где зимуют журавли

      Не получилось.       Петя поднимается без спешки, присущей соревнованиям — здесь торопиться попросту некуда: за музыкой поспевать не надо, дедакшны не ставят, а вот ошибки сами себя не разберут. На боль от ушиба внимания не обращает, заходит снова, попутно анализируя произошедшее и делая попытки понять, чего не хватило для удачного приземления. Час ещё не поздний, вторая половина тренировки началась совсем недавно, но Петя ощущает, что устал сильнее обычного, будто что-то извне давит и ослабляет его, и именно поэтому он не может приземлить лутц — получится ли на него зайти на первенстве города с такими успехами? Едва ли. И он снова заходит, набирая скорость, ведя игру с самим собой: перехитрит тело или нет. Лёд шумно отзывается на его новую попытку — трещит и шаркает, будто поддерживая, наряду с ним подначивают биты случайной музыки, предназначенные для воссоздания ритма; ноги, вроде, слушаются, а вроде и нет — мысль о недостатке физических сил в голове всё крепнет, как каркас дома, который укладывают кирпичик за кирпичиком, густо смазывая цементом, чтобы не оставить шансов на разрушение. Постройка дома завершается, когда Петя, уже находясь в полёте, чувствует, что не докрутит — бортик на опасно близком расстоянии, нужно успеть хоть как-то выехать и при этом не убиться. Спотыкается, задевает лёд рукой — будет синяк на костяшке запястья — и даже так не вывозит, завалившись на вторую руку и только чудом не распластавшись на холодной поверхности; однако вывод сделан — не сумел вовремя набрать положенную скорость — неужели действительно снижены физические показатели? Мысль неприятная и до того чуждая сознанию, что даже про себя её озвучить — настоящая пытка, которой юноша усиленно себя подвергает.       Петя встал, отряхнулся, обхватил голову руками, сильно-сильно жмурясь и внимая холоду, исходящему от намокших ладоней, сконцентрировался — нет, дело не в этом, он просто не успел отдохнуть от учёбы и всё ещё работает в том темпе, где предпочтительнее задержаться ради лучшего результата; нужно переключиться: всего-то осознать смену локации. Самочувствие-то у него ничем не отличается от вчерашнего, а былой ночью у Жени, намертво прижатого к стене, вряд ли повернулся бы язык сказать обратное (если бы у него вообще язык поворачивался — он опять ночевал в комнате Пети, не осилив расстояние в несколько метров, разделяющих их комнаты, развалившись в позе морской звезды и подмяв под себя добрую часть одеяла). Но сомнение, как едкий дым — куда от него не сбегай, а он продолжит настойчиво следовать за тобой, впиваясь в одежду и волосы, путаясь и оседая в них — медленно забивало просторы разума, и вот Петя уже бездумно катается по кругу, покусывая щеку с внутренней стороны и не обращая внимания на других участников тренировки. Психосоматика, не более, — заявляет себе снова и снова, но сам качает головой и с нарастающим рвением думает и думает, что голова начинает гудеть бешено, до дрожи, вот только дум своих разобрать и рассортировать никак не может, будто самой информации нет, а её объем, раздувающий черепную коробку — есть.       Женя сидит на льду, хмурится, одним понурым взглядом давая понять окружающим погруженность в себя, пессимистично глядя сквозь заезженную поверхность, исполосованную беспорядочными линиями, кое-где пересекающимися и образующими углубления, делая рисунок более живым и объёмным — будто таким образом мог разглядеть его строение. С Кубка прошло мало времени — нет ничего странного в том, что риттбергер снова не вышел, будто издеваясь и насмехаясь над ним и его бесконечными усилиями, но в голове что-то щёлкает — только вот непонятно, что конкретно, а ответ как назло прячется и не выходит ни по первому зову, ни по последующим. Женя злится, закипая от пят до самой макушки (волосы на которой, по ощущениям, уже задымились), как вода в котле, и едва не воспламеняясь наяву, сжимает кулаки изо всех сил, не замечая, как интенсивно белеют костяшки на руках и как устрашающе проглядываются синеющие вены, поднимается стремительно и заходит снова, заранее зная, что ничего у него с таким настроем не выйдет — нужно успокоиться, подумать, а уже потом пробовать снова; не злость выкручивает нужное число оборотов и не такого рода упорство способствует качественным выездам. Но всё равно делает, потому что уже решил, что должен это сделать — и пропади всё пропадом, если затея не выгорит — а в голове проносится родным голосом, когда тело само по себе выходит из группировки на втором обороте: ну и дурак, сам всё знаешь, а делаешь в точности наоборот. Снова твёрдо стоя на ногах и пытаясь отдышаться, Женя про себя считает до двадцати, наводя порядок среди мыслей, едва не лопаясь от усилий, и цепляется за одну, мимоходом скользнувшую по сознанию — хорошо, что хотя бы сдвоил, или по травмам соскучился? У других парней в его группе дела идут не настолько тоскливо: они, как минимум, действуют не импульсивно и не заходят на прыжки сломя голову, лишь бы самому себе показать: ну вот! Можешь ведь, так зачем шлангуешь?       До самого перерыва они оба, негласно сговорившись, больше не заходили на эти прыжки, упрощая контент и концентрируясь на других элементах; Женя направил основные усилия на работу над второй оценкой, списав сегодняшние технические промахи на неудачный день — у кого их не было, в конце концов. Но, когда его взгляд невзначай оказывался в стороне Алексея Николаевича, он каждый раз замечал тонкую, едва заметную тень задумчивости, смешанную с тревогой и недовольством — но недовольством, направленным не на ученика. Возможно, конечно, ему только показалось — воспалилось воображение под компрессом из раздумий, но эта мысль сыграла свою роль, заставив парня лишь сильнее копаться в своей голове, искать ответ на вопрос, что же сегодня идёт не так, ломая стабильную траекторию, и почему сложные элементы рассыпаются не хуже, чем сухой песок на пляже в ветреную погоду. Но тренировка минула, а ответа у него не было, как у школьника, забывшего прочитать конспект с прошлого урока перед опросом — так Женя и покинул лёд в задумчивости, не заговорив ни с кем из одногруппников, вяло покусывая губы до тех пор, пока не почувствовал слабый привкус крови, зажмурившись от неприятных ощущений, сетуя на то, что в ближайшем будущем они опухнут в критически повреждённых местах.       Петя с началом перерыва вихрем ринулся прямо в раздевалку, минуя повороты и прохожих столь умело, будто мог предугадать, где ожидается их следующее появление; уже внутри рывком достал сумку и нащупал в ней телефон. Прежде он никогда так не делал, но в этот раз ему захотелось услышать голос, а не смотреть на чёрные пиксельные закорючки, именуемые буквами — он набрал номер, не прикладывая ровным счётом никаких усилий, чтобы вспомнить нужную последовательность цифр. Только поднёс динамик к уху и не смог дослушать даже первый глухой гудок: его прервал голос — слегка удивлённый, сбитый с толку и в некоторой мере притомлённый, но всё же именно тот, который ему было необходимо услышать.       — Что-то случилось? — Женя поудобнее перехватил телефон, чтобы тот ненароком не выскользнул из руки, плотнее сдвинул пальцы. Он ответил мгновенно, потому что в эту же минуту достал телефон из кармана — сам не знал, зачем, просто почувствовал порыв и уступил ему, безропотно повиновался, а там уже на автомате принял входящий. Парень нахмурился, предчувствуя что-то серьёзное, ведь раньше они максимум списывались во время тренировок.       — Нет. — Голос предательски дрогнул, не позволив Пете сказать фразу целиком, пальцы тревожно отстучали короткий ритм на ближайшей поверхности. Мысли змеились, шныряя из угла в угол, но после предыдущей промашки это не помешало парню продолжить. — Нет, с чего ты взял?       — Не знаю, просто, — Женя перестал стоять на месте и прошёлся к скамейке, поправляя волосы, превратившиеся от вполне презентабельной укладки, которая была с завидным усердием возведена утром, в нечто, далеко ушедшее за рамки лёгкого творческого беспорядка, — мы раньше на занятиях не устраивали созвонов.       — Не скучал по моему голосу? — Петя запоздало осмотрелся и сообразил, что тревожился напрасно: он по-прежнему был в помещении в одиночестве, как уличный фонарь в какой-нибудь глуши, так что его шуточка осталась невинной. В ответ прозвучал — хотя он не мог быть уверен, что не додумывает звуки, в которых он испытывает легко объяснимую нужду: желание почувствовать себя в зоне комфорта кричало громче здравого смысла — смущённый смешок. Дальше должно было прозвучать что-то вроде «мы виделись пару часов назад» или «наслушался ночью — хватит с излишком до следующей недели» — словом, фирменные взаимные издёвки с добродушной окраской, но вместо этого последовала минутная тишина, своими ледяными пальцами бесцеремонно пронявшая его спину. — Ты в порядке? Я имею в виду, нормально себя чувствуешь? — Петя сглотнул ком в горле, глазами бегая от стены до стены, будто говорил с человеком в метре от себя и жутко нервничал, как мальчишка на первом свидании. Женя молчал, но через динамик доносилось его дыхание: в этом преимущество звонка перед перепиской — не сбежит от разговора, чтобы поразмышлять над ответом пару часов и преподнести его в паре с оправданием о занятости.       — Нормально, — Женя старался звучать ровно и не выдавать того, как его всколыхнул этот вопрос своим точным попаданием в животрепещущую тему, — почему спрашиваешь? Ты сам в порядке? — Переводит тему в обратную сторону, как бы возвращая мяч подающему, чтобы сбежать от подробностей, и не может сам себе сказать, почему или для каких целей соврал. До окончания перерыва ещё много времени, как он замечает про себя, смотря на циферблат часов и отслеживая каждую секунду, отмеренную самой тонкой и длинной стрелкой, несущейся впереди остальных и не ведающей преград на своём цикличном пути, и ему совсем не нравится, как Петя тянет, как говорит и как спрашивает — точно о чём-то переживает, но не может начать беседу со своих проблем.       — В полном, — Петя прежде, чем дать ответ, беззвучно выдохнул и встрепенулся, параллельно безуспешно пытаясь понять, зачем настолько бесстыдно солгал. — Ты ведь говорил, что мы заболеем, я и хотел убедиться, что ты ошибся. Ошибся ведь? — спросил он один и тот же вопрос в разной форме и стал вслушиваться в голос, льющийся из уст совсем в другом месте, посматривая в сторону двери с деловитым напряжением — в случае чего сделает вид, что у него серьёзный разговор, не имеющий отношения к отрезку из личной жизни. Женя молчал и, кажется, задержал дыхание — прямо как он сам — потому что с другого конца не доносилось ни малейшего звука, ни хрипотцы, как бы Петя ни напрягал слух. Только тишина, возведённая в абсолют, которая обычно и доводит мучеников любви до сумасшествия.       — Убедил-убедил, я ошибся, — Женя вытянул улыбку, несмотря на то, что её очертания до собеседника не долетят, но ему так проще изображать повседневное спокойствие: не только голосом, но и видом — быть может, и Петя сможет его уловить и перестанет задавать все эти каверзные вопросы.       — Просто хотел меня обломать, получается, — сказал уже тише, вытянув шею во всю длину, чтобы комната целиком и полностью была под его контролем, лишившись возможности скрыть от него незваных гостей. Женин звонкий смех успокаивал — у самого Пети ощутимо отлегло от сердца, растаяла тревожная пелена, и спали оковы беспочвенных страхов, а глубоко внутри затрепетал и разбушевался огонёк, жаждущий выйти за рамки тела и согреть своим теплом того, кто был причиной его существования.       — Иногда ты такую чушь несёшь, Петь. — Но от этой чуши становится легче — остаётся на задворках сознания окончание фразы и растворяется в глубине, подхваченное потоком переливчатого смеха.       Их общие ликование и гордость за удачу, которой они обладают в неиссякаемом количестве, увы, длились недолго — уже к вечеру, когда пушистые хлопья снега крупными массами ниспадали с небес, превращая город в сплошное белое пятно, возвращаясь в свою двушку, парни чувствовали себя отвратительно и, как по команде данной им одновременно одной безликой и безымянной личностью, свернули на путь в родительские дома — на всякий случай, рассудив, что будет лучше лишний раз перестраховаться. Не прошло и получаса с их приезда — оба лежали навзничь по своим постелям, опаляя жаром своих тел ещё недавно прохладные поверхности тканей, принимая ассорти из таблеток, совмещённое с лечебными травами, горячим чаем и другими чудодейственными добавками, кутаясь в тёплые одеяла до самого носа и смея мечтать только о том, чтобы отпустила хотя бы боль, давящая на голову, сжимающая её вместе со всем, что находилось внутри. О первенстве города можно забыть, — с благодарностью принимая из рук матери огромную кружку горячего чая с лимоном и мёдом, подумал Женя, и это была последняя мысль о спорте в этот зимний вечер, отнюдь не отличавшийся лирическим романтизмом, а после его мыслительный процесс не заходил дальше своего состояния, в основном пребывая отрешённым в полудрёме. Погружаясь в сон более глубокий, Женя, всё также лёжа с закрытыми глазами и не имея сил для того, чтобы поправить на голове мокрую холодную тряпку, которая давно переняла и разделила жар, исходящий от его лба, оставив от былого холода только название — успел расслышать последнюю мысль, в которой теплилась надежда на более крепкий иммунитет Пети. В комнате погас свет.       Петя, ворочаясь по простыне, комкая и собирая её, то укрываясь, то, наоборот, смахивая одеяло до самых щиколоток, ни о каких первенствах даже не вспомнил — тело ломило страшно, будто болезнь обрела облик в лице палача, сурово и безразлично выбирающего своей жертве наиболее болезненные пытки, и все мысли двигались только в сторону надежд увидеть утром хотя бы число тридцать семь. На прикроватной тумбочке давно остыл чай с осевшим и распластавшимся на дне комочком мёда — был бы рядом Женя, заставил бы выпить эту обжигающую смесь прямиком из ада сразу, но, возможно, он и сам тяготился тем же состоянием, Петя не знал, потому что выключил звук, прежде чем предпринять первую попытку уснуть. Или же он сейчас сидел в его комнате и строчил, сбившись со счёта, сообщение за сообщением, возмущаясь — вероятно, даже вслух — отсутствию хотя бы кратенького ответа о положении дел; они не отслеживают поминутно, кто из них куда ходит и в котором часу возвращается, но сегодня их планы предусматривали возвращение в съёмную квартиру, поэтому и нарушение таковых без видимых причин могло вызвать в душе смуту и беспокойство. Петя подтянулся ближе к подушкам, чтобы принять сидячее положение, потянулся ослабевшей рукой к кружке и, предварительно с особой тщательностью размешав осадок, выпил всё, что в ней было, жмурясь от расходящейся в горле кислинки, смягчаемой лёгкой сладкой ноткой более нежной консистенции, больше похожей на лечебную. Зайдясь кашлем в последний раз за этот день, он смог, наконец, уснуть прерывистым, тревожным сном.       