***
Ольга никогда не любила зиму. Жара, конечно, нравилась ей еще меньше, но холод, кроме прочего, иной раз заставлял надевать не самые эстетичные вещи. Немного крови Жана и нож в сердце избавляют ее от ощущения холода, а заодно и от единственного, что доставляло зимой удовольствие, — праздника. Конечно, сам Жан не был виноват, но с течением времени ощущение радости от таких бытовых глупостей уходит, потому что нет цены прошедшему году, одному из бесконечного множества. — Никто не будет против, если ты останешься. Ты же все равно зайдёшь за кровью. Тебе этого только на два дня хватит, — на журнальный столик Жан выкладывает только два пакета донорской, прикидывая, сколько принесет домой и сколько сможет взять в больнице послезавтра. — Жан, против не будешь только ты. — Ольга видит, как к ней относятся дед и Аннушка, и это взаимно. Выносят друг друга они только в случае крайней необходимости. Обычно — когда кто-то встревает в неприятности, и она и ее способности резко становятся крайне полезными. — Оля, не утрируй, — Жан садится на диван, кладет ноги Ольги себе на колени и мягко проводит ладонью. — Все не так, как в твоих фантазиях. Они не проводят вечера, обмениваясь красноречивыми ругательствами о тебе. Мы все-таки семья, все это знают. Конечно, слова Жана звучат неубедительно. Примерно так, как он описывает, Ольга и представляет себе их семейные вечера, когда доктор и следователь возвращаются с работы. Совпадение его шутки с ее фантазией только убеждает ее в правоте. — С чего вообще вы что-то праздновать собрались? — Дед паренька молодого обратил. Тот сегодня весь день на мозги деду капает, что праздник нужно отмечать. Думаю, завтра дед прогнется. — Стоп. Что? — Ольга ставит пустой бокал на журнальный столик и переводит на Жана возмущенный взгляд. — Почему ты сразу не сказал, что в вашем семействе появился ещё один недоумок? — Во-первых, в нашем семействе. А во-вторых, почему сразу недоумок? — Сужу по остальному составу. Вкус у деда так себе, — усмехается Ольга, на что Жан немного устало закатывает глаза, продолжая скользить ладонями по ногам. — А что, это молодой гений какой-то? — Ну… не похож. — Жан скорее согласится, что Женек какой-то недоумок, но подтверждать правоту Ольги не хочет, хоть и есть основания: за два дня своего существования парень уже сторговал с семейства сто тысяч на телефон для какой-то девицы из общаги, чуть не выдал себя и чертовски сильно действовал на нервы. — Так что сможешь заодно с новым членом семьи познакомиться. — Не уверена, что это относится к плюсам твоего предложения. Звук поворачивающегося ключа в замочной скважине заставляет Жана настороженно повернуться в сторону двери. Ольга же бросает лежащий рядом плед на журнальный столик, прикрывая пакеты с кровью, что принёс Жан, а затем переводит взгляд на остановившегося в дверях Сережу. — Ты сегодня рано. Мягкость в голосе Ольги режет Жану слух. Ему так редко за последние восемьдесят лет удавалось слышать такую интонацию. Голос звучит приятно, непривычно и пробуждает в груди ревность. Конечно, Ольга прекрасная актриса и для достижения своих целей может вести себя так, как ей нужно. Но что может быть ей нужно от какого-то проходимца, что заявился в ее дом в кожаной куртке и драных джинсах посреди зимы? Сережа реагирует на ее голос, отрывает подозрительный взгляд от Жана и направляется в гостиную. Делает шаг, слышит, как на паркете остается мокрый след. —Сука, — бормочет он и сбрасывает грязные ботинки в холле. — Репетиция быстро закончилась? — предполагает Воронцова. — Лехе хуево стало. Вот мы и разошлись пораньше. Ольга видит, как эмоции сменяются на лице Жана, но не может понять, что его удивляет больше: тот факт, что у какого-то молодого парня есть ключ от ее дома, или