1
В начале октября поезд увёз молодого человека на северо-запад от многолюдного Осло, а оттуда Джеймс Освальд добирался до пункта назначения в повозке. Поглядывая в окошко, приезжий с интересом рассматривал простенькие деревянные домики с яркими цветными крышами, жителей, в большинстве своём разодетых в традиционные костюмы и деловито справляющихся по хозяйству, богатые стада упитанных овец и коз, спокойно пасущихся на склонах. Километры изумрудной травы к тому времени пожухли и поблёкли, кое-где виднелись немаленькие проплешины с голой землёй; над почерневшими лесами, взмывая ввысь, беспокойно кружило потревоженное вороньё. Под непроницаемым пологом туч Норвегия выглядела весьма угрюмо и мрачно, но это именно то, что нужно было юноше, то, что соответствовало настроению его души. Тот, кому пришлось собственными глазами наблюдать, как родные некогда люди обращаются в обугленные трупы, едва ли сможет однажды забыть об этом и никогда не научится радоваться жизни больше, чем вполсилы. Невозможно говорить о вдохновении, когда в душе отсутствует мир. Свои мир и вдохновение начинающий писатель потерял задолго до того, как выбрал себе профессию. Страшный пожар одиннадцатилетней давности, в котором выжил один только ребёнок, унёс жизни всех его близких. Осиротевшего мальчика с азиатскими корнями отдали в приют Святого Освальда при монастыре, крестили и нарекли самым обычным европейским именем, воспитывая в строгости и смирении. Достигнув шестнадцати, Джеймс, как и другие воспитанники, получил в руки новый кожаный чемодан, документы, небольшое количество денег, и был отпущен в вольное плавание. Покинув Англию, первым делом он отправился в город всех романтиков и юных любителей помечтать — в Париж, однако, как ни приглядывался, среди роскоши и нищеты, блеска и грязи, не смог увидеть во французской столице ничего, что подходило бы ему по духу. Взращенный суровыми наставниками, кроткий по своей природе, юноша всем сердцем стремился в отдалённое тихое место, где мог бы привести мысли в порядок, дописать книгу, осесть на время или, возможно, навсегда. Как итог, скитания привели девятнадцатилетнего Джеймса к западу скандинавского полуострова, где, посреди живописных фьордов, он мог, как ему думалось, найти то, что с таким рвением искал: покой. Поместье Энгстром вмещало в себя долину у залива, окруженную крутыми холмами с одной стороны и непроходимыми лесными дебрями — с другой. Это были обширные территории земли, не знавшей плуга, с уникальной, нетронутой природой. Жилище хозяев представляло собой несколько выбеленных каменных построек в один и два этажа, с устланными соломой крышами, расположенных на вершине самого высокого холма. На семью приходились два прямоугольных корпуса, четыре же остальных, поменьше, — были отведены для прислуги и под кухню. Ниже по склону, близ залива, находились загоны для полутора тысячи овец, конюшня и другие мелкие деревянные сооружения, предназначенные для использования в хозяйстве. Упряжка с четырьмя крепкими лошадьми без труда взобралась вверх по покатому склону, останавливаясь у самого дома. Фру Энгстром, изъявившая желание лично встретить гостя, оказалась высохшей долговязой дамой с жёлтым лицом, мутными голубыми очами и собранными в классический пучок светлыми волосами, среди которых то и дело проблескивали платиновые паутинки седины. На вид ей можно было дать не меньше пятидесяти, но Джеймс уже встречал людей, кого болезнь, застав совсем молодыми, преждевременно превращала в стариков, отнимая красоту и блеск в глазах. — Герр Освальд, — монотонно произнесла хозяйка дома, — добро пожаловать. Приложив правую ладонь к своей груди, Джеймс отвесил женщине лёгкий поклон, отвечая вежливым приветствием. Коротко кивнув, Энгстром исчезла в помещении столь же быстро, сколь появилась. Что-то подсказывало писателю, что она ушла, потому что не выдержала бы ещё одной минуты на ногах: слишком слабая и больная. Слуга — высокий широкоплечий блондин — подхватил чемодан Освальда и попросил следовать за ним. Джеймс послушно шагнул за порог. Как и предполагалось, изнутри дом оказался ещё менее жизнерадостным и красочным, нежели снаружи. В узкие слепые окна совсем не проникал свет; тёмные коридоры с шероховатыми стенами, немного отдающими сыростью, перетекали в такие же тёмные комнаты. Всё убранство составляли грубая деревянная мебель, пара старинных зеркал и разбросанные там и тут камины. Джеймс не заметил здесь ни картин, ни ваз с цветами или каких-то иных украшений. Впрочем, его это нисколько не удивило. Комната, что выделили для гостя, располагалась на втором этаже и, как видно, ждала его, судя по начищенным подсвечникам, свежему белью на постели и безукоризненно чистым полам. — Мне разжечь огонь, герр Освальд? — поинтересовался слуга, оставляя чемодан на низенькой подставке и кивая на камин в углу. — Я займусь этим сам, — с улыбкой отказался юноша, — позже. Поблагодарив норвежца, предупредившего, что ужин подают в пять, писатель остался один. Глубоко вздохнув, он бросил взгляд на закрытый чемодан и решив заняться им чуть позже, медленно прошёлся по своей временной обители, оглядывая новую для себя обстановку. Кровать была самой обычной, но довольно широкой и комфортной на вид. Два длинных окна на западной стене выходили прямо на залив. В ясные дни, если таковые случатся, отсюда можно будет наблюдать восхитительные закаты, но то, что юноша созерцал перед собой сейчас — серая масса из слипшихся в одно свинцового неба и холодной воды — нравилось ему не меньше. Просторный платяной шкаф, вставший между окнами, был освобождён от всего лишнего, и только несколько полок заняли новые полотенца и бритвенные принадлежности, приготовленные для Освальда заботливыми слугами. В углу, противоположном камину, уместилась тяжёлая чугунная ванна. Джеймс ни разу прежде не принимал водных процедур прямо в жилой комнате — обычно для этого существовали специальные помещения — но и это ему пришлось по душе. Наверняка это очень удобно: натопить камин и выкупаться в тёплой комнате, а после — тут же отправиться спать. Дав себе слово, что этим вечером так и поступит, юноша подошёл к столу с ящичками, масляной лампой и письменными принадлежностями и удовлетворённо хмыкнул, оставшись вполне довольным своим рабочим местом. Ближе к назначенному времени молодой путешественник сменил дорожный костюм на аналогичный ему, но другого цвета, и спустился вниз по лестнице. Обитатели дома уже находились в столовой, рассаживаясь по привычным местам. Норвежцы, исходя из того, что Джеймс успел о них узнать, придерживались во всём скромности и простоты, в том числе и в одежде, однако, на счёт последнего у семьи Энгстром были свои убеждения. Не сказать, чтобы Освальд застал фру Энгстром и её детей наряженными в парчу и шелка, но на тех были весьма дорогие, хотя и строгие платья, а причёски лежали волосок к волоску. Не выделялся из общей картины и гувернёр — мужчина взрослее Освальда, одетый в слегка приталенный брючный костюм и бледно-жёлтую рубашку и считавшийся, очевидно, членом семьи Энгстром. Писателю предложили сесть напротив хозяйки и представили двух её дочерей — Бьянку и Кристину. Бьянка в её шестнадцать имела хорошо развитое тело, светлую здоровую кожу, чёрные волосы и такие же глаза, жгучие и выразительные, коими она с первых секунд знакомства впилась в лицо гостя своих родителей, рассматривая его и кокетливо покусывая коралловые губы. Четырнадцатилетняя Кристина унаследовала внешность — а то — и здоровье — своей матери. Взгляд голубых глаз под идеально ровной чёлкой был вялым и усталым, безразличным ко всему происходящему, а хрупкие, неестественно расправленные плечи едва заметно подрагивали, точно на них лежала неподъёмная ноша. Хотя он и отвечал прилежно на бесконечные вопросы любознательной Бьянки, сегодня Джеймс не был настроен много болтать, а потому несказанно обрадовался, когда один из слуг опустил на стол перед ним маленькую мисочку с аперитивом из вяленых томатов, зелени, чеснока и оливкового масла. Уложив ароматную закуску на кусок свежего ржаного батона, молодой человек, следуя примеру остальных, приступил к еде. Ужин начался в пять — и не минутой позже, несмотря на то, что главное место за столом всё ещё пустовало. Никто не стал дожидаться отца семейства, из чего Освальд посмел сделать вывод, что тот вернётся в поместье слишком поздно. На первое подали постный овощной бульон. Джеймс заметил, что Энгстромы, включая малахольную Кристину и её больную мать, обладают неплохим аппетитом. Из уважения к гостеприимным хозяевам, а также прислуге, что целый день трудилась в кухне, юноша доел безвкусный суп до конца, опустошив тарелку, и слегка отодвинулся, позволяя забрать у себя посуду. Смена блюд проходила в такой же