Утром дела обстояли нисколько не лучше — кашель только усиливался, свободно дышать через нос оказалось выше сил парней, а температура то падала, то поднималась, устраивая американские горки, но при этом не поднимаясь достаточно высоко, чтобы появилась необходимость выпить жаропонижающие. От резких движений темнело в глазах, и сбивался ориентир в пространстве, а тело бесконечно ныло, даже если находилось в абсолютно недвижимой позе, но Петя пересилил себя и прошёл через эти препятствия дважды: сначала ему пришлось найти телефон и поставить на зарядку, увидев критически низкие проценты в правом верхнем углу экрана, а потом повторить первую цепочку действий, чтобы забрать телефон и лишь после этого остепениться, устроившись комфортным образом, максимально возможным в заданных условиях. Приминая головой подушку под нужным углом и расправляя плечи, он просматривал набравшиеся за ночь и утро — проспал он до самого обеда, пока солнце не начало светить прямыми лучами в окно его комнаты — уведомления, среди которых были и сообщения от Жени — причём все они датировались сегодняшним днём. Бегло просмотрев остальное, в основном пропуская слова и буквы, определяя без промедлений, что сейчас важно, а что значения не имеет, Петя открыл заветный диалог, поглощая предложения одно за другим, как насыщаются водой люди, испытавшие многодневную жажду, он испытал смесь облегчения и разочарования: однозначно дышалось легче, зная, что Женя прошлой ночью не извёл себя переживаниями, но вот причина, которая скрывалась за таким поведением, заставила парня поджать губы, состроив сочувственное выражение лица. Солнце протиснуло свой грубый и неотёсанный луч, приземлив его широкой полосой на экране телефона, ярко отражаясь от него пряма в глаза владельца — Петя недовольно поморщился, сползая ниже, чтобы не чувствовать дискомфорт — лишь проделав это, он начал строчить ответ: «Ты, возможно, оказался прав, признаю. Только без нравоучений. Ты уже проснулся?»       Женя проснулся давным-давно, первым делом кинувшись к телефону, чтобы предупредить Петю, что какое-то время он будет ночевать дома, пока не вылечится — лучше поздно, чем никогда. Повезло, что вчера он оставил телефон в пределах досягаемости для человека, у которого каждое движение вызывает ноющую боль во всём теле и распространяет жар по каждой его клеточке. Он успел испытать удивление, не увидев ни одного сообщения от парня ни в одной из соцсетей, к тому же, в его профиле значилось довольно давнее время последнего появления в сети — неужели вчера что-то случилось по пути домой? Он старался не рассматривать и вообще не замечать вариант, что иммунитет Пети дал сбой и обеспечил ему постельный режим на ближайшую неделю, расщедрившись на одну тренировку и позволив удовлетвориться иллюзией, что проблема обошла его стороной.       К сожалению, уже через пару часов, когда Женя запивал плановую порцию очередных лекарств, горько размышляя о том, сколько продлится такой тошнотворный распорядок жизни, подтвердилась именно та версия, на которую он ставил меньше всего исключительно из личных предпочтений, а не из логических соображений. Вчера, когда он вернулся, шатаясь из стороны в сторону на манер маятника или детских качелей на цепях, претерпевших всевозможные модификации от неугомонных рук дворовых детишек, ответственность за сообщение тренеру взяла на себя его мама, подгонявшая самого Женю быстрее принять горизонтальное положение и наказавшая ему не думать ни о чём, кроме своего состояния. И теперь, когда тяжёлая, полная мучений и кажущаяся безграничной по длительности своей ночь оказалась позади, Женя спокойно уделял все подвластные ресурсы Пете, без спешки, но не без волнения отвечая на его сообщение пальцами, ощутимо ослабевшими от борьбы, коей был охвачен его организм. «Куда я денусь? Голова раскалывается так, словно находится между молотом и наковальней. Даже комментировать не стану твоё упрямство — не переживай. На тренировке ты правда был в порядке?»       Петя замялся, помассировал висок указательным и средним пальцами — со стороны может показаться, что упомянутая боль передалась ему по сети, однако он на самом деле обдумывал своё положение и то, как из него выпутываться, чтобы не подцепить при первой же попытке ещё какую-нибудь сеть. Сказать, что он «правда был в порядке» — значит врать дальше, а вереница лжи, подвязанной одна вслед за другой, ничем хорошим не кончится, но и вариант признать уже высказанную ложь выглядит не менее отталкивающим — как ни крути, а доверие так и так может оказаться под ударом и надломиться — легонько, но не стоит забывать, что все крупные трещины начинаются с царапин. Однако положение можно смягчить, если будет причина, которая и побудила его соврать — вот только какая это причина? «Вообще, нет, не совсем»       Отправив это сообщение, он помедлил пару секунд, прежде чем продолжить. «Я не понял, что конкретно не так, поэтому сразу не сказал — зачем тебя грузить почём зря»       Женя прикусил щеку с внутренней стороны, жалея, что не сообразил сознаться в собственной лжи первым: может, он в глубине души надеялся, что его пронесёт, что тема затронута не будет. В голове ощутимо защемило от наступившего напряжения, вызванного работой мозга сверх нынешней планки, но Женя рассуждений не прервал: если уж Петя признал за собой маленькую недоговорку, то и он должен — они и врали об одном и том же; глядишь, всё же обойдётся без ущерба для их взаимоотношений. Растерев щёки, пока на них не заалели два бесформенных пятна, он написал ответ, выбирая выражения, способные смягчить ситуацию в глазах собеседника, занимавшимся занятием абсолютно идентичным. «Я тоже соврал, раз уж мы заговорили начистоту. Примерно те же эмоции испытал, вот и не стал тревожить без однозначных причин»       Петя погасил экран телефона, убирая его подальше от себя и запрокидывая голову с недовольством, бормоча что-то ругательное одними губами — почему сам-то не сказал, что соврал? Так, получается, только оправдался, но лжи за собой не признал, однако справедливо ли будет судить друг друга — людей, совершивших идентичную ошибку — или заниматься самокопанием, разрушая собственное сознание и, пусть и про себя, но косвенно обвиняя партнёра? Не совсем. И, понимая это, и Петя, и Женя на другом конце относятся к поведению друг друга с пониманием, не ощутив привкуса преданного доверия или появления трещины в нём из-за возникшей ситуации, лишь про себя практически одновременно думая «что за идиот?». Солнце из окна настойчиво донимало своим светом, не желая принимать во внимание состояние больного человека, проходящего второй круг ада, ещё не успевшего приноровиться к этим перепадам температур и болям в костях; и Петя в конце концов не выдержал — отбросил в сердцах край одеяла и почти вскочил с кровати, решительно направившись к окну и задёрнув шторы. «Ну и чёрт с ним, всё равно лучше бы не стало. Ты лечишься хоть или опять все силы на учёбу бросаешь?»       Женя вглядывался в текст, ощущая полушутливую пассивную агрессию, исходящую от этих сообщений и слыша практически над самым ухом этот недовольный наставнический баритон, который практически каждый раз выступал в качестве идеального оружия в борьбе за выбор направления, во благо которого будут направлены его силы — побеждала отнюдь не учёба. Повернув голову, он обнаружил стопку конспектов с первого семестра на рабочем столе и вздохнул, ощущая усталость от одного только вида материала для чтения и изучения. Пока он печатал следующее сообщение — очень долго, хоть и торопливо, постоянно попадая пальцами не по тем буквам и временами прикрывая глаза, когда свет дисплея давил на голову слишком сильно — успел подумать о том, не был ли тот внезапный звонок, не вписывающийся в их рутину, первым симптомом чего-то неправильного, не стоило ли на него ещё тогда посмотреть как на тревожный звоночек. А потом, живо встрепенувшись, апеллировал к здравому смыслу — это всего лишь каша в голове — густая и холодная, которую принёс с собой характерный для больного человека бред. «Понимаю твои страхи, но я при всём желании сделать больше, чем подняться на пару минут, не смогу. Так что можешь быть спокоен и перестать ревновать меня к переработанному дереву»       Петя был рад узнать, что хотя бы сейчас Женя не работает на износ, чтобы успеть всё и сразу, не собираясь