Min krøllede dreng

      Сегодня парни договорились собраться в доме у Ларса, чтобы порепетировать и возможно даже сочинить что-то уже для будущих пластинок.       Ранее вся четвёрка жила в доме у Клиффа, поскольку он сам их к себе позвал, а у парней не было выбора — они переехали в другой, совсем чужой город практически не имея денег. Однако долго продолжаться это не могло. Каким бы замечательным не казалось бы сожительство четырёх друзей, на деле это было не так уж и весело. Они абсолютно все были лишены всякого личного пространства, могли мешать друг другу и просто в конце-концов было неудобно, что они «сели на шею» Клиффу даже несмотря на то, что парень сам их позвал: всё-таки отделаться от таких мыслей было сложно. Все минусы главным образом перечёркивал один жирный плюс (помимо того, что они жили не на улице) — они могли просто взять и собраться всей группой на репетицию или обсуждение нового материала в абсолютно любое время.       Теперь, когда в кармане стали водиться деньги, да и не маленькие, надо сказать, можно было переехать. Очевидно, ныне на творческие поиски оставалось меньше времени, ибо им надо было ныне планировать встречи, а что ещё немаловажно — арендовать студию. Однако, платить за аренду студии просто чтобы посидеть и не очень вдумчиво что-то набросать не хотелось от слова совсем, это выглядело как пустая трата денег. Даже несмотря на то что теперь они начали что-то зарабатывать, внутренняя жаба всё-таки душила. Именно поэтому парни договорились, что будут собираться у Ларса для того чтобы просто вместе поиграть «как раньше». До Ларса добираться одинаково по времени примерно им всем, да и к тому же привезти с собой гитару проще, чем целую ударную установку. Ульриху ничего не осталось, кроме как соорудить небольшую импровизированную студию у себя дома для их репетиций, джема, но чаще просто пьянок в перемешку с обсуждением всего: и песен, и жизни, и чего бы то ни было ещё.       До сегодняшнего дня последний раз парни собирались три дня назад, и тот раз отметился кое-каким инцидентом, но о нём позже. Сейчас же на пороге дома стоял Кирк и настукивал в дверь датчанина, как ему казалось, не очень сильно, на деле же это было совсем не так. Тем не менее, датчанин полетел ко входу в свой дом, возможно он опасался, что сейчас стучащий снесёт ему дверь.Он открывает её и на пороге стоит знакомая фигура с пышной шевелюрой, одетая во всё чёрное: чёрная футболка, чёрные джинсы и чёрная косуха, только белые кроссовки выбивались из образа, хотя шнурки на них были всё-таки чёрные. Фигура эта широко улыбалась во все свои не особо ровные 32 зуба. Улыбка у Кирка вообще всегда выглядела какой-то нелепой, конечно Ларс никогда и никому этого не озвучивал, но когда Кирк улыбался он выглядел как человек не особо обременённый интеллектом, особенно если он поднимал брови, как сейчас. Если же говорить чуть менее оскорбительно, то Кирк производил впечатление доброго и милого, но всё-таки дурачка. Но тем не менее, именно из-за этого нелепого вида Ларсу самому хотелось улыбаться, было в этой улыбке что-то невероятно заразительное и… очаровывающее. Он пожал руку приятелю и пригласил кудрявого войти в дом, попутно приобняв его одной рукой.       Сам Ларс был одет абсолютно по-домашнему: какая-то мятая белая футболка и невероятно короткие белые шорты. Если бы это был бы Джеймс, то он сейчас пошутил бы в духе: «Опять гостей в трусах встречаешь?» Но пришёл пока только Хэмметт.       Кирк сразу сел на диван и заметил, что пока что ни Джеймс, ни Клифф не пришли. — Они тебе не звонили? — Нет, — крикнул Ларс, идя на кухню.       Хэмметт надул щёки и шумно выдохнул, он понимал, что это предвещает что-то нехорошее и он догадывался о причинах.       На прошлой их встрече этим двум придуркам хватило ума наглыкаться ледяного пива в жару. Кирк сам подобным образом тяжело болел в детстве, когда решил в почти сорокаградусную жару купить газировку и выпить её сразу после покупки несмотря на то, что банка стояла до этого в холодильнике. Тогда он переболел очень тяжело, никогда в жизни так тяжело он больше не болел. Он однозначно навсегда запомнит то, как температура его тела стремилась к тем же значениям, что и температура на улице в тот злополучный день, а также настоящие пляски дьявола со своим трезубцем в его горле. Конечно же он не желал, чтобы его друзья совершили ошибку его молодости и пытался их остановить, но оба парня заверили Кирка в том, что ничего не случится, что они и раньше так делали, что у них крепкий иммунитет. Ну видимо их «ничего не случится» прямо сейчас и случилось.       Всё подтвердилось тогда, когда в комнате раздался телефонный звонок. Забыв, что Кирк в гостях, смуглый паренёк подошёл к телефону, возможно понимая, кто сейчас может позвонить Ларсу и зачем. На другом конце раздался не голос, а хрип какого-то зомби, видимо, вставшего из могилы только что. Так мог бы подумать кто-то другой, а Хэмметт услышав это «привет» сразу же понял, что позвонивший зомбак — это тот самый Джеймс «ничего не случится» Хэтфилд, а позвонил он чтобы сообщить, что не сможет прийти. Как только Кирк положил трубку тут же раздался второй звонок, будто бы они сговорились. Вторым зомби был Клифф «у меня крепкий иммунитет» Бёртон. Он сказал по сути то же, что и Джеймс. Ларс выглянул из-за дверного проёма, слышать говорящего на другом конце он не мог, а Кирк отвечал лишь односложным «угу» по которому нельзя было сказать, кем был звонивший. Но смотря на недовольство Кирка после окончания разговора, а также на его фигуру, грубо плюхнувшуюся на диван — моментально для Ульриха были даны все ответы на вопросы ряда «Кто? Зачем?» и «Почему?», он тут же всё осознал и сообразил. Ларсу оставалось только вздохнуть, он прекрасно понимал настроение Кирка и знал, что скорее всего это произойдёт. Он был свидетелем сцены опустошения банок со студёным пивом и оров Хэмметта по этому поводу, но сам знал, что отговаривать Джеймса и Клиффа бесполезно, а потому отнёсся к этому спокойно.       Сам Ларс обладал весьма редким и ценным даром — умением читать людей. Этот талант облегчал Ульриху как и обычное повседневное общение, так и бесспорно здорово помогал группе. Ларс прекрасно понимал, что и кому он может сказать, что должен сказать, что не нужно говорить, а что пролетит мимо ушей собеседника. Из этого вытекало то, что Ларс был довольно хитрым, мог и подлизаться, и где-то натурально понаглеть, если знает, что оппонент ни чем ему не ответит. Ларс почти всегда добивался своего любыми путями, потому что знал, куда идти. Кирк же был в этом плане его противоположностью — в отношении проницательности он выглядел как абсолютное бревно, однако это только на первый взгляд. Кирк действительно никогда не понимал никаких намёков, сам он тоже излагал свои мысли и чувства весьма чётко и прямолинейно. Более того, его можно было назвать наивным и доверчивым. Этим особенно часто пользовался Клифф: достаточно было сказать Хэмметту, что он чем-то обидел его и можно требовать покупки банки пива или сигарет. Он также это делал, когда кудрявый парнишка требовал от него сохранения чего-либо в секрете. А Кирк поведётся и купит. Но на самом деле Кирк покупал что-либо не для того чтобы «загладить вину», а просто потому что сам того хотел, но понимает это Клифф или нет — неизвестно, хотя скорее всего понимает, а это уже просто такой вот устоявшийся прикол, своеобразная дружеская традиция. Кирк был сентиментален и крайне впечатлителен по своей натуре, пусть он иногда и показывал себя глуповатым и нелепым, но он безумно ценил всякие близкие отношения, а друзей и вовсе воспринимает как свою вторую семью. Потому совсем неудивительно, что он готов даже последние деньги отдать на то чтобы порадовать друзей. Однако он также и заботился о них как о членах своей семьи, порой он бывает ударяется в совсем конченную гиперопеку, совершенно забывая, что перед ним его ровесники — такие же взрослые люди, готовые отвечать за свои действия. Кирк может закатить самую настоящую истерику если считает, что его товарищи губят себя. И хотя чаще всего в подобных ситуациях он оказывается прав, такое буйство всё равно очевидно не вызывает ни у кого восторга.       Так или иначе, Кирк сейчас расстроился, а значит нужно было его поддержать. Ларс сел рядом с Хэмметтом. Кирка не так часто можно было увидеть в гневе, но в данный момент он был готов взорваться. Из-за чего именно понятно не до конца, но с наибольшей вероятностью от сочетания сразу всех факторов: он предупреждал друзей, что так будет, но конечно же они его не слушали! Кирку помимо прочего ещё и встать рано пришлось, чтобы вовремя приехать, и в конце-концов за все те дни эти дурни не нашли иного времени позвонить и заранее предупредить, нет же, надо было сделать это только к тому времени, когда они договорились встретиться!       Не передать словами, как Хэмметт сейчас хотел обрушится на Ларса с криками и возмущениями по поводу сложившейся ситуации, однако голос разума подсказывал, что делать этого не стоит, его товарищ сам всё видел, сам всё знает и понимает, так что головной взрыв Кирка не ушёл дальше телесной оболочки, а остался в его сознании. Ну почти.       Ларс не придумал ничего лучше, чем потрепать Хэмметта за волосы. Парня доставали этим ещё со школьных времён: его кудри не могли не привлекать внимания. Кто-то подходил и просил у Кирка разрешения на возможность потрогать его пышную шевелюру, иные хулиганы и задиры дёргали его за волосы, а после смеялись над пареньком и его реакцией, ну а кто-то же пытался потрогать украдкой, думая, что Кирк не заметит и не почувствует, на деле же Кирк несмотря на пышность своей копны чувствовал малейшие прикосновения даже к одной пряди. Кирка настолько заебали, что он аж в какой-то момент начал коротко стричься и выпрямлять волосы, а любое прикосновение к ним сопровождалось неимоверно осуждающим взглядом со стороны их обладателя, будто ты только что всю его семью изрядно дерьмом полил. Ну и вот на что надеялся Ларс, когда решил растрепать относительно аккуратно уложенные кудри Хэмметта, который итак сейчас будто бы сидел на пороховой бочке? Разумеется Кирк взорвался. Он принялся импульсивно бить Ларса по рукам, одновременно при этом топча ногами и пытаясь согнуться так, чтобы спрятать голову. Ну и конечно же всё это сопровождалось невнятными криками, а Ларса эта картина только забавляла.       Ульриху нравились волосы Кирка и иной раз ну уж очень хотелось его потрепать или накрутить пару жёстких блестящих прядей на пальцы, но Кирк крайне редко позволял кому-либо касаться его волос. Однако же Ларс в этом плане был особенным, ибо иногда Хэмметт всё-таки разрешал датчанину поправить его волосы, вероятно потому что он был чуть-чуть ниже него и хорошо видел всю его шевелюру, в отличие от тех же Клиффа и Джеймса, которые были настолько высокими, что смотрели только на макушку Хэмметта, но может у парня были и другие причины позволять Ульриху трогать его волосы. В конце-концов это действительно странно: нахуя вообще поправлять кудри? Но всё-таки, иногда Ларс обманывал Кирка, он говорил: «Чувак, да что у тебя за взрыв на макаронной фабрике на башке?» И Кирк послушно наклонял голову, позволяя датчанину всё поправить, хотя поправлять возможно было и нечего, Ларс просто водил руками от основания волос до их кончиков, глубоко забравшись в пышные пряди своими тонкими пальцами, иногда касаясь кожи головы. Но Кирк всегда вёлся, потому что его волосы были очень непослушными сами по себе по вполне понятным причинам, однако малейший ветерок мог и вовсе превратить всё в тот самый «взрыв на макаронной фабрике», чего Кирк заметить не смог бы из-за пышности своих волос, а потому в отсутствие зеркала поблизости оставалось только довериться своим друзьям и Ларсу в частности, который хорошо видел его волосы со всех сторон. А может ему просто в глубине души очень нравилось, когда датчанин так зарывался в его копну.       Сейчас Ульрих не поправлял его волосы, а напротив очень жестоко издевался над его причёской, Кирк в конце-концов так заехал по руке Ларса, что тот всё-таки отстал от него, но хохотать не перестал, чем только ещё больше злил Кирка. Хэмметт принялся судорожно поправлять причёску, он немного разогнулся и стало видно его лицо. В чёрных глазах иной раз было крайне сложно прочитать какие-то эмоции, ибо было непонятно, где зрачок, а где радужка, какой формы они сейчас, но в данный момент и за 10 километров можно было увидеть, что Кирк не просто зол, а он в ярости. Скоро его кровь можно будет использовать для заварки чая, ну или же самого Хэмметта как чайник, настолько он кипел. На лбу и висках у него буквально выступили пара вен — признак гнева и крайнего напряжения, который на таком добром и милом парне как Кирк рисовался не часто. Ларс либо испугался, либо просто испытал чувство вины, а потому решил извиниться, но не словами, а действиями: он помог товарищу поправить торчащие во все стороны кудрявые пряди. Как и подобает, движения Ульриха были «извиняющимися»: он довольно осторожно проводил рукой по волосам, бережно пытался прибить каждую, даже самую тонкую прядку из трёх волосинок, к основной копне волос, очерчивая буквально подушечками пальцев каждый изгиб кудрявого волоса. Хэмметт его извинения видимо всё-таки принял.       Закончив приводить волосы в божеский вид, кудрявый расставил колени в разные стороны, опёрся локтями о них, а ладонями подпёр недовольную мордашку, после чего тяжело вздохнул. Ульрих тоже сейчас молчал. Эта неловкая тишина напрягала их обоих, надо было как-то её прервать, но вот что говорить никто из них не знал. Хэмметт ещё раз громко набрал воздуха в лёгкие и выдохнул. Датчанин всё-таки решает прервать тишину первым, ибо смотреть на то, как его друг полыхает от ярости и обиды, параллельно опаляя этим всем воздух в его доме, было невозможно. — Раз уж они не пришли, то давай всё-таки попробуем вдвоём что-то придумать? Лучше сделать что-то, чем ничего.       Кирка в данной ситуации такое заявление не устраивало, ибо разум говорил, что ничего толкового вдвоём они не сделают, но не то Ульрих звучал слишком убедительно и серьёзно, не то последняя фраза имела подозрительно здравый смысл, не то Хэмметта просто напрягало то, что он вот только сейчас приехал, а теперь должен снова тратить время на дорогу, а может его и вовсе просто привлекала идея остаться с Ларсом наедине. Чёрт знает, ещё 1000 причин можно предположить, но Кирк всё-таки решил не уходить. Он согласился.

***

      Оба парня в глубине души понимали, что вдвоём они мало что сделают — это было полностью оправдано. Уже через час Кирк развалился на диване, смотря в потолок или даже скорее в никуда, а руки едва-едва двигались по ладам и струнам. Он сейчас не просто бренчал что-то, а скорее переставлял пальцы и был готов заснуть. С Ларсом была абсолютно аналогичная история: он крайне лениво что-то настукивал, это совершенно невозможно назвать игрой, ибо он ни о чём не думал и также смотрел в одну точку, глаза слипались, но звук, который он сам же и издавал, оставлял мозги трезвыми, не позволял сну опьянить его. Это же и повлияло на то, что Ларс всё-таки пришёл к мысли, что ему это всё надоело. Он встал и пошёл на кухню за банкой пива. Щелчок и она открыта, осталось только разбудить Кирка. Датчанин опустошает половину банки на ходу и подходит к кудрявому. Тот уже реально закрыл глаза, но всё-таки пальцы давали знать, что он ещё не спит. — Хэй, Кирк, — Ульрих окликает товарища и качает банкой пива над его головой. Характерный булькающий звук стучащей и стекающий по жестяной банке жидкости привёл Хэмметта в чувства.       Кирк открывает глаза и видит, что Ларс нависает прямо над ним с пивом в руке. Что ещё немаловажно — датчанин, опёршись об диван одной рукою, встал на носочки и слегка качался. Он так делал либо когда хотел выпить, либо когда уже немного выпил — это характерный знак его тела, который Кирк хорошо запомнил и всегда понимал. Хэмметт встаёт, попутно хватая банку из рук Ульриха. Хотя ему владелец этой самой банки не давал на то никакого разрешения, Кирк выпивает остаток. Сейчас Кирка не тянуло на откровенную пьянку — с товарищами это быть может и было весело, но с Ларсом почему-то чертовски хотелось поговорить трезвым, однако пиво его так или иначе обрадовало. Половина банки — этого недостаточно для того чтобы опьянить даже на минимальном уровне, но зато достаточно, чтобы развязать язык. Когда можно в целом оставаться адекватным и здравомыслящим, понимать, что говоришь, но при этом не бояться сказать больше, чем обычно. Если сдержаться и не выпить много, можно на самом деле многое обсудить, но сдержаться было, увы, очень сложно.       Кирк то и дело беспросветно бухал с товарищами. Его заботливая натура как правило подталкивала парня к тому чтобы следить за уже изрядно подвыпившими друзьями, но по итогу чаще всего выходило так, что Кирк набухивался в хламину в числе первых, если не самый первый. Да-да, иногда он мог даже обогнать Джеймса в этом деле, а это дорогого стоило! Выходило так, что чаще всего за ними присматривал Клифф, который мог даже изрядно выпив оставаться ещё относительно адекватным долгое время, но его всё равно часто не хватало на действительно длительное время, и они все по итогу творили какую-то дичь. Каждый раз Кирк после попойки обещал себе, что притронется к алкоголю только когда его товарищи уже будут засыпать и абсолютно каждый раз это обещание проваливалось с громким треском. Кирк, увы и ах, достаточно плохо себя контролировал.       Хэмметт ожидал, что Ульрих сейчас пойдёт за второй банкой, а потом притащит ещё одну, и ещё, и снова это всё скатится в обычную пьянку… Но не тут то было! Кирк решил, что Ларс разделяет его настрой, но на деле всё оказалось куда прозаичнее: Ульриху просто лень идти за ещё одной банкой.       Он отодвинул гитару Кирка и сел на диван, однако ноги закинул на друга. Да, Ульрих часто мог позволить себе выкинуть что-то такое, ибо Кирк не сопротивлялся и не прогонял Ларса. Обычно датчанин закидывал ноги на товарища когда они сидели на стуле и ну это было понятно, он мог уставать сидеть, но вот зачем он сделал это сейчас — Хэмметт понять не мог, диван-то вроде мягкий и большой, на нём можно развалиться даже не задевая Кирка. Однако в любом случае кудрявый не решился протестовать, ему просто стало немного неловко от столь близкого контакта.       Говорить вроде как и было о чём, а в то же время они оба молчали. Последнее что сейчас хотелось обсуждать — это дела группы, но все вопросы, приходившие на ум, так или иначе были связаны с ней. Как это обычно и бывает, первым молчание прерывает говорливый Ларс с весьма неоднозначным вопросом. — Кирк, какую свою пьяную выходку ты считаешь самой стыдной?       Хэмметт перевёл взгляд со стены на Ларса. Парень уже буквально лежал на нём, сложив руки на животе, и ожидал ответа на вопрос. Его взгляд показывал, что он готов дать другу время на размышления, но Кирку размышлять не требовалось. Ну, точнее сказать, сейчас очень-очень требовалось, ибо надо было придумать что-то ещё на замену тому, что ему пришло в голову. Пришедшие воспоминания он давно не ворошил, потому неловко отвёл взгляд в сторону, ибо сия выходка была прямо связана с Ларсом, а Кирк тогда молился, чтобы он ничего не помнил. Ульрих наверняка сейчас прочитал этот неловкий взгляд и понял, что друг уже знает, что говорить, но не хочет. Он решает немного подождать и не давить на Хэмметта.       Но в конце-концов всё-таки Ларса утомило молчание кудрявого парня. Он думает слишком долго, так что может быть, Ульриху стоит начать первым. — Хэй, Кирк, — Хэмметт повернулся на зов датчанина и обнаружил, что он чертовски близко к нему.       Ларс теперь не лежал, а сидел. Его ноги по-прежнему были перекинуты через ноги Кирка. Поскольку Ульрих уже сидел, его нос почти упирался в щёку кудрявому. Это положение заставило Хэмметта вздрогнуть, ибо такая близость Ларса только лишний раз напоминала о случае, который он прямо сейчас ворошил в памяти. Но он всё-таки невольно приобнимает Ульриха одной рукой, поскольку понимает, что без опоры парню сидеть тяжело. — Я в общем-то затеял этот разговор главным образом потому что мне есть что тебе рассказать.       Хэмметт молчал, он был готов выслушать Ларса и, если надо будет, приободрить и поддержать. — В общем-то одной ночью я воспользовался твоим состоянием. Я может быть сам был очень пьян, до сих пор не нахожу ответа на этот вопрос и… я знаю, что ты всё помнишь.       У Кирка сердце ушло в пятки. Он почувствовал, что Ларс прямо сейчас говорит о том же, о чём он думает! Но это же не может быть правдой, верно? Он же не должен помнить? Может быть, он украл у него что-то и не сказал об этом? Может он испортил какую-то его вещь? Пусть это будет так, пусть это будет так!       Что же всё-таки вспомнил Кирк? Одним утром скрюченная фигура чахла на кухне над стаканом воды. Кудрявые волосы были на скорую руку собраны в самый простой и неаккуратный хвост, а переносицу венчали спадающие очки, которые, по мнению Джеймса, выглядели очень смешно и превращали парня в бабушку. Сказать, что у него раскалывалась голова от боли — это не сказать ничего. Он чувствовал себя как скорлупа грецкого ореха, по которой какой-то псих бил молотком, ибо не мог вытащить орех руками. Каждый удар шёл по швам и куда-то в центр, после отражался от самого орешка и распространялся по скорлупе уже с внутренней стороны, содрогая её. Так хотелось этому ненормальному невидимому парню сказать: «Хватит!» Но Кирк не орех, его никто не бьёт, в своём положении он полностью виноват сам. Да, это было классическое самочувствие после всякой попойки. Так хотелось, чтобы никто не видел его в таком состоянии, чтобы никто его не трогал сейчас, но он понимал, что это с тремя соседями просто нереально, уже было далеко не утро, сейчас кто-то, кто приходит в себя быстрее, зайдёт на кухню. Скорее всего, это будет Клифф. Этому парню чертовски повезло, он был крайне устойчив к выпивке: он не только дольше всех мог оставаться вменяемым, но и после пьянки достаточно быстро приходил в себя. И да, Кирк чертовски хорошо знал парней и оказался прав. Совсем скоро он услышал шаги и согнулся ещё больше, пытаясь спрятаться от ненавистного шума как страус. Он закрывал уши руками, и хотя сами шаги он не слышал, мозг, который сейчас правда имеет смысл сравнивать с орехом, будто бы с задержкой воспроизводил тот звук, который смуглый паренёк услышал ранее, но не успел ещё обработать. Это нереально бесило, а Клифф как назло подсел к нему и, кажется, решил поговорить. Если он так делал, то это означало только то, что Бёртон больше никого относительно вменяемым не видел. Кирка это волновало слабо, внутренний голос кричал, чтоб Клифф смылся с кухни, но он очевидно бы этого не сделал бы. Однако всё-таки Бёртон видимо понимал, что Кирк не настроен на беседу и молчал. Кирк собирает какие-никакие силы в себе и поднимает голову. Клифф всё также ничего не говорит, а лишь держит в руке стакан, над которым Хэмметт хирел, своим жестом он будто говорил: «Чувак, ты не забыл, что у тебя тут вода? Может попьёшь и тебе станет легче?» Кирк смотрит на воду и внимает немой речи, трясущейся рукой берёт стакан и пытается выпить, но только он скорее не сам пьёт, а позволяет Клиффу напоить себя. Парень просто набирает в рот воды, ибо на то чтобы проглотить её, нужен отдельный рывок. Когда Хэмметт понимает, что вода уже вытекает из его рта, он всё-таки этот рывок делает, запрокинув голову наверх, дабы облегчить себе задачу. Он закрывает глаза и падает лицом в стол. Клиффа это испугало, он поспешно отложил стакан в сторону, ибо боялся, что друг сейчас подавился. Он положил руку на спину Хэмметта и убедился, что тот дышит ровно и спокойно. Кирк лениво поворачивает голову в сторону Клиффа и только сейчас замечает то, какой странный у него взгляд, должно быть, он изначально на него так и смотрел, когда пришёл. Точно считать эмоцию разбитый вчерашним алкоголем Хэмметт сейчас не мог, но глаза Бёртона выглядели так, будто он очень хотел что-то рассказать парню, они явно горели нетерпением. Кирку стало любопытно и, превозмогая боль, он попытался сесть ровно, ибо так прийти в себя быстрее было реальнее, чем клюнув носом в твёрдый стол.       