Отправиться куда-либо без музыки в наушниках — это грустный, бесконечный, унылый путь. Для меня поездки в общественном транспорте — настоящая церемония. Включить любимый трек-лист и отправиться в путешествие по городу. Что может быть лучше? Если бы не это алиби, Тэхён не угомонился бы в своей настойчивости встречать и подвозить меня до дома. Но на самом деле это прикрытие лишь наполовину неправда. Ведь я действительно испытываю удовольствие от этого занятия. Если убрать людей с улиц, выглядело бы — безупречно.
Не вся музыка доставляет мне удовольствие. Например, тупой рэп о бабках, жопах и крутизне исполнителя, модная, слишком простая попса без смысловой нагрузки и прочая «высокоинтеллектуальная» дичь вызывают у меня сильнейшее желание взорвать аудиосистему, вырвать динамик в лифте, запихать источник звука в клоаку хозяина телефона. И каждый такой трек имеет свою величину желания выключения.
Я спускаюсь в метро, и мне не терпится окунуться в музыку. Укрыться от окружающего мира с головой в компании мелодий, которые всегда дарят мне ощущение того самого идеального одиночества. Пролистываю аудио папки и понимаю, что все имеющееся заслушаны до дыр. Благо на планете существует Misato Watanabe — девушка, чей голос мне никогда не надоест.
14:32. Мой поезд прибывает на станцию Ханганд за полтора часа до встречи. Выбираюсь на улицу через первый выход и иду прямо, никуда не сворачивая, сто метров до светофора. Оглядываю вывески и нахожу заранее оговорённый ориентир — парфюмерный бутик Jo Malone. Ещё раз проверяю время. Когда ты находишься в режиме ожидания, тебе кажется, что оно ползёт со скоростью черепахи. Тэхён не опоздает, но и раньше приезжать не его стиль. Поэтому нужно как-то убить время. Сворачиваю налево и иду через пешеходный переход метров тридцать. Впереди меня, как юла, крутится «парикмахерский столбик» барбершопа.
Ножницы не касались моих волос около двух месяцев, так что я порядком оброс. Попасть на стрижку без записи в таком районе — изначально обречь себя на провал. Опять же, я ничего не теряю. За спрос денег не берут. Минуты три курю, пролистывая ленту на телефоне. Не нахожу ничего интересного, какой-нибудь новостной сенсации из разряда: банкротства крупной компании или политического скандала. Блокирую телефон и сам посмеиваюсь над своей же глупостью.
Меня принимают почти без проблем. У мастера из-за отмены клиента появилось время, так что если я подожду десять минут, он будет готов надо мной поработать. Мою персону это больше чем устраивает, разумеется, я без вопросов соглашаюсь. Уже минут через семь ко мне подходит презентабельный среднего возраста альфа и приглашает пройти в сторону кресла. Он как-то сразу внушает доверие, поэтому я не считаю нужным давать ему долгих инструкций. Ничего кардинального: чуть укоротить, форму оставить прежней. Так я убиваю час.
Слоняться по улице полчаса летом — это одно. Зимой не особо приятно. Одеваться наспех — так себе идея. Мало того, что я нацепил осенние ботинки, так ещё и джинсы оказались нисколько не по погоде, и у меня создаётся впечатления, будто я мотаюсь по улице без штанов. Небольшая уютная кофейня вырастает передо мной, как цветущий оазис перед обезвоженным путником. Теперь я знаю, где найду спасение на следующие двадцать минут.
15:55. Покидаю кофейню и моментально начинаю скучать по отоплению. Мы ценим лишь тогда, когда теряем и бла-бла-бла. Заезженная фразочка, но по сути своей верная. Я никогда не был мерзлявым, но за последнее время начинаю замечать, что холод всё больше вызывает у меня раздражающий дискомфорт. Силуэт в бежевом длинном пальто мелькает возле дверей бутика, замечает меня, дарит широкую улыбку, и я моментально забываю о холоде.
— Эй, красавчик! — выкрикивает и машет Тэхён с противоположной стороны дороги. От смущения я быстро перебегаю пешеходный переход, подлетаю к нему, и он чуть стискивает меня в объятьях.
— Давно ждёшь? — стуча зубами, спрашиваю я, втягивая ледяной воздух.
— Фигня. Минут десять. — Он просовывает руку мне под локоть и тащит в сторону небольшой парковки, где нас ожидает мерс.
— Мы разве не пойдём… — мямлю я, растерянно оглядываясь назад, всё больше отдаляясь от фешенебельной витрины.
