юное дарование

В школе скучно и грустно. Лермонтов еще к этому добавлял «и некому руку подать…», дальше Юля не помнила, но со всей искренностью и простотой думала, что это про нее. На парте тетрадь, учебник, пара погрызенных ручек, листочек в клеточку, на котором старательно и витиевато выведено чужое имя. Красивое, необычное, такие редко встретишь. В классе есть и Маша, и Даша, и Вика, а этого имени нет. И в жизни Юля таких имен нигде раньше не встречала. За окном солнце, яркое и лучистое, так и зовет выбежать скорее на улицу и купаться в его свете. Солнечные ванны в сентябре — лучшее расслабление после заебистых шести уроков, на которых Витька не дает списать, у Машки жижка в подике кончилась, а у Валерии Ивановны снова нервный срыв, и виноваты в этом, конечно, ученики, а не муж, который оставил ей очередной синяк на запястье. На подушечках пальцев у Чикиной мозоли, клавиши фортепиано дома она продавливает с охотной требовательностью к себе и желанием быстрее достичь высшего пилотажа. Потому что уметь правильно играть Шопена — это первая цель пианистки, потому что бабушка хвалит, когда на стареньком инструменте в ее квартире из-под Юлиных пальцев льется музыка, потому что Юля очень гордится собой, когда в каждую ноту попадает без ошибок. Потому что Кира улыбается и гладит по плечам. Потому что Кира играет «Лестницу дьявола» только для Юли. По крайней мере, Чикиной хочется так думать. Кира не разрешает называть себя по имени-отчеству. Говорит, что это моветон, и смеется. Говорит, что молодая еще, и, если Юля только посмеет заикнуться назвать ее по батюшке, отгрызет ей пальцы музыкальные. Юля улыбается нежно, на преподавателя смотрит восхищенно и с трепетом и перечить не может. Кира. Кира. Кира Ки-ра. К-и-р-а. Обычную среднестатистическую музыкалку Чикина бросает в пятом классе, вычеркивает из жизни нотную грамоту, хор, полуживое фортепиано, Галину Васильевну, что вечно Чикину по пальцам указкой била и заставляла переигрывать мелодию до автомата. Уже тогда, в пятом классе, Юля мечтала о настоящем автомате с пулями металлическими и прицелом точным, чтоб Гальке дырку во лбу диаметром с палец, а, может, с два. Почему-то трудолюбивую и ответственную Юльку невзлюбили преподаватели в музыкалке. Называли то неряхой, то дрянью без слуха, то безнадежной. Маленькую девочку с детства выточили в зверя, который сбивал пальцы в попытках прыгнуть выше головы. Будучи одиннадцатилеткой, Юля поняла, что играть она хочет для души, а музыкалка выпитывает из нее все соки и жизненные силы, поэтому под безутешный рев матери Чикина бросает музыку. Думает тогда, что навсегда. Думает, что окончательно и бесповоротно. Шестой класс пролетает незаметно. Неудобно как-то перед самой собой, что уж слишком много времени свободного стало без внеклассных занятий. Зато теперь география дается с легкостью и математика оказывается не такой страшной и непосильной. В седьмом кисти начинают ныть от ломки по музыкальному инструменту. Юля с охотой бежит к бабушке, чтобы поиграть для себя, для бабушки, для кошечек пушистых, которые под ногами вьются и мурлыкают. Чикина тоже мурлыкает, напевая мотив себе под нос. Она выучивает опенинг Токийского гуля и играет его с особым выражением, а бабушка хлопает в ладоши, а затем яблоками перетертыми кормит. Юлечка у нее талантливая, если бы фортепиано не бросила, могла бы стать известной музыканткой. Юлечка наигрывает мелодии, улыбается под нос, высоко вскидывает руки, представляя себя на большой сцене под светом софитов, и безбожно скучает по музыкальной школе. В восьмом классе Юле впервые разбивают сердце. Ваня из «А» говорит, что не любит девчонок с короткой стрижкой, а еще тех, кто отказывается от своей мечты из-за какого-то там буллинга. Чикина ахуевает с его наглости знатно и отрекается влюбляться вновь. Чтобы еще какой-то прыщавый челкастик тыкал ее в больное между ребер. Извольте. Да она таких Вань в гробу видала, она таких бы в этот самый гроб запихала при жизни и гвоздями заколотила, чтобы задохнулся. В течение года Чикина усердно подтягивает свои навыки самостоятельно, сдувает пыль с домашнего фортепиано, впервые не скрывая своей игры от матери. Вытирает пот со лба и решает, что от мечт не отказываются даже из-за буллинга. Даже если из-за этого буллинга уже в пятом классе до хрипа срываешь голос во время изматывающих нервную систему истерик. Наступает судьбоносный май. Юле исполняется пятнадцать, и кажется, что теперь можно дышать полной грудью. Теперь можно все и даже больше. А главное, в подарок на день рождения мама записывает Юлю в платную частную музыкальную школу, где точно никто не сможет обстучать ее детке пальцы указкой. У Чикиной глаза из орбит готовы выскочить, к концу восьмого уже нет смысла скрывать, что фортепиано она любит больше жизни, а понимающую маму еще больше. Михал Михалыч мировым оказывается дядькой. У него подход совсем иной, Юля умница с первых минут, молодчинка и талантище. У Чикиной от лести скулы сводит, но атмосфера добра в новом учебном заведении ей нравится куда больше, чем в прошлом. Здание напоминает ее собственную школу, только без угрюмых техничек в коридорах, без деревянных облезлых лавочек, без крикливой физички и много без чего еще. Здесь пахло музыкой и трудом, пахло медалями и ядреными кремами для обработки инструментов. А еще пахло Юлиной любовью — фортепиано. Настоящее, большое, профессиональное, не такое, как дома. На этом играют знатоки и мастера, в него вложена память десятков поколений, чьи пальцы здесь отчеканивали свою историю. У Юли не хватает чувств, и она в них задыхается. После школы она вприпрыжку летит на свои занятия. Сначала бежит до остановки, потом на