***
К их счастью, оказалось совершенно безлюдно, даже и намёка на то, что тут недавно кто-то был, было не найти. Территорию вокруг плотно припорошило снегом, а большая металлическая дверь, высотой не меньше трёх метров, уже давно начала ржаветь. На всякий случай, прислушиваясь ещё несколько минут к стенам помещения, выстроенного из тонких листов металла, парни всё же убедились, что находятся здесь одни. Они с лёгкостью выдохнули. Здесь можно остановиться на ночь и быть уверенными, что пока за окнами бушует стихия, к ним никто не подберётся. С трудом и скрипом отодвинув тяжёлую створку, они зашли внутрь, заводя за собой Брайана и прикрывая дверь обратно. Рядом со входом Тэхён заприметил увесистую балку, которой тут же подпёр вход. Осторожность не помешает. Так их хотя бы не застанут врасплох. Несколько угасающих лучей пробивались через небольшие окна под потолком, больше похожие на бойницы. Полумрак, холод и запах сырости. Крыша кое-где уже чуть прохудилась и подтекала. Но им не привыкать, да? Они не надеялись найти тут роскошных апартаментов с пуховой периной и горячей ванной. Переждать, подремать и хватит. Город впереди, там-то они выспятся и мало-мальски приведут себя в порядок. По крайней мере, в это хочется верить. А пока приходится довольствоваться тем, что услужливо предлагает им судьба. Они вообще могли остаться спать под голыми соснами. Неуместно было шутить про монгольские племена и ночёвку в брюхе у лошади, при живом-то Брайане рядом, но Чонгук не удержался, за что тут же получил хвостом по лицу. Помещение и правда было достаточно большое, голоса эхом расходились в воздухе, отражаясь от стен и возвращаясь обратно. Если бы Чонгук не видел бы что-то похожее раньше, то легко бы принял это место за какой-нибудь авиационный ангар, где прятали лёгкие частные самолёты. Места как раз могло хватить для двух маленьких. Первым делом парни решили осмотреться и понять, куда вообще попали. Они быстро сообразили, что это здание бывшего зернохранилища, которое с начала войны, по всей видимости, было занято английскими солдатами под некий штаб. Это были всего лишь догадки, но пара валяющихся на полу нашивок в цветах британского флага и пустые консервные банки с этикетками, на которых пестрила английская речь, развеивали всякие сомнения. Похоже, они в полной спешке покидали своё место, так как часть вещей была просто брошена, а возможно, кто-то до них уже успел пограбить это место. Всё здание состояло из трёх помещений: одного главного большого, в котором когда-то хранились мешки с зерном, а с начала немецкой оккупации, видимо, спала рота солдат; что-то больше походящее на некую кладовую, в которой остались лежать пустые коробки из-под боеприпасов, груда шинелей, хаотично сваленных друга на друга в одну большую гору, пустые банки и фляги, размотанные бинты, даже имелась парочка британских сломанных винтовок. Крысы тихо копошились в последнем мешке зерна, что валялся в самом углу, прикрытый стопкой каких-то газет или агитационных листовок, чёрт знает, они не стали вглядываться. И третья, самая маленькая комната, скорее всего, когда-то принадлежала начальнику или смотрителю склада, а позже была переоборудована для размещения офицерского состава. Тут был небольшой стол со стульями, что-то даже похожее на печь, бумаги и небольшой шкаф. Недолго думая, они решили, что переждут ночь здесь. В любом случае, даже если метель утихнет через пару часов, идти в ночи — не лучшая идея. Под светом одной лишь Луны слишком далеко не уйдёшь и достаточно легко потерять дорогу и ориентир. Они решили разместиться в комнате офицеров, она была самой уютной, и прогреть её будет куда проще, чем огромный пустой ангар. Почти не сговариваясь, они интуитивно поняли, кто и что должен сделать. Пока Тэхён сгребал в охапку всю кучу шинелей, что удалось найти, и перетаскивал в кабинет, кидая их на пол, Чонгук чем-то похожим на пощипанный веник разогнал из угла крыс и вытащил почти почивший мешок с зерном. У них-то какая-никакая еда осталось, а вот вредная животина бог знает, когда последний раз ела что-то кроме того крохотного кусочка сахара. Просыпая часть на пол, он выволок его в помещения. — Так, мы же с тобой теперь друзья, да? — Брайан тут же фыркнул, отходя в сторону, и демонстративно отворачиваясь. — Ага, похоже я размечтался, думая, что сахар тебя задобрит. Ну тогда и зерна не получишь, упрямец, — конь тут же ожил, разворачивая и тыкая мордой Чона в плечо. — Ах, вот как мы заговорили. Тебе лишь бы пожрать подавай. Ты небось и меня бы целиком заглотил, да? — Ты там снова с лошадью ругаешься? — донёсся голос Тэхёна из комнаты, где он немного небрежно раскладывал все перенесённые шинели, пытаясь сообразить из них что-то хоть немного похожее на постель. Их была такая необъятная гора, что можно было уложить спать не меньше целого взвода. Ну, им же лучше, будет помягче. — Ну а чего он дразнится, а как увидел еду, сразу ласковый стал? Лицемерное существо, — недовольно бросил Чонгук. Он резким движением расстегнул упряжь, стаскивая её и откладывая в сторону. Несмотря на их распри, он всё равно жалел его и понимал, что, как и им самим, Брайану нужен отдых. Поставив в угол, недалеко от двери, ведущую в офицерский кабинет, мешок с зерном, он кинул последний надменный взгляд на коня, пытаясь нагнать на того страх, но со стороны это выглядело больше смешно, чем пугающе. Брайан, тряхнув гривой, вяло подошёл к кормушке и принялся за ужин, больше не обращая внимания ни на что. — Давай затопим печь, тут слишком холодно, а ночью, боюсь, станет ещё хуже, — Тэхён стоял около стола, подхватив стопку каких-то бумаг, исписанных от руки английскими буквами. — Не думаешь, что дым может привлечь ненужное внимание? — с излишней осторожностью, пытаясь думать наперёд, начал Чонгук. Прогреть помещение идея хорошая, но лишний раз думать о том, что их может кто-то найти, не хотелось. Свои, чужие — без разницы. Непрошенных гостей, кем бы они ни были, видеть желания вообще не было. — Не думаю, что в такой метели кто-то сможет разглядеть сам склад, не то что дым от этой тонкой трубы, — Ким шагнул в сторону, приоткрыв чугунную створку, закинул туда всё то, что минутой ранее держал в руках. — Ладно, чёрт с ним. Предлагаю хорошо протопить, но как стихия уляжется, потушить, — Чонгук подхватил с пола сумку, в которую он сложил все припасы ещё в цыганской деревне, и извлёк из неё коробок. Сложив вместе несколько спичек и чиркнув о фосфорную полоску, он тут же отправил их в печь, наблюдая за тем, как в ту же секунду бумага вспыхнула и тёплый оранжевый свет начал наполнять помещение. Пока Чон любовался языками пламени, жадно пожирающими клочки чьей-то писанины, Тэхён двумя ударами ноги разломал один из стульев, стоящих в стороне. Недолго думая, он собрал доски и, вместо дров, отправил их вслед за спичками. Жар медленно стал расползаться по помещению. Стало спокойнее. Теперь хотя бы становилось теплее, и они могли видеть друг друга, пока ночь совсем не укутала всё вокруг. Тэхён расстегнул на груди старый, потрёпанный годами китель Ивона, а Чонгук стянул с шеи