***
Можно ли забыть во время такого кошмарного явления, как война, о боли, страхе и панике? Чонгук до этого момента считал: пусть она кончится, а он всё равно будет оглядываться назад, всматриваться между деревьев, зданий, будет искать ненавистную символику, нашивки, людей с оружием и, словно последний трус, убегать. И ни смена страны, ни века не заберут эту боль. Стоило поучаствовать в одном сражении, как ты лишаешься всей наивности, доброты, счастья, и неважно, какую сторону тебе удалось занять: мёртвых или живых — вступая делом, не словами, в слово «война», ты пачкаешь душу, разум и сердце чёрным страхом, и потом, сколько ни пытайся, не отмоешься. Чонгук всю дорогу до этой деревни, всю подготовку к войне, даже в тот момент, когда его представили к стене и поставили перед фактом, знал — это конец. И надежды на нормальную жизнь растворились в утреннем тумане, оделись в нацистскую шинель и стройным шагом направились на французскую землю. Да, он так думал. Думал до этого судьбоносного момента. До момента, когда ангел уселся за пианино. И это не казалось ему какой-то сумасшедшей, сумасбродной галлюцинацией. Наоборот, словно всё так, как надо. Из пробитой крыши падал свет, тусклый, но во мраке стен церквушки слишком ярко подсвечивающий Тэхёна. Поэтому Чон мог без страха фантазировать, что парень сошёл с самих небес, уселся на пыльный стул и решил обнажить своё сердце. И ничто не могло очернить его невинность. Ни война, ни грязь, ни лишения, ни место, в которое он решился заглянуть. И тот луч света, пробивающийся сквозь дыру, превратился из следа в его райские крылья. Чонгук лишь надеялся, что по окончании мелодии они не раскроются, как у бабочки весной, и не заберут Тэхёна обратно. Ведь он, Чонгук, до сих пор не искупил свои грехи, а туда с ними не берут. И как-то слишком больно будет трепыхаться в невозможности последовать за своим видением, биться в силках собственных поступков на этой холодной земле. На лбу выступила испарина, сердце подскочило к глотке лишь от одной мысли об этом. Возможно, ему стоит сделать вдох. Кажется, он не дышал с того самого момента, как увидел синие глаза Тэхёна. И его музыка действительно помогла забыть. Он мог воображать себе всё, что захочет. Будто война не случилась, а его не занесло в Германию. Чонгук знает Кима уже несколько месяцев. Он давно обещал показать, насколько хорош в игре на пианино. И вот это, наконец-то, случилось. А Чонгук сидит на его кровати, молнией поражённый, и не знает, как удержать своё сердце в клетке из рёбер, не прервать Тэхёна резко, грубо, забыв о волшебной мелодии, и, например, поцеловать. Требовательно, жадно, пока лёгкие не запузырятся от недостатка воздуха и колени не ослабнут. Он мог бы гладить его волосы, касаться талии. Ещё Чон почему-то уверен во взаимности. В той, выдуманной. В его внезапных фантазиях Ким бросается навстречу и просит ещё, дать ему больше. И кто такой Чонгук, чтобы отказывать парню. О, как легко это представить! Но, увы, он сидит в заброшенной, затерянной в огромном мире церкви, в голове разруха, за стенами война. Все его глупые идеи крошатся об это слово. Все, кроме осознания того, что Тэхён ему не просто друг, товарищ или тот, о ком он хочет заботиться. Ким Тэхён — нечто большее. Неужели это так просто? Осознать природу своих настоящих чувств к Тэхёну? Ведь именно он стал тем рычагом, той причиной, по которой Чонгук свернул со своей кривой дорожки. Парень, сидящий на пепелище, открыл ему глаза. Чонгук видел французов и до этого, но почему именно Ким? Эти мысли, эмоции крутились вокруг него и не могли сойтись в нечто логичное и однозначное. Им постоянно приходится куда-то бежать, спасать свою жизнь, а теперь судьба предоставила им очередную передышку. И этих золотых минут было достаточно для понимания. Смог бы он почувствовать нечто подобное к кому-то ещё? Кажется, очень навряд ли. Было в этом юноше, в его путанных волосах, пепле и крови на лице что-то особенное. К чему душа тянется неосознанно, чьего внимания внезапно для себя самого хочется добиваться всеми силами, ради которого готов уйти на дно безымянной реки, погибнуть под пулями. И Чонгук задавался вопросом. Неужели он настолько слепой дурак? Это же так просто. Лежит на поверхности. И как сразу он не догадался? Рассудок оказался словно под пеленой дыма от пороха. Вот сидит тот парень, который стал для него смыслом жизни за каких-то пару дней. Ради него он убил человека, кинулся на эсэсовца, вытолкал ценой собственного благополучия из проруби, убегал от бомбардировки. Именно с ним он валялся на сеновале и думал о прекрасном будущем. А сейчас каждую секунду восторгается его талантом. Чонгук не знал эту мелодию. Разумеется, в какой-то мере он считал себя человеком искусства, но совсем в другом направлении. Однако нет никакой разницы, понимал ли он или узнавал композиции — важен лишь Тэхён. В этой церкви, брошенный судьбой, лишившийся имени и крова, Чон пообещал себе во что бы то ни стало сделать из парня великого композитора. Он, если честно, вообще не понимал, как сложится их дальнейшая судьба, не понимал, будут ли они вместе, будут ли вообще живы, но Чонгук выполнит это обещание. Хотя бы для того, чтобы эти синие глаза сияли точно так же, как и сейчас. Чтобы они сияли вечно. Мелодия, которая вырывалась из-под чужих пальцев, то нарастала, то замирала, словно дикий зверь при встрече с умелым охотником. Чонгук с удивлением обнаружил, что это действительно похоже на зловещий танец