Забудь об этом, Чуя

      Чуя помнит все, каждый вдох и выдох начиная от своего рождения заканчивая этим моментом.       Чуя помнит каждую эмоцию дорогих ему людей, предпочтение и незначительные детали.       Чуя помнит то — что его интересует. Он помнит Дазая.       Кажется, его голова трещит от количества мыслей в ней, кажется мысли не хотят сидеть на месте, и желают лишь одного — свободы. Но рыжеволосый никогда ее не получит, не в прошлом, не в настоящем, не в будущем.       Никогда.       Он помнит труп Липпмана, его безнадёжные зрачки и истерзанное тело. И даже так он был прекрасен, типаж многих людей этого мира, будто он играет роль в пьесе где смерть — всего лишь метафора.       Он помнит как отчайно он задыхался, как тикал его разум до взрыва, будто бомба что взорвется раньше чем положена.       Его тело кажется исчезло, и мысли, и чувства, ощущение, зрение — все это исчезло под бездыханное тело Липпмана, и такие же безжизненные глаза его друга.       Мертвого.       Наверное тогда Чуя и сломался под напором сильных рук. Наверное тогда Чуя сломался смотря на смерть с косой что обитала возле его дру... товарищей, лишь задорно хихикая наслаждаясь зрелищем. Наверное тогда Чуя и сломался когда его вырвало из-за смертей за долгое-долгое время его опыта в выживание.       Мори качает головой, ничего не говоря. Только его глаза дают ответ, и конечно же Чуя читает то, что боялся услышать.       Дазаю он ничего не говорит, предпочитая делать вид что все это было сказка, что скоро они его победят, и все будет как прежде.       Но Дазай знает, и смотрит только на него тёмными глазами где само существование угроза. Он не шутит, не улыбается, и ничего не спрашивает. Молчит и смотрит, и только лишь его губы поджались в немом протесте.       Они улетают в Францию, так, как хотел этого Поль. На рассвете, пока Мори качает головой смотря на встающее Солнце. Может, Дазай был рядом с ним в этот момент, стоял по правую руку босса и так же смотрел туда, где лучи начинают согревать землю. А может спал в своем контейнере и не заметил все это, а может вообще не думал о Чуе, предпочитая думать о другом.       Но они не прощаются, и Чуя с уверенностью может сказать — это разлука.       — Это все неважно, — говорит Верлен и целует Чую в шею, пробираясь руками под слишком большую рубашку на Чуе, что естественно была не его. — И никогда не было важно, Чуя. — и он позволяет тянуть себя назад, на колени Поля, заставляя прижатся своей спиной к его груди.       Чуя задыхается. Но не от возбуждения или того что тянет в животе, скручивая его, а от глаз что смотрят холодно, на столько что этот холод обжигает. В его подсознание на него смотрят карие, а не зелёные.       — Чуя, — выдыхают в его губы, а потом лижут их, в немом вопросе. И блять, так ласково-приторно, так лицемерно, что это пугает больше чем действия в начале. Будто они — настоящая пара, и кусая губы он заботится в немом протесте такого плохого поведение мальчика. — Чуя, уже прошел год, — и водит своими руками по талии, сминая кожу, оставляя полосы, и у рыжеволосого поджимаются пальцы на ногах. — Забудь об этом, Чуя. — и он ломается, под напором, стонет, выгибается, прижимается, и просит, заглядывая в глаза его любовника. На него смотрят зелёная радужка, а не каряя. Наверное, Чуя и правда забыл об этом.