— Пустое времяпрепровождение. — Тэхён на ходу ловит мой взгляд и проказливо сверкает глазами. — Я приготовил нам кое-что поинтереснее.
Ах, ну конечно, кто бы сомневался. Все эти развлечения золотой молодёжи Тэхён не просто не разделяет, они ему претят. Единственное исключение — конный спорт. Но ведь чтобы любить лошадей, не обязательно быть богатым.
Неразговорчивый водитель встречает традиционно молча. Признаться, я к нему даже привык и иногда позволяю отпускать в его сторону безобидные шутки. И разрази меня гром, один раз я видел, как он слегка улыбнулся. После этого я не то чтобы чувствую себя комфортно, но градус дискомфорта снизился точно.
Машина заворачивает за угол, и мы едем вдоль построек европейского типа. Тэхён притих, и я замечаю, как прежнее приподнятое настроение из него постепенно вытесняется. Он периодически чуть морщит нос, поглаживая искалеченную ногу, от чего я вроде как испытываю сочувствие. Немного мешкаюсь в нерешительности, но всё же переворачиваю его руку ладонью вверх, обхватываю и осторожно сжимаю изящные пальцы. Кажется, он сбит с толку, и его взгляд быстро взлетает к моим глазам. Казалось бы, что в этом такого особенного. Но как иногда один простой жест, одно доброе слово может согреть три зимних месяца.
Проходит меньше десяти минут, и машина останавливаемся возле музея Leeum. По крайней мере, так написано на табличке. Я немного слышал о нём. Вроде это один из самых престижных музеев Кореи, включающий в себя как традиционное, так и современное искусство. В приюте нас не водили по таким местам. Сам же я никогда не был сторонником подобного досуга. Я в этом нихрена не понимаю и всегда считал довольно скучным занятием. Кто знает, может Тэхёну удастся меня убедить в обратном. С ним мне никогда не бывает скучно.
Он не спешит покидать салон. Буравит взглядом спину своего телохранителя, довольно сильно хмурится и шумно выдыхает, как делают разочаровавшиеся люди или те, кто до смерти устал ждать. Протягивает руку в сторону водительского кресла и через мгновение в неё вкладывается пачка красного Marlboro. Тэхён, заметно повеселев, открывает дверь мерса и тащит меня на выход со своей стороны. Скользя по заднему сидению, я напоследок ловлю в лобовое зеркало суровый взгляд Чонгука, приходя к выводу, что он не в самом хорошем расположении духа. Думаю, шутить с ним сегодня мне точно не стоит.
— Тебе надо было сказать мне, куда поедем, — дуюсь я, недовольно оглядывая свою одежду.
— Не волнуйся об этом. — Даже не взглянув, он продолжает вести меня в сторону главного входа. — Музей сегодня не работает. Так что мы будем одни. Не считая охранников.
— Это радует, — облегчённо вздыхаю я.
— Всё же мне удалось узнать тебя как личность, — высмеивает он меня. — Ты немного невротичный парень, верно? В тебе есть надлом, склонность к крайностям и саморазрушению.
— Просто чувствую себя незащищённым, покидая зону комфорта, — откашливаюсь, прочищая образовавшееся неприятное першение в горле. — Но, признаюсь, с тобой это делать вполне приятно.
— Не беспокойся. Твой друг позаботится о том, чтобы ты из этой зоны вышел с фейерверком.
Тэхён выглядит радостным и немного возбуждённым, как малышня, ждущая своей очереди в парке аттракционов. Странно конечно, музей мало походит на место, где можно устроить кураж и получить адреналиновый драйв. Но я доверяю ему, хоть и нутром чую: что-то здесь капитально не так.
Пожилой, но довольно крепкого телосложения, охранник встречает нас со скучающим видом. Учтиво кланяется, и возвращается к изучению газеты. Не знал, что остались люди, читающие бумажную прессу, когда человечество почти полностью перешло на веб. Мне всегда нравился запах газет, журналов и книг. Все книги пахнут. Новые — свежей типографской краской, старые — странно опьяняющим запахом, который витает в библиотеках и букинистических магазинах. Характерный аромат как новых, так и старых печатных изданий обуславливается сотнями летучих органических соединений. Этот запах — он действительно великолепен.
Тэхён не особо ориентируется в помещении, ибо немного мечется и раздумывает, покусывая нижнюю губу. Тянет меня сначала в одну сторону, потом резко передумывает и уже более уверенно тащит в противоположную. По нему видно, что он идёт наугад, но, видимо, у него острая необходимость как можно скорее уединиться со мной хоть где-нибудь. Заключаю, что наша цель здесь — отнюдь не созерцание шедевров.