хищника и жертвы. И, к сожалению, он видел очевидные параллели между загнанным в угол животным и ими. Посмотрите, куда привело их бегство! Последние несколько дней они только и делали, что скрывались, оглядывались назад, и всего лишь раз закрыли глаза без страха не проснуться. И эта мелодия, как пулемётная очередь, как облака, мирные плывущие по небу, как крики умирающих, и летний дождь, капающий на изнурённые жарой лица, пугала своей неоднозначностью, тревогой и счастьем. От неё хотелось сорваться и убежать. Чонгук не понимал: от радости или страха. Он словно мог почувствовать мягкую, зелёную, мокрую от росы траву под ногами или то, как поджимаются пальцы от холодного и колючего снега. Чон был обескуражен. Тэхён закончил играть. И в этот миг то ли туча нашла на солнце, то ли это самое солнце перестало светить в маленькой церкви. Чонгук хотел уловить ещё, хотел почувствовать вновь тепло, рождающееся в груди, в голове, бьющее дрожью по пальцам, заставляющее задержать дыхание. Чону мерещилось, что больше шансов лицезреть счастья нет, но как же сильно он ошибался. Он ещё не подозревал о намерениях Тэхёна повернуться к нему. Робкий, нежный, заискивающий взгляд коснулся его лица. Глаза в глаза. Он так и спрашивал, понравилось ли Чонгуку представление, его на распашку обнажённая душа, понравился ли ему Тэхён такой, каков он на самом деле. Чон открыл рот, а затем просто закрыл. Что он мог сказать? Вместо этого он встал со старой, пыльной скамьи и начал хлопать. Тэхён удивлённо вскинул брови и стремительно покраснел. Звук так сильно отдавал эхом, что создавалось впечатление целой толпы. Той самой, о которой когда-то мечтал в первый раз, как открыл собственную книжку с нотами. — Чонгук, прекрати. Смущаешь, да и выглядишь ты глупо, — Тэхён наклонил вниз голову, но смотреть не перестал. Как же он мог отвернуться, когда его первый и непредвзятый зритель хлопает с таким рвением? Почему же так приятно? Он время от времени выступал на маленьких концертах в их музыкальном классе. Но вот Чон Чонгук встал и улыбается ему, а после — хоть снаряд на голову. Неважно. — Но ты прекрасен! Почему я не имею права похлопать? Это пианино расстроено не только войной, но и временем. И что? Не заметил. Тэхён, я восхищён. Ты невероятен. Когда ты сказал про своё желание стать композитором, я… Я не думал, что ты — уже, — Чонгук светился не меньше Тэхёна, когда выражал свои мысли. — Мы обязаны выбраться отсюда и довести твои пальцы до… Докуда вообще? — Думаю, надо убираться из этой церкви. Она скоро окончательно развалится. Я не выдержу повторного падения небес. Очень жаль, что такой, наверняка древний, инструмент будет забыт и уничтожен. Не думаю, что мы утащим его за собой, — Тэхён захлопнул пианино и провёл по крышке ладонью, обводя стёртую запись взглядом. Он резко развернулся к Чонгуку и состроил жалобные глаза: — Точно не можем? — Тэхён, Брайан нас-то везти отказывается. Не думаю, что пианино в сотню киллограм ему под силу. Давай оставим это в наших сердцах и пойдём покормим коня. Видит бог — это существо недавно тянуло колесницу сатаны. Вообще-то, я говорил о чём-то более глобальном. Куда нам идти вообще? Ты — единственный выживший солдат, я — бывший нацист. Нам надо каким-то образом сбежать из этого хаоса, — Чонгук поманил Кима ладонью, и тот волей-неволей пошёл на зов, отпуская пианино. Он ещё раз взглянул на него и подошёл к Чонгуку. Как же Чону захотелось запустить в его волосы ладонь. Жёсткие от пота и мороза, но не менее прекрасные в своём беспорядке. — А куда мы ещё можем поехать? В Берлин? Мы на территории Франции, два француза, говорим на французском. Париж находится всего в нескольких десятков километров отсюда. Наверное… Это сложно сказать. У нас есть лошадь, и мы можем добраться туда верхом, — Тэхён смотрел в лицо напротив с каким-то благовонием. Что будет, если он поцелует его прямо сейчас? Какова вероятность после продолжить путь одному? — И тем более, мне хотелось бы заехать в приют и узнать, как там дела. Война, наверное, сильно ударила по нему. Там и так, знаешь ли, не очень много всего. Дети опять недоедают. Но нам нужно седло. — Тэхён, ты и сам ребёнок. И недоедаешь. Позаботься сейчас о себе. Мы с тобой посреди деревни-призрака с голодным конём, который в состоянии откусить нам головы, — Чон улыбнулся. Сердце защемило от такой привязанности Тэхёна к месту, вырастившему его. В нём было так много света. То, что надо в эти нелёгкие, тёмные времена. — Именно по этой причине я не могу не навестить их. Тем более… Ну, куда нам ещё идти? У тебя есть предложения? — Чонгук пожал плечами. Откуда он знает? Единственная вещь, в которой он уверен, — это следование за Тэхёном. А остальное — не имеет смысла. Ким заметил замешательство на его лице. — Вот и порешали. Давай. Мы и так слишком много времени потратили на глупости. — Это были не глупости! — Конечно. Они направились из церкви. Тэхён посильнее закутался в шинель, наблюдая, как Чонгук вновь выходит на улицу. Зима резонно и однозначно стала его самым нелюбимым временем года. Чон скрылся за дверью. Знал ли он, или просто пошёл к Брайану, но Киму было необходимо ещё раз взглянуть на святое место. Больше он никогда его не увидит. Ни в одном сумасшедшем сценарии он не мог выдумать путь, который снова приведёт его сюда. Глубоко вздохнув и широко раскрыв глаза, пытаясь захватить максимум деталей, парень протянул ладонь к ручке двери. Неожиданно с крыши упал кирпич, задевая металлический чан. Тэхён