шарф, роняя его на пол. Всё, что хотелось, подвинуться ближе к теплу, поесть и, наконец-то, уронить голову на шинели, чтобы вздремнуть. Забавно осознавать, как в какой-то момент их жизни превратились лишь в голое желание поесть и поспать. Биологические потребности всё же берут верх. Чонгук подцепил гору шинелей, лежащих в углу, и подтащил их ближе к печи, чтобы сидеть, да и спать рядом с источником тепла. Плюхнувшись на задницу, он облегчённо опустил плечи и закинул голову. Наконец-то можно расслабиться. Пока он, прикрыв глаза, разминал мышцы и растирал ладони, Тэхён принялся с наглым интересом шариться по шкафу, что стоял рядом с печью. Он открыл створки и залез внутрь, выкидывая оттуда на пол всякое ненужное барахло в виде пресс-папье, пачки сургуча для печатей, бечёвки и ещё кипы пустых бумаг. А затем Тэхён резко замер, медленно разворачиваясь и держа в руках небольшой квадратный короб. Радио. Ещё одно очередное радио. — Включим? — тихо и неуверенно поинтересовался Чон. — Нет, — грубо и злобно воскликнул Тэхён, — не желаю слышать больше ни слова о том, как загибается моя страна, — и не успел Чонгук раскрыть рот, как коробок с механизмами с силой полетел в противоположную стену, разлетаясь на шестерёнки и осыпаясь на пол. Может быть, так и правда лучше. Сон в неведении куда спокойнее. Они и так слишком много видели и вдоволь наслушались про войну, бомбардировки, смерть и потери, это больше ни к чему. Хочется хотя бы на один вечер забыть обо всём и просто отдохнуть. Будто нет войны. Следом на пол полетела пара каких-то книжек, гайки, гвозди, пустые коробки из-под патронов, а потом Тэхён снова внезапно взвизгнул. Чонгук подскочил на месте, готовый броситься к нему, но Ким развернулся, сияя неестественно радостной улыбкой. — Тут целая бутылка вина была спрятана на самом дне. Причём нашего, французского. Эти английские офицеры знали толк в выпивке, — он принялся разглядывать почти выцветшую этикетку, — да ещё и сухое красное Шато. Господь милосердный, я бы никогда не смог позволить себе такое. И пыльная кружка тут имеется. Тэхён, перехватив всё, с горящими от предвкушения глазами подошёл к печи и упал рядом на шинели. Он протянул руку к пресс-папье, что выкинул минутой ранее, и одним движением сбил горлышко. Задумываться над тем, как вытащить пробку, совершенно не хотелось. Он протёр о свитер посуду и налил до краёв. Мурашки побежали по коже от желания скорее попробовать тот кусочек изыска, ради которого Киму пришлось бы горбатиться пару недель без продыху, чтобы заказать хотя бы бокал такого напитка в любом из ресторанов Парижа. Он сделал крупный глоток, выдохнул, протянул кружку Чонгуку. Не сказать, что оно было потрясающе вкусным, но одна только мысль о том, что это не самое дешёвое вино, делало его особенным. По сравнению с тем, что им довелось пробовать в доме лесника, оно казалось райским нектаром. Терпкое, чересчур крепкое, с лёгкой горечью и кислинкой, вяжущее рот, но невероятное. Чонгук вытащил всё из той же сумки еду, что ему удалось собрать, и положил рядом на пол. Чем не романтический вечер? Приятный рыжий свет, потрескивание костра, воющий ветер за окном, сало, тепло, жар от одного из вкуснейших вин и лучшая компания, которую ни за что не хотелось бы променять на кого-то другого. Не в этой жизни. Они тихо ужинали, попивая вино, разглядывая языки пламени, думая каждый о своём. Умиротворение легло на плечи. Словно они — два человека, просто устроивших вечернее свидание. Лучше, наверное, во всём этом хаосе, быть и не могло. — Чонгук, а расскажи о себе. Я ничего о тебе не знаю, — тихо заговорил Тэхён, доливая в стакан новую порцию и откладывая недоеденный кусок хлеба. — Что ты хочешь узнать? — Чон опёрся на руку за спиной, делая глоток и заглядывая в невероятные глаза, в которых так же, как и в печи, играли озорные огоньки от костра. В таком свете Тэхён казался сошедшим на землю ангелом, который, наконец-то, пришёл за его душой. — Всё, — беззастенчиво. Хмель медленно давал по голове, и Тэхён перестал скрывать искреннюю заинтересованность в человеке рядом с ним. — Честно говоря, мне особо нечего рассказывать. Ничего такого сверхпримечательного во мне нет. Родился на юге Франции, в Тулузе, в обычной семье. Маму звали Мари, она тогда работала гувернанткой, отец Эмельен — в типографии, брату Жаку тогда было около девяти лет. У нас был свой небольшой дом в пригороде, который постепенно ветшал и сыпался, в нём постоянно требовался какой-то мелкий ремонт, с которым я пытался помогать. Возможно, именно из-за него я позже и начал мечтать построить что-то своё. На самом деле, я мало помню из той жизни, но воспоминания кажутся такими светлыми и счастливыми, — Чон легко улыбнулся своим воспоминаниями. — Когда мне исполнилось десять, мы всей семьёй перебрались в Берлин. У матушки там была сводная сестра, которая скончалась и оставила в наследство квартиру. Отец решил, что это хороший повод начать новую жизнь, быстро нашёл там работу, отдал брата учиться в институт, а меня определили в местную школу. Не успел опомниться, как мы уже там плотно обосновались. Я за несколько месяцев выучил немецкий и стал привыкать. Рос как все мальчишки: бегал по улицам, иногда дрался, отдушину находил в книжках, зачитываясь перед сном романами или детективами. К юношеству точно определил для себя, что хочу связать свою жизнь с архитектурой. Отец особо не поддерживал меня в этом стремлении, поэтому я последние два года в школе всё, что делал, — это усердно учился, чтобы своими силами добиться места в университете. К выпуску мама умерла от язвы желудка. Для нашей семьи это было большим ударом, она была своеобразным связующим ядром. Почти сразу после похорон я перебрался в общежитие. У меня там были какие-то друзья, но больше времени я посвящал учебе и своему проекту, который вынашивал несколько лет, поэтому, по большей части, обычно был один. — И тебе не было от этого грустно? — Да нет. Я всегда больше был в своём мире, проводя время в мечтах и планах, в книгах и музыке. Поэтому, как я тебе уже говорил, я понятия не имел ни о какой войне, о том, что вообще творится вокруг в мире. Меня в один день просто выдернули из-за стола с карандашом в руке и сказали, что теперь я солдат. И вот я здесь, с тобой, как и все, просто пытаюсь выжить. Если так подумать, я не могу вспомнить даже ничего особо интересного, что мог бы рассказать из своей жизни. Она всегда как будто проходила немного мимо меня, а я был просто сторонним наблюдателем. Я не думаю, что это плохо, меня всегда всё устраивало и я не жалуюсь. Но, кажется, что я очнулся только сейчас, впервые открыл глаза. Вот как-то так, — Чонгук одним глотком допил остатки вина в бокале, отставил его на пол неподалёку и дёрнул плечами, смотря в раскрасневшееся от хмеля лицо Тэхёна. — Но что-то же из своей жизни ты должен был ярко запомнить! Я вот помню, как купил первые ноты и …. — Встречу с тобой. — Что? — Я могу вспомнить лишь встречу с тобой. — Почему? — Тэхён округлил глаза, в груди от этих слов всё перевернулось, кровь запульсировала в висках. Может быть, алкоголь