где зимуют журавли

      — Хочешь поработать над второй оценкой? — уточняя, переспросила Татьяна Николаевна, сохраняя свою неизменную улыбку и с теплотой оглядывая запыхавшегося ученика. На противоположной стороне группке подопечных раздавал свои указания и наставления Алексей Николаевич, сопровождая свои слова активной жестикуляцией и рисуя в воздухе символы, суть которых с такого расстояния оставалась неизвестной.       — Да, — Женя сделал паузу, переводя дыхание, и опустил руки на бортик, вперив взгляд в исполосованную поверхность льда, — думаю, это будет мне полезно. Свой технический максимум на данный момент я выдаю, теперь нужно подтянуть и вторую оценку. — Женщина несколько раз согласно кивнула, про себя анализируя сказанное и делая личные выводы.       — Завтра подумаем, с чего тут стоит начать, — она по-наставнически похлопала Женю по плечу и продолжила под его выжидающим последующих рекомендаций взглядом, — давай произвольную прогонишь — и на заминку.       Женя прокручивал в голове этот диалог, вновь оказавшись у той же части бортика по завершении данного ему задания; минутой ранее он завершил последний круг, как и все предыдущие, выкатывая его на умеренной скорости, восстанавливая ритм сердцебиения, глубину и частоту дыхания. Прохлада, поддерживаемая в помещении, контрастировала с разгорячённой до предела кожей, однако сил на то, чтобы поёжиться от дискомфортных ощущений или растереть отдельные части тела, поднимая тем самым температуру, попросту не осталось. После сложного периода, связанного больше с психологическими переживаниями, чем с физическим недомоганием, форма очень медленно и тяжело, но приходила в норму: один степ-аут с небольшим недокрутом на сальхове — неплохой результат, нужно лишь немного терпения. Во благо этой самой формы и дабы не забыть до последнего громкого старта в сезоне, что такое соревновательное давление и как ощущается процесс среди зрителей и под пристальным надзором судей всех мастей, было внесено предложение принять участие в первенстве города. Масштабы таких соревнований ограничены (хотя ограничены — слабо сказано), поэтому они идеально подходят для безвредного поддержания стрессоустойчивости. В голове сквозило слишком много нужных и отвлечённых мыслей, которые скапливаются и кучкуются в неоднородную массу, не имея выхода из-за полного сосредоточения на одном-единственном действии, а потом разом набрасываются на своего хозяина, беспомощно и тщетно пытающегося ухватиться за что-то одно. Пошаркав ногами по льду, Женя потянулся, расслабляя перенапрягшиеся части тела, и, поддаваясь порыву неизвестного происхождения — быть может, внезапно напомнившей о себе интуиции, повернул голову вправо. Всё ещё находясь в полускрюченном положении, он столкнулся с приглушённой и несколько неловкой, полной невинности улыбкой, не сразу сообразив, а точнее — до последнего сомневаясь в том, кто пересекает площадку, уверенно двигаясь в его сторону.       Петя, заметив на себе этот удивлённый взгляд — слабо выраженный, должно быть, из-за усталости, притупляющей внешнюю эмоциональность — улыбнулся шире и тихонько помахал рукой, шага не ускоряя и траектории не меняя. Женя выпрямился, лишённый дара речи, передал своё недоумение через мимику — брови равномерно дёрнулись вверх, образуя на лбу несколько ровных складок. Парень не стал ничего спрашивать, дождавшись, пока неожиданный гость поравняется с ним и положит свои руки в точности туда же, где недавно покоились его собственные ладони, служа надёжной опорой и снижая возможность последующего падения. Петя выглядел замечательно — чистые выглаженные брюки и проглядывающаяся через края расстёгнутого пуховика футболка, сверкавшая своей новизной — судя по всему, свою тренировку он закончил значительно раньше, уже успел заехать домой и привести себя в порядок. И всё же Женя не ожидал увидеть в «Юбилейном» ни пышущего здоровьем и всем своим существом излучающим бодрость и закалённость духа, ни запыхавшегося и насквозь взмокшего Петю с растрёпанной шевелюрой.       — Как ты смог пройти? — переборов словесный барьер и первое ошеломление, спросил Семененко, наблюдая за происходящими изменениями в лице собеседника.       — Секрет. — Он переступил с ноги на ногу и заговорщически улыбнулся, спровоцировав появление маленьких складочек возле глаз. — Считай, что по старой дружбе, — нисходящим на шёпот голосом изрёк Петя и для лучшего эффекта дополнил свои слова смешком, наблюдая, как Женя в шутку глаза закатывает, а ладонями в бока упирается, безуспешно пытаясь напустить на себя серьёзный вид. Поумерив издержки юмора, он не стал растягивать паузу и обратился с вопросом уже без ёрничества. — В городских участвуешь?       — Собираюсь, — не то чтобы увиливал от точного ответа, скорее, не мог знать наверняка, что и как сложится — почему-то не выходило у него выдать однозначное абсолютное «да», когда дело касалось именно этой темы. — Снова нашумевшее противостояние? — Женя улыбнулся под осторожный смех Пети, поправляющего ворот своей куртки и прячущего глаза между полом и бортиком.       — Мне кажется, перед этим неплохо бы сходить куда-нибудь перевести дух. Мы давно никуда не выбирались, — эта фраза между ними никогда не звучала обвинительным тоном — только с толикой тоски и ноткой взаимопонимания, вызванного схожим темпом жизни и её загруженностью. Женя комментариев давать не спешил: задумчиво свёл брови, устремляя взгляд по диагонали вправо и выстукивая понятную лишь ему мелодию пальцами, прихватывающими его талию. Петя его не торопил, предпочитая вместо этого наблюдать, испытывая приторное наслаждение, за тем, как преображает парня эта лёгкая задумчивость — такая же, как когда Женя ему свои конспекты наизусть зачитывает. Слушать про анатомию уже нет никаких сил, но что поделать, если голос, которым Семененко скандирует свою изобилующую витиеватыми терминами речь, настолько благозвучен, что терять возможность ему внимать сродни наказанию?       — Знаешь, давно хотел сходить в одно место, — таки прорезал загустевшую тишину, облепившую здание изнутри, голос Жени, наконец выудившего из глубин своего сознания то, что с таким усердием пытался отыскать среди мириад вещей, стандартно блуждающих по просторам головы человека. Петя, повинуясь любопытству, наклонился чуть ближе, чтобы не упустить ни мельчайшей подробности предложения своего партнёра. — Давай посетим Евангелическо-Лютеранскую церковь на кирочной? Которая обгорела в начале двухтысячных. — В воспоминаниях что-то щёлкнуло, но без задержки выдать своих соображений Петя не сумел — сквозь полуприкрытые веки взирал на своего собеседника пустым задумчивым взглядом.       — Анненкирхе, что ли? — потирая висок, уточнил он, очевидно, хорошо понимая, о чём шла речь. В глазах напротив мелькнула тень из нескольких исказившихся неутешительных эмоций, выдававшая нежелание повторять это слово самостоятельно.       — Я остановлюсь, пожалуй, на менее травмоопасных формах слов. — Они говорили тихо, но не переходили на шёпот — в помещении помимо них не было никого, кто мог бы их подслушать, достаточно было просто не кричать, чтобы их диалог сохранял свою конфиденциальность. — Но да, насколько я помню, так она и называется. — Он испытал некоторое подобие облегчения, поняв, что Петя уже введён в курс дела и ему не придётся тратить время, излишков которого ни у кого из них не имелось, на пояснения.       