Дом на перекрестке

Тоби вдупляет в пустоту. Ему, кажется, стало легче — хотя бы немного. Он не знает, сколько прошло времени, и знать не хочет: оно здесь суетится, извивается в руках десятиметровым питоном, удушая и не давая пошевелиться. Здесь время проще игнорировать, чем обуздать. Здесь себя, свои мысли, ощущения, чувства, эмоции, сны — проще игнорировать, чем обуздать. Особенно — сны. Сотни раз во сне просыпаться, умирать, просыпаться — снова во сне — умирать, просыпаться… Один раз парень прожил во сне сорок лет, каждую секунду этого времени, обзавелся женой и ребенком — милой девочкой со светлыми косичками, о которой он старается не думать — а в шестьдесят лет сошел с ума и убил их всех, а потом себя. Все еще помнит скучные рабочие будни почему-то на стройке, ссоры с женой, рождение, а потом и восемнадцатилетие дочери… От сна пришлось отходить несколько дней, но интересно — проживает ли он эти жизни по-настоящему в другой реальности, или просто разум пытается сделать все возможное, чтобы не слететь с катушек? Если и пытается, то совершенно безуспешно. Тоби ебнулся. Авторитетно и основательно, фундаментально поехал крышей в этом доме. Он никогда в жизни не чувствовал себя настолько не-человеком. Чем угодно, но не им. Зверем. Чудовищем. Монстром. Хотя бы миниатюрной пустотой, сконцентрированной под одной кожей, но не человеком. И так и попытался объяснить Натали, не злой, но искренне-грубой женщине из первого поколения. Знал, что она посмеется над ним, наверняка, и надеялся, что сможет помочь. Она сутулится, сидя у обогревателя-радиатора и сжимая в руках кружку чая, исходящего паром. Холодает, и приходится даже в доме носить толстовки, свитера и куртки поверх. Все сместились ближе друг к другу, не душевно — боже упаси от подобных ошибок — но телами. Некоторые съехались в одну комнату на двоих, некоторые, не мелочась, на одну на двоих кровать, а Безглазый Джек теперь живет на одном этаже со всеми и намного активнее, чем был летом. У Тоби здесь никого нет, и он переселился на кухню, где вечно есть люди, все щели заткнуты ради комфорта этих самых людей, и помимо обогревателя есть печка-буржуйка, с которой недавно смахнули пыль впервые после лета. И стоит обогреватель, которым парню обзавестись пока не удалось. Он искал, честно рыская по изменяющемуся дому в поисках новообразованных комнат, где тот мог бы оказаться, но повезло только на два одеяла и старый, годов, может быть, семидесятых, но все еще рабочий зимний пуховик — лучшая находка. -Ты смешной., — Натали совсем не улыбается, говоря это, тупо смотрит в пустоту перед собой. Отпивает чай. -Я знаю., — Отрицать бессмысленно и не хочется., — Так что делать? Как ты сама справилась? В ответ ему качают из стороны в сторону головой. Громко тикают часы в глазнице. -Я появилась слишком давно, сейчас все совсем иначе. Тогда Он был… Нервнее, что ли. Не знаю. Я справилась за четыре попытки самоубийства, четыре наказания и семилетний… Или десятилетний, не помню — алкоголизм. Было трудно найти что-то, и еще сложнее выпить, чтобы Он не застукал. Будто в детдоме., — Женщина надрывно, коротко рассмеялась., — Он срывал с меня кожу и пришивал обратно. Однажды вместо моей прилепил на деготь медвежью шкуру и сжигал… — Улыбка кривая, не настоящая., — Сотни, тысячи лет. А я все никак, сука, не сгорала. И продолжила потом пить., — Поворачивается к парню, ведет плечами., — Больше выхода никакого не нашла, что делать. Завязала, когда наше поколение стало старшим и пришлось учить молодых. Поддерживать, блять. Объяснять, что то, как делаю я — неправильно, так нельзя, так не нужно. Опасно, наконец. Потому что за их проебы и мне тоже попадало. В единственном глазу не читается ничего, кроме пустоты равнодушия. -Наставницей, блять, избрал. Представляешь? Тоби не представляет. Не хочет представлять. Натали ведет себя странно, даже те несколько диалогов между ними, имевшие место, подсказывают и намекают о том, что что-то не так, как должно быть. Что-то снова происходит, и он совершенно не понимает, что. -Но… — Решается подать голос