говорил в нём, а может быть, чувства, но Тэхён понял, что никогда и ни к кому не испытывал столько нежности, как в этот момент к Чонгуку. Это было сродни признанию в любви. Может быть, что даже чуть важнее. — В той твоей деревне, я всерьёз думал о том, что хочу сложить голову со всеми этими людьми. Хочу умереть вместе со всеми. Потерял веру во всё и понял, что ничего больше не имеет смысла, а потом… — наверное, три бокала терпкого так легко развязали язык, но хотелось поделиться всеми теми мыслями, что таились в его голове последние дни, — потом я увидел твои глаза. Такие чистые, светлые, напомнившие то самое лучшее чувство из детства, и мне как никогда вновь захотелось жить. Почему-то захотелось во что бы то ни стало увидеть, как ты улыбнёшься мне. Это единственное, что я помню. — Мы знакомы всего несколько дней, а ощущение, что прошла целая жизнь и наша встреча была так безумно давно, — Тэхён покрутил в бутылке остатки вина и залил их в горло, чуть морщась. Алкоголь уже неслабо бил по вискам, и хотелось быть честнее. Всё наболевшее и тайное рвалось наружу. — Знаешь, я всю жизнь всегда думал о будущем, забывая о настоящем. Что будет там, за стенами приюта, когда я шагну за его порог? Смогу ли я достигнуть тех успехов, о которых мечтаю? Какая будет моя жизнь дальше: найду ли я работу, своих родителей, важного мне человека? Будут ли рядом мои друзья? Но сегодня, там, слушая, как разбиваются остатки моей прошлой жизни, я осознал, что всегда был неправ. Неважно, что будет дальше. — Но… — Нет, послушай. Ни ты, ни я, да и никто не может знать наверняка. Год назад я не мог и подумать, что окажусь на войне, а неделю назад не мог помыслить, что отдам кому-то свой первый поцелуй. Как же всё изменилось. В той деревне я хотел лишь твоей смерти, а сейчас… Сейчас хочу целовать тебя. Может быть, в следующую минуту в эту дверь ворвутся люди в форме, и мы больше никогда не увидим белый свет. И тогда будут ли иметь хоть какое-то значение все эти планы на завтра? За всеми этими бесконечными мыслями можно упустить что-то важное. Но теперь мне наплевать. Я устал. По-настоящему устал гнаться за призрачными надеждами, я хочу быть мыслями только здесь. Запомнить этот день таким, прожить хотя бы его счастливым, — Тэхён откинул бутылку, отодвинул всю еду, что лежала между, и придвинулся, склоняясь слишком близко, опаляя ухо Чонгука горячим дыханием. — Я не могу больше думать о том, что будет дальше. Сейчас всё, чего я хочу, — быть здесь. С тобой. Чонгук… — его имя шёпотом звучало как священная тайна, что покоится в катакомбах под главным Парижским собором, как непостижимый человеческому разуму секрет мироздания, который непременно будет раскрыт, если произнести хоть чуточку громче. Непонятное волнение прокатилось по телу, предчувствие чего-то фатального, оставаясь ожогами в животе, — я хочу… Провести эту ночь с тобой. Отдать и свою первую ночь тебе. Если только... Если она нужна тебе. Если не противно. Если захочешь. Если возьмёшь. Кажется, Чон на секунду подавился воздухом в лёгких, дыхание остановилось, а пламенеющий жар с силой ударил в низ живота. Ещё несколько таких признаний, и он рискует просто потерять сознание. Ни с кем и никогда он не был так близко, не мечтал отдать кому-то всё, чего бы от него ни попросили. Он прикрыл глаза и прильнул к чужой щеке собственной, невесомо шепча единственное, что могло оставаться важным: — Тэхён… — Чонгук. — У тебя самые красивые глаза, — Чон оторвался, приподнимая ресницы, разглядывая бездонные зрачки, что затопили всю радужку, больше похожие на галактику, в которой сокрыта вся его необъятная душа. — Поцелуй меня снова, — пробормотал Тэхён, поднимая ладонь, проводя пальцами вдоль шеи Чонгука и забираясь ими под воротник свитера, оглаживая выступающую острую ключицу и плечо, припадая к терпким от вина и желанным губам. Нежные, медленные прикосновения заставляют плавиться, а тело отрываться от земли. И, на самом деле, теперь неважно, что там, за стенами этой комнаты: даже если сейчас к его виску поднесут дуло проклятой винтовки, это не заставит его остановиться. Лучше умереть так, пока он может чувствовать так сильно. Хочется просто навсегда рассыпаться под этой невообразимой лаской. И лишь когда горячий и влажный кончик языка коснулся губ, Чон вздрогнул, ощущая, как даже в этих широких ему брюках становится узко, как тело наливается огнём. Он перехватил кисть Тэхёна на своём плече, отрываясь от губ, поднося к лицу ладонь и слишком трепетно целуя запястье, каждую костяшку, каждый палец, а затем опуская и прижимая к собственной груди. — Сердце так быстро бьётся, — всё теперь только полушёпотом, потому что так интимно и важно. Все важные слова произносятся шёпотом, чтобы их мог услышать только один человек, с которым хочется разделить мгновение. — Из-за тебя, — и в этот момент Тэхён окончательно потерялся в этом мире. Вся его цель, его смысл в самой кромешной тьме сузился до желания найти путь к Чонгуку, снова коснуться его губ и упасть в объятия тёплых рук. Больше ничего и не нужно. Губы прошлись по шее, и Тэхён, кажется, последний раз за эту ночь вдохнул. Всё внутри захватило, словно он шагнул в пропасть, устремляясь вниз. Будто на этот раз всё-таки провалился в ледяную прорубь. Голова и тело налились кровью, испепеляющий жар обдал так сильно, что на секунду ему показалось, будто он прыгнул в костёр. Так горячо, так ужасно и безумно горячо, но хочется ещё, чтобы это чувство никогда не проходило. Несмелые мальчишеские фантазии, наконец-то, превращались в реальность. Он не думал, что это будет Чонгук, но теперь не хочет, чтобы на этом месте был кто-то другой. — Можно? — Чон зацепился за воротник кителя, аккуратно стаскивая его с Тэхёна. Желания медленно затапливали тело, не оставляя больше шанса остановиться. Ким лишь кивнул, отводя назад плечи, помогая тяжёлой ткани упасть за его спиной. Прятаться в подвале, убегать от немцев и бомбардировки не было так волнительно, как всё происходящее сейчас. Но, в отличие от всего пережитого ранее, эта встревоженность — приятная. — Я хочу его снять, — Ким незаметно ухватился за край свитера, поднимая его вверх. Чонгук выпрямился и приподнял руки, позволяя стянуть с себя душащую одежду, полностью оголяя подтянутый торс. Холод вокруг больше не имел никакого значения. — Боже, — Тэхён провёл дрожащими пальцами по груди вниз, к напрягшемуся животу, на котором отчётливо выделялись кубики пресса, — почему ты прятал такое тело? — Да, знаешь, как-то не представлялось возможности похвастаться раньше, — тонко усмехнулся Чонгук, прослеживая движение руки на своём животе, вздрагивая от каждого лёгкого нажима. А когда рука замерла у кромки брюк, он забыл, как дышать. Тэхён ухватился за пуговицу и резко щёлкнул ей, ведя пальцами ниже, небрежно, словно нечаянно касаясь напряжённой головки, заставляя оглушающий стон вырваться из груди Чонгука. — Дьявол, — выругался Ким, одёргивая руку, ощущая, как всё тело пробивается крупной дрожью, а лицо вспыхивает от осознания, что только что он так интимно коснулся другого парня. Одним лишь прикосновением заставил