мгновенно сжался и выбежал из церкви. В голове стоял противный звон. Стало нечем дышать, благо морозный воздух отрезвил, дал возможность перевести дух. — Да что ты делаешь?! Твою мать! Куда ты собрался? Больной конь, ты мне что, руку откусить собрался? — Тэхён пытался найти Чонгука по крику, но на том месте, где они привязали коня, его не оказалось. — Чтоб ты знал, я убивал и могу повторить. Иди сюда! И, словно из ниоткуда, Чонгук вывел коня. Брайан упирался, фыркал и тянул в противоположную сторону, пару раз клацал зубами. Чон оказался достаточно смелым, чтобы не только ругаться на животное, но и пару раз толкнуть его в морду. Почему Тэхёну захотелось засмеяться от комичности ситуации? Без коня они вряд ли доберутся до Парижа, а с ним могут вернуться калеками. Так или иначе, им нужно найти хоть одно не опустошённое стойло, накормить и напоить его, в противном случае им легче идти пешком, чем наблюдать за голодной смертью. Парням и самим нужно пополнить запасы. Они находились в полной неизвестности. Каким бы Ким ни был патриотом, после столкновения с маленькой частью немецкой армии вера в победу пропала. Их стёрли в одно мгновение. Только сейчас до него доходило понимание собственной исключительности. Тэхён действительно был единственным выжившим. Но утонуть под тяжестью мыслей не дал очередной выкрик Чонгука: — Брайан! Я тебя прошу. Давай. Я уверен, ты не тупой. Просто немного вредный, — как ни странно, на это заявление животное фыркнуло, но слегка успокоилось. Чон вздохнул с облегчением. — Мы сейчас найдём всем нам пристанище. Как же есть хочется. Тэхён? Ты здесь? — Да. Судя по зданиям, искать придётся долго. Из домов вытащили всё. Ивон говорил, что цыган забирали немцы. Скорее всего, здесь были именно они. Все двери открыты, окна выбиты, путанные следы на снегу. Проклятые нацисты, вероятно, вычистили всё до последней крошки, — парни шли по широкой улице и разглядывали небольшие домики. Время от времени встречались кирпичные. Эта деревня явно была не из бедных. Была. Пока в неё не пробралась болезнь, пожирающая мир с каждым часом. — Да, — подтвердил Чонгук. Он представил, как дети бегали и играли в снегу. Парень повернулся и увидел разбитого снеговика. Даже при расстоянии в сорок шагов он рассмотрел на нём красные следы крови. Такова их реальность. Чон не особо вслушивался когда-то в слова своего командира, но точно знал — ничего хорошего с этими людьми не случится. Было много детских следов, совсем крошечных. Где-то справа залаяла собака. Брайан дёрнулся. — Ну же, не бойся, — Чонгук погладил его по морде. Ещё одной истерики ему не хватало. Тэхён повернулся на звук. И лучше бы он этого не делал. В метрах двухстах от них лежал мужчина. Его голова была прострелена, и кровавые брызги ярко выделялись на снегу. Тошнота подступила к горлу. Нет. Тэхён видел, как убивают ни в чём не повинных людей, как настигает возмездие дьявола. Он вспомнил переливающиеся снежинки, когда Чонгук пустил пулю в лоб своему сослуживцу. Однако вывернуть пустой желудок наизнанку захотелось по другой причине. Ногу мужчины, с явным наслаждением, ела свинья. Уцелевшая каким-то чудом, она не нашла ничего лучше трупа. Возможно, собственного хозяина. Животное лишь на секунду задрало голову и тут же вернулось к трапезе. Ким прикрыл рот рукой. Кажется, он слышал звук ломающейся кости даже отсюда. На плечо легла рука. Видимо, от потрясения он застыл на месте. Чон молчал, пока Тэхён сам не усмехнулся. Пренебрежительно. — Мой друг, Юнги, из приюта, когда-то говорил, что свиньи могут сожрать человека в считанные минуты. В детстве поросёнок укусил его за щиколотку. Криков было на всю деревню. Мы тогда все дружно смеялись над ним и потом шутили пару лет, — он повернулся к Чону и посмотрел на него наивными, полными надеждой глазами. — Чонгук, мне не смешно. Мне чертовски не смешно сейчас. — Я понимаю. — Я даже не знаю, что с моими друзьями. Юнги, как хоть немного знающего в медицине, отправили менять повязки, Хосок пошёл на фронт. В другую часть. Мне много от жизни не надо. Но я очень надеюсь, что однажды увижу их снова. Это ещё одна причина, по которой мы должны вернуться домой, в Париж, — мог ли он временное пристанище в виде приюта называть домом? Сейчас это было неважно. — Это место… — Я уверен, с ними всё в порядке, — Чонгуку пришлось взять Кима за плечи и посмотреть тому в глаза с такой верой, которой не может похвастаться папа Римский. Он должен, обязан просто вселить в него надежду. Иначе у них нет шансов. — Это ужасно. Я понимаю. Но посмотри на логичную и, как ни странно, хорошую сторону. Вон там. Следы, которые оставила свинья. — Он показал на снег и полоску следов, ведущую к какому-то дому. — Там точно есть припасы. Мы сможем напоить и накормить Брайана. И сами перекусить. Солдаты не заметили свинью. Вдруг и хлеб недоглядели? — Думаю, ты прав, — Тэхён улыбнулся. Ему так захотелось обнять Чонгука. Так сильно… Они направились по следам. Свинья прошла довольно длинный путь. Её отметины становились то красными, то чёрными. Петляя и рискуя сбиться, они всё же увидели дом, стоящий немного в стороне от основной деревни. Все окна и двери заколочены. Возможно, это бывший сарай, склад. Рядом виднелось стойло. Впрочем, они были практически у каждого дома. Следы свиньи начинались оттуда. Рядом колодец. Если не получится найти еды, то хотя бы не придется снова жевать снег. Слегка подозрительно, что немцы не заметили этот дом. Он был больше других. Уже подходя к