Мы попадаем в небольшой музейный зал с белыми стенами и практически одинаковыми по размерам картинами. По центру пространства стоят две широкие скамьи, видимо, на случай, если вы устанете стоя предаваться искусству. Тэхён распахивает глаза и тянет губы, находясь, очевидно, под большим впечатлением от увиденного.
— Охуеть! — выплёскивает он. Я отвожу глаза от его лица и смотрю на предмет, повлёкший такой смешанный с удивлением восторг. Теперь вместе с ним в ахуе пребываю и я.
На полотне изображён Иисус в том виде, в котором мы привыкли его видеть на распятье: в терновом венке, набедренной повязке, с раскинутыми руками, скрещёнными ногами и искажённым муками лицом. Он как будто идёт вдоль дорожной разметки, в то время как инспектор оценивает трезвость его походки. Перевожу взгляд на следующую картину. На ней тот же Христос в той же самой позе прыгает в толпу на рок-концерте. А вот он уже на бейсбольном матче в роли продавца хот-догов, и в обеих руках у него по сосиске в тесте. Дальше он среди уличных музыкантов марьячи потряхивает маракасами. Играет в бильярд. Катается на скейте в виде деревянного креста. И, пожалуй, самый комичный вариант — это Христос на ринге рестлеров, летящий с углового столба на своего соперника.
— Чё~ёрт, — протягивает Тэхён, — ты когда-нибудь видел нечто подобное? — Я, открыв рот, просто отрицательно мотаю головой. Двенадцать лет я провёл в католическом приюте. Где ежесекундно восхваляют и чтят Господа. Сомневаюсь, что хоть один человек из там живущих, даже в самом кошмарном сне при температуре 39.5 смог хоть раз узреть подобие схожего с этим творением. Так что я не могу не отметить всей поэтичности этого момента. — Христа никто не видел, но все его рисуют, — он насмешливо приподнимает один уголок рта, и чуть толкает меня локтем в бок.
— Я не исключаю факт его существования, — отмечаю я и отхожу к противоположной стене, где изображена Мария Магдалина, крутящаяся на шесте, а апостолы машут перед ней руками с зажатыми в кулаках купюрами.
— Ты католик? — его вопрос звучит немного растерянно.
— Скорее атеист. Но существует довольно много доказательств, что такой человек действительно мог существовать. Не думаю, что он ходил по воде, воскрешал людей и превращал воду в вино. — Оборачиваюсь и вижу, как Тэхён, оседлав скамью, откинувшись немного назад, слушает меня внимательно. — Просто я стараюсь включать критическое мышление. Глупо верить без каких-либо доказательств в абсурдные, нелепые, противоречащие сами себе истории, доставшиеся нам с тех самых времён, когда люди не обладали элементарными знаниями об устройстве вселенной. С таким же успехом я мог бы верить в греческие мифы. Разве нет?
— Присоединяюсь ко всему вышесказанному, коллега, — поправляет он невидимые очки. Как будто мы два профессора или деятеля искусства, ведущие высокоинтеллектуальную дискуссию. — Я слышал, как Муджин рассказывал о новой коллекции молодого талантливого художника. Непризнанный гений, бросающий вызов закостелому обществу. Настоящая пощёчина общественному вкусу, — мотает он головой, как бы соглашаясь с этим. — Муджин явно принизил его заслугу. Этот чувак не просто дал пощёчину, он буквально пнул всех этих зануд под зад. Если ад существует, этот иконописец непременно туда отправится.
— Даже за один грех человека отправят в ад. Так почему бы не согрешить миллион раз и прийти туда легендой? — замечаю я, напуская на себя умный вид. Тэхён заливается смехом, ещё сильнее откидываясь назад. Резко подскакивает, скидывает с себя пальто, которое падает на вычищенный до зеркального блеска кафель, и встаёт возле картины с Иисусом-рестлером.
— Сфоткай меня. — Обогнув лавку, забираю из его рук протянутый мне телефон.
Он не позирует. Просто стоит. Но фотки всё равно получаются отличные. В этом парне есть что-то, чего я в других никогда не видел. Я задумываюсь, что может и мне стоит сделать пару снимков для инстаграма. В нём, наверное, наберётся фоток пятнадцать от силы. Пару селфи, на одной из которых я с Тэмином, три-четыре с ребятами из борделя, фото закатов, рассветов, бездомных котов — вот и весь мой контент. Хоть эти картины и богохульные с нормальной точки зрения, но, так или иначе, Иисус на них выглядит вполне презентабельно. Не считая, конечно, там, где он держит сосиски. Так что вряд ли снимок, сделанный рукой такого безбожника, как я — лучшая фотка для моих десяти подписчиков.
