雌犬СУЧКА

                    Я заснул заболевающим, а проснулся больным. Теперь я точно мертвец в могиле. Смерть существует только для живых. Мёртвые не знают, что они мертвы. Может я в аду? Ада я не боюсь. Тот же рай, только для плохих. Широкая ладонь ведёт по моему бедру, касания уверенные, нежные, но при этом я всё равно чувствую жуткий дискомфорт. Реальность присутствует, вот только пошевелиться не выходит. По мне несётся панический страх, ощущение полной беспомощности и парализованности, я не могу ничего сказать, попросить о помощи — это безумно страшно. В страхе есть что-то трагичное. Вся природа реагирует одинаково: телёнок, которого ведут на убой, птица, загнанная в угол. Вы когда-нибудь пытались поймать птицу? Эти суетливые, бессмысленные движения, попытки сбежать. Самое жуткое, что они знакомы каждому из нас. Как странно думать, что птица не испытывает те же чувства, какие испытывали бы мы, окажись на еë месте. Мы знаем, что животное не выживет, потому что оно в нашей власти. Отчаяние как апофеоз страха — вот что трагично в смерти, и больше ничего.       В первую очередь надо попытаться успокоиться, тогда страх ослабнет, чем он сильнее, тем дольше этот эпизод будет мучить меня. Второе — необходимо вернуть власть над телом. Я всегда начинаю с пальцев рук. Как только удастся пошевелить ими, сработает цепная реакция, по мне будто пройдёт электрический разряд, и все остальные части тела одна за другой придут в движение. Это похоже на сцену из чёрно-белого фильма, где Доктор Франкенштейн оживляет своё чудовище. Меня всегда пугает, что я останусь таким навсегда. Как с синдромом «запертого человека» — когда ты полностью парализован с головы до ног. Исключением является то, что ты можешь немного вращать глазами. При этом мозг и когнитивные способности работают нормально. По сути, человек «заживо погребён» в своём собственном теле, не имея возможности двигаться и разговаривать, прибывает в бодрствующей коме. Теперь ты — огромная, страшная, неуклюжая кукла, лишённая всех красок и проявлений жизни. Главный плюс мертвецов в том, что они хотя бы биоразлагаемые.       Всё вокруг погружено в темноту, и лишь искусственный белый свет уличного фонаря за окном даёт мне возможность разглядеть силуэт моего друга. Темнота вокруг как будто начинает светлеть, чернильные пятна страха растворяться. Я словно призвал его. Джин — солнце, вдруг вышедшее из-за туч. Он держит руки в карманах спортивных брюк, плечи расслаблены, а лицо ничего не выражает. Мне хочется окликнуть его, открыть рот, произнести имя. Внутри я кричу, тянусь к нему. Необходимо сделать хоть что-то, шевельнуть какой-нибудь частью тела, издать звук. Спустя время, не знаю сколько обычно пребываю в этом состоянии, невероятным усилием воли мне удаётся сжать пальцы.       — Джин. — От него никакой реакции. — Хён. — Он оборачивается ко мне и внимательно всматривается, словно не понимает действительно ли уловил признаки жизни.       — Чимин, ты очнулся? — В два шага сокращает перед нами расстояние, и его ладонь ложится на мою руку, что вырывает меня из уже ставшего привычным состоянием абсолютного одиночества. Наверное, это чувство убило больше людей, чем СПИД. Джин тянется лампе стоящей на прикроватной тумбе, щелчок, и комнату обволакивает тусклый тёплый свет.       — Где мы? — пару секунд я просто моргаю, привыкая к освещению. Интерьер напоминает больничную палату. Физически я чувствую себя слабым и разбитым, но куда хуже моя душевная подавленность.       — В больнице. — Его практически чëрные глаза медленно оглядывают моë тело, скользя по белоснежным простыням. Словно я хрупкая ваза, которая разобьётся при неосторожном с ней обращении.       — Как долго?       — Почти сутки.       — Сутки?! — Теперь я уверен в том, что крикнул. Джина от неожиданности немного ведёт назад. — Вези меня домой, — подрываюсь я с койки. Обхватив за плечи, он решительно возвращает меня в прежнее положение.       — Ага, размечтался, — тычет пальцем мне в лоб и мою голову отфутболивает на подушку.       — Всë хорошо, — мне в горло сразу вцепляется вина и не отпускает.       — Ты говоришь: всё хорошо. А я спрашиваю: кому?       Джин имеет полное право злиться, у него на это есть все основания. Единственное, чего я по-настоящему боюсь — разочарования. Хотя больше, чем есть, разочаровать я его уже не могу. У этого чувства тоже существует предел, и в нашей дружбе он достигнут. Когда человек тебе нравится, ты вроде как выдаёшь ему в кредит огромный лимит доверия, и с каждым косяком (а я считаю, случившееся — это косяк), маленький кусочек доверия отваливается, и в результате его не остаётся вовсе.       — Я в порядке, — бурчу себе под нос, — ни к чему тратить деньги.       — Да к хренам деньги! — Он бросил на меня такой взгляд, что, будь это мяч, пробил бы грудную клетку.       — Кай? — озираюсь я, всматриваясь в тёмные углы.       — Даже не напоминай мне об этом рыжем Вельзевуле, — брезгливо морщится. — Мальчик с особыми потребностями. Тут не помешал бы экзорцизм. — Интересное сравнение. Только вот я не верю в демонов, зловещие потусторонние силы и в то, что вне человека существует нечто, способное порождать зло.       — В Ветхом Завете есть события, где Соломон решает потягаться с могущественным демоном Вельзевулом. Иудейский царь сумел выстоять и даже одержать победу в нелёгком сражении.       — Вот именно, — быстро подхватывает за мной. — Мне необходимо быть более мудрым. Ну и я вроде как старше, верно?       — Как забыть, — мои губы растягиваются в улыбке, и я на несколько градусов веселее, чем был.       — Хочешь всё испортить, да? Понимаю. Иногда ты настоящая язва, Чимин. Но я всё равно люблю тебя. Поэтому всё стерплю. — Выдыхает воздух, зачесывая назад слипшуюся чёлку. — Всë никак не могу привыкнуть к этому возрасту. Будто меня вытолкнули. Знаешь, меня больше не беспокоят слова этого паршивца. Он слишком ничтожен, чтобы портить моё праведное настроение. Похоже, с ненавистью ничего не поделать, так что мне нужно нечто большее, чем просто сила воли. Мне нужна цель в жизни. Поэтому я принял решение взять его на поруки. Вложить все свои знания и богатый жизненный опыт в эту пустую голову.       Эти двое напоминают мне враждующих персонажей из мультиков в стиле «Том и Джерри». Одна из фанатских теорий такова: Тому приходится притворяться, что он ненавидит Джерри, чтобы его защитить. Ведь иначе хозяйка Тома заменит его новым котом, который, по правде захочет убить мышонка. Если смотреть внимательно, Том разрешает Джерри вытворять буквально что угодно. Хоть и ведëт себя так, будто раздражён, но в глубине души он просто очень заботится о друге. Не уверен, что создатели детского мультика поставили бы в центр произведения такую разрушительную эмоцию, как желание кого-то убить. Кроме того, нам действительно нередко показывали, как Том ловит Джерри, но отпускает его или даже спасает от других котов.       — Что ж, большинство людей имеют плохие времена, правильно? Воспоминания, которые никогда не могут быть стёрты, независимо от ситуации. Но, по крайней мере, мы можем стирать следы. — Джин хлопает мне по бедру, отходит в темноту комнаты, и на меня приземляется знакомый блокнот. — Не хотел оставлять его там.       — Читал его? — глазами я пытаюсь передать всю степень моего громадного осуждения. Ощущение грязи, брезгливости, отвращения от того, что кто-то незваный вторгся в очень личное интимное пространство.       — Немного. — Забавно, на его лице ни малейшего чувства вины. — Да не смотри так. Когда понял, что это дневник, закрыл, — очевидно врёт и тут же уходит в оправдания. — Пойми меня правильно, Чимин. Ты как из фильма ужасов вылез, — сопровождает эту фразу запугивающим жестом. — Будь это вечеринка в честь Хэллоуина, ты мог бы нарядиться в самого себя и пойти гулять по кладбищу.       — К несчастью, я всё ещё жив.       — По тебе так не скажешь, — снова присаживается на кровать. — Никогда не понимал эту романтизацию смерти. Поэтично описывать еë могут только те, кто никогда не имел с ней дел. Мертвецы обделываются, когда умирают, ты знал? Их душа вырывается из тела вместе со всем содержимым, — чуть морщит нос. — Что такого написано в этом блокноте, из-за чего ты теперь валяешься здесь?       — Даты, — выдавливаю я. Мне знакомо это выражение его лица, когда он ждёт от кого-то объяснений. — У нас с Тэхёном цикл течки совпадает. Расхождение в пару дней. — Джин отводит глаза в сторону, как бы переваривая мои слова. Я откидываюсь спиной на подушку и продолжаю, на выдохе: — Юнги тогда опоздал к началу моей течки, потому что… был с Тэхёном.       — Постой, — в его голос проникает тревога, — то есть ты вел себя как одержимый, слетевший с катушек псих, потому что приревновал юного господина к его же собственному жениху? Правильно я тебя понимаю? — Этот вопрос душит меня. Невообразимо представить, каким дураком я себя сейчас чувствую.       — Да, — признаю я.       — Оу, нет, — стонет он, и мне тоже хочется застонать. — Да я смотрю, ты вообще без башки?       — Сильно не утруждайся. Без твоей помощи достаточно стыдно.       — Чтобы освободиться от боли, ты должен найти её источник. Слова, — тычет пальцем в кожаную обложку, — путь к твоим эмоциям. Память — то сучье место, где находится твой личный ад. Если всё время барахтаться в жалости к самому себе, жизнь станет бесконечным кошмаром. — Я молниеносно вскидываю на него глаза, он смотрит в ответ. Не смотрит даже — простреливает из гарпуна. — Что уставился? Жизнь заебала? Не видишь смысла жить? Да просто живи без смысла. Так даже веселее. У меня тоже была депрессия, но я не сдавался. Радовался и работал над собой.       — Что изменилось?       — Да почти ничего. Теперь у меня есть депрессия и панические атаки. — Он щупает карман, извлекая из него жëлтый Camel. — Бросить курить легко. Я сам бросал раз сто. Никотин, кокаин, амфетамин, героин — ерунда. Самый сильный наркотик — это нежность. Его так просто не купишь за деньги, в отличие от травки или секса. — Раскрывает пачку и, по всей видимости, вспоминает, где находится. — Всего-то небольшой взаимообмен и ты влюбляешься. Ты как собака, Чимин. Если кто-то добр к тебе, навсегда останешься предан ему, отдашь ему всё, — очень ярко подчёркивает последние сказанные слова. Хоть я и понимаю намëк, но во мне всë равно теснятся вопросы. — Мин Юнги, — подсказывает с издёвкой. Только от одного произнесëнного вслух имени меня передёргивает. Как если бы Мин Юнги сам лично в данную секунду стоял у меня за спиной. Блядь, ну как же хочется сменить тему. Вот только Джин не намерен отступать. Это ясно как день. — Плохиши всегда сексуальные ребята, верно?       — Юнги ничего мне не обещал.       — Такого мудака, как он, надо ещё поискать, — зажмурившись, он запрокидывает голову. — Но ты умница, нашёл.       — Не обвиняй его, — мой голос звучит громче, — я сам напридумывал того, чего нет. Здесь нет его вины. — Но Джин только нос воротит.       — Да что ты, — разводит руками, как будто я не понимаю очевидного. — Такой джентльмен, просто не описать. Знаешь, Чимин, а ведь это утомительно — иметь такого глупого друга.       — Это только моя ошибка.       — Ты безнадежен, — недовольно выдыхает, как будто я полный дурак и ничего не понимаю. — Что это вообще такое? Типа «синдром Адели»? — как бы соглашаясь с собой, поджимает подбородок. — Как поступишь, если встретишь на улице бездомную собаку? М? Что сделаешь?       — Наверное, пройду мимо. Я не самый хороший человек. — Джин впивается в меня цепкими зрачками, смотрит так, будто обнаружил во мне ужасное уродство. Сказать, что он разочарован — не сказать вообще ничего. И в наказание он хлещет меня словами.       — Считаешь так поступают плохие люди? Плохие люди по твоему проходят мимо, а хорошие тогда что, подарят несчастному мгновение радости? Не нужно гладить бездомную собаку, которую не собираешься забрать с улицы, ведь она с надеждой будет плестись за тобой до самого дома, а ты захлопнешь перед еë носом дверь. Вот в чëм кроется настоящая жестокость. Все живые существа в этом проклятом мире ищут и собирают эти жалкие крохи тепла. И ради этих моментов забвения перемешанных с ложными надеждами, они готовы бросить всё и нестись хрен знает куда подобно бездомным псам. Этот ублюдок подарил тебе надежду. Мечту. Сон, — выкладывает слова одно за другим. — Если подумать, то даже мудак по отношению к нему звучит слишком вежливо. Да уж, мышка знала, что мышеловка еë убъёт, но так любила сыр, что была готова умереть. Как бы сильно ты не надрывался ради него, нахер ему это сдалось. — Невозможно отмахнуться от его слов, они вонзились в меня иглами. Для тех кто видит жизнь в розовом цвете, очки всегда бьются стёклами внутрь.       — Блестящая речь.       — Ну, в большей степени она всегда такая. Правда, иногда, не исключаю и матовое покрытие. — Я бы хотел, чтобы на этом всё закончилось, вот только Джин уже зацепился крючками за жабры и чётко намерен развивать тему. — Что тебя так в нём привлекает, ума не приложу.       — Сложно объяснить.       — Попробуй, я вроде не тупой.       — Я бы сказал, слишком умный, — в моëм голосе отчётливо слышно недовольство.       — Проститутка — профессия, умная проститутка — это уже трагический талант.       — Когда я встретил Юнги, то подумал: ого, ничего себе, так оказывается, этот мир не сплошной ад. — Лицо Джина кривится, уголки губ ползут вниз. — Сам не до конца понимаю, откуда у него такая власть над моим сердцем, — как бы оправдываюсь я. — Будто из меня тянется невидимая нить.       — Айщ, дерьмо! Можно подумать, мы в какой-то третьесортной мелодраме восьмидесятых. Ну а ты прям главный герой, не меньше. Ещё бы эпичную музыку на фон поставить. Надеюсь, не начнёшь загонять про соулмейтов, истинность, притяжение душ и прочую хрень?       — Такую поганую жизнь, как у меня, не описывают даже в третьесортной новелле.       — Не скажи. Бордель, проститутки, затраханная жизнью омежка с детскими травмами безответно влюблённый в богатого альфу скотину — тут есть все ингредиенты для хита. — Джин не знает куда деть руки, и это служит сигналом, что он просто чертовски хочет закурить. — Нить значит. Типа пуповины? — Его взгляд становится более пристальным, а по моей спине ползёт колючая паранойя. Вопрос был сформулирован несколько странно. Или мне кажется?       — Похоже на то, — в моём голосе появляется дрожь. Я отворачиваюсь, закрываюсь. Не скажу, что по части соскакивать с неприятных разговоров и давать убедительные отмазки я — мастер.       — Чимин. — От той интонации, с которой он произнёс моё имя, в груди взметнулся страх. Я как обвиняемый на скамье подсудимых, которому вот-вот вынесут неутешительный приговор. — У тебя случайно нет ребёнка? — Голос доносится будто издалека, будто с усмешкой. Стоит ли говорить, как расползается во мне паника, как она вдруг ожила. Для того, кто полжизни убегал от собственного прошлого, этот вопрос прозвучал как фраза из ночного кошмара. Я чувствую себя уязвимым, как никогда.       — Поч-чему ты спрашиваешь? — меня закоротило. Я как компьютер, который постоянно виснет.       — Не знаю. Просто спрашиваю. Всё на свете имеет право родиться. Даже мысль. — Моя паранойя разворачивается в полную силу, и у меня каменеет спина. Потребность сбежать бьет по мне с такой силой, что я отвечаю несколько резче, чем надо.       — Говоришь так, будто это вещь, которая может запросто заваляться на антресоли или закатиться под диван. Нет у меня ребёнка. Думаешь, такое можно скрыть?       — Разумеется можно. Скажу тебе больше, их обычно и скрывают. Детишки живут с дедушками, дядюшками, тётушками, их отправляют в детдом…       — Я бы никогда не отдал ребёнка в детдом. Разве тебе неизвестно, откуда я? И родственников у меня нет. — Господи боже, я в миллиметре от нервного срыва.       — Но будь оно так ты бы сказал мне, верно?       — Верно, — моё горло стискивает гнев, — я бы сказал.       Невозможно подобрать ни одного слова, способного вместить в себя эту великанскую правду. Да, я многое мог бы тебе рассказать: о снах, от которых долгие годы просыпался с осоловевшими глазами, о рвущихся воплях, которые сглатывал, о горе, которое разрасталось до удушья и было до того огромным, что норовило прорваться сквозь кожу. Ведь внутри меня уже не оставалось места, я больше не вмещал его в себе столько. Мы никак не можем изменить события нашего прошлого и повлиять на то, как они будут развиваться в будущем. Потому что изменить те наша решения мы уже не в силах. Не стоит лезть туда, куда тебя не хотят пускать. У каждого человека может быть свой шкаф со скелетами. Просто позвольте им храниться там с миром.       — Поверь, я знаю, уродства в мире хватает. Каждый мальчишка в борделе несёт за собой слезливую историю. Больные родители, иждивенцы, долги, нищенское детство, желание быстрого заработка. Я видел и слышал дохрена всего. Мне кажется, я уже могу легко определить, за чем человек пришёл в этот бизнес. Вот только я никогда не мог понять, как в этот гадюшник занесло тебя. Не подумай, я не снимаю с себя вины, но если задуматься, закрутилось-то ещё до меня. Какая на то была причина? — Джин, как завороженный, не сводит глаз с окна, будто он там увидел призрака и его больше нет со мной в комнате. — Не помню той минуты, когда принял это решение. Раньше я думал, что омегам, торгующими собой, жизнь просто не оставила никакого выбора, но теперь вижу, что это не так. Я мог сказать «да» мог сказать «нет». Никто ни к чему меня не принуждал, ничего не навязывал. Первое время я так ревел, что зажимал рот подушкой. Боялся, что меня услышат, поэтому буквально вжимался в неё лицом, душил себя, задыхался, захлебывался, от чего начинал рыдать ещё сильнее. Сейчас такое уже не случается. Привык наверное. На твоём месте я бы каждый день пытался сбежать из этой грязной канавы. Вместо того, чтобы просиживать штаны в этой дыре, ты можешь прожить эту жизнь на коне, если ты, конечно, из тех, кто один раз живёт.       Всё больше убеждаюсь, какой я невозможный эгоист, чрезмерно заботящийся о собственной заднице. Моя навязчивая сосредоточенность на личных страданиях не даёт мне возможности видеть дальше собственного носа. Никому и никогда не испытать чужую боль, каждому суждена своя. У каждого свой Вьетнам и свои флешбэки. Если бы я взглянул на всë происходящее глазами стороннего рассказчика выглядела бы тогда моя жизнь настолько ужасающей? Я будто угодил в руки неопытного романиста, пишущего плаксивые истории для подростков. Только вот, в отличие от бумажных персонажей, я не бездушный, не бескровный.       — Я должен был влюбиться в тебя, Джин-и, — выскакивает из меня. На что Джин фыркает, полностью избавляясь от своих воспоминаний. Ему плохо удаётся притворяться растерянным, хотя, думаю, он не особо старается.       Безответная любовь — не совсем то, чего каждый из нас желает. В итоге мы влюбляемся в людей, которые нас не любят. Она заставляет нас чувствовать себя особенными, в некотором роде. Почему это так работает? Почему, когда человек, который вам нравится, но слишком легко доступен, это немного отталкивает? Когда у вас есть совершенно пустой календарь, который просто ждет, когда вы заполните каждую ячейку, его время кажется несколько менее ценным, чем если бы вам пришлось ждать возможности, когда они будут свободны. Когда чье-то время и внимание, не говоря уже о привязанности, ограничены, мы склонны хотеть этого внимания всё больше и больше.       — Даже не знаю, на какой инцест это больше бы походило, вертикальный или горизонтальный.       — Но ты сам предлагал! — слегка бью кулаком ему по плечу.       — Что, никогда не видел лицемера? — потешается он надо мной, получая от меня новый удар. — Мало ли что я сказал. Не каждую глупость надо повторять. Возможно, иногда меня посещали мысли довести тебя до оргазма, но тебе до депрессии объективно ближе было.       — Нас обоих жизнь поимела, так почему бы не попробовать? — усмехаюсь я.       — Давай оставаться профи. Секс — это вообще для быдла. Мы разве такие? Настоящая интеллигенция стонет по ночам от тяжёлых душевных мук. Конечно, я не отметаю того, что если ты будешь крутить передо мной голым задом, у меня встанет. Это твердокаменный медицинский факт.       — Всё у тебя сводится к одному. Будто нижняя часть твоего тела вообще никогда не встречалась с моногамией.       — Если вкладывать во всё глубокий смысл и чувствовать вину из-за секса, то не выживешь в этой индустрии.       — Неужели тебе никогда никто по настоящему не нравился?       — Любовь — всего лишь стечение обстоятельств. Просто двое оказываются в нужном месте в нужное время. Так что не стоит ради того, кого любишь, пересекать океан, если он не готов ради тебя пересечь лужу. Любой адекватный человек очень быстро способен понять, что ему ничего не светит в отношениях, и пойдет искать взаимность с другими людьми. Пока ты не привыкнешь к одиночеству, ты никогда не узнаешь, выбираешь ли ты кого-то из-за любви или из-за пустоты внутри.       — Ты меня не задобришь своими красивыми речами, — наигранно надуваю я губы. — Я всё равно воспринимаю это за отказ.       — Иногда ты не получаешь то, что хочешь, потому что заслуживаешь лучшего, — взлохмачивает он мои волосы.       И вновь это гадкое липкое чувство не поддающегося контролю тревожного хаоса. Проскальзывающего и укореняющегося в голове, приживаясь там как метастазы рака, расписывая масштаб ущерба возможной катастрофы.       — Я обязательно найду тебя в следующей жизни, хён.       — Только давай договоримся, что в следующий жизни ты позаботишься обо мне.       — Поклянись, что не умрёшь раньше меня. Иначе я с катушек слечу, наворочу ещё фиг знает чего. Даже думать об этом невыносимо. Так что для общего спокойствия я первый, хорошо?       — Я не слечу, что ли, по твоему? Думаешь, ты единственный сумасшедший? Хотел бы я умереть на твоих руках, а не от какого-нибудь ЗППП.       — Снег пошёл, — замечаю я, как-то неумышленно переводя разговор. Или, может, подсознательно мне хочется закрыть все эти скользкие темы.       — Пошёл он. Весна уже за углом, а там глядишь и твой сезон цветения вишни.       — Что вообще в мире изменилось, пока меня не было? — Мне отчего-то кажется, что этот вопрос может его позабавить.       — Что, я скучен тебе? — цокает Джин, и его губ касается улыбка, но через пару секунд как не бывало. — Да всë по старому. В зоопарке панда родила медвежонка. Политики ведут себя как засранцы. Люди убивают друг друга. Обычная хрень, короче. Вот почему этот мир катится ко всем чертям. Все кругом творят непростительные вещи. Решают что нет смысла меняться. И теперь у нас куча народу, которому не нужно искупление.       — Рождение панды — не обычная хрень. У них невероятно низкая сексуальная активность. В неволе они практически не размножаются.       — Повезло пушистым тварям. С другой стороны, хорошо, что мы не панды — осталась бы без работы. Ну, а в целом ты как?       — В целом я вдребезги.       — Вот и отлично. Разрушь нахрен всё. Преврати в полный беспорядок. Когда возводят новое здание, сперва ведь сносят старое.       — Лишь бы не завалило обломками.       — Из трудностей рождается выносливость. Семя, возросшее на трудной почве, будет намного сильнее. А если добавить к этому мечту, желание и настойчивость, ты прорастешь даже сквозь асфальт, — Джин поднимается, потягивается, разминая уставшее тело. — Человек должен ставить великие цели. Вот я, например, сейчас покурю и отолью одновременно.       Во всех нас заложены семена чем мы станем, но я обнаружил, что у тех, кто шутит при жизни, эти семена покрыты лучшей почвой, навозом высшей пробы.       — Кстати, если ты себе уже напредставлял, как спишь с бездомными на куче коробок, то спешу тебя разочаровать, — приподнимает он бровь. После чего направляется к выходу, бросая через плечо: — Пора бы тебе уже проснуться, Чимин.       — Чем крепче спишь, тем сильнее будят.       — Круто сказано. Запиши.       Я запомню. Запомню, чтобы никогда не забывать.       — Спасибо, хён, — благодаря его, конечно, за гораздо большее. — Ты мой герой.       — Иногда, Чимин-а, надо быть своим собственным героем. Сделай шаг, а дорога появится сама собой. На дорогах, которыми мы идём — демоны, и твои ждут уже слишком долго.       Странно, вот только мне, как раз, иначе кажется. Будто у меня одна дорога — дальше от себя. Самый тяжёлый груз, который мы тащим — это мысли в нашей голове. Но мысль о том, что ты будешь держать меня за руку — утешает. Может, я не показываю тебе, насколько сильно тобой дорожу. Вот только если тебя не станет, если ты исчезнешь, то ничто меня не утешит. Я буду рыдать, как последняя сука, и даже удовольствие от слёз не в силах будет успокоить меня.