то, как он разговаривает. Лицо Барановского становится не менее красноречивым, когда он подходит к дивану, на котором устроилась Ольга, и видит, как Жан на автомате продолжает гладить ее ноги. Воронцова невольно растягивает губы в усмешке, наблюдая за этой молчаливой картиной. — Пожалуй, мне пора, ma cheri, — Жан намеренно обращается к ней на французском, подчеркивая разницу между собой и Сережей. Верно, чувствует угрозу, раз хочет самоутвердиться. — Это точно, — бросает Барановский, наблюдая, как Дешам аккуратно опускает ноги графини на диван. Олина рука мягко опускается на его, вжимающуюся в обивку дивана, успокаивая. Этот жест не ускользает и от внимания Жана. — Mignon animal de compagnie. Bien que pas élevé et comme si pas très intelligent. — В направленном на него взгляде Ольги нет ничего похожего на то, как она только что смотрела на Сергея. Только высокомерное презрение, потому что Жана она читает как открытую книгу и легко объясняет его поведение. Взгляд, который только подстегивает, чтобы продолжить. — Votre grand-père et vous avez les mêmes goûts. D'abord moi, maintenant celui-ci. Сравниваешь Сережу с полудурком, которого обратил дед? Как низко. Жан обычно не был так красноречив в ругательствах, как Ольга или дед Слава. Даже когда они ссорились и она бросала в него посуду, Жан редко позволял себе большее чем «истеричка». Не любил он и обсуждать других людей, тем более если его мнение не совпадало с мнением окружающих. Особенно когда речь шла про семью. Желание усидеть на двух стульях будто было у него в крови. И такая достаточно яркая реакция невольно веселит Ольгу. — Je ne m'excuserai pas d'avoir réparé le cœur que tu as brisé. — Конечно, она преувеличивает. Графиня говорит себе, что вся эта драма лишь для того, чтобы заставить Жана ревновать, создать впечатление, что между ней и Сережей что-то действительно настоящее, глубокое. Все, ради ревности, чувства вины и замешательства на его лице. Но не она это начала. Питомец. Не так давно она сама бы предпочла использовать такое определение для Сережи, но сейчас она готова признать, что он ей важен. — Au revoir, mon cher. Жан не собирается вновь обсуждать особенности их отношений, их прошлого, тем более при каком-то парне, поэтому его губы просто расползаются в натянутой улыбке, маскируя обилие эмоций, словно надеясь, что у Ольги было недостаточно времени, чтобы прочитать его. Он даже не прощается привычным для них образом, лишь коротко кивает не то ей, не то Сереже и уходит, захлопнув за собой дверь. — Что за чел? — спрашивает Барановский, перепрыгивая через диван и садясь рядом. Он не знает, есть ли у него право задавать такие вопросы, но самоконтроля хватает только на что-то одно: воздержаться от вопроса или сохранять спокойное выражение лица. — Бывший муж, — коротко отвечает Ольга, зная, что этот ответ вряд ли удовлетворит Сережу. — Что случилось с другом? — Да траванулся, походу, — отмахивается парень и достаёт из-за спины тонкий квадратный сверток. — Ты говорила, что не празднуешь Новый год, да? — У нас в семье это не принято. Просто обычный день. Я и в последний раз его отмечала с сотню лет назад, — усмехается своей аналогии Ольга, ведь примерно столько лет и прошло. — У меня концерт тридцатого в Нижнем, и мы скорее всего с пацанами немного задержимся и отметим там тогда. Так что я тебе кое-что принёс заранее, — он протягивает сверток, обтянутый красной бумагой с золотой лентой. С одной стороны бумага немного топорщится, явно упаковывал сам, но чувствуется, что Сережа старался сделать это аккуратно. — Подарки у нас тоже не принято дарить. — Когда вообще она в последний раз получала в подарок не кровь какого-то аристократа? Возможно, Жан дарил ей какую-то книгу. Или цветы. — Это мелочь. Посмотри. Сережа