Обратный отсчет

"МакЛарен", словно подбитый в бою фрегат с внушительной пробоиной от артиллерийского залпа и следами вражеской шрапнели на лакированной облицовке, величественно плывет по тёмным улицам города. На этом поэтическое сходство с боевым галеоном* заканчивается. На деле, еще несколько часов назад новенькая тачка похожа на выкидыш жаркой ночки гидравлического пресса и дуршлага. Рыдван ворчливо скрипит и жалобно дребезжит всеми составляющими, подпрыгивая на невидимых кочках. Самый унылый променад победы на памяти Алека! На месте пассажирской двери спорткара зияет уродливая дыра. Промозглый ночной ветер врывается в салон, бесцеремонно лапая холодными пальцами шею и обнажённые руки. Свою куртку Алек отдал Изабель. Бейн поменялся с ней местами, и теперь она сидит рядом с братом, зарывшись в тёплую кожу носом, и угрюмо смотрит перед собой. Из-под длинной полы куртки трогательно выглядывают пальчики босых ног, которыми она задумчиво шевелит время от времени. Изящные туфельки Иззи небрежно валяются под приборной панелью, мешая брату полноценно выжимать педаль тормоза. Алек мысленно восхищается выносливостью младшей сестры, лихо махнувшей марафон на почти пяти дюймовой шпильке. Прибавьте к этому рукопашный бой, стрельбу с пистолета на бегу и падение с пятнадцатого этажа, во время которого агент Изабель Лайтвуд не только не потеряла неудобную обувь, но и сумела вооружиться туфлями, орудуя ими не хуже, чем морской пехотинец ножом. Сама Гвен Йоргенсен во плоти! И даже больше! Едва ли двукратная олимпийская чемпионка могла бы посоперничать с хрупкой мисс Лайтвуд в выносливости и боевом духе тогда, когда весь привычный уклад катится к чертям. Жаль, что все без толку. На исходе вторых суток все их усилия снова завели в тупик. Лайтвуд глотает неуместные слова поддержки, вертящиеся на языке, и крепче сжимает руль. Утешать он никогда не умел. Да и Иззи едва ли примет его неуклюжую попытку с благодарностью. Он четко дает себе отчет, что если бы не сложившаяся ситуация, она бы не сидела рядом. Алек безуспешно пытается припомнить обстоятельства их последней встречи. Их последний разговор состоялся весной, два года назад, в полутемной допросной, провонявшей дешевым куревом и пережаренной арабикой от той бурды, выдаваемой стареньким кофейным аппаратом полицейского управления восточного Лондона, за двойной эспрессо. Хотя разговором это было можно назвать с натяжкой: Алек угрюмо пялился на браслеты, которые ретивые копы затянули так, что острые края из нержавеющей стали рассекли кожу на запястьях, а Иззи молчала. Она была первой, кому позволили навестить его после задержания. Первой, на кого сделали ставку в надежде на то, что после двух недели допросов он заговорит. Но Алек молчал. Одного вида Изабель, затянутой в парадную форму, как в броню, было достаточно, чтобы понять, что чтобы он ни сказал будет выглядеть, как жалкая попытка оправдаться, расцененная как размашистая подпись о добровольном признании. Перед тем, как впустить Иззи в комнату допросов, ей наверняка предоставили отчет. А ему даже не позволили отмыть руки после задержания. Запекшаяся, скатавшаяся уродливыми струпьями кровь покрывала предплечья и форменную куртку там, где ее не прикрывал бронежилет. Бурые полумесяцы виднелись под ногтями. Алек многократно пытался отчистить их, но казалось, что кровь товарищей въелась под кожу насовсем, немым укором содеянному. Бескомпромиссным доказательством вины. Иззи молчала, сжав губы в презрительную полоску. Алек не поднимал