Бёртон тем временем уже встал и что-то делал, Хэмметт не особо-то и следил за его действиями. Должно быть, он искал что пожрать. А может и уже что-то готовил. Чёрт знает и разбираться с этим не хотелось. — Что было ночью? — спросил наконец-то Кирк, которому, видимо, вода как-то помогла. Но спросил он это едва шевеля языком.       Хэмметт услышал, как Клифф пытается удержаться, чтобы не заржать. Теперь этот его взгляд полностью понятен: ничего хорошего не произошло, а Кирк был главным лицом шоу. Гвоздь программы, так сказать. — Я опять чё-то разнёс?       Бёртон всё ещё терроризировал парня своим молчанием. — Я могу купить тебе ящик. Ящик пива! Я всё возмещу! Я обещаю!       Удивительное дело: Клифф не реагировал даже на слова о пиве. Может его кто-то подменил? — Да шо ты молчишь, скажи хоть букву, но хуё-моё, я знать хочу, чё было, — Кирк запрокинул голову, чтоб не упасть носом в стол снова, но пытался смотреть на Бёртона. Хэмметт щурил глаза не то от света, не то они просто слипались под тяжестью век. — Не-е-ет, — с некоторой хитростью протянул наконец-то басист, — мне надо, чтобы ты был вменяемым, иначе будет не так смешно.       Какой говнюк. Кирк изнывал от нетерпения узнать все подробности пьянки, но он, сука, молчал, а ещё и смеяться собрался и всё указывало на то, что смеяться он собирается над бедным Кирком. Чтобы он там не сделал, а такого отношения к себе Кирк не заслуживает. — Я сейчас трезв и полностью вменяем, — попытался как можно чётче сказать Хэмметт. — Я вижу. У тебя даже голова нормально не держится. — Расскажи мне всё сейчас же, — Кирк стукнул кулаком по столу. Наверное, в своей голове он выглядел очень злым и настойчивым, но на деле это конечно же было не так. — Нет-нет, я унесу эту тайну с собой в могилу, — наигранно-драматично произнёс Бёртон, — я должен уберечь своего товарища от этого позора, это мой долг как друга — сберечь твою честь!       Хэмметт встал из-за стола и лениво поплёлся к басисту. Он схватил парня за ворот футболки и принялся трясти его, что есть мочи, но правда хватало Кирка не на многое с его-то ватными руками. — Ладно, я сдаюсь, душитель, — усмехнувшись, Клифф сел за стол, Хэмметт последовал за ним же. — Давай рассказывай. — Ты уверен, что сможешь оплатить моё молчание? Я же даю тебе сейчас шанс это сделать бесплатно! — Ящик? — Ну значит ладно, ящик.       Клифф думал, с чего начать, чем ещё больше раздражал Хэмметта, в какой-то момент Бёртон всё-таки заржал, хотя он не успел произнести ещё ни звука. — Да сука, ты мне расскажешь сегодня или нет?       «Злой» тон Кирка только ещё больше рассмешил Клиффа. — Ларс… вы, — Клифф пытался что-то выдавить из себя, но тут же прыснул со смеху, упав лицом в стол. Его вероятно смешила даже не увиденная им сцена, а возможная реакция Хэмметта на рассказ. — Да, Ларс, мы, давай, что дальше? Что дальше-то? Что мы с Ларсом? — Не переживай, — Клифф наконец-то поднял голову, — Я думаю, что он был настолько пьян, что не вспомнит.       Бёртон под неодобрительный вдох Хэммета вытирает слёзы, которые выступили на его глазах из-за смеха. Но стоило ему закончить с этим занятием, набрать воздух и приготовиться говорить, как он снова заржал во весь голос, набранный для рассказа воздух шумно вышел из его лёгких. Если сейчас кто-то услышит этот конский ржач, то точно придёт и тогда Бёртон уже ничего не расскажет. — Да что там? Что там? Что Ларс? Что я? Да скажи ты уже, ёб твою мать! — Вы почти потрахались, — Клифф снова упал лицом в стол и уже не просто ржал как конь, а натурально кричал, видимо больше не в силах просто сделать хотя бы вдох из-за смеха. — Чего блять?       Сказать, что Кирк охуел — это ничего не сказать. Если он сейчас начнёт подробности выпрашивать, то создаст неправильное впечатление, но ведь, сука, интересно прям пиздец! Благо Клифф немного подуспокоился и был и сам не против рассказать больше. Его-то явно привлекала мысль вогнать друга в краску и наблюдать за всей его палитрой эмоций. Кирк тем временем упал на стул как бесформенный мешок, пребывая в шоке. Это то, что ожидал и что нужно было Клиффу, если бы живот и лёгкие сейчас не изнывали бы от боли, вызванной его смехом, он бы наверняка снова рассмеялся бы. Видеть охуевшего от этой жизни Кирка было бесценно. — Я в ванную хотел зайти умыться, но когда открыл дверь, я понял, что я не туда попал, мягко говоря, — Клифф пытается сдержать смех, глядя в карие глаза напротив, что по размеру были с крышку от бутылки, — какого хуя вы там сосались?       Кирк сейчас своим видом напоминал кота, ошарашенного пылесосом. Бёртон конечно же решил продолжать, чтобы продолжить наблюдать эту дивную палитру эмоций. — Он тебя к стене прижал, ты ещё там чё-то его за волосы держал. Я решил, что ну его нахер, вышел, взял ложку и закрыл вас там с внешней стороны, а то так ещё и нежную психику Джеймса можно травмировать, а вот он уже травмировал бы вас куда руки прилетят!       Кирк действительно горел со стыда, его дыхание участилось. Клифф не стал делать акцента на руке, которой Кирк держал Ларса за волосы, видимо, решил всё-таки пожалеть товарища, а так по этому жесту можно было судить, что Хэмметт был далеко не жертвой. Но мыслительные терзания по этой ситуации пойдут уже позже. Клифф внимательно сейчас смотрел на шарики зрачков, плавно перекатывающиеся по линии нижнего века, показывая весь стыд и замешательство их обладателя. Бёртон в момент стал серьёзнее. — Ну… эм… да, я закрыл вас с внешней стороны, так что Джеймс вас точно не видел. Ларс наверняка не помнит, хотя ты можешь его спросить, а я, — Клифф запнулся, хотелось продолжить также серьёзно, казалось, что Кирк готов себя морально уничтожить, его нужно как-то приободрить и поддержать, но всё же Клифф не смог, — а я жду свой ящик! Да, чем скорее — тем лучше!       Кирк действительно «оплатил» молчание и попытался узнать у Ларса, а помнит ли он это. — Ты не помнишь чтобы этой ночью мы делали с тобой вместе что-то странное? — А? — датчанин тёр свои глаза после сна, — да не, не…       На том и порешали. Ларс звучал убедительно. Сомнений в том, что Клифф мог врать ради ящика с пивом, у Кирка не было. Пусть его друг и любил жёсткие приколы и всё такое, но он точно не был мудаком, готовым опозорить друга из-за каких-то жестянок с алкашкой. Любые подколы Клифф обдумывал, он не импульсивный парень, готовый выкинуть какую-то хуйню сразу, как она придёт ему в голову. Достаточно просто обладать мозгами, чтобы понимать, какие последствия могли бы быть у такого подкола. Если бы эту историю услышал внезапно пришедший на кухню гомофобный Джеймс, то от Кирка не осталось бы и мокрого места — это в самом худшем случае. Но другие варианты тоже не радужные. Да, вероятно Бёртон был настроен на получение выгоды из этой ситуации — ему хотелось получить от Кирка своё пиво по их давней традиции, и конечно же дозу дофамина от созерцания потерянности Хэмметта, готового уйти под землю. Но он делился этой историей в первую очередь как друг с другом. Может, у него просто чесался язык, а может у него были свои какие-то причины считать, что Кирк такие ситуации обязан знать.       Слава всем богам, что хоть Ларс этого не помнил, иначе Кирк бы после такого инцидента мог и вовсе плюнуть и на группу, и на жильё, и просто рвануть куда глаза глядят, лишь бы не вспоминать этого позора, потому что не каждый может после подобного инцидента спокойно смотреть в глаза своему товарищу, и Кирк, как можно догадаться, не относился к этим самым «не каждым» в силу своей сентиментальности и может быть, принимал многое слишком близко к сердцу.       Что ещё больше пугало Хэмметта в этой ситуации, так это то, что он сам в общем-то давно заметил, что бывает неравнодушен к парням. И хотя по словам Клиффа он был прижат к стене, вполне возможно, что инициатором был далеко не Ларс. В таком случае всё было ещё хуже, ведь если так подумать, то он чуть не изнасиловал друга. А представлять себе, что они могли зайти дальше поцелуев в ту злополучную ночь… Нет, нет, нет, он чертовски боялся этого! Это так мерзко и неправильно, хотя у Кирка не было больше ничего, кроме слов Клиффа, всё, чём он мог себя утешать, так это тем, что проснулся он не в ванной и не с Ларсом. На то чтобы после секса в таком состоянии уйти хоть куда-нибудь, можно было даже не надеяться, так что видимо дальше поцелуя они правда не зашли и хотя бы это немного, но правда облегчало ситуацию и заставляло разум к ней более не возвращаться, закопать подальше в дебри подсознания и ждать, когда это выветриться само собой. Единственному свидетелю, который это помнил, тоже явно не было нужды прокручивать это в своей памяти, так что рано или поздно этот эпизод стёрся бы сам собою, все о нём забыли бы и он оказался бы будто вычеркнутым из временной линии.       Но правда в том, что сам Ларс сейчас заставил Хэмметта ворошить воспоминания и к сожалению, это вновь привело ему к тому, что кудрявый вытащил это из своей памяти, ибо это то, что идеально подходило под запрос датчанина: максимально стыдная, максимально мерзкая, максимально убогая история, произошедшая с Кирком по пьяне. И понятное дело, что её рассказать он не мог.       Сейчас Хэмметт всё также мусолил в своей голове эту историю, слова Клиффа и Ларса. Прокручивал раз за разом, как он прокручивал пластинки и кассеты, когда разучивал новую мелодию, чтобы повторить её и научится играть. Но эта перемотка событий не может продолжаться вечно и причина тому — Ульрих, который сейчас тупил и желал что-то рассказать, но молчал по какой-то причине. Однако всё-таки его голос выводит кудрявого парня из дебрей раздумий. — Кирк… я… может, мне внимания не хватало в то время…       Кирк осознал, что это полный крах. Ларс всё помнит. Ларс, блять, всё, сука, помнит! Всё, что в силах сейчас был делать Хэмметт — это замереть. Если он не будет торопить Ульриха, тогда и услышит то, что должен, максимально поздно. Кирк буквально не шевелился, ещё чуть-чуть — и он бы задержал даже дыхание. — Кирк, ты же понимаешь, о чём я, верно? О том поцелуе, да…       Дальше туман. Ларс что-то говорит, но Хэмметт уже особо не соображает, это был оглушительный удар. Но он пытается привести себя в порядок и слышит только окончание речи: — Мне всё это время было ужасно совестно. Я давно хотел об этом с тобой поговорить, потому что я не могу просто так взять и уйти от своей собственной совести.       Ларс поник, он ждал реакцию Кирка как смертельный приговор. Хэмметт понял, что не может видеть друга в таком состоянии, нужно разбавить дело шуткой. Вот только кудрявый не учёл, что юмор — дело тонкое, он может как улучшить, так и ухудшить ситуацию. — Вау, не знал, что у тебя есть совесть, — улыбнуться у Кирка сейчас не получилось бы, а без улыбки эта шутка звучала как издёвка.       Это очевидно не спасло ситуацию. Ларс только поник ещё больше и отвернулся. Нужно было очень срочно что-то предпринимать. Кирк занервничал, не мог он смотреть на печального Ульриха. Тогда в его светлую головушку приходит не менее светлая идея.       Хэмметт резко поворачивает Ларса на себя и закрывает глаза. Будь что будет! Он приобнимает Ларса обеими руками, тянется к нему и… утыкается носом в чужую ладонь. — Дурак совсем что ли! Отпусти! Не смей!       Кирк осознаёт нелепость ситуации, начинает смеяться и немного ослабляет хватку. Ларс через время тоже начинает смеяться, всё-таки смех Хэмметта заразителен. — Ну уж нет! Ты что, надеялся уйти без наказания?       С этими словами кудрявый валит датчанина на диван, прижимает его руки по бокам от головы, а сам нависает над Ульрихом. — Кирк, Кирк, Кирк! Блять, остановись, серьёзно! Тебя не туда понесло!       Ларс понимал, что скорее всего никаких серьёзных планов Кирк на него не имеет и это просто неудачная шутка, вышедшая из-под контроля. Очень неудачная и стыдная шутка, которую потом Ларс обязательно будет использовать для своих подколов. Он станет напоминать об этом Хэмметту каждый раз, когда будет максимально неподходящий для этого момент, особенно когда тот будет злиться. — Нет, ты мне за всё ответишь! За всё!       Ларс легонько пнул Хэмметта ногой, и тот по итогу всё-таки слез с него, а после залился смехом. — Это же и за что я тебе ответить-то должен? Тем более так? — Ты должен мне ответить за три вещи! — Вау, откуда ещё две взялись? И за что я тебе там должен всё-таки ответить? — За то, что ты использовал меня, за то, что ты мне ничего не рассказал, и за мои разбитые надежды!       Кирк моментально закрывает рот рукой, понимая, что сейчас сболтнул лишнего. А следом же понял, что он не просто сболтнул лишнего, а своим поспешным жестом ещё и уничтожил вариант перевести всё в шутку. Конечно же реакция Ларса не заставила себя долго ждать. Он нахмурился и недоумевающе посмотрел на Хэмметта. — О каких ты там надеждах говоришь?       Кирк встал с дивана и кажется, что хотел уйти. Он явно не мог видеть Ларса, глаз на спине у него нет, но он готов поклясться, что датчанин сейчас пристально на него смотрит, и этот взгляд — гвозди, коими его ступни прибиты к полу. Хэмметт был растерян, он понятия не имел, что делать. Можно, конечно, уйти, но Ларс по-любому его рано или поздно стопанёт с вопросом о его «надеждах». Перевести в шутку сейчас было ну уж тем более поздно, да и если так подумать, его тон изначально был на самом деле убедительным. Но и обсуждать с Ульрихом эту случайную фразу не хотелось, боже упаси! Кирк сам не имел ни малейшего понятия, зачем он это сказал.       Как обычно, Ларс берёт на себя бремя спасать ситуацию. В характере Хэмметта было бы сейчас сбежать, если речь бы правда шла о его «нестандартной симпатии» к товарищу, но судя по его ступору, он просто ляпнул что-то неудачное, или может быть у него правда есть чувства к Ульриху, но он о них сам не подозревает, а потому молчит. Так или иначе, больше всего на свете Ларс не любил чувство недосказанности, он был настроен вытаскивать ответы на все вопросы любым способом — лишь бы эти ответы были. Сейчас та самая ситуация, когда ответы нужны, а их нет. Непорядок. Ларс начинает действовать. Он решает делать то, что у него получается лучше всего на свете — привлекать к себе внимание.       Каким образом Ларс планировал привлекать к себе внимание? Он решил заплакать. Кирк, который проявлял особое внимание к каждому своему товарищу, просто не мог бы стоять и ничего не делать, если бы услышал всхлипы Ульриха. Но заплакать просто так очевидно невозможно, для этого нужен повод. Однако Ларс знал как можно выдавить из себя слёзы — необходимо вспомнить какую-то грустную историю и представить себя на месте одного из персонажей этой истории. Тогда Ульрих стал копаться в архивах своей памяти и нашёл такую историю — это был относительно небольшой рассказ, который он читал ещё в начальной школе. Рассказ сам по себе был довольно грустный, так ещё и в конце него умерла собака. Ульрих подставляет себя на место главного героя, который пережил массу неприятностей в своей жизни и для которого маленькое и совершенно невинное животное было лучиком света в царстве тьмы. Как же и без того покалеченному судьбою человеку было тяжело терять даже то последнее хорошее, что у него есть, а что испытывало несчастное животное, когда умирало…       Мозговое переваривание этой грустной истории возымело по итогу желаемый эффект — по щекам скатилось два ручейка слёз. Ларс шмыгнул носом. — Кирк, — жалобно прохрипел датчанин.       Хэмметт максимально быстро развернулся в сторону друга и тут же увидел, как Ульрих вытирает свои слёзы. Смотреть долго он на это не стал, а лишь быстро прижал товарища к себе. Он не до конца понимал, что вообще происходит и почему именно Ларс плачет, а потому утешить по-нормальному он его и не мог — всё, что мог сказать Хэмметт — это что-то из ряда «Тише», «Всё будет хорошо», «Ларс, не плачь» и тому подобное. Давить на датчанина, чтобы тот объяснился, Кирк не хотел по двум причинам: во-первых Ларсу и так тяжело, а во-вторых эти слёзы по-любому связаны с его проёбом и датчанин сейчас начнёт ковырять эту рану.       Ульрих всё-таки успокоился и направился в свою комнату, там у него были салфетки в полке. Он ожидал, что если пойти в ванную, то Кирк не пойдёт за ним, а вот иное направление вызовет у него интерес. И снова Ульрих оказался прав. Хэмметт поплёлся за ним, закрыв дверь в комнату, он очень тихо что-то спросил, будто бы и не хотел, чтобы его вопрос хоть кто-то услышал. — Чего? — Ларс, прижавший салфетку к носу, повернулся к Кирку. Чтобы он там не шептал, этот шёпот именно то, ради чего Ларс и устраивал своё представление.       Кирк подошёл к Ульриху и хотел снова обнять плачущего парня, но у Ларса были свои планы. Он приобнимает Хэмметта одной рукой и вместе с ним падает на кровать. Кирка это чертовски смутило, теперь он уткнулся носом в шею Ларса. В момент показалось, что комната превратилась в баню: Кирк одновременно сгорал от стыда, от смущения, его опаляло его же собственное дыхание и также тёплое тело под ним. Всё это создавало иллюзию высокой температуры. Хэмметт не торопился шевелиться как-либо, в очередной раз он в ступоре и не знает, как действовать в подобной ситуации.       Ларс закрывает глаза, они поменялись ролями: теперь он должен успокаивать Кирка. Датчанин зарывается пальцами в кудри, Хэмметт не сопротивляется, хотя Ульрих надеялся, что это приведёт его в чувства. Это один из немногих случаев, когда Ларс просчитался со своими действиями. Теперь они оба не знают, что думать и что делать. — Кирк скажи, кто я для тебя? — Ларс будто не присутствует в этом мире, когда задаёт этот вопрос. Напоминает его состояние как тогда, когда он сидел за установкой и очень лениво что-то настукивал. Сколько уже времени прошло? Полчаса? Час? Два? За окном уже темнело. А ведь Кирк пришёл днём, когда солнце находилось высоко в небе.       Кирку уже не так стыдно и больно, но он всё ещё не знает, что говорить, он всё также не разобрался в себе. Он прекрасно знал, что Ларс очень проницательный, а Кирк для него и вовсе был как открытая книга. Хэмметт способен врать самому себе, но не ему, не Ульриху. Потому что Ульрих знает его лучше, чем он сам себя. Хэмметт перекатывается с Ларса на кровать и ложится рядом с ним. Он никогда не был таким серьёзным, как сейчас, но глаза выражают полную потерянность. Впервые неловкое молчание прерывает Хэмметт, а не Ульрих. — Чёрт, Ларс, я знаю, чего ты от меня добиваешься, мне просто самому неудобно… Я типа… Я… Даже не знаю, типа, э-э, давай честно и прямо, мы оба не дадим ответ на твой вопрос. А ты тоже не дашь себе ответ на вопрос о том, кто я для тебя. Тогда же ты зачем-то затащил меня в ванную… Может, алкоголь и разлагает мозги, но он точно не делает из человека другую личность, он только способен высвободить то, что мы прячем будучи трезвыми. Ну… я не буду наверное ходить вокруг да около, мы просто оба боимся обсудить наши отношения, потому что не знаем, как каждый из нас на это отреагирует. И не знаю, что насчёт тебя, а я и сам перед собой не до конца честен, потому что стыдно признавать… подобные вещи…       Такая длинная и точная речь для Кирка была не характерна, Ларс не просто слушал всё, что он говорил, а внимал и тщательно обрабатывал каждое слово. По сути, гадать тут нечего: Кирк просто прямо сейчас признался, что у него есть чувства к Ларсу, но он даже сам об этом не думал поскольку стыдится их. И Ларс его чертовски хорошо понимал, скорее всего, у него была такая же ситуация, а фраза про алкоголь, вытаскивающий на поверхность тайные желания, ударила по нему как ток.       Хэмметт закрыл глаза потому что не знал, что ещё можно сказать на этот счёт, он сказал всё, что было у него на уме. Ему за сегодняшний день надоело избегание этой темы. Зато сейчас он наконец-то осознал, что боятся было нечего. В ту ночь Ларс выступил инициатором, Кирк прекрасно сам понимал, что у таких выходок есть причины, а значит Ларс не отвернулся бы от него, расскажи он всё раньше, не имело даже значения, помнил ли сам Ульрих свой поцелуй или нет.       Датчанин смотрит на кудрявого друга. Кирк свои чувства понимал, просто боялся высказать, а что до него, то он себя всё ещё не понимает. Ларс действительно долго думал о поцелуе, может даже больше, чем Кирк, ибо помнил его не с чужих слов, но вот о мотивах своих действий он не задумывался. Точнее сказать, всегда, наверное, знал их, просто в тот самый день ещё будто бы взял скотч самообмана и заклеил им все трещины вопросов, и всё это время ходил с этим, а сейчас внезапная симпатия со стороны Кирка, его неловкость и нерешительность, очень грубо сдёрнули весь этот скотч, который Ларс намотал на своё подсознание, чтобы ничего оттуда не вытаскивать и не ворошить. Ему бы по-хорошему нужно время на то чтобы всё обдумать. Но вот он смотрит сейчас на Кирка, который выглядит так невинно и мило, что хотелось дать волю всяческим желанием уже без алкоголя. Эту мысль Ларс задержал в своей голове. Что если он поцелует его сейчас? Наверняка тогда в ванной он что-то испытывал, когда целовал Кирка, но алкоголь повесил замок на эти мысли и чувства. Их смыло на утро, Ларс всё забыл, кроме самого действия. Что если он сейчас всё повторит ради тех ощущений, которые тогда он забыл, но которые сейчас способны ему всё объяснить? Это может быть немного жестоко по отношению к другу, да и к самому себе тоже, это уже черта невозврата. Одна мысль о том, чтобы сейчас прикоснуться к этим пухлым губам, выбрасывала в кровь адреналин, который только подталкивал Ульриха на этот отчаянный шаг.       