Деловые отношения

      Обратно Любовь Андреевна едет медленно, пару раз даже получает оскорбленные и нервозные сигналы на светофоре. А всё потому, что не выходит этот Коля из её головы. Чует профессиональная жилка — скрывает что-то чудо-хирург. И держится обособленно. Гордеева это сразу заметила. Не ластится перед Сан Санычем, а молча ждёт прямых вопросов и так же прямо на них отвечает. С таким на допросе трудно будет.       Тут же себя поправляет, заворачивая в отдел.       На даче показаний, Гордеева. Допрос с преступниками ведут, а Коля в качестве свидетеля проходит. По крайней мере сейчас. Причастность чудо-врача Полковник не отметает, наоборот — спрос со слов хирурга будет в два, а то и в три раза больше. Таких брать надо осторожно.       Проезжая через КПП замечает какую-то девицу. Та мнётся с ноги на ногу и всё заглядывает куда-то вглубь территории, будто бы может что-то разглядеть. Щёки красные, шапка набекрень, курточка совсем тоненькая. Гордеева отсюда видит острые угловатые плечи.       Но Любовь Андреевна лишь грозно смотрит в окно дежурного и кивает в сторону гражданской. Ей здесь лишний шум не нужен. Дежурный тут же встает со своего места и выходит на улицу в одной рубашке.       Полковник правда этого уже не видит, как и не слышит того, что девица бойко отвечает что-то на американском и почти плачет, когда дежурный красноречиво машет ей рукой в сторону автобусной остановки.       Сейчас у Гордеевой более важные дела. А точнее — дело. Его то она и открывает, заполняя общую информацию о пострадавшей. Зукина Алевтина Романовна, двадцать два года. Место рождения…       Стучит пальцами почти не отрываясь от монитора. Ей это уже и не нужно. Привыкла, знает каждую клавишу наизусть. От того глаза быстро устают, и она раздраженно массирует закрытые веки подушечками ледяных пальцев. Они у Гордеевой всегда холодные. Таких ни у кого в городе нет. Ну, быть может, только у того врача из районной…       Коля, Гордеева, Коля.       Любовь Андреевна фыркает. Не нравится ей это имя. Точнее нет так: на нём не нравится. Не его оно. Даже официальное «Николай» режет ей внутренний слух.       Тут же открывает результаты экспертизы. Машинально начинает вбивать зафиксированные ранения в сервер. Старается не морщиться, когда вчитывается: «правая молочная железа отсутствует, разрыв грудных мышц, обильное кровотечение».       Гордеева отодвигается от стола, скрипнув ножками стула по полу. Чертыхается как сантехник из конторы. Встает и открывает форточку на проветривание. Свежий воздух ей сейчас необходим. Затем делает глубокий вдох и возвращается к рабочему столу. Не возвращаться — не вариант. Никто другой за неё работу не выполнит. Любовь Андреевна это понимает, поэтому последующие пол часа она то и дело глубоко вздыхает, чтобы побороть рвотный позыв.       Нажав заветное «сохранить», устало откидывается на спинку кресла и смотрит в потолок пустым взглядом. Ещё никогда Киношник не заходил так далеко. Не видела она ещё такого.       Как девочка выжила — не представляет. Боится лишь, что та после прихода в сознание выйдет в окно. Жить с такими увечьями мало кто сможет. А тут молоденькая совсем, только институт закончила. Вся жизнь была впереди. Нет, она, конечно, и сейчас впереди, только вот какая?