нерушимой тишине, как и трапеза в целом, но снаружи внезапно раздались громкие мужские голоса и конское ржание, оповестившие о приезде хозяина. Подняв голову, писатель взглянул на присутствующих, чьи лица оставались невозмутимы. Очевидно, прерывать приём пищи здесь не полагалось ни при каких обстоятельствах. Даже Бьянка всё это время стойко молчала, хотя Джеймс видел, что ту так и подмывает начать с ним новый разговор. — God appetitt, — от негромкого баса по коже молодого писателя прошла волна мурашек. Повернувшись, он встретился с парой пронзительных глаз, внимательно изучавших его самого. Теодор Энгстром был высоким, темноволосым и обладал внешностью, не присущей потомку викингов. Чёрный фрак поверх кипенно-белой рубашки с высоким стоячим воротником облегал контуры крепкого тела и широких плеч. Повязанный двойным узлом шоколадный платок на шее владельца ничуть не выбивался из строгого образа, придавая ему элегантности. Брюки, на внутренней стороне бёдер отделанные кожей, свидетельствовали о том, что их владелец много времени проводит в седле. Крупные тёмные кудри, слегка взлохмаченные осенним ветром, доходили до самых ресниц, утяжеляя и без того холодный надменный взгляд. С его смуглой кожей, чертами лица, точно высеченными из камня, прямым носом, хищным разрезом глаз и непослушной линией искривлённых в презрительной усмешке губ, Энгстром мог сойти за итальянца или даже азиата, но никак не походил на норвежца. — Герр Энгстром, — суетливо поднявшись из-за стола, Джеймс сделал шаг к мужчине, готовясь обменяться с тем рукопожатием. — Прошу, не утруждайте себя, — небрежно отмахнулся Энгстром, — продолжайте Ваш ужин. Немного сконфуженный, Освальд опустился обратно на свой стул, чувствуя на себе ехидную улыбку гувернёра. Чтобы скрыть смущение, он устремил глаза на горячее, с особым интересом разглядывая мясо. — Рёбра молочного ягнёнка, запечённые в фольге, — произнёс вдруг Энгстром, не отводя взора от юноши, попробовавшего кусочек, — Вам нравится? — Это очень вкусно, — отозвался Джеймс, тихо прочистив горло. Мужчину такой ответ вполне устроил. Жестом подозвав к себе слугу, он дал тому какие-то указания и велел принести для себя бренди. Сделав всего пару глотков ароматного напитка, Энгстром встал и не проронив более ни слова, покинул столовую. К удивлению Освальда, все вели себя так, словно ничего особенного не случилось, и глава семьи не проявил к гостю никакой грубости. Приняв ванну, Джеймс разместил на столе в своей комнате машинку и груду бумажных листов, привезённые с собой, но просидев в одной позе целый час, не смог напечатать ни строчки. Вместо книги писатель думал о земле Энгстром, её странных обитателях и в особенности — о таинственном хозяине. Теодор Энгстром бесспорно умел произвести эффект и обратить на себя чужое внимание, чем явно нередко и с успехом пользовался. Вот и Джеймса его уловки стороной не обошли: одновременно хотелось и не хотелось узнать поближе этого сурового на первый взгляд человека. В ту ночь юному Освальду снился норвежский лес. В густой мгле глубокой чащи юноша плутал в одиночестве и холоде, не находя дороги. Смотреть под ноги не было смысла: он всё равно ничего не видел. Но при этом очень отчётливо ощущал холодом пронизывающий до костей тяжёлый взгляд со стороны. Куда бы Джеймс ни ступил, за каждым его шагом продолжали непрерывно наблюдать.2
Дни в поместье Энгстром потянулись бесконечно долгие, но Джеймс быстро придумал, чем себя развлечь. Вдохновился ли автор пейзажами, культурой или всем сразу, но работа над его новеллой неожиданно закипела. Юноша мог проводить за запертой дверью на втором этаже целые сутки — именно там, в свете живого пламени, рождались оригинальные персонажи и их невероятные истории. Единственное условие хозяйки дома было выражено в однократной просьбе не пропускать совместные ужины и не опаздывать на них. Во всём же остальном Освальд был свободен. Дабы придать событиям, что он описывал в истории, большей реалистичности, писатель не стеснялся удовлетворять своё любопытство и познавал местный уклад так, как только мог, окунаясь в обычаи чужой страны с головой. По большей части помощниками Джеймса в этом деле выступали слуги: те охотно и честно отвечали на все вопросы, рассказывали о традициях и легендах. Иногда молодого человека сопровождала в пеших прогулках по долине красавица-Бьянка, большая любительница поговорить и пофлиртовать. Девушка не уставала проявлять к нему неоднозначные знаки внимания, не понимала или не хотела понимать, что ещё слишком юна, чтобы заинтересовать Освальда в романтическом смысле. Тем не менее он, как истинный английский джентльмен, ни в коем случае не обижал и не отталкивал молодую особу, в беседах с ней держась несколько отстранённо, но сохраняя при этом дружелюбие. Влюбиться и разбить своё сердце фру Бьянка ещё успеет, но Джеймс твёрдо решил, что не станет тому причиной. Помимо всего прочего, интерес писателя также был сосредоточен на национальной еде. В перерывах между работой юношу нередко можно было увидеть в кухне среди поваров, в частности — в компании краснощёкой хохотушки Матильды, знакомившей гостя с секретами местных кулинарных рецептов не только на словах, но и на деле, щедро угощая и непременно спрашивая, понравилось ли. Трижды за две с половиной недели, проведённые здесь, Освальд выбирался в деревню. Кучер Энгстромов отвозил молодого господина в повозке с двумя лошадками и терпеливо дожидался, пока тот закончит взахлёб общаться со здешними жителями, делая бесконечные пометки в записной книжке, и изволит пожелать возвратиться в долину. Ко многому в угрюмом поместье Джеймс успел привыкнуть и даже прикипеть душой. Чего стоила только его комната с камином и окнами с видом на залив! Энгстромы относились к нему хорошо, слуги и деревенские — и вовсе — души в нём не чаяли. Лишь одно спустя столько времени продолжало беспокоить Освальда: хозяин дома. С момента их первой встречи прошло немало, и Джеймс с тех пор ни разу не увидел Теодора Энгстрома снова. Освальд пытался ненавязчиво расспросить о нём Бьянку или слуг, но всё, что ему удалось узнать — это что глава семейства отлучался по неким важным делам. По какой-то причине или целому ряду причин, говорить о мужчине никто не горел желанием, а если всё же и выдавливал из себя пару слов — делал это с трепетом и страхом. Сама личность хозяина поместья была объята тайной, а Джеймс, как подобает настоящему авантюристу, стремился эту тайну разгадать. Не укладывалось в голове и то, что Энгстром выглядел чересчур молодо и едва ли мог являться родным отцом двух взрослых дочерей. У писателя по этому поводу сложилось несколько теорий, по одной из которых Теодор приходился девушкам отчимом. В двадцатых числах октября долины коснулось ледяное дыхание севера. Снег лежал ещё только высоко в горах, но по ночам лужицы и мелкие речушки покрывались тонкой стеклянной корочкой, а замёрзшие ветки — серебряной росписью инея, пока хрупкие узоры, выдуманные самой природой, не таяли в скупых солнечных лучах. В один из таких дней фру Энгстром с младшей дочерью покинули поместье, отправившись в гости к дальним родственникам. Джеймса звали тоже, но писатель вежливо отказался, сославшись на работу над новой главой. На самом деле, он просто захотел немного побездельничать, ничего не делать и никуда не ехать. В моменты, когда творческая фантазия близилась к нулю, молодой человек нуждался в передышке как в воздухе, чувствуя острую потребность побыть наедине с собой и собственными мыслями. К счастью, Бьянка оказалась слишком занята уроками с гувернёром, чтобы навязать Освальду свою компанию, а посему он с чистой совестью вышел на прогулку в гордом одиночестве. Выглянувшее из-за серых облаков светило пускало по быстрому течению смелых зайчиков, отчего вода в заливе искрилась и сияла. Постояв недолго на вершине холма и полюбовавшись видами, Джеймс начал аккуратный спуск по склону. Путь его лежал к овчарне. Юноша не питал особого интереса к домашним животным, но хоть раз взглянуть на то, о чём слуги прожужжали ему все уши, перед отъездом стоило — он не планировал зимовать в долине и подумывал вскоре перебраться южнее, будь то портовый Берген или Ставангер, или безымянный рыбацкий посёлок. Задумавшись о предстоящем путешествии на юг Норвегии, Освальд поспешил и сделал крайне неосторожный шаг, ступив на неустойчивый земляной выступ. Почва осыпалась, и большой кусок её пополз вниз вместе с растерявшимся писателем. Суматошно завертев головой, соображая, в какой момент лучше всего будет отпрыгнуть в сторону, Джеймс тихо вскрикнул от неожиданности, когда его, цепко ухватив за локоть, с силой потянули назад. Спасённый писатель повернулся, удивлённо и с облегчением уставившись на Теодора Энгстрома, взявшегося