дому, они оба услышали треск. Недолго думая, оба упали в снег и прижались к земле. Даже Брайан, напуганный звуком и поведением его новых хозяев, опустил уши и голову. Но спустя пять минут их гробового молчания никто не выстрелил им в спину или в лицо. Однако спустя ещё три минуты треск повторился. Парни переглянулись. Теперь им было не страшно, а интересна природа звука. Первым решившимся был конь. Он, уставший стоять под открытым небом, пошёл в сторону стойла. Чонгук, который удерживал поводья, поехал по снегу. Он хотел перекатиться, чтобы перестать собирать лицом сугробы, но Брайан был непоколебим. В итоге ему всё же пришлось отпустить животное на свой страх и риск, когда впереди показался забор. Сзади к противному треску из дома добавился гогот Тэхёна. Если в деревне и остались немцы, то сейчас он их рассекретил. — Ну и иди куда хочешь! Посмотрим, как ты достанешь сено из мешка, упёртый баран, — Чонгук встал и принялся отряхиваться. Он посмотрел на Кима, который никак не мог успокоить свою истерику. — А ты чего смеёшься?! А, и чёрт с вами… — Чон хотел послать, да только смеющийся парень был так прекрасен, что злость растворилась. — Ой, да прекрати. Это было смешно, — Ким встал и, попутно отряхиваясь, подошёл ближе. — Думаю, он никуда от нас не денется. — Разве что обратно в ад, — Чонгук фыркнул. Конечно же, в стойле был незавязанный жухловатый мешок с сеном. Тэхён хмыкнул. Не обращая на них внимания, Брайан ел, иногда помогая себе копытом вытрясти новую порцию. — В любом случае, воды из колодца он не наберёт. Надеюсь… — Что это был за звук? — Давай посмотрим. Чонгук сделал уверенный шаг и взял лом, который валялся около двери. У него не было шансов вскрыть доски. А вот окно, которое заколочено всего двумя, вполне возможно. Тэхён наблюдал, как точными, размашистыми ударами Чон убирал старое дерево. С виду парень был худым и хилым, но то, с какой лёгкостью он преодолевает препятствие… И речь не только о досках. Ни капли не сомневаясь, что скрываться больше нет смысла, Чонгук полностью разбил стекло, убирая ломом осколки. Аккуратно закинул ногу на подоконник и через мгновение исчез в темноте. Его не было всего полминуты, однако Тэхён успел уже придумать парочку ужасных сценариев. Прежде чем Ким начал спасательную операцию, голова Чонгука появилась в окне. Он улыбался, и Тэхёну потребовалась лишняя секунды, чтобы прийти в себя. — Это старое радио. В доме никого нет. Вроде нетронутый. Надо посмотреть в погребе. Тут может быть что-то большее, чем кусок хлеба. Давай же, Тэхён, иди сюда. Отмерев, тот подошёл к окну, но старая шинель не позволяла забраться так грациозно, как хотелось. Чонгук же смотрит. Тогда Чон протянул свои ладони. Неужели они всегда были такими горячими? На улице же мороз… — Осторожно. На самом деле, услышав пару слов про еду, Тэхён влетел в окно, практически не пользуясь чужой помощью. Есть хотелось нестерпимо. В доме было пыльно, неуютно и темно, но такие мелочи не могли расстроить голодных солдат. Бывших солдат. Они прошли на кухню, щурясь от недостатка света. Один большой стол, несколько шкафчиков, печь и пару коробок. На самом краю, около заколоченного окна, стояло небольшое радио, покрытое грязью. Красная лампочка тускло горела, оповещая о скорой кончине. Чонгук выставил на стол хлеб, сало, пару головок лука и соль, собираясь расплакаться от радости. Он заметил, как Тэхён смотрит мимо их будущего пиршества. Какие мысли могли перебить голод и жажду? Сам Чонгук уже терялся от нужды закинуть в желудок что-то большее, чем замерший старый хлеб Ивона. — Тэхён, давай есть! У нас не так много времени. Нам ещё нужно напоить Брайана, собрать припасы и покинуть деревню, — Чон начал жевать огромный кусок сала и говорить с набитым ртом: — Тэхён? — Ему тоже осталось немного, — парень указал на радиоприёмник. — Чонгук, бросай сало. Мы должны попытаться узнать, как дела в стране. В Париже. Вдруг нам повезёт настроиться на одну из волн. Это наш единственный шанс разузнать обстановку, и он скоро отправится на свалку. Бросай сало. — Чёрт, — запихнув в рот ещё один кусок, он подошёл к шумящему радио. Пару тумблеров и кнопок. Не очень сложно для человека, который в первый раз общается с подобной техникой. — Давай попытаемся, — он повертел колёсико, и звук резко стал намного громче. Парни отвернули головы в стороны. — Это звук. Так, а где менять частоту… — Он нажал на кнопку и подвигал колёсико. Треск усилился, начиная обретать форму слов. Парни переглянулись.***
В этот день, двадцать четвертого декабря, Париж как никогда до этого был укутан снегом. Горожане не ожидали подобного буйства от природы. Ещё неделю назад шли дожди, никто не надевал ничего теплее плаща. И вот, спустя пару дней, небо будто задержало дыхание и по итогу прорвалось снегопадом. Приближающееся Рождество с каждым часом становилось всё волшебнее, вселяя чувство праздника. Все церкви были переполнены, каждый стремился украсить свой дом елями, у многих в гостиных горели свечи, во дворах стояли снеговики, дорожки усеянные ангелами. Хотел ты или нет, но дух рождества всё равно затягивал в свой вихрь, не давая времени опомниться. Уже завтра весь мир будет сидеть по домам, за праздничным столом. У кого-то он будет богаче, у кого-то беднее. Одни нальют в бокалы выдержанное вино, другие поделят по кружкам отвратительное пойло. В этот день такие вещи казались незначительными. Завтра каждый бедняк будет прятать в себе чувство зависти, а богач — свою гордыню. Двадцать