Ларс набрасывается на Хэмметта как хищник, но пока не целует. Он прижимает руки Кирка к матрасу за запястья, либо Ларсу просто нужна опора, либо он так сильно вдавливает их в кровать неосознанно, но второй вариант ближе. Датчанин нависает над парнем, последнее, что он видит — это чёрные глаза, которые не столько даже выражают страх или какое-то оцепенение от такого неожиданного действия, а скорее влюблённость и вожделение. Конечно, Кирк сейчас нашёл силы признаться в чувствах мужчине, его не послали, он наконец-то разобрался сам в себе, да он должно быть на седьмом небе от счастья.       У Ларса нет желания начинать как-то нежно и неуверенно, он привык обращать на себя внимание и хотелось сейчас удивить Кирка. Он достаточно болезненно кусает его нижнюю губу и только после резкого вдоха со стороны кучерявого, вызванного лёгкой болью от зубов, всё-таки целует его. Этим поцелуем он будто бы извинился за укус. Зачем вообще надо было именно кусать? Да чёрт знает, но зато сейчас следы от его же зубов на чужой губе доставляли очень специфическое удовольствие.       Кирку болезненно хотелось притянуть Ларса к себе. Да, он итак близко, но хотелось ещё ближе, хотелось впечатать его в себя. Но увы, его руки были заблокированы. Однако несмотря на это, Хэмметт всё равно почувствовал нечто необычное. Его сердце бешено забилось будто бы в конвульсиях, ранее он не чувствовал, как пульсирует его кровь, сейчас это стало невозможно игнорировать. В некоторых областях тела это стало похоже на то как если бы его сначала обожгли чем-то очень горячим, а потом сверху положили бы что-то ледяное, и так по кругу. Горячая кровь чувствовалась везде, по всему телу, будто бы до этого оно было пустым, а сейчас вдруг заполнили это пространство. Он слышал свою кровь и ему казалось, что Ларс тоже слышал её. Было ощущение, что в сердце всё это время находилась глыба льда, но горячая кровь, которая хлынула потоком, растопила эту глыбу, однако же вода от этой глыбы всё ещё была ледяная, она стекала в сосуды и циркулировала по телу вместе с горячей кровью, что давало очень неоднозначные ощущения.       Ларс на самом деле сейчас испытывал что-то подобное. Это откинуло в сторону все его вопросы про его отношение к Кирку, про их отношения с Кирком. Их поза была далеко не самая удобная для Ульриха, но это было не так важно в данный момент. Ларс держал Кирка за запястья. Непросто так говорят, что музыкальные руки — самые красивые. Запястья Хэмметта были невероятно тонкие, а казистые изгибы костей так манили сжать их. Но была одна деталь, которая Ларсу сносила крышу полностью — он чувствовал его пульс. Это не описать никакими словами. Было ощущение, будто в его руках, где-то на промежутке между большим пальцем и всеми остальными, билось сердце. Ульрих будто бы слышал сокращения этого сердца, хотя такого конечно же быть не могло. А вот что он реально чувствовал, так это ускорение темпа движения потока крови в чужом теле. Пульс Кирка учащался с каждым сокращением, пока не дошёл до своего пика — у Ларса не было особого желания сейчас считать удары, но создавалось такое впечатление будто бы между ними проходили доли секунд. Наверняка и у самого Ларса сейчас был такой же пульс от этих ощущений, но Ульрих не обращал внимание на своё собственное сердцебиение, хотя дышать уже становилось тяжело.       Всё, что сейчас заботило датчанина — губы его уже теперь, видимо, любовника. Кирк кажется ещё чего-то боялся, либо же был ошеломлён, ибо сам он никакой активности не проявлял, только позволял Ларсу целовать его. Ульрих опаляет щёку Хэмметта своим жарким дыханием. Он едва держится на ногах в таком положении, вот-вот и упадёт на Кирка, но всё равно продолжает терзать его пухлые губы. Если возвращаться к эпизоду в ванной, то Ларс хорошо помнил, что они долго там находились. Сейчас он более чем прекрасно понимал, почему. Кирк не имел привычки кусать свои губы, так что они были очень нежными. Это определённо опьяняло лучше, чем что-либо ещё на свете. Ну в конце-концов, если бы Ларс мог оторваться, то заметил бы, что губы Хэмметта уже по цвету напоминают вино Гаме от прилившей к ним крови. На вкус их в общем-то тоже уместно сравнить с вином: с одной стороны сладкие, а с другой — есть некая кислинка, которая скорее всего обусловлена выпитым пивом и парочкой выкуренных сигарет.       В конце-концов Ларсу уже изрядно надоела эта страстная нимта, хотелось видеть Кирка другим, более раскованным. Как и обычно, Ульрих берёт инициативу на себя. Он на короткое мгновение отстраняется от Хэмметта, чтобы словить его удивлённый вдох и параллельно дать им обоим отдышаться. Ульрих всё ещё не открывает глаза и продолжает прожигать щёку кудрявому своим неровным дыханием. Кирк же немного приоткрыл глаза. Он обратил внимание на то, что Ларс дрожит — это было связано с его неудобной позицией. Поскольку Ульрих ослабил бдительность, можно было попробовать освободить руки, что Кирк и попытался сделать. Попытка оказалась успешной, а Ларс можно сказать почти упал на него из-за того что потерял опору на короткое время, но довольно быстро восстановил равновесие. Он невольно лёг на парня и лишь немного держался на руках, теперь его колени заныли от боли, однако как ни странно, датчанин не обращал внимание на это. Хэмметт наоборот привстал и теперь уже свободными руками мог как-либо коснуться Ларса. Он берёт его голову в свои руки и мягко целует верхнюю губу, кончик носа, а затем и щёку датчанина. Подушечками пальцев Кирк обводит скулы, будто бы он собирался лепить сейчас скульптуру и пытался наметить общие очертания этими осторожными движениями.       Ларс открывает глаза, одной рукой он проводит по волосам своего любовника и накручивает на пальцы парочку жёстких блестящих прядей. Ульрих иной раз, когда нервничал, мог так наматывать на пальцы свои собственные волосы, это работало и успокаивал его, поскольку подушечки пальцев — третье по чувствительности место человеческого организма, после интимных частей тела и губ, а волосы обладали приятной фактурой. Но наматывать на пальцы так волосы Кирка — это совсем другое. Жёсткие и непослушные — очень резко контрастировали с личностью своего обладателя — мягким и покладистым. Ларс не давал себе отчёта в этом, но что-то в нём дёргало, когда он видел такие контрасты в Кирке, ну скажем когда он злился, имея столь очаровательное личико, или же говорил о чём-то «грязном», пытаясь состроить лицо самодовольного альфы, но по итогу получалась невинная детская улыбка. Быть может, такого плана контрасты — это источник всей его любви к Хэмметту. Сейчас, когда он их не находил в нём, в такой важный момент, он пытался искать их везде и конечно волосы — это первое и очевидное, что приходит на ум. Неимоверно приятно получать эти нежные поцелуи, чувствовать это согревающее дыхание и жар от нежной кожи, крутя в пальцах при этом жёсткие чёрные и холодные пряди.       Получив немного «подзарядки», Ларс идёт дальше. Он толкает Кирка вперёд, заставляя парня лечь, он ловит тот самый заветный удивлённый вдох, а вместе с ним — шанс на самаяну. Хэмметту, что пару секунд назад млел от прикосновений к Ульриху, было тяжело влиться в этот страстный темп, он не мог ни сопротивляться под напором Ларса, ни пытаться как-либо самостоятельно ему отвечать. А Ларсу жизненно нужен был от Кирка глубокий и чувственный поцелуй. Кирку ничего не остаётся окромя как позволить Ларсу вести ситуацию. Он закрывает глаза, но его ресницы дрожат — это только ещё больше раззадорило Ларса на более смелые действия.       Ульрих прижимается к Хэмметту настолько, насколько это сейчас возможно. Они оба немного дрожат и в целом ёрзают в поисках более удобной позиции — этим парни вызывают приятное трение двух разгорячённых тел. Ларс быстро и нежно целует возлюбленного, а разорвав поцелуй привстаёт на одной руке. Второй рукой он проводит по груди Кирка под одеждой, но спуститься на живот или даже ниже смелости ему не хватает — он уводит руку в сторону, стремительно спускается по лестнице рёбер, ловит очередной удивлённый вдох и на последнем ребре чувствует, как Кирк раздувает лёгкие, и вместе с ними твёрдая косточка привстаёт бугорком на пути его руки, а кожа натягивается, но Ларс соскальзывает с этого холмика вниз, параллельно ощущая как этот самый выступ уменьшается синхронно с движением его руки, позволяя датчанину дотронуться до мягкого бока и ущипнуть его. Кирк реагирует на это движение не только вдохом. Его руки всё ещё держат голову Ларса, он проводит большими пальцами по скулам датчанина, после чего уводит все остальные пальцы в мягкие волосы Ульриха, немного задевая мизинчиком край его уха.       Ларс снова упал на Кирка и наконец возобновил поцелуй, но теперь уже с той желаемой страстью, которая ему была нужна. Датчанин приник к его устам и грубо толкнул свой язык в его рот. Кирк реагирует на это тем, что немного двигает суставами на руках, при этом проходясь кончиками пальцев по коже головы Ульриха. Ему кажется, что они зашли слишком далеко. Слишком пошло, слишком интимно, но так приятно. Настолько это были славные ощущения, что они отозвались неким напряжением в области позвоночника, а в особенности — в области копчика. Как бы странно это ни было, это было славно. Желая немного снять это специфическое напряжение, Кирк сначала немного сгибает ноги в коленях, а после и вовсе закидывает свою конечность на Ларса.       Ульриху нравится эта несколько извращённая отзывчивость Кирка. Датчанину это повод только ещё больше налечь на него, но вот лежать на своём любовнике в буквальном смысле ему уже не хотелось — слишком неудобная позиция, Ларсу некуда деть руки и вообще хотелось больше касаться смуглого парнишки.       Ульрих садится на колени, немного раздвигает их и приглашает Кирка сесть также, взяв того за изящное запястье и потянув немного на себя. Тот быстро тянется к парню, обнимает его под лопатками, а ноги раздвигает похожим образом, придвигается чуть ближе — теперь они сложились как пазл. Ларс берёт голову возлюбленного в свои руки, как Кирк до этого брал его голову, и конечно же зарывается в эти жёсткие кудряшки.       Ульрих продолжает поцелуй. Он плавно скользит по нёбу своего партнёра языком, особо не прижимая его — это щекочет Кирка, тот начинает сопротивляться, а Ларс реагирует на это усилением напора: он притягивает Хэмметта ближе к себе и проводит языком по нёбу более решительно. Кирк впервые пробует отвечать Ульриху, пытаясь дотянуться своим языком до зубов датчанина. Кудрявый проводит руками по спине Ларса, но забираться под одежду пока не решается. А вот Ларс себя уже совсем не сдерживает: коленом он пытается дотронуться до паха любовника, нащупав цель начинает тереть это место, чем заставляет Кирка сжать свои колени. Хэмметт пытается оттолкнуть Ульриха, хотя никаких особых усилий к этому не прикладывает, Ларс в ответ на это притягивает его уже за плечи, обвив руки вокруг шеи. Кирк перемещает свои руки на руки Ульриха, сжимает их. Ларс в это время встаёт на колени, не разрывая поцелуй, он сейчас делается выше кудрявого парнишки. Одну руку он перемещает на талию любовника, задирает футболку с курткой, проходится по спине, скользит вверх по мостику позвоночника. Датчанин одновременно пересчитывает зубы смуглого парнишки языком, и его позвонки своими тонкими мозолистыми пальцами.       Хэмметту стыдно признаться самому себе, но он млеет, наслаждается страстью Ульриха и тем как он её выражает. Ларс не боится надавить даже несмотря на его сопротивление — в этом нет ничего злого, просто датчанин опять проявляет свой талант чтения людей, он прекрасно видит, что на самом деле Кирк не против. Ну либо же реальность проще: Ульрих потерял голову и уже не контролирует себя. Однако первый вариант для Хэмметта был привлекательнее. Если Ларса бросало в жар от контрастов кудрявого друга, то «пунктиком» Кирка была проницательность его любовника. Мысль о том, что есть человек, способный понимать Хэмметта так, как он не понимает себя сам, вызывала одновременно и страх, и интерес. То, что Ларса практически невозможно обмануть, Кирк понял почти сразу же, в первые дни их знакомства. С годами и по мере укрепления их связи, Хэмметт стал замечать, что порой Ларс как будто читает его мысли. Кирка привлекала идея того, что есть в этом мире человек, который всегда знает, что ему нужно. Причём знает лучше него, потому что обладает той смелостью, какой не обладает сам. Ларс — лидер, Ларс ведёт всех за собой, своей энергией он сбивает с ног, а Кирк совсем не против повестись на это всё. Для него Ларс — это его судьба. Запутанная и хаотичная, способная завести его туда, где он и не подумал бы сам оказаться. Судьба не спрашивает, куда человек хочет идти и зачем, она просто хватает его за руку и тянет в чёрт знает каком направлении, а последствия как-то самому нужно разгребать.       Кирк набирается смелости следовать за свой «судьбой» и сейчас — он также встаёт на колени и прижимается к Ульриху всем своим телом. Но Ларс хочет подразнить своего любовника — он желает снова чем-то его удивить, ведь скучно, когда Хэмметт привыкает к правилам его игры и следует им. Ульрих решает помогать поцелую пальцами. Сначала он оттягивает нижнюю губу большим пальцем, после чего слегка заводит его за щёку. Сейчас Хэмметт правда отпрянул, а Ларс позволил ему это сделать. Он наверняка не думал, что Ульрих может заходить так далеко. Датчанин также отстраняется от Хэмметта, придерживая его одной рукой за поясницу, а указательным и средним пальцем второй исследовал рот кудрявого парнишки. Он наконец смог внимательно рассмотреть его губы и это было потрясающее зрелище. Они настолько налились кровью, что имели неестественный алый оттенок. Да, они напоминали вино. Казалось, можно взять иголочку, проколоть их, и испить виноградный напиток, а после опьянеть так, чтобы больше никогда в жизни не прийти в себя, а валяться на полу в луже собственной слюны и думать о чудесном сосуде, в котором это вино содержалось. Ну что за странные мысли! Кажется, Кирк без всякого вина опьяняет Ульриха, раз он задумывается над чем-то подобным.       Но всё-таки Ларс не может устоять. Сначала он хватает пальцами Кирка за язык и пытается его вытащить. Хэмметт в ступоре, но просьбе Ларса подчиняется и высовывает язык — Ульрих одобрил инициативность своего любовника и прижимается к нему, проводит по его высунотому языку кончиком своего. Кирк пытается поцеловать Ларса, но тот болезненно кусает нижнюю губу Хэмметта, стараясь сделать это клыком — выступает кровь. Кирк стонет, отстраняется, падает на свои пятки и прислоняет палец к губе — на нём остаётся кровь. Сильные у Ульриха челюсти, однако! Пока он нахмурившись рассматривает кровь на пальце, ещё одна маленькая алая капелька выступает на губе. Ох, вино! Ларс приник к Кирку и слизал выступившую капельку, зарывшись рукой в кудри и придвинув парнишку к себе. Хэмметт реагирует на это и целует Ларса. Ульрих опьянел — тянется к ширинке Кирка и расстёгивает её. — Ларс… — Тише, расслабься, min krøllede dreng…       Не так часто можно услышать от Ульриха связанные предложения на его родном языке — только когда эмоции совсем уж через край бурлят. Как правило, дальше случайно брошенных ругательств он не заходил, а тут Ларс выдвигает какие-то речи — это заставляет Хэмметта чувствовать себя особенным. Кирк, очевидно, не понял часть, сказанную на датском, но нежный тон Ларса правда успокоил. Он закрыл глаза, набрал в лёгкие воздуха и шумно выдохнул. То, что Ульрих решил потрахаться, было понятно давно. Нет смысла тянуть, да и сейчас он не остановится. Однако также глупо думать о том, что Хэмметт просто бездумно следует за своей «судьбой». Он всё ещё закапывает внутрь себя какую-то часть своих симпатий к датчанину просто потому что всё происходит слишком быстро и сумбурно. Вот он кое-как признался Ларсу в чувствах, а тот не только их принял, но ещё и активно выражает свою взаимность. Он даже не озвучил ему всё прямо, не сказал тех золотых «Ты мне нравишься» или «Я люблю тебя». Может быть, Ларсу это совсем не нужно. Да и Кирку, признаться честно, тоже. Однако Хэмметту сложнее вот так без алкоголя отдаваться без остатка каким-то своим эмоциям и порывам, ведь будучи трезвым начинаешь думать, а голос разума как обычно орёт, что бесцеремонно трахаться с Ульрихом — это какой-то абсурд. Ну даже не абсурд, но сложно выразить причину, простой протест, говоря короче. Кирк не хотел обламывать весь кайф Ульриху, но и продолжать с этим внутренним протестом ему сложно. Надо как-то выкрутиться из ситуации.       Хэмметт хватает запястья датчанина, останавливает его. — Сначала возбуди меня — потом уже лезь в штаны.       Ульрих прикрывает глаза, коротко целует Кирка в губы, а затем недовольно фыркает. Он грубо дёрнул руками — ладони его кудрявого любовника быстро соскользнули с запястий как по маслу. — Нравится тебе это или нет, но ты опьянил меня — разгребай последствия.       Кучерявого удивляет решительность Ларса, хотя казалось удивляться тут совершенно нечему. Но долго думать у него не выходит — датчанин хватает его за плечи и грубо кидает на кровать. Он будто бы целился — Кирк ударился головой об изголовье. На самом деле Ульрих просто не контролировал себя, расшибать голову своего любовника он не планировал.       Ларс буквально ловит своими губами тихое шипение, за которым следует сдавленное и такое же тихое «Ай, блять!» — он затыкает Хэмметта поцелуем, падает на свою руку, которая становится его опорой и встаёт штыком, подобно колонне. Пальцы сжимают подушку рядом с плечом Кирка. Вторую руку же он бесцеремонно засовывает под футболку любовника — очерчивает последнее ребро большим пальцем, скользит вниз по мягкому животу и наконец засовывает её в трусы, хватает его член. Ульрих грубо демонстрирует свою доминацию, это разрывает Хэмметта на три части, одна из которых хочет убежать, вторая — поддаться, а третья — взять инициативу в свои руки. И он решает, что раз порывы страсти Ульриха нельзя остановить, но и также нельзя перебороть и возглавить, то можно хотя бы на них отвечать. Вариант с побегом Кирк, понятное дело, и вовсе сразу закопал — пусть это всё неправильно и грязно, но он, чёрт побери, не какой-то святой ангел, так что почему бы и нет? Новый сексуальный опыт — это всегда неплохо.       Хэмметт решает не медлить — он стягивает одним движением шорты с трусами со своего любовника. Однако всё-таки потом отступает — проводит руками по его талии, по его спине. Ларс на это реагирует небольшим покачиванием бёдер — ему не нравится, когда Кирк даёт слабину. Кудрявый внимает этим знакам и слегка давит на поясницу своего любовника, призывая сесть. Ульрих также понимает и этот знак.       Ларс разрывает поцелуй, садится на бёдра Кирка, обеими руками снова задирает футболку парня под ним, но на этот раз его ладони скользят вверх до ключиц, а сразу после — резко вниз. Он, разумеется, уже имеет план дальнейших действий, и Кирк это прекрасно понимает.       Хэмметт позволяет Ларсу вести ситуацию. Ульрих абсолютно полностью освобождает и себя, и Кирка, от нижней половины ненужных в данный момент тряпок и обуви, они летят на пол, подальше от них. Кирк привстаёт, чтобы освободиться от косухи и футболки, Ларс проделывает тоже самое со своей футболкой. В этот момент кудрявому открывается чудесный вид на тело Ульриха. Ларс на первый взгляд непривлекательный внешне, может быть, разве что лицом вышел, ибо выглядит миловидно. Но тело его совершенно неподтянутое, а невысокий рост только усугубляет ситуацию тем, что Ульрих выглядит даже пухлее, чем он есть на самом деле. Но Кирка по какой-то причине всё равно это завораживало и ему было сложно оторвать взгляд от датчанина. Скорее всего, Ларс просто специально сейчас его дразнил, сильно прогнувшись в спине. Конечно, снятие футболки и требовало такого прогиба… Нет, Хэмметт, должно быть, с ума сходит, раз опошляет даже такие простые действия. От этих мыслей он рефлекторно отводит взгляд в сторону, часть лица закрывает рукой, чтобы не было видно его смущения, вторая рука осторожно перебирает холодную кожаную куртку, очерчивая складки на ней. Это, наверное, от нервов, но Кирку прям жизненно необходимо было сейчас теребить что-то в руках.       Ларс, закончив со своей одеждой, конечно же замечает, что Хэмметт на него не смотрел, и находит он это оскорбительным до глубины души. Никаких конкретных мыслей в голове на этот счёт не было, просто пустая обида. А потом взгляд Ульриха скользнул на руку его любовника, которая была занята не тем, чем хотелось бы Ларсу. Вдвойне обидно. — Не трать свою энергию попусту, — рука датчанина устремляется к кудряшкам Кирка, он проводит ей по волосам и скользит к лицу, добираясь по щеке к подбородку, стремясь обратить взор Кирка на себя.       Хэмметт будто находится в трансе, но рука всё-таки прекращает возиться с элементом его одежды, куртка ровно повисла на ней, как на крючке.       Ульрих пальцами скользит по шее, добирается до ключиц. Ларс падает на тело Хэмметта, но предварительно немного трётся об него бёдрами, сразу после этого приподнимает зад и меняет позицию, чтобы можно было лечь. Шлепок чужих бёдер отвлекает и работает даже скорее как пощёчина — резко приводит в чувства, нижняя половина тела начинает гореть, будто удар был сильным, но на деле это скорее самовнушение. Куртка падает со своей «вешалки» на пол, ещё один шлепок — теперь уже будто бы ответ на предыдущий, холодный элемент гардероба падает на холодный пол.       Хэмметт закрывает глаза и с некоторой робостью прижимает свои ладони к чужим предплечьям. Он ищет удобную для себя позицию, немного сползает вниз, поправляет свои плечи в пространстве — Ульрих утыкается своим острым носом в ямочку у ключицы и правого плеча, следует за Кирком, мирно выжидая, когда тот найдёт своё идеальное положение.       Когда же кудрявый закончил потирать спиной матрас, он замечает опаляющее дыхание Ульриха на своей коже, Кирка моментально бросает в жар, не то от неожиданности, не то от внезапного осознания и осмысления того, как это горячо и соблазнительно.       Так или и́наче, Ларсу нравилось держать Хэмметта в таком ступоре. Когда Кирк думал над ситуацией, он моментально тормозил, а если его смутить чем-то, то можно на короткий миг надеяться на ответную страсть от кудрявого, до следующего прихода разума. И по факту, работа Ларса сейчас заключалась главным образом в том чтобы не позволять Кирку думать. И если быть честным, это было тяжело, фантазия Ларса была не настолько богатой, чтобы каждые две минуты его чем-то шокировать.       