месте не может усидеть в автобусе, пальцы отбивают ноты на колене, затем бежит до музыкального заведения. В голове извечные Бахи, Шопены, Вагнеры отплясывают вальс. Юля кружится вместе с ними. Михал Михалыча к себе на танец не зовет, старый слишком, на дедушку любящего похож. Он хороший-хороший, добрый, подсказывает Юле, но никогда не требует. Слабая у него руководящая рука, поэтому Чикина тяжко вздыхает, когда ошибается, и решает, что для мотивации ругаться будет сама на себя. Жизнь наполняется звуками чужого голоса, мелодий, сверчков, пищащих за окном, приближающегося лета. А еще звуками бархатной хрипотцы. Киру она впервые встречает к концу мая. С сережкой в ухе, с пирсингом в губе, со шрамами на бровях, со сдержанной мимикой. У нее пальцы тонкие и длинные, сами стелются по клавишам белым и черным. У нее слух отличный, чувство ритма выверенное, глаза карие, глубокие. Кира преподает для тех, кто постарше и на соревнованиях выступает. Улыбнуться может только краешком губы и то на полсекунды. Выбившуюся прядку сдувает так непосредственно, губы к носу в гримасе подтягивает, когда чем-то недовольна. Юля от своих занятий отвлекается, на преподавательницу заглядываясь. Прекрасная. Кира прекрасная. У Медведевой свора отличников, которые метят победить на областных. Они спокойные, рассудительные, не ошибаются, только оттачивают свою технику и ни капельки не наслаждаются процессом. Кира знает, что у ребят не замирает сердце перед последним аккордом, знает, что дома они не занимаются просто от хорошего настроения, не спешат показать друзьям новую композицию, которую изучили на днях. Если и показывают, то недели через две, когда точно непослушный безымянный на клавишу ровно ляжет и не позволит ошибиться. Одним словом, скучные. Кира только и может вздыхать, на них глядя. В жизни не хватает солнца, лета, глаз горящих. Одну пару на себе она замечает в злосчастный вторник. Голубые, почти прозрачные, цветом походящие на озеро холодное, в котором она в детстве купалась. Девчонка играет на фортепиано у окна, руки высоко вскидывая, на Михал Михалыча не поглядывает даже, видно, сразу раскусила его мягкий характер. У нее волосы короткие, носик вздернутый, щеки пухлые, губы розовые, приоткрытые от старательной игры. Она будто в последний раз играет, будто последний день живет, вкладывает в каждое движение чувства и страсть, ошибается, невпопад пальцы опускает, исправляется быстро. У нее пот на лбу выступает от упоения. У нее глаза через зал огромный прямиком в Кирины. Кира слюну с жаждой детской крови прогладывает. Вот такого ученика она хотела всю жизнь. Пламенного, горящего музыкой. С голубыми глазами в цвет озера из детства. Кира видит Юлю на первом этаже, когда та переобувает сменку, видит, как та закрывает глаза, а пальцами правой перебирает, наигрывая что-то в своей голове, видит, как поднимается по лестнице, запинаясь два раза подряд, чертыхается, а затем вприпрыжку взлетает на этаж с уверенными глазами. Медведева приглядывается к крохе, издалека оценивая, и решает, что такое золото слишком блестящее для Михал Михалыча. Такое золото Кира хочет выплавить собственными руками. В маленьком создании сидит та самая юная Кира, что била раздраженно ногами по педалькам, когда выходила ошибка. Вспоминала свои сведенные к носу брови, серьезный взгляд, а еще ту же любовь к инструменту, который в порыве юношеского негодования мог получить от Киры по заслугам. Голубые глаза из другого конца зала смотрят на Медведеву с интересом, изучая, облизывают. Видимо, не одна Кира заметила достойную для себя партию. Во время одного из занятий девчонки Кира подходит ближе. Воочию подмечает стертые подушечки пальцев, воодушевленный взгляд и придыхание. Михал Михалыч стоит рядом, покачивает головой из стороны в сторону, дивясь чужому таланту и не находя слов. Когда фортепиано взвизгивает в последний раз, Кира бархатной хрипотцой произносит: — Ты Листа когда-нибудь играла? У Юли щечки розовеют. Ее главная муза в этой музыкалке снизошла к Юле по ее собственному желанию. Горло чешется изнутри. — Конечно. — А Шумана? — Ну знаю пару треков, так скажем, — смеется непринужденная восьмиклассница, уже осуждая себя за нелепую шутку. Кира коротко улыбается, забавляясь от детской простоты. — Сыграешь для меня что-то из его «треков»? У Юли глаза на лоб, вот это запросы. А ноты? А аккорды? — То есть, я сейчас найду в интернете нотную запись и сыграю, так? — Юля надеется на лучшее. — Нет, — кровожадная улыбка растягивается на лице Юлиной музы, — по памяти. Ты же играла когда-то, значит, хоть что-то помнишь. Что-то Юля, конечно, помнить-то помнит. Но последний раз его сонату играла классе в четвертом. Голова загружается мигом. «Фа, до, так-так, дальше помню, похуй». Чикина начинает свою игру со взгляда прямиком в Кирины. Током бьет, доказать что-то хочет. По правде, Кира не устраивает для Юли проверку, она уже все для себя решила, решила, что золото Михал Михалычу не оставит. Просто хочет посмотреть на широту возможностей и частично на подростковое смятение и растерянность. Но в глазах у девчонки интерес, небольшое недовольство и азарт. Ее пальцы мимо нот выдают одну из первых сонат Шумана, ломано, криво, косо, но звучно. Юля улыбается своим ошибкам, знает, как они режут слух знающему ноты человеку, но продолжает уверенно лить свой мотив, делая вид, что так и было изначально. Михал Михалыч приоткрывает рот, а Кира в секунде от аплодисментов. — Ты сама-то поняла, что половину нот заменила своей импровизацией? — Да, а что, разве плохо вышло? — глаза в глаза глядя, отвечает Юля. У Киры штиль в карем омуте. У Киры черты лица грубоватые, но милые. На лбу морщинки мимические. Юля бы