It's Hard To Get Around The Wind

На звонки с незнакомых номеров Майлз, как правило, не отвечал. В лучшем случае звонящие оказывались навязчивыми рекламщиками, в худшем - кто-то из бывших приятелей, одноклассников или девушек, которым показалось, что раз он записал альбом вместе с фронтменом самой крутой молодой группы Британии, успевшей стать практически культовой за свои три альбома, у него теперь есть деньги и желание раздавать их направо и налево за пару минут глупой лести или жалостливых просьб. В самом же худшем случае это мог быть сам этот фронтмен - он звонил с чужих номеров всего пару раз, но Майлз хорошо усвоил урок, - и идти на такой риск больше не собирался. Только вот этот незнакомый номер оказался на редкость настойчив. Первый звонок застал Майлза в дороге - дома кончился кофе, и пришлось отправиться в неблизкое путешествие за пару кварталов в магазинчик, который держал приятный пожилой итальянец, и где продавался настоящий итальянский кофе. Десять тридцать утра или типа того. Второй раз - по пути домой из магазина. Потом - по дороге в студию, когда он почти подошел к метро, в самом метро, на выходе из метро, - один и тот же номер, почти с одинаковой периодичностью в примерно десять минут. Майлз не выдержал и ответил, когда доехал до студии - абсолютно готовый вежливо, но жестко, пояснить звонящему, что такая настойчивость переходит все границы дозволенного, и совершенно опешил, когда услышал голос Мэтта. “Как дела, гражданин Кейн?” - поинтересовался тот сразу вместо приветствия. - “Пьянствуешь там, что ли, с утра пораньше? Чего трубку не берешь?” Майлз с легким раздражением отметил про себя, что Мэтту даже в голову не пришло представиться - он, видимо, так же, как и его лучший друг, искренне полагал, что его должны узнавать по голосу вне зависимости от того, сколько времени он с кем-либо не общался. И, видимо, он даже не мог предположить, что Майлз давным-давно удалил из контактов его номер - как будто чтобы компенсировать то, что телефон Алекса удалить так и не смог. Майлз хотел было назло Мэтту сделать вид, что не узнал его, и спросить кто это вообще ему звонит, но не стал - не было сил. “В метро ехал”, - ответил Майлз холодно. - “Ты что-то хотел?” “Да хотел бы, как ты сам понимаешь, кое с кем переговорить. Время видел? Позови мне его быстро, не хочу тебя травмировать тем, что он сейчас услышит.” Майлз в недоумении застыл на месте - Мэтт, не услышав ответа, продолжил: “Кейн, позови мне его сейчас же, а если он не хочет со мной говорить, то скажи ему, что я лично сейчас за ним приеду и ему будет в целом мире мало места, понятно? И, кстати, от того, что он не хочет со мной говорить, его ситуация только стремительно ухудшается. Тернер, блядь, если ты там рядом и меня слышишь - немедленно перезвони мне и побыстрее, ты понял?” - и снова обращаясь к Майлзу, продолжил: - “Прости, конечно, что ебу мозги, но у нас тут уже намечается нехуевое опоздание и здесь скоро всем будет пиздец, понимаешь?” Майлз почувствовал себя полнейшим идиотом - он стоял посреди улицы, не зная, как реагировать, а Мэтт в трубке все так же бодро продолжал с ним говорить. “Так и знал, что он к тебе поползет”, - жаловался Мэтт. - “Так и думал, сука, что все бросит и поедет к тебе, как только мы доиграем этот ебаный концерт. Он же еще в клубе на афтепати успел нажраться, я так и понял, что смелости набирался. Ну я не против, я бы и сам так сделал, только же, блядь, мозги надо иметь, и понимать, когда решать свои личные вопросы, а когда работать! Майлз, ну где он там, серьезно? Позови его или поставь на громкую, хочу сказать ему важные слова - а ты, раз так за него переживаешь, можешь послушать, но я тебя предупреждал, ничего личного.” Майлз, наконец, собрался с мыслями и строго сказал. “Да что ты, черт побери, вообще такое несешь? Его со мной нет. С чего ты вообще решил мне звонить, чтоб его найти?” “Ну раз его с тобой нет, то можешь сам передать ему, что как только он сюда приедет, Дэйв оторвет ему голову, а я лично дам ему такого леща, что он забудет свое чертово имя. Пусть сейчас же - Тернер, ты меня понял? сейчас же! - садится на ебаный поезд и пиздошит в Манчестер своим ходом, ждать мы его больше не собираемся, адрес я сейчас скину, и еще, Тернер, если ты еще хоть раз…” “Хэлдерс, блядь, да послушай ты секунду!” - гаркнул в трубку Майлз и Мэтт замолчал. - “Я говорю тебе совершенно серьезно: его со мной нет, понимаешь? Нет! Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь! Я его не видел, не разговаривал с ним, я не знаю, где он, с кем, и не хочу, блядь, знать! Я вообще сейчас не в Ливерпуле, если тебе это интересно!” Молчание на том конце продолжалось несколько секунд. “В смысле, ты сейчас не в Ливерпуле?” - наконец спросил Мэтт, будто не до конца доверяя словам Майлза. - “Ты в Лондоне? У тебя его нет?” “Нет, блядь, нет. И не было. И я надеюсь, больше никогда не будет”, - Майлз даже не пытался скрывать своего раздражения - какого хрена Мэтт вообще решил ему звонить? Уж не Алекс ли его попросил? Или Мэтт сам вызвался выступить в качестве миротворца и предложил разыграть такую вот идиотскую комедию, а Алекс все это сидит и слушает там рядом, пытаясь понять, насколько Майлз будет за него переживать? Майлз уже хотел было просто повесить трубку, как Мэтт снова спросил, на сей раз совершенно растерянно - и, судя по голосу, абсолютно искренне: “А где же он тогда может быть?” “Да еб твою мать, Хелдерс, я-то откуда знаю?”- рявкнул в ответ Майлз. - “Он мне, блядь, не отчитывается.” “Прости, Кейн.” - после очередной затяжной паузы, наконец виновато сказал Мэтт. - “Я понимаю, что это не к тебе вопросы, просто у нас уже на три часа с половиной часа задержка с выездом, в отеле его нет, телефон не отвечает, у нас концерт через девять часов, а мы даже найти его не можем. Меня это, честно говоря, здорово напрягает.” “Напрягает”, судя по тону Мэтта, в его интерпретации означало “беспокоит” и “тревожит”. Это было объяснимо и понятно - в конце концов, он имел полное право переживать о том, куда же подевался его лучший друг и фронтмен группы, с которой у них сегодня, кажется, должно было быть очередное выступление. “Послушай, приятель, мы с ним давно не общаемся”, - сказал Майлз уже более спокойно, но все так же холодно. - “Я не знаю, какие у него были планы.” Майлз подумал, что такая выходка вообще весьма в духе Алекса - странно, что он раньше так не делал. Ну ничего, все бывает впервые - Алексу давно уже вскружила голову их внезапная и сумасшедшая слава, как бы он этого не отрицал, он давно стал считать себя современной рок-иконой, хотя, по мнению Майлза, до концертов на стадионе Уэмбли ему было еще очень далеко. Алекс, тем не менее, кажется, был совершенно уверен, что ему сойдет с рук все, что угодно, и что теперь он может делать все, что ему заблагорассудиться, и ему за это ничего не будет. Майлз с горькой иронией подумал, что так оно, наверное, и есть. Предположим, он не явится на концерт - или даже на два - и что? Менеджмент будет им недоволен, лейбл его пожурит, как-то там легонько - или значительно, не важно, - оштрафуют за нарушение условий контракта, заплатит неустойку и дело с концом. Он и не заметит. И оправдываться ни перед кем не станет - надоело выступать, депрессия, нервный срыв - вот он и исчез, сменить обстановку и проветрить голову. А все должны были его искать, и сходить с ума от переживаний, и гадать, что же с ним все-таки произошло. Когда же он наконец вернется, как ни в чем не бывало, то будет печально смотреть своими темными глазами, весь таинственный и загадочный, и все будут сдувать с него пылинки, и носиться с ним, как с самой ценной на свете находкой, как с ним всегда раньше носился сам Майлз. Замечательный план. “У него есть еще какие-то знакомые в Ливерпуле? Кто-то, к кому он мог бы поехать?” - спросил Мэтт. “Я не знаю. Не думаю”, - ответил Майлз честно. - “Скорее всего, нет, по крайней мере, никого, о ком бы я знал. Может он просто пьяный где-то шатается или спит. У Алексы спрашивал?” “Она с ним тоже, блядь, не общается. У них там в Америке сейчас пять утра и я ее разбудил. Выслушал много приятных слов.