***
— Комната небольшая, но двоим места хватит, — Любовь Андреевна кладёт комплект постельного белья и полотенец на диван, а затем обращается уже к Карлайлу. — А вам придётся на кухне переночевать. На раскладном. Гордеевой немного неудобно. Двухкомнатная квартира вовсе не привыкла к тому, чтобы в ней спал кто-либо, кроме неё самой и немецкой овчарки, которая, к слову, не издала ни звука с тех пор как гости перешли порог. Мухтар даже как-то покорно пропустил великана и его жену внутрь, опустив голову. Правда руку хирурга всё же лизнул. Не удержался. Видать, нашли они с Американцем общий язык в новогоднюю ночь. От того и сама Любовь Андреевна подрасслабилась: если уж Муха спокоен, то и она подавно. — Мы благодарны вам, Любовь Андреевна, — успокаивающим тоном отвечает Карлайл, следуя за хозяйкой на кухню, где он уже имел удовольствие находиться. — Это мы вас… тебя стесняем. Могли бы и… — Никак нет, Карлайл, не могли бы, — перебивает его Любовь Андреевна и устало потирает высокий лоб. — Вы все теперь моя ответственность. Вы и ваша семья. Она решительно дергает за язычок и раскладывает небольшой диванчик. Тот с глухим стуком бьётся ножками, протяжно скрипнув: впервые его так разогнули. Тут же в воздух поднимается клубок пыли. Гордеева тут же краснеет, вновь вспоминая слова матери о безупречной хозяйке. В её случае, правда, хорошо, что тараканов в доме нет. Усатого унижения она бы точно не вынесла. А тут небольшое проветривание мигом исправит ситуацию. — А сестра? Розали? — осеняет Полковника, стоило ей выхватить простынь из рук мужчины. — Она отъехала по делам, вернётся через пару дней, — уклончиво отвечает Карлайл, следя за движениями Любовь Андреевны. Та аккуратно расстилает постель, четко заправляет края, чтобы не топорщились и не скомкались во время сна. — Я вам трёхкомнатную оформлю, чтобы удобнее было, — убирая нависшие пряди волос со лба, поясняет Гордеева, вновь выпрямляясь из неоднозначного положения. По бегающим глазам Американца видит, что неоднозначного: до дальних уголков на четвереньках тянулась. — Спасибо, Любовь Андреевна, — благодарит её мужчина. Она же молча расправляется с подушкой и одеялом. На этот раз стоя и обязательно лицом к Американцу. Конечно, они люди взрослые. Но почему-то в такие моменты становится совсем неудобно. — Спокойной ночи, Карлайл, — бросает она, остановившись, чтобы налить себе воды из графина. — Спокойной ночи, Любовь Андреевна, — долетает к ней вдогонку, но Гордеева не оборачивается. Семенит в свою комнату в надежде уснуть побыстрее и уже завтра на свежую голову строить предположения и делать выводы. А того и другого предостаточно. Настолько, что уснуть всё никак не получается. Ворочается с бока на бок, а перед глазами проносятся все произошедшие события с тех самых пор, как Каллены в город приехали. С того времени и началась неразбериха. Словно в одну кучу свалились проблемы. Самая большая, как боится Любовь Андреевна, зовётся начальством. А у вышестоящих руки всегда длиннее. И всегда чистые. От таких переживаний в горле пересохло. Не спасает и выпитый стакан воды, который она предусмотрительно взяла с собой с кухни, чтобы не тревожить ночью гостя. Поэтому идёт осторожно, на цыпочках. Со стороны смешная до невозможности: сбившиеся в неряшливую кучу волосы, тонкая майка и розовые — почему розовые в сердечко, Гордеева теперь и вовсе не понимает, не по возрасту ей — штаны. Очень надеется, что вторжение её останется незамеченным. Только вот звон бьющегося графина хоронит эти надежды заживо. Нецензурное слово вырывается из её рта быстрее, чем виноватое: — Разбудила? А затем то же самое матерное и родное в душе слово повторяет уже мысленно. Конечно разбудила. Такой грохот и мёртвого на ноги поставит. Только на удивление храп из гостиной не прервался ни на секунду. От того Любовь Андреевна делает вывод, что разбудила она одного Карлайла. Тот почти без признаков усталости на свежем лице принимается помогать убирать осколки. Справляется куда быстрее Гордеевой, потому как она не видит толком, что куда упало, в отличие от Американца. Мужчина же будто бы знает, где она пропустила звенящее стекло и тут же подкидывает его в мусорное ведро. — Бога ради, простите, — не унимается Любовь Андреевна, продолжая сыпать извинения в сторону хирурга. — Не переживайте, я всё равно не мог заснуть, — отвечает Карлайл, беря Гордееву за руку. Та сначала не понимает, к чему такой неуместный порыв. Правда тут же благодарит, стоило неприятному ощущению уйти: мелкий осколок всё же впился ей в ладонь. — А вы знаете, — поднося палец ко рту и прижимая его к губам, оживляется Гордеева. — Есть у меня отвар для сна, мне соседка давала, говорят… Не успевает озвучить то, что говорят там о каком-то отваре какие-то соседи. Осознает, что стоит не совсем в презентабельном виде посреди ночи перед мужчиной. Мужчиной, который сам того не понимая, вводит её в краску. А она про травы какие-то, про соседку… — Впрочем, утро вечера… И вновь сбегает. Словно не женщина она вовсе, а девочка. Девочка, которая не понимает своих потребностей. Но Гордеева понимает. Слишком хорошо понимает теперь, чего хочет от Карлайла. И видит ведь, что желание то обоюдное. Только нельзя ей путаться ещё сильнее. Нельзя, но хочется. Безумно хочется. Ну и дура ты, Гордеева. Она тут же прижимает к себе спящего пса, который в подтверждение кратко тявкает, утыкаясь громадным носом в шею хозяйки.Глава 17
3 апреля 2023 г. в 09:00
Приехали они как раз к тому времени, как остатки некогда цельного домика представляли собой груду досок и камней. Где-то виднелись следы обугленной мебели, где-то до сих пор полыхали небольшие языки пламени. Остальное успели потушить пожарные.