их своими пальцами музыкальными разгладила. — Хорошо вышло, правда, — преподавательница протягивает руку. — Кира. — Знаю, — жмет руку юная пианистка, — Юля. — Знаю. Путем незамысловатых разговоров с Михал Михалычем, а также с руководством, подкрепленных доводами об огромном потенциале Чикиной, Кира забирает голубоглазое дарование себе под крыло. Последнюю школьную неделю Юля проводит в бесконечной улыбке, радости, пятерках по ИЗО, где она рисует уже пятый портрет кареглазой незнакомки. Подружки все уши прожужжали вопросами, кто это. Но Юля собственница, а еще гордая и скрытная, поэтому ни за что не расскажет им про Киру, от которой пахнет жасмином и дикими ягодами. Летом Кира усердно готовит Чикину к первому городскому конкурсу среди подростков. Часто Медведева говорит, что Юле будет тяжело, потому что в основном пианисты ее возраста играют всю жизнь без перерыва, говорит, что на одной харизме тяжело вывезти, говорит, что импровизация там недопустима, хлопочет много над ней, но доверяет детской улыбке и обещаниям, что ее импровизацию не отличат от оригинала. Медведева вздыхает и смеется. Юля ей нравится. Забавная, трудолюбивая, критична к себе, адекватно смотрит на свои возможности и не унывает. Кира Юле тоже нравится. Высокая, красивая, в меру требовательная, грациозная, смешная, разговорчивая. А еще у нее в кабинете много медалей, про которые у Юли уже чешутся ладошки все разузнать. А еще, когда Медведева начинает подыгрывать Юле на фортепиано своими пальцами, внося в мелодию третью руку, у Чикиной замирает сердце. Кира советует Юле перед выступлением хорошенько выспаться, выпить чая с медом на ночь, чтобы сахаром поднять серотонин в организме, говорит не беспокоиться вовсе, потому что она все умеет, все знает и со всеми трудностями справится. Юля слушает в пол-уха, она и сама в курсах, что у нее все получится, а ночью досиживается допоздна, вновь разглядывая фотографии на Кириной странички и негодуя со всей детской серьезностью, что у той закрыты сохраненки. На конкурсе и правда все участники подготовлены на уровне Бога. Чикина не волнуется, сидя в закулисье. Из зала на нее смотрит ее личное Божество, которое больше Юли кусает локти в переживании за свою подопечную. Юля только хмыкает на свои мысли. Недавно ей пришла в голову мысль, что пятнадцать — это почти шестнадцать, а, значит, не совсем она ребенок. Значит, Кире на нее можно хоть чуть-чуть по-другому взглянуть? Девочка выходит на сцену одиннадцатой, сразу после юнца, что без жалости долбил клавиши своими пальцами и ошибся как минимум дважды. Юля любит музыку, любит Баха, что является некой базой для игры на соревнованиях, произведение которого они с Кирой отточили до дыр. Любит фортепиано, что было кровожадно отклочено чужими пальцами до нее, любит запах сцены, где такой приятный приглушенный свет. Любит трепет в груди перед выступлением, любит, как сосет под ложечкой. Любит взгляд Киры, который чувствует плечами и затылком, что устремлен только на нее. Ей кажется, что и саму Киру любит. Любит ее пальцы на клавишах, как они треплют по макушке, любит ее раздраженные вздохи, когда Юля ошибается на том же месте, где в прошлый раз. Любит думать и представлять, что Чикина для нее тоже особенная. И Юля играет. Отдаваясь душой и сердцем музыке, мелодии, нотам, Баху, членам жюри. Играет так, как никогда. Улыбается себе под нос, губы закусывает. Она хочет поразить ее. Ту самую единственную в зале, что сидит рядом с ее мамой и бабушкой. Ту самую, что с восхищением смотрит на ученицу и, действительно, поражается. — Ты ебейшая, — не сдерживается Кира после превосходного дебюта Чикиной, вбегая к ней за сцену, крепко обнимая за плечи и на эмоциях целуя в голову. — Это было очень на высоком уровне, Юль. Очень, очень достойно. Юля улыбается счастливо, вжимается в Кирины ключицы и не может остановить бешеное биение сердца. Руки сами собой ложатся на спину преподавательницы, а щека притирается к теплому телу. Она готова дышать Кирой, ее похвалой и объятиями. Юле пятнадцать, и ей многого не надо. Только бы слышать над ухом взрослый голос, чувствовать шлейф туалетной воды, видеть заинтересованные глаза, бесконечно карие и бесконечно пронзающие. Имена победителей и призеров озвучивают уже тогда, когда конкурсанты рассаживаются на зрительные места в зал. Мама приготовила для Юлечки место рядом с собой, но та вежливо попросила родных чуть сдвинуться, чтобы сесть рядом со своей музой и вдохновительницей, которой куда больше нужна сейчас моральная поддержка, чем Юле. Чикина уже поняла, что никакого места она не займет, пусть достойно, но все же ей еще расти и расти до ребят, что вкладывают в музыку не только любовь, но и многолетние годы тренировок. На лице Киры наивная надежда, что бронза точно достанется ее ученице, ведь только у Чикиной в глазах страсть, ведь только у Чикиной пальцы летают, плавно взмывают ввысь, порхая над инструментом, ведь только у Чикиной улыбка на лице при исполнении. Юля смотрит на Медведеву краем глаза и осторожно берет за руку, когда начинают озвучивать фамилии. Кира крепко сжимает в ответ. — Третье место, — ведущий затихает для интриги. — Майская Анна. Юля видит, как сжимаются Кирины зубы за щеками. Расстроилась? Неужели взаправду так сильно в Юлю верила? — Второе, — снова пауза. — Котов Вячеслав. Мама справа вздыхает коротко, а потом приободряюще, мол в следующий раз точно все получится, гладит по плечу. А Юля и не переживает, она адекватно оценивает себя и остальных участников. Чикина глаз не может оторвать от Киры, что продолжает вверять свои большие глаза к сцене, все еще веря в чикинскую победу. — Ну и наконец, первое место, — затяжная пауза. Волнение