Никто с ним уже, по ходу, не общается. Кроме нас.” Майлз ничего не сказал - Алекс все это заслужил. Вернее, он не заслужил даже того, чтобы ребята из собственной группы с ним общались. Может, они теперь тоже это поймут? “Он мог в Шеффилд домой поехать. Родителям звонил?” - спросил Майлз, и тут же пожалел - зачем вообще поддерживать этот разговор? Уж ему-то точно должно быть абсолютно все равно, куда подевался Алекс и что вообще происходит в его жизни и жизни ребят. Он решил, что независимо от того, что скажет Мэтт, продолжать общение он не будет - но Мэтт, кажется, и сам это уже почувствовал. “Не звонил еще. Не хочу мать зря пугать. Подожду пока.” - Мэтт вздохнул. - “Ладно, Кейн, прости, что отнял твое ценное время. Нам, судя по всему, придется отменять сегодняшний концерт, но это уже не твои проблемы. Боюсь даже представить, что будет, если он действительно решил проебать это выступление…. Короче, дай знать, если он появиться.” Майлз отложил телефон и постарался больше не думать об этом разговоре. Какое, собственно, ему вообще дело до всей этой возни? Он старался убедить себя, что совершенно никакого, но в глубине души чувствовал недостойное, подлое злорадство - а они думали, он только с Майлзом может так поступить? Наиграться в свои игры и бросить, без сожалений, без капли грусти, оставить его позади, не оглядываясь назад, растоптав его сердце, осквернив и обесценив каждую секунду, что они провели вместе, и счастливей которой никогда не было в жизни Майлза? Он корил себя за такие мысли - отношения с ребятами у него всегда были хорошие, дружеские и легкие, они всегда принимали его практически как часть группы, пятого участника - даже настойчиво предлагали, одно время, им стать и присоединиться к ним уже официально, - но он отказался, хотел добиться чего-то в сольной карьере. Но не мог ничего с собой поделать - что-то низкое и темное внутри настойчиво шептало, что так им и надо. Так им и надо за то, что обращались с Алексом, как с бриллиантом (Майлз ведь не зря его так называл), так им и надо, что всегда делали только так, как он хочет, так им и надо, что поддержали его, когда он так поступил с Майлзом - хоть он и понимал, что их вины здесь нет, они конечно поддержали бы друга детства, а не просто приятеля, - так им и надо. Вот пришла пора и им, почти братьям, узнать, какова настоящая суть их тихого, задумчивого и мягкого друга детства, которого они все - и лично Мэтт - так поддерживали и защищали. Вот их нежный, хрупкий и уязвимый романтик-фронтмен и показал им свою истинную природу, а они думали, это их никогда не коснется? Так им всем и надо. Он старательно избегал мыслей о том, что могло произойти и почему Алекс мог вдруг решить так поступить. При всех его многочисленных недостатках, он никогда не был безответственным по отношению к работе, никогда не подводил ни ребят, ни Майлза в том, что касалось запланированных концертов, или сессий, или даже репетиций. Он мог без лишних сантиментов выкинуть на помойку Майлза, как бывшего друга или надоевшего возлюбленного, но свои обязательства по отношению к нему как к коллеге он всегда выполнял безукоризненно. Виктория, исполнительный директор "Домино", записывающего лейбла, всегда хвалила Алекса за то, как легко с ним работать, как приятно иметь с ним дело, - Майлза такая похвала всегда немного смущала, звучала как-то слишком уж по-деловому, а вот Алексу, к его удивлению, ужасно нравилась. Алекс мог быть маленьким принцем, безразличным ко всему, что касалось эмоций, переживаний и чувств других людей, но к работе он всегда относился как самый преданный сотрудник. Он в каком-то из своих многочисленных сообщений на голосовой почте Майлза клялся, что изменился, - может, именно это имел в виду? Что теперь ему и работа не важна, и обязательства, вообще ничего не важно? Может, он что-то такое тоже говорил. Он много чего говорил в своих отчаянных, сумбурных сообщениях. Майлз уже не помнил. Майлз был рад, что у него было много планов на сегодняшнюю работу в студии - песня, которую он планировал выпустить как сингл на новом альбоме, продвигалась неплохо, у ребят - они теперь назывались “сессионными” по контракту, но по факту так и остались приятелями из The Little Flames, - было несколько идей