Небо над пропастью.

Небо над пропастью, я вечный твой должник За хрупкую надежду - видеть солнце. В оправе лазурита света божий лик - Последний пастырь жизни блудным овцам. Во мраке преисподней в святую высь взмолюсь, И хоть воспрянуть вновь мне телом невозможно, В оковах брошу тело, душою к свету устремлюсь. Небо над пропастью, тебе я вечно должен.

      Мягким переливом волны августовский ветер разлился по парку. Ещё не такой холодный, он проскользил вдоль мощеных дорожек, всколыхнул усталые деревья и осыпался на увядающую землю серпантином желто-красных огней. Лето исчезало, красноречиво напоминая о скоротечности жизни.       Старая раскидистая ива нагнулась у самой кромки пруда, создавая своей пышной кроной небольшой уголок уединенности. Она ныряла нижними ветвями в воду, словно пытаясь поймать опавшие листья, но те скользили между и сбивались к берегу пушистой бахромой. Сновали запоздалые стрекозы. Шепталась осока. Водная гладь неустанно расходилась дрожью.       Четыре диких утки неторопливо кружили у берега, приманенные вкусом свежего хлеба. Согнувшись на корточках, молодой парень подбрасывал им крошки початой булки, наблюдая как те делят их между собой. Но была в этом миролюбивом занятии такая молчаливая, глубокая задумчивость, окутавшая мрачностью его внешний облик: темные волнистые волосы, черные брюки, такая же темная водолазка, торчащая воротом из-под темно-синей плащевой куртки. Острые скулы, прямой аккуратный нос, ровный узкий подбородок, тонкие изящные брови подчеркивающие выразительный разрез глаз – эстетически привлекательное лицо, если бы не отталкивающий взгляд. Такой же мрачный, превращающий темно-синий цвет глаз почти в черный. Смотрящий на пиршество уток, но словно сквозь, ныряющий в глубины холодного мутного пруда.       Чуть поодаль, оперевшись о ствол ивы за ним наблюдал другой. Не смотря на строгость осанки и заостренный взгляд через очки, его образ выглядел более мягким и расслабленным. Пшеничные волосы почти до лопаток свободно путались на ветру, изредка перекидываясь прядями на плечи и задевая лицо, ровные прямые черты которого выглядели скульптурно-правильными. Светло-серая плащевка высветляла его на фоне черного ивового ствола. Парень курил. Хотя скорее больше - удерживал тлеющую сигарету тонкими губами. Овальные стекла очков прятали за собой пронзительно голубые по цвету глаза, которые ни на минуту не переставали наблюдать.       Булка закончилась, и, отряхнув руки от последних крошек, брюнет поднялся на ноги. Утки продолжали выжидательно кружить. - Я должен уехать, - наконец изрек парень, пряча руки в карманы куртки.       От собеседника ответа не последовало, словно эти слова были адресованы не ему. Он сохранял неподвижность, даже не утруждая себя стряхивать с сигареты пепел – тот спадал под ноги сам по себе. - Агацума, я еду один, - уточнил брюнет, словно размыкая иллюзию их обыденности. Краткие фразы, словно в давно отрепетированной речи. – Вернусь не скоро. И не имею представления, когда.       Парень не торопился обернуться и продолжал наблюдать за утками, ощущая спиной всеобъемлющий его взгляд. Внутренняя связь оставалась непроницаемо ровной – но это было скорее ожидаемо, чем удивительно.       Блондин лишь на мгновение поджал губы, и, словно вспомнив о безвольно тлеющей сигарете, переложил её в руку. - К нему? – он не отпускал взгляда от собеседника, улавливая каждое его движение. Внешнее и внутреннее. - За ним, - поправил его брюнет.       Непоколебимое молчание и шорох ветра..       И всё же связь дернулась.       Словно задетая невольно струна, она не должна была звучать. Агацума резко отвел взгляд от парня на исходящуюся кругами гладь воды. - Соби, - укоризненно вздохнул брюнет, вынув из кармана правую руку. Вдоль среднего пальца, слегка изгибаясь во внутрь, будто небрежными насечками было выписано имя «Beloved». – Ты же не думаешь, что я оставлю его им?       