брать в расчёт, в его ли пользу складываются обстоятельства (на последнее замечание губы сами собой сложились в усмешку — шутник хренов, мы же сейчас оба в такой заднице). Но его радость, имевшую, казалось бы, огромный потенциал и вместе с ним перспективы, быстро омрачила мысль иного содержания — интерпретируя сообщение парня с другого угла обзора, он осознал, что состояние его настолько неутешительное, что он даже броситься в пекло по привычке не может хотя бы на словах. Тяжёлым камнем осела печаль из-за ощущения беспомощности — не видя лица возлюбленного, он не мог понять, как ему нужно действовать, чтобы сохранить Женин позитивный настрой. Именно в такие моменты своё место в эпицентре событий, происходящих в мирках обоих, занимает подзадоривающий их издавна дух с одной стороны здорового спортивного соперничества, с другой стороны — их личное соперничество порой ощущалось острее, как одержимость, и происхождение её парни не брались отслеживать. Это похоже на извращённое понятие зависимости (будто с прекращением именно их противостояния закончится личностный рост и развитие каждого), и к каким-то неправильным романтическим посылам она даже близко не стоит. «Я-то спокоен — теперь на финале гран-при победа без вариантов за мной, раз ты так истощён»       Женя закатил глаза, качая головой и вслепую набирая ответ — если Петя пытался зажечь в нём фитиль, запускающий дух азарта, то у него это вышло на самом высоком уровне: с максимальной скоростью получения результата и в идеальном качестве. Долго валяться в постели Женя не планировал, а на планы вирусов и своего организма ориентиры не ставил, поэтому был склонен давать любые, даже безумно нелепые, но громкие и ошарашивающие по своему содержанию высказывания. «Я быстро в норму войду — ты сомневаешься? Опять поспорить хочешь?»       Петя громко хмыкнул и прикрыл верхнюю часть лица ладонью, не переставая улыбаться — вот это действительно всё, что нужно знать об их взаимоотношениях, когда речь хотя бы частично, мимоходом заходит непосредственно о спорте. Перспектива выиграть ещё одно желание — или на что ещё они там поспорят, в любом случае оказывающееся приятным бонусом — и повеселевший (судя по скорости реакции) Женя не позволяли ему отступить и собственноручно лишить себя этих прелестей жизни. Петя нахмурился, думая о том, что интересного и реального можно загадать, чтобы Семененко пришлось изрядно напрячься и потрудиться, но чтобы всё не кончилось очередным переутомлением и, конечно, чтобы у него самого остался шанс на победу в этой «битве». «А давай. Шпагат в прыжке сможешь?»       Женя понял ещё с предыдущего сообщения, что всё к этому и движется — произошедшее стало бы чудом и их личным партнёрским достижением, если бы дело не кончилось очередным типичным спором, похожим на стычку двух детсадовцев. Но его с головой захлестнула жажда доказать собственную правоту и широту возможностей своего существа при наличии достойной мотивации, поэтому от тормозов и предохранителей в голове не осталось ровным счётом ничего — не осталось даже бьющей тревогу сирены здравомыслия. Кутаясь глубже в тёплое массивное одеяло, чувствуя, как холод собирается на кончиках пальцев и окрашивает область кожи под ногтями в синеватый цвет, он сквозь хитрый прищур набирал финальное сообщение. «Называй свой срок»       Петя уже произвёл расчёты выносливости собеседника, опираясь на свои формулы и соображения, определил, когда примерно они должны подняться на ноги и начать тренировки, поэтому ответа, являющегося чем-то вроде рукопожатия, утверждающего условия сделки, ждать не заставил. «До конца марта»       Женя шёл по улице, рассматривая дома, проулки и дорожки — как ощутимо они померкли после снятия всех новогодних украшений, пусть даже те выглядели оскудевшим и вылинявшим подобием декора прошлого года. Голые улицы своим видом вызывали теперь сожаления и пустоту где-то внутри, каким-то образом напоминая о том, как долго он пребывал в постели из-за сбившей его с ног хвори, сколько времени потратил на лечение и сколько упустил для потенциальной подготовки — теперь придётся долго входить в прежний ритм, и нет никаких гарантий, что он успеет его восстановить к последнему важному старту сезона. На крышах домов лежали пласты снега, ничем не отличающиеся от тех, что занимали эти же места в день его последнего посещения квартиры: серые ближе к низу и белоснежные на верхушках — напоминали о недавно выпавших осадках, украсивших городские рельефы новым слоем сугробов. В руке Жени, утеплённой перчаткой, которую он надел через бесчисленное множество споров и убеждений, повисли ручки сумки, с которой он всегда ходит на тренировки — внутри уместились и вещи для занятий, и лекарства, и даже гостинцы из родного дома. Шарф закрывал горло так плотно, покалывая кожу подбородка при ходьбе, что приходилось его периодически выправлять, вытягивая шею и останавливаясь посреди тротуара, дабы облегчить поступление кислорода в организм, но насчёт этой детали Женя не спорил дома, согласившись без вопросов с тем, что ему нужно перестраховаться и сохранить тепло в подверженных риску зонах. Сейчас он и без того балансирует на грани фола — подготовка слаба, запас времени критически мал и больше не станет, хоть на коленях умоляй.       За поворотом уже показались первые крупные области детской площадки, собранной ещё несколько десятков лет назад и лишившейся половины своей атрибутики за это время, которая за эти дни ничем принципиально новым не обзавелась, кроме парочки узких тропинок, вымощенных преимущественно детскими сапогами с маленькой рельефной подошвой. Перед парадной не было ни души, и дом в целом выглядел отрешённо, отчуждённо, будто был настроен отнюдь не благосклонно по отношению к возвращению одного из своих жильцов, поэтому встречал его одинокой приевшейся серостью. Женя чуть отогнул край одной из перчаток, открывая вид на наручные часы, чтобы свериться со временем и, учитывая ранний утренний час — столпотворения, присущие городу в этот временной промежуток аккурат перед началом работы, лишь недавно окончательно разошлись — решил не пользоваться домофоном и самостоятельно найти ключи где-то на дне карманов, чтобы не идти на риск разбудить своего сожителя. Петя ведь тоже оправился от болезни совсем недавно и на тренировках объявился без малого пару дней, поэтому, — логически размышлял Женя, чувствуя прилив негодования из-за ключей, которые никак не попадаются ему под руку, — он вполне мог сейчас восполнять свои ресурсы за длительным сном до самого обеда. Ключи всё же нашлись, пусть и не сдались без боя, и через пару лестничных пролётов Женя уже рассматривал милые сердцу виды, которые он для себя мог назвать вторым домом. Прихожая была в том же состоянии, в котором они с Петей её оставили — даже шарф, который тогда был мокрым и должен был досушиться, лежал в том же положении на батарее, по-прежнему криво и косо свёрнутый вдвое. Петя уже не спал — Женя понял это, увидев его сгорбленный над столом профиль, внимательно высматривающий что-то среди своих бумажек, туда-сюда взирающий то на них, то на компьютер, меняясь в лице не поддающимися определению эмоциями. Он, кажется, не услышал даже, как громко хлопнула дверь, защелкнув замок, как зашаркала обувь по старому, пыльному и грязному коврику на входе — кое-где он, потрёпанный временем, уже порвался, образовав неровности на своей прямоугольной форме.       Женя не стал заходить в свою комнату — сумка осталась стоять на пороге, обиженно привалившись к стене подобно брошенной гостье, верхняя одежда легла в шкаф и на полочки, а сам их обладатель, беспечно сунув руки в карманы джинс, нарочито медленной и тягучей походкой прошёл в другую комнату. Обойдя её хозяина со спины, Женя чуть склонился, рассматривая закорючки, которые Петя старательно выводил время от времени в своей тетради, и зевнул, убедившись в том, что абсолютно ничего не понимает в том, чем занимается его партнёр. Но одно он понять хочет — когда это его информатика стала важнее, чем самостоятельно встретить человека, с которым не было возможности взаимодействовать более недели.       — Не стал меня встречать, — в какой-то новой, полной задумчивости и натянутости манере завёл Женя, краем глаза заметив, как темп пишущей руки Пети замедлился, а взгляд дёрнулся вверх, но сразу же опустился. — А говорил, что скучал. Приукрасил, получается? — Петя ничего не ответил, молча продолжил писать. Женя никуда не спешил, точно зная, что он просто хочет дописать до завершения мысли, чтобы потом не вспоминать суть целиком — они отлично изучили привычки за месяцы тесного сожительства и наблюдением за поведением друг друга — и что Пете не на что злиться, чтобы намеренно его игнорировать.       — Я приходил к тебе пару дней назад, — как и ожидалось, Петя отложил ручку и явил собеседнику своё лицо, глядя ясным, полным воодушевления взглядом тому прямо в глаза, — твоя мама сказала, что ты спишь. А ещё что мне стоит дождаться твоего полного выздоровления, чтобы не спровоцировать рецидив.       — Мило с твоей стороны, — Женю тронула мысль о том, что парень проделал такой путь, чтобы с ним повидаться, пусть оный по итогу (опираясь на рассказ самого Пети) оказался совершенно напрасной тратой времени. — А чего не встретил сейчас? Или для тебя проще проехаться до Пушкина, чем пройти пять метров? — Ловит непринуждённую улыбку на лице собеседника, прослеживает за взглядом, скользнувшим от его фигуры к окну, цепляется за трепет ресниц — словом, жадно поглощает каждое даже крохотное действие с особым удовольствием.       — Я просто задумался и заработался, а ты уже выстраиваешь нелепые диалоги и пытаешься поставить меня в неловкое положение своей нависающей фигурой, — Женю ответ устраивает по всем критериям, как устраивает и растапливает его холодно настроенную душу прикосновение чужих рук к его талии — медленно, плавно и по-домашнему растянуто они смыкаются за спиной, побуждая тело парня податься чуть вперёд, чтобы стать опорой для переполненной заботами и мыслями головы Пети. И лишь тогда, чувствуя, как пробираются пальцы Жени к его волосам, трепещут и поглаживают их, он продолжает мычать монолог в его футболку, — вот бы сейчас лепить куличи в церкви, а не заниматься горой дел, накопившихся за время моего безделья.       Женя его понимает — уж кто-кто, а он имеет представление конкретное и максимально чёткое о том, что значит и как выглядит воздвигнутая за, казалось бы, краткий срок гора дел, которые нужно решать со скоростью до тошноты быстрой, чтобы эта гора шла на убыль, а не оставалась на прежнем уровне или — что ещё хуже — продолжала расти. Но смешок всё же срывается с его уст, когда до его сознания доходит воспоминание, которого коснулся Петя — в лютеранской церкви, которую они посещали, была расположена небольшая песочница, возле которой небольшой стенд гласил «Делать куличи можно всем: и взрослым, и детям», чем, коротко переглянувшись, они и занялись, прежде чем вернуться домой. Песок, увы, оказался преимущественно сухим, но спустя двадцать минут мучений и возни в нём Женя с Петей гордо возвышались напротив своих творений — двух косых и кривых холмиков песка, беззлобно наречённых «Хрустальный-1» и «Хрустальный-2», которые были повержены чьим-то отпрыском ещё до того, как оказались за пределами поля зрения своих творцов. Досадно, но, что скрывать — было весело, а за детской забавой ушла и часть тревог, на тот момент лежащих грузом в сознании фигуристов. Пожалуй, сейчас такая разгрузка бы не помешала, поэтому Женя в ответ коротко согласно промычал, продолжая наглаживать макушку своего парня, превратившегося в довольного и крайне утомлённого кота, от которого отстраниться первым оказалось вне человеческих возможностей.       Прошло ещё несколько минут, погас экран компьютера, а уютное мгновение застыло вне времени: Петя грузился интеллектуально, не прерывая в своей голове шедших по пути конспектирования логических цепочек, но всё же молчал, наивно полагая, что отдан партнёру в этот момент, а его помыслы чисты. Женя же ощущал это, будто к нему прижался перегруженный вибрирующий компьютер, на котором пора позакрывать десятки программ и отправить в спящий режим. Оба тихонько думали, безусловно веря, что способны создать иллюзию отрешённости от своих забот, и было в этом хорошего и плохого ровно пополам — приятно снова, как прежде, быть в непосредственной близости, но она не была такой же умиротворяющей, какая создавалась до периода болезни.       — Давай поступим вот как, — согнувшись в три погибели, вкрадчиво завёл Женя, уткнувшись в макушку собеседника и чувствуя, как пальцы последнего дрогнули на его талии, заставив непроизвольно дёрнуться, — устроим ещё одно свидание. Только домашнее! Фильм какой-нибудь глянем. Мы же не совсем придурки и умеем учиться на ошибках? — провокационный вопрос, в ответ раздался шум вентиляции.       — Насчёт тебя не уверен, Жень, — Петя приподнял голову, сверху вниз глядя на парня и видя по его лицу, как он готовится закатить глаза и дать ему лёгкую затрещину (а может, в этот раз и не очень лёгкую), — но я точно ещё тот придурок. — И затрещину он получил, радуясь возможности чуть приподнять боевой дух Семененко — пусть не расслабляется и держит ухо востро. Высвобождая своего добровольного пленника из объятий, Петя поднимается и начинает собирать свои записи, рассматривая и бережно раскладывая по собственным формулам, чувствуя, как шершавая бумага податливо ёрзает под подушечками пальцев, и вдруг вспышка света сродни озарению напоминает. — Кстати. Как продвигается шпагат в прыжке?       Даже не видя его прекрасного самодовольного лица, Женя чувствует эту сквозящую через буквы улыбку, переполненную до краёв чувством превосходства над ним. Значит, решил его испытать. Посмотреть на силу «слова Евгения Семененко». Он постарается голосом не выдать боевой настрой — в конце концов, он неплохо поработал и уже сейчас готов похвастать недюжинными успехами — пусть этого и недостаточно, чтобы закрыть спор — но ради поддержания огонька должна оставаться хотя бы слабая дымка интриги. Под шелест клетчатых листьев парень приосанился и объявил:       — Надеешься развеять страхи, убедившись, что я не так хорош, чтобы за это время сильно преуспеть? — теперь уже Петя закатил глаза и сложил последнюю стопочку в дальней части стола. Развернувшись, он продемонстрировал всё мастерство выдержки и спокойно, даже преувеличенно расслабленно, скрестил руки на груди, стараясь не выдать смешливые огоньки в глазах, и…ничего. Он просто молчал, ожидая развязки — только бы всё шло по его плану, и Женя сам стал инициатором нелепой забавы. — Ты прямо хочешь, чтобы я посвятил тебя в свой прогресс, не можешь уже сдержаться, чтобы не попросить.       — Кто сказал? — Петя возмущённо вытянул шею в ответ на «ложные» обвинения и практически физически ощутил, как прахом рассыпалась вся его старательно выстроенная картина невозмутимости и беспристрастности в отношении развернувшейся ситуации. А Женя только того и ждал.       — Аура выдала. — Он улыбнулся широко-широко и так чисто и невинно, что глаза превратились в две щелки, а затем двинулся в сторону прихожей, стараясь выглядеть как победитель, только самому себе признавшийся в желании похвастаться первыми успехами. — Так и быть, ты получишь возможность в полной мере восхититься моей несокрушимой мощью! — так театрально и смешно, что у Пети все мышцы на лице сводит, будто он несколько десятков нестерпимо кислых конфет разом проглотил. Женя как бы невзначай бросает ему сумку с вещами, которую парень в последнюю секунду успевает поймать, попутно бросая недоумённый взгляд нападающему. — Чтоб не втыкал. — Женя ткнул пальцем в направлении сумки, выдерживая прежний драматизм, — оставь у меня в комнате, я пока разомнусь.       «Даже не думай это произносить», — кричал его взгляд вдогонку.       «А сразу слабо?», — угадывалось в улыбке Гуменника, ещё таким нахальным, ехидным тоном, сопровождаемым скрипом напольного покрытия под его вальяжным шагом.       И всё же оба сдержались и не проронили вовсе ни звука, занявшись каждый своим делом: Петя аккуратно пристроил сумку точно в углу, хоть перфекционизм такой степени ему не был свойственен, а Женя похрустывал суставами, всё сильнее раззадоривая своего противника, уверенность которого несколько пошатнулась. Такая у них бесконечная игра в дженгу — падёт ли башня однажды, задумывались и один, и другой.       Женя дождался возвращения оппонента, застывшего в дверном проёме, используемом вместо пункта наблюдения — не хватало лишь бинокля, какой выдают во время балетных представлений, в остальном парень полностью соответствовал жадному до зрелищ зрителю. Он так надеялся, так верил, что через пару минут произойдёт очередная глупость, коих скопилось немало в воспоминаниях парней (вроде той глупости, произошедшей во время общей тренировки перед кпк), — кто Женя такой, чтобы разрушить его надежды и обыкновенное течение их жизни? С особой гордостью и уверенностью, он выпрямился, приготовился показать, кто в этом доме авторитет, качнулся перед прыжком, прыгнул — высоко-высоко (Петя мысленно перекрестился, что в их жилище потолки не оказались запредельно низкими, даже не успев отметить, что первая попытка прыжка в шпагат под надзором зрителя оказалась весьма техничной и перспективной), и всё шло точно по задумке, точно исполнялся выстроенный в голове сценарий… пока высота не начала снижаться, и левая нога с сокрушительной силой не встретила сопротивление в лице боковой стенки шкафа. Если бы шкаф был существом живым — предпочёл бы вновь стать неодушевлённым (взмолился бы об этом богу), выслушав поток всевозможных ругательств и насмотревшись на скачущего на одной ноге пострадавшего (не говоря уж об испытании болью, которой подвергла бы его невредимая нога Жени, жаждущего самого кровопролитного отмщения). Петя тем временем плотнее сжимал руки на животе, смеясь во всё горло до хрипоты с того, как быстро сошла прыть с человека, позабывшего одну простую истину — не весь мир, к сожалению, одна большая, безграничная ледовая арена. Женя зыркнул на него с таким бешеным, искрящимся от боли и унижения, гневом, что тот был вынужден пойти на попятную, всё ещё смеясь за неимением сил вступить в борьбу с собственными эмоциями.       — Прекращай злорадствовать, — прошипел Женя, держась за ушибленную ногу одной рукой и опираясь на пресловутый шкаф другой, — не то окажешься на его месте. — Заверяя парня в серьёзности своих недобрых намерений, он с силой ещё раз стукнул несчастный предмет мебели — он пошатнулся, но едва ли сильнее самоуважения Жени.       — Я не злорадствую, — Петя большего из себя выдавить не смог, но под испепеляющий взгляд, встретивший его собственный немногим позже, был вынужден совершить более широкий жест, дабы не попасть под прицел своего любимого сожителя и его коварных планов мести. — У собачки боли, у кошечки боли…       — Оставь несчастных животных, — в шкафу что-то громко звякнуло, эхом задержавшись в воздухе ещё на несколько мгновений, призывая к перемирию воюющие стороны, которым надлежало немедленно обратить внимание на посторонний звук — вдруг что-то важное упало и сломалось? Но к зову никто не прислушался: один смеялся, безуспешно пытаясь скрыть уже раскрасневшееся от напряжения лицо, другой продолжал причитать, — пусть болит у всяких противных злорадных соседей!       — И не стыдно тебе так с любимым парнем! — тут же посерьёзнел Петя, растеряв все поводы для смеха. Женя зацепился за это, разминая пальцы на ноге — как же всё-таки неприятно, пусть даже первая прошибающая волна обжигающей боли прошла и минутное онемение стало сходить на нет, но синяка — огромного, насыщенный лиловый цвет которого постепенно обратится болезненно-жёлтым — ему не избежать, как ни упрямься.       — А я и не любимому парню, а противному злорадному соседу! — В его словах можно было практически услышать желание высунуть язык и ехидно посмеяться. — Заметь, ты сам себя таким признал, не я это сказал! Вот тебе стыдно и должно быть! Иди лучше мне сделай кофе, пока я покорчусь в муках и поставлю нам фильм. Что смотрим, кстати?       — Кто я, — уже из кухни донёсся Петин голос вперемешку с бренчанием посуду и шелестом упаковки растворимого кофе.       — Юдзуру Ханю, олимпийский чемпион, — Женя наконец сумел встать на обе ноги и выдохнуть, упирая руки в бока и оглядывая прихожую, будто только что познал дзен и может видеть старые вещи под новым углом. — Что за дурацкая шутка, Петь?       — Это название фильма. Дурачок, — с ноткой усмешки, специально подобрав момент, когда из-за журчания воды будет плохо слышно его небольшое дополнение, промолвил парень, и размешал содержимое кружки, приобретающее всё более глубокий тёмный цвет.       Но Женя его дополнение всё равно расслышал и запомнил — ну, умничай, умничай. Пока можешь. Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда я приведу тебя на свидание в морг. Женя едва сдержался, чтобы не прыснуть от собственных мыслей, ходом коих он остался доволен, а идею с моргом отложил на полочку с надписью «до лучших времён» — пусть пока расслабится и шутит про свои хакерские киношки — последнее было отмечено мгновением после того, как было прочитано краткое описание сюжета фильма, ставшего поводом для насмешки над Семененко. 2014 год — спасибо, что хотя бы не предложил смотреть «Гараж» 1979 года или «Романс о влюблённых» 1974. Хотя, пожалуй, он бы скорее отдал предпочтение чему-то зарубежному — «Доктор Стрейнджлав» прямиком из 1964, например. Открывая первый попавшийся сайт (попутно отдавая дань своему многолетнему стажу бывалого пирата), Женя поразмыслил, что, в общем-то, был бы не против глянуть какое-нибудь старьё, вроде «Бонни и Клайда» или «Криминального чтива», только им бы что-нибудь более спокойное, для хорошего релакса и отвлечения (почему-то в этот момент на ум приходят максимально неуместные «Убить Билла» и «Меланхолия» — ну и ну, вот так особенность у человеческого мозга — выдавать абсолютно противоположное заданным параметрам). Когда всё уже готово: рекламы пропущены, полноэкранный режим открыт, шторы задёрнуты — хоть это нисколько не помогает уменьшить освещение в их домашнем кинотеатре (ну ничего, ещё зима, уже скоро вечереть начнёт); взгляд юноши мимолётно скользит по собственным конспектам. Ну и несладко же ему придётся, если он как можно скорее не возьмётся за работу. Петя-то довольный — гордо кофеварит, сладенько в промежутках зевает, заведомо зная, что успел посвятить день не только легкомысленным развлечениям. А он, Женя, что? Будет миловаться под юморески из фильма, воображая себя гением, усвоившим программу на курс вперёд, или надеяться на закон чёрно-белых полос жизни: раз чёрная полоса прошлась по здоровью, то белая проляжет точно по учёбе?       Звук из динамиков заполняет всю комнату — повезло, что не пришлось прислушиваться — где-то две трети фильма уже остались позади, но сюжет становился всё менее понятным, зато каким интересным и захватывающим! И тени наконец пролегли под иным углом, возвещая о том, как скоро наступит час, дарующий экрану ноутбука право на единоличную власть над освещением в помещении, атмосфера становится всё ближе к задуманной. На кухне повторно вскипел чайник — слышно, как он рычит, гремит и шипит, как журчит подогретая вода, только вот две первые кружки всё ещё были заполнены больше, чем наполовину, и до сих пор покоились на столе неподалёку от импровизированного большого экрана кинотеатра; оседающие осадки остаются тёмными кольцами на внутренней стороне и на дне, стремительно лишая напитки вкуса.       