тут невесть откуда. — Вы с ума сошли? — безэмоционально поинтересовался мужчина, слегка прищурившись. — Я… э-э… — смятённый юноша перевёл беспомощный взгляд с высокого цилиндра на чужой голове на руку, всё ещё крепко его удерживающую. Энгстром скривился, язвительно хмыкнув. — Если Вы так же красноречивы, когда пишете Ваши книги, у меня для Вас плохие новости, — сухо произнёс он и резко отпустил Джеймса, не дожидаясь ответа и уходя вперёд к подножью холма. — Герр Энгстром! — опомнившись, воскликнул писатель и поспешил за ним, на этот раз внимательнее глядя себе под ноги, — Спасибо… Оказавшись внизу первым, владелец долины внезапно развернулся и вновь устремил на молодого человека суровый взгляд. — Если в Ваши планы не входит переломать себе конечности, рекомендую не соваться сюда, — серьёзно сказал он, — у моих слуг достаточно забот с хозяйством, постарайтесь не добавлять им новых. Лицо Освальда вспыхнуло от негодования. Его, взрослого человека, отчитывали словно какого-то сопливого мальчишку, а главное, за что? — Уверяю Вас, герр Энгстром, — нахмурившись, ответил Джеймс, — я ни за что не стал бы злоупотреблять Вашим гостеприимством, и уж тем более — намеренно доставлять какие бы то ни было неудобства. В эту часть долины меня привёл простой интерес, однако, если моё здесь присутствие нежеланно, я немедленно покину овчарню и сделаю вид, что никогда не знал о её существовании. Теодор едва заметно приподнял левую бровь, молча глядя, как решительно юноша поворачивается к нему спиной, чтобы через секунду задрать голову вверх и тяжело вздохнуть. Освальд поражённо прикрыл веки. Спуститься с холма с горем-пополам и не без чужой помощи у него получилось, но о том, как будет подниматься обратно, он не подумал. Когда он обратил взор на мужчину, в тёмных глазах плясали смешинки. — Вас подсадить? — не скрывая иронии, предложил Энгстром, — Или сможете самостоятельно взобраться? Оскорблённый юноша хотел было ответить что-то едкое, но осёкся, потому что Теодор вдруг расхохотался. Хрипловатый низкий смех, что Освальд слышал впервые, эхом докатился до берега, звеня над прохладной водой, и через некоторое время смешался с другим, неуверенным, но искренним, а после — растаял в воздухе. — Следуйте за мной, — отсмеявшись, приказал Энгстром и поправил шляпу. Тон его стал намного мягче. — раз уж мы оба оказались здесь, я Вам всё покажу. Вместе с мужчиной Джеймс направился в овчарню. Хозяин поместья, неторопливо вышагивая с модной тростью наперевес, с гордостью рассказывал о стаде, о выведенной из двух других — романов, привезённой из России и длинношёрстой европейской — новой породе. Запах в загонах, несмотря на тщательный уход за животными, стоял не самый приятный, однако ради интересного собеседника и познавательной беседы Освальд решил потерпеть. Овцы в это время суток получали свою еду и лишь насытившись, выгонялись на пастбища: дело шло к зиме, и травы на лугах почти не осталось, так что работникам приходилось их подкармливать, чтобы избежать потери веса в стаде. — Йохан! — громко позвал Теодор копошащегося в загонах слугу. Тощий паренёк с бегающими глазками и старыми шрамами от оспы на бледном лице мгновенно оказался рядом, подобострастно кланяясь. — Герр Освальд хотел бы увидеть молодняк. Приведи к нам одного. Слуга закивал и вприпрыжку бросился в дальнюю часть загона, вскоре возвратившись с ягнёнком в трясущихся не то от напряжения, не то — от страха, руках. Поглазев на детёныша, Энгстром и его гость двинули дальше. — Он чем-то болен? — осведомился Джеймс, стыдясь своего любопытства. — Ягнёнок? — уточнил Энгстром. — Я говорил о Вашем слуге, о… Йохане. Не видел его прежде. Он показался мне… слегка нездоровым, — признался юноша, жалея болезного паренька. Теодор озадаченно вскинул брови, как бы удивляясь, с чего бы писателю интересоваться его работниками. — С ним всё хорошо, не беспокойтесь, — тем не менее, заверил он. — Йохан здоров и живёт на овчарне добровольно, не желая никакой иной работы кроме той, что имеет. Он питает… хм… особую любовь к стаду. — довершил мужчина, странно сверкнув зрачками. При овчарне была также и псарня, которую писатель проигнорировал бы, если не настойчивое приглашение Теодора познакомиться с четвероногими пастухами. — Многие люди обожают собак, — говорил Энгстром, пропуская юношу вперёд и сам входя следом, — считают их верными и преданными друзьями, дают им клички и кормят с руки… Освальд остановился, наклонив голову и с интересом взглянув на мужчину. — Многие, но не Вы? — догадался он, уловив пренебрежение в чужой речи. Теодор на это усмехнулся. — Не я. — подтвердил норвежец, с ухмылкой наблюдая, как писатель вздрогнул, когда из глубин псарни донеслось дикое рычание. — Овцы глупы и беспомощны, — жестом предлагая Джеймсу идти дальше, пояснял он, — собаки — слишком доверчивы, а значит, мало чем от них отличаются. Как, скажите мне, пёс сможет защитить целое стадо от хищников, если он так же глуп, беспомощен и слаб? Освальд пожал плечами. — И как же? — В том-то и дело, что никак. Собаки не годятся на роль пастухов, и пока что я — единственный во всей Норвегии, кто это понимает. Крайне бесполезные наивные существа. Собак я не держу. Писатель тем временем приблизился к кованой решётке, завороженно глядя перед собой. — Волки, — прохрипел он ошарашено. Из полумрака клетки за ним наблюдало несколько пар горящих жёлтым огнём глаз. — Да, волки. — довольно кивнул Теодор, — Опасные, ловкие, хитрые и умные, — с восхищением перечислял он, — никто кроме них не способен противостоять себе подобным. — Но как? — в недоумении обернулся к нему юноша, — Разве это возможно — приручить этих зверей? Энгстром в ответ посмотрел удивлённо и тихо рассмеялся. — Прирученный волк не лучше обычной дворовой псины, — сказал он вдруг, и на лице его застыла тень непонятного холода. — Я не дрессирую волков и не делаю из них домашних питомцев. — с этими словами Энгстром легонько толкнул железную дверцу, отделяющую их от хищников, и та поддалась. Рычание усилилось. Джеймса сиюминутно сковал настоящий ужас. — Этих животных никто не удерживает здесь насильно. Пытаться контролировать волков, управлять ими, — бессмысленно. Они вольны уйти в любое время и в любое же время вернуться за угощением. Я оказываю стае незначительную помощь в трудные для неё времена, а стая мне — неоценимую услугу. — Невероятно, — прошептал Освальд, и тут же нахмурился, — но как Вы можете быть уверены, что волки не нападут на людей? Вы подкармливаете их и они, как Вы утверждаете, не только не трогают стадо, но и охраняют его от других зверей, так? Но где гарантии, что однажды не пострадает кто-то из слуг, что будет в безопасности? — Никаких гарантий нет, — со спокойным равнодушием ответил ему Теодор, быстрым шагом устремляясь к выходу. Джеймс бросил последний взгляд в незапертую клетку и передёрнув плечами, поспешил прочь: становиться в это утро чьим-то лакомством не было ни малейшего желания. Энгстром показал ему широкий и неплохо освещённый тоннель, ведущий от овчарни прямо к кухням. Широкие землистые ступени вились змейкой от самого подножия холма к вершине. Взобравшись вверх, мужчины, точно негласно сговорившись, остановились. — До этого дня никто в поместье не лазал по холмам, чтобы добраться до залива, — напомнив писателю про случившийся с ним конфуз, оповестил Теодор, — Вы стали первым. Решать, конечно, Вам, но имейте в виду, что через тоннель сделать это гораздо быстрее и безопаснее. Особенно зимой: сугробы снаружи такие, что без труда можно потеряться в них и пролежать до самой весны. — Я не задержусь здесь до зимы так как намереваюсь вскоре покинуть вас, — игнорируя насмешку, сказал Освальд, — отправлюсь на юг. — Вот как? — незаинтересованно кивнул хозяин долины. — В таком случае, я надеюсь, что последние дни своего здесь пребывания Вы проведёте увлекательно и с пользой. Как Ваша книга? — спросил он вдруг. — Готова? «Хорошие книги не пишутся за несколько недель, на это уходят годы» — с досадой подумал Освальд, но вслух ответил лишь краткое: «Нет». — Загляните в мою библиотеку, если выдастся свободная минутка, — посоветовал Энгстром, — уверен, Вы будете впечатлены. Кто знает, может когда-нибудь и Ваша книга украсит её полки. Повернувшись так резко, что полы его тёмно-серого пальто всколыхнули рой пылинок, Теодор оставил своего гостя в одиночестве и скрылся в глубинах тоннеля, сбегая вниз по ступенькам обратно к заливу. Джеймс, смотрящий ему вслед, в этот момент поймал себя на мысли, что вряд ли когда-нибудь смог бы привыкнуть к выходкам этого странного человека.3