зала можно почувствовать через массовое затишье, дыхание замерло у каждого. Медведева выдыхает и закусывает нижнюю губу до побледнения, а свободной рукой скрещивает пальцы, простреливая Юлино сердца огромной стрелой. Она верит в нее до самого конца. Верит, верит, все еще верит, даже слышав игру других школьников, что намного превосходят Чикину. Верит и признает Юлю настолько, что правда считает первое место Юлиным. У Чикиной слезы наворачиваются от такой картины. Это ее личная победа. Признание. Кира ее целиком и полностью признает. — Варламова Варя. Зал ликует, чужие родственники радуются, верезжат, толкают победительницу к сцене, а Кира снова матерится сквозь зубы, поворачиваясь к Юле и теребя ее волосы. — Вы же понимаете, что я хуже играю, — обращается Чикина к преподавателю перед прощанием, смущенно пряча улыбку, — почему вы до последнего так переживали? — Потому что ты правда лучшая, Юль, — говорит Медведева, жмет руку Юлиной маме, улыбается бабушке и, развернувшись на пятках, удаляется к своей машине, пока Юля провожает ее взглядом, полным благодарности и восхищения. Кира прекрасная. Кира. Кира. Кира Ки-ра. К-и-р-а. В сентябре редко дождь, но, когда капли падают с неба, на лице Чикиной появляется слабозаметная печаль. Девчонка переживает чего-то, жалуется на уроки в школе, рассказывает, что не знает, что сдавать, спрашивает советов. Кира ей не подружка, не приятельница, скорее, боевая соратница, но слушать подростковые истории о том, как же заебала учеба, бывает очень занимательно. Юля наивности своей не скрывает, иногда показывает детские капризы, дует щеки, закатывает глаза, показывает фак инструменту, если сыграла мимо нот. Юля вызывает улыбку. В сентябре с Кирой все еще лето. Девушка все еще в футболке той самой, которую впервые надела в июле, все еще выходит в темных очках из машины, все еще влюбляет Юлю в себя одним своим существованием рядом. Детское сердце бьется часто-часто. Юля играет для нее с придыханием, с чувством, с желанием что-то доказать. На языке вертится Кирино отчество, которым так приятно подкалывать старшую подругу. Медведевой в октябре двадцать семь. Она закончила музыкальное училище, отыграла несколько лет после окончания в ансамбле, а потом пошла преподавать в частную школу, куда ее приняли с распростертыми объятиями. Юля ее тоже в сердце свое принимает с распростертыми объятиями. Частые мысли о преподавателе в неподобающем ключе и их несбыточность вызывают у Юли уныние. Если Юля вдруг ее поцелуют, за Кирой тут же явится полиция или через пару дней? А если никто не узнает, тогда можно? А можно ли вообще? А если Кира оттолкнет, то они больше не смогут заниматься, как прежде? Серьезные мысли терзают мозг девятиклассницы. Оля из параллели уже с кем-то крутила роман, рассказывала, что нашла себе папика на сайте знакомств, ездила к нему, а тот покупал ей украшения. Оля светила своим ширпотребом с рынка, думая, что ее глупый обман не выкупят одноклассники, но в честной и доверчивой Чикиной все равно возникал вопрос, а что, если девчонка не пиздит? Неужели этот мужик не видит, что перед ним школьница? Мерзко. Вымышленного мужчину Юля осуждала. Киру бы не осудила никогда. — А вы «Лолиту» смотрели? — интересуется во время перерыва Юля, подглядывая за тем, как Кира перемешивает сахар в чае. — «Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятиях она была всегда: Лолита, » — цитирует Медведева, сюрпая напитком. — Смотрела, а что? — А вот этого мужика вы осуждаете? — Который девочку совращал и думал, что у них реально любовь? — вздергивает бровь вверх Медведева. — А если правда любовь? — Ей двенадцать было, Юль. Какая любовь? Ты че? — округляет глаза Кира, смотря на Юлю ошарашенно. Нихуя вопросики пошли от юного дарования. — Нет, я, конечно, не спорю. Я тоже осуждаю, — машет руками Чикина, виноватую мордочку строя, потом задумывается, быстро ловя за собой учащенное сердцебиение. — А если бы ей пятнадцать было, тогда бы осуждали? — Этому мужчине все еще под сорокет, напоминаю, — с приподнятыми бровями глядя на Юлю, изрекает Медведева. Удивляет все больше и больше. — Зачем интересуешься, школьница? Юле дурно от мысли, что ее рот уже собрался произнести. Последние потуги схватиться за здравый смысл остаются безуспешны. — А если ей пятнадцать, а ему двадцать семь, тоже осудительно? Кира смеется, а потом поперхивается чаем. Кажется, постепенно до нее начинает доходить смысл Юлиных вопросов. Девочка напротив краснеет, но продолжает смотреть в глаза. Краснеет, еб твою мать. У Юли сердце не на месте. У нее страх, что она испортила абсолютно все. Сейчас надо отшутиться, подкольнуть снова, сказать: «Не уподобляйтесь только Гумберту, а то я закричу». На самом деле, очень хочется, чтобы уподобилась. Хочется, чтобы увезла от матери, моталась с ней по всем мотелям мира, чтобы смотрела на нее теми же глазами, как на нее Юля. — Садись, продолжаем, — ровно произносит Медведева, не выражая на своем лице ни единой эмоции. Юля играет, ошибается часто, нервничает, надеется, что Медведева не поняла ее от слова нихуя. А Кира даже не ругает за помарки, лишь спокойно просит начать сначала. Медведевой по-умному, действительно, лучше сделать вид, что она не поняла. Так будет по-взрослому и по-профессиональному. Так будет лучше для всех. Замять, забыть, переварить. Она не слушает особо игру Чикиной. Она в себе копается и понять не может, что за тупое беспокойство у нее на душе. Почему пальцы у Юли такие музыкальные? — Не двадцать семь, а двадцать шесть пока что, — бросает на прощание Кира и вмиг корит себя за то, что подкинула подобную почву для размышлений влюбленному подростку. Уши у Чикиной пунцовеют моментально. Дома