по поводу аранжировок, звукорежиссер был доволен получившимся материалом. Майлз с удовлетворением отмечал про себя, что мысли об Алексе или об этом странном происшествии почти не мешают ему - периодически появляются, и снова теряются где-то в глубине сознания. Может быть, ему и правда становится все равно? Майлз провел в студии около шести часов - ребята предложили выпить в пабе по случаю предстоящих выходных, и он не отказался. Подумал только мельком, нашелся ли Алекс, или концерт таки пришлось отменять? В какое-то мгновение он даже хотел набрать Мэтта - но не стал, не хотел, чтобы тот подумал, будто он переживает. Зная Мэтта, Майлз был уверен, что он сразу передаст Алексу, из лучших побуждений конечно, но посредничество Мэтта в их примирении Майлзу было совсем не нужно. В пабе было многолюдно, а по телевизору показывали футбольный матч Лиги Чемпионов. Майлз шутил с ребятами и назло им демонстративно болел за Ювентус, в то время как ребята все болели за мюнхенскую Баварию - “лишь бы не эти итальяшки”, - и каждый раз упражнялся в остроумии, когда немцы пропускали очередной гол - сегодня был явно не их день, и к концу первого тайма они проигрывали два-ноль. Во время перерыва Майлз вышел на перекур - и ему вдруг снова позвонил незнакомый номер. Майлз был уверен, что это снова Мэтт, звонит, видимо, сообщить, что пропажа обнаружилась. Майлз ответил самым холодным своим тоном - но с ним заговорил женский голос. “Майлз, дорогой, привет. Это Пенни.” - и как будто Майлз мог забыть ее голос, или знать много женщин с таким именем, тут же уточнила: - “Пенни Тернер.” - У Майлза упало сердце. - “Прости, что я тебе мешаю, у тебя есть несколько минут?” Он вежливо, но сдержанно поздоровался в ответ. Конечно же, для нее у него время всегда найдется. “Извини, что отрываю тебя от дел, просто…. Майлз, милый, я только что говорила с Мэттом - он спрашивал, не приезжал ли Алекс домой. Он сказал, что он куда-то исчез и ребята не могут его найти или связаться с ним. Отменили концерт… Я сама ему уже тысячу раз звонила, но он не отвечает. Может быть, ты знаешь, где он? Мэтт сказал, что уже говорил с тобой, но я все равно решила сама тебе позвонить.” Ее взволнованный, полный надежды голос, заставлял что-то внутри нещадно болеть. “Я подумала”, - продолжала она, - “что ты просто не захотел Мэтту ничего говорить. Я пойму. Я тоже не скажу. Просто… Я очень переживаю. Алекс с тобой?” Майлз вздохнул, собираясь с силами, чтобы ей ответить - обвел глазами улицу, шумные компании курящие около паба, будто в надежде, что Алекс здесь - просто он его не увидел, или не заметил, или забыл, что он пришел; будто давал Алексу последний шанс материализоваться сейчас прямо здесь и не доставлять его матери лишних волнений. “Нет, Пенни. Его со мной нет.” - и предвосхищая ее вопросы, сказал. - “Я уже давно с ним не разговаривал.” Она помолчала - точно как Мэтт. “Это правда?” - спросила она тихо. - “Я понимаю, если он попросил тебя не говорить - я не скажу ни ему, ни Мэтту, никому, обещаю. Он не звонил мне уже несколько недель. Когда я звоню - отвечает резко, а иногда и вовсе не берет трубку.” - она не плакала, говорила спокойно, но с невыносимой тоской в голосе. - “Я понимаю, тяжелое расписание, концерты, ему сложно… Просто хочу знать, что… с ним все хорошо.” Майлз не знал, что сказать. “Он бы никогда так не подвел ребят”, - продолжила она. И вдруг, будто отдав себе отчет, как странно это прозвучало по отношению в Майлзу, тут же продолжила: - “Я знаю, что последнее время вы с ним были в ссоре, он очень расстраивался из-за этого, говорил, что очень хочет с тобой помириться. С Алексой тоже не ладилось… Он правда не у тебя?” “Правда”, - сказал Майлз. - “Правда не у меня.” Она снова помолчала и наконец сказала: “Майлз, милый, пожалуйста, позвони мне, если он появится. Даже если он попросит не звонить. Все равно позвони. Или просто напиши, что он у тебя. Мы с папой очень переживаем. И, Майлз… не обижайся на него, пожалуйста, ладно?” Она по-прежнему говорила одинаково грустно и спокойно. Майлзу пришлось задержать дыхание, чтобы голос не задрожал. “Хорошо”, - сказал