Женя уже порядка года размышлял над тем, чтобы побывать в этом месте — поговаривают, там очень красиво: свет замечательно поставлен, образцово выделяя только незаурядные детали, наполненные своей историей и эстетикой; интерьер, потерпевший стихийное бедствие, придаёт церкви особый шарм, который трудно сыскать на каждом углу — фасад здания был отреставрирован, но вот его внутренняя составляющая осталась неприкосновенной, впитавшей в себя всю горечь потери и оставившей свои ещё свежие раны открытыми для всеобщего созерцания. Периодически внутри проводятся тематические выставки, меняется обстановка — узреть собственными глазами, что творится в этой старинной постройке с печальной судьбой, хотелось страшно, но времени для того, чтобы туда добраться и внимательно исследовать одну из достопримечательностей культурной столицы (пусть и не наделённую такой громкой славой, как Эрмитаж, Петропавловская крепость или же Исаакиевский собор) никак не находилось. Куда комфортнее и спокойнее было бы воплотить задумку летом — тепло, светло до поздней ночи, не нужно думать, куда пристроить верхнюю одежду, чтобы она не мешала в руках — но к чему упускать идею, если других качественных предложений не поступает? Петя своего вердикта ещё не вынес, но, как Женя уже научился судить по внешним проявлениям его мыслей: не хмурится, головой судорожно не мотает, значит, у идеи есть шанс на благоприятное будущее. Прокручивая это в голове, Женя подумал о необходимости поскорее подвести диалог к финалу — ему на заминку нужно было уходить ещё до начала их разговора, плавно перешедшего в беседу, протекающую словно в домашней обстановке.       — Если бы это было наше первое свидание — отец точно одобрил бы твою кандидатуру. — Женя к шутке такого плана (да и в принципе к шутке) готов не был, потому звучно хохотнул и, мгновенно спохватившись, прикрыл рот рукой, пару раз содрогнувшись в плечах вместо того, чтобы заполнить площадку своим смехом, который эхом разлетится в считанные минуты, обрушившись нескладным строем на их головы. — Ну а так как оно далеко не первое — будет от него плюсик за запоздалую смекалку.       К сожалению или счастью, но это тоже шутка, и никаких «плюсиков» никому не припишут (разве что в протоколах следующих соревнований, как хотелось бы надеяться), но главное стало понятным — предложение одобрено обеими сторонами и теперь с этим штампом дожидается своего часа. Так, по крайней мере, думал Женя, никак не ожидавший, что Петя скажет ему поторопиться — в его плане была пометочка, заключающаяся в претворении в жизнь оного сегодняшней датой. Вытянувшееся от таких слов лицо напротив его ни капли не смутило — совсем наоборот, оно оказалось настолько забавным и в удивлении своём очаровательным, что он не мог не похвалить себя за не озвученную заранее дату совместного выхода на прогулку, придержанную до кульминации, как козырь в рукаве. Времени до конца дня было ещё полно — студёное зимнее солнце всё ещё не перевалило на западную сторону и продолжало растрачивать понапрасну свои жалкие холодные лучи, способные разве что заставить снег переливаться семицветием, подчиняясь их мягкому свету. Однако пуститься в экскурсионное путешествие, когда впереди по расписанию ещё целая заминка, а следом за ней должен последовать освежающий душ и, в идеале, ещё и посещение квартиры ради пустяковых рутинных дел, звучало не столь утешительно и радужно — обёртка атмосферного свидания медленно теряла свою краску и затиралась, превращаясь в обычную крафтовую бумагу. Но долго препираться он не нашёл возможным — хватило минуты-двух, чтобы Женя понял, что до первенства Санкт-Петербурга всего пара скоротечных дней, которые они оба потратят на тренировки, а дома, по завершении физических нагрузок, ждут умственные, поэтому «объедки» сегодняшнего дня — это всё, чем они могут довольствоваться.       Прежде чем Петя успел испариться из спорткомплекса, будто там и вовсе не появляясь, Женя его окликнул, ступив на поверхность, наделённую меньшим коэффициентом скольжения, и попросил дождаться, пока он вернётся из раздевалки. Петя с немым вопросом хотел было устремить взгляд на своего возлюбленного, чтобы вызвать у него тем рефлекторное желание ответить на последующий вопрос, но того уже и след простыл — там, где секундой ранее юноша стянул коньки, сменив их на обычную обувь, точными движениями пальцев шнуруя её под себя, осталось лишь пустое пространство. Ощутив себя потерянным и брошенным, парень не понимал, куда себя деть — сказано дождаться, вот только чего ему ждать? Побродив туда-сюда из стороны в сторону медленным, нервным шагом, про себя прогулявшись по всевозможным темам, которые реально обсуждать и оценивать единолично, он, наконец, услыхал дыхание, владельца которого он мог определить безошибочно в любое время суток — в конце концов, сколько раз ему доводилось слушать сопение Жени в транспорте, не говоря о количестве ночей, когда они спали в одной комнате. Расспросов и упрёков дожидаться он не соизволил, вместо этого настойчиво всучил Пете что-то маленькое и холодное, что ввело его в ещё большее заблуждение до того, как он смог рассмотреть вещицу, из-за которой ему пришлось тратить время на ожидание — никто не любит ждать.       — Машину заведи, пусть прогревается, — Петя задумчиво повертел ключ, сильнее обхватив его пальцами, который видел уже не в первый раз. — И сам в машине сиди, не мёрзни снаружи. — Петя даже рта не успевал открыть, а Женя всё тараторил и тараторил — показалось даже, что он заранее заготовил и выучил эту речь. — И заводи сразу — из-за бензина не парься, на лекарства потом больше потратишь, если простудишься. — Женя снова встал руки в боки, выделив собеседнику пару секунд на осмотр новообретённого артефакта. Хоть голос его звучал строго и таил в себе некое подобие угрозы, в глазах теплилась исключительно нежная и даже наивная забота, которой уже могло бы быть достаточно, чтобы согреться, если бы представлялось возможным через взгляды передавать физическое тепло. — Я минут через двадцать подойду.       И вновь он испарился, будто был рождён с талантом незаметных и стремительных побегов; Петя озадаченно потёр лоб подушечками пальцев свободной руки и на пятках развернулся в сторону выхода — неиссякаемого спектра выбора ему не предоставили, а то и вовсе укоротили имеющийся. Он соврал бы, если бы сказал, что собирался, получив ключи от машины, стоять, подобно идиоту, возле неё, изображая из себя какого-то нелепого хранителя ценной вещи, но вот с прогревом машины он действительно мог повременить — цены на бензин нынче неутешительные. Постепенно возвращаясь из вакуума своих рассуждений, он набрал скорость и покинул здание практически бегом, столкнувшись с режущей январской прохладой успевшим разогреться и зарумяниться лицом — каким надо быть дураком, чтобы добровольно отказаться от пристанища, служащего спасением от этого холода? Пожалуй, Женя находит его чересчур жертвенным и беспечным, но, быть может, для таких выводов у него были весомые причины.       Свою машину Женя доверял ему далеко не в первый раз, поэтому к такому жесту благоговения Петя давно относился равнодушно и справлялся с задачей без затруднений. К сожалению, за те часы, что Женя проводил за изнурительной тренировкой, салон авто заметно охладел и отличался от уличных условий только отсутствием ветра — Петя захлопнул дверцу и снова спрятал руки по карманам, после чего стал внимательно глядеть в лобовое стекло (к немалому удивлению, идеально чистое), ожидая появления своего личного водителя с плавающим графиком.       