пятое декабря — единственный в году выходной для семи смертных грехов. А потом всё по кругу. И несмотря на понимание приближающегося праздника, крупные хлопья снега на вечерних улицах, свечах, рождественских песнях на каждом углу, был человек, который так глубоко зарылся в свой шарф, что тот стал ему защитной раковиной. Сегодня этому человеку не хотелось веселиться во дворе приюта с остальными ребятами, прятаться от воспитателей с дешёвым вином в бутылке на двенадцать человек. Возможно, завтра всё изменится, но сейчас ему хотелось лишь побыстрее вернуться в тёплое помещение. Он пропустил ужин и мог только надеяться на жалкие остатки. Этот год выдался тяжёлым, и детдом еле сводил концы с концами. Государственная поддержка стала меньше, и теперь даже то немногое, чему могли порадоваться дети, исчезло. Однако сам приют и научил их принимать подобные лишения с гордостью и терпением, не расстраиваться и не лить слёзы. Дети могли найти счастье в мелочах, концентрироваться на хорошем в их жизни, даже если это скорее самообман, чем правда. Именно по этой причине Тэхён пребывал в меланхолии. И ни один перезвон колокольчиков не мог замедлить его быстрый шаг и привлечь внимание. Под рождество появлялось больше работы, поэтому даже их, детей из приюта, могли нанять и дать возможность получить несколько франков. Всегда существовала вероятность быть обманутым. В первый раз это неприятно, больно, а когда это случается в десятый, ты уже плюешь в лицо нанимателю и бежишь сломя голову за первый поворот. С возрастом Тэхён научился понимать, кто заплатит, а кто заставит горбатиться до сорванной спины и кровавого пота за спасибо или еду. Но эти деньги были нужны. Даже заработанные десять франков это подвиг. Понятное дело, приют не выделял воспитанникам средств для подарки друзьям. Эти самые друзья зачастую ближе родных братьев, с кем ты делишь последний кусок чёрствого припрятанного хлеба и вместе получаешь розги за неудачные шутки. Поэтому хочешь не хочешь, а порадовать их в этот праздник нужно. Тэхён был уверен, Юнги и Хосок в лепешку разобьются, но соберут ему на подарок. По этой причине Тэхён слегка нервничал, возвращаясь в приют. Он любил сладости, как и любой пятнадцатилетний парень, и, возможно, дома его вырвет всеми съеденными конфетами, но Ким предпочёл бы получить больше денег. Складывая конфеты по коробкам, он заработал всего девять франков. Ему необходимо больше удачи. Тэхён слишком поздно заметил объявление о работе и потратил много времени на подметание дворов старым богачам. Это научило парня одной простой истине: богатство идёт из жадности. Зато он удостоился возможности запустить лопату в окно и не быть пойманным спущенными собаками, а такое случалось нечасто: у Кима в коллекции как минимум три заштопанных от злобных псин дырки и один шрам на лодыжке. Единственное, на что надеялся парень, — это что ему хватит денег хоть на какую-то мелочь. Становилось не по себе от осознания того факта, что парни будут рады даже булыжнику с заднего двора детского дома. Лицо скривилось, а ладони сжались в кулаки. В такое время всегда оставался один способ неплохо подзаработать. Церковь. Ким мог пойти играть на органе в небольшой храм неподалёку или петь за пожертвования, но такой путь не для него. Он не хотел акцентировать внимание на том, что он сирота без крова и рода. Ему не нужна чужая жалость. Парень в состоянии справиться своими силами и умениями, а не продавать талант за гроши на улице. Смотреть в лица, наполненные искренним или не очень сочувствием, было отвратительно. Но самое болезненное — это смотреть, как мамы тыкают в них пальцем и грозят детям, что если те не будут послушными — окажутся на их месте. Понимают ли эти женщины, что их воспитательные меры всаживают по кинжалу в сердце каждого брошенного ребенка? Сможет ли хоть кто-то из них расстаться со своим чадом по собственной воле? Кого они хотят напугать? Себя? Тэхён сжал зубы и посильнее засунул нос в шарф. Он неосознанно потянулся к кулону на шее, пытаясь успокоиться. Почему так больно? Он готов насмерть стоять на своём. Он не будет петь из-за жалости к сиротским детям. Хосок, у которого нет ни слуха, ни голоса, не стесняясь горланил песни и улыбался каждому, кто кинет монетку. Сколько же ссор было на этой почве. Юнги иногда приходилось вставать между ними и предупреждать драку. И самое паршивое, Тэхён понимал: Чон в курсе его мыслей и вряд ли был против. Вообще, он был самым беспринципным в их команде. Юнги с четырнадцати лет стоял на своём и искал работу только в больнице. И, по обыкновению, он работал далеко от неё, сжигая или закапывая трупы, подметал двор, стирал вещи стариков и детей. Кому он нужен в настоящей больнице? Но парень всё гнул своё, ни на миллиметр не сдавая позиции. Тэхёна не тянуло начищать музыкантам ботинки. Он решил работать над собой и своими пальцами, а уж потом биться в консерваторию. И не обязательно парижскую. И откуда у них, сиротских детей, такие высокие мечты? Не больно ли будет потом падать? Выживут ли? И самое парадоксальное, что посмотреть ни на кого, кроме своей воспитательницы и её учеников, нет возможности. Ким был честен сам с собой. Он перерос уроки музыки в приюте и слегка задирал нос. Ему необходимо увидеть настоящих мастеров своего дела, услышать звук, чище и девственней, чем тот, что льётся из залатанного пианино в детском доме. Прочувствовать каждую ноту, эмоцию, схватить и запечатлеть в своей памяти. Знать, к какой звезде