Майлз. - “Я вам обязательно позвоню.” Едва закончив разговор, и не позволяя себе подумать даже секунду, он набрал номер Алекса, в спешке проговаривая про себя, что он ему скажет - ведешь себя инфантильно, подумай о родителях, ребята волнуются, твои чертовы фанаты тебя ждут, перестань быть избалованным тинейджером и стань, наконец, взрослым мужчиной, ответственным за свои поступки! - но телефон не отвечал. Майлз попытался еще несколько раз - все без толку. Тогда решил отправить сообщение. Переписка беспощадно показала ему последнее сообщение от Алекса, которое он тогда ночью так и не удалил: “Хорошо, спрошу по-другому: что должно случиться, чтобы ты меня простил?”. Майлз, стараясь не обращать на сообщение внимания, быстро напечатал “Алекс, привет, позвони пожалуйста, есть разговор.” Доставлено. Майлз отложил телефон, но успокоиться никак не мог - он решил пройтись, прогуляться до парка и обратно, проветриться, подышать воздухом. Предупредил ребят - те сначала наперебой начали кричать, что он пропустит второй тайм, а потом стали подкалывать - не хочешь смотреть, как баварцы отыграются, еще и сверху навешают твоим макаронникам? Вечер выдался дождливым, приближающаяся зима уже ощущалась первыми заморозками в воздухе, кое-где замерзшими лужами, и в парке, как и на улицах, было пусто. Дождь мелко моросил, так, что открытые зонты не помогали, и редкие прохожие спешили, в большинстве своем, поскорее укрыться в транспорте, на станции метро или в кафе и магазинах, чтобы хоть ненадолго согреться. Но Майлз, напротив, хотел, чтобы ему стало холодно - от волнения и тревоги ему, казалось, было нечем дышать. Он прекратил безрезультатные попытки дозвониться Алексу и просто бродил кругами, пока не обошел парк вдоль и поперек несколько раз, и когда на темнота на улице стала совсем непроглядной, а фонари (“янтарный свет” - так называл это Алекс) стали казаться яркими, как звезды, из-за своего размытого дождевыми каплями света, Майлз не выдержал и позвонил Мэтту. “Кейн, ну чего там?” - нетерпеливо спросил Мэтт, едва поднял трубку. “Ничего”, - ответил Майлз. - "У тебя хотел спросить." Мэтт помолчал - Майлз услышал как он прикуривает сигарету. Он же, кажется, бросил пару лет назад? “Мы отменяем концерт”, - сказал Мэтт. - “И сегодня, и завтрашнюю дату, и потом тоже, и даже Эдинбург - все концерты до конца недели. Уезжаем в Лондон. Пиздец какой-то. Нет слов. Не могу поверить, что это вообще с нами происходит." “Может, заявить в полицию?” - спросил Майлз. “Пока не будем - если что, этим Виктория займется. У нее есть какие-то свои контакты. Ещё не хватало, чтобы это попало в газеты. К тому же, мы вообще не знаем, что произошло. Может, он появится еще. Я вообще не знаю, что сказать." “Мне Пенни звонила”. “Да я так и думал, что она сразу тебе позвонит. Типа, Алекс у тебя, просто сказал мне не говорить. Я вообще не хотел ей звонить. Но потом подумал - она все равно узнает, что концерт отменен, нервничать начнет, что Алекс куда-то подевался. И все равно она в итоге со мной свяжется и у меня будет спрашивать. Так что я подумал, лучше уж я ей все заранее расскажу." Майлз вздохнул - Мэтт знал Алекса и его семью так же, как он сам, и даже лучше. Майлз даже ревновал иногда - чаще, чем иногда, - но не как к женщине или потенциальному сопернику. Нет, он ревновал Алекса к Мэтту, как ревновал бы к родному брату, кому-то, кто всегда и ни смотря ни на что, будет для него самым близким, родным, огромной частью его мира и его души. Частью сего семьи. Вторым сыном для Пенни и Дэвида, старшим братом, помошником и защитником для их драгоценного Алекса - и не важно, что Мэтт почти на полгода Алекса младше. Иногда Майлз просто завидовал Мэтту. Завидовал их с Алексом крепкой, чистой, искренней дружбе, лишенной недосказанности, недопониманий, ненужных страстей, завидовал их душевной близости и абсолютному взаимопониманию, какое бывает только у родных - не по крови, а по духу - людей. С Майлзом Алекса связывала подростковая влюбленность, которую Майлз почему-то принял за любовь всей их с Алексом жизни, и физическая близость, которая, как выяснилось, ничего для Алекса, в