Женя на заминке периодически подлавливал себя на спешке и небрежности; тогда он останавливался, делал пару вдохов, про себя считая до десяти, и продолжал уже в умеренном темпе. Как бы там ни обстояли дела с плотностью графика, но есть вопросы, в которых торопиться непозволительно для тех, кто не хочет иметь печальных последствий. Коротко попрощавшись с присутствующими, некоторые из которых остались в зале ещё на пару минут, чтобы перекинуться парой фраз о впечатлениях, приносимых из других сфер жизни, не касающихся спорта, он быстрее прочих направился в раздевалку, чувствуя первое облегчение, приходящее с завершением какого-либо дела, и вкушая маленький повод для радости — в одиночестве у него будет возможность собраться быстрее. Сейчас, когда тренировка, являющаяся последним масштабным делом, находящимся в процессе исполнения, завершилась, чувства пребывания в заложниках у времени улетучилось — всё они успеют, вот только нужно посмотреть график работы церкви, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох табличкой с надписью «закрыто» или с безмолвными массивными дверями, не поддающимися на уговоры распахнуться. Одной рукой складывая и сортируя вещи, второй Женя держал телефон, одним большим пальцем набирая Пете сообщение с просьбой посмотреть расписание и информацию о том, является вход платным или нет; дотягиваться пальцем правой руки до левого края экрана в моменты, когда нужные буквы оказывались на той стороне клавиатуры, было несколько проблематично — от напряжения один раз даже руку свело, но он справился и вскоре небрежно бросил телефон в сумку поверх груды других вещей. В ответ коротко звякнуло уведомление, но смотреть его парень уже не стал, посчитав, что через пару минут сможет услышать ответ лично, и натянул на влажные волосы шапку, полностью скрывая их под плотной тканью.       Молнию куртки он застёгивал уже по пути, сомкнув края у самой шеи — разве что чудом не прищемив кожу — только возле входной двери — чуть не столкнулся с её стеклянной вставкой лбом и напомнил себе, что нужно хоть иногда смотреть не только под ноги. Погода на улице оставляла желать лучшего: холодно, промозгло, ветер пронзительный, а солнце только зря слепит, повинуясь законам физики и отражаясь от белой поверхности сугробов и застланной белоснежным покровом дорогой, которую сегодня ещё не успели подмести — парочка скудных тропинок, созданных случайными прохожими, вела в разных направлениях от Юбилейного; в их число входила и та, которой ранним утром следовал он сам — следы затёрлись и потеряли отчётливость формы, но для него были узнаваемы. Женя насупился, пряча нос в воротник, и заторопился к машине, с ходу распахнув дверь — возможно, приложив при этом чрезмерное усилие — и бросив на сиденье спортивную сумку.       — На выход давай, — обратился Женя к Пете, полусогнувшись над сиденьями задней части салона, расположил пальцы на краешке дверцы, используя её как временную опору. Тот занял водительское кресло с таким видом, будто он хозяин машины и только горделиво приосанился, услышав произнесённое насмешливо-приказным тоном распоряжение. Но привёл оное в исполнение сразу — вышел, придержав дверцу для настоящего водителя, и дождался подходящего момент, когда Женя уже практически приземлился на своё место, сдвинул ему шапку, перекрыв тем самым обзор. Под недовольное шипение Гуменник, подобно преступнику, поспешил скрыться, тихонько посмеиваясь и про себя победно ликуя — шалость удалась.       Спокойно и сразу занять место рядом с водителем, обойдя машину с обратной стороны, Женя позволил ему не сразу, но всё же сжалился, памятуя о некомфортных погодных условиях, и уже через пять минут Юбилейный начал медленно и последовательно уменьшаться, пока не исчез с зеркала заднего вида полностью.       — Я посмотрел график, как ты и просил, — забравшись рукой в карман и подцепив телефон, начал Петя, не видя, как Женя кивком отреагировал на его слова. — У них рабочие часы с десяти до десяти, так что мы хотя бы на часик точно успеем. Но вход там платный из-за выставки — она проходит весь день, поэтому чтобы посмотреть все локации, нужен билет. — Он посмотрел на Женю, неотрывно следящего за дорогой и даже голову поворачивающего только по необходимости — углядеть, где можно сменить ряд и когда приходит удачный момент для поворота; на его пальцы, обвивающие руль по обеим сторонам, невольно залюбовавшись тем, как красиво и складно выглядят его руки, Петя запоздало заметил упавший на него молниеносный взгляд обладателя сих рук, тут же вернувшийся к созерцанию дороги. Чуть смутившись (сам не понимая, от чего), он отвёл взгляд в окно со своей стороны и продолжил информировать (убедившись после того рекордно краткого взгляда, что его слушают), уже рассматривая стремглав проносящиеся пейзажи, превращённые в широкие пласты разноцветных масс, сливающихся друг с другом. — Но там есть льготные для студентов и оплата по пушкинской карте, так что, считай, бесплатно.       Петя обернулся, поборов наплыв неловкости, лишь когда убедился через боковое зеркало, что его щёки не стали пунцовыми, и положил телефон на колени, предварительно перевернув экраном вниз. Женя с отсутствующим видом покивал головой, и Петя понял, что обсуждать что-то в пути с ним в роли шофёра — затея по сути своей бесполезная, которая не принесёт ни внятных ответов, ни удовольствия; его партнёр слишком ответственный, чтобы разводить беседы в дороге. Так что он со вздохом вернулся к прежнему занятию: строения в своей архитектуре приобрели характерные для центрального района детали, знаменуя скорое прибытие на место. Жизнь в таком районе насчитывала много возможностей и привилегий, что и было решающим критерием при выборе местоположения съёмной квартиры, однако один на первый взгляд неочевидный минус обнародовал себя в нелестном свете, к тому же сделал это не сразу — если осенью совместные относительно длинные прогулки до университетов казались романтичными, то в зимнее время ходить через мост пешком или ожидать подходящий транспорт на остановке, скрывая лицо от ветра шарфом, натянутым до самых ушей, оказалось не самой приятной затеей, в которой романтика сводилась к единодушным проклятиям, адресованным погоде. Пока Петя вспоминал, как проходил их выбор жилья, который, несмотря на всю ответственность, с которой парни подошли к вопросу, всё равно оказался удачным только наполовину, Женя уже припарковал машину и тронул его за плечо, кивая головой в сторону подъезда.       В квартире душно — с утра парни вышли в одно время, чуть ли не опаздывая, и позабыли приоткрыть окно, чтобы не прекращать поток свежего воздуха в те часы, пока они будут заняты. Петя, разувшись, первым делом прошёл на кухню и распахнул окно настежь, а Женя направился в свою комнату, а оттуда — сразу в ванную, напоследок попросив купить второй билет за него — телефон и приложение он разблокировал, а остальное за Петей. Последний ответил коротким «ладно», покинул территорию кухни, прикрыв за собой дверь, чтобы сквозняк не распространился сразу на всю квартиру, и зашёл в чужую комнату, плюхнувшись на кровать. Женя так спешил с утра, что забыл её застелить, поэтому телефон с включённым экраном, на котором время от времени загорались уведомления из разных приложений, лежал прямо на простыне в ожидании своего часа. Петя взял его в ладонь, ощутив лёгкий диссонанс — чужие вещи в руках всегда ощущаются как-то иначе, будто что-то их отделяет от тебя, несмотря на тесный контакт; к тому же у них были разные модели, и хватку пришлось подстраивать. В другой руке тем временем покоился собственный телефон, с которого парень и оплачивал билеты — сначала Женин, чтобы быстрее закончить с чужой вещью, а потом уже свой; по завершении он положил телефон на рабочий стол, предварительно погасив экран, и, чтобы скоротать время, собрался заправить его кровать.       — Закончил? Через пять минут выходим, — голос за спиной заставил Петю, державшего в этот момент нижний край покрывала — последнюю часть, которую нужно было расправить, обернуться для ответа, которого не последовало. Женя с мокрыми волосами, местами облепившими его лоб, румяный и в целом более похожий на здорового и полного сил человека, несущий за собой пелену ароматного пара, сочетающего в себе запах шампуня и геля для душа, босиком шагает, оставляя на полу следы и редкие капли воды, облачённый в домашние штаны, с оголённым торсом. Петя ни за что не подумал бы, что подобное зрелище спустя несколько месяцев совместной жизни, в которой своё место имела и эротика (что уж говорить о том, что парни видели друг друга без футболок в общих раздевалках бессчётное количество раз), произведёт на него неизгладимое впечатление. Но это было за пределами его восприятия: словно облачённый в божественную ауру, Женя выглядел по-особенному хорошо — все линии и изгибы тела стали более чёткими, завораживающими и манящими, разве что его лицо приняло выражение, искажённое недоумением и ступором, но это никак не портило впечатление от всего остального. — Ты чего? — Петю как током прошибло через всё тело от этих слов.       — Закончил, да, да, — он рывком расправил последний угол покрывала, пряча взгляд и осторожно потрясывая головой, чтобы со стороны это было наименее заметно. Закончив выполнение поставленной задачи, он кинулся за спину Жени, чтобы не встречаться с ним взглядом ещё хотя бы минуту, руками зарылся в его волосах, осторожно взъерошив их. — Волосы вообще не сушил? Как на улицу собрался? — он искал любой повод для разговора, чтобы сбить парня с толку и не дать задуматься о его странной реакции, но первая мысль оказалась очень кстати — сам внушает ему мысли о том, что нельзя экономить на бензине, а потом щеголяет с мокрой головой.       — Да мне же только зайти в машину — выйти из машины, — стал оправдываться Женя, пытаясь завернуть голову за спину, чтобы говорить с собеседником лицом к лицу, но Петя в своём положении оставался непреклонен, — не на метро же поедем — чернышевская закрыта, а от Ленина прогулка много времени займёт. Да что ты там высматриваешь?       — Так не пойдёт, — игнорируя последний вопрос, заявил Гуменник и устремился прочь из комнаты, резко затормозив у порога. — Оденься. — Выдавив это слово самым твёрдым голосом, на который он был способен, Петя скрылся за дверью, исчезнув за поворотом.       Женя нахмурился, пытаясь найти логическую связь в его поведении, но лишь пожал плечами — в самом деле, стоит одеться и поменьше тормозить из-за мелочей. Накинув простенькую рубашку, отутюженную и слабо пахнущую одеколоном — причём Женя не был точно уверен, что это его парфюм, он подошёл к столу и по привычке взял телефон, смахнув вниз строку уведомлений, обнаружив среди них коротенькое «Ок» из диалога с Петей — очевидно, ответ ещё с того момента, когда Женя просил его проверить график церкви. Незаметно для себя он подошёл к мысли, что Петя в его телефоне никуда не заходил, кроме указанного места, и это не могло не радовать — прежде Семененко не задумывался об этом, считая их взаимное доверие и заботу о неприкосновенности личных границ друг друга как нечто само собой разумеющееся, но сейчас ощутил родное тепло, поднимающее уголки губ вверх, как столбик термометра в солнечный день, осознав, насколько ценным является это бережное отношение к комфорту близкого человека. Петя тем временем возвратился, прихватив за собой полотенце и фен и, не возжелав слушать ни звука возражений, молча усадил парня на стул и всучил полотенце, наказав высушить им волосы, насколько это является возможным, а сам опустился под стол, пытаясь нашарить тройник. Смирившись с тем, что его план, заключающийся в том, чтобы любой ценой потратить как можно меньшее количество времени, находясь в доме, и отправиться на экскурсию с большим его запасом, полностью провалился, Женя шумно выдохнул и лениво потрепал волосы полотенцем. На столе устроился фен, ожидающий, когда придёт его черёд выполнять свои функции, а чужие пальцы накрыли пальцы Жени, настойчиво вынимая полотенце, чтобы после гораздо более трепетно и тщательно начать массировать его голову, избавляясь от излишков влаги. Оказавшись в надёжных руках Пети, под его беспрекословным покровительством, Женя мог лишь повиноваться судьбе — откинувшись на спинку стула, он только открыл рот, чтобы всё же внести свою лепту в происходящее (ещё точно не зная, что он скажет), но Петя, который умудрялся одновременно следить везде и за всем, вернул одной ладонью его челюсть на положенное место, а другой отложил полотенце. Комнату заполнил непрерывный громыхающий шум, который, помимо неприятных слуховых ощущений, ещё и обдавал жаром то лицо, то шею, постоянно норовил смахнуть пряди волос прямо к глазам и временами щекотал кожу, но всё это можно стерпеть, когда чьи-то особенные руки мягко и любовно треплют волосы, заботясь прежде всего о твоём благосостоянии. За окном как раз пошёл снег — неприятная ситуация, лучше бы он прекратился к окончанию всех процедур — и солнце скрылось за облаками — белые и пушистые они словно служили отражением земного шара, как водная гладь. Щёлкнул выключатель, послышался скрежет выдернутой из розетки вилки, и лишь тогда Женя ощутил, что голова стала полностью сухой, а волосы — уложены в его обычную причёску. Поднявшись, он первым делом обернулся к своему сожителю, который растерял ту странность, что шлейфом тянулась за парнем, стоило ему покинуть ванную комнату; и вновь показалась на лике с точёным подбородком прежняя полуулыбка, дополненная внимательным взглядом, направленным не куда-нибудь, а на его, Женино, лицо. За такое можно дать поблажку и простить Петю за временную конфискацию права действовать самостоятельно, пусть только он и дальше смотрит на него этим особенным взглядом — похожим он смотрит на окружающих во время интервью и других публичных выступлений, но то — лишь пародия, «рабочее» выражение лица, а здесь — искренность и радушие лишь для человека напротив, которыми Женя делиться не намерен. Сам Петя слышал волнительное биение своего сердца, сквозь которое другие звуки его сознания коснуться никак не могли, и делал огромное усилие над собой, чтобы сохранять невозмутимость — теперь его переполняли эмоции уже из-за собственной реакции, а помпезный образ Жени снова приобрёл привычный облик в его голове (он по-прежнему вызывал восторг, но уже не заставлял чувствовать себя мальчишкой, впервые поддавшегося внешнему очарованию). Он ни за что не признается Жене, что почувствовал неловкость, увидев его после душа — доставит удовольствие каким-нибудь другим способом, не выставляя себя в нелепом свете.       Стоит отметить оперативность, с которой парни скооперировались и собрались, оказавшись, как прежде, закутанными в тёплые пуховики — Женя вовсе едва мог дышать (не говоря уже о выражении протеста) сквозь шарф, намотанный Петей собственноручно, как гарантия того, что парень не простынет после бани: словом, хочешь сделать безупречно — сделай сам. Машина, к большой удаче, не успела остыть, поэтому долго разогревать её не пришлось и нахождение в салоне не оказало негативного эффекта. Но возникла другая проблема — час пик, наполнивший проезжую часть в центре города шквалом машин, преобразивших пятиминутную поездку в двадцатиминутное простаивание в ожидании светофора и нужного момента для обгона. А дневное освещение тем временем всё мрачнело и тускнело, насмешливо возвещая о спешном течении времени, которого не касаются ни пробки, ни проблемы людей, которые загружены до предела и оттого часто лишены времени для совместного времяпровождения. Вечерняя пора вступала в свои права, сближая нисходящее солнце с горизонтом, кажется, всё быстрее и быстрее, и, когда Петя с Женей покинули машину, солнце прятало свой последний луч, передавая контроль наплывающей тьме.       