Деловые отношения

      Весь отдел и даже больше — Селезнёва вновь пришла к Лоре на кухню, притащив с собой дочку — уже несколько часов то и дело поглядывают на дверь.       Точнее теперь то уж поглядывает только Любовь Андреевна: остальным порядком надоело быть в ожидании срочной спасательной операции иностранца из рук начальства ценою в собственную карьеру. Дзе уже успел дописать отчёты и просто наслаждается передвижениями своей жены с кухни в столовую и обратно. Сама Лора держит угощения горячими, чтобы вернувшийся с допроса Карлайл обязательно восполнил силы. Предлагала она и Гордеевой подкрепиться, только та всё отказывалась.       Не лезет и кусок в горло. Не до еды сейчас. А всё потому, что из кабинета Васильева с самого утра никто не выходил. Даже разговора не слышно. Бывает, иногда, будто кто-то чем-то тяжёлым стукнет, а потом опять тишина и еле различимое шушуканье.       И вроде бы довели они историю с любовниками до идеала: не придраться вовсе. Даже соседи подтвердили, что видели «замечательного молодого человека» и в новогоднюю ночь и в ночь происшествия. Правда последнее самой Гордеевой комом в горле встало: не предупреждала она, чтобы люди зазря говорили, а те вон, поддакивают, видели говорят.        По описанию Карлайл один в один. Светлые волосы, красивый — красивым вдруг стал Американец сразу для всех, в том числе и для Полковника. Правда цвет глаз не уточнили, темно было, не разберёшь. А так приметы все на одно лицо: и слова иностранные в телефонную трубку, и манерность.       Не следил же он, в конце концов, за ней? А если и следил, то почему? Почему сказать не может?       Не успела его об этом спросить Любовь Андреевна. Вырвал Васильев своими ручищами её «бойфренда». С последнего слова Гордеева до сих пор смеётся. Его Алиска придумала. Глаза сверкают, а сама тянет довольным голосом, приподнимаясь на носочках и резко опускаясь на пятки: «Бойфлиенд».       Вдруг слышится скрежет замка. Открываются заветные двери. Видит Гордеева руку в светло-синей рубашке и вздыхает с облегчением. Выходит Карлайл целый и невредимый. К собственному счастью от Васильева только руку и видно. Так же агрессивно закрывается его кабинет и проворачивается ключ в скважине. Заперся начальник.       А Любовь Андреевна еле на месте удерживается, чтобы не броситься на встречу и не затащить Американца поскорее внутрь: расспросить хочется безумно. Она лишь скромно улыбается краешком губ, чтобы никто не заметил и отходит в сторону, пропуская мужчину внутрь. Прямо к столу, на котором уже дымятся хинкали и наваристый суп.       — Ну, товарищ Американец, не отправят вас в лагерь? — с усмешкой спрашивает Дзе, но тут же получает подзатыльник от жены: несильный, кухонным полотенцем. — Да я ж по-доброму.       Карлайла такое поведение даже забавляет. Гордеевой вообще вдруг начинает казаться, что вся происходящая суматоха вызывает у него странное чувство вовлеченности и азарта. Будто в игру какую играет.       — Нет оснований для задержания, — так же легко отвечает Карлайл, а сам косится на Полковника: мол, если только прикажет она, то и задержится и с поличным явится.       — А чего так долго мусолили? — не остаётся в стороне Любовь Андреевна.       — Да дайте вы человеку поесть, накинулись с вопросами как родня в пасхальную неделю, — ворчит Лора, недовольно качая головой: видит, что Каллен и рукой не притронулся к еде. — Вы ешьте, проголодались наверное.       Карлайл благодарно кивает хозяйке, но к всеобщему удивлению отказывается: аппетит после допроса в полицейском участке не разыгрался, а даже наоборот. Зато вот Машка с радостью переняла бы порцию доктора, о чём тут же оповещает и без стеснения принимается за еду: обжигает пальцы о горячее тесто, но ест. Вкусно так ест. От такого аппетита самой Гордеевой есть хочется.       — Двойня в наше время редкость, — улыбаясь и по-отечески неуместно замечает Карлайл.       А Машка замирает с откушенным хинкали, с которого ручейком стекает бульон обратно в тарелку. Хлопает Селезнёва глазами и как-то даже обиженно спрашивает:       — А вы откуда узнали? — затем поворачивает голову к Гордеевой и чуть ли не плачет: — Видно, да? Толстая?       Любовь Андреевна сердито бросает взгляд на Каллена. Такой же бросает и Лора. Один лишь Дзе губами шепчет что-то о мужской глупости и женской логике.       — Маш, какая же толстая? Ты беременная, даже не видно ничего ещё,— успокаивает Селезнёву Любовь Андреевна, а самой и вправду интересно становится: ведь живот почти такой же, не особо и заметно. Как Американец то заметил?       — Ты ешь, за троих надо столько, сколько хочешь, — поддакивает Лора, принося теперь целый графин с клюквенным морсом. — У врачей просто глаз намётан, верно говорю?       И смотрит на Американца как коршун на мышь: даст не тот ответ, сразу сцапает, и шанса на реабилитацию не даст.       — Евгения Павловна проговорилась, вы ведь у неё изначально вставали на учёт? — находится с ответом Карлайл.       А Гордеева расслабляется. Схватывает мужчина на лету. Такого брать надо, как сказала Лора несколько минутами ранее. И не только брать, а сразу окольцовывать. Чудо ещё, что жены у такого красавца нет. А чудес в жизни Полковника отродясь не было.       — Точно, — с облегчением выдыхает Маша, гладя себя по животу.       Любовь Андреевна от такой картины снова расплывается в тёплом воспоминании, но тут же берёт себя в руки: смотрит за её реакцией Каллен, с тоской смотрит, с сожалением. А она такого не любит.       — Я вам обязан, Светлана Григорьевна, — Карлайл тут же переводит разговор и внимание в другое русло — к погрустневшей молодой женщине, что всё это время сидела прижавшись к Вовке. — Вас из-за меня уволили.       — Уволили потому что уволили, Коля, — беззлобно отвечает она, но плечи опускает ещё ниже. — Да и не могла я по-другому. Сама ампулы нашла. Удостоверилась, что не вы это.       Удостоверился и Сан Саныч и сам Васильев. Только вот этим двум совсем не понравилось то, что старшая медсестра по больничным отходам лазила. Да так метко, что списанные во внезапно появившемся журнале ампулы с десятипроцентным лидокаином никак не вязались с теми однопроцентными, что использовал Карлайл. Видно, кто-то заранее подменил капельницы или ввёл летальную дозу.       Только вот узнать, кто это был, тоже никак нельзя: записи удивительным образом стёрлись. Только Вовка уверен в том, что не стерлись, а их намеренно удалили. Но восстановить их никак не может. По крайней мере пока. Он над этим ещё работает.       — Так может ты к нам теперь? — предлагает Дзе. И теперь все смотрят прямо на Полковника. — Вакансия же свободна?       Гордеева медленно кивает.       — Свободна, как раз три года будет, пока Машка в декрете.       Светлана Григорьевна мигом приободряется, вскакивает с места и летит прямиком к Гордеевой: обнимает так крепко, что та от неожиданности запаздывает с ответом. Видит лишь, как Вовка беззвучно благодарит её. Только это Гордеевой нужно его благодарить: не сказал никому, что отношения их с доктором фиктивные. Так надёжнее будет, чтобы все поверили.       — Калайл, — оживляется и Алиска, отодвигая раскраску в сторону и спрыгивая со стула. — А как меня по-английски звать будут?       Теперь всеобщее внимание предназначается смутившемуся мужчине: видно, что Алиса и его не оставляет равнодушным. Смотрит карими глазищами прямо в душу.       — Элис, — с улыбкой отвечает мужчина, а сама Алиска задорно смеётся.       — Элис, — повторяет она и подходит ещё ближе, не обращая внимания на замечание матери не приставать к человеку. Чуть ли не запрыгивает на колени к Карлайлу. Приподнимается на носочки и заводит руки за спину, косясь теперь на Гордееву. — А клёстную как звать будут?       Тут уже подвисает и сам Американец. Становится серьезным, но не перегруженным. Скорее пытается оттянуть ответ, потому как сама Любовь Андреевна это знает. Знают и все присутствующие, что начальника нельзя без отчества звать. Тем более такой вульгарщиной, которая, судя по всему, и вертится на языке Карлайла.       Только вот из его уст звучит это совсем не пошло. Интимно, для двоих. Но совсем без скрытого подтекста.       Он смотрит теперь на Гордееву. С каким-то обожанием. Тихим таким. Но она это видит. И чувствует. Ощущает его совершенно неуместное притяжение.       — Лав, — спокойно отвечает он, не глядя на младшую Селезнёву.       А та уже и вовсе зашлась в громком смехе, кружась между столов и стульев. Вертится совсем как принцесса или заводная кукла и напевает:       — Ла-ав, ла-ав, ла-ав.       А у Гордеевой сердце не на месте. Вылетает из кухни как прокаженная и запирается в своём собственном кабинете. Прижимается к двери спиной. Дышит тяжело. С нагрузкой. Будто марш-бросок пробежала.       Вздрагивает от стука в дверь.       — Любовь Андреевна!       — Не сейчас Вов, дела, — как можно спокойнее отвечает Любовь Андреевна, а сама и думать ни о чём не может, кроме мягкого имени из уст Карлайла.       Какие там дела, если руки трясутся как у больного паркинсоном?       — Любовь Андреевна, дом Калленов пострадал, неисправность газопровода, — выпаливает Вовка.       А Гордеева тут же открывает своё никчёмное убежище. Теперь собрана, внимательна и строга как прежде. Не нравится ей снежный ком, который валится на неудобного начальству Карлайла.       Она еле догоняет его на улице. Тащит за локоть к своей машине. На немой вопрос поясняет:       — Тебе нельзя в таком состоянии за руль.       К её счастью мужчина и не требует иного объяснения. Покорно садится на пассажирское место. Ни слова не говорит о бегстве Полковника, даже не заикается. От этого ей, правда, совсем не легче.       Но о своей дикой реакции она подумает позже. Сейчас — семья Карлайла. Точнее безопасность и сохранность иностранных граждан на территории Российской Федерации.