общем-то, и не значила, а с Мэттом - безусловная, по-настоящему братская, семейная любовь, которая, казалось, становилась только крепче с годами. Майлз был, если уж на то пошло, как бы ужасно и пошло это не звучало, всего лишь бывшим любовником - а Мэтт был опорой, доверенным лицом, верным товарищем, лучшим и самым близким другом. К нему Алекс безоговорочно прислушивался, его мнением дорожил, только с ним делился сокровенными мыслями, только от него ничего не скрывал, и рассказывал всю правду - о событиях в своей жизни, о людях, о своих чувствах… Алекс сам рассказывал об этом Майлзу - тоном теплым и нежным, так, как никогда и ни о ком больше не говорил, даже о родителях. Он искренне восхищался Мэттом, был привязан к нему какой-то трогательной, особенной, практически чрезмерной привязанностью. У Майлза никогда не было такого друга, как Мэтт - того, кто никогда не осудит, всегда услышит, поддержит, примет и поймет, будет рядом, когда нужно - даст совет, а когда нужно - леща, как сам Мэтт и выражался, утешит, когда в этом есть необходимость, или просто посмеется с проблемы, когда нет. И этому он тоже завидовал. “Набирай, если что.” - сказал он на прощание только, сам не очень понимая, что имеет в виду, и Мэтт поблагодарил его в ответ. Мэтт не набрал - ни завтра, ни на следующий день. Майлз тоже не стал - скорее всего, Алекс обнаружился, как и следовало ожидать, обвиняя в своем поступке всех вокруг и требуя к себе снисхождения, понимания и жалости, которые немедленно и были продемонстрированы, лишь бы маленький принц больше так никогда не поступал. На этом инцидент, очевидно, и был исчерпан. Поставить Майлза в известность, естественно, никому так и не пришло в голову. Но Майлз бы соврал, если бы сказал, что совсем не переживал. Первые несколько дней Майлз почти не спал, а когда засыпал, то постоянно видел во сне Алекса, который пытается позвонить ему - и не может дозвониться, который ищет его дом и не может найти, Майлз видел его в толпе - и не мог докричаться до него или сделать так, чтобы Алекс наконец его увидел, а однажды он проснулся от того, что был уверен, что кто-то позвонил в дверь - но за дверью никого не было. Концентрироваться на чем-то, кроме собственной тревоги, было тяжело, и Майлз пытался - ходил в зал, в студию, на пробежку, пытался работать над песнями, но не мог ничем заниматься достаточно долго. Позвонила мама, как будто знала, что с ним что-то не так, и он честно ей во всем сознался. Она, не изменяя себе, не стала размениваться на глупые банальности, и сказала то же, что думал Майлз, сказала просто и деловым тоном, без лишних нежностей - “после всего, что он сделал, от него и стоило чего-то подобного ожидать”. Майлз даже на секунду пожалел, что рассказывал ей обо всем, что Алекс все-таки сделал - он ожидал слов утешения и поддержки, но его мама никогда не скрывала правды и не лицемерила. “Он вернется”, - сказала она твердо. - “Просто хочет внимания. Провоцирует. Странно, как я сразу его не разглядела - он казался мне таким хорошим, милым, нежным мальчиком… Такой интеллигентный и романтичный, даже тебя мне чем-то напоминал. Не теряй покой из-за этого, милый. Он вернется, и опять будет пытаться быть твоим лучшим другом. Ты, главное, не забывай, какой он на самом деле. Не верь ему. Не давай слабину.” Объявление об отмене тура ("по причинам, не зависящим от менеджмента, организаторов или участников группы") громко прошло по телевизору и в интернете, а вот объявления о продолжении тура так и не последовало, но Майлз был уверен, что это все капризы Алекса - хочет, чтобы о нем переживали и заботились о нем, как о больном ребенке, как родители в детстве о своем единственном маленьком сокровище. Будет изображать несчастного, израненного в душе поэта, которому нужно отдохнуть от славы, толп поклонников и бесконечных пятизначных поступлений на банковский счет. Фанаты, может, и будут злиться и писать желчные комментарии в интернете, но негативная реклама - тоже реклама, и билеты на какие-нибудь добавленные концерты после объявления перенесенных дат разлетятся за считанные секунды. У Алекса всегда все