Пройти непосредственно к Анненкирхе возможно было, только преодолев ограду, которой она была окружена по периметру, через калитку, находящуюся с обратной стороны от входа. Внешне церковь ничем не выделялась на фоне остальной старинной архитектуры города: стены приглушённого мятного цвета, смягчённые присутствием белых колонн и других элементов того же цвета, вроде рам окон, капителей, пилястр и абак, служащих украшением, не превращают постройку в неуместное пятно, гармонично перемежая его со зданиями бежевого и приближённого к охре цветов, а также со зданием, отличившимся своим окрасом от монотонных собратьев, в котором объединили два относительно ярких цвета — кирпичный и жёлтый. С одной стороны здания находилась ротонда, находящая своё завершение в величаво возвышающемся над ней куполе; противоположная же, где находился вход, являла собой портик обрамлённый пилястрами ионического ордера, вмещающий в себя три однообразных двери, оканчивающихся полукруглой фрамугой, над центральной из которых располагался простоватый барельеф, близкий по форме к квадрату, с расположенным внутри круга крестом. Похвастаться антаблементом, содержащим множество искусно выполненных деталей, или балюстрадой, состоящей из балясин утончённой форме, превосходящей по своему изыску более пышные здания с духовным значением, церковь не могла, но именно в этом и была её внешняя прелесть — в простоте. На площадке перед входом стояла группа людей из трёх человек, о чём-то переговариваясь, за их спинами отворилась центральная дверь, выпуская поздних посетителей наружу, и сразу, не нарушая царящего вокруг умиротворения, бесшумно закрылась.       Парни один за другим проскользнули через ту же дверь внутрь, оказавшись погружёнными в ещё большую темноту, чем та, что опускалась на город снаружи. Впереди расположился проход, скрытый плотными шторами, на пути к которому стояла молодая девушка, проверяющая билеты — Женя с Петей переглянулись, одинаково полагая, что в подобных местах обитают исключительно люди зрелого возраста с преобладанием мужского пола, в мрачных одеяниях и с длинными густыми бородами. Учитывая, что церковь считалась действующей и в ней проводились молитвенные часы, различные учения, а также имелась целая приуроченная к ней школа, было неожиданно увидеть в качестве работниц сразу нескольких одетых по-простому юных девушек примерно их возраста. Девушка у входа после проверки электронных билетов предложила спортсменам листовку с планом, которую оба с благодарностью приняли, решив оставить в качестве сувенира, который спустя много лет будет напоминать им о свидании в максимально неожиданном месте; а после приподняла завесу, пропуская новых посетителей.       Впереди грозно возвышались две массивные колонны, установленные по краям широкой лестницы, от площадки которой взвились в разные стороны две более узкие лесенки с громоздкими перилами, покрытие которых потрескалось и местами слезло, а стена, к которой вела первая лестница, была украшена посередине молдингом с помещённым в центр крестом из шести вырезанных из стены кубов. Внутрь этих углублений были помещены кругляши из материала неизвестного происхождения, а в самом нижнем важно устроился человеческий череп. Краска на стенах и потолке облупилась, наглядно демонстрируя последствия судьбоносных прикосновений разбушевавшегося пламени, остервенело пожиравшего культурное наследие около двух десятков лет назад; пилястры, расположенные в той части стены, на уровне которой располагался второй этаж, совмещали в себе несколько сразу оттенков серого, чёрный и белый цвета, общая композиция которых была далека от искусства абстракционистов. Левую и правую части этой стены, очевидно, огонь затронул сильнее всего: угольно-чёрные пятна впечатляющих размеров извивались к потолку, постепенно превращаясь в тонкие прерывистые линии. Весь этот пейзаж находился под покровом беспорядочных световых пятен зелёного и красного цветов — такое освещение придавало атмосфере вид чего-то тревожного, будто кровь разливалась по стенам, запятнав своими ручьями помост, давила своим видом через колонны, зловеще нависающие над каждым ступившим за порог залы. Лишь потратив несколько минут на привыкание к специфичному освещению, можно заметить свисающие с потолка декорации, напоминающие раскидистые пальмовые листья, которых не оставил без внимания кроваво-зелёный свет, окрасив с разных сторон.       Справа находился проход среднего размера, расположенный аккурат между лестницей и стеной, внешняя часть которой выходит на улицу; в этом проходе расположилась объёмная модель древних городских построек, высеченная из огромного камня и залитая снизу доверху ровным красным светом, а над ней, на стене, повис чёрный прямоугольник, на котором выведен крупными переливающимися буквами заголовок «Пальмовое воскресенье», под которым начинался рассказ об оккупированном римлянами Иерусалиме, куда въехал Иисус. Чуть глубже находился стенд с уменьшенной версией собора — точной копией, освещение которой неспешно менялось от красно-оранжевого к жёлто-зелёному.       — Как думаешь, — шёпотом заговорил Женя, стараясь не нарушать чьё-то наслаждение мёртвой тишиной, — в этой церкви венчают? — Он хитро улыбнулся, наблюдая за тем, с каким серьёзным видом Петя готовит свой ответ, а сам в это время извивался, вытаскивая руки из рукавов куртки — в помещении оказалось жарковато — и размещая вещь на предплечье руки, согнутой в локте; к сожалению, гардероба здание не предполагало.       — Конечно, — что вполне может статься правдой, учитывая статус Анненкирхе. Петя последовал примеру своего спутника, сбросив верхнюю одежду, и бросил взгляд на завешенное для сохранения общего настроения чёрной непроницаемой тканью окно, через которую пробивались полосы света, заметные лишь с бокового ракурса. — Нас в первую очередь — попросимся? — Следующая вывеска с надписью скрывала малую часть стены, частично сохранившей мятный окрас, которым наделён отреставрированный фасад здания, в котором появились вкрапления коричневатых и серых цветов. Женя приглушённо рассмеялся, порадовавшись понятой без намёков шутке, и Петя поддержал его хихиканье — вместе они направились дальше, шутливо подталкивая друг друга локтями.       Дальше — просторная галерея, пол которой был превращён в наглядную схему подобия лабиринта, кое-где проглядывались надписи из печатных букв белого цвета. А венчал галерею — во всех смыслах — подвешенный к потолку огромный терновый венец, согласно легендам, возложенный некогда на голову Иисуса. С десяток колонн по обеим сторонам прокладывали путь к стене на другом конце, где покоились три огромных холста, изображающие библейские события. Петя приблизился к одной из них, изображающей распятие, почти вплотную рассматривая детали и технику выполнения работы — многоцветные мазки неровным слоем составляли единое целое, отлично вписываясь в потерпевший крушение интерьер.       — Это каким материалом? Гуашь? Масло? — Женя тоже приблизился к картине, чуть наклонил голову, заостряя внимание на каком-то конкретном участке.       — Думаю, масло, если судить по технике. — Женя выпрямился и направился прямо в центр галереи, рассматривая надписи: святилище, притвор, умывальник. В другом конце расположилась возвышающаяся на полметра-метр сцена, куда поставили непонятные по своему назначению конструкции, в одной из которых горел искусственный огонь, а позади установили превышающий человеческий рост крест. — Для чего тут сцена? Сомневаюсь, что несколько веков назад сюда наведывалась местная филармония, чтобы дать дебютный концерт.       — Несколько веков назад сцены действительно не было, — кивнул подошедший к тому же месту, откуда хорошо видно происходящее на сцене, Петя и завёл руки за спину, — но сейчас здесь регулярно проводят вечерние концерты. Прочитал на сайте, — спешно выдал себя Петя под напором взгляда, которым ошеломлённый Женя его наградил, прежде чем тот успел задать простой вопрос — и откуда это ему всё на свете известно.       