Дом на перекрестке

Я не глупый. Во многом бываю импульсивным, не рациональным или даже необразованным - чего вообще можно ждать, если я с четырнадцати лет в школу не возвращался - но я не глупый. И я отлично понимаю, в чем проблема, когда спустя всего неделю вспоминаю уже в первую очередь не об изнасиловании, а о таблетке. Странно и неожиданно, что обычный обезбол умеет делать с мозгом такое сальто мортале, какое случилось со мной, но это легко объяснимо: Его влияние искажает все. Любую болезнь, любое лекарство, любую эмоцию, любой характер. Выворачивает, создавая нечто похожее, но неверное, неправильное, заставляющее сжаться в страхе незнания: принесет ли тебе следующая таблетка снотворного шансы наконец провалиться в эйфорию сна без кошмаров или заставит пройти, протащит волоком через каждый круг ада. И ведь все равно каждый из нас рискует раз за разом: есть же этот эфирный шанс на то, что однажды станет лучше. И так ведь во всем... Ничему и никто, блять, не учится. Я - в особенности. Знаю, что все, что попалось в прошлом шоколадном яйце с сюрпризом - бед-трип и ебля в жопу, но может быть сегодня, может быть в этот раз, в эту секунду настанет время для чуда?.. Я не из первого поколения, я еще не разучился верить в чудеса. Знаю, что это наебка - и все равно верю. Потому что наивный идиот. Да и не любит меня никто, кроме Джека. Прокрастинирую уборку в своей комнате - там уже серьезно воняет даже для меня - тем, что на кухне расщедряюсь и готовлю не одну порцию риса (неудобной, неприятной крупы, постоянно прикипающей к стенкам любой тары) с консервированными овощами, а целую кастрюлю, потому что увидел, что в холодильнике опять пусто. Чувствую себя хорошо от того, какой молодчина, что помогаю сирым и убогим, но это не совсем хорошо помогает не думать. Только Джек меня любит, и от этих мыслей не сбежать. Я никому, кроме него, не нужен, потому что недочеловек, которого невозможно переносить - цитата, кстати. Без него не с кем хотя бы поговорить, не к кому ткнуться в подмышку, чтобы обняли. Теперь ясно, что дозволение мне такой хуйни было не просто так, но я ведь привык. Привязался. Размяк. Руки чуть онемевшие и холодные, как всегда, но оставляю рис и закуриваю, пялясь в стену. Дым ест глаза, хоть и слабый, и в который раз понимаю: если бы не Влияние, давно был бы слеп, в тот самый миг, когда попытался прижечь свои веки. До сих пор помню, это было похоже на ночной кошмар и лихорадку: дрожащие руки, ощущение невыразимого, всепоглощающего счастья-анальгетика и сводящаяс ума нестерпимая боль. Пробовал ли ты, читатель, хоть раз потушить сигарету о свою кожу? А на лице? А на глазах, где ее слой полупрозрачный и тонкий, как бумага для выпекания? Ты смотри - выпек бумагу для выпекания, и ничего не вышло, ха-ха. Ха-ха. Первое пошло просто, единым движением раскаленной железки, как один единственный удар прямо в печень, потому что я еще ничего не понял и думал, что станет легче. Не стало, и второе веко - тридцать ножевых, ни одного смертельного, умер в агонии. Никогда не сжигай свои веки, читатель. Пахнет паленым мясом и волосом, и не можешь проморгать воду в своих глазах, потому что мышцы век свело. Больно - отсюда и до края вселенной. И Он знает, и каждый раз напоминает, что может и так. За случайные промахи толкает с обрыва в бесконечный океан непрекращабщейся агонии. Девять кругов ада за шкирку. Так вот, блять. Я - закуриваю, нельзя терять мысль. И руки дрожат - а ведь и забыть успел. Я думал о Джеке и таблетках, о том, что нельзя привязываться, особенно к тем, кто из первого поколения - значит, уже сбился со счета, пытаясь понять, сколько лет служит. Сотню? Тысячу? Если считать по дням, то я здесь почти три тысячи суток: две тысячи восемьсот с чем-то. Почти восемь лет, у меня стена исчеркана карандашом-календарем. И уже подвержен Влиянию сильно, уже понимаю сам, что полусумасшедший и иногда служу Ему сосудом для чего-то, о чем потом не