глаз. Хотелось орать и материться. Умолять ее, чтобы она поверила ему. Чтобы сказала хоть слово. Убрала ничего не выражающее выражение оперативника на дознании: холодное и отчужденное. Напряженное. Словно перед ней хладнокровный убийца. Словно она видит его впервые. Когда молчание стало невыносимым, едва не утопив Алека в густом клейстере давления, она, наконец, заговорила... Он даже не помнит всего того, что включал в себя её пламенный, полный гнева и желчи монолог - только удар. Пощечина, как финальный аккорд их кровного родства и не менее хлесткое: "Предатель!", ставшее кариатидой*, венчающей его унизительное плаванье отброса общества. После случившегося он много раз набирался смелости, чтобы объясниться по-настоящему, но всякий раз пасовал перед воспоминанием о разочаровании на её лице. Впрочем, это было не важно. Изабель больше не появлялась. Возможно, ее отстранили за превышение полномочий, или она взяла самоотвод, не желая больше видеть его лицо. Но больше заключенного Лайтвуда знакомые лица не посещали. Это факт еще больше укрепил его осознание того, что... В предательство Лайтвуда поверили безоговорочно! Было освидетельствование, затем бесконечная череда допросов, проверка на полиграфе, нудные адвокаты в бифокальных очках, зачитывающие бесконечные обвинения с листочка, и коллеги по цеху, в чьих глазах читалось неприкрытое отвращение. Через все это Алек прошёл молча. Он не оправдывался, не давал объяснений и комментариев. Ему не поверила собственная семья, и он не пытался найти веру в других. Несколько месяцев Алека препарировали, как несчастную лягушку на уроке биологии. На него даже составили профиль. Смерть Верлака прекрасно проиллюстрировала скрытые личные мотивы Алека. Зверски растерзанный личный состав стал завершающим ярким штрихом в психологическом портрете Алека Лайтвуда, хладнокровно расправившегося со своими сослуживцами и, не дрогнувшей рукой, расстрелявшего бывшего любовника в упор. Узнав, что идиоты-профайлеры увековечили его как "дезорганизованного гедониста*", Алек лишь пренебрежительно фыркнул. Наверняка его уникальный случай будут использовать в назидание юным умам, пришедшим ему на смену. Важный профессор продемонстрирует трепещущим от ужаса студиозам фото его мрачной морды на фоне ростомера, покажет кропотливо составленную диаграмму его взлетов и падений, в красках распишет, что стало причиной того, что он сломался и стал безжалостным убийцей. Федералы старательно забивали гвозди в крышку его гроба, клеймив психопатом, получающим удовольствие от жесткого убийства. Алек был не против быть похороненным заживо. Он слишком устал. Через пять месяцев его выпустили. Запросто и без прелюдий. Никаких зачитываний прав, торжественных проводов или мало-мальски внятных объяснений. Алека выставили за порог Управления ночью, в казенной робе и браслетах - разве что пинка под зад не дали, как бродячему псу. За дверями вотчины слепой Фемиды его встречали мать и брат. В рыжем дребезжащем свете уличного фонаря Мариз молча вставила в его запекшиеся губы фильтр сигареты и дала прикурить от дешевой пластиковой зажигалки дрожащий рукой. Алек не курил пять лет. Джейс ловко снял с него наручники и небрежно откинул в сторону, а затем крепко обнял. - Все будет хорошо, дружище. С неба накрапывал мелкий сентябрьский дождь, и отсыревший табак ощутимо кислил во рту. Лайтвуда засадили, когда азалии были в самом цвету. Система пережевала и отрыгнула покореженные останки в холодную Лондонскую осень меньше чем за полгода.