Помимо общей тоскливой атмосферой, таившей в себе вероломное коварство, на всей территории церкви звучала музыка, поддерживающая визуально созданный антураж на другом уровне чувств. Из комнаты, в которую плавно заводил коридор с правой стороны галереи, ограниченный строем облезлых колонн, доносился голос экскурсовода: на такую смерть, на такое распятие приговаривали только самых жестоких…       Парни переглянулись и направились в ту комнату — не столько из-за желания послушать речь экскурсовода, сколько интересуясь, какие виды обрамляет красно-голубое свечение, выходящее за пределы этой коморки. По пути они бегло разглядывали картины, вывешенные в рамках выставки — некоторые из них даже продавались своими авторами. Внутри тесной комнатки столпилась целая куча народу — все жались друг другу, облепив конструкцию из тонких прутьев в форме дерева, «прорастающего» через щель между извивающейся лестницей и тянущего свои ветки как бы сквозь стены здания, ограничивающего его свободу. Пока Женя с Петей, неторопливо шаг за шагом преодолевая толпу, пробирались поближе, чтобы рассмотреть висящие на ниточках многочисленные искусственные листья, позади себя они услышали многократно повторяющееся тихое болезненное чихание. Обернувшись, они увидели молодого человека незавидного внешнего вида — кажется, он болен и едва на ногах стоит, нуждаясь не в экскурсии по старинной церкви, а в постельном режиме и действенных медикаментозных средствах. Женя без колебаний ухватил своего спутника за руку, намереваясь покинуть потенциально опасный для их здоровья круг, но путей для отступления не осталось — людей стало ещё больше за то время, что они разглядывали новую локацию, и сменить позицию до дальнейшего восхождения посетителей вверх по лестнице или до их возвращения в галерею не представлялось возможным. Никто из присутствующих не заторопился ни в одну из сторон — их больше интересовала история, чем нездоровый человек, в зоне поражения которого они находятся. Прикусив губу и смиренно качнув головой, Женя подвинулся ближе к Пете, продолжавшему держать его за руку уже из страха оказаться разделёнными в этой толпе. Он наклонил голову, заметив, что Женя пытается ему что-то тихонько сообщить, и, услышав о надеждах парня на достаточно крепкий иммунитет, способный противостоять весьма тесному и длительному контакту с больным, только сдержанно кивнул, сосредоточившись на толпе. И она как раз начала своё шествие: экскурсовод первая направилась вверх по ступенькам, приглашая остальных проследовать за ней в следующую локацию, а вторил ей голос в записи, вопрошающий «Не я ли, господи?». Когда комната опустела, открылся вид на большое зеркало, где алыми буквами была выведена та же надпись — по краям рамы этого зеркала отчётливо пестрели красные разводы, имитирующие кровь.       — Красивое место для фотосессий, — впервые за время пребывания в церкви поделился впечатлением Петя, привычным жестом рассредоточив ладони на плечах возлюбленного и обозревая свободную для созерцания комнату.       — Только мы ни одной фотографии здесь не сделали, — согласившись, заметил Женя — этим всё и решилось.       На фоне фальшивого дерева и замысловатых по форме чернеющих перил, под сплетением холодных синих и пронзительных алых лучей света, мягко ложащихся на черты лица местами лиловым цветом, впутывая их в эту сюрреалистичную, пугающую и замшелую обстановку, сливая с ней в единое целое, они сделали по одному снимку друг друга. Как нечто личное, что будет только у них двоих и никогда не окажется на просторах Интернета: когда не будет возможности увидеться, созвониться или списаться, будут эти фото, смотря на которые, они будут освежать в памяти знакомые черты и вспоминать не только этот день, но и всё то совместное время, что у них было. «Не ищите живого среди мёртвого» — не лучшая фраза, которая могла бы сопровождать этот душевный момент, но что-то в ней было — что-то связующее именно с этим местом, привлекающим туристов именно своим зловещим шармом. На потрескавшейся поверхности справа, покрытой слоем того же красного цвета, были выскоблены две надписи: одна из них представляла собой нечто, напоминающее «дима» или «хима» — почерк у самопровозглашённого художника, надо признать, оказался на редкость отвратительным; а вот автор второго послания оказался более искусным — ровное сердечко и слово «дружба» внутри ни с чем нельзя было спутать.       — Может, нам тоже что-нибудь начиркать? — Женя оглядел полную свободного пространства стену, как творец оглядывает чистый холст перед началом работы, оценивая, как будет располагать и воплощать свою задумку.       — Что-нибудь, что критикуется обществом? — Петя встал перед стеной, повторяя манеру речи собеседника и копируя его оценивающий взгляд.       — Нет, конспекты по биохимии, — не сдержавшись от ухмылки, произнёс Женя, отворачиваясь от стены, — но можешь и по вышмату, так и быть, — на снисходительной ноте завершил он, с теплотой глядя на Петю.       — Такое общество раскритикует даже больше.       На следующем полностью обволоченным алым сиянием этаже, куда вела витая лестница, оказалось три огромных деревянных креста с гвоздями, беспорядочно дробящими их на каждом из окончаний, уходящие к потолку — самый высокий из них стал опорой для таблички, имитирующей надпись на могильном камне сразу на четырёх языках. С правой стороны начиналась ещё одна лестница, ведущая к двери у самого потолка, испещрённого кривыми наштукатуренными ранами, но проход к ней был закрыт. На втором этаже, проходящем лишь над коридорами первых этажей, на стенах также разместили картины, но уже принадлежащие современной художнице и написанные в совершенно другом стиле — не совсем понятном, делающем акценты на узоры, лишённом большой палитры цветов и дополненном текстами на другом языке, и текстом, временами уходящим в истерическое чирканье. Здесь стены были сложены из кирпичей, форма которых не смогла избежать повреждений — кое-где отсутствовали целые фрагменты стен, образуя целые ущелья, в которых можно что-то хранить. Только покинув комнатку с крестами, парни вышли к ряду стульев, часть из которых заняли участники экскурсионной группы, в которую Женя с Петей не вошли, но так или иначе оказались втянуты — переглянувшись, приняли решение посидеть и послушать, очевидно, заключительную часть истории, неотрывно связанной с темой проходящей выставки. Уселись они на самых крайних местах, подальше от незнакомцев — мало ли, вдруг они тоже ходят и разносят бактерии — да и им хотелось побыть на своём свидании отдельно от остальной массы людей, а не сливаться с ними в одной компании. Девушка, ведущая свою речь, хорошо знала доверенное ей дело — умела подбирать слова и взаимодействовать со слушателями так, чтобы ей хотелось дать ответ. Она вдруг задала неожиданный вопрос:       — Как вы думаете, что нужно сделать, чтобы попасть в рай? — Женя, дослушав концовку, сиюминутно повернул голову к Пете.       — Ты знаешь ответ? — он спрашивал ради личного интереса и для того, чтобы проверить, как далеко простираются не поддающиеся счёту знания Пети, а не для того, чтобы преподнести ответ собравшимся на этаже. Петя долго молчал, слушая, какие ответы дают посетители: кто-то говорит о заповедях, о соблюдении поста, о добре и зле — девушка вторила всем ответам, не раскрывая сразу, какой из них верный.       — Знаю, — кивнул Петя и, сверкнув взглядом, осмотрелся, украдкой опустив руку на колено Жени, завороженно ждущего, когда прозвучит ответ, — но тебе не скажу. — Их голоса тонули в общей массе чужих фраз, а действия, не отличающиеся резкостью и большим охватом площади, поглощал интерьер, вычурное освещение которого осталось по другим углам: здесь, в этой части второго этажа, где проходила финальная часть экскурсии, обилие красок сошло к минимальному естественному освещению.       