***
«Того самое» молчит. Стоит огромной скалой, выше Гоцмана на голову, смотрит на всех сверху вниз и молчит. — Мочу брали на анализ? — спрашивает у заполняющего бланк усатого красавца. — Да разве возьмёшь, если не даёт? — бросает тот, даже не поднимая головы. Любовь Андреевна хмыкает. Даже и возразить нечего. Такому перед взятием материала нужно целый банкет устраивать. А взять материал надо, в этом Любовь Андреевна уверена. Вон как пацана потряхивает, да глаза ещё черные, зрачки расширены. И гадать не нужно — наркоман. — Имя? — спрашивает у того же усача, на что он неопределенно машет рукой. — Дзе, я имя спрашиваю его, чего отмахиваешься. — Имя, имя, — бормочет Дзе, передергивая усами, — Да кто ж его знает, госпожа Полковник. Он похоже не говорит по-нашему. Решает подойти поближе, чтобы наладить контакт. Смотрит не отрываясь, и не такое видела, и не таких раскалывала. А тут имя узнать не могут. — Инглиш? — спрашивает первое, что приходит в голову, и, увидев блеск понимания в животных глазах, оборачивается к пишущему. — Дзе, ты б поменьше в столовой пропадал, того гляди бы и выпытал что. — Обижаете, Любовь Андреевна, — краснея одной стороной лица, отвечает Дзе. Другая у него обморожена и почти ничего не чувствует, уже года как три. — Инглишом мы не занимаемся. Снова устало кивает. В инглише и она не разбирается. Да и к чему это в заполярном городе, где туристов и отродясь не видели? — Нейм? — указывает пальцем в смуглого великана, и тот на удивление отвечает. — Джейкоб, — а затем раздаётся тирадой непонятных заокеанских слов, из которых полковник, к собственному стыду, знает лишь слово «фак». С ней сейчас именно «фак» и случился. — Джеки, значит, — потирая усы повторяет Дзе, а затем оборачивается. — А глазища то что такие? Узбек? Или может быть таджик? — Какой узбек, Дзе. Ты где американских узбеков видел? — с осуждением спрашивает Гоцман и с такой же важностью наклоняется над письменным столом, поправляя настольную лампу: — Китаец. Ну, или кореец на крайний случай. Так и запиши: Джеки Чан. «Джеки Чан» тем временем молча сползает спиной вдоль стенки и усаживается на пол, бормоча что-то на совершенно непонятном языке. Китайский это или корейский Любовь Андреевна понять не успевает, так как вбежавший с улицы Вова с ярко красным лицом, почти кричит: — Любовь Андреевна, ещё одна жертва, с районной звонили, еле спасли! Любовь Андреевна смотрит на ожидающих приказов мужчин и молча уходит в свой кабинет. Вова бежит следом и заходит без стука — дверь настежь открыта. — С вами, Любовь Андреевна? — спрашивает с надеждой и воодушевлением. — Нет, Вова, — полковник мотает головой, вновь накидывая куртку. — Прошерсти камеры, ходы Киношника тебе известны. Вова мигом приободряется и, выкрикнув «Так точно!», размашистым шагом направляется в Штаб. Так он сам окрестил забытый кабинет с кучей хлама. «Не хлама, Любовь Андреевна, техники!» Вова ещё в первые дни службы навёл с техникой порядок, подключился к городским сетям, установил доступ к существующим камерам и повесил новые. Там, где слепые пятна. Правда Полковнику эти камеры дорого обошлись. Не дороже спасённых человеческих жизней, конечно, но теперь она должна Васильеву свидание. Однако вполне обоснованно отказывается, времени нет. Вон, всех кого ни попадя к ней в отдел посылают. Будто бы ей заняться нечем, ей богу. А заняться есть чем. Уже пол года в городе орудует серийный убийца.***