тянуться. А вдруг он недостаточно хорош для поступления в консерваторию? Что, если его навыки далеки от уровня поступления? Есть ли вероятность прийти и быть осмеянным и оплёванным комиссией? Как громко они будут смеяться над его жалкими попытками поразить их? Тыкать пальцами, прикрываться листами и улыбаться. Перешёптываться о месте, откуда Тэхён пришёл. И с наигранным сожалением откажут, без раздумий. И он уйдёт туда, откуда пришёл. В забвение. Тэхён шёл по обледеневшей, занесённой снегом улице. До приюта оставалось минут пятнадцать размеренного шага, но Ким продрог до костей. Единственное, что отвлекало, — это фонари над головой. Они чертили дорогу до дома, мешая тьму и свет. В голове не осталось ни одной мысли. По какой-то причине людей было совсем немного. Может, уже от усталости, но ему померещился звон колокольчиков и чьё-то пение. Ужасное пение. Только глухой может пожертвовать певцу. А при лучшем исходе — кинуть туда десятку и попросить заткнуться, желательно — до конца жизни. Тэхён подвигал пальцами в кармане, позванивая монетками. Ему ещё нужно зайти в магазин перед детдомом. Тот самый, в котором нищие цены для нищих людей. Всё до омерзения просто и понятно. Тэхён и не заметил, как начал погружаться в апатичные мысли, отчего даже перебирать ногами стало тяжело. Он споткнулся и упал, часть мелочи посыпалась вдоль тротуара. — Ненавижу. Чёрт, как меня всё достало. Может, от усталости, а может, из-за трясины тёмных мыслей Тэхён дольше приходил в себя. Он пытался собрать все мысли в кучу. Почему ему не может повезти хоть раз? Отчего ему вечно приходится сгребать мелочь по вымощенным дорожкам? Залазить пальцами между камнями, резаться. Что ему нужно для жизни? Для счастья? Каких-то двадцать франков. О! Что он мог сделать на эти двадцать франков. Друзья получили бы отличные подарки, а он купил бы билет на праздничное выступление в консерватории. Вместо этого он вынужден ползать и унижаться перед самим собой. Он упал под фонарём, неужели его удачи достаточно лишь на это? И даже его яркий свет не помог возместить ущерб неуклюжести Тэхёна. Он считал мелочь в своих обмёрзших руках три раза. Восемь франков. Парень прищурил глаза и вскопал снег ещё раз. Безрезультатно. Он скорее замёрзнет насмерть, чем найдёт пропажу. К тому же он рискует заболеть, а потом ещё и придётся испытывать на себе новые настойки Юнги… — Ну и лежи здесь. Никому не нужный, бесполезный франк! Надеюсь, машины скатают тебя до неузнаваемости. В бездну тебе и дорога! Чёрт, мой франк… — Тэхён начал подниматься и отряхиваться от снега. Было до слёз обидно. В его зимней куртке появилась новая дырка, добавляя дел на этот «волшебный» вечер. Выпрямившись, он посмотрел вверх. Как и ожидалось, ни одной звёздочки на небе разглядеть невозможно. Даже при чистом небе. Ужасно захотелось весны, лета, чтобы отправиться в деревню. Холодный и одинокий Париж быстро надоедал. Там, в деревне, где бы ты ни поднял голову, россыпь неаккуратного художника белой краской растекалась по бесконечному ночному небу. Здесь же тьма. И вместо солнца — уличный фонарь. Снег, белый и пушистый, медленно падал ему на лицо. Тэхён не отрываясь смотрел на его причудливые покачивания в искусственном свете. Он вдруг почувствовал, как к его плечу кто-то прикоснулся. Парень вздрогнул и обернулся одним рывком. Показалось. Никого, кроме Тэхёна. Он часто заморгал, осознавая, что, вероятно, это снег упал ему на плечо. Но Ким не успел поворчать над упущенным моментом созерцания прекрасного, как его взгляд застыл. Он так и замер, не обращая внимания даже на упавший в снег шарф. На стене, прямо в центре света фонаря, висел плакат. Девушка в красном платье лежала на белом рояле, пока мужчина в чёрном фраке самозабвенно играл. Они зависли, словно в воздухе, на жёлтом фоне. Именно так выглядело приглашение на отчётный концерт в консерваторию. Всего пятнадцать франков — и место на галёрке твоё. Тэхён не переживал за это. Во-первых, ему в любом случае туда не попасть, а во-вторых, звук в концертном зале был доступен в каждом уголке. Там играли и первокурсники, и выпускники, учителя открывали представление. Тэхён подошёл вплотную и положил руку на бумагу. Это был его единственный способ прикоснуться к прекрасному. Снег продолжал падать, и мысли наконец-то тронулись с места. Ему казалось, будто каждая снежинка при падении отдаётся своей нотой, звук выстраивается в стан. Он уткнулся головой в изображение и почувствовал, как слеза упала в снег под ногами, добавляя грусти рождественскому произведению внутри. Никто не должен видеть его слабости. Только если безымянные артисты с плаката. Совесть официально замёрзла и вместе с потерянным франком канула в Лету. Люди, которые имеют такие непосильные для одного сироты деньги, просто сходят на концерт. Тэхён начал аккуратно поддевать плакат, стараясь не повредить. Парень то и дело оглядывался: не идёт ли кто из прохожих. Внутренний голос шептал ему бросить глупое занятие и пойти домой, в тепло. Однако его упёртость не могла позволить уйти с пустыми руками. Судьба забрала у него жалкий франк, значит, он отберёт у неё плакат. Спустя несколько минут дешёвый клей из-за мороза поддался и лист отцепился. Ещё раз обернувшись, он понял: никто за ним и не следил. Кому он вообще был нужен? И этот плакат, и Тэхён. Парень с нежностью свернул объявление, спрятал его под свою дырявую куртку. Подобрав шарф с земли и незаметно даже для самого себя улыбаясь, он побежал дальше по