внимательно следит за движением ее пальцев, переводит взгляд на лицо, пытаясь поймать первую эмоцию, и с предвкушением ждет, пока Ольга распакует подарок. Она аккуратно развязывает ленту и рвёт бумагу. Под ней три винила: Tragic city, Опиум и Mutter. Ничего из этого не похоже на классику или джаз, которые обычно слушает Оля. Барановский даже не знает, что меньше похоже: ЛСП, Агата Кристи или «Рамы». — Это то, что мне нравится, и, может, понравится тебе. Ты же любишь винил, поэтому я подумал, что пара пластинок будет в тему. У них нет ничего общего, но Сереже кажется, что даже для Ольги, говорившей, что они слишком разные, это уже не имеет значения. Какая разница, если им хорошо? Они смеются из-за всякой ерунды, могут провести вместе целые выходные, не чувствуя скуки, Сереже становится тепло и комфортно от одного взгляда Ольги, и чертовски жарко от другого. Может он не носит костюмчики и не щебечет по-французски, как ее бывший муж, зато он не бывший. Хотя, конечно, и не нынешний. Всякие сомнения, размышления, что может стоило выбрать что-то более стандартное, уходят, когда на ее губах появляется улыбка. Искренняя. Счастливая от такой мелочи. Ставшая уже даже привычной, но оттого не менее ценной. — Спасибо. — Она притягивает его к себе за лацканы куртки для поцелуя. Теплого, особенно нежного, несвойственного им.***
На Новый год Жан просит ее принести украшения, потому что новообращенному приспичило не просто отметить праздник, но и нарядить ёлку. Каким-то чудесным образом им даже удается создать атмосферу праздника, дед Слава воздерживается от колкостей в ее адрес, а сама Ольга проникается новогодним духом и ей не нужно стараться, чтобы не язвить. Удостаивает этой чести она только Жана, и лишь один раз, когда он пытается жонглировать мандаринами. Даже речь президента не кажется такой утомительной, как обычно. Он говорит что-то о том, как важно, чтобы близкие, любимые люди всегда были рядом, и, кажется, это трогает Жана, невольно бросающего на нее взгляд. Может, графиня и говорила, что вечность с ним — худшее, что могло с ней произойти, но это не так. Им пришлось пройти через очень многое, он разбил ей сердце, а она до сих пор старается отыгрываться за это при любой возможности. Ольга даже не может описать их отношения одним предложением. Но дай ей шанс вернуться в прошлое, в ту самую ванну, она сделает то же самое. Может, из-за Жана или ради возможности вновь прожить эти сто пятьдесят лет, а может, сейчас, позволяя себе чувствовать, она стала чересчур сентиментальной и не способна мыслить здраво. К счастью, точного ответа никто не требует. Она возвращается домой поздно, около четырех. Внимание сразу привлекает канделябр с почти до конца прогоревшими свечами на камине и однотонная мигающая гирлянда, волнами свисающая с карниза. В своей памяти она не сомневается, вариант остаётся только один, но Ольга все равно проходит в дом немного настороженно. На диване гостиной, завалившись на бок, спит Сережа. Должно быть, парень ждал ее, но уснул, слишком устав после концерта и дороги. На столе два бокала, бутылка вина из ее давних запасов, коробка конфет и немного фруктов. Видимо, это все, что ему удалось купить в новогоднюю ночь, когда даже не все круглосуточные работают. — Сережа, — тихо зовёт графиня, присаживаясь на корточки возле него. — Сережа, — вновь повторяет она, поглаживая немного взлохмаченные волосы парня. На ее касания он реагирует охотнее, чем на голос, и открывает глаза. — Оленька, а я тебя ждал, — растягивая слова, бормочет он и принимает сидячее положение. — Правда, не дождался, — уже чуть менее сонно произносит он. — Почему не предупредил? Я бы никуда не уходила. — Я не собирался сперва. Ну а когда в дороге был, решил, что сюрприз