Появившись в кухнях, писатель поприветствовал слуг и отказавшись от предложенного ими десерта — сладкого риса со сливками и вареньем — направился в хозяйский дом. Близился полдень. В комнатах было привычно тихо. Слуги занимались делами, Фру Энгстром с Кристиной не собирались возвращаться раньше ужина, а искать Бьянку, чтобы пообщаться с ней, Джеймс не хотел. Вспомнив слова Теодора, он принялся бродить по коридорам, заглядывая за двери в поисках библиотеки. Ничего даже отдалённо её напоминающую юноша не обнаружил, зато наткнулся на хозяйский кабинет — тот находился на втором этаже, недалеко от его собственной спальни. Пообещав себе ничего здесь не трогать — лишь взглянуть одним глазком, Освальд вошёл внутрь. Широкий стол из тёмного дерева был заставлен такими предметами как песочные часы, тяжёлые медные счёты, маленькие весы, коими пользуются ювелиры и аптекари, и прочим. Несколько записных книжек в кожаном переплёте лежали тут же, сложенные одна на другую, и на выбившихся страницах можно было рассмотреть аккуратный почерк. Камина не было, но помимо стола, трёх кресел, шкафа и восточного ковра на полу, в комнате также находились просторный диван и громадная, на всю стену, картина. Как заколдованный, Освальд шаг за шагом приближался к цветному гобелену, восхищённо рассматривая запечатленное художником кровопролитное сражение римских гладиаторов. Дрожащие пальцы сами потянулись к полотну, желая прикоснуться к прекрасному, прикоснуться к истории. В нарисованных лицах, как в настоящих, читались боль, жажда свободы и чужой крови; полуголые тела блестели от пота и слёз, смуглые от палящего безжалостного солнца. В приюте Святого Освальда мальчикам о таком не рассказывали, а Джеймсу очень бы хотелось. С детства его влекло всё неизведанное, а в крови кипела страсть к переменам, но под надзором священнослужителей пришлось неволей сложить рвущиеся наружу крылья, смириться, присмиреть. Может быть именно по этой причине он стал писателем — человеком с богатой фантазией, ведь на страницах его книг герои проживали такую жизнь, какой никогда не было у него. Лёгкий ветер, тронувший кожу, отвлёк писателя от воспоминаний о времени, проведённом в сиротском приюте. Уверенный, что закрыл за собой дверь, он неловко заозирался и увидел в стене с гобеленом немалую щель, не замеченную сразу. Помедлив, Джеймс осторожно постучал по разрисованной поверхности и убедился в своей догадке: стена оказалась не стеной, а деревянной перегородкой, хитро замаскированной под картину. Юноша на пробу поддел её ребром ладони, и перегородка отъехала в сторону, открывая перед ним бесчисленные стеллажи с книгами, растущие до самого потолка. Удивлённо выдохнув, Освальд проследовал в библиотеку. Помещение и впрямь выглядело впечатляюще с большой коллекцией печатных изданий и рукописей. В самом центре располагались читальный столик с глобусом и низкая обитая красным бархатом софа, всё остальное пространство занимали деревянные этажерки с литературой и проложенные перед ними рельсы для переносной лестницы, с помощью которой можно дотягиваться до верхних полок. Стены и потолок библиотеки были украшены целыми картинами или их частями. У писателя разбегались глаза, и он не знал, куда смотреть, но знал, что это место ему уже очень нравится. Джеймс прошёл между рядов, вчитываясь в имена авторов и случайные названия на разных языках, иногда встречая знакомые. Решив, что Теодор будет не против, он захватил парочку приглянувшихся изданий с собой, чтобы сейчас же вернуться в свою комнату и предаться чтению. На другой стороне библиотечного помещения оказалась винтовая лестница, ведущая на первый этаж через прямоугольный люк в полу, и молодой человек просто не мог по ней не спуститься из любопытства. Возможно, он снова слишком задумался и глубоко ушёл в свои мысли, но странный звук, донёсшийся снизу, не на шутку перепугал Освальда. Нижний этаж библиотеки представлял собой учебный класс, где, вероятно, девушки занимались с гувернёром уроками. Впрочем, прямо сейчас старшей из них было совсем не до учёбы. Сидя на одной из узких парт и высоко задрав пышный подол платья, Бьянка ногами и руками обнимала своего учителя, активно двигающего тазом в спущенных штанах, и захлёбывалась в стонах, что никто из любовников даже не пытался заглушить. Ставший невольным свидетелем грязного и отвратительного зрелища, Джеймс застыл на середине лестницы, забыв, как дышать. Из ослабших рук выпали книги, с глухим тихим стуком опускаясь на ступени, и растерянный взгляд писателя столкнулся с самодовольным и тёмным взглядом Бьянки. С бесстыдной улыбкой девушка неотрывно смотрела на Освальда, пальцами лаская чужие плечи и зарываясь ими в волосы на затылке гувернёра, прижимая мужчину лицом к небольшой упругой груди, выглянувшей из-под ослабленного корсета. Словно очнувшись от оцепенения, писатель резко присел на корточки и наспех похватав книги дрожащими пальцами, помчался наверх. Больше ему нечего было здесь делать. Остаток дня Джеймс провёл у себя, и впервые за всё время не вышел к ужину, притворившись больным. Слуга, по приказу господ принёсший гостю поднос с едой, сочувственно поглядел на писателя, пустыми глазами созерцающего течение залива. — Герр Энгстром очень зол? — ровным голосом поинтересовался Освальд. — Он ведь сразу понял, что я не болен, не так ли? — Я разведу огонь. — тихо сказал норвежец, присаживаясь перед камином и берясь за дело. Вопросы писателя не требовали ответов. Конечно же, Теодор был зол, как сам дьявол, принимая такое своеволие за личное оскорбление. В кои-то веки хозяин проводил вечер дома, в кругу семьи, а тут, видите ли, кто-то заболел. И неважно, что Джеймс к членам семьи не относился. Пропускать ужины в этом доме мог только один человек, тот, кто никому и никогда не прощал дерзостей в свой адрес. Увы, Освальд ничего не мог с собой поделать. Спуститься и делать вид, что всё в порядке? Он так не умел. Увиденное на нижнем ярусе библиотеки никак не желало выходить из головы, заставляя желудок юноши скручиваться от отвращения. Бьянке было всего шестнадцать, в то время как её преподавателю — все тридцать, но даже не это тревожило впечатлительного Джеймса. Вопросы в мыслях крутились следующие: что сделает Теодор, когда обо всём узнает? Как страшен будет его гнев? Ароматнейшая рыбная запеканка на подушке из зелёного горошка, печёная сладкая тыква и ореховое пирожное незаслуженно остались без внимания: Освальд так ни к чему и не притронулся и в кровать лёг, не пообедав и не поужинав. Аппетит отбило напрочь. Той ночью юноша видел во сне кабинет хозяина поместья, разукрашенный битвами гобелен, с которого густо стекала алая кровь поверженных. Уже знакомым путём следуя в библиотеку, Джеймс шёл, влекомый неизвестной силой притяжения. На подступах к последним ступеням лестницы, ведущей в учебный зал, он вскинул голову и увидел на скрипящей столешнице самого себя, подобно Бьянке, похабно раскинувшего ноги и отдающегося кому-то неизвестному. Собственные вульгарные стоны резали уши и всё нутро, но вместо того, чтобы сбежать, шокированный писатель не мог пошевелиться, вынужденно наблюдая сцену грязного совокупления, вперемешку со стыдом переживая неправильное, болезненное удовольствие вместе со своей копией. Сильные толчки внезапно прекратились; незнакомец, крепко удерживающий ложного Джеймса в руках, с ухмылкой обернулся к настоящему. Освальд не успел рассмотреть чужого лица. В немом крике он пробудился от кошмара, хватая воздух широко раскрытым ртом. Всё тело полыхало огнём, словно температура подскочила до сорока или выше; тут и там на коже и губах ещё как будто чувствовались жадные прикосновения, а низ живота фантомно ныл от налившейся в нём тяжести. Выбравшись из пропитанной потом постели, юноша подошёл к окну и приложился лбом к стеклянной поверхности, что приятно холодила. В косых лучах щербатой луны над заливом носился ветер, пуская рябь по тёмным водам; подвывал на опушке леса, трепал деревья и ухая, срывался с холмов; постукивал в окна и свистел многоголосо в каминных и печных трубах. Воспитанный священнослужителями, Джеймс не по своей воле вырос суеверным. Всё в долине — этот ветер, её жители, сама природа, — вдруг стало казаться таким чужим, опасным. Вспомнились волки и надменно-холодные глаза Теодора Энгстрома. «Уезжаю завтра же», — принял решение молодой писатель, и не теряя времени, начал собирать чемодан, чтобы с рассветом отправиться на юг. Пусть кто-то и назвал бы такой поступок побегом, но лучше трусливо сбежать, чем ждать, пока станет слишком поздно.4