улице. Он обязательно прицепит его рядом с кроватью и будет знать, что рано или поздно появится там не в качестве зрителя, а сразу приглашённой звездой. Судьба могла отобрать у сироты всё. Всё, кроме возможности мечтать. — Хоть бы не навернуться. Убегающий Тэхён и не заметил, как ужасное пение где-то рядом прекратилось уже как минут пять. Из-за поворота появилась голова и осмотрела бывшее место преступления. Убедившись, что Ким удрал, парень полностью показался из-за укрытия. Хосок поправил съехавшую шапку. Петь восемь часов на морозе — это тяжёлое занятие. После неудачной попытки быстро заработать денег он вновь вернулся к уличным выступлениям. В этот раз он голосил не один, и их гонорар надо будет разделить на троих. Так или иначе, он заработал достаточно, чтобы купить и Тэхёну, и Юнги по подарку. Последние несколько минут он наблюдал, как его друг, упав в снег, ругался сам с собой. Как Чон ни щурил глаза, рассмотреть, что так взволновало друга, не смог. Любопытство разрывало на части, и теперь, когда тот убежал, он мог утолить его. Сделал всего два шага вперёд и вдруг заметил плакат. В принципе, он предполагал, что могло заинтересовать Тэхёна. Выступление в их консерватории. Хосок подбежал к месту, где стоял друг: — Ясно, Тэтэ, воруешь плакаты, — Чон улыбнулся, ощущая, как его толкают в плечо. — Ты чего стоишь посреди улицы и в стену пялишься, совсем чердак стало продувать? — Чон и не заметил, как Юнги подкрался со спины. — Да вот смотрю на место, где раньше был плакат. Тэхён его своровал. Ежегодный концерт в консерватории. Он уже какой год мечтает об этом. Стоило лишь раз попеть на улице, и его бы туда забрали выступать. Вот, гордыня-то, — Хосок пожал плечами. — Концерт-то недешёвый. Целых пятнадцать франков. — Ну, может с моими будет достаточно. — Юнги вытащил правую руку в перчатке с отрезанными пальцами. Хосок отдал ему свои. После недолгого подсчёта Юнги разочарованно вздохнул: — Не хватает. Даже при условии того, что мы останемся ни с чем. Не хватает чёртового… — Франк! — взвизгнул Чон. — Да, именно его и не хватает… Откуда ты?.. — Юнги смотрел, как Хосок нырнул в снег. — Нет же, франк! Вот! — Хосок достал монетку и показал другу. — Ну что, теперь хватает? — Да… Но как же наши подарки друг другу? — Юнги поправил очки. — Мне плевать на них, Юнги. Ты бы видел Тэхёна. Если тебе не жалко, пойдём, купим этот чёртов билет, пока кассы не закрылись и они не кончились. — Юнги широко улыбнулся другу. Хосок был невероятным и другом, и человеком. — Конечно, мне не жалко. Они рванули вперёд, стараясь ступать по следам своего третьего друга.***
Зимнее тусклое солнце нагло пробивалось сквозь серые тучи. Тэхён уже привык спать положив голову под подушку. Его двухъярусная кровать располагалась прямо напротив окна в пол, и нижняя полка не оставляла шансов на нормальный сон здорового человека до полудня. Тут хочешь не хочешь, а станешь жаворонком. Обычно их будили в восемь утра и подгоняли собираться к занятиям. Не редкость, когда Ким выходил с незаправленной рубашкой, растрёпанными волосами, забывал надеть носки. Однако это утро было особенным. Сегодня им позволялось спать до последнего и делать что пожелается. Но проклятое солнце имело другие планы, нагло отбирая у Тэхёна его выходной. Он переворачивался с одного бока на другой, накрывался подушкой, одеялом, плотно сжимал веки. Казалось, кто-то просто включил уличный фонарь прямо перед его носом. При этом парень не сдавался и продолжал дремать. Пока в одно мгновение не почувствовал, как его внутренности выдавливаются, словно последняя паста из тюбика. Низ живота пронзила острая боль. — Вставай! Уже полдень! — конечно же, это был Хосок. Кто ещё мог прыгнуть на него сверху в Рождество и орать как умалишённый на весь приют? Никто не обращал на них внимания. Тэхён захотел сбросить его ногами, но на них сидел Юнги. Ким сокрушённо выдохнул и снова спрятался под подушку. Он тут же почувствовал, как её пытаются отнять. — Тэхён! Ты проспишь всё Рождество! Давай! Ты опоздаешь! — Куда? В морг? Вы отдавите мне последние кишки! Слезай с меня! Откуда в тебе столько? Ты же худой, как осинка зимой. Хосок. Дай мне поспать и получить свои подарочные носки через пару часов. Богом прошу, — подушку благополучно отобрали, и он пытался натянуть одеяло на голову. Солнце выжигало глаза. — Ваши носки на тумбочке. С Рождеством. Я вас так люблю. Ну, вы знаете, пока. — Он снова начал проваливаться в дремоту. — Тэхён? — Ну что, Юнги? — Тэхён, открой глаза, пожалуйста. Борясь с дремотой на кулаках, до сбитых костяшек, Тэхён начал открывать глаза. Первое, что буквально ударило в глаза, — это улыбки друзей. Они смотрели на него с особым трепетом, задержав дыхание. Это немного настораживало. Друзья были чересчур подозрительными. Чон протянул руки вперёд, скрывая что-то в ладошках, а потом усмехнулся и раскрыл их. Маленький клочок бумаги, перевязанный красной ленточкой, был ничем иным… как билетом на рождественский концерт в Парижскую консерваторию! Тэхён открыл рот, не в силах сопротивляться своему удивлению. Дремота полетела в нокаут, сон как рукой сняло. Он протянул ладонь вперёд. Аккуратно, будто боясь, что отнимут. А вдруг это всё сон? Через пару мгновений друзья осторожно разбудят его и позовут завтракать. И мираж растворится вместе с широченными улыбками парней. Однако отбитые бока, гудящая от пересыпа голова и запотевшие ноги кричали о самой что ни на есть реальности. Тэхён заплакал. Он и не собирался