снова, уже очевидно не надеясь на ответ., — Что мне делать? Равнодушие в чужих глазах сменяется гневом за секунду, рявканье заставляет вжать голову в плечи: -Я-то, блять, откуда знаю! , — Женщина ударяет чашку дном о пол, вскакивает, парень поднимается как можно скорее, сразу вслед за ней., — Я, сука, похожа на того, кто знает? Да, блять?! Ответь! Тоби пятится к стенке, щелчком кнопки освобождает топор из петли на поясе. У Нат в руке нож, а за плечами — десятилетия опыта, но она едва стоит на ногах от чего-то, покачивается из стороны в сторону и вся дрожит. -Н-нет? , — Он не знает, что ответить., — Не… Выглядишь… Ш! , — Тик поспевает в неподходящий момент, и парень мяукает, выкручивая голову. Этого будто и не замечают. -Ах значит так, блять? , — В два быстрых шага она от него на расстоянии топора, упирающегося в тощую грудную клетку., — Сука, я здесь сколько лет?! И какого черта ты думаешь… — Женщину от злости передергивает., — Что я могу не знать, что делать? А, блять?! -Не подходи., — Руки трясутся., — Отойдешь, и мы поговорим., — Голос дрожит., — Ладно? -Ты, маленький су- Замах ножа с топором одновременно. Только топор — длиннее самую малость, ровно достаточно для того, чтобы заточенным от скуки до бритвенной остротв лезвием резануть как выйдет, наискось. Прошибая череп с хрустом, врезаясь в хлюпнувший мозг, проходя со скрежетом, будто замедленно, сквозь часы, надрезая их тоже. Застревая. Натали смотрит на него в неверии всего секунду. Время будто замирает, когда на маленькой кухоньке огромного особняка тело валится на пол, а ручка топора громко стукается о паркет. Тоби заволакивает ужас. Джек принюхивается: к запаху алкоголя примешалось что-то другое после удара. Оно расползается медленно, не скрываясь и не прячась, ввинчиваясь в ноздри назойливо и не оставляя сомнений: кто-то из первого поколения, со сгнившей кровью, только что получил по роже. Язык облизывает неожиданно пересохшие под маской губы, по горлу прокатывается комом слюна. Он не имеет права есть никого из семьи, но он просто постоит рядом. Понюхает. Может, слизнет с пола лужицу воняющей гнилью крови человека, отдавшего всего себя на заклание сущности столетия назад. Существо поднимается с кровати, жалобно скрипнувшей, и проверяет, в кармане ли скальпель. Он всегда на месте, как и сегодня: беспокоится, ждет, в какой момент перепадет сладкого, яркого на его лезвие. Но не сегодня: Джек не хочет повторять то, что случилось слишком недавно, от чего все еще тело от напряжения сводит судорогой каждые полчаса. Он хромает на кухню, принюхиваясь и вслушиваясь. Запах водки, крови и мозга. Тихий плач. Характерный такой, с душой, с повизгиваниями и похрюкиваниями соплями, стихающий, как только Джек обозначает свое присутствие. Поворачивается на источник звука, не совсем даже уверенный. Должен угадать. -Тоби. Деточка, что ты сделал с бедной старухой? , — Скалится, наслаждаясь собственными познаниями., — Ты мог вершить мировую справедливость и доказать себе, что право имеешь, любым иным способом, правда-правда. -Я не- я не хотел- Она решила- Сама напала, правда, я не хотел, простипожалуйстаябольшенебуду… Существо наклоняется к трупу, ощупывая рассеченную голову. Вытаскивает топор, бросает в направлении мальчика, слыша глухой удар о какую-то кость, вероятно — ногу, и тихий испуганный писк. Хорошо наточил, срез ровный, сейчас журчащий восстанавливающимися клетками. Было бы забавно выжрать ее единственный глаз в эту минуту беззащитности. Разницы ей, временно мертвой, никакой, однако как красиво было бы, как… Эстетично, наверное. Своего рода секс — поедание чьих-то глазных яблок или языка, Джеку это всегда казалось невероятно интимным процессом. Но он не рискнет — не после того, что случилось так недавно. Он вернулся, Он обозначил свое возвращение четко, и существо не хочет ни капли вспоминать или думать о том, что случилось. Если он сделает вид, что ничего не произошло- Если проигнорировать набитое лезвиями бритв мясо, которое он послушно прожевывал и глотал- Если закрыть глаза на мелкие, почти рыбные, поломанные