Человек строит планы, а небо решает, воплотятся ли они в жизнь. Так часто говорили в Англии. А монахи Святого Освальда любили повторять: «Всё в руках Божьих». Но Джеймсу всё равно пришлось тяжело в попытке смириться с тем, что задуманному не суждено было сбыться. Поднявшийся ночью ветер нагнал с севера грозовые тучи, и обильный ледяной дождь не стихал вот уже несколько часов подряд. Непогода не пугала писателя, тут сложность заключалась в другом: ливневые потоки затопили долину и размыли дороги; по такой грязи лошади никак не могли пройти, а если бы и попытались — увязли в глине вместе с повозкой и пассажиром. На завтрак неудавшемуся беглецу волей-неволей пришлось спуститься. Мрачные своды столовой, освещаемые лишь дрожащими всполохами из большого камина, казались ещё более тёмными и зловещими нежели обычно. Старательно избегая встречаться взглядом с Бьянкой и её гувернёром, Джеймс скомкано пожелал всем доброго утра и сел рядом с Кристиной, так как привычное место его уже было занято. Последним в столовой появился Теодор. Хищными глазами он обвёл собравшихся за завтраком, и Освальд, хоть и не видел, точно знал: мужчина проверял именно его присутствие. Небрежно одёрнув на себе длинный чёрный халат из китайского шёлка, обшитый золотыми иероглифами, хозяин поместья тяжелым шагом пересёк комнату, устроился во главе стола и повернул голову налево, недовольно дёрнув уголком губ и вопросительно уставившись на гувернёра. — Вы перепутали стулья, герр О`Донован? — совершенно серьёзно осведомился Теодор. — Не припоминаю, чтобы прежде Вы сидели так близко. Названный поднял на мужчину растерянный взгляд и торопливо проглотил откушенный ранее кусок сладкого сыра, забыв пережевать, отчего едва не поперхнулся. — Прошу прощения, — поспешил он оправдаться, — я ошибочно полагал, что герр Освальд, ввиду начавшейся у него накануне внезапной болезни, — прозвучало с крайне язвительной насмешкой, — не сможет этим утром почтить нас своим присутствием, потому и взял на себя наглость занять его место. — повернувшись к писателю в пол-оборота, гувернёр изобразил на лице фальшивое сопереживание, — К слову, как Вы себя чувствуете? Кажется, Вам стало лучше? Джеймсу с самого начала не понравился Оливер О`Донован, этот скользкий тип с нагловатой улыбочкой и пошлыми намёками не к месту, но в поместье Энгстром он — всего лишь гость, потому и старался лишний раз не замечать гувернёра и не поддаваться на чужие глупые провокации. О`Донован словно всё время в чём-то соревновался с Освальдом, пытался обогнать его, уколоть. Правда в том, что Джеймсу с ним было нечего делить, и доказывать что-то этому мужчине писатель не намеревался. Игнорировать Оливера и его хамство было легко, но только не после вчерашнего случая в недрах хозяйской библиотеки. Джеймса до сих пор подташнивало от осознания того, насколько гнусные и подлые вещи способен сотворить учитель девушек. — Всё чудесно, — сквозь плотно сжатые зубы процедил писатель, не отрывая гневного взгляда от своей тарелки, — спасибо. На том взаимный обмен любезностями должен был завершиться, но О`Донован, видимо, и не думал отставать от юноши так просто. Несколько секунд он пристально наблюдал за вяло ковыряющим свой завтрак писателем и громко хмыкнув, дабы привлечь внимание, снова обратился к нему: — Напомните мне как-нибудь просмотреть Ваш литературный шедевр. Будет прискорбно, если книга увидит мир, будучи наводненной примитивными ошибками и заезженными оборотами речи… А, впрочем, безграмотностью и отсутствием таланта в наше время никого не удивить. Взять ту же Францию — там каждый второй, как и Вы, графоман. Медленно опустив столовые приборы на тарелку, Джеймс впервые за утро посмотрел на гувернёра. «В штанах вы поразговорчивее, чем были накануне, без них», — хотелось бы ответить ему, но писатель растянул губы в улыбке и легонько кивнул, выражая благодарность. — Словами не передать, как я признателен Вам за Ваше внимание, герр О`Донован, — сладко выговорил юноша, — начиная работу над книгой, я, право, не представлял, как буду обходиться без поддержки кого-то, кому не всё равно… Какое счастье, что на моём жизненном пути мне встретились Вы, готовый денно и нощно тратить своё драгоценное время на беспокойство о таком, как я, и делиться советами, даже если их не просят. В отличие от непризнанного соперника, Освальд всегда вёл себя достойно, был спокоен и ни в коем случае не позволял себе идти на поводу у эмоций. Но довольная физиономия гувернёра, убеждённого в том, что о его грешках никому ничего не известно, просто вынудила Джеймса выплюнуть изо рта свежую каплю яда. — Кстати, так Вам идёт намного больше. — сказал он, невинно улыбаясь О`Доновану, и уточнил, — Я о Ваших волосах. — Мои волосы? — удивился тот, не понимая, в чём подвох. — Точно, Ваша причёска. Вчера в полдень, когда мы с Вами столкнулись в библиотеке, Ваша шевелюра была уложена гораздо менее аккуратно, — пояснил молодой человек, непрозрачно намекая на растрёпанные патлы застуканного за интересным занятием Оливера. Не ожидавший такого поворота гувернёр побагровел, забегав глазами по белоснежной скатерти. До настоящего момента он и не подозревал, что у его «занятия» с Бьянкой имелись свидетели. Кое-как взяв себя в руки, О`Донован криво улыбнулся и часто-часто закивал. — В биб-блиотеке, — нервно запинаясь, подтвердил мужчина, — конечно… — Прошу меня простить, — вдруг вмешался в диалог грозный бас хозяина, — но я вынужден прервать вашу беседу, господа. По сей день я не считал нужным напоминать кому-либо, что в этом доме строгая дисциплина за столом является одним из ключевых принципов, но, если вы запамятовали, могу повторить. Трапезы в поместье Энгстром проходят в тишине. На тот же случай, если кому-то не терпится похвалиться причёсками или сделать друг другу ещё какой-либо комплимент, я призываю вас из уважения к остальным говорить потише. И это относится к каждому, кто сидит за этим столом или когда-нибудь за него сядет. Теодор звучал спокойно и холодно. Если выключить на мгновение звук и не брать во внимание сдвинутые над переносицей брови, со стороны могло запросто показаться, что мужчина рассказывает домочадцам о том, как прошёл его день, но никак не отчитывает двух других взрослых людей. О`Донован, стоило владельцу долины заговорить, моментально притих, спрятав взгляд в чашке чая. Джеймс же напротив упрямо смотрел в ответ, выслушивая нелестные слова, и чем дальше он слушал, тем сильнее в его сердце разгорался пожар ненависти к этим людям и этому месту. Да, правила поместья были нарушены и Энгстром пребывал в бешенстве. Но не Освальд затеял дурацкий спор с утра пораньше. И не Освальд всего-то вчера пополудни растлевал малолетнюю Бьянку, беззаботно подмигивающую прямо сейчас. Отстаивать свою правоту и огрызаться было бы слишком утомительно, да и что уж там — бессмысленно. Дождавшись окончания безрадостного и оттого — безвкусного завтрака, писатель направился прямиком в кабинет хозяина дома, чтобы поговорить. — Не заперто, — отозвался Энгстром в ответ на стук в дверь. Вошедший нашёл мужчину расслабленно полулежащим на диване с книгой в руках. — Простите, что отвлёк, — угрюмо начал Джеймс. — Присаживайтесь, — мужчина легко махнул на место рядом с собой, — Вас что-то беспокоит? Писатель застыл в негодовании от непринуждённости чужого тона. Энгстром совершенно не замечал или мастерски делал вид, что не замечал, его раздражения, продолжая почитывать страницы поверх круглых очков. Глаза Освальда бесцельно пробежались по явно ненадёжно повязанному халату с иероглифами, но он тут же запретил себе отвлекаться и с шумом вдохнул и выдохнул носом воздух. — Беспокоит?! — чуть повысив голос, переспросил он, стоя перед Теодором каменной стеной, готовой вот-вот обрушиться на его голову, — Вы имеете в виду, беспокоит ли меня что-то помимо того, что ранее, во время завтрака, я был обруган, как мальчишка? — Вы и вели себя, как мальчишка, — невозмутимо пожал плечами Энгстром, — вместо того, чтобы игнорировать их, отвечали на глупые речи ещё более глупыми. Вы считаете себя лучше О`Донована, благороднее, умнее, но час назад привели неопровержимое доказательство того, что между Вами и им нет решительно никакой разницы. — Что?! — вспылил собеседник, — Да если бы Вы знали… — О чём таком я должен знать, чего не знаю до сих пор? — мужчина хищными глазами впился в прикусившего свой язык юношу, — Может быть, Вам есть, что мне рассказать? — Нет, — сухо сглотнув, Джеймс мотнул головой. — В таком случае, окажите мне услугу и объясните внятно, что именно привело Вас в этот кабинет и почему я должен уделять Вам моё время, отведённое для чтения? — При всём уважении, герр Энгстром, — нахмурился Освальд, — я не позволю обращаться со мной таким образом! Усмехнувшись, Теодор отложил книгу и очки и поднялся на ноги, приближаясь к писателю. Когда тот встал перед ним почти вплотную, Освальд невольно отступил на шаг назад и врезался во что-то ёмкое, тут же испуганно оборачиваясь. С края стола слетели, разбиваясь и теряясь мелкими частицами в ковре, песочные часы. — Ну и как же, — не обратив на испорченную вещь никакого внимания, серьёзно