того стонать. Сердце провалилось в желудок. Собственное возбуждение начало застилать глаза, но хотелось протянуть руку снова, услышать этот сладкий звук, что отдаётся звоном в голове. — Дай, я тебе помогу, — Чон в ответ подхватил сразу и свитер, и майку Тэхёна, раздевая и откладывая вещи за спину, разглядывая бархатистую, почти бронзовую в этом свете кожу, что слепила. Лишь синяки, ссадины и кровоподтёки портили общую картину. Но даже они выглядели как что-то красивое, словно мазки краски. Не в силах объяснить даже самому себе, Чонгуку захотелось коснуться каждой из этих отметин губами. Стереть их с кожи, забрать себе. Действуя только на эмоциях, он потянулся вперёд, припадая к маленькому фиолетовому пятну на груди, касаясь его, оставляя незаметный влажный след, от чего Тэхён тяжело выдохнул, роняя назад голову. — Хочу убить каждого, кто оставил их на твоём теле, — ладони прошлись по выступающим рёбрам, сжимая тонкую талию. Почему так ужасно приятно? Всё тело горит, но не от боли или колющего мороза, а от другого человека. Чужие руки на теле, в которых хочется утонуть. Влажные губы, невнятный шёпот и, кажется, больше ничего нет. Для него нет ничего и никого, кроме Чонгука. Мира нет. Его не существует. Кто бы мог подумать, что ему придётся испытывать лучшие чувства, о которых он лишь грезил когда-то, в такой обстановке, на войне, всего в одном шаге от смерти. А Чонгук… Он уже и забыл, когда думал о чем-то другом кроме Тэхёна. Все мысли занимает лишь то, как хочется дотронуться. От рассудка не остаётся и призрачного следа, когда он слышит рядом глубокое прерывистое дыхание. Когда губы коснулись живота, Тэхён пошатнулся и просто упал назад, выгибая спину, захотелось выть от того, как чертовски хорошо. Он прикрыл глаза, раз за разом вышептывая одно-единственное имя, которое сейчас помнил. Чон точно так же аккуратно щёлкнул пуговицей на брюках, ухватываясь за пояс, приподнимаясь и вопросительно заглядывая Тэхёну в глаза. Тот лишь подбросил бёдра,Il l'a attendu toute sa vie
10 января 2024 г. в 16:39
И лучше бы он вообще никогда не настраивал это проклятое радио. Зачем? Зачем он потянул за эту ниточку? Неужели Тэхён настолько глуп и наивен? Они на войне! Парень мог бы сначала поесть, попить, может, найти седло коню, прежде чем требовать от старой рухляди крупицы информации. Теперь эта пыль, словно очередной чёртов снаряд, упала на голову. Реакция Тэхёна удивляла его самого. Он даже не заплакал. Не было опустошающей истерики. Скорее всего, он просто не мог поверить в слова, который с треском складывались в нечто ужасающее. Он облокотился на стол не в силах больше ровно стоять. Расхотелось есть, пить, двигаться, дышать и в целом жить. Что ему делать? Что им делать? Куда идти? Он слушал речь диктора и проваливался в пучину отчаяния. Неужели теперь это их реальность? Неужели так будет всегда?
— Город сдан. Практически без сопротивления, Париж был оккупирован силами Германии. Часть города пострадала. Больница святой Девы Марии была использована в качестве базы французских солдат, к сожалению, приют и три дома вверх по улице от неё были практически уничтожены в ходе сражения. Ситуация становится критичной. Повторяю. Город сдан… — дальше Тэхён перестал различать слова. Только эмоции.
Что чувствует человек, который в одно мгновение лишился единственного места, которое было важно его сердцу, которое, несмотря на все тяжести, он мог назвать своим домом?
Десятки эмоций бились внутри: боль, обида, страх, горечь, злость, ненависть, неверие, надежда — всё это как фейерверк взрывалось в грудной клетке, смешиваясь, отдаваясь ожогами. Тэхён не знал, что ему делать, куда бросаться: кричать и биться в агонии, ломать всё вокруг от закипающей злости, плакать навзрыд, или просто упасть от бессилия. Но ни один мускул не дрогнул, словно маска безразличия легла на его лицо. Он опустил голову и безучастно смотрел куда-то вниз, в пол, ощущая, как сводит желудок.
Больше ничего не осталось. Последнее и то пошло прахом, навсегда стирая его прошлое. Будто и не было всех этих восемнадцати лет, и он сам никогда не существовал. Единственное место, куда он мог, куда хотел и стремился вернуться, хотя бы на время, теперь лишь его призрачное воспоминание, похороненное под грудой обломков где-то на окраине Парижа. Все, кого он когда-либо знал, погибли вместе с тем зданием. А ведь он мог бы лежать там же. И была бы ли это плохая участь, погибнуть бок о бок с теми, кого он любил, и не видеть всего этого ада, не чувствовать так много?
Теперь у него и правда, похоже, нет никого и ничего. Стремиться и бежать куда-то нет смысла, его никто не ждёт, и впереди ничего нет, только пустота и плотная тьма, которая всё сгущается. Каково это: осознать, что ты вдруг остался совершенно один? Как маленький камень, брошенный в огромный океан, медленно тянущийся ко дну в бескрайней водной глади. Куда он шёл и зачем? Бежать и надеяться на завтрашний день больше незачем. Почему бы просто не остаться здесь, в этом дне навсегда? Пока он, в будущем, сыт, в тепле, вокруг нет ненавистной войны и взрывов, и рядом Чонгук.
Чон всё это время молча стоял рядом, кусая губы, тихо сожалея о том, что случилось с приютом Тэхёна. Он просто не мог подобрать слова и не знал, что должен сказать. Ему никогда не приходилось сталкиваться с такой потерей. Он просто боялся, что сделает только хуже.
Так темно и тихо, только приглушённый треск из радио и собственное сердцебиение. Он прикрыл глаза, просто отводя руку в сторону, ища рядом чужую. Большую, шероховатую, но такую тёплую и нужную. Не думая, скользнул в ладонь, переплетая пальцы, а Чонгук тут же ответил, сжимая сильнее. Они и раньше держались за руки: в погоне или помогая друг другу, но сейчас это совсем по-другому. Это прикосновение — сакральное, важное, наполненное совсем иным смыслом. Ким приподнял ресницы, смотря на их сцепленные руки, тихо поглаживая. Все мысли медленно покидали. Друзей и близких больше нет, нет дома, нет страны, есть только Чонгук. Только он.
— Тэхён, мне очень жаль… Куда нам теперь…
— Я не хочу в Париж, — резко сорвалось с губ, а Чон тут же поспешил закрыть рот. С Тэхёном сейчас спорить не было смысла. — Всё. Я сыт по горло войной. К чёрту Париж, к чёрту страну. Я больше не хочу узнавать, как мои близкие погибают от рук больных людей. Я устал укрываться от пуль и уж точно слышать, как по швам трещит небо над головой. С меня хватит, Чонгук. Мне плевать, куда и зачем, но в Париж я не вернусь. Если я узнаю ещё и о Хосоке с Юнги… Я не выдержу. Пока они живы — и достаточно. Всё погибло. Всё…
— Тогда у меня предложение, — осторожно начал говорить Чонгук. Тэхён кинул на него уверенный взгляд. Он явно был не в себе. Как только до него дойдёт смысл, у него определённо случится истерика, однако пока им двигало другое чувство. — Мы можем отправиться на север, либо на юг. Не знаю куда…
— На север, — Чон не успел договорить. — Ты говоришь про Лондон? Да? В Британию? Туда войне будет сложнее добраться. Однозначно. Да и Брайану будет легче. Тут не больше пятидесяти километров — и Ла-Манш.
— Ты уверен?