она снова лезет на страницу преподавателя, открывает ее аудио, включает полную громкость в наушниках, запрокидывается на спину, сжимает подушку руками и дрыгает ногами вверх-вниз в неистовом приступе то ли счастья, то ли радости, то ли кринжа за саму себя. Но факт остается фактом, Кира очень мило отшутилась, ни капельки не оттолкнув. Медведева же приезжает домой в смятении. На столе сигареты, которые в ту же секунду раскуриваются. На странице Юли статус: «прошу, не пишите мне, у меня есть муза». Кира усмехается. Представлять себя на месте Гумберта кажется аморальным и грязным. Противозаконным. А еще увлекательным. Впервые в жизни Киры в нее влюбляется ученик. Не просто ученик. Юное дарование. Следующие пару недель пролетают стремительно. Чикина усердно занимается, в школе тянется получить за все предметы четверки, думает о Медведевой двадцать четыре на семь. Она слишком просто среагировала, не проявила негатива, на следующем занятии также с интересом преподавала, также оглаживала плечо, отчего у Юли проносилась гурьба мурашек. Девочка решила эту тему больше не поднимать. Наверное, мудрая Кира закрыла глаза на происходящее, т.к. побоялась терять любимую воспитанницу Юлю. К середине октября Чикина решает подготовить подарок на день рождения для своей вдохновительницы, хотя прекрасно знает, что она о своем празднике умолчит. Хихикает от гениальности своей идеи, наигрывает что-то дома и предвкушает улыбку Медведевой, когда Юля вручит свои труды. В знаменательный день на занятие Юля приходит в выглаженной рубашке, залитая мамины духами, с яркой помадой. Кира на нее смотрит и диву дается. У Юли в руках несколько свертков, а под глазами мешки. И смотрит Юля по-особенному. С уважением, теплом и любовью. Девочка вручает запакованные в бумагу сверточки, наблюдает за Кирой с интересом, а та с улыбкой разворачивает и выуживает содержимое. Там скетчи, наброски и полноценные портреты, на которых изображена сама Медведева. Кривоватые, непрофессиональные, но искренние. Юля туда вкладывала душу. — Вот этот я на свободную тему на уроке ИЗО рисовала, — тыкает на один из рисунков Юля. — А эти — дома, от нечего делать. А этот срисовывала с вашей аватарки. — Спасибо большое, — смущается Медведева, перебирая в руках листы. Очень тяжело осознавать, что для кого-то ты являешься нечто большим, чем просто преподаватель в музыкальной школе. Занятие они проводят в привычной атмосфере, Юля не ошибается вовсе, хочет именинницу порадовать, Кира ходит из стороны в сторону, покачивает в ритм головой и размышляет, какое вино купить на вечер. На последних минутах Чикина вдруг останавливается и резко оборачивает к Кире, что до этого смотрела в окно. — А теперь будет главный подарок, слушайте! — в приказном тоне выдает девчонка и оборачивается обратно к фортепиано. Пальцы немного мандражит. Юля не Шопен, не Моцарт, но придумать собственную мелодию все-таки смогла. Из-под ее пальцев ручьем льется музыка, пропитанная детскими чувствами, переживаниями, перипетиями, много высоких нот, где-то звонко, а где-то совсем печально. Чикина старается, локти ломано приподнимает, пальцами осторожно постукивает, язык от старания высовывает. Кира смотрит на нее глазами, полными восторга, и все понимает. Юля заканчивает, а Медведева важно ей аплодирует, поднимаясь с соседнего стула. Девочка даже запыхалась, дышит тяжело, улыбается смущенно. — Ты правда сама сочинила? — Сама. — И как назвала? Юля плечами дергает, брови поднимает, краснеет пуще прежнего, а потом снова этим взглядом глаза в глаза смотрит и изрекает: — «Муза». Кира смотрит на нее с минуту молчаливо, а потом заливисто смеется, хватаясь за живот. На самом деле, для Киры никто и никогда не сочинял композиций, а тем более никто и никогда не называл ее своей музой. Она снова благодарит, жмет детскую ручку, приобнимает за плечи, утирает слезы с глаз. Юля насупилась, щечки надула, не понимает чужого смеха. — Теперь давай честно, Юль. Чего ты хочешь? — уже серьезным тоном вопрошает преподавательница. Чикина ахуевает от такого вопроса. По правде, ей хотелось бы получить взаимность, взять Киру за руку, обращаться к ней на ты, чтобы та встречала ее из школы под завистливые взгляды одноклассниц. Еще хотела бы новый телефон и хомяка домой, но сейчас не об этом. — Подвезете меня сегодня? Нам вроде бы по пути, — тихо выдает Юля, бегая глазками. На самом деле проехаться в одной машине с Кирой — ее мечта еще с мая, с самого первого раза, когда она увидела, как вальяжно Медведева выбирается из своего Мерса. В салоне у нее по-любому пахнет тем самым жасмином, от одного упоминания которого у Юли непроизвольно закатываются глаза в блаженстве. — У меня после тебя еще занятие, помнишь? — ухмыляется Кира, неприкаянно вертя в руках Юлины художества. В какой момент наивные чувства ребенка стали для Киры приятными? — Помню. Я подожду, у меня дел нет. Поиграю в Растения против Зомби на подоконнике, — и не дожидаясь ответа, девятиклассница ускакивает в сторону окна в холле. Кира вздыхает, мотает головой из стороны в сторону, снова глядит на рисунки и подмечает, что у Юли талант не только к музыке. Когда на улице уже темно, они выходят из здания. Кире на телефон сразу поступает несколько звонков, видимо, от родных, на которые та приветливо отвечает кучей «спасибо». Юля смотрит на нее преданным взглядом щенка и мнется около нее, смущаясь от своей глупой затеи проехаться вместе до Юлиного дома. В салоне Кира первая начинает непринужденную беседу, расспрашивает про школу, про музыку и про рисование. Юля улыбается, говорит, что рисовать на самом деле не сильно любит, но, когда есть вдохновение, может. Медведева непродолжительно повествует