Ульрих приподнимается чтобы оценить состояние Кирка. Хэмметт сейчас — ебаное произведение искусства. Его чёрные брови сдвинуты к переносице, длинные ресницы прикрывают смущённо отведённые в сторону зрачки. Поскольку свет был прямо направлен на Кирка, несмотря на тень от ресниц радужка была насыщенного яркого цвета. Она блестела и напоминала по цвету молочный шоколад. Мышцы его лица были в основном расслаблены, казалось, оно не выражало никаких эмоций, но при этом было слышно тяжёлое дыхание. Правда надо отметить, что было непонятно, кому оно принадлежало — самому Ларсу или всё-таки Хэмметту, а может они оба так громко дышали и из этого получалась такая стройная и звучная симфония, где все «инструменты» играют синхронно. Это всё равно сейчас не так уж и важно, хотя безусловно, последний вариант звучал очень поэтично и даже романтично. Однако в данный момент взгляд Ульриха беспорядочно скользил по лицу и телу Хэмметта, не останавливаясь при этом на чём-то конкретном. Его глаза цеплялись то за блики на смуглой коже, которые лукаво и будто специально для Ульриха, расставляли акценты на самых привлекательных изгибах мышц и костей, мол, вот, смотри сюда и сходи с ума! Однако блики на волосах тоже тянули на себя внимание. Снова излюбленные Ларсом контрасты: блики на коже были тёплыми, это был какой-то палевый цвет, а вот на кудряшках — россыпь холодных оттенков, напоминающих где-то свет луны, где-то они были более голубыми или серыми, похожими на небо, затянутое грозовыми тучами. Наверняка какой-нибудь художник нашёл бы очень интересным такое сочетание цветов, непременно захотел бы взять в руки масляные краски или, например, пастель, и запечатлеть этот образ. Особенно прекрасно такой Кирк смотрелся бы на холсте какого-нибудь импрессиониста, будучи запечатлённым в статичной картине небрежными живыми мазками. Ларс сейчас определённо жалел о том, что сам не умеет рисовать.       Кирк закрывает глаза, его руки скользят с чужих предплечий к суставам, стекают по ним и застревают на тонкой кости между локтем и запястьем, по какой-то причине ладони дальше не скользят. Хэмметт слегка прикусывает — нет-нет, правильнее будет сказать — сминает свою нижнюю губу и чуть откидывает голову назад, обнажая шею. Он заметил хищный взгляд Ульриха, хотелось привлечь его к действиям. Он будто вывешивает красную тряпку перед быком — Ларс конечно же был готов сожрать эту шею. Сожрать и ничего не оставить — так хотелось сделать со всем Хэмметтом в принципе. Но Ларс не шевелится, а Кирк также не способен сейчас двигаться.       Хэмметт уходит в себя, но не в плане что задумался, нет, он сейчас просто не способен собрать мысли в кучу. Кирк просто при этом бездействие начинает акцентировать внимание на своём физическом состоянии. Как только Ульрих перестал работать над ним, образовалась пустота, которую поглощало многое: дыхание, сердцебиение, ощущение складок простыни под обнажённой кожей — это далеко не всё. Самым главным, пожалуй, было разливающееся по телу тепло. Да, тепло, так банально, но ведь человеческие чувства и эмоции, даже правильнее сказать, состояния и ощущения, в принципе не сложные, вопрос только в том, как их смешать, чтобы получить что-то интересное. Но это тепло, вызываемое сексуальным возбуждением, просто несмешиваемо ни с чем. Ощущение, что это засохшая краска, которую каким-то образом выкинули на палитру ко всему остальному. Слишком броская, слишком не к месту, слишком выбивается. Это какой-то простой красный цвет, но не цвет крови или вина, это цвет заката. Закат часто ассоциируют с пламенем, но это всё-таки не то. Пламя — оно земное и понятное, а закат — это что-то далёкое и космическое. Возбуждение никак и никогда не ассоциировалось с чем-то сложным и возвышенным, так что казалось бы, простое земное пламя должно подходить ближе, но нет, не всё так просто. Может быть, это просто люди всё испортили, решив, что это что-то грязное и животное? Может быть. На фоне всего остального возбуждение выглядит очень нелепо, кажется, оно совсем не имеет оттенков, это простое чувство, как кирпич, нужный только для определённой функции. Да, в этом точно нет ничего человеческого, ибо всему человеческому присуща сложность и обилие оттенков, очень маслянистая текстура, чтобы было реально смешать с чем-то ещё. Всё простое — это всё самое животное. Но человек тоже животное, невозможно далеко от этого уйти. Истинный мастер не выкинет часть материала, а найдёт применение всему. Истинный мастер найдёт способ смешать «простое» и «сложное», «человеческое» и «животное», «низменное» и «возвышенное».       Кирк чувствовал себя сейчас тем мастером — нарастающее возбуждение смешивалось прежде всего со смущением, потом уже с влюблённостью, радостью. Смешивалось это всё очень небрежно, безусловно похоть всё также оставалась тем самым простым «кирпичом», который был неуместен тут. Но этот самый «кирпич» вызывает эмоции, как минимум вопрос, а что он тут делает. И раз это вызывает эмоции, то они могут заполнить все «швы». Зачем всё вываливать на картину, когда часть работы может быть проделана зрителем?       Кирк даёт волю этому жару заката. Он расплывается по животу, бёдрам, стекает в ноги, главным образом заливает член. В то же время на лице написано смущение, и, как ни странно, в кончиках пальцев оно же — цвет «смущения» похож на румянец девушек с картин эпохи Рококо. Но если говорить не о метафорическом смысле, а о реальной прилившей к лицу крови, то конечно такой нежный цвет был бы несовместим со смуглой кожей оливкового оттенка. Румянец Кирка едва видим, но может быть, ощутим пышным жаром, если коснуться его губами. Этот жар не такой, как у возбуждения, он совсем другой — лёгкий и даже ласкающий, но всё равно ощутимый. Смущение и возбуждение — два самых ярких чувства сейчас и оба неимоверно горячие, они просто сжигают хрупкое тело. Но были и другие «цвета». Алая влюблённость теплилась в сердце и на губах — это нежное чувство, которое ощущалось лёгким покалыванием. Этот цвет напоминает собою кровь. Последний значительный цвет на этой картине под названием «Дивный мир чувств Кирка Хэмметта» — это аффект. Этот цвет был похож на солнечный диск в полдень — цвет, что граничит с белым, но он всё ещё тёплый. И опаляет он также, как солнце, вводит в ступор, в его власти всё тело — им покрыли весь холст и поверх него пытаются что-то нарисовать. Ну а в центре тот самый «кирпич» — всё ещё лишний, всё ещё вызывающий вопросы, но концептуально интересный. У него есть основания тут находится, он сейчас — центр, без него картина пустая.       Ульрих прямо сейчас чувствует этот «кирпич» всеми фибрами души и физически, разумеется, тоже. Его действенное молчание и затишье принуждает Кирка перестать его игнорировать, а вместо этого заставляет наоборот как сфокусироваться на всех цветах, так и на этом лишнем вычурном «закате» в нижней половине тела. И Ларсу нравится, когда Хэмметт так копается в себе, когда он не способен игнорировать себя, когда он вынужден слушать своё тело. А Кирку это, само собой, не нравится. Он неосознанно начинает требовать внимания Ларса, потому что хочет сбежать от этой пустоты, а точнее сказать от того, что её заполняет, когда её не заполняет Ларс.       Ульрих выжидает, когда Кирк не сможет терпеть. Подставить под укус шею — соблазнительно, невероятно соблазнительно, но слабо по меркам датчанина. Однако он решает «помочь» Кирку дойти до полного погружения в себя. И то, что он сейчас делает — это тоже самое, что держать голову утопающего в воде. Ларс дразнит Хэмметта. Он вырывает свои руки из его хватки и берёт изящные запястья гитариста — прижимает по бокам от головы Кирка, погружая отливающие бронзовым сиянием руки в иссиня-чёрные волосы, раскиданные по подушке. Однако больше Ульрих ничего не делает. Он тихо вздыхает и закрывает глаза — погружается в стаккато крови смуглого парнишки, с особым вниманием улавливая каждый удар.       Кирк немного подгибает ноги в коленях, он понимает, что Ульрих его дразнит, но не понимает, чего тот ждёт от него. Хэмметт слегка двигает бёдрами, желая привлечь внимание своего любовника, но тщетно. Тогда Кирк сгибает пальцы рук, плавно разгибает, поводит своими манящими запястьями влево-вправо, желая освободится, но без напора — всё равно ничего не выходит. Сейчас всё это снова возвращает Кирка в дебри себя. Он уже понимает, что не может игнорировать «кирпич» — тоже, что игнорировать слона в комнате. И нет, этот «закат» в нижней половине туловища он давно заметил, речь отнюдь не об этом. Речь о том, что нужно с этой похотью что-то сделать, удовлетворить себя, утихомирить внутреннее животное, которому нужно просто поебаться.       Кирк слегка прогибается в пояснице, запрокидывает голову ещё выше, обнажая свою прекрасную шею ещё больше. С пухлых губ срывается громкий сладкозвучный стон. У Ларса просто охуенная выдержка, раз он держался так долго, но что-то должно пробить его. Если и это не поможет, то у Хэмметта просто нет больше идей.       Умиротворённый Ульрих, что отсчитывал удары чужого сердца без счёта, сейчас явно не ожидал услышать что-либо, а тем более такой прекрасный звук. Стон Кирка не просто ударил по ушам, а проник в самое сердце свистящей стрелой. Ларс открывает глаза, его взгляд тут же падает на эстетичную шейку возлюбленного. Сейчас маленькая змейка мысли пробирается в мозг датчанина: как же прелестно на этой шейке должны смотреться его тонкие пальцы, перекрывающие доступ к живительному кислороду кудрявому. Ульрих даже прикусывает нижнюю губу, облизывает её, но решает, что такое зрелище должно остаться на десерт. Ульрих снова закрыл глаза, но ненадолго.       Ларс слабо улыбается, неторопливо поднимает веки. Он сейчас будто боится увидеть то, что должен. Нет, он на самом деле действительно боится увидеть Кирка. Боится, но одновременно очень хочет увидеть его. Увидеть его таким. Таким… Горячим? Снова простые слова, которые лаконично и точно описывают всё. Без них сейчас не обойтись.       Ульрих награждает своего любовника поцелуем в шею, которую он так любезно подставил под ласки. Ларсу нравится нежная и горячая кожа под губами, но это не то. Хэмметту нужно больше, надо помнить, что Ульрих хочет быть на шаг впереди. Ларс снова встаёт, проводит самыми кончиками пальцев от ключиц до конца грудины — надавливает безымянным пальцем и мизинцем под плоской косточкой, проваливается в созданную им же ямку. У Кирка на груди будто есть шов: ну фактически, это действительно место стыка грудных мышц, однако сейчас не об этом. У Хэмметта этот «шов» выглядел как впалая ямочка, на более светлой коже этот стык так не выделяется, во всяком случае, при таком телосложении уж точно. Но свет на Кирка падал как-то весьма своеобразно и более смуглая кожа подчёркивала подобного плана детальки куда как яснее. Каждая «ямка» на теле Хэмметта видна отчётливее, чем должна. Это выглядело довольно экзотично и манило Ульриха. Он снова наклоняется, чтобы провести языком по этой впадине, но отвлекается на другое. Его взору открываются две тонкие косточки ключиц, которые манят не меньше, а может даже больше. Как же многое решает угол обзора, однако, но действительно эти тонкие косточки сейчас сделались желанной целью. Ларс закрывает глаза, припадает губами к ярёмной ямке, опускается ниже, утыкаясь носом в твёрдый уголок границы одной из желанных им косточек. Он проводит носом ровно под ней, очерчивает её, чувствует, как томно вздыхает Хэмметт. Добравшись до середины, Ульрих наконец пробует на вкус это нежное место, грубо сжимая соблазнительную косточку своими зубами. Кирк издаёт звук являющийся чем-то средним между стоном и вскриком — Ларс задевает очень чувственное место. Одна рука кудрявого устремляется к голове Ульриха, зарывается в мягкие волосы очень быстрым движением, но больше никаких действий не последовало за этим. И это хорошо, значит, Кирку нравится. Ларс решает продолжать снедать изящную кость. Он проводит языком по месту укуса, перемещается немного правее — цепляет зубами тонкую кожу и слегка тянет её. В ответ на это Кирк тихо стонет, его пальцы в волосах Ульриха подгибаются, он поводит бедром, вызывая трение.       Когда Хэмметт совсем обомлел и расслабился, Ларс решил вновь налечь на кудрявого любовника. Ульрих отпускает холёную кожу, хотя отрываться от неё ему было тяжело. Он любуется результатом своей работы — две отметины в цвет губ Кирка.       Ларс очень медленно отстраняется, рука Хэмметта соскальзывает с его головы. Ульрих задерживает дыхание, опускается ниже. Датчанин обводит большим пальцем ещё одну кость, в которой видел объект для новой сладкой пытки. Кирк был достаточно худым, а в лежачем положении его животик делался совсем плоским, даже скорее просто исчезал. Благодаря этому нежная смуглая кожа очень заманчиво обтягивала выступы его тазовой кости: два холмика торчали подобно корягам на пустыре. Большими пальцами Ларс очерчивает две впадинки, которые создавали косточки. Он наклоняется, чтобы поцеловать и укусить одну из костей и чувствует, как ему в шею упирается чужой стояк. Наверное, это первый раз за вечер, когда он действительно был смущён и сбит с толку. Ульрих ненадолго притормозил думая о том, что же ему сейчас делать, ведь есть шанс по-настоящему удивить Кирка и в тоже время, его изначальная цель привлекает не меньше…       Ларс в конечном счёте приходит к тому, что одно другому не мешает. Он устремляется к заветной кости, сначала хватает её губами, а после цепляет зубами тонкую кожу, хотя оттянуть её сильно не выходит — она итак натянута до предела, однако отметины от зубов всё-таки остаются. Ульрих проводит языком по следу, ощущает, как по шее от его движения размазывается предэякулят. Ларс трётся о член, отстраняется ещё дальше, с игривой ухмылкой берёт вставший орган в руку и проводит ею от основания до головки.       Хэмметт кажется хотел что-то сказать, но не успевает. Тёмные брови сдвигаются к переносице, образуя на ней небольшую, но глубокую морщинку. Он привстаёт, сгибая руки в локтях, пальцы судорожно хватаются за попавшую под руки ткань — подушка ли это, простыня ли, но Кирк сжимает это так сильно, что в ногтях и подушечках на ладони появляется жжение. С пухлых губ срывается что-то вроде стона, он очень шумно вдохнул воздух. Всё правильно, Кирк, нет места человеческой членораздельной речи, не сейчас.       Причиной такой яркой вспышки послужило то, что Ульрих без длительных раздумий переместил член из руки в свой рот. Хэмметт явно не ожидал почувствовать, как его головка упёрлась в чужое нёбо. Почему-то у Ларса это тоже вызвало всплеск эмоций, хотя очевидно для него это действие не было неожиданностью, но этот всплеск также выразился достаточно явственно: датчанин сразу ощутил прилившую к губам и щекам кровь, а также резко выделевшуюся слюну. Но что ещё немаловажно — кровь прилила не только к его лицу, но и к его члену. Он находит более удобное положение, чтобы начать надрачивать себе, а пока он делает это, чужая головка трётся об его нёбо, а языком Ульрих слегка давит на ствол, что только усиливает и без того яркие ощущения от трения. Так или иначе, Кирк приходит в себя, сделав ещё пару довольно шумных вдохов и выдохов, он расслабляется и падает обратно на постель, смиренно ожидая дальнейших действий датчанина.       Ларс, окончив искать удобное для себя положение, вновь возвращается к Кирку. Незамутнённая слюна, которая у Ульриха выделилась минутой ранее как у хищника, перед которым положили кусок мяса, сейчас стекала по стволу члена у него во рту. Ларс заглатывает орган, проводя языком от основания до головки, размазывая выделившийся секрет по бархатной коже. Вместе с этим он ощущает, как чужая рука снова зарывается в его копну волос, заботливо собирая их в некое подобие хвоста. Хэмметт шипит и напрягается, он сгибает правую ногу в колене, но больше никак не реагирует. Ульриха это устраивает, во всяком случае, кудрявый ему сейчас не мешает.       У Ларса нет никакой техники, поскольку ранее он никогда и никому не сосал, но во всяком случае, он по крайней мере знал основные чувствительные места, что, как ему казалось, всё-таки давало ему какие-то бонусы, на практике это было не совсем так. Датчанин довольно сильно сжимал член всем, чем только мог: губами, пальцами, прижимал языком к нёбу. Он также был не способен выдерживать один темп или уж тем более как-либо играть с ним. Для Кирка этот опыт будет далеко не самым приятным, но зато даст в будущем мотивацию попытаться научить Ульриха чему-то.       Ларс после пары иррумаций отстранился от чужого стояка с приоткрытым ртом, он тяжело дышит. Становится понятно, что ему придётся подключать свои руки, что Ульрих и делает. Но ничего, в будущем Хэмметт обязан помочь ему наверстать упущенные минуты удовольствия.       Ларс снова меняет позицию. Одна рука падает на постель близ бедра Хэмметта, но датчанин быстро понимает, что может занять её делом в процессе, а потому перемещает руку с простыни на тёплое тело возлюбленного. Вторая рука, коей он ранее надрачивал себе, теперь была на члене его партнёра, а не на его собственном. Он проводит ею пару раз по стволу, сильно сжимая орган — кожа у основания собирается в гармошку. Ульрих прикрывает глаза, робко проводит языком по головке, после чего проделывает примерно тоже самое, но уже ребром языка и с чуть большим напором, взяв головку частично в рот. Дыхание Хэмметта учащается и эта реакция не может не радовать. Ульрих заглатывает дальше — кожа вновь образует ряд тонких складок. Датчанин проводит по ним большим пальцем, будто стремясь разгладить кожу. Он закрывает глаза, свободной рукой проводит по бедру и животу Кирка, ощущает его дыхание — глубокие, но частые вдохи, резкие, однако не очень шумные выдохи.       Привыкнув к новым ощущениям, Ларс находит для себя некую технику. Он берёт не особо глубоко, но достаточно торопливо, уделяя основное внимание головке. Синхронно со своими губами, датчанин надрачивает рукой. Его напористость способствовала более ярким ощущениям. Действия были настолько быстрыми, что Кирк даже не успевал осознать, что сейчас делает Ульрих, это можно было сравнивать со штормом на море: видишь, как бушует стихия, но разглядеть каждую волну не представляется возможным — одна резко сменяет другую. Кирк, несмотря на неопытность Ульриха, всё-таки получал удовольствие. Рука, которой он пытался держать его волосы в хвосте, не слушалась его. Выгоревшие на солнце локоны выскальзывали из его хватки, приходилось подбирать выпадающие пряди пальцами, он резко и небрежно мог задевать затылок и кожу головы. У Ларса эти мимолётные движения моментально откликались где-то внутри, заставляя работать ртом лучше. Если бы Хэмметт мог бы посмотреть сейчас на датчанина, то у него наверняка сорвало бы крышу, но веки будто бы предательски стали тяжелее, а ресницы превратились в застёжки-липучки, что грубо их склеили. Его вежды казались сейчас матовыми и покрытые каким-то маслом — результат стёкшего на них пота и выделившегося кожного жира.       Ульрих очень плотно прижимал свои красные пухлые губы к стволу. Изгиб верхней губы Ларса напоминал лук Купидона. Ближе к центру губа была светлая, цвета слоновой кости — кровь отливала от области, на которую оказывалось наибольшее давление, но зато ещё явственнее приливала и очерчивала тот самый «лук», его верхнее и нижнее «плечо» и в особенности «рукоятку» — впадину у губного желобка. Нижнюю губу, хотя и невозможно было бы рассмотреть со стороны Кирка, можно было очень хорошо почувствовать — ввиду бо́льшей площади соприкосновения с членом, она давала куда как более яркие ощущения. Казалось, что она прямо тает, и в тоже время можно было ощутить все контуры плоти. Если бы Ларс работал бы ртом чуточку помедленнее, то была бы возможность прочувствовать всё ещё куда как яснее. Тогда было бы понятно, что его губы с внутренней стороны будто бы были утыканы рядом «кочек», по которым чувствительная кожа плавно катилась.       Чужой детородный орган тонул у Ульриха во рту, очень быстро показываясь вновь — круг, который, как очень хотелось бы Хэмметту, будет ежели и не бесконечен, то как минимум максимально долгим. Ларс был чертовски внимателен к нему — вторая рука оглаживала бедро и живот прижимаясь к оливковой коже несколько менее напористо, но далеко не в такт движениям в более нижней половине тела, а напротив — с запозданием. Он будто тянул сладкое послевкусие, которое рождалось от каждого толчка в его рот, от каждого трения об его нёбо чувствительной нежной головкой.       Но датчанин, вопреки всем желаниям своего любовника, не хотел заставлять его кончать от отсоса. Жестоко? Безусловно. Хэмметту ведь так хотелось уже дойти до разрядки, он был настроен на неё. Но Ларс чрезвычайно грубо прерывает его удовольствие: он в момент оставляет всё и тянется к щеке Хэмметта губами. Немного погодя датчанин, будто сжалившись, перемещает-таки одну руку на ствол, который истязал своим ртом несколько секунд назад, но двигает ею неохотно. Губы дотягиваются до пухлой щеки, он коротко её целует. — Ты же не думал, что получать удовольствие тут будешь только ты, верно? — Ульрих на первый взгляд специально говорит с томным придыханием. Полушепотливый голосок не выбивает Кирка из его персонального Элизиума, который, правда, ретивый датчанин уже успел порушить, когда оторвался от его члена.       На самом деле Ларс сейчас действительно задыхался и при огромном желании не мог заставить себя говорить нормально. Эх, а так хотелось придать голосу очень пошлый, грязный и зычный тон, способный подействовать на Хэмметта как вылитое на голову ведро ледяной воды.       Большие глаза, обрамлённые чёрными длинными ресницами, медленно открылись, глазные яблоки плавно перекатились в сторону Ларса. Два крупных и чёрных как смоль зрачка в «шоколадном» обрамлении уставились на датчанина. Это всего лишь глаза, но казалось, что в них был маленький раёк, а Ульрих, как ребёнок, завороженно смотрел на представление.       Кирк сейчас кажется пьяным, да он однозначно гулял где-то в своём Элизиуме явно не замечая или не желая замечать, что он треснул и разлетелся на сотни осколков, подобно упущенному на пол зеркалу. Но Хэмметт кажется что отчаянно собирал все осколки, совершенно не желая расставаться со всем этим. Из разбитого Элизиума его выводит мягкий поцелуй пухлых губ датчанина в его губы. Этот жест, кажется, мог только ещё больше утопить кудрявого в обломках чудесного места, но по какой-то причине оказал прямо противоположное действие. Возможно, дело было не в самом поцелуе и его нежности, а в том, с какой целью он совершался. Весь этот трепет, вложенный в мимолётное касание губ, не был фальшивым, но почему-то в нём чувствовалось желание подчинить — полное несоответствие мотива с самим действием. Снова эта «судьба» его куда-то дёргает. Нужно собрать мозг в кучу, чтобы понять, куда именно. Шанс на это даёт уже следующее прикосновение — Ларс проводит мозолистой ладонью по предплечью с неярко выраженными мышцами, сам он при этом привстаёт, упёршись локтем свободной руки в матрас.       