Тёплое сердце в холодной груди

Их встреча была неожиданной и малоприятной — наверное, так всегда складывалось в самых типичных лёгких романах издательского дома Яэ. Астролог знала, что перед ней неприятная личность, лжец, эгоист и слишком нахальный человек, а бывший предвестник прекрасно помнил это горделивую девицу, что задирала нос и была всегда уверена в собственной правоте. Он все время смотрел на неё с презрением, а она — с недовольством и раздражением. Они оба стоили друг друга — смотрели на небо, но видели совершенно разное. Астролог видела звезды, а бывший предвестник — огромную ложь. — Здравствуй, недалекий астролог. — Мы знакомы? Её лицо — такое бледное, горделивое, простое, не выражало ничего, кроме неподдельного удивления. Странник лишь хмыкнул — она его не помнила, и это было правильно. Это было к лучшему. Из её памяти стерлись воспоминания их предыдущей встречи. Но лишь одного её взгляда хватило, чтобы понять, что перед ней — одна из самых неприятных личностей Тейвата. Он подсел к ней на лавочку, задорно рассматривая удивленное лицо ведьмы. Она — такая нескладная, слабая, отвратительно хрупкая, сейчас смотрела на него с подозрением, а в глазах, которые напоминали две больших полных луны, плескалось недоверие. Темные волосы блестели в лучах золотого солнца, а тонкие пальчики в обтянутых перчатках сжимали в руке стаканчик с сумерскими сладостями. — Весьма оскорбительно, обращаться к незнакомой девушке, как к «недалекой». Ведьма надула губки и обиженно отвернулась. — Обознался. Ну, и если бы в тебе была хоть капля таланта, ты бы уже поняла, что я хочу убить тебя. Его слова звучали въедливо, холодно, и лишь в темных глазах плескались огоньки задора — да, ему нужен был гнев, гнев этой глупой, сумасбродной, хрупкой девчонки, которая сейчас с такой лёгкостью поедала приторно-сладкое угощение. — Не убьешь. Она звучала уверенно и беззаботно, и он понял, как точно она чувствует каждую его издевку и сарказм. И раздражался от этого ещё больше. Ещё в их прошлую встречу — когда он, ещё Шестой Предвестник, ступал по землям Мондштадта, он искренне поклялся себе найти эту глупую колдунью. Взять её, увезти, спрятать и выпытать все её секреты, которые она может разглядеть в лживом, ненастоящем небе, что было создано руками богов Селестии. Что эта несмышленая девчонка может сказать? Какие осколки прошлого и будущего сможет увидеть в судьбе хрупкого Тейвата? Но сейчас все это в прошлом — его интересовала лишь она, её горделивая натура, что всем видом показывала собственное Я. Парнем двигало любопытство — что эта ведьма может выкинуть, чем она сможет его удивить? Они прошлись по вечернему Сумеру. Он — язвительно шутил, старался задеть, казалось бы, хрупкую гордость недалекого астролога, а она — лишь хихикала и обиженно дула губки, рассматривая нового знакомого с интересом и презрением. Его общество было неприятным, оставляло горький осадок на душе, каждая его фраза — вытравленная сухая трава, что неприятно царапала кожу. Но что-то было среди этих фраз точное, неподдающееся исследованиям и доказательствам, отчего астролог желала узнать, что скрывается за темнотой бездушных глаз. — Как твое имя? Он знал её лицо, помнил её запах, слышал её голос — но до сих пор даже не задавался вопросом об имени этой безобразной красавицы. — Мона Мегистус, великий астролог. И он засмеялся. Да, эта горделивая девчонка, что с таким пафосом, задрав маленький аккуратный носик, произнесла свое имя, вызывала у него лишь неподдельный, живой, раздирающий смех. — Зови меня как хочешь. Она лишь нахмурилась, сжал маленькие кулачки, обиженно хмыкнув. — Кто-то зовет меня Странником. Если тебе по нраву, зови меня как хочешь. — Будешь надоедливой занудой. Она кивнула, делая шаг ближе, словно пытаясь рассмотреть в этих темных, глубоких глазах хоть намек на издевку и ложь. Но ничего не было — просто неподдельный интерес. — Значит, Мона. Он прошептал это, смотря, как хрупкая женская фигура удаляется и растворяется в темноте вечернего Сумеру. В руке — смятая бумажка со криво написанным адресом. «Пиши, как будет время. Ты заносчив и противен. Но твои мысли мне кажутся интересными», — ответила колдунья. И он