о своих пробах в рисовании, что ходила на какие-то курсы после университета, говорит, что получалось отвратно и муторность раздражала. В салоне взаправду пахнет жасмином и дикими ягодами, видимо, такой запах дает ароматизатор, что болтается под зеркальцем. Именно он обволакивает одежду Медведевой, а уже затем Чикина от него писает под себя. Подъезжать к собственному дому не хочется, Юля недовольно ерзает на сидении и не освобождает себя от ремня. А когда Кира озвучивает добродушное: «Приехали», Юля упорно смотрит перед собой и хочет слиться со спинкой, чтобы ее не заметили. Кира опечаленно вздыхает, ну не настолько же подросток наглый, чтобы проситься к Медведевой на празднование. Руки опечаленно падают с руля, девушка открывает окно, достает сигареты, зажигалку и устало поджигает, не стесняясь Юлиного присутствия. Чикина впервые видит Киру курящей и не может оторвать глаз. — Юль, давай на чистоту. Я все уже поняла. Скажи мне, пожалуйста, чего ты хочешь? — Юлина муза смотрит на нее своими карими угольками и снова прожигает дыру между бровей. Чикиной неуютно, Чикиной хочется сбежать, но куда больше хочется посидеть с ней в машине еще хотя бы пару минут. — Я бы хомяка хотела, — пытается отшутиться Чикина, хотя понимает, что ее поймали врасплох и с поличным, и никуда она от этого уже не денется. — А серьезно? — Ну, было бы славно, если бы вы меня иногда подвозили домой, сейчас темнеет раньше уже, — откровенно наглеет Юля. Ну а что? Кира сама спросила, чего Чикина хочет. — А глобально? Чего ты хочешь? — уже чуть раздражается Медведева, которой абсолютно не хочется в свой день рождения разбираться с влюбленной Чикиной. Юля молчит, смотрит перед собой. Ну не сказать же ей про взаимность или встречи из школы. Не сказать же ей, чтобы та выкрала ее из дома и увезла шарахаться по мотелям. Честно, Юля сама до конца не понимала, чего хотела от преподавательницы. Она отчетливо сознавала, что ее влажные мечты несбыточны, а если их даже и озвучить, то она лишь добьется того, что Медведева от нее откажется и не будет больше ею руководить. Медведева молча курит и осуждает себя просто за то, что вообще разговаривает с пятнадцатилетним ребенком на тему чувств к ней. Она должна была это пресечь, остановить, наверное, передать Юлю другому педагогу, но что-то внутреннее его останавливало. Что-то печальное и отвратительное внутри. Одиночество съедало, а у Юли были слишком музыкальные пальцы. — Положите мне руку на бедро, — как гром среди ясного небо. Кира закашливается дымом и с глазами, полными ахуя, поворачивается к Юле. Кира, ты адекватная, ты адекватная, Кира, это педофилия. Юля сидит, как помидор, красная, чеканит ногой по полу нервно, а потом слышит убийственное: — Иди домой. Юля хочет вскрикнуть капризное: «Не пойду», хочет прижаться губами к чужому взрослому лицу, хочет эту ебаную руку на своем бедре. Но куда больше она хочет увидеть Киру вновь, поэтому послушно выходит, бросив напоследок краткое: «До свидания», и хлопает дверью, оставляя Киру с дотлевающей сигаретой в пальцах. Бутылка красного дома выпивается почти залпом. Киру порядком заебали эти самые детские музыкальные пальцы, что теперь снятся каждую ночь. Сегодня Кире снится, как она опускается поцелуями по молочной коже девочки, как та протяжно выдыхает и всхлипывает, прогибается телом и подталкивает крепкие руки опуститься ниже. Медведева просыпается в холодном поту и дает себе увесистую пощечину. Она ребенок. Она ребенок. Она ребенок. Она протяжно выдыхает и всхлипывает. Занятия с Кирой продолжаются в прежнем ритме, Юля больше не просится, чтобы Медведева ее подвозила, теперь они чаще молчат, больше уделяя внимания игре и нотам. Больше уделяя внимания Юлиной осанке при игре, постановке запястий на инструменте, плавности ее движений. Чикина часто-часто кивает, скрывая то, как сердце стучит при знакомом аромате жасмина рядом. Юля извиниться хочет на самом деле, ей стыдно очень за ее смелость не к месту, за то, что смутила музу свою. Но рот не произносит ни слова, они обе заминают этот разговор, отчего Юля может выдохнуть и временно забить на прошлое хуй. В школе задают много заданий, физичка снова орет попусту, у подружки Сони появился парень, с которым она теперь проводит сто процентов своего времени, а мама скорее гонит выбрать, что сдавать. Юле и скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды, (вспомнила наконец строчки), как завещал Лермонтов. Серая будность больше не скрашивается ярким сентябрьским солнцем за окном, теперь почти декабрь, всюду снег мокрый, где-то лужи, где-то грязь и слякоть. Юля добирается на заполненном людьми автобусе в музыкалку и ждет, когда же объявят о подготовке к новогоднему концерту. Она твердо решила, что хочет там сыграть молодого Глинку, чью мелодию недавно подслушала у ученика Михал Михалыча. Надо рассказать Кире об этом, обсудить, возможно, добавить своей импровизации. Кира смурная в этот день, про новогодний концерт молчит, просит по новой оттачивать прошлые навыки. У Юли все еще горящие глаза. И откуда в этой девочке столько любви к музыке? Неужели и Кира тому виной, такой игре превосходной? — Ну так что насчет Нового года? Концерт будет в итоге, вы знаете? Я Глинку хочу сыграть, — беззаботно вещает Чикина и в глаза заглядывает, на фортепиано виснет. А Кира на нее смотреть не может весь последний месяц. Мысли дурные в голову лезут, ненависть к себе, сжигающая. Юля все также играет только для нее, а Кира это чувствует, и не может перестать корить себя за то, что ей это чувство нравится. — Пока не говорят про концерт ничего, но, думаю, в ближайшее время объявят, — Кира потягивается, смотрит на любопытную Юлю. — Зачем тебе этот