будет. — Желание оказаться рядом с Ольгой возникло, когда они с группой завалились после концерта в бар. Ребята позвали с собой несколько фанаток, заказали напитки — все как обычно, но он ловил себя на мысли, что никакой радости происходящее ему не доставляет. Он даже почти не пил, потому что чувствовал бы себя ещё хуже, очнувшись следующим днем после пары часов сна, а он уже принял решение вернуться к Новому году в Смоленск. К Оле. — Не очень удачно получилось, да? — хмыкает Барановский, смотря на стол. — Прекрасно получилось, но ты устал ведь. Пойдем наверх, мой хороший. Ольга протягивает ему руку, но Сережа совершенно трезв, хоть и устал, и встает самостоятельно. Только глаза невольно хотят закрыться несколько раз, пока он бредет к лестнице. Оля поворачивается к нему спиной, чтобы он расстегнул платье, а затем принимается за пуговицы на его рубашке. Сам он справляется только с тремя нижними и джинсами. В рубашке Ольга видит его второй раз. Она даже не знала, что у Сережи она не одна на все случаи жизни. — Оля? — он ждёт, пока она переведёт взгляд с пуговиц на манжетах на его лицо. Кажется, пару минут назад он был сонный и уставший, но сейчас серьезен и сна ни в одном глазу. — Я не фанат традиций и праздников, у меня даже ассоциации с ними херовые из-за детства, но я вернулся, потому что хотел быть с тобой. Он даже хочет спросить нормально ли то, что он испытывает такие чувства, будто ему нужно ее разрешение, будто это на что-то повлияет. — Я рада, что ты приехал. Воронцова мягко улыбается, чувствуя, как в груди разливается тепло, и пытается контролировать нарастающий страх. Она намеренно отвлекается от ставшего слишком важным моментом, наконец расстёгивая манжеты, чтобы Барановский мог снять рубашку. Избегание привязанностей кажется единственным способом не почувствовать в дальнейшем боль. Но в этот раз она не справляется. Привязывается, влюбляется, хотя все еще старается изо всех сил отрицать, что способна на это. Так намного проще, чем принимать чувства Сережи, смотря в пронзительно-голубые глаза, намного проще отодвигать свои эмоции на задний план, надеясь, что они сами собой станут привычными, либо вовсе исчезнут. Намного проще заткнуть рот Сережи поцелуем, пока он не нашел еще одно описание своим чувствам и не захотел поделиться. Проще скользнуть языком по его губам, толкнуть на кровать, сесть сверху, прошептать на ухо несколько ласковых слов и как сильно она его хочет. Тактика безотказная, хоть и проверялась она множество раз в основном на Жане. С Сережей работает тоже. Она даже сама забывает, что ее беспокоило полчаса назад, когда кладет голову ему на грудь, и натягивает сверху одеяло. Ей не холодно. Это просто физически невозможно. — Оля, а ты с кем-нибудь ещё спишь? — вопрос интересовал Барановского давно, но после встречи с ее бывшим ему начало казаться, что он знает ответ. И раз он начал Новый год с откровений, решил ими и продолжить. Он знает, что Ольга скажет ему правду. Они не устанавливали никакие правила, и у нее есть полное право спать с кем-то еще, будь то ее бывший или нет. — А почему тебя это заинтересовало? — она поднимает голову с груди Сережи, чтобы встретиться с ним взглядом, и натягивает повыше, соскользнувшее одеяло. Вопрос опасный, но она хочет знать ответ, знать, к чему все это может привести. Речь про ревность к Жану или о чем-то ином? — Я бы хотел, чтобы мы были только друг с другом. Ты не против? Черт! Слова поражают как молния в дождливую ночь — есть все основания, но все еще неожиданно. Дыхание замирает, и кажется, если бы ей был нужен для жизни воздух, она бы сейчас умерла. Мыслить здраво не получается. Теряется даже смысл слов «да» и «нет». Остается только прислушаться к тому, что она хочет ответить. — Не против, Сереж.***