К ним Любовь Андреевна направила Вовку. Ему же поручила разобраться с камерами: кто, куда, почему.
А сама же вместе с Карлайлом пошла допрашивать пострадавших. Правда румяная и невредимая Ренесми совсем не подходила под описание испуганной девушки. Что уж говорить о том бугае, который рассматривал бывшее жилище с явным интересом, но без капли сожаления. Так, словно кино смотрел: снуют туда-сюда люди в форме, а ему только попкорна не хватает.
Правда завидев фигуру в виде Гордеевой, тут же принимает вид расстроенный и серьезный. Такой же делается и девушка, направляясь к Американцу. Щебечет что-то быстро-быстро и совсем для Полковника непонятно.
Карлайл же кивает, водя руками по тонким плечам, которые и не дрожат совсем в легонькой кофточке. Любовь Андреевна тут же снимает с себя пуховик и накидывает поверх болтушки, которая смотрит теперь на неё и широко улыбается.
А сама Гордеева не понимает, как не замёрзла девица: ведь руки у неё теплые, если не сказать горячие.
— И вашему мужу бы одеться, кто ж в футболке в январе месяце разгуливает, — бурчит Любовь Андреевна, обхватив себя за локти.
— Он закаленный, не волнуйтесь, — опережает панический взгляд смуглого паренька Карлайл и сам скидывает с себя пальто.
Оно тут же перекочёвывает на погоны Полковника. А та смотрит теперь на доктора с великим сомнением: всё ли в порядке у него с головой. Она то привыкшая, не замёрзнет.
— Не говори только, что и тебе мороз нипочём, быстро в машину, — говорит Любовь Андреевна и указывает подбородком на свой автомобиль.
Усевшись внутрь, тут же собирается снять с себя предложенную заботу Американца, но мужчина в своих намерениях согреть женщину слишком упёрт: не позволяет ей откинуть пальто и на миллиметр. Правда не физически, а с помощью голоса.
— Приходили газовщики, утром, — поясняет он рассказ кузины, которая кивает на каждое слово. — Счётчики сверяли.
Гордеева хмурит брови и тяжело вздыхает. Оборачивается на пассажиров, которые с виду взрослые, а по действиям дети малые.
— Заявку оставляли? Предупреждали? Звонили может вам заранее? — ждёт, пока Карлайл переведет вопрос и, увидев отрицательные мотки головами, разочарованно цокает.
— Думаете, в них дело? — спрашивает Американец, параллельно кивая своим семейным.
— Не думаю. Знаю.
Стук в окошко её нисколько не пугает. Наоборот. Ждала она, пока Вова подтвердит их предположения. Тот и кивает активно, на лицо — откровенное подрывательство. Неумелое и спешное. Всё фиксируют, направят ей завтра в отделение на личное рассмотрение. Вовку Гордеева тут же отпускает до выяснений более точных деталей. Сама же оглядывает троицу, поджав губы.
— В гостиницу вам нельзя, — озвучивает она свои мысли. — Переночуете сегодня у меня, а завтра уже переедете в служебную квартиру. Под охрану.
— Не нужно охраны, Любовь Андреевна, — мягко начинает Карлайл.
А Гордееву вдруг снова злость берёт. Их тут натурально выживают из города. Прямым текстом уже говорят, чтобы уезжали туда, откуда приехали. А американцы спокойнее некуда.
— Это тебе не Голливуд, товарищ Американец, — почти рычит Любовь Андреевна, выкручивая руль и покидая место преступления. — Тут хорошего конца не будет. Один конец в таких историях.
И для большего антуража едет вдоль приходского кладбища, где неестественно пестреют мёртвые цветы.
Карлайл намёк понимает. Чувствует, что молчание Полковника отказов не принимает.
— Служебная, так служебная, Любовь Андреевна, — соглашается мужчина, с удовольствием наблюдая, как Полковник, явно настроенная на продолжительный и яркий спор, непонимающе раскрывает рот.
— С охраной? — уточняет она в надежде хоть здесь уловить малейшее сопротивление.
Но Карлайл, кажется, уже давным давно сдался в надежные руки Гордеевой.
— С охраной, Любовь Андреевна, — не скрывая радости от растерянного выражения лица Полковника, соглашается Каллен. — Желательно только, чтобы с самой лучшей.
Тут уж не сдерживает улыбки и сама Гордеева. Лучше неё в городе нет никого.