— Муджин, про которого ты говорил, он твой друг? — интересуюсь, возвращая ему телефон.
— Не совсем так, — он перекидывает ногу через скамью. — Это мой папа-омега.
— Тогда почему ты называешь его по имени? — Я сажусь напротив него, полностью повторяя его позу. Наши колени соприкасаются, и теперь мы сидим друг напротив друга, как настоящие близкие друзья.
— У нас не такая большая разница в возрасте. Муджин забеременел мной в семнадцать. Не слишком ли он молод, чтобы я называл его папа? Я вроде как пытаюсь продлить ему юность, — щурится он и улыбается слегка задумчиво. — Муджин потерял своё имя чересчур рано. Не, он ещё слишком молод и красив…
— Значит, ты похож на него, — вставляю я, и Тэхён смеётся, чуть прикусив губу.
— Наверное, — по лисьи стреляет глазами, с интересом рассматривая моё лицо. Мне немного не по себе. Но не скажу, что неприятно. Кажется, общение с Джином на меня пагубно влияет. — На отца я совсем не похож. Бончжун его копия.
Бончжун — младший брат Тэхёна. Единственный человек из его окружения, о котором он периодически упоминает и, стоит заметить любит. Мальчик-альфа в возрасте семи лет. Тот, на кого семья делает большие ставки. Тэхён никогда не говорил этого, но это по умолчанию понятно. В высшем обществе всё наследуют альфы, а дети-омеги просто должны вступать в выгодные для всех членов семьи браки. Капитал династии должен стремиться по векторному графику, жирной красной стрелкой, не иначе как вверх.
— Мне кажется, в этом есть несправедливость, — продолжает он. — Никто не зовёт его по имени. Теперь к нему обращаются только: муж или папа. Для общества он стал: папа Бончжуна и папа Тэхёна. Разве не ужасно потерять своё имя?
— Ничего с этим не поделать. Может быть, в будущем всё изменится.
— Мда, не мир, блядь, а ёбанная благодать, — вздыхает Тэхён, запрокинув голову. После чего резко возвращает её в прежнее положение, как будто что-то вспомнив. — Насчёт благодати. Кажется, я забыл, для чего мы тут с тобой собрались. Какой же ты болтун. Мёртвого разговоришь.
— Разве не ради этого? — оглядываюсь я по сторонам.
— Я выгляжу как большой фанат всей этой херни? — брякает и быстро вытягивается в лице, сам поражённый сказанным. — Господи, — крестится он неправильно, — прости мне старые грехи и дай сил на новые. — После чего возвращает всё внимание ко мне. — Для того, что я собираюсь тебе предложить, здесь слишком много Бога.
— Как говорил наш отец-настоятель: слишком много Бога не бывает. — Забывшись, я сболтнул лишнего. Его откровения бессознательно пробудили и мои.
— А говорил, что не католик, — приподнимает он одну бровь, смотря на меня с подозрением.
— У меня нет родителей.
— Серьёзно? — протягивает удивлённо. Но не так, как будто я прокажённый, а так, как будто он не ожидал.
— Всё нормально. Они не погибли в автокатастрофе. Не закрыли меня собой, когда в наш дом ворвался Волан-де-Морт. Ничего из этого. От меня отказались сразу после рождения. Не представляю, кем они были. Да если честно, никогда и не стремился узнать. Меня никто не взял, поэтому в шесть лет из детского дома меня перевели в католический приют. Там можно получить неплохое образование, но я всегда был одним из худших в классе. Плохая генетика, наверное, — подмечаю я.
— И как там жилось? — как бы аккуратно интересуется, и я прекрасно понимаю, на что он намекает.
— Меня не хлестали розгами и не насиловали священники, если ты об этом.
— Не буду врать, именно к этому я и клоню.
— Я догадался, — усмехаюсь я. Мне не больно говорить о своём детстве. Оно действительно было неплохим. Я не был жертвой всеобщей травли, не подвергался серьёзным наказаниям. Да, конечно, я ссорился с другими детьми. И пару-тройку раз даже дрался. Да, меня наказывали за проступки. Но не сильнее, чем наказывают детей в обычных семьях, где есть родителями. Так что могу сказать, у меня было самое обычное детство. Ну, разве что Бога в нём было чуть больше.
— Знаешь, я не буду говорить тебе, что может, тебе повезло. Дескать, иногда лучше не иметь семьи, чем иметь такую, как у меня. Это всё чушь собачья.