произнёс Энгстром, заглядывая в округлившиеся глаза напротив, — мне обращаться с Вами, герр Освальд, чтобы Вы остались бы довольны и не устраивали впредь погромов в моём кабинете? — Простите, — Джеймс пристыженно уронил голову, — я всё оплачу. — Оплатить мне моё время у Вас, боюсь, не хватит средств: оно слишком дорого стоит. — высокомерно заявил мужчина. — Но Вы не ответили на мой вопрос, — он сделал ещё полшага вперёд, вынуждая писателя прямо втиснуться в стол, дабы избежать телесного контакта, — как мне себя с Вами вести, если при каждой нашей встрече Вы закономерно совершаете какую-нибудь очередную нелепость? — Когда закончатся дожди? — не своим голосом спросил вдруг юноша, смущённый тем, как пристально разглядывают его лицо, ещё и с такого близкого расстояния, — Я благодарен Вам и фру Энгстром за оказанное гостеприимство и знаю, что вас подобное оскорбит, потому не стану предлагать денег за моё пребывание в поместье. Я принял решение уехать на днях, а если точнее, должен был сделать это ещё на рассвете, но непогода спутала мне все карты. Вы знаете Ваши земли лучше, чем кто-либо, скажите хотя бы примерно, когда почва в долине немного просохнет? Мне хотелось бы отбыть так скоро, как это возможно. — Спутала карты? — с тихим смешком повторил Теодор, прищурившись, — Не думал, что Вы — азартный игрок: насколько мне известно, в монастырях запрещают такого рода развлечения. Когда прояснится погода и закончатся дожди, я сообщить не могу, уж извините. Попробуйте спросить об этом у Господа, Вы ведь верующий. Или, на худой конец, подбросьте монетку. Послушнику монастыря со спутанными картами наверняка подойдёт как минимум один из этих способов. Вспыхнув, Джеймс двумя руками оттолкнул в открытую насмехающегося над ним мужчину и выскочив в коридор, побежал прочь.5
Острые удары стылого дождя заставляли закрывать голову руками, прятать в ладонях лицо. Унесённый в неизвестном направлении хлёстким ураганным ветром зонт — и тот не выдержал, сломался под напором стихии. Джеймс упрямо шёл вперёд, не обращая внимания на холод и хлюпающую в ботинках воду, временами набредая на ямы и проваливаясь в вязкую жижу по самое колено. Ему необходимо было забыться, остыть, и не столько после утренней стычки с гувернёром, сколько из-за разговора в кабинете Энгстрома. Ох уж этот мужчина! Джеймс в сердцах топнул ногой, выбивая из-под плотной подошвы крупные комья мокрой грязи. «Что он только о себе возомнил! — ругался юноша, — И за кого меня принимает?! За несмышлёного сопляка, которого можно как угодно обсмеять, будто так и надо? Ну уж нет, я ни за что на свете не потерплю такого к себе отношения! Может быть, я молод и немногое в жизни повидал, но это не даёт повод пренебрегать мною и проявлять столь вопиющее хамство. Я, чёрт возьми, гость, а не безродный подкидыш, обнаруженный на пороге хозяйского дома, кого из надменной жалости приютили, обеспечив коркой хлеба. Да чтобы я ещё раз ответил на сомнительное приглашение и согласился гостить у чужих мне людей!..» За глухим бормотанием Джеймс не заметил, как спустился с холма со стороны леса и теперь, спотыкаясь, шагал в самую чащу. Только когда кроны над головой окончательно закрыли серый дневной свет, а ельник стал таким густым, что сквозь него не могла просочиться ни одна дождевая капля, писатель понял, где находится. Словно очнувшись от транса, он с удивлением озирался по сторонам, стараясь выхватить из темноты очертания деревьев и камней, чтобы случайно не упасть и не покалечиться. Насквозь мокрое пальто, ровно как и вся остальная одежда, больше не могли помочь продрогшему телу сберечь драгоценные крупицы тепла. Освальда стала бить крупная дрожь, от которой нижние зубы звучно ударялись о верхние. От нестерпимого холода покалывало в ладонях и пальцах, что молодой человек теперь почти не чувствовал. «Вы закономерно совершаете какую-нибудь очередную нелепость», — ехидно прозвучало в голове голосом Теодора Энгстрома. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Джеймс направился, как он полагал, в обратную сторону, но сколько бы ни шёл, лес всё не заканчивался. Заблудиться во владениях человека, к которому испытываешь неприязнь — что могло быть хуже, особенно после стычки с ним же? Бросившись туда-сюда, Освальд быстро осознал, что самостоятельно ему не выбраться. Горько усмехнувшись, юноша присел у широкого дерева на ковёр из сухого мха и листьев и стал ждать помощи. В конце концов, что ещё оставалось ему, попавшему впросак по собственной дурости? Только надеться, что его пропажу обнаружат в поместье быстрее, чем он успеет замёрзнуть до смерти. «Нельзя спать, — неустанно повторял себе писатель, содрогаясь всем телом и еле ворочая языком, — нельзя, нельзя…», но вопреки собственным словам, сдался во власть одолевшей его дрёмы. В запутанных картинках, навеянных полусном, Освальду чудились волки Энгстрома, их жёлтые глаза и серая, с пёстрыми вкраплениями, густая шерсть, такая мягкая и тёплая… Следующим видением был объятый пламенем отчий дом, искажённые до неузнаваемости голоса родных, сгорающих заживо и вопящих от дикой боли. Запах жжённых кожи, плоти и волос разносился на всю округу, забивал ноздри и лёгкие, въедался в одежду… Отблески огненных языков, танцующие в вечерних сумерках на стенах и лице больного, осветили затрепетавшие ресницы. С глухим кашлем, сложившим его тело пополам, Джеймс проснулся и резко сел, пытаясь не задохнуться. В его комнате был жарко натоплен камин. Дождь снаружи, судя по звукам, закончился, изредка срываясь с карнизов и крыш жирными остаточными каплями. Молчаливый слуга, сидевший подле, тотчас подлетел к господину, предлагая одновременно воды и горькую микстуру. — Как я оказался здесь? — первым делом осведомился Освальд, послушно принимая из чужих рук лекарство. Норвежец тихо вздохнул и вернувшись на стул у кровати, вкратце пересказал произошедшее. Один из слуг, видевший, как после завтрака Освальд покинул дом в такой ливень, посчитал это странным и немедленно сообщил об увиденном хозяину, отметив, что герр писатель пребывал при этом в весьма подавленном настроении. Теодор Энгстром сейчас же велел людям вернуть его, но из-за плотной завесы дождя те сбились со следа, ошибочно предположив, что Джеймс спустился к заливу. Обшарив всю овчарню, но не отыскав его там, слуги побоялись идти в лес из-за волков, и тогда Энгстром лично отправился на поиски. Бессознательного Освальда Теодор принёс на себе спустя два часа после исчезновения. Ехать за врачом по бездорожью не представлялось возможным, так что писателя, бредящего и трясущегося в лихорадке, пришлось приводить в чувство с помощью подручных средств. — Я обновлял компресс каждые двенадцать минут, всё как велел герр Энгстром. Сейчас Вы уже не горите так сильно, — с искренним облегчением сказал в довершение слуга. Было очевидно — он действительно переживал. — Благодарю Вас, Альберт, — растроганно улыбнулся юноша, — благодарю от всего сердца. — Принесу Ваш ужин, — спохватился норвежец, оставив Джеймса до того, как тот успел отказаться от еды. Уронив гудящую голову на подушки, Освальд прикрыл ладонями лицо и беспомощно простонал. Даже будучи писателем, он не смог бы подобрать всех эпитетов, чтобы описать, какой же невероятный стыд ощущал прямо сейчас! Повёл себя как капризный ребёнок, всполошил всех вокруг, оторвал людей от дела и — о, Боги — заставил самого Энгстрома тащить своё тело. По правде говоря, Джеймсу и вообразить было страшно, в какое бешенство и гнев он поверг хозяина долины своим поступком. «У моих слуг достаточно забот с хозяйством, постарайтесь не добавлять им новых», — кажется, ещё вчера просил своего гостя Теодор. «Оплатить мне моё время у Вас, боюсь, не хватит средств: оно слишком дорого стоит», — а вот это сказано уже сегодня, злополучным дождливым утром. Что же в итоге сделал Освальд? Поступил как настоящая свинья, не уважающая чужие интересы. Альберт, внёсший поднос, возвратился достаточно быстро, чтобы не дать господину писателю увязнуть в самобичевании. Впрочем, на это у второго имелась- целая ночь впереди. — Вам нужно немного поесть, — помогая Джеймсу устроиться у изголовья поудобнее, сказал слуга, — бульон из птицы восстановит Ваши силы. — Не знал, что здесь держат и кур, — голодно взглянув на торчащее из миски мясистое бёдрышко, прокомментировал Освальд. Альберт непонимающе нахмурился, а потом выдал едва уловимую улыбку. — В долине куры не водятся, — терпеливо объяснил он, — и другие домашние птицы тоже. Редко, по случаю праздников, мы выкупаем у деревенских курятину или индюшатину, но до деревни в такую погоду не добраться. Как только герр Энгстром нашёл Вас и принёс в дом, он сразу же отлучился обратно в лес и подстрелил двух фазанов. — Охота? — глупо моргнул писатель. — Не удивляйтесь, господин часто бывает на охоте. — ответил Альберт, но спохватившись, точно сболтнул лишнего, резко сменил тему, — Господа ужинают прямо сейчас в общей столовой. Они передают Вам пожелания скорейшего выздоровления. Норвежец ушёл, и в комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим треском горящих в камине поленьев. Джеймс в нерешительности смотрел на фазанью ножку, размышляя, какой человек, находясь в здравом уме, стал бы дважды переться в лес в ливень ради другого, абсолютно чужого человека? Теодор Энгстром был не просто неординарной и яркой личностью со сложной духовной организацией — нет. Такая характеристика для него слишком банальна. Пойти в чащу, тщательно вымокнув по дороге, чтобы просто прикончить фазана, мог не много — не мало — только лишь безумец. Освальда не посещали сновидения этой ночью. Но сквозь оковы беспокойного сна чуткий слух время от времени вылавливал тоскливое завывание стаи у северного склона.6