было тщательно продуманно и до мелочей спланировано - для задумчивого романтика, как он сам пел, слишком занятого умными строчками в своей голове, Алекс был прирожденным бизнесменом. Не зря его так хвалила Виктория. А потом ему внезапно опять позвонил незнакомый номер, только на этот раз не мобильный - городской, лондонский. И холодный женский голос с легким шотландским акцентом спросил у него, может ли он говорить, а потом вежливо и профессионально представился, хотя Майлз и этот голос узнал точно так же, как и все остальные - всех, кто оказался в его жизни благодаря Алексу. Виктория, исполнительный директор лейбла. Майлз был с ней знаком, но не очень близко - встречались пару раз при подписании контракта на пластинку Марионеток, но в основном, Майлз знал ее только со слов Алекса. Она была элегантной женщиной чуть за пятьдесят, приятной и сдержанной, но показалась Майлзу жесткой, строгой и почти до бесчувственности невозмутимой - он поделился этими наблюдениями с Алексом, но тот только насмешливо спросил “а какой она еще могла бы быть, по-твоему, чтобы управлять компанией?”. Алекс говорил, что спрашивал у нее, не хотят ли Домино записать сольник Майлза, но она ответила, что у нее нет ощущения, что из этого что-то выйдет. “Я обещал ей, что буду тебе во всем помогать, но она все равно не захотела, хотя она обычно мне - то есть нам - ни в чем не отказывает.” Марионеток она тоже согласилась записать только из-за того, что это была прихоть Алекса - золотого мальчика, который приносил ее лейблу львиную долю прибыли. Насколько Майлз знал, с Джошем Хомми, который спродюсировал все их новые песни, до неузнаваемости изменив их привычный стиль и звук, они тоже познакомились с ее легкой руки - все эти поездки в пустыню, блюзовые рифы, глубокий и странный звук, вся эта проклятая пластинка, которую он так ненавидел, - все было связано с ней. Перед началом записи этой пластинки Алекс - да и все остальные ребята, - практически беспрерывно трещали о своих восторгах по поводу предстоящей работы с Джошем - Мэтт вообще чуть не в обморок падал, фронтмен его самой любимой группы будет продюсировать их новую пластинку! Алекс только улыбался мечтательно, бесконечно повторял, что сказал ему Джош, что предложил, как хвалил его лирику и первые альбомы, как делился своим видением и планами… Джош такой харизматичный, Джош такой талантливый, Джош такой, такой, такой! Алекс разве что в любви к нему не признавался - хотя Майлз был уверен, что он и так уже по уши в этого проклятого Джоша влюбился. У Майлза внутри все горело от обиды и ревности, но он только улыбался и понимающе кивал, не желая показывать Алексу, насколько сильно его все это задевает. “Ты уже видел?” - спросила Виктория по обыкновению не тратя время на любезности и ненужную болтовню. “Что видел?” - не понял Майлз. “Фотографию”, - нетерпеливо сказала она. - “На форуме кто-то выложил - кулон и футболка. Это же ты ему дарил, насколько я помню. Это тот самый? Или кому-то просто нечего делать?” Майлз опять почувствовал себя совершенно растерянным. “Не понимаю, о чем ты говоришь.” “Майлз, ты вообще следишь за ситуацией?” - спросила она раздраженно, и Майлз разозленно ответил: “Нет, а должен?” Секундная пауза. “Алекс уже несколько дней не выходит на связь. Мы отменили несколько концертов, ребята вернулись в Лондон. Ты в курсе?” - ее требовательный, обвиняющий тон только сильнее злил его. “Нет, не в курсе. Думал, он уже давно нашелся. Меня как-то в курсе никто не держал, да оно мне, собственно, и похуй - понятно выражаюсь?” Никакого желания любезничать с ней у него не было. “Я тебе сейчас фотографию скину по электронной почте, посмотри на нее внимательно, окей?” - сказала она уже без раздражения, но все тем же ледяным тоном. - “И скажи мне - это тот кулон, что ты ему дарил, или другой. Адрес старый остался?” Майлз хотел соврать, что сейчас не дома и не около компьютера - но не стал. Фотография, которую она прислала без какого-либо сопроводительного текста, была темноватой и зернистой, но рассмотреть изображенное на ней было нетрудно. На какой-то светлой поверхности, похожей на мраморную