— Спасибо, что не говоришь этого. — Я тянусь к нему и хлопаю его по плечу. Всё-таки Тэхён действительно отличный парень.
— Ну нет у тебя семьи. Зато у тебя есть такой клёвый друг, как я. И сегодня ты отлично проведёшь с ним время. Атеист, вышедший из католической школы, — щёлкает он языком, хихикает и укоризненно мотает головой. Подхватывает с пола пальто, запускает руку в карман и не с первого раза достаёт оттуда пачку Marlboro. — Да ты прям настоящий мастер адаптации.
— Собираешься тут курить? — Задрав голову, я рассматривая потолок на наличие пожарных извещателей. — Нам влетит.
— Я не первый раз это делаю.
— А камеры?
— Этот музей принадлежит моей семье. Да и вид у неё вполне себе обычной сигареты. — Он крутит перед моим носом на вид действительно обычную сигарету с рыжим фильтром.
— Вид?
— Ну, это не совсем сигарета.
— Это что, наркотики? — почти вскрикиваю я.
— Тихо ты, — хватает меня за коленку и давится смешком, — не кричи.
— Сказал же, твой музей. Значит, всё же риски есть. — шиплю я теперь тихо.
— Нет никаких рисков. Это обычная трава, — закатывает он глаза к потолку. — Кислотной сигаретки мне хватило на всю оставшуюся жизнь. Я бы не стал тебе такое предлагать. И сам бы не решился повторить.
— Что ещё за кислотная сигаретка? — интересуюсь я, продолжая морщить лоб.
— Кислота, — отвечает, как само собой разумеющееся и смотрит на меня, будто я не знаю известную всему человечеству аксиому. — ЛСД, белая молния, промокашка, марка. Неужели ни разу не слышал?
— Про ЛСД слышал.
— Это всё одно и то же. Просто берут жидкость и пропитывают ей бумагу, сахар, ну или тот же табак. Да, собственно, во всё что угодно можно накапать. Например, прямо на кожу. — Берёт меня за руку, переворачивая запястьем вверх, проводя по нему большим пальцем. — Дерьмо то ещё, если честно. Так что откажись, если предложат.
— Да я не особо как-то увлекаюсь наркотой.
— Слушай, я не нарик. Иногда могу покурить травку. Это лучше, чем закидываться викодином, подсесть на него и действительно стать наркоманом.
— Типа какое-то обезболивающее?
— Ну, что-то типа. — Я ещё в машине заметил, что у него болит нога. По всей видимости, он снимает боль подобным образом. Тэхён не просто сломал кость бедра. При переломе серьёзно пострадала медиальная широкая мышца. Её порвало в лоскуты. — Она не всегда болит, но иногда так, будто её зажали в какую-то средневековую машину для пыток. В некоторых странах раковым больным отпускают марихуану по рецепту. Это тебя не вылечит, конечно, но болевые ощущения немного снимет.
— Она вроде как расслабляет?
— Зависит от настроения. Всегда беру в одном проверенном месте. Я бы даже оставил им хвалебный отзыв, будь у них сайт.
— Твои родители знают?
— Не переводи воздух на пустые вопросы, — цокает он. — Муджин знает. Думаю, в молодости он пробовал что-нибудь позабористей безобидной травки. Слушай, я не заставляю тебя. Если у тебя непереносимость или ты ярый противник, — чуть склонив голову, кивает он в понимающе. — Ты как знаешь, но сегодня я себе в этом не откажу. Так что выбор за тобой. — Я забираю у него сигарету двумя пальцами.
— Мне доводилось курить траву. Так что с переносимостью вроде всё нормально.
— Слава богу, — облегчённо выдыхает он и косится в сторону Иисуса в компании марьячи. — Может, нам всё же сменить зал?
— Не, — поглядываю я в сторону Магдалины, — позже я планирую сделать пару фоток.
Мы лежим на довольно широкой скамье вальтом, так что, прижавшись друг к другу, вполне неплохо помещаемся. Он всего сантиметров на пять выше меня, но мне всегда кажется не меньше, чем на десять.
— Ты веришь в жизнь после смерти? — откашливаясь спрашивает он, передавая мне уже наполовину выкуренный нами косяк. — Мне как-то неохота умирать. Когда я попробовал кислоту, то словил такой мощный бэд-трип, что думал, точно откинусь.