Писатель только что закончил завтракать и позволил слуге вынести поднос с посудой, когда в дверь постучали. Сев на кровати ровнее и расправив покрывающее ноги тёплое одеяло, Джеймс хрипло произнёс: — Войдите. — Доброе утро, — широким шагом врываясь в комнату, поздоровался Теодор Энгстром, — как Ваше самочувствие? Он был одет в пальто и высокие резиновые сапоги чёрного цвета, плотно облегающие голени, а в длинных пальцах крутил неизменный цилиндр — видно, собирался куда-то уже с утра. — Гораздо лучше, — заверил его Освальд, неловко отводя на время взгляд, — герр Энгстром, я хотел бы… — Поблагодарить меня за чудесное спасение. — быстро перебил тот, кивая. Мужчина отбросил свою шляпу на стол и ухватился руками за кованую решётку кровати, внимательно глядя в чужое лицо. — Не сбеги Вы вчера — и спасать бы не пришлось, согласитесь? — в его тоне граничили строгость и неподдельное беспокойство. Потерев двумя пальцами переносицу, Теодор вздохнул. — Я не пытаюсь воспитывать Вас и диктовать правила поведения. Но пока Вы на моей территории, Вы обязаны соблюдать определённые условия для Вашей же, в первую очередь, безопасности. Ответственность за всё, что происходит в долине, за каждого человека здесь, несу я, и только я. За Вас в том числе. — Простите, — выдавил из себя юноша, — прошу, простите меня. Впредь обещаю не заниматься подобным ребячеством и отвлекать Вас от важных дел своими пустяками… — Ваша жизнь — это не пустяк, Джеймс, — холодно блеснув зрачками, отчеканил Энгстром, — не хотелось бы все последующие годы то и дело слушать от своих же людей байку о безрассудном зелёном писателе, добровольно угодившем в волчью пасть. На несколько долгих секунд между ними двумя возник напряжённый зрительный контакт. Хозяин поместья как обычно глядел будто в самую душу, желая узнать все запертые в ней секреты. — Если хотите, чтобы Вас воспринимали, как взрослого, — бросил он напоследок, — ведите себя как взрослый. — подхватив цилиндр, мужчина водрузил его себе на голову и повернулся к писателю спиной, намереваясь выйти вон. — Герр Энгстром, — неуверенно позвал Освальд. Тот повернул голову, ожидая вопроса, — Вы отправляетесь на охоту? — Выздоравливайте, — сухо прозвучало от Теодора, прежде чем он затворил за собой дверь. Всю следующую неделю Джеймс вынужден был провести в постели. Горячка продолжалась, и из деревни-таки вызвали пожилого доктора, с большим трудом и за немалую плату сумевшего преодолеть километры грязной жижи. Писатель сидел в кровати, уместив на маленьком складном столике печатную машинку, и творил, творил, прерываясь только на сон и приём пищи и лекарств, пока бесконечные дожди низвергались с бездонных небес, разбрасывая вокруг запахи озона и прелого сена. Помимо трудолюбивых и кротких слуг, больного посещали сами Энгстромы, но не задерживались, дабы не подхватить инфекцию, а лишь кратко справлялись у юноши о здоровье, как требовали того правила приличия, и тотчас отбывали. Заразиться не боялся, разве что, один только глава семейства. Теодор приходил в комнату гостя, когда вздумается, и, если заставал того за работой (чаще всего, так оно и было), молча садился у камина и смотрел в огонь, не отвлекая писателя, что в моменты вдохновения ничего и никого вокруг себя не замечал. — Могу я прочесть? — попросил как-то мужчина, едва стоило Джеймсу отложить машинку в сторону и устало потянуться. — Любой отрывок, на Ваш вкус. Обычная, вроде бы, просьба отчего-то залила щёки Освальда румянцем. Наверное, роль тут сыграл искренний интерес, отразившийся в чужих глазах. — Да, — несмело кивнул молодой человек и вдруг рассмеялся, радуясь, — конечно же, да. Когда-нибудь я должен буду явить это миру. Будет просто чудесно, если Вы, прочитав хотя бы пару глав, дадите им свою рецензию строжайшего, неподкупного критика, обозначив все слабые стороны моих трудов. Теодор поднялся с кресла и неспешно зашагал по комнате, сложив руки у себя за спиной. В тёмных глазах его мелькнуло веселье. — «Неподкупного»? — покачав головой, усмехнулся Энгстром. — Как же Вы ещё молоды и простодушны, Джеймс! Знайте же, что в этом мире купить можно всё и всех, вопрос только лишь в цене. — Даже Вас? — Освальд решил подловить мужчину на слове, — Вы тоже продаётесь? — Как я и сказал, значение играет цена, которую Вы готовы заплатить. Скажем, деньги и материальные ценности меня не интересуют — это добро у меня имеется, и в избытке. Что такого Вы могли бы предложить, чтобы по-настоящему заинтересовать, не дать мне передумать, не оставить и шанса сказать Вам «нет»? Смутившись острого взгляда, проникающего под кожу и глубже, Джеймс неловко прочистил горло. — Не знаю… Я… не знаю, — честно ответил он. — У меня ничего нет… — Неужели? — Теодор скептически повёл бровью, — А по-моему, Вы скромничаете, дорогой друг. Так уж и ничего? — мужчина очень медленно, словно крадущийся хищник, обошёл кровать, приближаясь к затаившему дыхание юноше, — А как же Ваша молодость? — тихо проговорил он, склоняясь над чужой постелью, — Красота? Ваша необыкновенная чистота и непорочность? Кулаки Энгстрома упёрлись в матрац по обе стороны от писателя, а тёплое дыхание коснулось вспотевшего в одно мгновенье виска. — Сам Дьявол охотно продался бы кому угодно в обмен на то, чтобы иметь возможность хотя бы коснуться Вас, — прошептал Теодор в покрасневшее ухо, добавляя с ухмылкой, — Джеймс. Нависший над ним мужчина отстранился, а юный Освальд никак не мог восстановить нормальное дыхание, переживая волну крупных мурашек по всему телу. Удары загнанного сердца отдавались в груди болью. Боясь поднять на Энгстрома глаза, Джеймс невидяще уставился на разложенные на одеяле листки с печатными строчками. — В-вот, это, — сильно нервничая, он заполошно схватил несколько страниц, первыми попавшихся под руку, и протянул Теодору, — прочтите это. Возвышаясь над ним, Энгстром пару минут с присущей ему дотошностью рассматривал побелевшее юношеское лицо. — Вы бледны. С Вами всё хорошо? — серьёзно поинтересовался он, точно не являлся причиной чужих скованности и замешательства. — Всё замечательно, — замотал головой писатель, — я н-немного устал и хотел бы прилечь… Постояв ещё немного, Теодор аккуратно высвободил из пальцев Джеймса, вздрогнувшего от прикосновения, сжатые в них главы будущей книги, и кивнул. — Отдыхайте. Холодной дождливой ночью, ещё более угрюмой, чем обычно, после почти недельного перерыва к Освальду снова вернулись сны. Энгстром собственной персоной выступал в них не то соблазнителем, не то мучителем, а может — тем и другим. Он горячо шептал неясные, неразборчивые фразы, прижимался сильным обнажённым телом к обнажённому юноше, заставлял задыхаться, требовать большего, слезливо умолять. Прежде Джеймс не замечал за собой влечения к мужчинам, но эти странные сны, полные разврата, творили с ним невообразимые вещи. Он ломал голову и сходил с ума, пытаясь разобраться, почему с наступлением ночи Теодор Энгстром, этот временами пугающий грубый самодур, притягивал его так сильно. Проснувшись затемно, Освальд долго пребывал в одном положении, бесцветно глядя в потолок. Мог ли он неверно истолковать слова и действия Теодора? Мог ли принять обычную для норвежцев манеру поведения за проявление недвусмысленной симпатии? Было бы невыразимо глупо надумать себе невесть что об уважаемом человеке, семьянине, однако Джеймс, хоть и молод, всё же не дурак. Флирт Бьянки казался теперь детским лепетом по сравнению с тем, что позволил себе герр землевладелец накануне вечером. Это угнетало писателя, страшило и приносило беспокойство, а ведь то самое, изначально искомое им, было ничто иное, как покой. Прикрыв на мгновение веки, Освальд протяжно выдохнул, а когда снова распахнул глаза, в них горела непоколебимая решимость. Юноша поднялся и незамедлительно приступил к сбору своих вещей, разложенных по всей комнате. Открытый чемодан опустился на смятые одеяла, постепенно наполняясь стопками сложенного с сомнительной аккуратностью белья. Он загостился у Энгстромов. Пора, давно пора. Юг ждёт с распростёртыми объятиями.7