— Да хватит, Чонгук. Хватит. В чём я должен быть уверен? Вернуться на руины своего прошлого? К телам моих друзей? Женщин и мужчин, которые меня воспитали? Увидеть, как сгорели мои первые ноты? Или, может, словить пулю в лоб? Дезертирство? Какая судьба меня ждёт? Какая судьба ждёт нас? Тебя! Я не могу позволить им забрать ещё и тебя, — сказав это, Тэхён выбил почву из-под ног не только у себя.
Осознание и желание действовать пришло незамедлительно. Завтра его может не быть. А он так и останется нецелованным девственником. А рядом стоит тот, кто уже несколько раз выменивал его жизнь у злого рока. Настал его черёд сделать что-то невероятное. И, возможно, это слегка тяжелее, чем броситься в ледяную воду. — Чонгук, я никогда не просил и не искал ни от кого жалости. И сейчас не буду. И жалеть я не собираюсь. И вообще, к чёрту. Сколько можно? Я ждал своего счастья слишком долго. И пропустить его не собираюсь.
Чонгук даже не успел сообразить, когда Тэхён подошёл к нему и, привстав на носочки, поцеловал в губы. А потом мозги разлетелись на праздничное конфетти. Ибо это самый настоящий праздник. Это было похоже на прямой выстрел в грудь. Пуля от проклятой винтовки пробила рёбра и словно шрапнель разлетелась внутри, осколками впиваясь в сердце. То ли оно ускорило свой ритм, то ли совсем прекратило биться. И планета ни на секунду не переставала вращаться, но их собственный мир замер. Казалось, что всё остановилось, белые снежные хлопья повисли в воздухе как небрежные брызги краски, облака больше не бегут по небосклону, ветер стих, и вся природа наблюдает лишь за ними двоими. Всё существующее за пределами будто растворилось, давая забыть о чёртовой войне, голоде, холоде и вечной погоне.
Сейчас ли это случилось, или ещё в миг первой встречи, но для Чонгука сместились полюса. Великий центр притяжения больше не где-то там, в миллионах световых лет в другой галактике, он рядом и заставляет неумолимо тянуться. Словно одна из тех комет, что несётся к земле на полной скорости, не в силах преодолеть закон всемирного тяготения. Хочется вспыхнуть и раствориться друг в друге.
— Нет, Чонгук, — Тэхён потянулся следом за чужими губами, не желая прерывать свой первый поцелуй. Губы Чона, как и его собственные, были обветренные, шероховатые, с привкусом металла, но всё равно отчего-то они казались самыми нежными, горячими, как глоток лучшего французского вина, которое Тэхён мог только представить.
— Тэхён, мы не можем задерживаться, скоро стемнеет. Нам нужно идти, — он сам не верил, что сказал это, что позволил себе прекратить это лучшее в жизни мгновение, что обжигает всё тело. У Чонгука не хватало сил, чтобы поднять ресницы и посмотреть в чистые и голубые глаза напротив. Он испугался, что сердце, как и дыхание, остановится.
— Не нужно, — шептал Ким, снова прикрывая глаза и облизывая губы. — Нам больше некуда и незачем спешить, слышишь? Я хочу остаться в этом моменте. Поцелуй меня! Поцелуй ещё. Я умоляю тебя. Мне нужен ты и твои губы сейчас. Мне неважно, что случится. Мне кажется, без них я умру. Прошу тебя, не оставляй меня. Не оставляй меня тоже и поцелуй. Прошу…
И в этот раз Чонгук сам накинулся на него. Ну что он мог противопоставить этой мольбе? Ведь он сам желал этого слишком сильно. Темно, пыльно, холодно, желудок сводит от голода и жажды, но это не имеет значения. Всё, что имеет значение, — это Тэхён, который кусает его губы, наваливается на него, держится за свитер, тянет за шарф. Будто он может исчезнуть, раствориться, покинуть его. Неужели это возможно? В какой вселенной Чон готов бросить Тэхёна? Он готов биться о заклад: в каждой фантазии и при любом случае они вместе. Чонгук его не оставит. Не тогда, когда он — спасательный круг, оплот и надежда. Всё в груди разрывается от недостатка кислорода, недостатка этих глубоких, по-настоящему французских, поцелуев. Они могут потерять сознание не только от головокружения, но и от чувств, которые волной накрыли их сейчас. Он ждал его.
Он ждал его всю жизнь.
Они оторвались друг от друга, и Чонгук случайно задел радио. Оно полетело вниз и разбилось. Треск наконец-то прекратился. Всё. Теперь у них буквально сожжены и разрушены мосты. Тэхён прав. К чёрту войну, к чёрту страну, гори пламенем Париж. Всё вокруг. Лишь бы эти глаза так смотрели на него. Без страха. Полные доверия. Чонгук заслужил его. Тэхён вновь потянулся к чужим губам.
Наверное, весьма странно ощущать себя вдруг по-настоящему счастливым посреди разрухи, смерти и боли, балансируя на останках человеческого рода, месить ногами чьи-то кости, омывая руки кровью. Но никогда не знаешь, куда тебя заведёт жизнь в следующее мгновение. В этом и есть её своеобразные таинственность и прелесть. Пару дней назад ты мог лежать на сырой земле, вглядываясь в небо, устало закрывая глаза от жгущей боли и усталости, от отчаяния и бессмысленности всего сущего, а сейчас ты прикрываешь эти же самые глаза от восхищённого удовольствия, трепета, жара, что так чертовски сильно давит изнутри.
Чонгук думал о том, насколько удивительным может быть мир. Лишь одна встреча, минутное мгновение жизни, осколок его судьбы, отражающий свет словно призма, превратил пустое существование в борьбу, какой-то сакральный смысл. Всего-то человек, казалось бы, такой же, как и миллионы других, как и все, идущий вперёд, чтобы выжить, со своими мыслями и мечтами, почти незнакомый, но всё же не похожий ни на кого. Хрупкая, искрящаяся в лучах солнца снежинка, которую никогда и никто, ни природа, ни бог, будь он проклят, ни технологии, не смогут повторить или даже воссоздать. Но стоит оторваться от чужих губ хоть на секунду, увидеть тёплый румянец на этих бархатистых, словно не тронутых грязью и режущим морозом, щеках, заглянуть в глаза, радужка которых побуждает забывать своё собственное имя, как с ужасающей силой сжимается желудок, вспыхивает сердце, готовое сгореть дотла, выжечь грудь изнутри.
И на грязном пепелище цивилизации, несмотря на всё, будто внезапно пришла весна, пробился нежный цветок, с коротким именем. С самыми сладкими губами. В груди Чонгука начал распускаться бутон, который невозможно уничтожить ледяным ветром, пламенем, градом или выстрелом. Кажется, теперь он будет там всегда. Он уже успел пустить свои цепкие корни, заменяя ими вены.
Тэхён никак не мог разжать ладони, обвивающие чужую талию, хватаясь за грубую ткань свитера, прижимаясь всё ближе, чувствуя, как начинает покалывать пальцы ног, а дыхание всё больше и больше сбивается, но не покидает ощущение, что как только он отстранится — мир в ту же секунду схлопнется. То, как Чонгук придерживает его широкими ладонями, как легко и с тем же голодно касается его губ, — лучшее чувство в жизни. Мог бы он подумать несколько дней назад, что от этого человека, что накидывал ему на плечи мерзкую немецкую шинель, которому он желал гореть в геенне огненной, будут так сильно дрожать колени. Что именно он подарит ему его первый поцелуй. Это казалось сродни смерти. Но теперь он ни на секунду не пожалел, что решился на этот безумный прыжок в бездну, где его поймали тёплые руки.