Кирк, как и следовало ожидать, поддаётся внутреннему зову идти за ним. Хэмметт также привстаёт на локте и одаривает своего любовника таким же коротким и нежным поцелуем в губы. Ульрих улыбается прямо в поцелуй: снова его кудрявый мальчик попадается в заботливо расставленные им ловушки. Он намеренно идёт по всем этим граблям, но кто ж был бы против?       Ульрих толкает Кирка с кровати, призывая переместиться на пол. Хэмметт кажется не совсем понимает, что от него хотят, но стоило ему только увидеть, как датчанин сам лезет через него к краю постели и садится, широко расставив свои ноги, Кирк резко осознаёт, что нужно Ларсу. Кудрявый быстро перемещает часть корпуса так, чтобы он свисал с кровати. Опёршись одной рукой об пол, второй он откидывает ранее небрежно кинутую одежду, уши ловят приглушённое позвякивание молнии на кожаной куртке, и этот звук рождает в голове Кирка одну идею. Он стекает с постели на пол, встаёт на колени и накидывает на себя свою куртку, он не застёгивает её, оставляя грудь и торс открытыми взору датчанина. Ларс с интересом наклоняет голову к плечу, рассматривая Кирка. Теперь чёрная косуха ещё ярче подчеркнула многие детали, которыми ранее восторгался Ульрих, например, его маленькие руки с тонкими запястьями, которые тонули в широких рукавах. Большая куртка чёрного цвета на голом теле теперь в целом очень явственно подчёркивала миниатюрность парня. Ларс не мог сдержать улыбку — Хэмметт знал, что делает.       Кирк тем временем приполз к ногам Ульриха и, устроившись между них, посмотрел своим пронзающим взглядом. Не отрывая глаз, он проводит двумя руками по ногам Ульриха, погружая большие пальцы в складки тела. Он слегка сгибает пальчики — кожа датчанина волнами огибает их, а большие пальцы окончательно тонут и скрываются из виду, ведь Ларс под напором Хэмметта слегка вздрагивает и качает бёдрами назад, будто убегая от леденящей бездны его широких зрачков.       Взбудораженный реакцией Ларса, Кирк продолжает свою игру в гляделки, но теперь уже его правая рука скользит в сторону члена датчанина. Оливковые пальцы ловко обхватывают ствол, язык кудрявого прижимается к розовой головке, при всём при этом он всё также не отводит взгляд. Ульрих замирает, делая короткий, но глубокий вдох. Похоже что Хэмметт уже делал что-то подобное ранее, раз он так уверенно себя чувствует.       Кирк почти не двигает рукой, в отличие от Ларса, который судорожно дёргал его пенис на себя, желая восполнить тот пробел, который он мог создавать в силу неумения работать ртом и заглатывать глубже. Кирк же был в разы аккуратнее и нежнее, но каким-то образом всё-таки сохранял некоторую напористость. Сейчас он просто дразнил Ульриха, брал головку губами, сжимал её, надавливал нижней губой и кончиком языка на неё так, чтобы создать трение члена преимущественно об верхнюю губу. Музыкальные пальцы двигались так, будто он просто не мог хорошо взять член в руку, что-то мешало и вызвало желание их поправить и переставить, правда неотрывая их при этом от ствола. И всё это сопровождалось пристальным взглядом карих глаз, требующих от датчанина внимания.       Ульрих первый сдался в этой игре в гляделки. Он отставляет обе руки назад и опирается на них, закрывает глаза, когда Хэмметт кончиком языка дразнит чувствительное место под головкой парня — Ларс тяжело вдыхает и сжимает простынь. У Кирка тоже появляется желание отвести взгляд, что он и делает.       Когда Хэмметт расщедрился на более резкие и напористые движения, у датчанина не осталось никаких сомнений по поводу того, что Кирк, чёрт бы его побрал, в совершенстве знает, что ему нужно делать. Учился ли он прямо сейчас на ошибках Ульриха, запомнил ли он технику какой-то фанатки или же сам кому-то когда-то отсасывал — непонятно, да и думать долго об этом не выходило. Методичные движения выбивали Ларса из потока мыслей, сложно было сосредоточиться на чём-либо. Хотя он пытался запоминать технику Кирка на тот случай, если ему это когда-нибудь в жизни ещё пригодится — получалось слабо.       Кирк был способен на горловой минет, но конечно же заходить сразу с козырей он не стал, а давал время и себе и Ларсу привыкнуть к новым ощущениям. Кудрявый парнишка предпочитал ласкать преимущественно верхней губой, а не нижней, для этого само-собой надо было особливо постараться. Сначала он буквально рукой помогал себе, направляя головку чуть выше. Он почти не сжимал член ничем, только прижимал его к нёбу, слегка задевал зубками, ну а после проводил по верхней губе. Чуть позже он начинает брать глубже и направлять орган в основном своим языком, рука исполняет только вспомогательную функцию. Его мягкие щёки, которые Ульрих считал милыми, сейчас были втянуты настолько, насколько это было возможно, образовывая очень глубокие ямочки. Нежная, но сильно сжимающая в тиски плоть была отличным орудием Хэмметта.       Кирк стремился комбинировать весь свой имеющийся арсенал движений. Каждые секунд десять он менял как глубину минета, так и движения языком. Он мог брать половину члена в рот и вести ребром языка по стволу сбоку, помогая щеке с одной стороны. Мог вытащить член изо рта полностью и, прижав кончик языка к нёбу, потереть головку об обратную его сторону — этот приём требовал особой доли мастерства, чтобы случайно сильно не надавить зубами на самые чувствительные места, но при этом достаточно сильно прижать головку к уздечке языка. Кирк мог также и просто методично отсасывать: втянув щёки, он делал простые, но резкие толчки, буквально трахал сам себя в рот членом датчанина. Язык в это время описывал круги и восьмёрки, или же кудрявый просто тёр им поперёк ствола, будто стремился ластиком стереть небрежно и случайно поставленную карандашную линию. Рука помогала, повторяя движения языка у самого ствола, губы и ребро ладони резко скользили навстречу друг другу по возбуждённой плоти до столкновения, которое ознаменовывал очень глухой шлепок. Хотя эти планомерные движения очевидно доставляли наибольшее удовольствие датчанину, надолго Хэмметт с этим не задерживался, быстро меняя ритмичные толчки на более лукаво подразнивающие движения. Эта игра с темпом и характером движений была способна доставить неземное удовольствие.       Ларс в какой-то момент не выдержал и всё-таки решил посмотреть на Кирка. Как только датчанин разлепил глаза, он увидел, как его любовник старается над его членом. Он умудрялся выглядеть одновременно и развратно, и мило. Кирк, кажется, получал действительно неподдельное удовольствие от минета. Хотя длинные чёрные ресницы были опущены вниз и блокировали взору его зрачки, можно было понять, что Хэмметт сосредоточен, но не напряжён. Мышцы на его лице время от времени подрагивали: брови то и дело расходились и сходились, образуя и снова разглаживая неглубокую морщинку на переносице. Он также мог забавно поводить носиком в сторону, когда пытался брать глубже, чем до этого. Движение каждого мускула на лице смуглого парнишки так или иначе было согласовано с тем, что он делал в данный момент своим ртом или рукой. Каждое чуть более резкое движение, чем предыдущее, вызывало явственный визуальный отклик. Этот же отклик вызывался в те моменты, когда ему требовалось думать: похоже, что кудрявый методично удовлетворял датчанина совершенно непроизвольно, особливо даже и не контролируя ситуацию, но те редкие моменты, когда требовалось возвращать разум в реальность, ударяли по нему как молоток, заставляя едва заметно вздрагивать. В такие моменты от мог сжать ляшку Ульриха пальцами второй руки, снова как-либо поморщится, или же резко увеличить напор своего языка. Абсолютно все эти движения также вызывали внутренний отклик и у Ларса, иногда даже срывая тихие стоны с его губ. Засчёт этого достигалась некая иллюзия синхронности, они реагировали на определённые катализаторы чудесных ощущений в унисон.       Ларс вновь закрыл глаза, хотя лицо Кирка, что с таким вниманием и энтузиазмом удовлетворял датчанина, теперь осталось натуральным образом выженно в его памяти. Хэмметт до этого не заметил, что Ульрих смотрит на него, но такое чувство что сейчас он специально вновь начинает «разгоняться»: Кирк начинает брать глубже. Его ладонь постепенно сползает со ствола вниз, оставляя на члене только пальцы, которыми он надрачивал уже без былого энтузиазма и напора. Губы постепенно опускаются ниже по стволу, в это же время Хэмметт чувствует, как головка члена датчанина соскальзывает по нёбу к передней дужке. Кирк не стремится сразу отпрянуть и попробовать заглотить ещё раз, он напротив продолжает толкать орган дальше, надеясь на то, что он сам скользнёт глубже, резко и немного болезненно ударив в чувствительную плоть его горла. Но этого не происходит, а Ульрих начинает шипеть от уже достаточно сильного давления на чувствительное место. Кирк сделал Ларсу больно, Хэмметт почувствовал нужду «извиниться» перед датчанином.       Он убирает обе руки подальше от тела Ульриха, опускает их вниз и переплетает свои пальцы в своеобразном «замочке» между своих раздвинутых ног. Кирк без лишних особых движений отпускает член датчанина. Теперь у Ларса возникло ощущение какой-то полной пустоты, появилось инстинктивно желание заполнить эту пустоту своей рукой, но приложив немало усилий, Ульрих всё-таки подавляет в себе это желание, ибо боится отпугнуть смуглого парнишку, да и тому наверняка есть что ему предложить, гарантия в сто процентов, что этот шалунишка что-то придумал такое… эдакое.       Кирк надавливает кончиком языка у самого основания члена, опаляя своим чувственным горячим дыханием ствол. Он слегка трёт языком чувствительное место и только после этой задержки вполне ожидаемо поднимается по всей длине, скользит не только языком, но и взглядом из-под почти закрытых блестящими тонкими веками глаз. Когда Хэмметт добирается до головки, он долго на ней не задерживается, а снова опускается вниз и возможно намеренно легко проводит по стволу крылом носа. Кирк проделывает абсолютно всё тоже самое, что и до этого, но теперь он слегка обхватывает головку губами. Розовая плоть белеет под напором Хэмметта, но быстро выскальзывает из чарующего плена его пухлых нежных губ. Кирк вновь опускается вниз, но теперь уже проводит языком с более явственным напором, прижимая чужой орган к втянутому при глубоком вдохе животу. Кудрявый не доходит до самой головки, лишь дразнит уздечку: сначала всё также языком, а потом и губами. Кирк берёт член в руку, всё ещё оставив вторую между своих ляжек. Хэмметт полноценно берёт в рот, тянет руку на себя и скользит по стволу с втянутыми до предела щеками, непроизвольно и лишь слегка касаясь члена языком. Губы покидают головку с характерным звуком. Хэмметт несколько секунд надрачивает датчанину, после же рука снова отправится вниз ко второй руке. Кирк вновь проводит по стволу языком, не задерживается на головке. Когда он снова опускается к основанию члена, датчанин ждёт очередного дразнящего движения, но Кирк не оправдывает его ожиданий, а даже превосходит их. Смуглые пальчики тянутся выше, но не к члену, а к яичкам. Слегка сжав их, Хэмметт припадает языком к основанию члена, начинает тереть им небольшой участок кожи, рука параллельно этому начинает слегка оттягивать мошонку и массировать яйца. Ульрих вполне ожидаемо стонет. Кирк снова скользит языком по стволу, задерживается на уздечке, а после обхватывает головку губами. Ларс качает ногой чуть вперёд, непроизвольно закидывает её на парня, что сейчас ублажал его ниже пояса своим горячим ртом и изящными пальцами. Пяткой Ульрих слегка давит на спину, Хэмметт реагирует на это движение. Он слегка привстаёт на коленях, рука вновь перемещается на основание члена, губы скользят ниже по стволу до столкновения с рукой, щёки втягиваются.       Хэмметт продолжает дальше вполне традиционно ублажать Ульриха. Ларс решает, что отсутствие игры с темпом и глубиной — предвестник новых сюрпризов со стороны кудрявого. Как ни странно, датчанин оказывается прав.       Через время Кирк делает ещё одну попытку заглотить до основания. Он постепенно убирает руку, толкает член глубже внутрь себя. На этот раз он более внимательно следит за его направлением. Головка настойчиво трётся об нёбо, упирается в язычок, требуя запустить глубже. Кирк сначала хочет вновь сложить свой замочек из рук у своих ног, но отказывается от этой идеи, вместо этого кудрявый распремляет пальцы по предела и, сложив их будто в жесте мольбы, зажимает между ног. Хэмметт снова помогает себе всем телом, отрывая попу от пяток. Член датчанина проскальзывает в горло, Кирк делает характерное глотательное движение. Судорога мышц давит и трёт уздечку и головку в целом, Ларс снова позволяет вырваться наружу очередному животному стону.       После расслабления мышц, Хэмметт предпринимает попытку взять ещё глубже, но благо осталось немного. Его попытка оказывается успешной — стягивающее колечко губ ударяется об лобок. Смуглые ножки сильнее сжимают ладони — это непроизвольная судорога мышц, являющаяся ответом на удар чужой головки об его шероховатую поверхность горла. Несмотря на некоторый явный дискомфорт, кудрявый чувствует потребность трахать себя в глотку. Слегка отстранившись, он снова подаётся вперёд, до заветного сладострастного удара, упора чужой разгорячённой плоти в мягкие ткани его тела. Кирк поднимает глаза, стараясь заглянуть в лицо датчанину, найти помутившимся взглядом заветную гримассу экстаза — не получается, видно только тонкую изящную шею цвета слоновой кости. Хэмметт пытается толкнуть пенис снова в себя — не выходит, предел достигнут, а дышать уже нечем. С шумным вдохом кудрявого, член датчанина выскальзывает из плена его глотки, незадолго до этого момента орган спешно прижимают языком к нёбу. Кирк опускает глаза на головку и видит, как прозрачная ниточка слюны с двумя небольшими пузырьками воздуха у основания тянется от одного тела к другому, соединяя их в этот короткий миг разрыва. Ниточка падает вниз, образуя некоторое подобие старого качающегося деревянного моста с верёвками — во всяком случае, такая ассоциация проскальзывает в голове, но подумать над ней долго не вышло, ибо нить оборвалась. Теперь их не связывает ничего, между ними пустота — зияющая чёрная дыра, которая на самом деле являлась курткой Кирка, но туманные разум и зрение не делают на этом акцента. Кудрявый решает немедленно заполнить эту пустоту — блестящие от слюны розовые губки вновь обхватывают до побеления нежную плоть головки. Кирк отстраняется, будто хочет забрать себе кусочек Ларса — не вышло.       Ульрих уже близок к своему пику, это не ускользает от внимательных к своему любовнику глаз Кирка. Хэмметт с самого начала задумал сладкую месть — он не позволит датчанину сейчас кончить. Однако перед этим нужно реально хорошо поработать, чтобы для Ульриха это было действительно самым страшным наказанием. И его член вновь оказывается в плену стягивающих алых губ, жаркого рта, обласканный мокрым извивающимся, подобно змее, языком. Ларс вскрикивает и чуть наклоняется вперёд, когда Кирк возвращает свои руки на его ноги — смуглые пальцы очень резко вцепляются в расплывшиеся ляжки, вызывая короткое напряжение, в результате которого обмякшие ранее ноги чуть дрогнули, колени дёрнулись навстречу друг другу, а мышцы будто заново собрали и стянули расплывшуюся в вожделенном наслаждении плоть. Который раз уже в голове мелькает мысль о том, насколько хороший всё-таки любовник из Кирка.       Датчанин чувствует острую потребность вновь ощутить сердцебиение кудрявого. Подрагивающие пальцы тянутся к заветному тонкому запястью. Хэмметт понимает, чего хочет Ульрих, так что расслабил руку, позволяя её взять. Ларс конечно же принимает такое приглашение. Короткие пальцы отчаянно ищут ту самую венку, которая подарит желаемое — она находится. Кровь под кожей своим движением очень напоминала судороги глотательных мышц, когда Кирк глубоко брал. Пусть ритм крови не совпадал с иррумациями Хэмметта, он однозначно дополнял и без того яркую картину. Ларс уже давно даже не чувствовал, а натурально поглощал каждой клеточкой своего тела абсолютно всё, что кудрявый мог ему дать. Сердцебиение было пожалуй последним, что Ульрих ещё не успел впитать в себя. Сидя сейчас с ощущением этих мерных ударов по подушечкам пальцев, датчанин явно не понимал, почему не сделал этого раньше.       От нахлынувших чувств на мгновение в голове проскальзывает безумная идея — взять это красивое тонкое запястье и провести головкой члена по контуру синей вены. Ларс не прогоняет эту мысль, но она, как и всякий мимолётный странный порыв, уходит сама собой также внезапно, как и приходит. Но так или иначе, это секундное желание многое показывает, и в первую очередь обнажает желание прикоснуться к чему-то вожделенному самым чувствительным. Этот порыв в сути своей есть символ — символ желания обладать, а также это, возможно, символ их доверия и понимания, поскольку если бы Ларс что-то подобное всё-таки сделал бы, то это показывало бы, настолько он преисполнен Хэмметтом, что не боится даже делать что-то странное с ним. А если бы Кирк не отстранился, то это показало бы, что он также готов позволять Ульриху даже ехать с катушек рядом с ним, может принять его любого. Это чертовски странная и абстрактная картина, которую нельзя ни объяснить, ни понять, можно только буквально её чувствовать и ощущать.       Кирк тем временем уже предвкушал тот момент, когда Ульрих окончательно погрузится в него, когда он потеряет себя в предвосхищени физического окончания, которое для него станет тем рывком, что спустит с небес на землю. Однако Хэмметт, как известно, решил заменить собою тупое естественное физиологическое излитие — плата за небольшую обиду, принесённую ему, когда такую же возможность у кудрявого отобрал сам датчанин. Но кроме платы по долгам Хэмметт также таил в себе надежду на восполнение своей внутренней пустоты и достойную награду за действительно хороший минет. Он надеялся, что осознание этого удара в спину сподвигнет Ульриха на такую же яростную и страстную месть, которую он совместит со своей благодарностью, выраженной в желании приласкать, создав тем самым просто взрывное сочетание, которое заставит их обоих ощущать себя избитыми, а также заставит их валяться в своих слюнях от экстаза после этого взрыва.       Словив ухом пару очень шумных вдохов, что граничили со стонами и постепенно нарастали в своей громкости, Кирк понял, что пора. Настал момент его сладкой мести. Сейчас он будет с невиннейшим выражением лица смотреть на ещё неотошедшего от предоргазменных судорог датчанина, будет смотреть и хлопать длинными ресничками, а после поднимется и очень мягко поцелует в щёку, внимательно смотря за сменой эмоций: как тяжёлое дыхание выровняется, широкие зрачки станут немного уже, брови сдвинутся к переносице, нижняя губа смешно надуется, позже брови опустятся вниз, губы дёрнутся, а первоначальный гнев сменит досада. Досада от осознания того, что этот шаг был сделан не без причины, что он вполне справедливо расплачивается за свой поступок. К нему придёт осознание того, что его поступок был жесток и месть была абсолютно равноценная. Когда он это поймёт, Хэмметт будет ехидно улыбаться, но делать вид, что всё впорядке, положит ладонь на его ногу, будет поглаживать, ожидая ответа. Каким бы он ни был, он должен быть очень многообещающим, а что немаловажно — цена его будет однозначно сильно превышать качество проделанной им работы, хотя, конечно, надо признать: минет этот был настолько прекрасен, что и переплюнуть-то его будет сложно, но ведь тем и интереснее. Да, это однозначно очень сладкая месть. Могла бы быть… Если бы не солоноватый вкус на кончике языка и губах сейчас.       Кирк широко открывает рот, чтобы случайно не задеть вновь самые чувствительные места. Может быть, это уже разыгравшаяся фантазия, а может правда так и было, но Ларс уже натуральным образом дрожал в предвкушении. Достаточно кажется только неосторожно подышать и это уже приведёт его к разрядке, что Кирку сейчас меньше всего было нужно. План, кажется, идеальный, но только несмотря на то, что ни язык, ни губы, ни что-либо ещё не касалось члена датчанина сейчас, откуда-то всё-таки взялся этот солёный привкус. К Хэмметту далеко не сразу приходит осознание, что это, но когда оно всё же приходит, о, можно поклясться головой! Такого облома он за всю свою жизнь не испытывал! Кирк понял, что всё-таки слишком увлёкся ублажением датчанина и таки довёл его до конца. Белёсые капли уже попали ему на лицо, телесная жидкость, знаменовавшая его полный крах, стекала с переносицы, бровей, пара капель уже была на чёрных кудрях.       Бедный Хэмметт даже предположить не мог, что самое худшее его ещё только ждёт впереди. Он тянется рукой чтобы стереть капли семени со своего лица, в частности ту, что щекотала смуглую кожу близ слизнечка, так и норовя попасть в глаз, но тут же ощущает жгучую боль почти на затылке. Цепкие пальцы датчанина сейчас сравнимы с когтями хищной птицы. Грубым движением Ульрих тянет Хэмметта за волосы, направляя всё ещё полуоткрытый рот на истерзанную мягкими губами головку, чтобы в последний раз ощутить это тепло, так сказать, финальный аккорд. К своему же несчастью Кирк открывает рот ещё шире, правда явно не для того чтобы чужой детородный орган быстро проскользил вглубь его тела, а для вскрика боли от стянувших его волосы рук. Эта подстава от рефлексов ознаменовалась уже не моральным, а очень даже физическим ударом: ударом головки об заднюю стенку горла.       Неготовность Хэмметта принимать в себя сыграла очередную злую шутку, вызвав у него рвотный рефлекс. Все силы кудрявый бросает не на то чтобы отбиться от датчанина и подать знак, что ему не нравится, а на то, чтобы сейчас не испортить всё окончательно. Кирк принимается судорожно глотать, сдавливая шероховатой поверхностью мышц самые жадные к ласкам места, заставляя Ульриха откинуть свою голову назад, прикусивши нижнюю губу до побеления, а вот чужую голову он сдавливает ногами, продолжает тянуть на себя. Смуглый носик тонет в лобке — датчанин буквально впечатывет лицо парня в себя. Кислород резко покидает тело Хэмметта — это мог бы быть очень шумный выдох, но звук гасится чужим телом. Ларс продолжает тянуть парня на себя, совершенно не даёт возможности сделать новый вдох. Конвульсивные движения Хэмметта затягивают и похожи на надрачивание, это только заставляет погружаться в свой персональный Эдем всё глубже, не давая никаких шансов на ослабление хватки.       