что-то увесистое. Не вынимая сигарету изо рта, Джин со всех сторон заботливо подтыкает под меня плед. Уверенно, но не хлопая, закрывает дверь с моей стороны, чуть отходит, и я наблюдаю, как он кому-то звонит. Проходит меньше минуты. Он кричит в телефон, тушит окурок ногой, что абсурдно в условиях снежной зимы. Вновь забирается на водительское место, бьёт ладонью по рулю. — Ёбань! Повесили трубку… — Кому звонишь? — …что за ублюдки. Алло! Знаю, со стороны может показаться, что они ненавидят друг друга. Но, уверяю вас, это не так. Просто они друзья, которым комфортнее говорить друг другу «сукин сын» чем «я люблю тебя». В подобном нашему мире этот стиль общения легализован. — Я тут подумал, — Кай оборачивается ко мне и выдает дурацкую жизнерадостную улыбку. — Сегодня же Соллаль. Давайте после больницы рванём в Сонгпа-гу. Чимину не помешает развеяться. Что думаете? — Ох, ну конечно, дебилушка. Ему же мало развлечений. Зачем оттягивать? Давай прямо сейчас прикончим его. Не мучай бедолагу. Просто накинь ему пакет на голову и подержи немного. — В отличии от тебя, я не способен причинить вред человеку. — Кай смиряет его взглядом и, надувшись, отворачивается к окну. — Ты что, Иисус? Если ты такой великодушный, шёл бы работать в церковь, а не в бордель. — Рядом со мной даже Дьявол читает молитву, хён. — Ты настоящее проклятье. Лыбишься, да? Думаешь, это прикольно? Твоя округлая улыбка подобна улыбке идиота. Но ты всё продолжаешь отращиваешь свою задницу. — Еда лучше всего помогает снять напряжение. — Так вот в чём дело? Собрался в Сонгпа-гу брюхо своё набивать? С ума сойти. Да ты соображаешь. Всегда считал тебя слегка тормозным, но, видимо, я ошибался. — Просто я гедонист. — Бездомный котенок, которого подобрали с помойки. Вроде бы теперь в сытости живёт, но рефлекторно все равно никак не может нажраться. Ты действительно ни на что не годен, мерзавец. Прекращай втягивать людей в свои аферы. — Как ни крути, еда — это наивысшее наслаждение. — Да захлопнись ты уже, зараза! — Ауч! Собираешься отвешивать затрещины, пока у меня мозги не выскочат? — Так веди себя нормально, чтобы с тобой по-человечески общались. Зачем выпрашивать еду вот так? — И почему я должен так жить? — Ничего не поделаешь. Денежки то нужны. — Порой мне кажется, что мы всё это заслужили, хён. Это наказание. — О, господь, спаси, пожалуйста, мою бедную душу, что была ослеплена деньгами. — Они стоят того? Эти проклятые деньги. — Деньги — это свобода. А свобода — это жизнь. Хоть она и та ещё дрянь, чтоб её... одна сплошная паническая атака. Но ведь никто не хочет подохнуть, верно? Просто надо уметь приспосабливаться, жить через силу, выбирая из узкого и хуёвого круга вариантов наименее хуёвый. Чего совсем не скажешь о нём. — Ты о Чимине? — Он заснул там, что ли? Сон не поможет тебе если устала душа. — Чимин! — Эй, Чимин-а, да погоди ты помирать. Может, что повеселее придумаем. — Хён! Что с ним? — Дьявол! Кай, живо пристегнись. С нашим механизмом самоуничтожения ничего не поделаешь. Когда перерождаешься, нет рая и ангелов, которые там встретят. Это всё обыкновенный физиологический процесс. Наши знания и полученный опыт путем арифметических и логических операций считываются с процессора, перемещаясь туда, где уже есть информация от предыдущих опытов, после чего мы должны вернуться обратно, дабы собрать ещё. Всё вокруг — декорации, меняющиеся от жизни к жизни. Меняется всё. Константа — только ты. Жизнь слишком коротка, чтобы проживать только одну. Поэтому каждый раз тебя забрасывают в новый проектный фильм, где ты играешь главного персонажа. Это долгий круг, который, увы, закончится не скоро. Всё, что нам остаётся — проживать новые реальности, после которых наступают очередное забвение. В пустоте нет тревоги. Никакого волнения. Нет страха. Нет желаний. Нет горести и страданий. Нет радости. Нет интереса. Нет оценок. Нет ожиданий.Ничего.
Только вот потом тебя снова выпинывают в новый сценарий, где ты заново отыгрываешь ведущую роль.