Ответа не ждали, и возникшая тишина вкрадчиво вводила в оцепенение, не позволяя замечать нечто едкое, медленно вгрызающееся под ребра. Скребущееся, нарывающее, протискивающееся всё глубже и глубже с каждым вдохом. - Самый лучший не значит – единственный, - строго изрек брюнет, задетый чужим волнением. – Для тебя куда более важное дело – остаться здесь с Рицкой. И ты прекрасно знаешь, какова его ценность для меня. И что нет ничего важней!       Нахмурив брови, он дернул связь словно поводок, как хозяин урезонивавший упрямую собаку. Ментальная окова на шее могла бы туго сдавить или обжечь, но в этот раз только потянула, напоминая о своем существовании. Блондин слегка повел головой – атрибут покорного послушания для Бойца сейчас лишь привычное малозаметное неудобство по сравнению с тем тревожным, раздражающим, выедающим душу и разум чувством.       «В чем польза мальчишки… даже не понимающего и не разделяющего твоих взглядов?!..»       Связь дернулась снова, но в этот раз не случайно – упрямо дерзко, но словно бы обреченно. - А это не тебе решать, - строго осадил брюнет, вспыхнувший всей своей волей Жертвы.       Мгновенно и властно сила оплела и сдавила, сминая своей мощью непокорную силу Бойца. Слова оборвались, мысли растоптались, и в замершую пустоту сознания хлынула боль.       Сигарета не удержалась в руке. Сбитое дыхание, сжатые скулы… но Агацума устоял на ногах, даже не дрогнув.       Ухмылка.       И всё прекратилось. - Я не могу взять Рицку с собой, - брюнет снова вернулся к задумчивости, - но оставить его одного – непостижимый страх. Страх, что его найдут, отнимут и насильно втолкнут в тот мир. Мерзкий, отвратительный, грязный… Стольких трудов стоило оградить его от всего, сохранить хотя бы толику уюта простой человеческой жизни. Но я чувствую, что моих сил недостаточно, я должен предпринять что-нибудь ещё. Ты должен защитить Рицку. Никто не должен его забрать. Никто, слышишь?!       Связь задрожала леденящей злобой, но лицо брюнета осталось непроницаемо бесстрастным. - Это Приказ.       Слова прозвучали гулко и тяжелым бременем упали на самое дно души. Не имея более возможности возражать, блондин покорно опустил взгляд.       Раздосадованные утки осознали, что их больше не собираются кормить и гордо отвернувшись от берега тронулись вдоль пруда. Ветер нырнул под ивовую крону и потревожил понурые ветви. Всколыхнул водную гладь и поднял в воздух стайку стрекоз. - Соби, - брюнет уже был рядом и призывал взглянуть ему в глаза. Он снова чему-то победоносно ухмылялся, протискивая пальцы под ворот чужой куртки. Обнажая нечто сокровенное и принадлежащее только ему. - Будет больно, - пальцы прошлись по чистому белому бинту, обвивающему шею, - но ты уж постарайся, как и всегда. Ведь Соби… Природный – не значит самый лучший.       Его взгляд вспыхнул иссиней чернотой. Проникновенно глубокой, затягивающей и поглощающей. Он смотрел на и сквозь. Холодно и опаляюще..       Вскрикнули утки, устроившие возню.       Оцепенение мгновенно рассеялось, и дернувшийся на звук Агацума осознал, что стоит в одиночестве. Оборачиваться и шарить взглядом по парку было наивно – брюнета здесь больше не было. Упрямо потянув связь, он вдруг ощутил её безжизненное молчание и ровность.       «Сеймей!»       Зов прокатился по связи, но рассыпался о непреодолимую преграду, так и не дойдя до цели. Блок. Теперь никто не услышит и не позовет.       Он ещё стоял несколько минут под ивой, блуждая взглядом по берегу пруда. Уток больше не было, но водная гладь так и продолжала рябить. Пытаясь закурить, в итоге он просто держал незажженную сигарету во рту.       Удел всех Бойцов – исполнять Приказы Жертв. Ни на что другое у них нет прав.