детские кости, режущие глотку будто надвое- Если забыть о свинце-напитке, послушно выпитом, и о сорванной коже, о снятом заживо скальпе, о своих сбивчивых мольбах и рыданиях… Можно сделать вид, что ничего страшного в целом и не случилось. Поэтому он сейчас идет, развернувшись, к Джеффу. Убедился, что ничего здесь не выходит за рамки нормы, и хватит, ему чертовски нужна моральная поддержка. Ему совершенно обидно никто не предложил совместного проживания, даже учитывая его натуральное состояние печи для любой холодной комнаты зимой, и поэтому он навяжет свое присутствие сам. -Я не знаю., — Джейн лежит ко мне спиной, чувствую кожей спины впивающиеся позвонки. Блять, какая же она тощая, какая же нервная и дерганная. Ей бы, что ли, к психологу., — Откуда я должна знать? -Я… не знаю., — Сглатываю, сворачиваясь под одеялом и прикрывая глаза, стараясь не разрыдаться. На самом деле, по факту — хочу хотя бы от кого-то здесь получить настолько же желанное, насколько и забытое, ощущение защищенности. Хочется, чтобы кто-то сказал, что все будет хорошо, кроме плюшевой собаки., — Надеялся, что хоть кто-то разбирается в этом бардаке. В ответ — фырканье, пробивающее током все тело. Дыхание спирает: блять, какого же хуя, так не смеются убийцы-маньяки, это самый обычный смех девчонки семнадцати лет, услышавшей в школе дурацкую сплетню. Джейн здесь быть совсем не должно, и мы оба знаем это, и точно так же знаем, что это — исключительно моя вина. Молчим совсем немного. -Знаешь., — Собираюсь с духом, верчу между пальцев зажигалку, щелкаю пламенем., — Мне жаль, что это случилось. Что я это сделал., — Не могу сказать вслух. Чужая боль даже с такого расстояния проедает во мне глубокую, всю в кровавой каше, дырку., — Что ты здесь. Джейн снова молчит, я — жду, пытаясь побороть абсолютно просте желание разрыдаться. -Ладно. Ты не просил прощения только потому что не хочешь просить о подобном? -Да. -Пизда., — Она снова фыркает, но уже с другим оттенком. Грустнее, что ли? Или злее — не знаю, не понимаю., — И я тебя не прощаю. -Я знаю., — Не ждал другого. Она может быть рядом, может злиться и ненавидеть меньше, может даже смириться и бояться меньше, потому что теперь я знаю, как неприятен бывает член в очке. Но простить? Что такое прощение, если говорить об этом? Что-нибудь про обиду, наверное. Больше не обижаться, отпустить гнев, забыть о плохом, отказаться от своей злости и печали. Но это ведь так глупо: забывать, игнорировать случившееся, подвергая себя новой опасности и доверяясь тому, кто уже предал доверие. А если не игнорировать, то как возможно отпустить чувство? Да, игнорировать и отпустить — вещи безусловно разные, но прикидываю секунду и осознаю, что понятия не имею, как отпустить злость. Понять — умею. Забыть — случается и такое. Но отпустить, стать равнодушным к событию — не знаю, не встречал. -Джейн. -А? -А что ты подразумеваешь под прощением? -Простить — дать возможность обидчику больше не испытывать вины. -То есть это не чувство? -Как ты собираешься такое почувствовать? -Я не знаю. Джейн немного молчит. Тянется куда-то с кровати, слышу, как по полу шаркает, поднимаясь в чужой руке, кружка с водой. Ледяная уже, наверное. После пары глотков, в тишине оглушающих, встает обратно со стуком. -Мы не знаем слишком многого. Буркаю в ответ согласие, закрывая глаза, но Джейн поднимается с кровати. -Набрать бы дров. -Хочешь вместе? -Мне не важно. Джек замирает на полпути к чужой комнате. Что-то не так. Что-то было впорядке минуту, секунду назад — и изменилось. Существо подбирается, проверяя в кармане скальпель, и напрягает зимой более послушные выдвижные когти, почти кошачьи. Обстановка изменилась, но запахи вокруг все те же. Солнце, прикрытое облаками и не шпарящее по-летнему, молчит, слои реальности сдвинуты не больше обычного: на жизнь не наслаивается Алая, как иногда случается. Но что-то… Что-то… Ветра нет — осознание заставляет вздыбить редкую щетину. Ветер на улице стих полностью за секунду. И птицы затихли. Джеку — не по себе. Он мало что помнит — амнезия вырывает из памяти