***

- У тебя действительно много тачек. Внимательный взгляд Магнуса лениво скользит вдоль ровного ряда машин. Алек останавливается чуть позади и осматривает свой автопарк, словно видит впервые. Без былой гордости. После замечания Бейна его коллекция выглядит как дешёвая пластиковая рота, горделиво выставленная в рядок сопливым пятилеткой. Жалко и претенциозно. - Я не считал, - невнятно бормочет Алек, наблюдая за тем, как бледный палец, украшенный внушительным перстнем с оскаленным черепом, медленно чертит линию по пыльному карбоновому покрытию капота "Ванквиш"*. Рядом с расхристанным Магнусом с вороньим гнездом на голове роскошный, запредельно дорогой "Астон Мартин" смотрится кичливым купе для переживающего кризис среднего возраста подагрика. Алеку новое амплуа - как кость в горле, но приходится признать очевидное: есть в Бейне какая-то затаённая грация, заставляющая плавные линии флагманского суперкара выглядеть неубедительно ломко и незавершенно. Магнус, сукин сын, Бейн шикарней любой самой навороченной тачки в мире! Лайтруду подспудно интересно, смогут ли потягаться с ним многократные "слезы"* или подлинники Мане? Едва ли. Бейн важно дефилирует вдоль парковочных мест. Алек, сам не понимая зачем, плетется следом. Едва они добрались до одного из его конспиративных убежищ в северном Бромли, в подвальном помещении мелкого торгового центра, как Иззи тут же оккупировала его "стационарник". На попытку брата рассказать о зашифрованном канале выхода в сеть и высокотехнологичном процессорнике, стоившим ему пару кусков зелёных, она удостоила его настолько пренебрежительным взглядом, что Алек поспешно заткнул фонтан красноречия. Говорить с Из нужно на её языке, а Лайтвуд в терминологии профан. Наверное, в её глазах он - обезьяна, хвастливо демонстрирующая выдранную с ручной гранаты чеку. Абсолютный ламер! А если она узнает, что этот ламер сотворил с её драгоценным детищем инженерной мысли, то с высокой долей вероятности отстрелит братцу то место, которым он, по расхожему мнению, думает. Пистолет Бейна все ещё при ней, а Алеку свой член все ещё дорог. Поэтому он предусмотрительно ретируется в сторону мающегося от скуки Магнуса. - Тебе нравятся машины? - зачем-то спрашивает Алек, когда молчание затягивается, и мысленно отвешивает себе подзатыльник. Бейн куда более приятный собеседник, когда держит пасть закрытой. Нахрена лезть к джину в бутылку? Ему не нужно обладать зачатками экстрасенсорных способностей, чтобы предсказать, что с вероятностью девяносто девять и девять процентов в ответ прилетит какая-нибудь дичь. Дичь отборнейшая, непременно подтолкнувшая его возжелать попрать одну из непреложных заповедей Господа и убить. Или самоубиться. Алек вообще не уверен, что после пережитого дня его нервная система выдержит проверку похабной трескотней Бейна, в изобилии извергающейся из его рта. - Нравятся, - спокойно отзывается Бейн. - Но не такие. - А какие? - осторожно интересуется Лайтвуд, не веря в удачу. Это и есть та самая сотая доля? Невероятно! Равносильно тому, чтобы увидеть Деву Марию, вальяжно раскуривающую косяк. Неужели он видит зачатки адекватности в этом психе? - Знаешь, существует одно любопытное мнение, - задумчивость в голосе Бейна подкупает. Алек ведётся на вкрадчивые нотки в бархатистом баритоне, как крыса на игру гамельнского дудочника, и подходит ближе. - Говорят, что люди склонны компенсировать размер хозяйства, данного природой, размером покупаемой тачки. Мне стоит начать беспокоиться или с тобой это правило работает в обратном порядке? - Придурок! - Не пойми неправильно, Лайтвуд, - медовым голосом воркует Бейн, - я должен знать, на что подписываюсь. Может, развеешь мои страхи? Он лучится самодовольством, как радиационным фоном. Алек надеется, что от чувства собственного превосходства у него треснет харя пополам. Иначе об этом придется позаботиться