—
Всякая плоть, как одежда, ветшает, ибо от века определение: смертью умрёшь. Как зеленеющие листья на густом дереве, одни спадают, а другие вырастают. Так и род от плоти и крови: один умирает, а другой рождается. Всякая вещь, подверженная тлению, исчезает, и сделавший её умирает с нею, — цитирую я святое писание. Забираю косяк, чуть прикрываю глаза и делаю затяжку, наблюдая, как бумага загорается красным, а после чернеет между пальцами. Курение — тоже своего рода искусство. В этом контакте между человеком и сигаретой есть что-то интимное. Даже какая-то лёгкая эротика. — Не думай об этом. Мы уже медленно умираем, если так подумать.
— Ах ты ж чёрт, мои соболезнования.
— Звучит жутковато, согласен.
Я чувствую, как его лёгкие наполняются, точно воздушный шар. Он крепко сжимает губы, сдерживает воздух, после чего резко прыскает смехом. Небольшое количество слюны, находящееся у него во рту, с брызгами летит вверх. Как по цепной цепочке я заражаюсь его хохотом, и вот мы вместе начинаем ржать. Прижимаю ладонь к горлу, в попытке унять першение, левой рукой упираюсь в кафельный пол, чтобы не свалиться. Наркотик вызывает у меня чувство полнейшей эйфории, но не затуманивает разум. Разве что чуть-чуть.
— Мне кажется, я бы сейчас реку выпил, — озвучиваю мысли вслух.
— В фойе точно должен быть кулер. Прости, надо было позаботиться заранее.
— Ты был так перевозбуждён…
— А любовь? — ни с того ни с сего перебивает он, словно боится, что забудет задать этот вопрос. — Ты веришь в любовь?
— Когда ты накуренный, то выбираешь странные темы.
— Ницше сказал:
есть два пути избавить вас от страданий: быстрая смерть и продолжительная любовь.
— Глубокая мысль. Но сейчас я не совсем в состоянии её переварить. Но думаю, Ницше не мог сказать херни. Давай просто поверим ему на слово.
— Я скоро выйду замуж. — Мне кажется, я услышал треск в его голосе. Повисает долгая пауза, в которой сказано больше, чем можно описать в толстой книге.
Мы так здорово проводили время, что я совсем забыл об этом. А ведь если подумать, наше знакомство началось именно с этого. Тэхён выбирал нижнее бельё для супружеских утех. Мне кажется, это было настолько давно, что я едва могу вспомнить тот день.
— Мои поздравления, — говорю я.
— Не бери в голову поздравления. Лучше приходи на мою свадьбу.
— Прости, Тэхён. Ничего личного, но…
— Я один там не вынесу. — В его голосе молчаливая мольба и отчаяние. — Мы знакомы совсем недавно, но ты для меня стал настоящим другом. Боюсь, потом не решусь. Не лучше ли попросить, пока у меня хватает наглости? — усмехается он так печально, что у меня щемит в груди.
— Ты любишь его?
— Если любовь ясна, то это не любовь, а сделка. Я люблю его, но это не та любовь, понимаешь?
— Не очень.
— Сколько себя помню, я всегда знал, что мы поженимся. Наши родители так решили. С того самого момента, как моё ещё не сформировавшееся в животе Муджина тело только-только начинало приобретать человеческую форму. Я рос как выгодная партия. Как инструмент слияния двух семей.
— А твой жених? Любит?
— Мы выросли вместе. Я всегда бежал к нему, если попадал в переделки, а он, как настоящий старший брат, всегда прикрывал меня. Но потом я всё испортил. — Он замолкает и явно перебирает в памяти какие-то неприятные воспоминания.
— Расскажешь? — В последнее время я стал чересчур любопытен. Хотя раньше этим не страдал. Наверное, это случилось после того разговора с Джином, когда я узнал о своём друге то, что люди предпочитают не трепать по всем углам. У каждого есть такие моменты в жизни: безобразное прошлое, нелицеприятные истории, постыдные поступки, некрасивые случаи, о которых не хочется вспоминать даже наедине с самим собой.
— Мне было пятнадцать, когда у меня началась первая течка. Я сказал только Муджину, но, спустившись к ужину, понял, что и отец уже в курсе. Муждин всегда ему всё передаёт. Обитает подле него, точно тень. Настоящий пример супружества. — Делает небольшой перерыв, доставая остальные воспоминания. — Первый год ещё ничего, потом блокаторы меньше помогают. Ну, ты знаешь. — Я молча киваю в согласии, словно он может меня видеть.
— Тогда твой жених предложил тебе, — немного мнусь я, — провести течку?
— Вообще-то я сам к нему пришёл. Мы бы всё равно сделали это когда-нибудь, так зачем откладывать в долгий ящик, когда мне действительно нужно. Так я думал. С тех пор он составлял мне компанию. Но в свой гон никогда не приходил, предпочитая проводить его с другими омегами. Я не ревновал, но потом… — он сглатывает ком, и его шея дёргается. — Он влюбился.