писал. Долго кусал кончик карандаша, обдумывая, с чего начать. О чем вообще можно писать глупому и недалекому астрологу? И написал о самом простом — погоде в Сумеру, глупых лекциях, которые он посещает по рекомендации Нахиды, трусливых студентах, что изучают небо, глупо тыкаясь, как слепые котята, в разные созвездия. Она отвечала. Писала о надоедливых клиентах, о разнице в расчетах, об изменениях в звездном небе, и, конечно же, о безобразной осенней погоде и холодном ветре Мондштадта. Между ними — целая стопка писем. И все они совершенно разные — о погоде, о небе, о людях. Они ругались, спорили, делились мнениями, и, конечно же, дарили скромные комплименты — все чаще он вспоминал запах холодной воды и бледных цветов, что тянулся за ведьмой, а она, закусив губу, по вечерам вспоминала этот голос — грубый, хрипящий, уставший. Он оказался человеком, пускай и весьма противным, но все-таки очень умным, опытным и грамотным. Поэтому, в очередном письме, мелкими буквами, неуверенно и почти неразборчиво она написала: «Приезжай». А он лишь усмехнулся, думая, как же глупо будет сорваться с места и отправиться в ненавистный Мондштадт ради какой-то девчонки. Но, стоя перед телепортом, он неуверенно мял в руке листок со знакомым адресом, признавая, что он — великий глупец, раз сорвался с места и отправился в ненавистный Мондштадт ради какой-то девчонки. Она встретила его также, как и в их первую встречу — сухо, надменно, горделиво положив руки на боки, рассматривая уставшего от дороги парня. А он лишь хмыкнул в ответ, раздраженно пожав плечами — что взять с глупого астролога? И тихие вечера, что они провели, гуляя по окрестностям Мондштадта, скромные посиделки в библиотеке, выполнение непыльных поручений Гильдии — все это окружало их двоих. И астролог вдруг обнаружила, что за грубостью, резкостью и строгостью темных глаз прячется непонятная, нерастраченная нежность, которая закована в сомнения и страхи. А он понял, что за горделивой ухмылкой этой заносчивой девчонки прячется ранимая и скромная душа, боящаяся ошибок и неточностей. Столь разные люди оказались так близки и, несомненно, похожи. Они иначе смотрели на мир, он — видел лживость даже в самом добром сердце, а она — искру света в гниющей душе. Но то, что оба искали в людях то, чего, казалось бы не найти — было неоспоримой правдой. А однажды он появился на пороге её дома с поблекшим букетом из светяшки, неловко переминаясь с ноги на ногу. И астролог была удивлена — нет, не так, она была напрочь поражена тем, что этот несносный нахал и грубиян может быть отзывчивым и молчаливым, стеснительно пряча смущенное лицо за темными волосами. Он понял, что горделивая красавица, которая всегда надменно посматривала на него, лишь иногда снисходительно одаривая кроткой улыбкой, тоже может стесняться и неловко мяться на месте, словно маленькая девочка. — Это приглашение на свидание? — Называй это как хочешь. Потешь свое самолюбие и дай мне четкий ответ. И она пошла. Боже правый, она могла отказаться — этот грубиян, изо рта которого вечно вылетают различные колкости и замечания, вдруг превратился в весьма учтивого, пусть и все ещё занудного, молодого человека. Но каждое его движение или слово было наполнено неловкостью и незнанием — что за человек он, раз не знает, как нужно говорить комплименты и ухаживать за дамой? Но она видела, как он старался — прикусывал до крови язык, чтобы изо рта не вырвалась очередная грубость. И когда он, стоя на пороге её дома, провожал девушку после долгой прогулки, она, не ожидая сама от себя такого, вдруг притянула его к себе и поцеловала. Грубо, бесцеремонно, страстно — и его холодные руки, что цеплялись за край астрологического платья, притянули её ещё ближе. И ту ночь — звездную, теплую, наполненную ветром свободы — они провели вдвоем, утопая в объятьях и жарких стонах друг друга. Однажды, сидя на утесе, он, приобняв девушку со спины, вдруг неожиданно спросил, озадаченно кладя голову на её плечо. — А что звезды говорят обо мне? — Не знаю, я никогда не смотрела. И она не лгала — её не просили об этом, да и сама астролог вряд ли бы хотела знать о прошлом того, кто так незатейливо сейчас вплетал в её косы маленькие