Любовь Андреевна в приёмный покой не заходит — влетает. Успели. Спасти девчонку успели. Оттого и приятно и страшно одновременно. Страшно, потому что придётся допрашивать, вновь ворошить тот ужас, что жертва пережила. От осознания этого факта, что ей придётся быть беспристрастной, воротит. Но Любовь Андреевна привыкла. Делает глубокий вдох и подходит к стойке, из-за которой торчит рыжая макушка. — Здравствуй, Светлана Григорьевна, — Полковник куртку снимает и по привычке протягивает девушке. — Где потерпевшая? — Доброе утро, Любовь Андреевна! — тянутся тонкие ручки и так же привычно выдергивают пуховик и убирают на соседний стул. — Без сознания она. Только перевели из операционной. Любовь Андреевна тяжело вздыхает. Зря, что ли, ехала? — Вы у Коли спросите, — увидев огорченное выражение лица Полковника, отвечает Светлана Григорьевна. — Какого ещё Коли? — она не понимает, массирует пальцами виски и думает о том, что в отделе её ждет бумажная волокита и американец. А уж вечером, когда девчонка в себя придёт, обязательно обратно вернётся. Да, так лучше будет. — Так наш хирург, новенький, — оживляется старшая медсестра и встаёт, локтями опираясь о стойку. — Коля её и привёз, прошлой ночью. Сам нашёл, сам и прооперировал. Чудеса, Любовь Андреевна? Любовь Андреевна в чудеса не верит. В холодный расчет и хорошо спланированное убийство — верит. А чудес у них в городе не бывает. И потому Колей сразу интересуется. Не может быть такого, чтобы совпадение на совпадении. Подозрительно это. — О, Коля это наш новый алмаз. Любовь Андреевна морщится, услышав знакомый голос. Оборачивается и вежливо улыбается главврачу, который жестом руки приглашает её проследовать в нахлоренные коридоры хирургического отделения. — Всего два дня на смене, а уже с того света человека вернул, — мужчина деловито качает головой, смотря на Полковника, которая слушает внимательно, чуть нагнувшись, — Представляешь, Любаш? — Любовь Андреевна, — холодно поправляет его Полковник. — Прямо с того света? Они останавливаются около дверей в ординаторскую, которая, по ощущениям, и вовсе пуста: ни звука, ни копошения. Ей это не нравится, не натурально всё это. — А то не веришь, — щурится мужчина и резко открывает двери, — минута клинической смерти, уж и и не думал кто… Любовь Андреевна шагает внутрь. Больница ей неприятна. Всё слишком стерильное и ненастоящее. Она то знает, что больше всего жизни там — где грязно, где есть чему зацепиться глазу, где отпечатки берутся на раз два и так же легко находят хозяина. А тут — скрипучая чистота. — Доброе утро, Александр Александрович, — светловолосый мужчина кивает за плечо Полковнику, а затем снова возвращает яркие голубые глаза к ней. — Доброе, Коля, доброе, вот уж действительно, — кряхтя, отвечает главврач и со звоном достаёт связку ключей, проворачивая нужный в скважине, чтобы никто не побеспокоил. — Это… — Гордеева Любовь Андреевна, — не даёт ему договорить и протягивает чудо-хирургу руку. Тот пожимает её чересчур осторожно и удивляется, почувствовав вполне крепкое мужское рукопожатие. — Вы жертву нашли? — Я, — кивает мужчина, а Любовь Андреевна тут же разрывает секундный контакт. — Я вас раньше в городе не видела, — Полковник смотрит на Колю с подозрением, оценивает. Слишком молод для хирурга. Ему бы лет десять прибавить, да и… — Они с семьей недавно приехали, — вмешивается Александр Александрович, вставая между ними, и протягивает Полковнику папку со всей информацией по поступившей минувшей ночью. Тем страннее становится ситуация. Любовь Андреевна машинально поправляет тугой пучок на затылке, а затем проходит к столу. Коля стоит не двигаясь, чересчур напряжён. Любовь Андреевна это замечает — издержки профессии. И вопросов к этому Коле прибавляется. Но не здесь, не в глухом стерильном месте. Здесь улик найти не получится. А она чувствует — не спроста всё это. — Вот номер отдела, ниже — мой собственный, на случай если лэповцы опять начудят, — и протягивает врачу лист бумаги, сложенный вдвое. — Буду благодарна, если после смены заглянете. Нужно показания взять. Затем спокойным шагом идет к двери, тяжелым взглядом смотря на кипу железок, торчащих из замка. — А решите вдруг уехать на дачу или ещё куда, — вдруг добавляет Полковник, слыша как зашелестела бумага, — разговаривать будем уже по-другому.