помню. Что уж говорить о тех, кто давно - реально давно, десятки лет уже - одной ногой в бездне, в пустоте, где нет места ничему, кроме зла и боли. Нельзя привязываться к тем, кто из первого поколения, потому что, по словам Джека, им осталось мало: когда они сами были третьим поколением, первое тех лет было уже мертво целиком, а еще раньше два поколения жили вместе максимум несколько месяцев - старшее потом умирало. Мало того, что с Джеком общаться опасно - так еще и бессмысленно. Сдохнет скоро ведь. Но ведь хороший? Да нет... Но заботится единственный, обнимает и защищает, когда бьют. Вообще, я сам это называю драками, но ведь не дурак: это все скорее напоминает побои с жалкими попытками сопротивления с моей стороны. Джек - спасает и промывает раны. И насилует потом. Мы с ним после того дня так и не говорили, и мне правда очень одиноко - будет неправильным не признаться хотя бы самому себе. Не знаю, любит ли он меня, не плевать ли ему - но ведь точно заботится. И теперь заботиться стало некому. И любить. И, может быть, если все обговорить, мы сумеем сойтись на чем-нибудь, заключитб сделку... Сука! Бросаюсь к плите: кастрюря с рисом пахнет паленым. Поев, ищу Джека долго, и нахожу не там, где ожидал: на крыше Дома, прямо под солнцем. Сразу ясно, что что-то не так, и когда подхожу сзади, касаюсь мерно, тяжело поднимающегося и опускающегося от дыхания плеча, убеждаюсь: по обернувшемуся на меня обнаженному лицу трупа текут крупные капли раскаленной смолы. Все мышцы на нем напряжены, остатки бровей сходятся над переносицей, а губы изогнуты в испуганном и раздраженном оскале. Отшатываюсь, мгновенно хватаясь за нож и готовясь бежать, но почему-то Джек не нападает. Только уголки приоткрытого рта ползут ниже, и слезы капают почти что настоящими рыданиями. -Джефф... Ты чувствуешь, что что-то не так, да ведь?... Не впорядке... Он почти воет, почти плачет, как большая кошка - тот лев с занозой в лапе, спасенный каким-то святым, прями сейчас скулит в мое лицо. Страшно, жутко видеть его таким: сходящим с ума. Это понятно почему-то сразу, как по щелчку пальцев: ебнулся. Начал пить, выебал человека, плачет, сидит на солнце... Ебу дал за годы, проведенные здесь, нет сомнений. И все равно ведь, несмотря на дрожащие руки и точное знание остроты желтых зубов и черных полузвериных когтей, подхожу ближе и тащу за раскаленную почти до боли руку. -Бредишь, долбоеб, вали в подвал остывать. Ну? Он даже поддается, не огрызается на оскорбление, тащится за мной, подвывая от какой-то своей неясной боли. Что-то плохое засело в нем той самой занозой, и никого не осталось, кто захотел бы ее вытащить. Недочеловеки - мы оба. Нет, если верить рассказам, когда-то он и Нат были то ли друзьями, то ли врагами вплоть до ебли, то ли другим подобным, но все ожидаемо кончилось после отжирания ее руки во время месячного перерыва между охотами. Понимаю ее. Понимаю, что, возможно, меня ждет то же. Но вот только сейчас кого-нибудь да отправляют почти каждую неделю, и пока... Пока дотаскиваю его до подвала, уже держа за рукав - жжется - и лелею свои надежды на собственное светлое будующее. Ну, хотя бы не темное. Хотя бы не поглощающее свет... Да блять, ничего я уже не лелею. Пизда мне. В подвале от Джека валит мерзко воняющий промышленностью и свежим асфальтом пар, и в тишине пещеры ясно слышно сипящее дыхание огромного монстра, тяжелое и полное странной, неясной, будто неземной болезненности. Кладу его на кровать и думаю, нахуя так пекусь о своем насильнике. Это ведь было, это правда, как бы я не пытался сбежать от нее, проигнорировать, чтобы не причинять еще больше боли самому себе. Лучше ведь не будет, нечему и не с чего быть лучше... Уже отхожу попить воды к ручейку с рыбкой, но отвлекает сиплый голос, бормочущий что-то на незнакомом языке. Громкие шаги массивного зверя за мной, раскаленный воздух из его не прикрытой маской пасти - тут же отпрыгиваю рывком подальше, через ручей