цветочки, с нежностью разделяя волосы на прядки. — А хотела бы? — Если будет запрос. Наверное, так было бы весьма честно — она, горделивый астролог, что сейчас позволяла обнимать себя и целовать в шею, обязана знать, кем он был. И, раскрыв звездную панель под тонкими руками, она вдруг испуганно охнула. — Ты — кукла… Слова её, так неосторожно брошенные на ветер, разлетелись по всему краю, заставляя ночных птиц взмыть в воздух, а уснувший лес судорожно зашелестеть. Она плакала, трясущимися руками обнимая себя — человек, что может грубостью и нежностью растопить закрытое сердце астролога, являлся самым ужасным существом, чью судьбу она прочла. За его спиной — сотни оборванных жизней, поломанных судеб, и свет, что скользил меж огней его созвездий, был наполнен ядом и тоской — предательство и горечь утраты пропитали всё его нутро, отравляя душу. — Твое прошлое — чёрное и жестокое. Ты — бывший предвестник. И вызываешь у меня лишь страх. Но она не стала убегать — в этих темных, зияющий печалью глазах она видела что-то иное, чего никогда не могла разглядеть прежде среди других людей. Неосознанное, необъяснимое и крайне сильное желание — быть частью людей. И это желание боролось со страхом потери — только звезды знают, что пережило это существо, и отчего сейчас его сердце — это лишь огромная дыра, в которой витала концентрированная энергия ярости и любви. — Но твоё будущее — ещё более тёмное пятно. Я чувствую жар и горечь. Впереди — огромная пропасть, но виден свет, за который ты можешь зацепиться. Разве могла астролог оставить его, бросить, словно надоевшую игрушку? Ведь эти глаза — потемневшие от слез и печали, смотрели на неё таким влюбленным взглядом, отчего сердце готово было рассыпаться на тысячи осколков. И она, бесспорно, любила этого грубияна, который сейчас с нежностью вытирал её лицо от горько-соленых слёз. Эта кукла умела любить. Астролог приняла это прошлое. Пускай его и не было в памяти людей, оно существовало. Дать испорченной кукле шанс — подарить жизнь, чтобы наполнить её смыслом. Были ли эти скромные порывы души тем самым светом в его чернеющей от надвигающейся бури судьбе? — Трагедия нашей любви в том, что ты смертная. Его голос звучал ровно и спокойно, а холодные пальцы поглаживали темные, мягкие волосы, что были собраны в два неосторожных хвостика. Девушка лишь хмыкнула, удобнее устраиваясь на коленях бывшего предвестника — так тихо и умиротворённо было лежать вот так на нём, всматриваясь в темнеющее небо. Она прекрасно знала это — он, бывший предвестник, что сторонился общества людей, был строг к себе и остальным, отталкивал всех напускным занудством и угрюмостью, был так открыт и нежен с ней. В груди его нет сердца, и страх смерти для него был не больше, чем детский страх перед темнотой. Бессмысленный и глупый. — Если я умру, я бы хотела, чтобы ты забрал моё сердце. Её голос звучал слишком тихо и печально в тишине уснувшего леса. А парень лишь вздохнул — разве мог он представить, что она, его милая, горделивая, хрупкая и напыщенная Мона, может покинуть его, оставить одного блуждать по этому бессмысленному миру? Страх собственной смерти мерк на фоне страха перед тем, что столь хрупкий человек может покинуть его в любой момент. — Мег. Астролог посмотрела на парня спокойно, но на губах играла кроткая улыбка. — Мона Мегистус — для людей, что ходят узнать свое будущее. Но мое настоящее имя — Мег. И парень, что был ранен столь искренним признанием, вдруг произнес: — Кабукимоно. Имя, данное мне людьми. Я хочу, чтобы ты звала меня так. У них был в руках целый мир — яркий, волнительный, удивительно простой и свободный. И в этом мире не существовало других, только эти двое, что так нелепо путешествовали по Тейвату. Бок о бок, всегда рядом. Она — верная спутница и любимая, что всегда подставит плечо, он — тот, кто первым бросится в бой и оставит все, лишь бы на её хрупком теле не появилось ни одного шрама. Но оба они прекрасно знали — рано или поздно наступит новая война, которая разделит их жизни, расплетет незатейливо связанные судьбы. Когда путешественники, брат и сестра, исполненные злостью и праведным гневом, выступили против богов Селестии, он не сомневался — астролог последует за подругой, встанет на её сторону и будет сражаться. Сражаться до последнего, не отступая ни на шаг. И она знала, что бывший предвестник, обиженный богами, не оставит её и лично разрушит летающее царство, что послало так много бед на его пустую, кукольную голову. По небу разлилось багряное пламя — и оно было так похоже на кровь, что реками стекала по влажной земле, на которой состоялась битва между людьми и богами. И он держал её хрупкое тело на своих руках — израненное, худое и сломленное. Большие, лунные глаза смотрели на него с надеждой, но блеск гас с каждым сделанным вдохом. Легкие не хотели дышать, а кровь астролога крупными каплями стекала на обожжённую траву. — Не надо. Его шепот был совсем не слышен на фоне гремящих взрывов и криков людей, нет, бойцов, которые лишь на собственной вере ринулись в бой с богами, которые взмахом руки могли уничтожить огромное множество людей. — Возьми мое сердце, Кабукимоно. Ты обещал мне. Мне уже не увидеть следующее утро. Я хочу… хочу всегда быть рядом с тобой. Её побледневшие губы еле шевелились, а надломленный, хриплый голос вызывал в его груди огонь чувств — злость, обиду, горечь и ярость. Нет! Разве может эта глупая, надменная девчонка, что горделиво смотрела всегда на него свысока… неужели она может оставить его сейчас? Почему она так не может остаться с ним сейчас? Зачем и для чего нужно было ввязываться в эту бессмысленную войну, где победители были заранее известны? Его жизнь потеряет всякий смысл — как он будет существовать, зная, что никогда больше не услышит этот тихий голос? Он не хотел жить в мире, где нет её взгляда и дыхания. Он не хотел жить в мире, где он бы не мог прикоснуться в белой, атласной коже. Он не желал видеть мир, который потеряет великого астролога. Он бы отдал всё на свете, лишь бы она вновь одарила его надменным и недовольным взглядом. — Прости… И она обмякла, в последний раз сжимая его кукольную руку. Она ушла, тихо и красиво, оставив после себя аромат свежей, холодной воды и цветов. Великий астролог потухла, как очередная звезда на лживом небосводе. Он сидел на берегу Татарасуны — остров, разрушенный войной богов. Но он видел, как вдалеке суетились люди — те немногие выжившие, что освободились от гнета богов. Глаза Бога больше нет — нет ни магии, ни чудес, и мир стал таким… другим. Люди учились жить заново — самостоятельно, без покровительства господ, в чьих руках была сосредоточена огромная сила. И он представил, как мог бы сидеть на этом берегу со своей милой, заносчивой Мегги — ведь она всегда бесилась, когда он, назло, конечно же, обращался к астрологу именно так. И так радостно было видеть на её лице алый румянец от подступающего гнева. Теперь эти кроткие воспоминания таились лишь в его сердце — дорогой и болезненный подарок от этой глупой девчонки. Она была рядом — её сердце, горячее, живое, самое настоящее, человеческое, билось в его кукольной груди, делая бывшего предвестника совершенно смертным перед этим ослабевшим миром. Он мог бы сейчас спрыгнуть со скалы и раствориться в морской пене — но разве может он позволить себе столь неосторожный шаг, когда её любимая, хрупкая и бестолковая любовь оставила ему столь ценный и болезненный подарок? Разве мог он потратить эту жизнь на бесполезные скитания по миру, потратить драгоценную жизнь на саморазрушение, когда в его груди билось сердце, что досталось ему таким кровавым путем? И это сердце болело — тоска и печаль по ушедшей любви разрывали его. Как было просто жить без сердца, и какую тяжелую ношу носил сейчас в своей груди Кабукимоно. На темнеющем небе сверкнули звёзды — он поднял голову, рассматривая, как загораются огни знакомых созвездий. Среди них он видел ещё одно, которое напоминало её улыбку. Созвездие непутевого астролога. Тёплое сердце в холодной груди противно сжалось, но на лице вдруг заиграла ухмылка — она подарила ему свое сердце, чтобы он, бывший предвестник, Странник, человек без имени и титулов, мог прожить человеческую, полную горести и радостей, жизнь. Он принял этот дар — пронесенная сквозь ветра скорбь обернется для него самой светлой и чистой любовью, отпечатываясь воспоминаниями на страницах книг.