целые годы — но такое наверняка бы запечатлил. Значит, было давно: пару десятков лет назад, может — больше, если было вовсе. Природа затихла, птицы — почуяли хищника, ветер, управляемый Им — почуял хищника. Повелитель прячется от хищника сильнее него. В этот момент, в секунду осознания, Джеку становится напрямую и честно страшно. Он не шевелится — не будет, пока ветер не вернется, вообще, наверное. Он бы настоятельно себе рекомендовал, можно сказать и так… Потому что если прячется Он — каждого из них размажут подошвой, не заметив, и в урагане силы, если начнется драка, любой из них затеряется, сотрется за доли секунды. Джек — модет быть, продержится чуть дольше, потому что не человек по природе, и это делает ситуацию только хуже. Дверь скрипит. Слышны характерные шаги по полу ботинками с тяжелой подошвой: вбитые в нее гвозди. Это Джейн, и за ней кто-то в легкой обуви, кроссовки, спортивные — ты, Джеффри Алан Вуддс, чертова шлюха- -Замри! , — Существо рявкает сразу, не давая себе думать. -Джек?! , — Знакомый голос, ботинки не обманули., — Что случилось? Доверяет чуйке, зная, кто старший, и слава богу. И говорит громко — слишком, и это пугает. -Веди себя тише, сука., — Сущность шепчет, шипит сквозь зубы, уже сожалея о том, что гаркнул., — Не топочи. Базарь шепотом. Джефф, то же самое. -Понял., — На грани соышимости., — Что такое? -Птицы затаились на пару с ветром. Хозяин прячется. -Что? -Ты слышал. Джек сглатывает и тихо, воровским бесшумным шагом подходит ближе к людям. От них пахнет друг другом, запахи перемешались в донельзя гармоничную, даже обидно, комбинацию. Подходят друг другу, будто родственные души, как и всегда. -От кого? , — Джейн тоже тихая. -Волк. Нат тебе рассказала? -Знаю. Не сказала свой источник информации — как мило. И через сколько рук прошла сплетня, насколько им здесь скучно, если все мусолят то, что считали детскими кошмарами Салли? Они стоят в тишине втроем, прислушиваясь. Джек чует и слышит: Дом стих. Дом испугался, и не скрипят половицы, не гудит печка на кухне, не воет в стенах сквозняк. Ничего не шевелится, мучительно ожидая. Дожидаясь. Существо вздрагивает, поворачиваясь к парадной двери: из леса с той стороны звуки. Ветки ломаются, кричат и всхлипывают, пока по ним и через них, сквозь каждый куст, по каждому опавшему листу, что-то бежит. Не ориентируясь, не прячась, не разбирая дороги. -Джефф… -Слышу. Приближается к двери. Открытой, никогда не запираемой на ключ, да и помог ли бы он сейчас, двери. Старой. Иссохшейся. Джек чувствует себя неожиданно голым, глядящим на выливающийся на него чан кипятка. Рейк врывается сразу и вдруг, я дергаюст сию же секунду — хотел с самого начала, потому что побег не принесет ни единого шанса — уже на третьем шаге видя очумелые, будто разбухшие бледные глаза и размазанную по иссохшему созданию темную жижу. Все мгновенно, на грани реакции существа и далеко за пределами моей. Я — увидел опасностьв нем. Оно — во мне. Валимся на пол клубком, оно — жжет, оставляя когтями раны, разрывая, визжа, я тыкаю совершенно позорно, куда только получится, ножом, натыкаясь на уплотнения, кости, хрящи, возможно — какой-то палец или конечность, чем бы ни было нечто на перефирии зрения, отлетевшее в сторону, пока тварь ударила в живот, пользуясь шансом. Тело горит болью, и боль же скапливается кровью во рту, и снова мерзкие, болезненные уху визги и почему-то рычание, и тварь почему-то уже не на мне и, валясь на пол, вижу Джека — его, способного двигаться на равных с Рейком, почти-тень, и с усилием закрывающую огромную дверь Джейн. Раны на мне — хуевые откровенно, понимаю сразу, что зимнего свитера у меня больше нет, и чертовски тяжело дышать: будто захлебываюсь собственной кровью, льющейся изо рта, пачкающей пол огромной красной лужей. Минус легкое. -Стойте! Стойте, нет-нет-нет-нет, друг! Друг! Джек, хватит! Из-за спины по лестнице со второго этажа скатывается кто-то длинноволосый, тощий, весь в крови, старой и новой. Перед тем, как наконец отключиться, понимаю, что если вышел из комнаты Хелен, у нас точно проблемы.