перемахиваю и выставляю навстречу теплу вслепую нож. Джек не в себе. Ему плохо, довел себя до края непонятно зачем, решил податься в ебучие мазохисты - и пожинает плоды своих деяний. Опасный. Пугающий. Не-человек. Недочеловек. Перечеловек? Нож? Какой нож? Первый же взмах - и срало существо на эту зубочистку, оно-то лучше меня знает, куда я попаду, и перехватывает запястье, выворачивает его, заставляя извернуться от боли и упасть на колени, выпустить из руки оружие. Его раскаленное солнцем тело жжется до крика, до слез. Нет-нет-нет-нет-нет- -Нет-нет-нет-нет! Джек! Нет! Выпусти! Больно, блядь объебанная, больно! Я жалею о том, что пришел, что не оставил там, что решил помочь - нашелся, блять, святой. Бью вслепую куда-то в торс и в ноги, попадаю пяткой в колено - и нет реакции, хотя бы мимолетного вздрагивания - только каменно-раскаленная хватка на запятье. -Больно! Почти плачу - довел, пидор. Валит меня на кровать, валится сам, прижимает к себе, и я наконец криком срываю в ебеня голос, когда раскаленная ладонь сжимает горло. В глазах пляшут сине-зеленые круги и звездочки - как мило - скребу когтями по лапе на горле, выскребаю застревающий под ногтями раскаленный асфальт, прожигающий горло-пищевод-желудок-кишки-кишки-кишки-кишки-кишки... Уже не хватает воя, остается только хрип, когда хватают за щеки и сжимают, прожигая шрамы будто насквозь и без усилия открывая мне рот. Язык ошпаривает болью, когда на него ложится палец, из подъязычной железы брызгает, тут же раскаляясь, слюна, тело колотит в агонии - но палец уходит, и с горла снимают руку, кладя ее теперь на покрытый одежой живот. Щупаю обгорелые губы и небо языком и натыкаюсь на с трудом распознанную теперь нечувствительными вкусовыми сосочками таблетку. Так вот зачем- Плата. Как шлюхе. Противно. Скулю, пытаясь вылезти из печки, не жгущей, но слишком душной, паркой, и с угрозой лоб опаляет жаром от приблизившейся к нему ладони. После такого очевидного намека не дергаюсь, только тихо и жалко, по-детски плачу, что-то обещая, о чем-то умоляя и жалея о том, что нет так нужного сейчас Бога. Или Хозяина - как ему там больше нравится. Хорошо, что в этот раз таблетка срабатывает хоть немного похоже на правду, и я проваливаюсь в желанный сон быстро, хоть и не так быстро, как хотелось бы, и меня благословляет на эту ночь - или что за время суток сейчас - Хозяин, потому что дает мне не запомнить снов. Когда просыпаюсь, весь мокрый, как крыса с тонущего корабля, Джек уже едва ли теплее меня, и судя по огоньку сигареты - курит, сверля пустоту вместо потолка своими пустотвами вместо глазных яблок. Романтика, а? Придвигаюсь к нему ближе и прикрываю глаза, прислушиваясь к телу. Все болит, каждый миллиметр обожженной кожи сверлит болью, и наждачкой обтирает каждое движение, но жить можно. Скоро срастусь обратно, нужно подождать совсем немного. Пока что рядом Джек, уже безопаснвй. Теплый. Прижимающий к себе одной рукой - слава всему, не по свежим ожогам. Скулю. -Уебище. Он в ответ молчит задумчиво и тоскливо, уставше по оттенку, как пробежавший марафон одноногий или переживший героиновую ломку наркоман. -Выглядишь так, словно в говно окунули, и пахнешь так же.,- Это мне не мешает уткнутбся в него ошметком носа.,- Говнина.,- Молчу немного.,- Что снилось хоть? Что видел, что случилось? Он еще дольше молчит, и когда уже понимаю, что ответа ждать не стоит, все же слышу смешок. -Ты не видишь в темноте. -А я не говорю, что сейчас.,- Огрызаюсь, потому что не ответить не могу.,- Ты по жизни урод. Не реагирует, только тяжело вздыхает. Теплый... В кармане его худи нащупываю сигареты - он взял их, пока я спал, иначе бы сгорели - и достаю пачку, не стесняясь, и вытягиваю одну. Руки дрожат, но боль притупилась: стала привычнее или просто уже уменьшилась. -Подожжешь жопным пламенем, пли-из?,- Коротко смеюсь. Но и на это не отвечает, только протягивает огонек зажигалки. В свете ее пламени выглядит действительно хуже