Глинка? Давай их удивим! Чикина распахивает глаза. У Медведевой впервые за день воодушевление на лице. Что угодно Юля сделает, лишь бы у Киры такое выражение с лица не сходило. — У вас есть предложения? — «Музу» сыграем, — с азартом произносит Медведева и подмигивает, а у Юли сердце куда-то вниз живота падает. Они готовятся усердно весь декабрь. Кира просит расписать мелодию по нотам, а Юля плечами в некоторых местах пожимает, потому что подбирала просто на слух. У Медведевой снова то самое выражение лица, что при подготовке к летнему конкурсу. Тогда она из Юли победительницу точила, верила искренне, по плечам постукивала, шутки шутила для подбадривания. Теперь же с Чикиной выстраивается совсем другой лад. Почти каждую ночь она приходит к ней во сне, то в машину без разрешения заходит, то в кабинете на край фортепиано присаживается, то подходит вплотную, выжидая чего-то. И всегда в глаза смотрит. Кира себе глаза выколоть хочет, чтобы эти голубые, лучезарные напротив не видеть. Чтобы выгнать из головы образ нимфетки, которая в мыслях буквально преследует. Которая в жизни беззаботно наигрывает мелодии рядом, пальцы на клавиши плавно опускает, которая ей подарила с десяток Кириных портретов. Снова вспоминается просьба о руке на бедре, а глаза сами неприкаянно опускаются на подростковые ноги в широких джинсах. Ком в горле, слюна очень тяжело сглатывается. Медведева сходит с ума. Концерт ставят на 24 декабря. Все шумно украшают актовый зал, выносят стулья, перетаскивают мишуру и гирлянды. Участники готовятся трудолюбиво, мечтая подарить любимым преподавателям хорошее настроение. Чикина является на концерт без опозданий. Нарядная, новогодняя, мандаринами пахнущая, морозцем. У нее щеки красные, от них холодом зимним веет, морозом колючим. Кира улыбается и, кажется, отпускает себе все грехи. Сегодня Кира будет не в зале, а за кулисами, ее поставили контролировать выходы выступающих. Она стоит у шторки и на ребят поглядывает. Тима, что под ее попечительством, без ошибок играет, но монотонно и устало. Не спал, делает вывод Медведева. Маленькая Аня улыбается во все свои зубы молочные, наигрывает «Маленькой елочке холодно зимой». Костя умело выкручивает пируэты на скрипке, а Маша отдает всю себя баяну. Юля выступает последней. Для кого-то авторское исполнение девочки будет сюрпризом. Медведева подглядывает из-за кулис и держит крестики. Она в воспитаннице своей уверена, как никогда. Сердце щемит больно. Снова в голове страшные сны. У Чикиной чуть ли не пар из ушей, она старание свое вкладывает, любовь, чувства. Мама в зале ей машет, бабушка громче всех хлопает, а Кира за спиной снова держит крестики. Юля мечтает, чтобы она держала за нее крестики всю жизнь. Буря оваций и приз зрительских симпатий, конечно, достается Юле. Она улыбчиво кланяется, теребит сережку в ухе и счастливая идет за сцену, где ее уже поджидает Кира с мокрыми глазами. — Я умница? — горделиво вскидывает голову Чикина и смотрит на бледное лицо преподавателя. У Киры в глазах тихое восхищение, радость, благодарность, а еще печаль. Она прижимает раскрасневшуюся Юлю к себе и шепчет на самое ухо: — Хорошо, я буду подвозить тебя иногда. А у Юли фейерверки в душе и на сердце. А Юле только что вручили самый дорогой новогодний подарок. Она обхватывает Кирино тело чуть крепче и громко шмыгает носом. На Новый год Юля получает большие подарки от мамы и бабушки, дарит свои небольшие сверточки подругам, пытается связать тапочки для кошек, но попытки оказываются безуспешны. В ноль-ноль загадывает желание под бой курантом, выпивает свой законный бокал шампанского с бумажкой, которую тоже проглатывает, и пишет Кире: «С Новым годом! Желаю всего самого наилучшего в этом году» Потом думает и под куражом шампанского добавляет: «Я Вас люблю»

«И тебя с Новым годом» «Жди от меня подарок после новогодних»

Юля кружится на носочках и обнимает телефон, не представляя, с каким грузом на сердце в квартире у своих друзей сидит Кира, в пятый раз перечитывая злополучное «я Вас люблю». Несколько дней новогодних праздников пролетают незаметно. Юля гуляет с подругами, ходит с мамой по родственникам, играет для гостей на фортепиано дома, вдоволь наедается оливье и красной рыбы в кляре, ожидая, когда же начнутся занятия в ее частной музыкальной школе. На новогодних Медведева видит старых знакомых, встречается с бабушкой и дедушкой, смотрит рождественские фильмы из девяностых и борется с бессонницей. Во снах ее преследует образ Юли Чикиной, которая облизывает свои музыкальные пальцы. Они встречаются после седьмого. В кабинете прохладно, руки мерзнут, а в тонком свитере немного поколачивает дрожь. За спиной у Киры подарок, а на лице вымученная улыбка. Видно, что та плохо спит. Юля со всей искренностью улыбается преподавательнице, мнется на месте и достает из портфеля маленькую коробочку первой. В ней листочки, на которых нотная запись того самого авторского произведения Юли, а за ним чокер из бисера, который она также сплела своими руками. Медведева такое не носит, но находит подобные фенечки очень милыми и забавными. А еще Чикина сплела его сама, отчего она намного ценнее любой покупной безделушки. — Больше не рисуй на обгрызках, — слабо улыбается Кира и протягивает девочке скетчбук из крафтовой бумаги. У Юли в глазах счастье и огонь, Кира уже сгорела. Она подвозит девчонку по вторникам и четвергам, специально передвинув занятия Юли на полтора часе позже, чтобы та у нее была последней, а в субботу оправляет домой одну, потому что занятие раньше и за окном светло. Чикина брови хмурит, вещает, что дел у нее на день нет, что готова ждать Киру до самых сумерек, а Медведева на нее рукой машет и почти