сдерживаться. Слёзы бесконтрольно побежали по щекам, падая на одеяло. Он прикрыл рот рукой и подтянул билет ближе к себе, стараясь рассмотреть место, время и вообще понять, как он выглядит. Ничего необычного. Тот самый билет за пятнадцать франков. Практически в самых задних рядах. Но кому какая разница? Возможно ли умереть от сердечного приступа в пятнадцать лет? Сегодня вечером он и узнает. Ким принялся вытирать слёзы, когда грудь резко пронзила боль от осознания бесполезности собственных подарков друзьям. Они делали так почти каждый год. Сиротская судьба ограничивала воображение. Откуда у него деньги на хороший справочник для Юнги? Или на кожаный мяч Хоби? — Простите! Умоляю! У меня для вас только эти дурацкие носки. Та жирная сволочь не заплатила мне за дворы. Я весь день вчера складывал конфеты. Мне дали какие-то гроши. Я и подумать не мог о чём-то таком! Как же… Мне так стыдно! Чёрт, ребята, — Хосок улыбнулся, а Юнги снисходительно закатил глаза. — Ты видел его носки, Тэхён? Их надо было выбросить на помойку пару месяцев назад. Так что кто как, а Хосок совсем не против новых носков, — Юнги показал на друга. Чон в подтверждение протянул Киму ногу. Пятка носка была с верхней стороны. И сверху зияла дыра. Такое зашивать было уже бесполезно. — Мы так рады, что смогли собрать на билет! Ты заслуживаешь каждого франка, потраченного на него. Он будет в восемь часов, поэтому тебе необходимо собраться. — Тэтэ, ничего страшного, что он так далеко? Всё нормально? У сцены цены космические. Стоят ли они того? Наш приют мог питаться на них два дня, не меньше… — Хосок потёр подбородок. Тэхён расправил свои руки, ещё не в силах встать. Парни тут же кинулись к нему, обнимая. Был ли он вообще так счастлив когда-либо? — Не говори глупостей, Хо. Кому нужны эти места у сцены? Глухим? Ты считаешь меня глухим? Музыки будет достаточно и на галёрке, — они отодвинулись от него в сторону. Тэхён кинул неуверенный взгляд на прикроватную тумбочку, которую они делили с соседом. Сверху лежал украденный вчера плакат, потрёпанная книжка с нотами и маленький кусочек бумажки. Именно этот клочок привлёк их внимание. Он всегда появлялся, когда Тэхён впадал в апатию. — Простите меня, пожалуйста. Простите! Вот, — Ким достал из тумбочки припрятанные носки и протянул друзьям. — С Рождеством! — Всё, давай закругляться с самобичеванием. Разве нам и так мало? — Юнги взял свои носки с клевером и улыбнулся. Хосок тут же поменял изорванную в пух и прах пару на чёрные с оленем. Взгляд Тэхёна вновь вернулся к тумбочке. Друзья заметили этот жест. — Ладно, ты пока приходи в себя. Иди умываться, а мы пока сходим за остатками завтрака. Если Хосок не стащил последний кусок хлеба. — На месте всё. — Пошли. Тэхён и не заметил, как друзья, тихо перешёптываясь, вышли из комнаты. Обычно в эти минуты никто не мог потревожить его покой. Он так сильно уходил в себя, что обвались потолок в комнате, Тэхён будет погребён под камнями и не заметит этого. А слова, тяжелее бывших стен приюта, будут смехотворны по сравнению с его мыслями. Само небо легче и пары фраз сироты в четырёх стенах. Вчера, срывая и воруя этот плакат, Тэхён мучился угрызениями совести. И так всегда. Жизнь научила его делиться, не жадничать, не отбирать чужое. Но этот билет — не только шанс увидеть мастеров своего дела, но и ключ от тюрьмы в его голове. Он ещё не сдался. У него всё ещё есть шанс. Он протянул руку и наощупь нашёл маленькую бумажку. У него осталось не очень много вещей от родителей. Кулон, что висит на его шее, и прикреплённая бирка из роддома. Он посмотрел на ткань. Тэхён старался не часто к ней притрагиваться, потому что уже некоторые буквы стёрлись. Когда он попал в приют, воспитательницы смогли нормально разобрать только его имя. Фамилию они придумали из трёх букв. Но даже так, парень вчитывался в них и знал, они не ошиблись. Он — Ким Тэхён. И этот билет, который подарили ему парни, возможно, приведёт к родителям. Маленький кирпичик его дороги аккуратно занял своё место. Тэхён улыбнулся и посмотрел на билет. Он бережно прижал все свои дорогие вещи к груди и ещё шире растянул губы от счастья. Теперь яркое рождественское солнце было не феноменом, а предзнаменованием счастливого будущего. В таком странном месте, как приют, Тэхён пережил многое. Нашёл настоящих друзей, врагов. Бесчисленное количество раз они дрались, ругались, спорили. Тут он понемногу осознавал своё влечение к юношам, засматривался на других. Сколько раз за их шалости их гоняли розгами и заставляли дополнительно учиться. Как до ночи, после конца музыкального класса, он мучил пианино, что Юнги с Хосоком приходилось оттаскивать его от инструмента. Они умудрялись припасти ему ужин, обед или пропущенный завтрак. В этих стенах многие научились смирению, любви, уважению друг к другу. С натяжкой можно назвать приют домом. Но для Тэхёна это место стало особенным. В конце концов, оно вырастило его. Ему не надо слоняться по улице, убегать от полиции и искать кусок хлеба. Больно не иметь собственного крова, комнаты, родителей, но Ким был, так или иначе, благодарен судьбе. Как минимум за то, что она познакомила его с Чон Хосоком и Мин Юнги. Тэхён улыбнулся и окинул взглядом обшарпанные родные стены. Тепло разлилось в груди. Он быстро сложил бирку и затолкал в кулон, чтобы не потерять, а затем встал и босиком побежал в ванную, не забыв про билет. Выбегая за дверь, Тэхён оглянулся на пустую комнату. Было пусто. Но не одиноко. И куда все подевались?