обычного, будто туманом по лицу наползла темная гниль и белесая плесень. И это уже неплохо так беспокоит. Закуриваю и осторожно глажу чужую щеку. Мягкая беленькая подушечка - это же микро-грибы, да? Наверное. - непривычная наощупь и этим пугает. -Расскажешь, что случилось? Не рассчитываю на ответ, давно смирился с тем, что иду нахуй примерно всегда, просто курю куда-то в потолок или пустоту вместо него. Но сиплый голос, неожиданный до мурашек, нарушает тишину. -Что-то не то происходит, Джеффри. Пахнет чем-то странным. -Что?...,- Наверное, метафора, но все же принюхиваюсь. Пахнет сигаретным дымом, холодом и каменной пылью, как всегда. -Что-то грядет. Солнце обычно пахнет иначе. Воздух отравлен чем-то... -Помрем? -Не фосгеном, не волнуйся. -Ну и похуй тогда. Прижимаюсь к нему всем телом и прикрываю глаза. Он сможет меня защитить. Не замечаю, видимо, как задремал, потому что явно просыпаюсь, и явно от того, что к ягодицам что-то прижимается. Сука. Заебал. Читатель! Ты не представляешь, как иногда злят такие моменты, когда приводишь в холодный подвал с солнцепека своего дружка-сущность, засыпаешь рядом с ним, выслушиваешь шизофреническое нытье - и после этого он пытается тебе вставить. Сука. -Отвали. -Я еще не приваливал. -Заранее, блять, отвали! Локтем ударяю по обнимающей руке, прямо по ладони, пытаюсь попасть пяткой в чужое колено, попадаю куда-то уж точно, потому что слышно раздраженное шипение, и в голове, пока выбираюсь из хватки, простое и емкое нет-нет-нет-нет. Не снова, не на трезвую голову, не сейчас и не здесь - где угодно еще и когда угодно еще, не важно. Я просто не хочу. Я просто не буду. -Да хватит! Стой, сука! Подпрыгиваю вертикально, все же вырвавшись, и бегу к выходу, к лестнице наощупь. Как ссыкло, как девчонка? Конечно. И вода в глазах унизительная, но я просто не хочу. Я не буду. Не хочу, не буду, не хочу... Руки шарят по стене в поисках спасительной стремянки, но ее все никак не находят, под ладонями только ледяной камень. Я не хочу, я знаю, что у меня нет никаких шансов победить в драке, и я не собираюсь затевать это безнадежное дело, если все равно знаю итог. Но шанс, хотя бы иллюзорный, на спасение... Я умоляю всех богов, кого вспоминаю, и даже Его молю о спасении - никогда не отвечающего - потому что больше ничего не остается. -Не трогай меня!,- Ору, почти визжу, зажимаясь в угол и чувствуя, как все ближе ко мне отвратительное тепло. Как оно щетинистыми руками хватает меня будто всего и удерживает одной кистью два моих запястья, и тащит, тащит туда, куда я не хочу. В мозгу то же, что и на языке, скулеж и хныканье, какие-то идиотские просьбы и проклятья, заевшие по кругу, и злость, смешанная со страхом. -Заткнись ты.,- Пощечина увесистая настолько, что на секунду кажется, что челюсть сломана.,- Это же не первый раз. Ломаешься, как баба. Обещаю ему казнь каждым из известных мне способов, жуткую смерть и Его наказания, но уже заранее знаю, что просто порчу воздух пустыми звуками. Хочется разрыдаться. Но когда роняет спиной на матрас, когда сдирает с угрожающим треском - порвет и сам штопать будет, уебок - штаны и вроде как белье, когда дышит часто и горячо где-то в темноте надо мной, я только прижимаюсь к его животу, или ягодицам, или куда могу, и стараюсь забыть о том, что происходит, что я не хотел. Это же Джек, он не навредит мне. Он - самый близкий, единственный близкий. Он ведь мой друг. -Смажь. Пожалуйста.,- Голос у меня почему-то хриплый, не узнаю его сам. В ответ - тишина и ненадолго неподвтжность всего тела надо мной, и смех вслед за этим. -Окей, детка. Я не знаю, что ты давишь на мое очко, ледяное и похожее немного на желе, и не хочу знать. Просто зажмуриваюсь и стараюсь забыть о том, что мне больно и плохо, сделать вид, что все так и должно быть. Такое ощущение, что внутрь меня заталкивают только что высранное мной же говно - ощущение в точности то же, что на унитазе после запора. Слишком много прямо