Что-то липкое стекает по стенкам горла, глубже, внутрь. Лихорадочные движения мышц размазывают чужое семя, сглаживая боль от резкого удара, нанесённого ранее. Но совсем скоро мозг Кирка начинают занимать мысли о том, что пора бы думать уже не о спасении вечера, а о спасении своей жизни, ибо датчанин его скоро задушит. Правда к очередному несчастью смуглого парня, мысли эти возникают уже слишком поздно. Он уже неприлично сильно ослаб. Всё, на что его хватает — это поднять руки и создать своей хваткой десять тёмных неглубогих ямочек на чужих ногах. Хэмметт сдавливает бледные ляшки и оттягивает кожу на себя, однако недостаточно сильно — похоже Ульрих намерен его держать до тех пор, пока сам не ослабнет.       Кирк уже не уверен, открыты у него глаза или нет: всё вокруг потемнело, а если быть точнее, то скорее побагровело. Иногда эта непонятная смесь чёрного и бордового сменялась на совсем яркие вспышки красного — алого, как кровь, или же, что тут весьма необычно и кажется неуместно, яркого зелёного. Это какие-то разводы, напоминает бензин в луже, но эти возникали резкими и яркими вспышками, заменяя друг друга. Кирк уже не понимал, принадлежит ли его тело ему. Это была не слабость, нет, он именно что полностью потерял себя в пространстве. Он не понимал, где его руки, где ноги, его ли это конечности вообще, есть ли в них кости, есть ли мышцы, кожа? Нужно было напрягать своё сознание, чтобы восстановить понимание своего места для хоть какого-то фрагмента тела, но не получалось. Сознание уже тоже растекалось лужей, оно даже не в мозге, а где-то за его пределами. Похожее на ртуть, яркий зелёный цвет, или всё-таки красный? Неважно. Ничего не важно, всё, что осталось от привычного и хоть чего-то человеческого — это страх и едва слышимые отголоски удовольствия. Кирк соврёт себе если скажет, что ему не нравилась страсть датчанина, но всё-таки, блять, выжить было важнее. То, что он испытывал было больше похоже на то, как кто-то ударил по струнам гитары и сел неподвижно, кажется даже не дышит, прямо как Хэмметт сейчас. Это не чувства, это не страх, не удовольствие, это ничего, это что-то тянущееся и растекающееся, как его сознание в данный момент. Что-то совершенно размазанное и вышибающее мозги.       К Ларсу приходит осознание того, что он перестарался только тогда, когда наконец замечает, как неестественно подрагивают руки, которые минуту назад стягивали его кожу, пытаясь подать знак, крик о помощи. Эти подрагивания ослабевших конечностей заставляют кровь застыть в жилах, подобные движения Ларс ранее замечал у наркоманов с передозом. Очень невесомые подрагивания, будто от сильного холода, являющие собою предсмертную агонию. Ульрих наконец-то разжимает кудрявую голову и с силой толкает Кирка от себя подальше. Тяжёлое тело обрушивается всем весом на пол, но Кирк как-то удерживает равновесие и остаётся сидеть. Ульрих замечает, как красиво сверкнула кожа в области рёбер от раздувшего грудь глубинного и тяжеловесного вдоха — подобно блеску меди на солнце.       Лицо Хэмметта исказила неясная пластмассовая гримаса. Его зрачки и рот будто образовали три дыры на лице. Он шумно вдыхает спасительный кислород, его вдох звучит страшно, звук похож на скрежет когтей. Два идеально правильных диска зрачков расширились вместе с вдохом и сузились на выдохе. Они будто пульсировали в такт его дыханию, напоминали о биении сердца. Две красивые руки потянулись к застывшему, как маска, лицу. Смуглые пальцы с тонкими пластинками ногтей нежнейшего розового цвета прилипают к щекам, к скулам, выстроившись по одной дугообразной линии: он будто проверял, его это тело или нет. Грудная клетка тяжело вздымалась, волосы всклочены, лицо в страшном выражении — всё это создавало вид беспорядка, но ещё больший беспорядок творится в голове смуглого парнишки.       Цвета страшно исказились, вся комната плыла и только лишь образ знакомой маленькой фигурки был узнаваем. Откуда-то под окнами тянулись странного вида плоские полупрозрачные зелёные шипы, они мерцали, куда-то плыли. Должно быть, так раздробленный разум воспроизводил вечерний свет. Сознание уже не лужа, оно твёрдое, как стекло, но абсолютно разбитое, не способное собрать все кусочки считываемых образов в одну целостную картину. Хэмметт словил галлюцинации от кислородного голодания.       Ульрих сидит ошарашенный. Он, вероятно, не понимает, что ему делать. Датчанин застыл, руки будто тянутся к Кирку, но они слишком далеко. Кожа белая, как мрамор, тени и свет являют собою лёгкую дымку, очерчивающую изгибы тела, складок не видно — они мягкие, сглажены этим странным освещением. Глаза большие, красивые, но чёрные ресницы, обрамляющие их, выглядят как одна сплошная смоляная масса. В хрустальных очах посажены по два малахита с оттемнением узкого зрачка в центре. Ларс похож на античную статую. Осколки сознания проводят какую-то параллель со знакомым уже образом в искусстве. Вспоминается миф о Пигмалионе, влюбившемся в созданную им статую. Греческий скульптор, преисполненный любви к своему творению, просил Афродиту подарить ему жену столь же прекрасную, как и статуя, но богиня красоты решилась оживить творение мастера. Где же Афродита Кирка, что оживит для него Ларса? Что же уберёт этот леденящий ужас из малахитовых очей?       В Кирке есть любовь и желание, он преисполнен ими. Ещё один образ в искажённом разуме: честь и благодетель в образе прекрасной девы на картине эпохи Романтизма вручает юноше, доблестному рыцарю, меч, дабы герой отправился в свой тернистый путь для свершения подвигов. Должно быть, прямо сейчас Афродита Кирка вложила ему в грудь это вожделенное очарование и трепет, как та дева меч своему герою. Мечом Хэмметта будут его губы, что пробудят эту статую от сковавшего страха.       Кирк встаёт, тянется к Ульриху, желая прильнуть своими горячими губами к каждой ундации лица, полного хаотичных сочетаний мягких и грубых черт. Огненный мотылёк налитых кровью губ порхает по контурам лица, по подбородку, скулам, буквально обводит каждую линию, будто чертит карандашный набросок. Ульрих не понимает, что происходит и нужна ли Кирку помощь, но он отмирает. Мраморные руки тянутся к разгорячённому телу. Смуглая кожа блестит от пота, грубые подушечки пальцев Ларса касаются широкой спины, стекают подобно воде вниз, жадно сминают мягкие бока. Хэмметт очень хочет сохранить это положение и ничего не весить, быть лёгким, как пёрышко, но это невозможно — реальность жестока. Под весом Кирка, навалившегося на маленькую фигурку датчанина сильнее, они оба падают на матрас.       Наслаждаясь этими смазанными поцелуями, Ларс проводит руками по нежной коже. Он закрывает глаза, ощупывая Хэмметта как слепой. Кожа под пальцами в разных местах очень разная на ощупь: спина кажется бархатной, вот руки скользят к ягодицам — кожа мягче и нежнее, Ульрих ощупывает бедро, руки плывут от подъягодичной складки к коленным суставам настолько далеко, насколько это возможно, а дойдя до предела — возвращается назад и следует в сторону большого вертела бедра. Там кожа ещё нежнее, тоньше, ощущается совсем невесомой, после нескольких движений чувство человеческой эпидермы исчезает насовсем — кажется, что если бы «тепло» было бы не абстрактным понятием восприятия, а объектом, то именно таким и было бы «тепло» в чистом виде на ощупь. Нет ощущения перекатов тела, нет кости, нет мышц, жира, сухожилий. Нет ничего, что намекает на человека — только тепло под подушечками пальцев и ладоней, расстелившееся большим бесшовным полотном.       Движения Ульриха ускоряются, становятся более голодными, сжимающими в тиски, присваивающими — он желает ощущать конкретно человека, а не абстрактное «тепло». Кожа проваливается и захватывает пальцы, обтекает их, руки Ларса уже не плывут, а со скрежетом скоблят, оставляя приятное лёгкое жжение как эдакое послесловие, как хвост кометы вслед за самим камнем. Ларс сжимает так сильно, что ощущает рельеф каждой мышцы отдельно, кажется совсем немного, и он уже будет обхватывать косточки. Ульрих погружён с особым вниманием в эти рельефы. Совершенство эстетики тела.       Кирк наконец добирается до губ, нежно целует, это действует на Хэмметта отрезвляюще. Брюнет замечает, как пара блестящих глаз уставилась на него, этот пожирающий взгляд пронзает до мозга костей. Кудрявый будто пугается и немного отстраняется, хотя лицо его остаётся невозмутимо.       Ларс пожирает взглядом своего любовника. Он выглядит уставшим и запыхавшимся, почти как после концерта. Кирк тяжело дышит, чёлка и ещё несколько коротких прядей, обрамлявших его лицо, слиплись от пота и блестели холодным белым сиянием. Крылья смуглого носа широко раздулись, губы были пухлее обычного и обладали очень ярким, кажется, нехарактерным для человека, терракотовым цветом. Две полоски бровей, положенные невесомым бархатом, почти слились вместе, лишь небольшой промежуток кожи с жёлто-оливковой тенью разделял их, а посередине — чёрная морщинка, тонкая, как игла. Складки полуопущенных век были такими же чёрными и тонкими, а под ними покоились по-лисьи прищуренные глаза. Белок был серого цвета, сравнимого со сталью, а радужка слилась со зрачком. Его глаза кажутся пустыми, Хэмметт смотрит в никуда. Этот взгляд… осязаемый туман.       На самом деле несмотря на то, что Кирк, кажется, не находится в этом мире, а сосредоточен лишь на том, чтобы восстановить своё дыхание, он также рассматривал сейчас датчанина, но взгляд боялся скользнуть к его глазам. Он знал, что там увидит. Холодное и пронзающее высокомерие, сверкавшее игривым блеском всякий раз, когда Ларс чувствовал себя королём ситуации. Хотелось сбить с него эту спесь, но это требовало приложения усилий, которых в данный момент у Хэмметта нет. А ещё маленькие руки, пронизанные тонкими прутиками костей, прямо сейчас в опасной хищной хватке держали ноги Кирка, немного ниже ягодиц. Один удар (а он ударит) — Кирк вздрогнет и упадёт, а Ларс с особым извращённым удовольствием будет терзать свою жертву. Кирк будет маленькой мышкой в лапах этого котяры, а его улыбка будет в действительности сравнима с кошачьей — с улыбкой чеширского кота. Кирк не хочет, чтобы с ним так жёстко расправлялись, поэтому набирается сейчас сил, как кобра перед броском. Однако изворотливый датчанин, кажется, и это предусмотрел.       На самом деле вопреки фантазиям помутнённого разума Хэмметта, Ларс сейчас вовсе не желал на него набрасываться. Он просто утопал в этом смуглом парнишке, пожирал взглядом каждую черту лица. Взгляд скользит по скулам и губам — руки по-хозяйски сжимают чужие худые ножки, широко расставленные вокруг бёдер лежащего парня. Ульрих мнёт горячую плоть как тесто. Кирк даёт слабину, его дыхание учащается, веки падают ниже, он выглядит так, будто сейчас заплачет. Одна рука датчанина перемещается на плоский живот парня — воздух едва ощутимо щекочет прохладным потоком чувствительные пальцы. Ульрих сначала несколько секунд держит руку неподвижно, будто обдумывает, что ей делать. Но наконец тонкие пальцы скользят вверх. Это скольжение не лёгкое, не невесомое, оно такое же присваивающее. Молния на чёрной куртке провокационно блестит — Кирк слегка дрогнул от напора. Ларс резко вспоминает о причине этого сбитого дыхания и затуманенного взгляда. Рука датчанина обхватывает вельветовую шею. Вторая рука уже куда как быстрее перемещается к первой — воздух ласкает её, но он тут ни «за», ни «против» того, что происходит в этой комнате, никак не подначивает, но и не останавливает датчанина. — Тебе нравится? — маленькие, но широкие ладони на оливковой шее наводяще подсказывают, к чему относится данный вопрос. — Да, — на выдохе вырывается из млявого тела, — больше никогда так не делай.       Ларс всё-таки не может сдержать смешок, обнажает белые зубы — ответ Кирка звучит весьма комично. Интересно, понимает ли он это?       Руки датчанина потирают тонкую шею, он дразняще немного сжимает её. Кирк не видит этого лукавого взгляда — наверное, это даже к лучшему. Потому что даже без этого Ульрих умудрился вытащить сейчас из его слабого маленького тела весьма зычный и протяжный стон. Ларс ещё меняет высоту голоса кудрявого парнишки, когда сгибает свою правую ногу в колене, весьма решительно трётся массивным суставом об худую ляжку с внутренней стороны бедра. Несколько чёрных кудрявых прядей каскадом свалились вниз — Кирк вздрогнул и резко дёрнулся от таких пекулиаризировавших движений. Хэмметт сейчас не выглядел каким-то развратным, даже напротив — он был очень милым и невинным. Однако несмотря на это Ульрих снова чувствует знакомое напряжение в нижней половине туловища, в своём члене. Может быть, его привлекала мысль надругаться над этим маленьким телом. Можно было схватить этого парнишку за волосы, вдавить в постель и грубо трахать, пока из его ротика вырываются самые похабные стоны — вот и нет всей этой невинности. С другой же стороны, в голове всё ещё стоял образ брюнета, мастерски владеющего собственным языком. То, как он орально ублажал Ульриха всего пять минут назад совершенно явственно говорило о том, что не такой уж Кирк и невинный, так что если Ларс просто так засунет в него свой член и оттрахает как в последний раз — это не вызовет желаемого эффекта. К Кирку должен быть какой-то свой особенный подход, своя игра со своими правилами. Ларс собственным голосом нарушает тишину, хотя надо признать, что тишины-то и не было: она итак прерывалась их тяжёлым дыханием. — Ты хочешь вести?       Глаза со стальным белком наконец поднимаются выше, теперь они установили зрительный контакт. — Нет, мне это не нужно, — Хэмметт сглатывает слюну, ибо горло успело высохнуть от его лихорадочного дыхания, парнишка отводит взгляд и шумно вдыхает, — ты же хочешь довести это всё до конца, да?       Ульрих наклоняет голову к правому плечу и не удерживается от того чтобы проскользить подушечками пальцев по аккуратной выпирающей остроте контура нижней челюсти. — А ты не хочешь? — Ты меня чуть не задушил. — Тогда я должен извиниться?       Кирк молчит, только лишь нашёл в себе силы перевести взгляд обратно в эти узкие зрачки в малахитовом обрамлении. Кудрявый в мгновение ока оказался снизу, теперь уже Ульрих нависал над ним.       Зрение всё ещё оставалось мутным, но кое-как Кирк навёл фокус на датчанина. То что он это сделал говорило о том, что Ларс не намеревался действовать быстро. Кажется, он рассматривает Хэмметта. Кирк тоже пользуется возможностью полюбоваться маленьким датчанином и не торопит Ульриха.       Его лик есть удивительный союз мягких и острых линий. Очертания его нижней челюсти настолько гладкие, что взгляд сам быстро катится по ним, подобно шарику. Его пухлые розовые губы тоже имеют какую-то округлую форму, однако нарушают эту общую гармонию деталей «без углов»: тонкая ниточка тени разрезает верхнюю и нижнюю губу, но по краям своим будто бы грубо обрывается. Уголки губ кажутся совсем чёрными, будь там мягкая тень это резкое падение было бы сглажено и не бросалось бы в глаза, но однако же острота этого обрыва картину только красит. Тень, ощущающаяся в этом союзе округлых форм самым настоящим лезвием, очевидно перетягивает всё внимание на себя, заставляя смотреть на губы, что расцвели столь прекрасным цветом на этом чудном лице. Они были словно нежный бутон розы, а пальцы сами притягиваются к хрупким, едва показавшимся лепесткам в страстном желании узреть всю красоту этого цветка. Однако цветок этот есть запретный плод, ибо кажется, будто всего одно касание может убить и разрушить бутон — настолько хрупок он был. В попытках побороть своё желание дотронуться до желанного, взгляд плавной змейкой скользит выше и цепляется за новую деталь — глаза. Они имеют округлую форму, а складка века выступает лишь мягкой тенью — нет ничего похожего на то «лезвие» на губах. От этой плавности форм бежать не хотелось от слова совсем. Казалось даже, его глаза не имеют уголков, хотя у человека они должны быть. Ежели тут что-то и выбивалось, то только разве что чёрные ресницы, но и то надо отметить: чёрные с одного краю они белели ближе к слизнячку, едва ли не принимая цвет кожи. Они будто таяли, как мороженое на жаре. Но даже плавность этой градации не сравниться с градиентами оттенков внутри радужки. При нынешнем угле падения света в них мало что осталось от того яркого малахита, скорее напротив они обрели какую-то желтизну. На прежние холодные оттенки отсылала теперь только оконтовка, мягко расплывающаяся в светлом белке, будто отдавая свою тень, но всё-таки это размытие было видно лишь при детальном рассмотрении, а без него казалось, эта оконтовка имела весьма яркий оттенок окислившейся меди, что решительно разрывала белоснежную гладь белка и оливковые переливы всей остальной радужки. Да, радужка Ульриха сейчас имела оливковые цвета, но всё-таки далеко не тот же оттенок, что и кожа Кирка: в этих оливках было куда как больше яркого зелёного. Но была эта свежая зелень щедро испещрена полупрозрачными желтоватыми прожилками, делающими диски радужки отдалённо похожими на сливу в разрезе: этот фрукт на первый взгляд обладает мякотью монолитного цвета, но более детальное рассмотрение даст понять, что это — игра градиентов, а от ещё более внимательного взгляда не ускользнёт факт того, что все эти переливы сложены из ряда мелких и тонких прожилок. Всё тоже самое было актуально и для радужки Ларса. Но вот взгляд скользит дальше и падает в бездну зрачков, которая вынуждает сбежать: иначе же рискуешь не вернуться живым. И взгляд бежит в сторону носа. Это, пожалуй, самая приметная черта датчанина. Маленький вздёрнутый носик обладал очень ярковыраженной и нарочито простой формой: в крыльях его явственно читался треугольник, а спинка носа представляла из себя идеальный плоский прямоугольник, очерченый мягкими, но яркими тенями и менее отчётливым и ещё более мягким бликом, напоминающим полосу только-только проявляющегося млечного пути на вечернем небе. Кажется, что из-за этого обилия простых форм Ларса очень легко будет нарисовать даже человеку, ни разу не державшему карандаш в руке.       Растворение Хэмметта в чужом лице прерывается весьма резко и грубо. Ульрих наклоняется к смуглой шее — приходится закрыть глаза, чтобы не столкнуться с холодностью белого потолка, на который смотреть сейчас, после приглушённых тонов датчанина, всё равно что выглянуть зимою в окно да кинуть взгляд на белый снег, что сверкает и переливается на солнце — сразу зажмуришь глаза.       Серые зубы смыкаются на блестящей от пота шее, а пальцы рук, обвитых синими ручейками вен, откидывают в сторону воротник чёрной косухи, раскрывая парня под ним. Новая алеющая отметина под напором засасывающего движения губ расцветает с другой стороны от кадыка симметрично двум предыдущим внизу, успевшим за это время побагроветь.       Резкое и немного болезненное движение прошибает холодом, который ветвится по телу, как река в дельте, разделившись на десятки, а то и сотни мелких ручейков. Хэмметт вздрагивает и резко осознаёт, что ему всё ещё так и не уделили должного внимания. Вслед за холодом по телу пронёсся жар, задержавшийся на губах, шее, в нижней части живота, в груди, расцвётши в рёбрах, но явственнее всего — на внутренней стороне бёдер. Музыкальная рука юрким аспидом скользит к месту пожара, но не чтобы его потушить, а напротив — разжечь сильнее и перебросить пламя на ещё одно тело.       Ульрих сдержанно наблюдает за порывами кудрявого, даже слегка привстаёт и отстраняется, чтобы не препятствовать Хэмметту. Глаза не падают в самый низ сразу — немного стыдно и смущающе, но бороться с собою долго не приходится.       Подрагивающие пальцы лишь кончиками своими обхватывают истекающий предэякулятом член у самого основания. Кирк совершает только пару робких движений и убирает руку так, будто его застали за кражей печенья из банки. Немного сообразив и осознав, что у него есть зритель, Хэмметт решает вести Ларса и намекает, что ему делать.       Немного приподнявшись, Кирк заводит свою руку под себя. Сначала он дразнит жаждущее ласк тело, оглаживая пальцами внутреннюю сторону бедра и ягодицы — смуглые ножки немного подкашиваются, колени почти сходятся вместе. Однако довольно шустро пальчики гитариста унимают изнывающее тело резким движением — Хэмметт быстро находит колечко расслабленных мышц и проталкивает средний палец в себя до начала проксимальной фаланги. Ощутимым препятствием стал сустав, который предварительно не растянутые и максимально сжавшиеся от резкого проникновения мышцы принять глубже оказались неспособны. Кирк пытается трахать себя в попытках притупления своей похоти, но вместо этого только ещё больше распаляет своё тело, а вместе с ним — и своего дорогого зрителя.       Ульрих поднимает глаза, чтобы посмотреть на милую мордашку Кирка. Он в целом ожидал, что там увидит — его ожидания, как обычно, не просто оправдались, а были многократно переплюнуты. Большие карие глаза прищурились, сокрывши веками часть блестящей радужки. Хэмметт выглядел измученно, откровенно говоря даже жалко. И это не было похоже на то, как он выглядит после концертов, совсем нет. Его вид был вполне «свежим», даже может напротив: он выглядел слишком идеально для человека, который уже не первый час кувыркается тут на кровати, изнеженный предварительными ласками. На его вымученность указывало совсем другое, не черты лица, это было что-то совсем неуловимое для человеческого глаза.       Весь его вид был пропитан мольбой: каждая морщинка, каждая часть лица кричала «пожалуйста». Маленькая смешно надутая нижняя губка совсем чуть-чуть, но всё-таки очень сексуально обнажала ротовую полость, край нижнего ряда зубов, хотя всё оно утонуло в тени. Однако это так соблазняло на долгий и чувственный поцелуй. Ларсу очень хотелось смять эту надутую, как шарик, полосу губ своими губами, возможно даже укусить, сделать это очень по-хозяйски, по-собственнически. Хотя с другой стороны всё указывало на то, что Хэмметта уже так просто не присвоить: он жаждет куда большего. Ларс скользит взглядом в поисках дополнительной мотивации для себя. Хотя надо отметить, что её уровень итак был предостаточен, не хватало только совсем немного, последнего аргумента.       Ульрих поднимает глаза выше, проскальзывает взглядом по широкому носу, который в данный момент казался ещё шире, чем он есть, из-за раздутых крыльев с уже въевшимися в мозг и глаз полупрозрачными желтоватыми бликами, которые кто-то будто бы распылил краской из баллончика. И хотя это зрелище красивое, оно явно не претендует на звание того самого последнего аргумента, однако же Ларс итак прекрасно знает, где его всё-таки найдёт. Два чёрных лебедя зрачков датчанина плывут ещё дальше по зелёной водной глади, ещё выше, но резко останавливаются. Вот оно — то что ему нужно.       