В этой холодной, полупустой и тёмной комнате, почти в полной тишине, в равной схватке внезапно столкнулись страсть и нежность, попеременно сменяя друг друга. Чон, позволив себе действовать лишь на одних голых инстинктах, незаметно подхватил Тэхёна под бёдра, усаживая на тот самый старый стол, что стоял в центре. Им нужно идти, бег наперегонки со смертью ещё в самом разгаре, но он не может сделать и шага назад, особенно, когда его притягивают всё ближе. Пересиливая себя, спустя несколько минут Чонгук всё же отпрял, оставил несколько лёгких прикосновений на щеках и прижал Тэхёна к груди, переводя дыхание на его макушке.
— Прости меня, — прошептал Ким, не открывая глаз и прислушиваясь к безумно колотящемуся сердцу под своим ухом. Оно почти заходилось в истерике, поднимая пульс до предела.
— Тебе не за что извиняться, — Чон провёл ладонью по сгорбившейся напряжённой спине, желая успокоить. Почему-то в каждом движении, в каждой мысли он хочет его успокоить, защитить, помочь. Да просто быть рядом.
— Есть за что. Я даже не спросил… хочешь ли ты этого. Не будет ли тебе мерзко от мысли, что тебя так нагло целует другой парень.
— Не с тобой. Всё нормально, Тэхён.
— Всё это, ну, просто... — не успел он договорить, как Чон тут же перебил, вновь пытаясь успокоить, не давать поводов переживать ещё и из-за его чувств:
— Я понимаю, тебе больно и грустно, а я рядом и…
— Нет, Чонгук, нет. Это не так. Я сделал это, потому что хотел. Я не думал тобой пользоваться. Пожалуйста, не думай так обо мне, — Тэхён поднял глаза, в уголках которых начали собираться слёзы. Он не понял, как они появились и от чего. Всё как-то разом ударило по голове.
— Даже и не собирался. Никогда, — Чон поднял ладонь, аккуратно провёл подушечками пальцев по щеке, ловя пальцами крохотную слезинку, похожую на кристаллик, что всё же против воли сорвалась вниз. Хотелось врасти друг в друга и больше никогда не двигаться, но нужно идти дальше, мир не остановился, война всё ещё стучит в их двери. — Нам нужно собираться, пока ещё светло, и, похоже, погода начинает портиться, нужно успеть добраться до города до темноты.
— Мы можем посидеть так ещё всего несколько минут? Прошу. Я хочу ещё хоть немного подержать это чувство, запомнить свой первый поцелуй таким, — огромные доверчивые глаза не оставляли Чонгуку никакого шанса. Разве он вообще может отказать?
— Первый? — когда эта мысль чересчур медленно дошла до сознания, Чон удивлённо приоткрыл рот.
— Да, — как-то слишком смущённо Ким опустил глаза, будто было что-то зазорное в том, что к восемнадцати годам он так и остался нецелованным мальчишкой. Но Чонгука больше удивило другое: как вообще возможно, что никто до него не положил глаз на столь прекрасного юношу?
— Боже, — неслышно выдохнул Чонгук, скорее сам для себя, приподнимая вновь лицо Тэхёна, сдерживая глупую улыбку. Стеклянные глаза, порозовевшие влажные губы, и в голове непроизвольно щёлкнуло: — могу ли я… Можно тогда поцелую тебя снова?
— Можешь больше не спрашивать, — и Ким, обхватывая его шею, подался вверх, облегчённо выдыхая от мысли, что, как для него ни странно, возможно, все эти чувства взаимны. Среди страхов и сомнений то немногое, что ему осталось, — это чувства. У них ещё есть несколько минут, которые они могут отдать только друг другу.
Не больше десяти минут они так и провели, друг напротив друга, нарушая тишину в комнате лишь своим дыханием и скольжением влажных губ. Они последний раз с силой сжали друг друга в объятиях, словно расстаться даже на секунду будет губительно, прежде чем Тэхён спрыгнул со стола, и парни принялись за сборы.
Чёрт знает, какая предстоит дорога, поэтому нужно было запастись всем возможным и желательно побольше, ведь неизвестно, когда они снова смогут поесть.
— Нам обязательно нужно найти седло, а то, боюсь, к концу дороги у меня задница станет квадратная, — зарился по сторонам Тэхён, подмечая, какой ящик они ещё не успели обшарить в поисках провизии.
— Раз здесь есть стойла, то где-то хотя бы одно паршивенькое да должно было остаться. На подходе, сбоку от дома, видел что-то похожее на небольшой сарайчик для инструментов, надо там посмотреть.
— Ты умеешь запрягать лошадь? — развернулся Ким. Он сразу же вспомнил, как затягивал потрёпанные кожаные ремешки на брюхе Фери в позапрошлом году, обещая, что когда-нибудь, когда он выберется из приюта и заработает достаточно денег, обязательно купит ему новенькое седло из самой дорогой кожи, что только сможет найти в Париже. И блестящие звонкие подковы. Воспоминания кольнули, но он хотел надеяться, что, может, хоть тот бравый конь теперь и в лучшем из миров щиплет изумрудную траву, не видит этого кошмара.
— Не то чтобы не умею, просто боюсь, что Брайан всё-таки на этот раз откусит мне кисть целиком или, глядишь, лягнёт куда-нибудь в почку или печень, — поморщился Чонгук, сразу же представляя, как будет драться с лошадью не на жизнь, а на смерть, пытаясь обуздать его пылкий нрав. Почему этот упрямец так его невзлюбил? Тонкая обида заставила нахмуриться.
— Тогда я посмотрю в сарае и, если там что-то есть, запрягу Брайана, пока ты собираешь всё необходимое, — Тэхён завернул кусок сала, что лежал на столе, в обрывок ткани, перевязывая бечёвкой, которую нашёл в одном из кухонных ящиков, и закинул ногу на подоконник, готовый выскользнуть на улицу. Не успел он вылезти на воздух полностью, как рука перехватила его за предплечье.
— Пожалуйста, будь осторожен. Если почувствуешь что-то неладное — убегай, — Чон поджал губы. До сарая не больше десяти метров, но почему-то так страшно стало отпускать его одного. Но они должны разделиться, чтобы быстрее выступить.
— Замётано, — Тэхён подмигнул и вылез в окно. Быстро шагая по снегу в сторону сарая, он несильно хлопал себя по щекам, по которым так быстро расползался жар. Искренняя улыбка светилась на лице. Это ощущение всеобъемлющей заботы, что кому-то есть до тебя дело, вынуждает задыхаться. Интересно, так же чувствуют себя дети, у которых есть волнующиеся за них родители? Это так странно. Потерять практически всё, чтобы внезапно обрести что-то новое, что, возможно, так долго искал.
Подобравшись к небольшой постройке, расположенной с другой стороны дома, Ким мельком осмотрелся. Ни одной живой души. Тэхён дёрнул на себя пару раз дверь, та со скрипом поддалась, и затхлый запах пыли, грязи и конского навоза ударил по ноздрям, отчего он тут же поморщился. Лопаты, вёдра, грабли, куча каких-то инструментов, непонятно для чего вообще предназначенных, а на самом верху, под брезентом, висело седло. Тэхён быстро приметил его по блестящим, словно начищенным, бляшкам на ремнях. Почти прыжком он дотянулся и сдёрнул ткань, а вместе с ней и упряжь. Одноместное, конечно, но и это сойдёт. Он блаженно выдохнул, чуть не прикрикнув от радости. Слава богу, все причинные места к концу поездки останутся целыми.
Пока Тэхён занимался Брайаном, бесцельно слюнящимся из стороны в сторону и недовольно фыркающим, Чонгук собрал в небольшую сумку всё, что удалось найти: пару кусков уже давно подсохшего хлеба, сало, две банки каких-то консервов без этикетки, коробок спичек. Больше брать было особо нечего, да и нагружаться лишним не хотелось. Если они скоро доберутся до города, то как-нибудь да смогут найти всё необходимое там.