— И тогда ты понял, что любишь его? — Моя личная история неразделённой любви привела меня к сентиментальным переживаниям чужих, похожих грустных историй.
— Нет, — смеётся Тэхён, а я хмурю брови. — Скорее просто испугался. Испугался, что потеряю друга и останусь совсем один. Ну и зависть, конечно. Чем больше он увлекался той девчонкой, тем больше я завидовал. У него появился любимый человек. А у меня? Нихрена у меня не было. Я был так зол. На него, родителей, да на весь мир. Ты понимаешь?
— Кажется, да.
— Тогда я разболтал Муджину и, как ты, думаю, уже догадался, прекрасно осознавал, что делаю. Он точно донесёт отцу, а тот, в свою очередь, сделает всё, чтобы уничтожить чужую любовь. Я предал своего друга, старшего брата, человека, которого скоро назову мужем. Человека, который больше никогда не сможет мне доверять.
— Неужели ничего нельзя исправить? — с надеждой спрашиваю я.
— Я разочаровал его. Юнги никогда не забудет этого. В тот день я положил конец не только нашей дружбе, я уничтожил то, что люди из нашего общества не могут купить даже за деньги — истинную любовь.
У меня закладывает уши, а мир становится немного размытым. Волосы на затылке приподнимаются, словно по ним пробежали электрические волны. По пересохшему горлу скребётся ужас, и я готовлюсь задать вопрос, ответ на который может меня прикончить:
— Ты говоришь о сыне министра? Наследнике MinGroup? — Я просто не могу поверить в услышанное. Наверное, я обкурился и у меня слуховые галлюцинации. Видимо, из-за моего помешательсьва на Юнги, мне всюду слышится его имя.
— М~, — мычит он, — Мин Юнги. Мой будущий муж.
Вспышка. Взрыв настоящей бомбы. Сердце подпрыгивает в груди, как будто он кинул в меня гранату. По телу разносится жар. В одночасье обе мои вселенные схлопываются, распадаясь на атомы, расщепляясь на кварки. Меня прошибает насквозь. Не знаю, что чувствуют люди при огнестреле. Думаю, что-то схожее с этим. Вот он — мой персональный Армагеддон.
— Извини, — почти шёпотом бормочу я, — мне нужно идти. — Накатывает тошнота, и я почти уверен, что если поднимусь, встану на ноги, то меня непременно вырвет.
Он чуть приподнимается и смотрит на меня с волнением. Берёт мою руку, и я ощущаю, какая она ледяная на контрасте с его тёплой ладонью. У него встревоженный голос. На расплывающимся перед моими глазами лице некое подобие зарождающейся паники. На меня надвигается паническая атака: в груди всё сжимается, лицо начинает пылать, кожа по всему телу чесаться. Сердце грохочет, готовое разорваться, а в лёгкие словно налили цемент. Чудно! Кажется, моя душа разрывается на части.
Не представляю, как я оказался в машине. Мы переместились туда, как по щелчку пальцев. Тэхён сидит рядом и трясётся надо мной, как озабоченная своим ребёнком мамаша.
— Что с ним? — Уставший голос Чонгука возвращает меня в реальность.
Мне кажется, я застрял в кошмарном сне. Бегаю в лабиринте. Пытаюсь отыскать выход, которого с самого начала там не было. Перед глазами проносится процессия несвязных изображений, и все недостающие пазлы медленно двигаются, складываясь в одну незаконченную картинку.
— У него бэд-трип. Ты точно брал в том же месте? — голос Тэхёна громыхает на весь салон. — Вези нас в больницу.
— Никаких больниц. Это обычная марихуана. Какой, к чёрту, бэд-трип?
— Это любезная часть твоей работы. Делать так, как я говорю.
— Хотите попасть во все утренние заголовки?
— Ты что, сейчас лекции мне читаешь?
— Хватит, — обессиленный, я вмешиваюсь в их ругань, — просто отвезите меня домой.
— Здравое решение. Хоть один из вас в адеквате, — доносится со стороны водительского кресла. Я прикрываю глаза, и машина резко срывается с места. Перед глазами смазанными пятнами проносится здания. Тэхён продолжает пререкания с Чонгуком, но я не слышу их.