Его глаза. Нижние веки выглядят так, будто посмеиваются над Ульрихом, пытаясь сокрыть самое лучшее, но у них выходит очень плохо. Взгляд притягивают на себя чёрные ресницы, которые сначала плавно огибают шарик глазного яблока, но где-то к середине резко падают, будто им это надоело. Мимолётное воспоминание из детства о том, как Ларс катался на велосипеде. Он очень любил кататься с горки: заехать на неё было очень сложно, поэтому маленький датчанин забегал на неё, а велосипед закатывал, держа рядом, под боком. И хотя это было долго и тяжело, потом было невероятно весело буквально слетать вниз с этого крутого спуска. Сейчас Ульрих находил линию верхнего века и ресниц Кирка невероятно похожей на этот холм. Как в ребячестве Ларс снова и снова был готов затаскивать этот велосипед на горку ради ощущения небывалой скорости и ветра, бьющего в лицо и развивающего мягкие русые волосы, что были потстрижены до плеч, так и нынче же он был готов снова и снова обгладывать взглядом «горку», образованную рядом слипшихся от стекшего на глаза пота ресниц. Отрывать взгляд от выразительного остренького уголка глаз Хэмметта было на самом деле также непросто, как и тащить велосипед, но оно того стоило.       Кататься с отвесного холма было небезопасно — рано или поздно Ульрих бы не совладал бы со скоростью и всё-таки упал бы. Это нормально, катание на велосипеде часто приводит к травмам. И он-таки упал, даже ни один раз — как же потом саднили коленки! Но отрываясь от внезапных и несколько неуместных воспоминаний, его нынешний «холм» тоже располагал к падению — в конце-концов он и с него упал. Взгляд кубарем катится по тонкому лимбальному кольцу. Благо же от этого падения ничего потом болеть не будет — это радовало. Когда взгляд задерживается в центре линии, по цвету напоминавшей кофе Американо, Ларс встаёт и оправляется в мякоти радужки. Она действительно напоминала спелый сочный фрукт, неясно только какой. Но тем не менее, свет, который эти глаза будто бы урвали у солнца, приковывал взгляд к себе. Хотя чего мелочиться, эти глаза не просто излучают свет, они похитили солнце! Кражу очень неумело скрывала какая-то пелена тумана, заслонившая эти глаза, делая взгляд помутнённым и отстранённым, но Ульрих точно знал, что стал свидетелем преступления. Этот медный блеск похищенного и запертого в этих глазах небесного светила — это точно то, что он видел. И пока он сбит с толку: полиции о таком преступлении не сообщить уж точно. Ну и что же, видимо, завтра человечество лишиться света. Ничего, перебьются. Такого очаровательного преступника не грех и покрыть.       Ларс не задерживается долго на месте преступления — взгляд бежит выше, к бровям. Бровь над правым глазом была прямая и похожа на линию горизонта. Если бы Ульрих посмотрел бы на Кирка под другим углом, верх тормашками, то казалось бы, что солнце в его глазах садится за этот горизонт. Но было кое-что неправильное в нём. Всё дело в росте волос: они росли гуще ближе к глазу и редели с другой стороны, ближе ко лбу. Это создавало впечатление разлившегося на поле света, но вот в чём загвоздка: по логике свет должен разливаться от заходящего солнца, а дальше от него должна быть тень. Но у Кирка всё было с точностью да наоборот. Внутренний перфекционист датчанина съёжился и заставил взгляд бежать на другую бровь. Она имела несколько изгибов, поэтому ассоциаций с горизонтом и солнцем не вызывала. Однако при нынешнем освещении казалась чёрным монолитным гранитом, что резко контрастировало с игрой света и ростом волосков на другой брови. Вновь что-то неправильное. Бежать особо некуда, кроме как снова к глазам.       В воздухе раздаётся как выстрел протяжный стон, заставляя внезапно снова вспомнить, что тут было по-настоящему неправильным. Ульрих слишком увлёкся лицом парнишки под ним, поэтому его этот звук застал врасплох. Датчанин очень явственно почувствовал, как кровь приливает к щекам, а ещё в груди было такое чувство, что сердце и ближайшие сосуды просто взорвались, выпустив весь поток кипящей крови в полость тела, залив грудь и живот. Глаза опускаются ниже и да — Кирк всё ещё трахает сам себя пальцем в надежде привлечь внимание Ларса. Ульрих снова ощущает кипяток на лице и ушах: он это делал просто чертовски развратно. Хэмметт был по-настоящему возбуждён. Он ощущался как натянутая до предела струна, которая может в любой момент порваться. Наверное, это как минимум интересное зрелище, но Ларса гложет чувство вины за то, что он настолько долго не уделял смуглому парнишке должного внимания, тогда как сам уже успел один раз кончить.       Чёртики в голове Ульриха очень тонко улавливают его стыд и подкидывают просто безумную идею. Они язвительными и несколько противными голосами очень нагло требовали её сиюминутной реализации. Ларс медленно встаёт, хватает Кирка за запястье, подзывая к себе, а попутно вновь нащупывая ключ жизни, коим являлась медиальная вена. Датчанин берёт в руку копну кудрявых волос и чуть давит на плечо парнишки. — Кирк… твои волосы, — с томным придыханием произносит Ульрих, перебирая в пальцах блестящие пряди.       Хэмметт, возможно, слишком сильно возбуждён, либо же сам искренне наслаждается происходящим, но важно одно: он не задаёт лишних вопросов и это к лучшему. Жаждущий внимания, он опускается на колени, прижимаясь щекой к выпирающей тазовой кости. Блестящие и бездонные глаза вожделенно смотрят снизу вверх на датчанина, который неспособен совладать с собой: дыхание рваное, как у обезумевшего от голода хищника, что заприметил лёгкую добычу на горизонте, ну а руки просто не слушаются. Мозолистые пальцы грубо зарываются в копну кудрявых волос, попутно вдавливая Кирка щекой в своё тело ещё сильнее, но однако довольно быстро отпускают, чтобы сделать это вновь. Ульрих медленно подбирается к крайним, более длинным прядям, как умирающий от жажды путник в пустыне ползёт к воде. Когда Ларс достигает своей цели, он берёт жёсткие волосы в руку, но они и ведут себя подобно воде: вытекают сквозь пальцы. Датчанин предпринимает ещё одну попытку, более успешную, но он всё равно теряет значимую часть копны по пути. Только третья попытка оказывается удачной.       Когда Ларс наконец-то совладал с чужими кудрями, он пару раз проводит рукой по члену, пачкая чёрные волосы в предэякуляте, заставляя блестеть их ещё сильнее. Каждый грамм естественной смазки Ульриха на чёрных локонах оставляет яркие белые блики. Чувствительная кожа ствола тем временем также ярко реагирует на это дополнительно усиленное трение с применением столь нестандартного стимулятора. Ульрих тянет Кирка на себя и наматывает перепачканные пряди на член так, будто бы хочет перевязать его ими как резинкой. В планах Ларса было бы сейчас резким движением снять эту «резинку», но Хэмметт воспринял эти попытки впечатать его в своё тело несколько по-своему и уже потянулся приоткрытыми пухлыми губами к розовой головке, которая сейчас блестела не бледнее его волос. С особым смаком Кирк вбирает в себя член датчанина вместе со своими же волосами и делает пару движений головой, стремительно скользя по эрегированному стволу туда и обратно.       Хотя Ларс и был рад инициативе своего любовника, он также хорошо помнил, что его маленький кудрявый друг нуждается в удовлетворении, а потому резко дёргает смуглого парнишку за волосы от себя, чтобы член выскользнул из его рта. Он крепко сжимает копну вьющихся волос до несколько болезненного жжения на затылке, не давая возможности вновь насадится своим ртом на детородный орган, чтобы на этот раз Кирк принял этот жест однозначно, без иных трактовок. Хэмметт зажмуривается и тихо шипит от столь резкого и болезненного движения, хотя в то же время находит в таком ярком проявлении доминации что-то возбуждающее.       Ульрих ослабляет хватку, а Кирк почти сразу же поднимается с колен, вырастая перед глазами датчанина. Ларс при столкновении с его расширенными смоляными зрачками опускает глаза вниз, а после всё будто бы в каком-то тумане. Ларс только помнит чувство бархатной кожи на подушечках пальцев. Должно быть, он очерчивал ими контуры нижней половины тела Хэмметта. В действительности так и было: Кирка прошибали такие хозяйские прикосновения, вызывая внутри взрыв — он бы при всём желании никогда не выкинул бы этого из головы. До одури приятно, когда Ульрих в забытье чертит контуры малозаметных мышц и куда как более явственно выпирающих косточек своими грубыми пальцами со слезшим в некоторых местах роговым слоем эпидермиса. Это то, что заводит Хэмметта, он ощущает себя как до предела натянутая струна, которая может порваться в любую секунду: он больше не способен терпеть.       Из транса Ларса вывела резкая пропажа мягкой кожи под пальцами: теперь перед его глазами на кровати распласталось жаждущее ласк тело. Снова странные ассоциации, но Кирк похож на растаявший кусок масла на хлебе: выглядит так, будто у него есть форма, но чуть коснёшься — он поплывёт и размажется, вдавливаясь в поры ломтика. Хэмметта сейчас, кажется, можно также размазать по кровати. Но Ульрих внезапно осознаёт, что ему перестала нравится куртка на Кирке. Настоящее чёрное пятно, почти слившиеся по цвету с волосами, не игриво, а уже очень нагло и с не сексуальной насмешкой прятало привлекательное тело. Что раздражало ещё больше — так это факт того, что часть ягодиц тоже была скрыта этим чёрным полотном.       Датчанин приподнимает Хэмметта за плечи и параллельно пытается стянуть ныне ненавистную косуху. Кирк садится на кровать, широко расставив ноги и подогнув их под себя. Прикусив нижнюю губу, он резко сдёргивает с себя предмет гардероба, скрывая за упавшей курткой свою попку, но обнажая привлекательную спину. Однако Ларсу не дают долго разглядывать соблазнительное тело — его взгляд только цепляется за красиво сведённые вместе лопатки и пару заметных позвонков чуть ниже, которые хочется одарить поцелуями. В следующее же мгновение кудрявый падает обратно на постель, кинув косуху вперёд — она шумно падает на пол. Хэмметт не заботится о возвращении в прежнее положение, да и так, надо признать, лучше — теперь смуглый парнишка стоял перед Ульрихом раком.       Ларс не сдерживает себя и делает то, что хочет — сминает рукой соблазнительную ягодицу, наблюдая за тем, как натягивается кожа под пальцами, а маленькое отверстие сжимается едва ли не синхронно с движением руки, указывая на то, как сильно на самом деле Кирк хотел, чтобы его хорошо оттрахали.       Ларс почти дрожит от предвкушения, тянется к прикроватной тумбочке и весьма резким движением отодвигает ящик из тёмного дерева. Датчанин не долго роется в ворохе вещей — там небольшой беспорядок, но положение каждого предмета Ульрих знал. Ларс быстро находит пачку презервативов и лубрикант. В это же время уши и боковое зрение улавливают беспокойные движения Хэмметта на кровати, датчанин ненадолго переключает своё внимание на него. Смуглый парнишка успел принять позу ещё более откровенную. Выставив руки перед собою и уткнувшись лицом в них, Кирк смог крайне низко прогнуться в спине. Ларс решает пока не отвлекаться и снова переводит взгляд на предметы в руках, но после же вновь кидает короткий взгляд на брюнета. «Ну, должно же быть, ему можно доверять в вопросе безопасности?» — задал сам себе этот полуриторический вопрос Ульрих, а ответом же послужило то, что он по итогу отложил кондомы в сторону, захлопнув полку поспешил вернуться к своему любовнику лишь со смазкой в руке.       С тяжёлым дыханием и прикусивши губу, Ульрих расправился с крышкой тюбика и выдавил немного содержимого на пальцы. Датчанин пытается прикинуть план дальнейших действий. Очень хочется попробовать взять Хэмметта без особой растяжки: лишь распределить обильно смазку внутри и на своём члене, а после без особых церемоний толкнуться в утомлённое ожиданием и не подозревающее подставы тело. Возможно, Кирк уже баловался со своим отверстием — с кем-то или один, так что ему может быть и не нужна растяжка и этот трюк может сработать. Однако же Ларс не решается рисковать. Всё-таки жизнь слабо пересекается с порнофильмами, да и он не знает наверняка, был ли у Кирка опыт с аналом или нет.       Ларс откидывает в сторону тюбик, который с глухим звуком приземлился на подушку. Свободную левую руку он перемещает в область таза, обхватывает кость и чуть сползает пальцами вниз. Указательный палец другой руки, с которого гелеобразная жидкость уже едва ли не капала, неожиданно быстро погрузился внутрь брюнета. Заметив то как легко Хэмметт принимает первый его палец, датчанин тут же пытается протолкнуть второй. Благодаря смазке он также достаточно легко проходит, но Ларс всё равно чувствует сопротивление тугих мышц, вслед за которым слышится стон, больше похожий на болезненный всхлип. Это заставляет Ульриха чуть дёрнуться от неожиданности, но сжавшиеся мышцы не дают ему свободы движения.       Левой рукой Ларс тянется к члену кудрявого. Он делает пару очень размашистых движений, чтобы заставить Кирка расслабиться. На самом деле вообще-то на этой руке тоже не помешала бы смазка, но Ульрих понимает это слишком поздно. Ну зато его трюк сработал и Кирк правда немного расслабился, разрешая разминать и ласкать его мышцы дальше.       Ларс довольно слабо представлял, что ему делать. С чем это было связано он сам не понимал, быть может, переволновался, а может ещё что. Но в итоге с некоторой робостью он начинает трахать маленькую дырочку своего любовника пальцами, постепенно набирая темп и стремясь удариться о разные точки внутри. Конечно, Кирк встретил его с некоторым «протестом», но левая рука датчанина всё ещё держала ствол полового органа Хэмметта в опасной хватке. Каждый раз, когда Ульрих чувствовал сопротивление, он стремился успокоить кудрявого парнишку несколькими нежными движениями по головке. Описываемые им восьмёрки всегда безотказно работали, убирая словно бы резким дуновением ветра любое сопротивление. Совсем скоро Ульрих осторожно добавил третий палец и тут же упал вниз, прижавшись к Кирку.       Пушистые волосы лезли в лицо и щекотали нос, но зато Ларс начал лучше чувствовать Хэмметта. Он очень хорошо слышал сбитое дыхание парнишки под ним, а также мог отчётливо улавливать даже самую мелкую дрожь. Тепло холёной смуглой кожи укутывало одеялом едва ли не с ног до головы, а Ларс был готов одарить её сотнями смазанных поцелуев просто за то, что она кратно обостряла его ощущения и в действительности ласкала уже его дерму, вызывая «гусиную кожу» от осознания интимности этого момента.       Для Кирка это было не менее горячо, чем для Ларса. Он уже давно закрыл глаза и просто с головой окунулся в свои чувства. Хэмметт слегка привстаёт на локтях, когда получает первые поцелуи в области шейного позвонка. Он чувствует себя более открытым перед Ульрихом и позволяет ему открывать себя дальше. Кажется, что прямо сейчас его чувствительности на пределе, поскольку всё тело горит неистовым пламенем.       Немного забывшись, датчанин сбавил свой темп, но довольно быстро он снова вернулся к более активному разрабатыванию дырочки Хэмметта, быть может, даже с более размашистыми и яростными движениями. Наконец Кирк стонет, облизывая свои пухлые губки. Тонкие пальцы хватают и нещадно сминают одеяло и простынь, а чёрные брови сдвигаются ближе к переносице. Для Ларса это сигнал того, что он на верном пути. Только в этот момент он наконец догадывается, что может разводить пальцы в сторону или сгибать их внутри. Первые попытки это сделать приводят Ульриха к осознанию того, что на самом деле он толком никак не растянул Хэмметта, ибо тут же вновь почувствовал давление гладких мышц, однако не из-за рефлекса, а из-за того что они сами по себе были тугими. Ларсу это не очень нравилось, поскольку ему уже хотелось взять кудрявого парнишку, но похоже с ним ещё долго придётся провозиться.       Кирк более отчаянно сжимает простыни в руках — котяшки пальцев белеют, а тонкие косточки кисти так и норовят разорвать невесомую кожу и выйти наружу. Лбом Хэмметт с глухим звуком падает обратно вниз с такой тяжестью, что кажется совсем чуть-чуть — и он пробил бы головой свою руку, сломав кость. Указательный палец с особым нажимом скользит по зажатой в руках ткани вверх, а почти синхронно с ним ползут вверх с крупной дрожью и плечи к самым ушам. Из маленького хрупкого тела вырывается стон, полный огромного числа красок. Кирк ощущает своё тело абсолютно полым, а громкий гортанный звук будто бы вырвался из самой глубины вне границ этого мира, отскочил от рёбер и выскользнул наружу. Его стон есть отражение дрожи его тела, ибо несмотря на громкость, также была ощутима и дрожь голоса, которая прошла через этот звук невесомой волной. Он не то плачет, не то просит ещё, а может всё сразу: плачет от желания большего. Изначально громкий и твёрдый звук будто бы гаснет и смазывается в конце.       Ларс вновь ровно встаёт, наблюдая за перекатами мышц под смуглой и блестящей от пота кожей. То, как Кирк содрогался всем своим существом говорило о том, что он и сам уже терпеть едва ли может. Ульрих резко направляет пальцы вниз, к стороне лобка. Сильно надавив на чувствительную область, Ларс вновь вырывает из неподатливого тела сладкозвучный стон. Датчанин стремится нащупать простату и, вогнав пальцы почти по самые костяшки, у него это в конечном счёте получается. Ларс робко толкается в небольшую выпуклую зону, будто бы спрашивая разрешения, однако же получив в ответ одобрительный полустон-полувскрик, быстро набирается смелости на более активные действия. Каждый удар в мягкую ребристую плоть сначала заставлял Хэмметта стонать и качать бёдрами, позже он в некотором стеснении сдерживает себя, позволяя только телу вздрагивать. Однако дыхание всё-таки остаётся ему неподконтрольно и закрывши глаза можно даже подумать, что перед тобою запыхавшийся человек, измученный тяжким трудом или бегом на большую дистанцию. Это не может не вызвать усмешку со стороны датчанина: манера Кирка себя сдерживать выглядела забавно, хотя Ларсу это и не нравилось, ибо говорило это о том, что Хэмметт недостаточно раскрепощён и расслаблен.       Кудрявый парнишка долго сдерживать себя всё равно не может и через некоторое время почти хнычет. Он окончательно перестал чувствовать хоть что-то, кроме пальцев датчанина, которые двигались настолько методично, что иной раз только исходящее от них тепло напоминало о том, что принадлежат они человеку, а не являлись частью какой-то машины, механизма. Теперь, когда Ульрих ещё и нащупал его слабое место, Кирк вообще растаял окончательно. Совсем скоро он вновь позволит себе полностью расслабиться всем телом, чем несказанно порадует Ларса, но ещё больше порадует сам себя. С пропажей напряжения мышц получилось наконец не только уловить ощущение самого присутствия чужих пальцев, но и те приятные ощущения, которые до этого уходили на второй план. Хэмметт чувствует себя так, будто в него залили лаву и она прямо сейчас стекает по внутренней стороне бедра где-то под кожей, а также он несомненно знает где находится источник этой раскалённой реки — там, где ударяются пальцы Ларса. Кирк совсем не замечает, как фокус его внимания окончательно сместился в сторону уже не чужих пальцев, а самих скользящих движений и тех ощущений, которые следовали за ними. Это позволяет снова сорваться на очень откровенные и совершенно бесстыдные громкие стоны, но что более важно — Хэмметт наконец-то расслабляется там, где до этого был рефлекторно напряжён. Мышцы заднего прохода теперь не оказывают явного сопротивления Ульриху и готовы впускать его заносистые пальцы, позволяя растягивать Кирка.       В последний раз толкнувшись внутрь, Ларс разводит пальцы внутри до предела, сильно надавливая костяшкой мизинца на кожу недалеко от неплохо разработанной дырки при этом. Ульрих ощущает сильные и явно непроизвольные содрогания мышц заднего прохода, но даже несмотря на это теперь для его пальцев там слишком много места. Пожалуй, сейчас у него должно получится безболезненно заполнить Кирка.       Сжавши обратно все три пальца, Ларс нарочито неторопливо вытаскивает их, наслаждаясь тем как славно ощущается скольжение мягких подушечек по лубриканту на силиконовой основе, которым задница Хэмметта была нещадно залита изнутри. Как только пальцы Ульриха окончательно покинули маленькое нуждающееся в ласках тело, со стороны Кирка послышался несколько раздосадованный стон, а колечко мышц снова затянулось, будто бы до этого оно не подвергалось никакой растяжке.       Ларс тянется вновь к тюбику, который до этого был очень далеко заброшен. Теперь датчанин проклинал сам себя за то, что так далеко его кинул, ибо сейчас приходится тянутся через Кирка. Хэмметт же однако в свою очередь никакого интереса к внешнему миру не проявляет, хотя мог бы и подать ёмкость с лубрикантом вообще-то, но Ларс его не винит: пусть лучше расслабится и передохнёт немного.       Дотянувшись всё-таки до злосчастного тюбика, Ульрих торопливо и прямо на ходу открывает его и распределяет содержимое теперь уже на обе руки: он запомнил прошлую свою оплошность.       Полупрозрачный беловатый гель обильно распределился по пальцам и едва ли не стекал с них. Ларс сделал несколько возвратно-поступательных движений по стволу своего члена и дрожащими руками приставил нежную головку к грубому на ощупь входу. Достаточно сейчас толкнуться и его снова унесёт обратно на небо, к вершинам кайфа.       Хэмметт напряжён, кажется, буквально каждой клеточкой своего тела, хотя физически стремится к тому чтобы полностью расслабиться. Дыхание моментально перехватывает в тот момент, когда он ощущает, как Ларс погружается в него. И хотя этот момент длился не больше двух-трёх десятков секунд, казалось, что прошла вечность.       Ульрих начал с грубого рывка, которым ожидал выбить из маленького тела стон, но кажется Кирк был готов к этому и кроме немного участившегося дыхания более никакой реакции не последовало. В дальнейшем Ларс постарался быть более аккуратным с кудрявым мальчишкой. Он заполнял его постепенно, пока не упёрся в чужое тело. Хотя Ульрих всё это время смотрел на то, как его член медленно погружается в сочную округлую попку Кирка, понимание того, что он вошёл до упора пришло отнюдь не от зрения, а только лишь с осязанием: через чувство того, как в его мягкие ткани грубо врезается кость вместе со всем что её обтягивало и покрывало, смягчая удар. Ульрих вжался в чужое тело едва ли не до болезненных ощущений.       