Когда Чон выбрался наружу, леденящий мороз сразу обдал всё тело. Погода и правда ухудшалась, температура начала падать, говоря о приближении сумерек. Он мысленно поблагодарил этот безымянный дом и его, наверняка, почивших хозяев за еду и то воспоминание, которое заставляет кровь кипеть. В юности он думал, что самым романтичным в его жизни будет целовать девушку где-нибудь в парке, под светом вечернего фонаря, тёплым летом, провожая её после учёбы до общежития. Но оказалось, целовать парня в заброшенном цыганском доме в самый разгар мировой войны куда более будоражащее и острое чувство, не сравнимое ни с чем.
Оглядевшись, он приметил Тэхёна, который уже запряг Брайана и, сюсюкаясь и поглаживая по гриве, шутливо в полный голос разговаривал с животным, будто то ему отвечало. Чон фыркнул, как та самая лошадь, и улыбнулся. Почему-то далёкий и ненастоящий образ всплыл перед глазами: Тэхён, такой же радостный, играет с собакой на крыльце дома, оборачивается и машет ему рукой, подзывая к себе. Так же, как делает это сейчас. Чудесный образ, в котором хочется проснуться. Нормально ли, что его рассудок так скоро рисует ему картинки их совместной жизни, которой может и не существовать? Которой по меркам мира не должно существовать. Чон усмехнулся всей палитре смешанных чувств и шагнул вперёд.
— Так, ты не бык на корриде, так что давай не будем бодаться. Смотри, что я нашёл, — Чонгук закрепил на седле сбоку сумку с продуктами и обошёл коня поперёк, вставая у его морды и наигранно сердито смотря тому в глаза: — Если пообещаешь хорошо себя вести, я отдам его тебе, а если нет, он достанется Тэхёну, — Чонгук протянул вперёд руку и раскрыл ладонь, в центре которой лежал крохотный кубик сахара. Ким тут же хищно выглянул из-за спины, бросая недвусмысленный взгляд на лакомство. То, что Тэхён сладкоежка, Чонгук понял ещё у Ивона, наблюдая, как небольшое блюдце с вареньем становилось идеально чистым за долю секунд. — Значит, договорились, — Чон отряхнул ладони, когда животное помотало головой и тут же сцапало сахар, отводя морду в сторону. Ким, наблюдая, как сладкий кубик растворяется в недрах лошадиной пасти, чуть сник. За этот кусок он готов и сам их на своём горбу нести в соседний город. Чонгук быстро и звонко чмокнул того в щёку и, сложив руки, закинул на седло.
— Несправедливо. Почему ему сахар, а мне всего лишь поцелуй? — нахмурился, надувая губы и кидая недовольный взгляд на по-дурацки улыбающегося Чонгука. — Я вот сахар последний раз видел, по-моему, в том году. Чего скалишься, смешно тебе?
— Да. Ты очень милый, — кивнул, запуская руку в карман брюк. — Хочешь, я украду для тебя целый мешок сахара?
— Не нужен мне твой дурацкий мешок, я от него умру. Мне бы и кубика хватило, — он сложил руки на груди, сделав вид, что обиделся.
— Не дуйся, — Чон привстал на цыпочки, хватаясь за предплечье и выдёргивая его руку, вложил в неё второй найденный кусок сладости. Тэхён посмотрел на свою ладонь, затем в тёмные глаза, потом опять на ладонь и снова в улыбчивое лицо. Одним движением закинул сахар в рот и как ребёнок показал Чонгуку язык, на что тот лишь громче рассмеялся.
Интересно, как вот такие мелочи заставляют сердца обоих трепетать и забывать, где они и зачем, словно сейчас — всего лишь двое юных мальчишек, по-дружески подтрунивающие друг друга. Как только сахар стал таять на языке, Тэхён блаженно простонал, опуская плечи, уголки губ дрогнули, улыбка удовольствия поползла по лицу, а Чон застыл на несколько секунд, просто залюбовавшись тем, как каждый раз невероятно по-особенному сияет этот парень, стоит добавить хоть немного радости в его жизнь. Он хочет заставлять его улыбаться каждый день своей жизни. Чтобы скулы болели, а глаза слезились, но только чтобы он сиял так же ярко. И он, не боясь таких громких слов, готов на всё, чтобы этого добиться.
Как только Чонгук запрыгнул в седло, ладони тут же обвили талию, а к спине прильнула чужая щека. Это уже входило в привычку — жаться ближе друг к другу. Можно было бы сказать, что седло слишком тесное для них двоих, и это так, но дело совсем в другом. Теперь точно в другом. Окинув последний раз взглядом всё поселение, определяя по ещё незанесённым следам, с какой стороны они пришли, парни выдвинулись на север. Они должны успеть добраться.
Больше получаса они двигались в полной тишине, Чонгук задумчиво разглядывал дорогу, мечтательно покусывая губы, краснея и улыбаясь самому себе, каждый раз возвращаясь мыслями к тому, что осталось в тех обшарпанных кирпичных стенах. Из раза в раз прокручивая и прокручивая в голове то, как блестели глаза Тэхёна, как он цеплялся за его свитер, не позволяя отдалиться даже на секунду. Невозможно было сосредоточиться ни на чём. Кажется, в какой-то момент у него даже начали гореть уши от слишком разыгравшейся фантазии. Он просто накрыл холодную ладонь Тэхёна на животе своей, поглаживая и фокусируясь на тропе, по которой брёл Брайан. А Тэхён всё это время варился в котле смятения. Осознание всего услышанного по радио, произошедшего, медленно подступило к горлу, рискуя обрушиться непрошенной паникой. Теперь он и правда один, сам по себе, его ничего не связывает ни с Парижем, ни с этой страной.
— Чонгук, ты правда хочешь отправиться в Лондон? — внезапно подал голос Ким, почти не слышно из-за хруста снега под копытами. Если его на континенте уже не держит ничего, то для Чона это может быть не так. — Ну, то есть, разве у тебя нет семьи?
— Есть, — так же тихо произнёс Чонгук, — она осталась в Германии. Мать умерла несколько лет назад, остались только отец и старший брат.
— Ты знаешь, что с ними?
— Они в тылу. Отец — директор небольшой фабрики, и для войны он стар, а брат работает кем-то в министерстве пропаганды. Я никогда не интересовался, кем именно. Да и вообще никогда не поддерживал это. У нас всегда были сложные отношения. Но таков его выбор. У них наверняка есть работа. А почему ты спрашиваешь?
— Знаешь, просто… Вот у меня больше почти никого нет. На всём белом свете остались только два моих друга: Юнги и Хосок, но я не знаю, что с ними стало. И, если честно, даже боюсь узнавать. Потому что, если услышу их имена ещё по какому-нибудь чёртовому радио, просто не вынесу этого. Верю лишь в то, что они живы и сыты и не растеряли друг друга по стране. Но как только мы покинем Францию, боюсь, мне больше никогда не суждено будет их увидеть. А у тебя… У тебя же есть семья. Разве ты не хочешь встретиться с ними снова? — Тэхён сильнее вжался в спину перед собой, ощущая, как непрошенные эмоции давят на глаза.