***

      — Ну что, узнали что-нибудь? — Полковник смотрит на не сводящего с камеры глаз Гоцмана. — Дзе куда делся?       — На вызове, в Каравушные уехал, — Гоцман щурит синие глаза, а затем всё же поворачивается к Гордеевой. — Поножовщина.       Любовь Андреевна смотрит на часы. Два часа с начала смены. К такому она привыкла, и потому спокойно кивает Гоцману.       — А ты чего штаны протираешь? — спрашивает, замечая только сейчас, что стул стоит ровно напротив камеры с американцем. — Гоцман… не дури.       — Так а что дурить, Любовь Андреевна? Что дурить? — вспыльчиво взмахивает руками Гоцман и резко вскакивает, подходя к прутьям. — Видели, а? Ну что молчите, госпожа Полковник?       А госпожа Полковник молчит. Молчит, потому что не видела никогда, чтобы прутья были разведены так, что голова свободно вылезет.       — Всего минута, Любовь Андреевна, по нужде, так сказать, а тут — вот, — отвечает майор, злобно возвращаясь на своеобразный пост и так же злобно глядя на американца.       Тот хмылится, видать, понял, о чём речь идет. А вот Полковнику не смешно. Как вообразить, что парень голыми руками решетку раздвинул, не понимает. Советское ведь качество. Не одного буйного выдерживала, а тут…       — А мы это самое, Любовь Андреевна, номера узнали, — Гоцман лезет в карман за аккуратно сложенной бумагой и протягивает Полковнику. — Первый недоступен, а на втором какая-то истеричная женщина, ни черта не понятно.       Гордеева молча набирает первый номер и подносит к уху. Действительно, недоступен. Второй проверять не хочется. Если уж Гоцман говорит, что женщина неадекватная, значит так оно и есть. Гоцман в отделе большой специалист по женщинам. Да и не только в отделе, весь город знает его как самого красивого офицера, жаль что ловеласа и бабника. Любовь Андреевна по себе знает — тот пол года за ней в начале карьеры бегал. Только вот Гордеева быстрее. Гоцман тогда разочаровался в своих мужских чарах, но ничего не поделаешь. Друг оно и лучше, чем любовник, Полковник в этом уверена.       — Значит так, Гоцман, — Любовь Андреевна сухо кивает своим мыслям, отмечая, чтобы Вова запись с камеры слежения проверил. — Я на кухню, с утра глотка воды не успела сделать, а потом…       — Давайте я вам сам, в кабинет, а? — совсем некстати оживляется мужчина, чуть ли не подскакивая с насиженного места, но тут же пригвозждается обратно под пристальным приказным женским взглядом. — Любовь Андреевна…       Но Любовь Андреевна непреклонна. Идет уверенно и громко — оповещает своим шагом о скором присутствии. И как всегда не ошибается. Сердится, застыв в дверном проеме, и смотрит на невысокую женщину, уплетающую сырные треугольники под тихое пение Лоры Ломинадзе — жены Георгия, того самого Дзе, который уехал на вызов.       — Селезнёва… — выдыхает Любовь Андреевна и неодобрительно мотает головой.       — Гордеева? Так ты ж в районной, на показаниях, — искренне удивляется невысокая блондинка, облизнув кончики масляных пальцев.       В животе у Гордеевой тут же откликается. Урчит, зазывает, вынуждает сесть рядом, за один стол. А ей не хочется. Жуть как не хочется видеть Селезнёву в отделе.       — Вечером поеду, ты тему то не переводи, Маш, — Любовь Андреевна укоризненно цокает, постукивая ноготками по круглому столику. — Ты чего пришла? Я же чётко тебе сказала. Бумаги все подписаны, ну. Эх, Селезнёва…       — Так кто ж в лаборатории будет, — беря второй горячий кусок хачапури, шикает Селезнёва, но ко рту подносит и облизывается. — А вообще я вон, не в отдел. Я к Лоре. По кухне соскучилась. Да, Лора?       Глубинное пение тут же обрывается, и из-за стеклянных дверей высовывается прелестная тёмная макушка в белом чепчике. Вся Лора сама из себя прелестная: высокий лоб, большие карие глаза, а над ними — королевские, не иначе — чернявые брови. Именно их она и вскидывает вверх, бегая по-девичьи озорными глазами с Гордеевой на Селезнёву и обратно, а затем растягивает пухлые наливные губы, обнажая щербинку между верхними резцами, и как бы невзначай спрашивает:       — По-аджарски, Любовь Андреевна?       — Кофе, без сахара, — не сдаётся Полковник, а затем застаёт Селезнёву за неуклюжей попыткой побега. — А ну стоять. Сидеть то есть.       Маша послушно садится.       — Ну Гордеева, — протягивает она, — как же без меня то?       — Как-как, — фыркает Любовь Андреевна, — Найду кого-нибудь. На крайний случай спрошу с Васильева. Он не откажет.       — Так а пока не нашли, я могла бы… — Селезнёва! — хлопает ладошкой по столу, словно ребёнка отчитывает. А беременные они и есть дети, хоть и весьма упрямые, как подмечает Гордеева. — Я отпуск подписывала?       — Подписывала…       — Чего тут маешься? — Полковник вдруг смягчается и берёт женщину за руку. — Маш, Богом прошу, уйди. Уходи в отпуск. Справимся мы.       — Гордеева… — блондинка грустно улыбается и кладёт свою ладонь сверху.       — Так и будем фамильярничать? — Любовь Андреевна почти смеётся. Маша, бывшая однокурсница, только так её и звала — по фамилии. С первого дня их знакомства. — И слышать не хочу.       — Так раньше времени ж нельзя, — упрямится давняя подруга. — Всего шесть недель, до декретного ещё ого-го!       — Я тебе сейчас дам ого-го, вот этими вот руками, — не выдерживает Любовь Андреевна, а затем кричит так, чтоб в кухне услышали: — Лора! Увижу, как ты эту лисицу кормишь в столовой, премии лишу!       В ответ на угрозу вновь разносится добродушное пение. Но Гордеева знает, Лора — женщина умная, всё понимает. Теперь вкуснейшие грузинские блюда будет тайком передавать, ещё и Вову попросит записи подчистить, чтобы Селезнёву никто в отделе не видел. Любовь Андреевна это знает и сердится необычайно сильно. До чего же упрямые эти женщины. Но ей в отделе другие и не нужны, сама ведь выбирала.       Лора ставит перед ней ароматнейший кофе, а рядом тарелочку с лодочкой. Запах так и проникает через ноздри. Гордеева смеется. Тихо, будто стесняется собственного смеха.       — Приятного аппетита, Любовь Андреевна, — мурлычет Лора и вновь скрывается на кухне.       Скоро муж вернётся с выезда. Злой и всенепременно возмущённый. Ламинадзе — женщина умная, мужчин местных в отделе приминает осторожно, как кошка лапами.       Любовь Андреевна делает глоток и мычит. Лора своё дело знает, вон, даже её утихомирила. А это не каждому удаётся.       — Спасибо, Лора, спасибо, — нежно тянет Гордеева в сторону кухни, и женский голос становится чуть громче и увереннее — похвала, она всякому приятна.       Вибрация в телефоне срывает минутное расслабление и вновь возвращает Гордеевой вид холодный и неприступный. Звонит тот самый абонент, который с плюс один начинается.       — Хэллоу, — поднатуживая непривычный до английского мозг, отвечает Полковник, а Маша замирает. Замолчала и Лора — слушает внимательно, что это за звонок такой. — Ви хэв ваш мэн, биг, вери биг такой… Виз…       Гордеева зажимает динамик рукой и обращается к Селезнёвой:       — Как «Китай» будет, Маш?       — Чайна, — женщина кивает быстро-быстро, уверяя саму себя и Полковника в правильности знаний.       — С чайна фейсом, — деловитым тоном продолжает Любовь Андреевна, а на конце провода раздаётся громкий смех. Такой, что трубку приходится отодвинуть от уха, чтобы ненароком не оглохнуть.       — Любовь Андреевна? — тот же самый голос вопрошает мягко, но не без колкой укоризны.       Но Любовь Андреевна не злится. От такой речи у кого хочешь приступ смеха начнётся. Только вот Полковнику не смешно. Голос она знает. Почему помнит — не понимает, конечно, ведь слышала то всего пару слов.       — Коля? — спрашивает, а у самой сердце не в порядке, когда слышит утверждающее «да». Слишком много совпадений. — Значит так, Коля, мы вашего знакомого пока придержим. До выяснений обстоятельств. А вы мне пока фио вышлете на этот номер и паспорт возьмите, а то на пропускном не пустят.       — Хорошо, Любовь Андреевна, — спокойным тоном сообщает Коля. — Как раз смена закончилась.       — Тогда жду, — сухо отвечает Гордеева и нажимает кнопку отбоя.       Не нравится ей эта ситуация всё больше и больше. Она сжимает пальцами переносицу и массирует. Чувствует, что не спроста всё это.       Вершиной этого безумия становится пришедшая смска с двумя словами.       «Карлайл Каллен».