рабочую поверхность кухонного стола, лежала темно-синяя футболка с надписью "Highly Evolved" - мерч группы The Vines, которую очень любил Алекс. Поверх футболки, на первом плане, небольшой серебряный кулон на цепочке, лежащий на боку и сфотографированный будто снизу. У Майлза на секунду перехватило дыхание. “Узнаешь?” - сухо спросила она. Не узнать было нельзя. Перед самым отъездом Алекса в пустыню на запись нового альбома, в последней отчаянной, унизительной попытке вернуть ту дружбу, которую они безвозвратно теряли, Майлз подарил Алексу подарок - кулон в виде сложенных в молитве рук на длинной серебряной цепочке. Он увидел его совершенно случайно - его новый приятель, с которым они познакомились на концерте The Little Flames, оказался хозяином небольшого ювелирного в Сохо, в котором, по его словам, продавались “рок-н-ролльные украшения”. Парень пригласил Майлза заглянуть к нему в магазин - и Майлз приглашением с удовольствием воспользовался. Там и увидел этот кулон - и сразу, по непонятной даже для себя причине, понял, что должен подарить его Алексу. Он не раздумывая купил его, и сразу же подобрал к нему аккуратную серебряную цепочку с некрупными звеньями, тоже ручной работы, на которой этот кулон смотрелся еще более эффектно. Майлз был очень доволен своей покупкой, но на Алекса подарок большого впечатления не произвел. Он равнодушно повертел его в руках, даже не пытаясь изобразить интерес, положил обратно в коробочку и спрятал в карман джинсовой куртки. Сказал небрежное спасибо, холодно обнял Майлза, как будто исполнил перед ним долг - и тут же о подарке забыл. “Понравилось?” - спросил Майлз, как будто унизиться еще сильнее уже было нельзя. “Очень”, - отозвался Алекс в своей привычной манере, когда нельзя было разобрать, говорит он серьезно или издевается. - “Намекаешь, чтобы я покаялся во грехе?” “Тебе бы не помешало”, - улыбнулся только Майлз. Алекс взмахнул ресницами и раздраженно тряхнул отросшими локонами. “Я пока погрешу еще немножко, если ты не возражаешь”. Правда, спустя какое-то время после того, как они уже перестали разговаривать, Майлз стал замечать, что он не снимая носит этот кулон - на всех выступлениях, интервью, фотосессиях… И, как ни прискорбно Майлзу было это признавать, но сердце его с болью отзывалось на эту очевидно дешевую, совершенно в стиле Алекса, манипуляцию. “Ну что, Майлз, узнаешь?” - нетерпеливо спросила Виктория, о существовании которой Майлз уже успел забыть. - “Этот или нет?” Определить было не сложно - кулон лежал на боку и снизу был совершенно плоским. У каждой вещицы был свой номер, нанесенный на этой плоской поверхности, под названием марки. У того, что Майлз купил Алексу, номер был 601 - как день его рождения, шестого января. Забавное совпадение, о котором Майлз тоже рассказал Алексу - тому совпадение забавным не показалось, он только бросил что-то типа “ясно” в ответ и никак больше не отреагировал. “Этот”, - ответил он глухо. - “Это тот, что я дарил.” Виктория спросила, уверен ли он - и он все ей рассказал. “Поняла. Спасибо.” - сказала она в ответ и повесила трубку. Он вдруг понял, что хотел задать ей множество вопросов - но когда перезвонил, к телефону никто не подошел. Ее мобильного номера у него не было. Преодолевая желание немедленно все бросить, выбежать на улицу, схватить такси и нестись к ней в офис “Домино Рекордс” в Канари Уорф, Майлз только набрал стакан воды и, настежь открыв окно в гостиной, закурил сигарету. Надо проветрить голову. Это ведь еще ничего не означает. Кулон он мог потерять, а футболок таких вообще великое множество. Почему же Майлз вдруг так распереживался? Он хотел было позвонить маме - но не стал. Позвонил Алексу - телефон был вне зоны доступа. Позвонил Мэтту - тот ответил, но сказал, что не может говорить и обещал перезвонить через час. Майлз не поверил - но настаивать на разговоре не стал. В конце концов, он в жизни Алекса был такой же вещью, как эта футболка или этот кулон, так не все ли равно? Болезненно сжимающееся от тревоги, быстро стучащее сердце подсказывало, что нет, совсем не все равно, но Майлз упрямо отказывался с ним соглашаться.