сейчас проходит через мое очко, это много по-странному ребристое и будто, блять, с шипами - царапает по ощущениям точно так. -Ненавижу тебя сдохни-сдохни-сдохни- Ему плевать, всегда было: только осторожно - ого, что за ебучая шедрость - толкается глубже, и чувствуется каждый миллиметр, и во мне его слишкм много и больно. -Расслабь зад. Узкий, как целка. -Пошел нахуй. Снова игнорирует, и когда мне уже кажется, что это никогда не закончится - оно на удивление заканчивается, неожиданно упираясь яйцами в копчик. Смаргиваю слезы, дышу наконец чуть менее часто, чуть не так больно. Джек толкается в меня мелкими движениями, почти не вынимая, и отпускает наконец мои запястья - кладу тут же, сию секунду руки на его плечи, впиваясь ногтями. Больно. Внутри что-то бухнет, я чувствую, как оно у основания члена монстра распирает стенки моей кишки и остается внутри, и толкается снова и снова, глубже и больнее. Скулю и, уже буквально свободный, пытаюсь отползти назад, но припухлость на члене существа держит пробкой, и он сам хватает, прижимаеет к себе, наваливается всем, кажется, весом, втрахивает в матрас уже резко и с силой, вбивает сквозь него в пол, и лопаткам больно, будто лежу на голом камне, но нет ледяного холода: только жар, жар его тела и той пустоты, где однажды, когда-то давно, была душа пустого ныне существа. Хочу умереть. Лежу неподвижно, спокойно, безвольно, с открытыми глазами. Смотрю в стену перед собой, чувствую разбухший узел в кишке. Если пощупать живот, можно найти кончик члена Джека, чуть выпирающий. В голове пусто и мерзко. -Ненавижу тебя. Ты протягиваешь пачку сигарет и зажигалку, я, чуть поколебавшись, закуриваю и кашлюю: неудобно на боку такие глубокие вздохи делать. Кручу в руках зажигалку, включаю и выключаю. Пялюсь на твою руку, обнимающую меня, на черную шерстку в смоле. Зреет злой план, из которого ничего хорошего не выйдет. Подношу к ней пламя. Визг-шипение оглушает, зажигалку мгновенно отдергиваю и прижимаю к себе. Жмурюсь до желтых кругов в глазах от боли в анусе, когда попыткой отодвинуться Джек резко и больно почти-рвет меня узлом. -Сученок.,- Дышит часто от неожиданности, хватает меня за за волосы, наматывает патлы на кулак - до визга больно. Зажигалка - ого, блять, как неожиданно - уже не у меня в руках. Она уже вплотную к моему лицу, зажженная, и не могу пошевелиться, чтобы не коснуться пламени. Жутко, и твой голос на ухо такой же пугающий, как огонь. -Джеффри Алар Вуддс. Я выебал тебя, как шлюху у трассы, я оплодотворил тебя и присвоил. Я могу сейчас сжечь тебе еблет езе раз этой зажигалкой, могу сломать пальцы и вырвать мерзкий язык, зашить твой рот и не позволять распороть, могу связать и оставить здесь гнить. -Он прикончит тебя, балабол.,- Хриплю, сам надеясь на то, что мои слова - не ложь. -Правда?,- Мерзкий ржач режет уши, Джек подносит зажигалку ближе, под самый мой подбородок, я вжимаюсь в его живот, как могу, но все равно слишком мало места, чтобы спрятаться от боли и жжения огня. Взвизгиваю - и тут же пламя гаснет. Не наказание, но угроза.,- Тогда почему Он не спас тебя сегодня или в прошлый раз, почему не наказал меня? -Я не знаю. Но он не простит тебя. -Проверим? Существо наверняка блефует, не станет так рисковать, игра не стоит свеч, но я все равно молчу, прижимаясь к нему. Не могу отстраниться. Мерзко. Не могу сказать ничего наперекор. Мерзко... Мерзко! Сморщиваюсь, скукоживаюсь, пытаясь стать одной единственной бесконечно малой точкой в пространстве и наконец забыть о том, где я и кто я такой. Звякает цепь. Цепь? Цепь. -Цепь? -Цепь. Все резко, мгновенно из покоя в движение: на шее оказывается ледяная удавка, бьюсь почти в агонии и что-то хриплю, царапая живот - или уже спину - сущности, ударяя по его бокам, бедрам, хоть куда-нибудь, тяну в другую сторону цепь на шее, душащую до красного яркого облака в глазах. Что-то щелкает, и все прекращается. Цепь опадает. Джек смеется. А на цепи - замок. Сдохни.