Петя недовольный, хмурый. Кино идёт, а он смотрит совсем не туда, всё больше смурнеет, время от времени покашливая, делая какие-то крошечные знаковые жесты, но всё тщетно. Хмурится, ёрзает, вздыхает, но продолжает молчать, изображая (весьма профессионально и уверенно) разведчика на допросе. Это начинает бесить — недовольная маленькая и доставучая букашка упрямо ползёт вверх, к главному компьютеру. Это же беспредел! — хочет взвизгнуть она. — Просто возмутительно! — продолжает готовить свой ворчливый монолог, а Петя её не осаждает — даже, стыдно признать, поддерживает её (но так, аккуратно). А Женя всё смотрит в свои конспекты, жало поглощает страницу за страницей, практически упивается своими медицинскими лекциями, будто ему большего и не надо, а на остальной мир — начихать (на Петю! начихать). Петя следит за его веками — сам он сел, великодушно предоставив партнёру свои ноги на замену подушкам (ничуть не хуже замена, надо признать, может, в чём-то она даже превзошла оригинал), а Женя улёгся, ещё с таким удовольствием устраивал свою лохматую голову поудобнее, как наглый кот, который выбрал себе лежбище и не отступит ни перед какими преградами. И вот он следит, следит, как они колеблются из стороны в сторону, улавливает момент, когда волосок падает на лицо возлюбленного — он морщится, кривится, делает такие выкрутасы лицевыми мышцами, каких на льду не показывает. Словом, как только ни изворачивается, чтобы не отнимать рук от записей — настоящих скрижалей нового образца. Петя сам очищает обзор юноши, но тот…дальше невозмутимо читает, полностью сосредоточенный на своей мазне — и вот тогда происходит вспышка, и речь совсем не о мистической болезни из франшизы «Бегущий в лабиринте», потому что она реальна, пусть и эфемерна.       — Ты ведь сам предложил вместе провести время, — тон ровный, кричит текст, а децибелы голоса остаются а пределах нормы. Садится ровнее, выжидает. Женя — кремень, стальные нервы, переворачивает страничку — и всё же немного неакккуратно, крошечный надрыв оклеймил уголок бумаги. — Или ты приглашал на свидание свою глисту? — Он грубо упирается пальцем в тетрадь, та беспомощно и жалобно мнётся и расходится полосами от точки соприкосновения. Джокер на столе, ходы кончились: победа или к акулам в море.       — Гиста, Петь, гиста, — отвечает поучительно, точно перепутал букву и пошёл в «мед» вместо «педа»; и всё же улыбается одним краешком губ на градус-другой. — И гистология совсем не об этом.       — Она как глиста паразитирует и отнимает тебя у меня, — вздыхает. — Ну ты бы хоть вслух читал, — Петя шумно щёлкает мышкой, заставляя картинку на экране замереть — тут же вылезло рекламное объявление во всей своей красе, — чтобы создать хоть какую-то видимость романтики, иллюзию, ну самую крошеяную. — Женя прокашлялся и скользнул выше по ноге парня, улучшая обзор, а Петя весь выпрямился, приготовившись к цунами тарабарщины, в то же время понимая, как сильно ошибся, считая, что Семененко не станет выполнять эту просьбу, и тем не менее вместо слов он предпочёл выбрать иную тактику и просто смиренно ворошить отросшие волосы юноши.       — «В гипоталамусе необходимо выделить функцию супраоптического и паравентрикулярного ядер, которые продуцируют вазопрессин и окситоцин, поступающие затем в нейрогипофиз через нейриты и кумулирующие в нём. Помимо этого гипоталамус вырабатывает релизинг-факторы, а именно либерины и статины, соответственно активирующие и ингибирующие выработку тропных гормонов аденогипофиза, а именно тиреотропного, аденокортикотропного, фолликулостимулирующего, лютеинизрующего и соматотропного…», — выложил как на духу и ни разу не сбился, как компьютер, выполняющий свою функцию: один-ноль, один-ноль — слово-пауза, слово-пауза. Только в компьютере оказался зловредный вирус — Женя был без толики сожаления перебит.       — Стой, подожди, я больше не могу, — Петя буквально выдернул руку (и, пожалуй, клок волос вместе с ней под шипение недовольного кота), будто она вдруг переместилась из мягких шелков в раскалённую лаву (кажется, он в самом деле едва не взвыл). — Тут не только романтика завянет, но и либидо за компанию. — Женя засмеялся так громко, что даже соседи за стенкой подпрыгнули — Петя готов поклясться! — и тетрадь легла на его согнутые в коленях ноги — хороший знак, только и успел подумать последний, а потом:       — Это мы проверим чуть позже, — сказал, стирая скопившиеся в уголках глаз после всплеска эмоций слезинки, и вернул в перпендикулярное телу положение чёртову тетрадь — та чуть склонилась, будто дух берёзы в ней испустил свой последний-предпоследний вздох, и встала по стоечке. Усмехнулась — ну и кто из нас любовник? — А сейчас мне нужно учить конспекты.       — Да в топку твои конспекты! — Петя в сердцах вырвал тетрадь из рук парня, тот хотел было за ней взвиться, но тело не поддалось, затекло совсем. Гуменник хотел бросить предмет возмущения куда придётся, вымещая на нём всё своё недовольство, скопившиеся за час с лишним и превратившееся в одно ядовитое месиво, но сдержался. Ценит старания студента-медика, бережно откидывает тетрадь чуть поодаль. На губах Жени читается этот натужный выкрик «Петя!», но вместо этого он только разводит руками, шевеля губами беззвучно, так и не сумев найти подходящих слов и желая воззвать к чему-то адекватному, не помутнённому в чертогах разума парня.       — Сам уже позанимался, а я ведь тоже учусь… — Как-то безнадёжно, сухо-пресно-безутешно прозвучало и утонуло незаметно в пространстве меж ним и недовольным Петей. Лиц друг друга они больше не видели, сидели в своих непонятных положениях: один, вроде как, только что познал высшую степень бешенства, но уже спустился обратно к умиротворению, другой — стушевался, но сдаваться не планировал.       Петя сделал первый шаг: положил руки на плечи чужие, растопырив пятерню — красивые длинные пальцы клешнями сковали собеседника, делая из него средство опоры и не позволяя сбежать. Женя мысленно готовится придумать километровое извинение, через которое филигранно приведёт парня в чувство, к пониманию его мотивов (и одобрению, конечно: сейчас есть его мнение и неправильное), но пока молчал, как партизан. Петя встал перед ним, склонился — взгляд непроизвольно метнулся сперва к очертанию его подбородка, затем к скулам и, наконец, к этим чёртовым глазам — они не просто красивые. Они пьянящие. Оружие сирен — их неземные голоса, мчащиеся по волнам, разливающиеся пеной, растворяющие в солёной воде рассудок одержимых моряков. Персональное оружие Пети Гуменника, его пропуск в долину чаровников — его отвратильные своей таинственной красотой глаза. Он использует их и всегда берёт джекпот — он самого жуликоватого крупье разведёт и заставит сделать его партию выигрышной. Женя превосходно тасовал и раздавал карты, запамятовал лишь одно: на каждого хищника найдётся хищник покрупнее, непобедимых нет.       Женя застыл, а всякие статины, нужные для чёрт знает чего, не то ингибировали, не то попросту ретировались — из мысленного процесса так точно. «Прекрати смотреть так», — верещал разум, стараясь пробиться хоть шёпотом наружу, но глаза протестовали: «Продолжай это делать». Петя всё ещё держал его плечи, то сжимал чуть сильнее, то ослаблял хватку, но тело словно лишилось способности чувствовать: ударь его — не заметит, если всё ещё будет держать контакт с этими глазами. Петя медленно опускается — хитрая сирена, не спешит, балуется, играет со своей мишенью, хорошенько колдует, чтобы пути к отступлению были отрезаны окончательно. И вдруг целует — в лоб, чисто и искренне, почти не касаясь кожи губами, что тело само напрягается и замирает, ловя каждое шевеление, содрогание. Влюблённая сирена. Не губит, не стреляет на поражение, не может себя перечислить и сама поддаётся чарам и всё же настаивает: поддайся мне, не перечь, ну же. Женя склоняет голову, соприкасаясь сильнее с мягкой поверхностью губ; руки Пети неведомо когда уже перекочевали на его затылок. Жарко стало так, что аж холодно, внутри загулял воздух, трепетно останавливаясь в хаотичных местах, щекоча приятным теплом и увиваясь куда-то ещё глубже.       — Урок триста девяносто девять, — чеканит Семененко и улыбается, поднимая голову, словно восставший воин. Петя кривится — вскружил же голову такой мелочью, что же будет, если он захочет продолжить, руку переместит, сядет на его колени? Поедет Женя на набережную Обводного канала?.       — Совсем уже со своими уроками уехал, — отчаяние было не таким сильным, как утомление — ой как надоело ему с этой учёбой мозги вправлять, лекции об отдыхе надоело читать. И ведь ничего в этой умной голове из его, Петиных, нотаций не усваивается. А Женя улыбается — дурак — и хмыкает чему-то своему. Балбес, думает Петя, а сам головой мотает, бросая гиблое дело, да улыбается (но так, чтобы Женя не заметил). — Хочешь что-то полезное сделать? Поработать? Хорошо, — ему ответ не был нужен вовсе, тут ведь всё яснее чёрных букв на белой бумаге. Петя отходит, чувствуя, как парень было потянулся за ним, будто примагниченный, а затем осел, придерживаясь за края постели. Он уменьшает окошко с застывшим мгновением из фильма, открывает новую вкладку, и вот на экране уже пестрит сайт первого канала, чемпионат России 2023. — Давай смотреть наши прокаты на России. Обоим полезно — поглядим, обсудим, поворкуем. Я даже не знаю, что меня больше интересует: ты или первое место в ближайшем будущем.       Изначально Женя думал посмеяться, наблюдая за усердиями, с которыми парень напротив, открыв ему вид на атлетические очертания спины и других прелестей, вводит символ за символом в поисковую строку. Но забава сменилась размышлениями, пробежавшими тенью по его физиономии: во-первых, полезно, во-вторых, полезно обоим; сделка точно выгорит. Они улеглись поудобнее, дружно посетовали на рекламу и растущие цены: тридцать рублей! а ведь когда-то была приписка «отключить за рубль» — и замолчали.       Молчали, впрочем, недолго: под бурное обсуждение в ход пошёл остывший и уже совсем невкусный кофе, да с таким рвением, что пришлось заново сначала наполнять кружки, а вскоре и заполнять опустошённый чайник. Дебаты шли долго, пока не обратились бредом: тут ось чуть ли не внешняя, здесь ребро слабое, а группировка так вообще полетела, не говоря уже о вращениях с не уверенным и шатким приземлением, — с таким уж усердием и напрягом они спорили, будто кандидаты на выборах, что начали доказывать такую ересь под видом детских споров «это в старших классах проходят, вам просто ещё не объясняли», что, переведя дыхание, сами же засмеялись, единогласно решив завершить анализ всех маленьких побед и ошибок.       — Я заберу этот титул в следующем году. — Гуменник задел плечом плечо Жени и сощурился, ожидая ответа.       — Заберёшь, — парировал тот, вкладывая смысл обратный в это слово. Попробуй — забери. Они знали, что никто не останется на месте. Что бы ни случилось до конца сезона, в пугающем до дрожи в коленях и вселяющем ужас в сердца фанатов межсезонье, они изменятся. И битва постепенно будет вестись всё более ожесточённо, пока не станет битвой Богов, пока уровень не поднимется до международного, а там… Там будет уже война — особенно, когда заграничная арена вновь станет доступной. — Кстати, — буднично, стирая гладиаторские и троянские картинки в воображении, вдруг вклинил Женя, — что ты мне свою руку совал, прямо как неродной?       Действительно. Что же? Шарманка начала стремительно отматывать картинку назад: Петя застыл, глаза увёл в правый верхний угол, не замечая, как Женя его разглядывая, гадая, какие он вращает шестерёнки, чтобы вернуть время для разума, наблюдая, как прикусывает щеку с внутренней стороны, сосредоточенно её жуёт. И получает ровным счётом ничего — Петя небрежно пожимает плечами, смотря сквозь ноутбук и момент их коротеньких объятий, в которых он просто… забылся? Он потерялся, узнав результаты, но, обняв Женю, вернулся и тут же провалился в это ощущение, позволил моменту и рукам именно этого человека захватить себя. Женя молча смотрел, как парень изредка моргает и наслаждается минутой прострации, и не смог удержаться и не побеспокоить его единение с собой.       — Петь, — сказал в полный голос, но прозвучало так между делом, будто опоздавший зритель в театре пробрался к своему месту, сгибаясь и лавируя в попытках никому не помешать, не отвлечь от момента. Обычно такие люди попадают на кульминационный момент конкретного эпизода, когда зритель сосоедоточен и так старается слиться с окружением, будто отснятый задолго до показа материал вдруг может измениться от его вмешательства. — А могу я… — он умолк, не готовый продолжить нарушать идиллию без обоюдного согласия. Петя повернулся к нему, заглянув сразу в глаза ненароком, озадачился. Его обязали смотреть кино, не предупредив, что звук слегка отстаёт от видеоряда — вот напасть!       — Глупый вопрос, — всё же подоспел звукоряд, коснувшись вспышкой его слуха, — не задавай мне его.       Никогда. Гуменник хотел сказать «никогда», но в этом не было необходимости — Женя ведь не глупый, сам всё с полуслова понимает, пусть только и с особенными людьми: семьёй, тренерами, Петей. Сквозь пелену прислоняет большой палец к нижней губе Пети, приоткрывает её, не спешит, оказавшись в плену у окружающей их материи, вдруг ставшей такой упругой. Бабочки не трепещут, они сходят с ума, бьются нестройной стаей в его теле, пока Женя бегает туда-сюда взглядом: от глаз — утомлённых, покрасневших от века до века — до губ — искусных в одном месте, где он палец задерживает и с нежностью оглаживает. Петя молчит, хотя внутри практически обругал его за эти такие типичные для возлюбленного промедления. Он никогда не торопится, всегда заставляет Петю играть в эту сводящую с ума игру — подожди, и твоя награда многократно возрастёт. Он всегда ждал, но сейчас просто устал это делать — вырвал из лап рутины, учёбы, спорта, и не дай бог упустит! В Жениных глазах мелькают звёзды, или он сам словил звезду, больно ударившись не то о реальность, в которой существует Евгений Семененко, не то ночью о стену, бешено ворочаясь во время своей незваной болезни. Петя шлёт к чёрту звёзды, потому что на самом деле ему досталась с самых небес Луна, которую нужно постоянно беречь, чтобы она не унеслась обратно и по пути не разбилась. Он сокращает последние сантиметры между их губами, вырывается стремительно и с чувством, притягивпя Женю к себе за шею, подчиняет его тело себе — лимит уступок окончен, теперь он беззастечиво изучает его рот, склоняет голову под нужным углом и шепчет что-то, касаясь своими губами его с такой силой, чтобы они повторяли слова за ним, трогает так, чтобы вызывать волну приятной слабости, наслаждения, прижимается лишь яростнее, окольцовывая одной рукой. Женя не будет уступать долго, лишь даст фору — сам впечатает его в матрас (внимательно и бережно, как стеклянную фигурку, чтобы та не разбилась от бурных проявлений любви своего обладателя). Их губы дрожат от того, каким длинным вышел поцелуй, но продолжают его растягивать, чтобы сладость осталась надолго, была сильнее горечи кофе, оставшегося на губах обоих. Они потеряны в этом поцелуе. Они потеряны в объятиях друг друга. Если их дрожь и жар, проходящийся точечно по всему телу, это обычная лихорадка, они даже не будут пробовать её вылечить.