силком прогоняет. Не хватало ей еще себя и на выходных корить. Кира в зеркале себя узнать не могла. С подглазинами, с отвращением к себе. Она подвозит юное дарование до дома, с увлечением слушает ее истории, делится советами, поддерживает и ругает, если та неправа. Она смотрит на жизнерадостную короткостриженую Юлю Чикину, видит, с какой открытостью она выражает свои чувства к ней в жестах и взглядах, неосторожно оброненных словах, и хочет удавиться. Юля Чикина — открытая и честная, беззаветно влюбленная в свою преподавательницу. А ее преподавательница — скрытная и бессовестная, стала получать удовольствие от снов, в которых пятнадцатилетний подросток целует ее веки и клянется в любви на века. В которых пятнадцатилетний подросток глазки к потолку закатывает и стонет по-взрослому. От мыслей кишечник в узел сворачивается. — Вы спите мало? — интересуется Чикина в очередной четверг, когда Медведева подвозит ее до дома после всех занятий. — Да, проблемы со сном в последнее время, — неохотно отзывается девушка, часы на запястье поправляя нервно. Сейчас Чикина что-нибудь спизданет, а Кира будет с ней честной, потому что груз на плечах становится слишком тяжелым. — Плохие сны? — Да не то, что плохие, скорее, выматывающие морально. — Что снится? — браво, Юля, пять баллов за вопрос. Пробила. — Ты, — с лету бросает Медведева и в глаза подростку не смотрит. Девочка лишь удивленно моргает и не понимает ничего, молчит. Они заезжают в Юлин двор, Кира паркуется, потирает глаза и хочет плакать. За что на ее голову Юля? За что Юле всего пятнадцать? — Разжевать? — немного язвит Медведева после продолжительного затишья. Смотреть на Юлю кажется пыткой. Она ни в чем не виновата, она просто обладательница больших голубых мечтательных глазок и музыкальных пальцев. — Нет, я, кажется, что-то поняла, — совсем тихо чеканит Юля, у которой детское сердечко скоро не выдержит. Она сводит носки ботинок и мило стукает их друг об друга. За окном машины метель, и снег липнет к стеклу, быстро скрывая содержание салона от внешнего мира. — Что мне делать, Юль? Я себя куском дерьма ощущаю, — ослабшая духом Кира ищет поддержки в той самой Юле, из-за которой ее собственные нормы морали идут нахуй. — Я половозрелая, — вдруг ломом по Кириному затылку роняет Юля, никак не ожидавшая получить такое странное признание в чувствах от своей музы. Тяжесть ответственности Киры Юля внезапно ощущает и на себе и ей становится безумно стыдно. Стыдно за любовь свою и за себя, и за то, что не умолчала и не удержала в себе наивных чувств. — И никому не расскажу. — Боже, блять, — кряхтит за водительским сиденьем Медведева, роняя на руль россыпь слез, состоящих из омерзения. Чикина, добродушная и заботливая, тянется рукавом, выглядывающего из-под курточки, свитера и вытирает с щек Медведевой слезы. Кира наконец живая и настоящая перед ней. Будто спустилась с небес и обломила крылья. — Если вы хотите меня поцеловать, то целуйте, — тихо шепчет девятиклассница и берет Кирино лицо в свои ладони, заставляя ту встретиться с ней взглядом. — Юля, не надо, — молит о пощаде Медведева, но прекрасно понимает, что потеряла здравую часть себя еще в тот момент, когда сквозь большой зал услышала игру Чикиной на фортепиано. «Надо, » — за двоих думает Юля и приближается к мокрому лицу своего бледного уже несколько месяцев вдохновения. Чикина целует осторожно и по-детски, краешками губ, тихонько касается, трепетно осыпая сначала верхнюю, а затем нижнюю чередой из коротких поцелуев, оглаживает холодные щеки Медведевой, нащупывает чужую ладонь свободной рукой и сжимает. Кира, взрослая, ответственная и абсолютно мерзкая, отвечает на Юлин поцелуй. Углубляет его и безбожно осуждает себя, когда слышит, как дыхание девочки сбивается и становится более тяжелым. Безбожно осуждает себя, когда выпутывается из чужой ладони и опускает цепкие пальцы на ткань широких джинсов. Безбожно осуждает себя, когда ползет рукой под длинную куртку. Осуждает, когда цепляет собачку на чужой ширинке, а затем расстегивает и пуговку. Буквально ненавидит, когда чувствует под своей ладонью короткие волоски и теплое, такое теплое тело. Юля двигается навстречу, стягивает как можно пониже и удобнее штанишки вместе с колготками и позволяет делать с собой, что угодно. Она ведь правда уже половозрелая и правда никому не расскажет. Юля стонет так, что легкие у Киры сжимаются, будто ее ударили в солнечное сплетение. Юля протяжно выдыхает и всхлипывает прямо, как во сне. У Медведевой кружится голова. Медведеву отрезвляет лишь в тот момент, когда она видит на среднем и безымянном правой руки кровь. Паника и беспросветный ужас. Она ребенок. Она ребенок. Она была ребенком, блять. — Пожалуйста, скажи, что у тебя месячные, — нервно мямлит Медведева, глаза надежды на Юлю поднимая. Разгоряченная девочка с пунцовыми щеками и с приоткрытым ртом мотает головой из стороны в сторону. — Вы первая, — застенчиво отвечает она, колготки неприкаянно натягивая. Страх в глазах Медведевой тревожат юную душу. — Не переживайте, если то, что сейчас между нами произошло, вас сильно напугало, и вы теперь не захотите мне преподавать, я пойму. В любом случае я очень рада, что это произошло. Знаете, я ведь об этом мечтала. Юля улыбается и пытается подбодрить Киру, от которой не осталось и следа прежней жизнерадостности и уверенности в себе. Медведева закуривает в салоне, не открывая окон, наблюдает за тем, как натягивает остатки вещей Чикина, смотрит на свои засохшие окровавленные пальцы и стыдливо признается самой себе, что она тоже. Она тоже мечтала о пятнадцатилетней Юле Чикиной, которая теперь подолгу задерживается после музыкалки по вторникам, четвергам и субботам.