— Я сомневаюсь, что они захотят когда-нибудь покинуть страну. А мне обратно теперь путь заказан. Я дезертир и не хочу, чтобы они знали, и не имею права подвергать опасности. Уверен, брат сможет позаботиться об отце. У них всё будет хорошо и без меня. Я в это верю, — Чонгук опустил голову, разглядывая их сцепленные с Тэхёном руки. Если быть откровенным, он давно не думал о своих родных. До смерти матери они были весьма дружны, в доме всегда царили уют, атмосфера тепла и любви, но, как только её не стало, всё поменялось. С переездом в общежитие общение стало редким, только по праздникам. Их общий путь будто разделился, и Чон-младший побрёл по своей тропе, не по той, которую хотела бы для него семья. А когда Чонгук оповестил родных о призыве на войну, отец был горд, что его сын отправляется защищать страну. И как он сможет смотреть ему в глаза, когда его поставят к стене за дезертирство? Лучше он останется для них погибшим на фронте, чем предавшим «их родину» сыном и братом. А ещё он просто не хотел думать о них в негативном ключе, да даже представлять, что с ними может быть. Брата в армию не призвали, фронт далеко от них, и этого ему было вполне достаточно. Сейчас всю семью ему стал заменять Тэхён, которого хочется оберегать и скорее спрятать от всех этих ужасов.
Тэхёну было сложно понять, как это: иметь семью и не стремиться к ней вернуться. Да и вообще понять, как это — иметь семью. Он не мог ответить себе на вопрос, как бы повёл себя в такой ситуации, но принял ответ Чонгука. Если он спокоен, то и Киму переживать не стоит. На смену размышлениям про друзей и близких в голову стали заползать совсем другие мысли, как ему казалось, на данный момент чуть более важные. То, что произошло там, на кухне, этот поцелуй и то, с какой лёгкостью Чон ответил на него. Это означало… Он не мог понять, что это означало. Как червяк изъедало голову. Тэхён собрался и, преодолевая смущение, выпалил:
— Чонгук, тогда ответь. В нашей ситуации такой вопрос, может быть, совершенно не уместен, но я хочу знать. Что между нами?
Тэхён сжался, прикрывая глаза. Он понятия не имел, какой ответ вообще хотел бы услышать. Никогда ранее ему не приходилось думать о том, чтобы завести с другим парнем разговор про отношения, да ещё и так смело. Но ему необходимо знать, а не изъедать себя в догадках, мяться во внезапно вспыхнувших желаниях касаться.
— Не знаю, но … — сердце в груди забилось быстрее. Чонгук явно не ожидал такого вопроса в лоб. Он прекрасно понимал, что с его стороны это было не просто минутное помутнение рассудка. Да он ещё утром в глубине души признался себе в том, что, похоже, испытывает слишком много чувств к этому пареньку. Между ними явно что-то происходит. И это уже не просто знакомство, совместное желание выжить. Даже не дружба. — Ты мне нравишься, Тэхён.
Ким распахнул глаза и чуть не задохнулся. Впервые в жизни он слышал, что кому-то нравится. И не как приятель, друг, знакомый или просто как человек. Другой парень испытывает к нему настоящие романтические чувства. Лицо залилось краской, руки задрожали, и он сильнее стиснул талию Чонгука, заставляя того на мгновение закашляться. Так невозможно тепло стало в груди и спокойно на душе, захотелось улыбаться и плакать. Тяжело было понять своё настроение.
— А тебе раньше когда-нибудь нравились парни?
— Нет, — на автомате отчеканил Чон, и тут же озадачился, — а вообще… Если честно, я просто даже никогда не задумывался об этом.
— И ты не считаешь это чем-то мерзким и неправильным? Ну, то есть… Я с юности знал, что меня не интересуют девушки, и давно это принял. Но другие люди, они, ну, знаешь…
— Почему это должно казаться неправильным? То, что ты меня поцеловал, — лучшее, что со мной случалось в жизни. Я не могу перестать об этом думать. И всё, что между нами происходит, — это просто не может быть неправильным.
— Дело в том, что со мной не будет, как с девушкой, ты же осознаёшь? — начал Тэхён, понимая, как тяжело даются эти слова, а страх начинает поедать изнутри. Меньше всего он хотел отговаривать Чонгука, но он обязан объяснить, на что собирается того толкнуть, если он останется рядом. — Мы не сможем держаться за руки, обниматься или целоваться на улице. Если кто-то узнает, нас будут осуждать, говорить, что это болезнь. Найдётся много тех, кто будет ненавидеть, желать смерти или хотеть избить. В школьные годы, по неосторожности, про меня прознал один парень и твердил, что такие, как я, — отбросы общества, заслуживающие истребления или места в психиатрической больнице. Я не хочу, чтобы и тебя ждала такая участь. Ты этого не заслуживаешь.
— Честно? Мне глубоко плевать, кто и что будет говорить и думать. Мы не для того проходим через преисподнюю, чтобы обращать на это внимание. Правда в том, что я просто хочу быть рядом с тобой. А если кто-то не захочет принимать это, то это только его проблемы, — серьёзно и резко бросил Чонгук, ощущая, как неиссякаемая ненависть начинает закипать внутри от осознания того, что кто-то может так думать, что Тэхёна обижали просто за то, что он, как и все, хотел любить. Неважно кого, неважно как. Он просто хотел любить. Никто и никогда больше его не обидит. Он готов рвать на куски каждого, кто даже помыслит кинуть косой взгляд в их сторону.
— Но нам придётся прятаться. Врать людям, кто мы друг другу. У нас никогда не сможет быть детей. Рано о таком говорить, я знаю, но я… Мне страшно.
— Наверное, мы просто будем друг у друга? А это стоит всего, и плевать на весь мир, он уже давно полыхает адским пламенем. Детей можно взять из приюта. Всё это — люди, злопыхатели, те, кто не способен будет принять, пойдут к чёрту, они не имеют никакого значения. Мы столько всего прошли, и это будет лишь капля в море. Я просто хочу быть с тобой, столько, сколько ты позволишь.
— Не хочу, чтобы ты меня оставлял, — слёзы тонкой грусти, обиды и вместе с тем радости вновь собрались в глазах. Это слишком. Это слишком много эмоций для одного маленького человека. Неужели это правда, что во всем этом кошмаре он нашёл кого-то важного, искреннего, того, кто, возможно, сможет полюбить его и кого сможет полюбить он сам? Кого-то, из-за кого снова хочется так отчаянно хвататься за жизнь? Похоже, что так. Ещё ничего не кончено, но долгожданный рассвет словно брезжит в груди.
— Значит, так и будет, — пробормотал Чонгук, кидая ласковый взгляд через плечо, забираясь ладонью под рукав Тэхёна, обхватывая запястье. На улице мороз, но им так тепло друг от друга!
Они провели в пути больше часа, но ни одной деревни, а тем более города ещё не было видно даже вдали, а погода стремительно ухудшалась, небо затянуло свинцом, поднималась метель, с каждой минутой всё усиливаясь, заметая дорогу и снижая видимость. Через десять минут Чонгук стал переживать, что скоро перестанет видеть даже морду Брайана перед собой, не то что путь. Если буря не утихнет, они точно собьются с пути и до темна до города не доберутся, а ночевать посреди леса — та ещё затея.
— Там впереди что-то есть. Похоже на брошенный ангар или склад. Боюсь, нам необходимо где-то укрыться и переждать метель, прежде чем идти дальше, — Чон сощурился, вглядываясь вдаль. На снегу не было ни следов машин, ни повозок или лошадей, это вселяло надежду и спокойствие.
— Думаешь, там никого нет? — Тэхён настороженно выглянул из-за спины, также пытаясь оценить обстановку.
— Понятия не имею, но похоже, что чисто. Нужно проверить. Скоро ночь и у нас особо нет выбора, — Тэхён тихо кивнул за спиной. Он пойдёт за Чонгуком куда угодно. Чон потянул на себя упряжь и направил Брайана в сторону здания, пришпоривая коня, чтобы тот сорвался на галоп, пока метель не накрыла их с головой.
Примечания:
Большое спасибо за отзывы! <3