Женя закатил глаза, скрывая за этим небрежным жестом очертания улыбки, и коротким мелким рывком ткнул локтем куда пришлось — с колена соскользнула рука, ненавязчиво стиснувшая его минутой ранее. Речь, исполненная благодарности за уделённое внимание, оказалась подхвачена сдержанными аплодисментами, что разлились лёгким эхом по всей галерее, ударяясь об искажённые поверхности стен. Посетители, освободившись после получасовой экскурсии, разбрелись кто куда: некоторые остались, чтобы задать интересующие вопросы, ответа на которые не получили за эти полчаса, другие — прошагали в сторону часовни, расположившейся за небольшим пространством между границей галереи, где находилась небольшая кофейня, третьи — проследовали в зацепившие их локации или к вереницам картин, чтобы тщательно осмотреть детали и их технику выполнения. На втором этаже, в проходе между галереей и кофейней, одиноко примостилось пианино: на нём чьей-то чуткой и аккуратной рукой были выведены улочки и здания, окружающие церковь, которая на росписи также присутствовала, демонстрируя изящную ротонду со стройным куполом, фонарные столбы и другие мелочи, заполняющие городское полотно на представленной поверхности сверху донизу. На поверхности музыкального инструмента выложены несколько свечей, из которых зажжена лишь одна, две различных по форме вазы, ставшие пристанищем для искусственных веточек вербы и другого растения — между стебельками последнего извивалась гирлянда с редкими светодиодами, перемежаясь с крупным декоративным пером в центре; помимо этого свободные промежутки занимали мелкие украшения и бутылёк, размером с человеческий кулак, из горлышка которого торчало три палочки. Позади всех украшений чернело прямоугольное углубление, на краю которого стоял ещё один бутылёк — более узкий и длинный, чем предыдущий, ничем не заполненный; яркое свечение жёлтого цвета со всей ясностью и без прикрас выделяло обожжённые бетонные стены, резко контрастирующие с расписным, новеньким фортепиано, но этот контраст не выпадал из общего настроения церкви, а помещённый следом за инструментом диван, на котором могли передохнуть или побеседовать посетители, обитый полосатой тканью из тёплых оттенков, выставленный сразу перед шторой кофейного цвета, источал уют, присущий только этой части здания. На цветки искусственной вербы, украсившей ещё и исполосованный невзрачными царапинами округлый красный столик справа от дивана, поигрывал мягкий свет, изучаемый белыми шариками гирлянды позади.       Дальше — кафе, которому крышей служит не претерпевший катастрофу потолок, а плотная завеса из тех же имитированных пальмовых листьев, но здесь, в этой отрешённой от страданий части Анненкирхе, их окружал золотистый свет, в тени переходящий в охровый, и окутывала гряда огоньков — больших и маленьких, как на звёздном небе. У самых перил, неровный рельеф которых на ощупь оказался гладким, отполированным, откуда открывался вид на ту часть здания, которая предстаёт перед посетителями первой локацией, высился деревянный столик из тёмного дерева с двумя стульчиками. Таких столиков по периметру рассредоточилось около восьми, и на каждом стоял декоративный фонарь, плотно соприкасаясь с закрытой шахматной доской; у небольшого прилавка стояли две девушки, советуясь между собой, а в метре от них — дверь. В отличие от наружных дверей, эти, ведущие в часовню, обладали более замысловатой фрамугой: узор из трилистника служил точкой начала для шести зеркально отражённых лепестков, оканчивающихся фигурами, походящими по форме на треугольники со сглаженными углами; через прозрачные боковые вставки проглядывалась загруженность комнатки — там собралась почти вся группа, которая недавно слушала девушку, спросившую про райские врата и возможность их пересечь.       Женя почувствовал на своей пояснице тепло, исходящее от мягкого прикосновения ладони Пети, призывающего его двинуться вперёд — через эти двери, где их будет ждать прежнее столпотворение, оставившее после себя неблагоприятное впечатление. Но и оставить последнюю локацию без внимания как-то не хотелось — раз уж пришли, стоит обойти всё, чтобы потом не жалеть об упущениях.       — Хочешь помолиться? — Женя прищурился, разворачиваясь к собеседнику в три четверти, но двигаться вперёд не спешил — может, им повезёт, и остальные обыватели вскоре покинут стены часовни.       — Ага, — Петя облизнул губы, чтобы продолжить фразу, легонько выстукивая пальцами, всё ещё прижатыми к чужой спине, простенький ритм — Женя осознал, каково клавишам, которые оказываются во власти умелых рук Гуменника. — Замолим наши грехи и попробуем вымолить удачные прокаты. Как там сегодня говорилось? Бог всех любит и отпускает всем грехи? — Женя одновременно с ним засмеялся, опустив глаза в пол.       — Бог всех любит и поэтому всем дарует своё прощение, — перестав смеяться, поправил Женя с таким серьёзным видом, будто исполнял обязанности духовного наставника. — А грехи отпускает пастор — у Бога вряд ли есть столько времени, чтобы слушать все исповеди.       — Пусть нам хоть кто-нибудь их простит и отпустит, — в голосе проскочило притаившееся нетерпение, застигнув Семененко врасплох — он не успел притормозить под натиском уже двух ладоней, активно и напористо пихающих его к дверям, из которых хлынул поток людей — возможно, Бог внял его неозвученным молитвам и виде жеста широкой души позволил им провести время в часовне в спокойствии, не прибегая к поединкам локтями с незнакомцами.       Два круглых витражных окна на противоположных стенах, в которых преимущественно преобладают сапфировый и приглушённо-оранжевый цвета, ряды кресел — с виду мягких и удобных для размещения своего тела с комфортом. Алтарь с двумя скромными свечами в упрощённых по форме своей подсвечниках по краям, крест, лишённый изысков, по центру и икона над ним — мрачная, тёмная, излучающая удрученность; очевидно, библия и маленький пузатый горшочек. На стене слева от алтаря — вывеска, нагруженная табличками с числами, назначение которых огласке не придавалось; рядом — дверь, судя по всему, служебная. Свечи на алтаре горят — из-за позднего времени сквозь витражи внутрь часовни не поступало должного освещения, и даже посильная помощь фонарика, стёкла которого тоже представляли собой витраж, изображающий мифическое животное, выполненное жёлтым и лазурным цветом на красном фоне, окаймлённом бирюзовой рамкой, оказалась недостаточной. Во всю длину стены, проходящей за этим фонарём, растянулся ряд книжных шкафов среднего размера, завершающихся на смежной стене двумя шкафами, по высоте практически доходящими до потолка, полки которых до отказа забиты притесняющими друг друга книгами, сгруппированными по особой расстановке: каждая полка подписана. На той стороне, где находилась входная дверь, которую, надо заметить, каждый открывал и закрывал бережно из побуждений не создавать лишнего шума и не подвергать разрушению и без того хрупкие в силу своей истории конструкций, стоял пышный торшер, в центральной ячейке которого горел огонёк, колыхающийся и трепещущий над поверхностью свечи из красного воска. Икон и прочих религиозных украшений, выполняющих своё особое предназначение, в крошечной часовенке оказалось предостаточно, но главным её качеством, которое будет выглядеть притягательно, с какой стороны ни смотри, ничто из описанного выше не являлось. Тишина. Глухая, протекающая во времени и пространстве как патока, успокаивающая и по-своему мелодичная, — именно она была ключом к умиротворению, которое сохраняется в часовне.       — Так тихо, — Женя сделал пару шагов вперёд, оказавшись в центре комнаты, возле первого ряда кресел — на ощупь ткань, которой обиты их сиденья, бархатистые и прохладные. — Как будто, знаешь, часовня отгорожена от остального мира, — он повернул голову, чтобы его шёпот дошёл до получателя, который только-только затворил дверь — Петя отнёсся к этой тишине с той же бережливостью.       — Может, молиться мы и не станем, зато голова яснее и чище будет. Ты слишком много думаешь даже после того, как разобрался с сессией. — Женя вздрогнул от замечания с таким содержанием — ему, напротив, казалось, что он сделался совсем беспечным и на здравые рассуждения оставлял неприлично мало времени. — Садись уже, — сказав это, он сам сделал несколько шагов по направлению к стульям, которые находятся дальше от входа и ближе к книжным шкафам — почему-то отчаянно не хотелось располагаться в том месте, которое заведомо обречено быть проходным для каждого гостя.       Женя послушно сел — кресло оказалось удобным не только в теории, но и на практике — и откинулся на его спинку, прикрыв глаза и позволив тишине обволакивать его сознание и слух. Её не пробивали даже естественные шумы, вроде завывания ветра снаружи или треска свечи; не вклинивался в неё и голос сменившегося экскурсовода, начавшего свой монолог этажом ниже, стоя на площадке той самой широкой лестницы, и впечатления посетителей, переливающиеся из уст в уста, оставались за стенами этого места, которое по праву стоило бы наречь обителью покоя. Женя почти ушёл в дремоту, когда услышал шарканье, которое в обычной обстановке затерялось бы и осталось обделённым вниманием, но не здесь — здесь даже столкновения пылинок прозвучат слишком чётко, чтобы их игнорировать.       — Чем ты там занимаешься? — он выпрямился, одновременно с этим поднимая веки, вперившись в спину сидящего на корточках Пети.       — Тут книги бесплатно дают, — не оборачиваясь, Петя указательным пальцем ткнул на надпись на полочках: можно брать бесплатно. — На книгах с других полок стикер, на котором написана просьба не забирать книгу из Анненкирхе. Мне понравилась фраза в одной из таких книг, которой героиня описала себя: «Конечно же, страдающий либерал, вокруг которого сплошное быдло из «этой страны», — Петя пальцами изобразил кавычки, выделяя последние два слова, и усмехнулся, таки повернувшись к своему партнёру. — Чувствуешь этот романтизм в настроении писательницы?       — Чувствую, — Женя вздохнул и поднялся со своего места, а тем временем в часовню зашла одинокая женщина преклонного возраста — не обращая внимания на парней, она направилась к последнему ряду и затихла, сливаясь с обстановкой, словно там никого и нет. — Что за книга? — Женя склонился над Петей, упираясь руками в колени для поддержания равновесия, и сам прочитал название с обложки, которую собеседник без слов продемонстрировал — «Дневник бывшей атеистки». — Хочешь вдохновиться и принять лютеранство? — Он снизил громкость голоса ещё сильнее, предпочитая не оставить даже призрачных шансов другим посетителям, прихода которых они могут не заметить, подслушать их личный, приватный разговор.       — Именно этим и занимаюсь, — с исключительной невозмутимостью заявил Петя в ответ, раскрыв томик на одной из первых страниц. Женя снисходительно покачал головой — уровень сарказма его возлюбленного покорял всё новые вершины, и скоро ему придётся переспрашивать — а ты же сейчас пошутил, да?       Раз Петя занял позицию магистра сарказма, про себя начал рассуждать Женя, то ему осталось оккупировать ещё свободную позицию короля подколов. Он в том же полусогнутом положении стал рассматривать книжные полки, надписи на корешках книг, к которым он с осторожностью прикасался, пробуя на ощупь материал, из которого были изготовлены обложки. Определившись с выбором, одну книгу он положил поверх куртки — она осталась на кресле, которое Женя выбрал для себя, а второй безболезненно стукнул Петю по макушке, приговаривая:       — Держи, — Петя взглянул на книгу, пробежался по переливающимся буквам, и поднял взгляд к лицу Жени, выражая как можно явственнее своё недоумение. — Себе взял простенькое чтиво для досуга, а ты у нас продвинутый религиозный пользователь — ну и отцу намекнёшь, что это от меня, может, так я обеспечу себе его одобрение.       Свои впечатления от поездки парни обсуждали уже на обратном пути: пробки за полтора часа разгрузились, и под светом городских огней, нехватки которых центральная часть Петербурга не испытывает, не нужно затрачивать лишних усилий на отслеживание ситуации вокруг. Обратный путь занял около семи минут, да и то лишь потому, что Женя не спешил, выдерживая скорость на уровне ниже средней, пока на полосе была лишь его машина, и не появлялось риска быть подрезанным. Они сошлись во мнении, что церковь со своей специфической тематикой оказалась местом действительно приятным и полезным для эмоциональной и физической разрядки — оставшиеся дни до первенства они смогут провести с комфортом, не ощущая давления сторонних мыслей.       В квартире — холодно до стука зубов, и это было ясно уже на пороге, даже если не сбрасывать одежду и не снимать обувь. Припоминая, как и из-за чего они торопились как можно быстрее покинуть дом, Петя виновато хмыкнул себе под нос — забыл закрыть окно на кухне; но на его счастье по завершении этого действия температура в помещении стала стремительно ползти вверх. Женя, распределяя одежду по полочкам и плечикам, предложил заварить что-нибудь тёплое, чтобы согреться, но Петя уже выбрал другую тактику для компенсации потерянного тепла: развернул парня к себе и без предупреждения поцеловал. Но из этого поцелуя вышел только коротенький и невинный чмок, потому что Женя сразу отстранился, удерживая возлюбленного рукой за плечо на безопасном расстоянии и глядя в глаза, протараторил — раскраснелся и распереживался от напора, к которому, казалось бы, ничего не вело:       — А если я подхватил вирус, а ты — нет? — Петя уже и думать забыл о том инциденте и не был готов, что причиной остановки послужит нечто подобное. — Лучше воздержись, чтобы на захворать вместе со мной, иначе кому останется вершина пьедестала на городских? И к тому же…       — Да плевать, — коротко отрезал Петя — желания дослушать фразу до конца не было никакого — согласиться он всё равно не сможет, потому что уже поддался одержимости его поцелуями, во власти которой всё прочее неизменно меркло.       Он целовал Женю так, словно тот в любую секунду мог раствориться прямо в его руках и исчезнуть, как дым, физической оболочки у которого никогда и не было; подхватив его под бёдра, прижимал к стене, не оставляя путей к отступлению — пусть только попробует ещё раз прервать его из-за навеянной паранойей дурацкой мысли о заразных вирусах, которые в это время активно странствуют в поисках своих жертв. Но теперь Женя и не пытался это сделать — осознал, что Петю таким не проймёшь, и с той же эгоистичной жадностью впился в его губы нагло и развязно, распустив руки, путаясь пальцами в чужих волосах, блуждая по подтянутому телу сквозь футболку, беспорядочно пытаясь выудить её края из брюк под сдавленные выдохи партнёра. Петя ловил его ритм вместе с мягкими губами, подстраиваясь, но лидерства не уступая, и отрываясь от них лишь для того, чтобы поймать эту искорку возмущения в глазах напротив и медленно, с вызовом опустить голову ниже, целуя шею и ключицы, едва сдерживаясь под натиском впивающихся в кожу пальцев — Женя всё же смог вытащить футболку, пока он был поглощён его телом. Взаимная борьба в страстях постепенно угасла, уступая место привычной нежности, с которой они обменивались тёплыми поцелуями, сравнимыми с приторными напитками из детства, оставляющими на губах послевкусие, вызывающее привыкание, желание пробовать эти напитки чаще и в больших количествах.       Жаль, что пока они проводили время за ласками и любованием друг другом, они оба не подозревали, что над ними Бог не смилостивился и благосклонности не оказал, если выражаться в более щадящей форме; и впереди их ждали сюрпризы, по составляющей своей настолько же неприятные, насколько приятны руки, сжимающие бёдра по-свойски, зная меру и максимум, на котором нужно сбавить обороты, и нарастающее возбуждение там, где опустилось колено, сокращая способность к передвижению.