До шести лет я рос в обычном детском доме. Это был самый обычный дом для сирот, большинство детей которых были отказники, как я. Нам всегда не хватало игрушек, их постоянно кто-то ломал. Единственная вещь, к которой относились бережно, был японский видеомагнитофон с одной коробкой кассет в придачу. Вся эта небольшая видеоколлекция была засмотренна нами настолько, что я выучил наизусть каждую реплику в каждом фильме. Мы часто мотали эти кассеты на особо любимые сцены или на те, что вызывали у нас спор. В этот момент всё происходящее с рябью крутилось в обратном направлении. Мы пристально пялились в экран, пока кто-то не выкрикивал:
стоп!
— У меня скоро свадьба… я весь на иголках…
Ни единого слова о его семье, положении в обществе или женихе…
Юнги тоже когда-нибудь женится…
Токсичная зависть к человеку, с которым я даже не знаком…
Будущая пара Юнги… тот, кого я уже заочно ненавижу…
— Со дня на день же начнётся…
…Твой запах абсолютно точно входит в мой топ три…
— У меня течка…
— Я вам что, банк спермы?..
— Думает, мы все идиоты… Хатико, блядь…
—…что заставил ждать…
— Было много дел…
— Ты ведь умный, Чимин…
— Прости…
Достаю из кармана телефон и трясущимися пальцами открываю то самое сообщение, которое, уверен, добьёт меня ногами.
20 января. 02:13. Тэхён:
Привет. Спишь?
У меня течка началась на три дня раньше.
Бля, ненавижу её.
Давай перенесём встречу?
20 января. 02:20. Тэхён:
Там снегопад. Ты видел?
(Вложение: 1 фото)
— Почему мы остановились? Эй! — кричит Тэхён. — Почему ты остановил машину?
— Пусть здесь выходит.
— Какого хера? Ты, блин! — Кулак пролетает возле меня и бьёт в кожаную спинку водительского кресла, как в боксёрскую грушу.
— Не хочу показаться невежливым, — встреваю я между ними, — но мне пора. — Кнопка блокировки замка щёлкает, я дёргаю ручку и выбираюсь наружу, оставляя звенящего Тэхёна с охранником.
Иду быстро вдоль небольшого переулка, отлично понимая, где нахожусь. Перейти одну улицу, и я буду дома. Теперь я знаю, какие это были неотложные дела. Значит, он предпочёл своего жениха, а не проститутку из борделя. Он выбрал его. Блядь! Внутри бьёт ключом бесконтрольная ревность, накрывающая, точно цунами.
Завернув за угол, я срываюсь на бег. Оборачиваюсь и вижу, что меня никто не преследует. Боль, разочарование, обида жгучими толчками колеблют душу, разрывая её глубокими бороздами, рвёт, точно землетрясение, почву, навсегда отдаляя от когда-то особенных в моей жизни людей.
Сердце грохочет в груди, скачет на шестой скорости. Ноги горят огнём, икроножные мышцы жжёт, как бывает, когда бежишь в гору. Лёгкие пылают и болят, будто их проткнули стальным клинком. Надо остановиться и восстановить дыхание, иначе я просто сгорю. Я сплошная бомба замедленного действия, готовая вот-вот взорваться.
Подлетаю к стене соседнего с нашим зданием. Голова кружится. Ноги подкашиваются. С огромным трудом мне удаётся сохранить равновесие. В отчаянии я колочу по стене кулаками, снова и снова бью по кирпичам. Достаю телефон и кидаю Тэхёна в чёрный список. Самое жестокое — это бросить человека, ничего ему не объяснив. Оставить его с кучей вопросов в голове, на которые только ты можешь дать ответы. Мне не понаслышке известно, каково оказаться в этой шкуре.
Минуту спустя, когда мне удаётся совладать с нервами и мышцами, я подхожу к главному входу: вывеска над моей головой жужжит, мигает и загорается неоновым светом, озаряя улицу, точно маяк. От слёз мир становится расплывчатым по краям, и я чувствую, как оседаю на лестницу. Перед глазами чернеет, мелькают вспышки, рассыпаясь на разноцветные звёзды. Забавно, а ведь Тэхён не соврал. Он действительно устроил мне фейерверк. От комичности ситуации у меня начинается истерический, неприсущий здоровому человеку хохот.
Всё полыхнуло.
Не будет никаких счастливых концовок. Зло сотворено.
Будет сотворено.
***
Однажды ночью юный ученик проснулся в слезах.
Наставнику это показалось странным, и он спросил его:
— Тебе приснился кошмар?
— Нет, учитель.
— Это был грустный сон?
— Нет, — ответил ученик. — Это был сладкий сон.
— Тогда почему ты так горько плачешь?
Ученик утёр слёзы и тихим голосом ответил:
— Потому что сон, который я видел, никогда не сбудется.