Хэмметт тихо стонет в свои руки, когда ощущает, что его начали трахать. Пусть дыхание чуть выровнялось, но сердцебиение будто бы напротив только ускорилось. Ну или что более вероятно, просто стало ощутимее, ибо где только теперь не чувствовалось: и в животе, и на спине в области лопаток, и в плечах. Казалось даже, что оно прибавило не в скорости перекачки крови, а в силе самих ударов, ведь его стук теперь уходил очень далеко, глубоко, стремился распространится по всему телу, ну а в ответ внутренние органы только отражали его звук глухим эхом.       Кирк буквально мог почувствовать, как грубо сейчас растягиваются самые нежные и чувствительные ткани его организма. Датчанин достаточно быстро набрал скорость, ибо Хэмметт никак ему не сопротивлялся, позволяя впечатывать себя в матрас всё глубже и глубже. Темп был пока не очень ошеломляющий, но его вполне хватало на то чтобы Кирк раскачивался от ударов как маленький деревянный плот в могущественном и чудовищных размеров море, на острых гребнях волн, в разгар шторма. Можно на самом деле даже сказать, что прямо сейчас уместно сравнивать разум Кирка с морем. Периодически мысли из головы будто пропадали, хотя в тоже время он думал только об одном — о получаемом ныне удовольствии. Разница была лишь в том, что иногда эти мысли превращались в «шум», как включённый телевизор, который работает только для того чтобы в комнате не было тишины, ведь телевизор этот никто не смотрит. Но были и моменты, когда сознание беспорядочно захватывают мысли из разряда: «Вот чёрт, как же хорошо, да, пожалуйста, Ларс, давай ещё!». Этим его сознание и делалось похожим на море, ибо два состояния сменяли друг друга такими «волнами».       Ульрих обеими руками вцепился в Хэмметта мёртвой хваткой: ладони плавно огибали тазовую кость, пальцы тонули в коже что будто бы была соткана из велюра. Кажется кто-то после столь приятного времяпровождения обзаведётся несколькими синяками, однако то вероятно для обоих совершенно неважно. К тому же стоит признать, что эта цепкая хватка датчанина определённо сильно возбуждала Кирка, заставляя жар разливаться в нижней половине тела. Этот жар даже будто бы стал уже самим Кирком, частью его тела. Ноги сильно ослабли и стали ватными, как у пьяного. Хэмметт больше не понимал, как и за что держится, и какое положение он занимает в пространстве.       Пожалуй, в мире для Кирка осталось только две вещи: это всеобъемлющий и всепоглощающий жар ну и член Ларса, который прямо сейчас грубо растягивает его тело, что из последних сил противостоит этому напору. Ульрих похож на стремительную снежную лавину и можно сказать, что он просто натурально таранит Кирка, будто бы в желании разорвать его. Та нежность, которой он одаривал кудрявого во время предварительных ласк, будто бы постепенно растаяла и пропала, нынче мало что на неё намекало. И Хэмметту нравились эти перепады, нравилось то, что Ларс бывает таким разным.       Кирк и не заметил, как его собственный организм начал помогать ему бороться с жаром, выделяя пот, однако же то было совершенно бесполезно: ощущаемый жар был обусловлен прилившей кровью и дополнительно усиливался чем-то фантомным, чем-то ментальным. Прозрачные капли смочили чёлку и заставили её прилипнуть ко лбу. Кроме того Хэмметт явственно ощущал, как одна из капелек стекает по левой ноге, где-то с внутренней стороны бедра. Она щекочет кожу, но существенного влияния не оказывает. Однако же когда этих капелек стало больше, буквально по всему телу: на пояснице, на предплечье, паутинкой «каналов» обвили уже обе ноги, да и даже на груди — игнорировать их стало невозможно. Кирку было щекотно и от этого он непроизвольно начинает вздрагивать и слегка покачиваться, будто бы в попытке смахнуть раздражающий пот, но все эти движения главным образом серьёзно нарушали установленный датчанином темп.       Ларс уже зажмуривался, поскольку эта игра с темпом сильно ударяла по нему, прямо как хлыст. Ульриху было не столь важно, специально это делал Хэмметт или нет, но это значительно усилило его некий хищнический напор. Пальцы ещё сильнее сжались на тазовых костях, а движения самого Ларса стали кратно грубее. Разгорячённые тела ударялись друг о друга с очень характерным глухим, но достаточно громким звуком. Это было уже больше похоже на то, что датчанин просто пытается разломать таз Кирка. Он сжимал его настолько сильно, что казалось, будто совсем скоро послышится хруст костей. Это было бы больно, если бы не уже существующий в теле Хэмметта жар, который нейтрализовал дискомфорт от впившихся в кожу ногтей и сжимающих в тиски рук. А у Ульриха в свою очередь кажется вообще никаких тормозов не было, но оно и понятно: он делал это абсолютно непроизвольно. Ларс на фоне этих предоргазменных судорог, инициатором которых и был кудрявый, начал ощущать себя так, словно бы теряет позицию. Будто его скинули с края обрыва. Это непроизвольное усиление напора являло собою некоторую «агонию утопающего»(в чужом теле), последнюю попытку «устоять на ногах», удержать своё прежнее место. Ульрих очень тяжело дышит и постепенно его дыхание начинает срываться на хриплые стоны, больше похожие на рычание голодного хищника. Несмотря на приглушённость исходящих от него звуков, они на самом деле через некоторое время уже и не уступали в громкости стонам Кирка.       Хэмметт, которого так грубо драли, очень бурно и ярко реагировал на это. Пока он был ещё способен контролировать себя, он стонал и голосок его был сладок. Каждый новый звук отпускаемый истерзанными в поцелуях подушечками губ можно было долго смаковать, а кудрявый в свою очередь, кажется, также и сам смаковал буквально каждую ноту, превращая стоны едва ли не в пение. Но увеличение напора со стороны Ларса способствовало тому, что Кирк в итоге ожидаемо сломался и сошёл на крик.       В определённый момент крики Хэмметта вернули Ульриха в этот мир. Ларс на самом деле определённо любил, когда его партнёры не молчали, но Кирк с этим абсолютно точно перебарщивал. У датчанина же однако было полное понимание того, что рулит ситуацией он, а значит в его силах заставить кудрявого парнишку вернуться к тому «пению».       В какой-то момент Ларс немного замедляется и разжимает руки. Последнее, правда, ненадолго, Ульрих быстро вернулся к своей крепкой хватке, но на этот раз уже давил не столь сильно. Кирк, который не совсем понимал действия Ларса верно, абсолютно полностью обмяк, настолько, что буквально висел на руках датчанина. Вероятно, для него это был сигнал к тому чтобы полностью отдать контроль над собой. Ульрих же, однако, ситуацией пользуется.       Ларс сначала неуверенно тянет расслабленное тело на себя и выбивает знакомый жалобный стон, который скорее всего обусловлен очень грубым контрастом в темпе. Вероятно Кирку нужно больше. Датчанин со следующим толчком становится резче, а приглушённые матрасом и руками стоны со стороны кудрявого почти синхронно вторят грубым движениям, прибавляя также и в громкости, но убавляя в своей протяжности. Сначала похожие на мычание, но после же лучше ощущаешь, как постепенно Кирк подключает свой голос к каждому новому звуку. Ларс делает для себя вывод, что ему обязательно нужно видеть его лицо.       Кирк закрыл глаза и расставил руки по бокам от головы, немного привстал: он был готов к тому, чтобы Ульрих его грубо натягивал. Но Ларс напротив: заметно ослабил хватку, вскоре полностью покинул разгорячённое тело. Хэмметт был полностью расслаблен, и, как-то потянув за бедро, датчанин смог его перевернуть на спину. Собравши остатки разума в своей голове, Кирк осознал, что от него хотят.       Не размыкая глаз, кудрявый парнишка развёл ноги в сторону, немного поправился на кровати, а после также вскинул руки по бокам от головы. Кирк выглядит так, будто стал жертвой свирепого хищника.       Ульрих без особых промедлений пользуется доступностью Хэмметта и сжимает худые ножки под коленями, совершенно безжалостно смяв и без того хорошо натянутую в этом месте кожу. Ларс, как поток воды после прорыва плотины, устремляется вперёд: неумолимая и стремительная стихия. Параллельно он раскрывает парнишку под собой ещё больше, чем это возможно: давит на разведённые бабочкой ноги, опуская их ниже, будто бы этот приём действительно как-то раскроет Кирка под ним в буквальном смысле этого слова.       От грубого вторжения Хэмметт внезапно меняет своё положение. Через секунду он уже привстаёт на локтях, смуглый блестящий животик украшает образовавшаяся в мгновение тёмная складочка. Пухлые розовые подушечки губ быстро исчезают с миловидного личика, а вместо них — ещё одна тёмная складка. Третье подобное углубление венчало переносицу: кудрявый парнишка выглядел жалко, словно бы вот-вот заплачет. Будто в подтверждение этому он издал дрожащий протяжный стон, в действительности более похожий на хныканье.       Ульрих чуть наклоняется и по-хозяйски проводит своей рукой от живота до ключиц, точно пытаясь распрямить и разгладить парнишку под ним. Хэмметт прикусывает губы, облизывает их и всё-таки повинуется: обратно падает на спину, мышцы стремительно расслабляются, однако сердце выравнивать свой ритм даже не думает, а напротив только ускоряется. Горячая кровь из своего очага быстро расплескалась по всему телу и в том числе прилила к щекам, изменив их оттенок. Должно быть, прилившая внезапно кровь принесла с собою и какие-то гормоны, которые заставили Хэмметта показывать себя лучше.       Кирк немного приоткрывает глаза. Его правый глаз однако же от чего-то прикрыт больше, чем левый. На его лице появляется хитрая улыбка, даже вернее сказать, усмешка, но всё-таки весьма скромная, не наглая. В следующее мгновение розовый язычок выглянул для того чтобы облизать и спрятать верхнюю губу, будто бы он что-то пил или ел совсем недавно, и попытался слизать остатки трапезы. Параллельно вместе с этим Хэмметт тянет свои тонкие пальцы к губам: средний и безымянный он соединил, а вот указательный и мизинец непринуждённо развёл. Глаза по-лисьи прищуриваются и Кирк нерешительность проводит самым кончиком языка по подушечкам сведённых вместе пальцев, ненадолго задерживаясь, когда язычок проскользнул к коротким пластинкам ногтей. Почти сразу после этого он рывком проталкивает два пальца в рот, плотно смыкая и чуть вытягивая губы вокруг них, вместе с тем очень медленно закрывая глаза. Ульрих с интересом наблюдает за этим, понимая, что сам краснеет. Румянец на щеках Кирка, между тем, тоже стал ярче и заметнее. Он открывает глаза и смотрит в направлении своей руки, а сразу же после два пальца покидают его ротик. При этом он издаёт приглушённый звук типа: «Ха?» И в самом деле сложно охарактеризовать его звучание. Не то это звучало так, будто бы он от этих пальцев едва ли не задохнулся, не то будто бы он им искренне удивился. Как бы то ни было, звук этот был явно наигранным и Ларс точно соврёт если скажет, что эта игривость его любовника ему не нравилась. Он напротив не долго смотрит на блестящие от слюны смуглые пальчики и решает наградить Хэмметта за эту игру как подобает.       Ульрих тянется вперёд и оставляет два коротких и смазанных поцелуя где придётся, где-то в районе ключиц и шеи. Далее он хватает тонкое запястье и направляет пальцы уже на себя. Ларс в среднем темпе проводит языком по ним, наслаждаясь падениями в местах границ подушечек, в местах суставов. Кирк закрывает глаза и стонет, будто бы пальцы были его эрогенной зоной, хотя на самом деле это скорее больше было обусловлено тем, что он понимал, какой пиздец с ним сейчас может творить Ульрих, если он так его завёл.       Ларс отпускает запястье кудрявого, а сам своей рукой проводит по его груди. Это действие словно по взмаху волшебной палочки заставляет Кирка моментально полностью расслабиться, несмотря на то, что до мозга как-то уже доходит некоторый стыд за произошедшее минутой ранее. Хэмметт возвращает обе руки на исходную позицию — по бокам от головы, демонстрируя тем самым свою полную готовность.       Когда Ульрих возобновляет движение, Кирк давит в себе желание вздрогнуть. Оно проявляется токмо лишь в одном дыхании: быстрый вдох — задержка воздуха в груди, а после же — невесомый, незаметный для самого Хэмметта выдох. Кудрявый закрывает глаза и не по своей воле поворачивает голову чуть набок с плачущим, протяжным стоном.       Датчанин закрывает глаза и чувствует, как что-то сжимается внизу живота, а почти сразу же после этот узел извергается теплом, однако это явление было весьма кратковременным. Это сигнал от его тела, который оповещает Ларса, что он уже на пределе. Датчанин размыкает глаза чтобы посмотреть на распластавшегося под ним Кирка, который, судя по интенсивным сокращениям его мышц, сам также на пределе, но всё ещё чертовски жаден до ласк.       Хэмметт кажется вообще находится в своей реальности. Его тело максимально расслаблено, но вот лицо выдаёт кое-какое беспокойство и напряжённость. Можно заметить, что Кирк стиснул зубы, ну а переносицу уже вполне привычно украшала складочка, образованная сдвигом в центр двух бархатных полос тонких бровей. Глаза он закрыл, а потому точно сказать, что кудрявый сейчас испытывает, довольно проблематично.       Взгляд Ларса скользит ниже и он сталкивается с достаточно необычным чувством.       Во-первых Хэмметт, безжалостно раздираемый им в нижней половине тела, будто бы стал выглядеть ещё более хрупким, чем он есть на самом деле. Смотря на предплечья, Ульриху кажется, что они такие же хрупкие, как и хрусталь, и что они такие тонкие, словно бы никаких мышц у Кирка нет: будто бы это только полые ломкие косточки обтянули нежной кожей. Может быть, он всегда таким и был, однако Ларс в этом сомневается.       Важнее же то, что датчанин видит во-вторых. Это пространство плечей, ключиц, верхней части груди и видимой части предплечий — безумно привлекательно, и всегда таковым и являлось, в этом Ульрих уж был уверен. Но Ларс также словно на самом деле начал ощущать окружающее пространство за Кирка. Он чувствовал жар в этой части, однако этот жар точно принадлежал не ему. Этот жар возникал только если смотреть на эту половину тела кудрявого парнишки. Ульрих будто разделил чужие ощущения. Ему казалось, что будет безумно здорово провести руками по этому пространству, взять в руки тончайшие предплечья, но он так и не понимал — это он так думает или нет? Так или иначе, взгляд датчанина был прикован к этой части тела, он бегал глазами по этому пространству как околдованный, не в силах оторвать взгляд. Не то это в попытках разобраться, как он может испытывать что-то за другого человека, не то просто от того, что эти ощущения ему нравились.       Ульрих очень грубо сжимает и стягивает нежную кожу внутренней стороны бедра, на что моментально получает одобрительный отклик в виде протяжного мычания. Ларс с небольшого размаху, но всё-таки достаточно сильно ударяет по холёной смуглой коже, от удара бежит стремительно тепло: по ладони и по чужой ноге, а также быстро, как и это тепло, по комнате расползается звук короткого, звонкого стона. Кирк сильно сжимается вокруг Ульриха, сминает и жадно облизывает свои губы, наконец вновь открывает бездонные блестящие глаза. Его взгляд туманный и он слегка прищуривается, приоткрыв рот при этом. Ларс пытается ускориться, чтобы всё-таки довести их обоих до разрядки и Хэмметт оказывается крайне чувствителен к резкой смене темпа.       Кирк слегка качает бёдрами и пытается свести ноги вместе — Ларс тут же наказывает его ещё одним шлепком по гиперчувствительному участку кожи и разводит ноги в стороны вновь. В конечном счёте, Хэмметт сдаётся первым, позволяя тёплым волнам, что плескались внизу живота, уже полностью накрыть всё его тело. Кирк расслабляется, с громким стоном ловит первые судороги от оргазма, глаза закатываются в жарком пароксизме, он изливается себе на живот.       Ульрих чуть ослабляет хватку, видя освобождение своего любовника: боится сильно навредить и довести Хэмметта, крайне долго терпевшего ранее, до боли своими слишком резкими и напористыми движениями.       В каком-то диком ударе Кирк пользуется этим: с почти животным рёвом он привстаёт и грубо отталкивает Ларса. Датчанин, ожидаемо, приходит в замешательство, но кудрявый время зря не теряет и, с весьма тяжёлым шумным дыханием, постепенно перерастающим в какое-то хныканье, валит Ларса на кровать.       Кирк, особо не церемонясь, припадает к промежности Ульриха словно путник из пустыни к спасительному источнику воды. Веки его опущены вниз и на границе очерчены чёрной линией длинных ресниц, каждая из которых хорошо отделяется от другой, так, что каждая ресничка может быть рассмотрена в отдельности. Тонкие пушистые бровки сведены вместе, словно у обиженного на что-то ребёнка, готового вот-вот заплакать.       Хэмметт шустро облизывается, после чего пухлые розовые губки скрывают сразу половину члена Ульриха. Правой рукой он обхватывает оставшуюся нижнюю половину и тут же начинает быстро надрачивать. Ларс от неожиданности жмурится и запускает одну руку в мягкие кудри, а также запрокидывает шею так сильно, что кадык грубо выпирает, грозясь порвать тонкую молочную кожу.       Плоский шершавый язычок с напором скользит по стволу, лишь через несколько секунд Кирк слегка поднимает голову, чтобы проскользить также и губами. Через время Хэмметт работает уже преимущественно только губами, а языком лишь помогает, но с поразительной точностью целится по самым чувствительным местам. И попадает по ним, проникая тем самым глубоко в сердце Ульриха. Сердечная мышца самого же Кирка работает так, что кажется скоро остановится из-за перенапряжения: гулкие удары он ощущал даже где-то у себя в горле.       Долго работать Хэмметту не пришлось. Он в последний раз с характерным хлюпаньем поднимается наверх и, предвкушая скорую разрядку датчанина, задерживается на середине нежной розовой головки. Он продолжает работать лишь языком, активно натирая чувствительную уздечку. Совсем скоро белая жидкость плещется в рот и украшает мягкие полные губы каплями семени, стекая по подбородку. Кирк отстраняется и поворачивает голову на бок, проводит губами по всему стволу и очень жадно слизывает всё, что ему даёт Ларс. Ульрих из последних сил контролирует себя, чтобы не изогнуться, но вот жаркие стоны не сдерживает, как и свою руку: позволяет ей грубо стягивать волосы Хэмметта до жгучей боли, на которую тот сейчас не обращает внимания. Кирк же продолжает скользить вдоль ствола, прижимая его не то между подушечек губ, не то сжимая орган между верхней губой и языком, а иногда и наоборот: между пунцовой нижней губой и языком.       Напоследок, когда стоны Ульриха стихают до шумного тяжёлого дыхания, Хэмметт последний раз берёт в ротик головку ещё подрагивающего от оргазма члена, но быстро отпускает её с зычным причмокиванием. Ларс же в это время уже открыл глаза и потянулся к тумбочке, в которой лежали салфетки.       Кирк садится на колени, поправляет волосы и, тяжело дыша, пытается отойти от только что произошедшего, пока Ульрих тянется дрожащей рукой к его животу и ногам, чтобы вытереть остатки уже стёкшего семени, ставшего ныне почти прозрачным. Ловким движением руки Хэмметт, имевший над собой больше контроля, выхватывает салфетку, заканчивая начатое Ларсом, пока тот в свою очередь уже подаёт ему новую. Кирк сминает в тонких пальцах белый комок пропитанной насквозь его телесными жидкостями бумаги, мизинцем хватает новую поданную салфетку, «вминая» её тут же в формирующийся ком. Кудрявый вытирает пах датчанина и вздымающийся бугром от тяжёлого дыхания живот. Вскользь Хэмметт обращает своё внимание на руки Ларса, который непроизвольно держал их так, будто тянется спрятать лицо от удара, но выглядели они как-то неестественно, точно деревянные. Кирк тянется вперёд, целует костяшку указательного пальца, а Ульрих тут же реагирует: складывает крестом ладони на груди, где-то над сердцем. Хэмметт невольно улыбается одними лишь уголками губ.       Покончивши со спермой, Кирк кидает теперь уже плотный шарик из салфеток на тумбочку и закрывает ящик. Смуглая рука хватает одеяло, чтобы вытереть с поясницы прохладный стекающий пот. Уставшее тело плюхается на кровать, откинув почти идеально прямую ногу ввысь, едва ли не сделав ножницы в воздухе. Нога быстро плюхнулась с громким шлепком об другую вытянутую уже на кровати ногу, а рука потянула одеяло за собой. От шлепка Ларс словно очнулся, разлепил с неохотой глаза и сполз вниз.       Кирк с хмыканием ненадолго оставил одеяло, а сам приподнялся и освобождённой рукой вытащил из-под себя холодный тюбик смазки, на который напоролся чувствительным мягким и разгорячённым боком. Он не стал его возвращать в тумбочку: для этого ведь потребовалось бы снова вставать, лезть через Ульриха — всё это уже не хотелось делать его млявому телу. Хэмметт просто откинул тюбик куда-то в сторону, ближе к краю кровати, туда, где он точно на него больше не наткнётся (благо у Ларса была большая кровать). Когда кудрявый покончил с препятствием для своего мирного сна, он снова занялся одеялом, пытаясь расправить его сначала одной рукой, потом подключил всё-таки вторую, ибо одной он не справлялся, да и не справился бы даже при должном усердии.       Всё это время Ларс не сводил с него зелёных глаз, которые в приглушённом ночном свете казались стеклянными. Сложно сказать, что разум возвращается к нему в голову, ведь он просто тупит на Кирка, даже особо не заостряя сейчас своего внимания на нём и его выразительных чертах, подчёркнутых лунным светом, но некоторый прогресс всё-таки есть, ибо он начинает прокручивать в своей голове события этого дня, вспоминая, что их сегодня в итоге обоих свалило в постель. Кажется, Ларс просто хотел проверить свои чувства… поцелуем… М-да-а, далеко это зашло… Три минета (в результате одного из которых бедный Кирк чуть не умер) и он трахнул его раком, а после в миссионерской позе — весьма бурный у них был вечер, однако.       Разобравшись с одеялом, Кирк накрыл их обоих им и наконец-то сам посмотрел на Ларса. Датчанин был абсолютно спокоен и кажется, что вот-вот да и заснёт. Или он уже спал, но с открытыми глазами. Так или и́наче, Хэмметт захотел обратить внимание на себя. Он лёгким невесомым касанием поправил мягкую прядку волос, убрав её за остренькое ушко, а после также нежно провёл тыльной стороной ладони, костяшками, по мягкой щеке. Ульрих словно бы ожил и потянулся рукой и лицом к Хэмметту.       Рукой ларс огладил предплечье возлюбленного, а губами передал в другие губы короткий, но тёплый поцелуй, закрыв глаза, а после, даже почти не отстранившись, прошептал в чужие губки: — Kunne du lide det, min krøllede dreng?..       Кирк улыбнулся и коротко хихикнул, закрывая свои глаза: Ларс точно уже проваливался в сон. Хэмметт не понял ни слова, но заприметил, что сегодня вечером датчанин уже точно так его называл. Видимо, вторая часть этого предложения стала его новым и первым любовным прозвищем от Ларса. — Потом расскажешь, что это значит, хорошо?