Все в доме ещё спали, когда писатель в темноте сошёл вниз по лестнице, держа в левой руке чемодан, а правою — придерживаясь перил. Поднять громоздкий засов на входной двери оказалось непросто, но юноша справился и даже умудрился не наделать лишнего шуму. Снаружи дохнуло морозной утренней свежестью. В полной тишине, непотревоженной гомоном лесных птиц и людской суетой, ступив на крыльцо, Джеймс в удивлении замер. Всё вокруг было белым-бело. Свежие кристаллики снега, укутавшего землю и постройки пушистым покрывалом, скромно блестели в едва пробившихся на востоке первых лучах. Выдыхая струи горячего пара, Освальд удобнее перехватил ручку чемодана и направился к домику для прислуги. Над кухнями уже стоял столб тёмно-серого дыма: то готовили завтрак для господ. — А ты, никак, уезжать собрался? — уперев руки в сочные бока, встретила раннего гостя Матильда, с неодобрением воззрившись на чужой багаж, — Ещё поправиться не успел, а уже за чумодан браться! Тьфу! Освальд тепло улыбнулся этой милой доброй женщине и от души поблагодарив за заботу, попросил подсказать, где найти кучера. Менее чем через полчаса две лошади были запряжены в сани. Писатель то и дело беспокойно оборачивался на хозяйский дом, словно и правда сбегал, боясь, что кто-то помешает ему это сделать. Уехать не прощаясь было бы совершенно некрасиво, но и видеться с Теодором никакого желания не имелось. Однако Джеймс не растерялся и выкрутился, написав Энгстромам полное благодарностей и сожалений письмо, где ссылался на то, что его срочный отъезд являлся необходимостью. Сани довольно быстро домчали Освальда до деревни. Щедро заплатив кучеру Энгстромов, юноша распрощался с ним, сразу наняв себе другого извозчика. Дорога до железнодорожной станции предстояла длинная, с учётом того, что едва оправившийся от болезни писатель сильно мёрз, беззащитно открытый колючему ветру. Не считая перечисленных неудобств, в целом путешествие прошло гладко, но уже на подъезде к станции Джеймс заметил у ворот небольшого местного вокзала небывалое столпотворение. Прилично одетые господа, их супруги и дети кричали и бранились, бросаясь на ограду, за которой не менее нервные работники железнодорожной службы призывали всех к спокойствию. — Что происходит? — поинтересовался Джеймс у высокого молодого мужчины, стоящего поодаль от остальных и умиротворённо курящего трубку. — Не пускают, — махнув рукой в отороченной мехом перчатке ответил тот, — посадка на поезд запрещена. — Как-так запрещена? — писатель мелко потопал ногами, будто это помогло бы ему согреться, — Почему же? Собеседник кинул на юношу быстрый взгляд исподлобья и предложил ему коробочку с табаком, но тот качнул головой, отказываясь. Курильщик пожал плечами. — Вы сам откуда будете? — прямо спросил он. — Я родом из Англии, — поделился Джеймс, — гостил здесь в долине, в поместье Энгстром, а теперь направляюсь на юг. — Ну, на юг Вы теперь вряд ли попадёте, как, впрочем, и я. В тридцати километрах отсюда есть поместье Стаин`ягте. Два дня назад их слуга заразился неведомой болезнью, а теперь в Стаин`ягте все мертвы, включая одиннадцать членов семьи, около двадцати слуг и доктора, первым забившего тревогу. Подозревают вспышку чумы, именно по этой причине движение поездов в этой части полуострова остановлено. Грузовые вагоны, прибывающие на станцию, остаются здесь же вместе с машинистами до тех пор, пока правительство не издаст новый указ. — Чума! — испуганно прошептал Освальд, горестно качая головой, — Как же быть? — Разворачивайтесь, отправляйтесь обратно в долину и не высовывайтесь, пока всё не утихнет. Здесь ловить уже нечего. Желаю Вам всех благ. Поклонившись, незнакомец оставил писателя и последовав своему же совету, прыгнул в сани и отправился прочь. Джеймс рассеянно оглядел кучку извозчиков, переговаривающихся друг с другом в сторонке. Прибывшего с ним на станцию уже было не видать, а эти никак не походили на наёмников, скорее, ожидали своих господ. Так или иначе, Освальд всё равно решил попытать счастья. — Приветствую! — окликнул он мужчин, — Не будет ли кто-нибудь из Вас так любезен довезти меня и мой багаж до деревни близ поместья Энгстром? Извозчики переглянулись между собой. — Простите великодушно, никому из нас не по пути, — отозвался один из них с извиняющейся улыбкой. — Я довезу! — послышалось за спиной молодого человека, — Какова Ваша цена? Освальд медленно развернулся на месте. В смеющихся тёмных глазах, разглядывающих его, не было ни обиды, ни злости, только дружелюбие и любопытство. — Забирайтесь же скорее, — протянув юноше руку, весело сказал Энгстром, — дважды я таких предложений не делаю. С кислым лицом поверженного Джеймсу нехотя пришлось сесть в чужие сани, демонстративно игнорируя чужую ладонь. Теодор, разместившийся рядом, похоже, пребывал в прекрасном расположении духа: он бодро отдавал команды своему кучеру, не забывая лукаво посматривать на загрустившего писателя. — Стоило рассказать Вам ещё вчера о введённом карантине, — притворяясь, что испытывает сочувствие, вздохнул Энгстром, — но, помилуйте, откуда же мне было знать, что Вы решитесь покинуть нас на рассвете?! — Он знал, — догадался писатель, метнув в спину кучера убийственный взгляд, — знал, но ничего мне не сказал. — Иаков всегда был немногословен, — Теодор произнёс эту фразу таким тоном, будто не выгораживал своего слугу, а открыто издевался над Джеймсом, чьи планы в который раз обернулись прахом. — Это Вы приказали ему не сообщать мне! — вспыхнул юноша, — Охотно позволили мне обмануться, преодолеть всё это расстояние, чтобы в итоге остаться ни с чем. Я вновь отступаю с позором, но Вы, Вы удовлетворены, ответьте мне? — Я не имел своей целью унизить Вас, — мужчина внезапно посерьёзнел, — лишь предоставил Вам полную свободу принятия решений, а сейчас занимаюсь тем, что помогаю разобраться с последствиями тех, что были приняты неправильно. — Отвезите меня в деревню, — тихо попросил Освальд вместо ответа, — пожалуйста. — Близится зима, а продовольственные запасы у простых крестьян весьма ограничены. Вы можете попытаться попроситься на постой, и даже будете приняты — я наслышан о том, что с деревенскими Вы в неплохих отношениях — но, опять же, чего Вы добьётесь своим упрямством? Зимы в наших краях очень и очень суровые. Это Вам не книги писать, сидя на мягкой постели, будучи сытым и обогретым. На моей земле Вы не пленник, я не хочу удерживать Вас насильно, но прошу, одумайтесь. Вернёмся вместе, и тогда Вам не придётся делить с бедняками последнюю краюху хлеба, а мне — мучиться совестью от того, что бросил человека в таком положении. О Вас нигде не смогут позаботиться так, как в поместье. В глубине души Джеймс и сам прекрасно понимал, что Теодор прав. Навязываться к многодетным деревенским семьям, которым зачастую и самим-то не случалось есть досыта, — идея не самая благородная. — Вот, — стянув с себя тёплое меховое пальто, Энгстром накинул то на плечи порядком продрогшего юноши, — так будет лучше. — Н-не ст-тоит, — попытался бурно возразить англичанин, посиневший от холода. — Разве я не говорил Вам, что несу ответственность за всех, кто проживает в моей долине? — от прежней беззаботности и игривого настроения мужчины не осталось и следа. — Уступите мне хоть раз, без пререканий, во имя собственного здоровья! — прикрикнул он. — В-вы не были столь обеспокоены чужими судьбами, когда пускали в свои владения стаю диких волков, — угрюмо буркнул Джеймс, шмыгнув носом, — помнится мне, Вы упоминали, что не существует никаких гарантий. — Я опытный бизнесмен с многолетним стажем. Отсутствие гарантий не мешает мне заранее просчитывать возможные риски. Некоторое время ехали молча. Писатель кутался в чужое пальто, дивясь тому, что Теодора холод, кажется, ничуть не беспокоил. Должно быть, его частые вылазки на охоту сказались, укрепили здоровье. Немудрено, что такой человек чувствовал себя превосходно даже находясь в комнате больного, в тесной с ним близости. Вспомнив прошлый вечер, Освальд жутко смутился. Сейчас ему стало казаться, что он и впрямь надумал себе лишнего, раздув из мухи слона. — Что случилось в Стаин`ягте? — осторожно спросил он. Как-никак, для обсуждения имелись вещи посущественнее. — Эпидемия с летальным исходом, — бесстрастно ответил Энгстром. — Это я уже слышал, — отмахнулся Джеймс, — и всё-таки, какие у Вас соображения на этот счёт? Откуда пришла зараза? — Как знать, Джеймс? — Теодор вытянул шею. За сугробами начинали показываться крыши знакомого поселения. — Как знать?