Алеку. - Не смешно! - припечатывает Лайтвуд, но зачем-то глупо оправдывается: - Они не все маленькие. - Серьёзно? Магнус кидает выразительный взгляд на "Мини Купер" на крыше которого гордо развернула крылья аэрография британского флага. Раритетная выставочная модель. Алек злобно фыркает. Ворот "поло" давит на горло так, что голос звучит сдавленно, как у обиженного ребенка: - Она коллекционная! - Допустим, - покладисто кивает Бейн. - Они все спортивные, да? - Намекаешь, что я скорострел? - опасно прищуривается Алек. Бейн одаривает его плотоядной улыбкой и медленно подкрадывается ближе, как лиса к курятнику. - Я всегда мечтал побыть Джейми Хайнеманом*. А ты можешь быть Сэдвиджем*. Я раздобуду тебе очки и мы развеем этот миф прикладным методом. - Это самый убогий подкат, который я только слышал! - Но суть-то ты уловил правильно, сладкий, - игнорирует очевидное негодование Бейн. - Как думаешь, конструкторы "Астон Мартин" брали в расчёт вероятность жаркого секса, когда проектировали салон "Ванквиш"? Устроим тест-драйв? - Блядь, ты реально поехавший, - шипит в ответ Алек, уворачиваясь от протянутых рук. Щёки и шею заливает жаром. Неужели это придурок всерьёз пытается склеить его, как пьяную малолетку в клубе. На что Алек рассчитывал, когда пытался заговорить с ним? - Даже в условиях всемирного пиздеца свербит в штанах, Бейн? - Во мне говорит инстинкт: древний, как сама природа. - Я так понимаю, что это не инстинкт самосохранения? - Размножения, милый, - терпеливо втолковывает Магнус, как маленькому, и лукаво трепещет чертовыми ресницами. И почему они у него такие длинные? Как у тех кривляющихся девок в рекламе туши. - Засунь себе свой инстинкт в жопу, кусок дерьма, - нелюбезно советует Алек. Он искренне не понимает, почему до сих пор ведёт этот дурацкий диалог, вместо того, чтобы прописать ублюдку хорошую зуботычину. - Давай придумаем более конструктивное применение моему заду? - веселится суицидник. - Как ни крути, получится двойная выгода. Взбешенного Лайтвуда, сгрёбшего ухмыляющегося Бейна за грудки, от неминуемого насилия отделяют две секунды и ликующий голос сестры: - Нашла! - Что нашла, конфетка? - флегматично любопытствует Бейн, мирно вися на натянувшейся на груди рубашке. Ткань угрожающе трещит. Как и терпение Алека. Магнуса не колышет ни то, ни другое. - Я придумала, как попасть в лабораторию Моргенштейна! В усиленном акустикой помещения голосе Изабель звенит нескрываемое торжество. Умненькая девочка с бантами справилась со сложной задачкой, пока противные мальчишки тузили друг друга на задней парте. - Если вы закончили ваш брачный танец, то могу рассказать нюансы. - С превеликим удовольствием послушаю, - охотно соглашается Бейн. Алека бесит до белых глаз, с какой лёгкостью сестрица переключает внимание Магнуса на себя. Блядский узкоглазый Казанова! - Если только твой очаровательный братишка, наконец, соизволит выпустить меня из своих жарких объятий, - добавляет Бейн, манерно растягивая гласные. Подкрашенные глаза с преувеличенным интересом разглядывают побелевшие костяшки. Алек бы с огромным удовольствием украсил их живописным следом лощенное хлебало их обладателя. Но внутренний голос подсказывает ему, что именно этого Бейн и добивается. Поэтому вместо этого он разжимает пальцы и с силой пихает Магнуса в грудь. - Не приближался ко мне! И к моей сестре! Утырок! - Это будет проблематично, - огорченно вздыхает Магнус, прилежно поправляя воротничок. Эдакий пай-мальчик, сама скромность во плоти. Дьявол в сутане! - Нас ведь так тянет друг к другу. Прежде чем Лайтвуд успевает броситься на говнюка, на деле продемонстрировав, как и зачем к чему тянутся его руки, Иззи выплывает из-за монитора, надувает щеки и грозно гаркает: - ОТСТАВИТЬ! Многоголосое эхо подхватывает приказ, отражая от стен и армированного потолочного перекрытия и обжигая барабанные перепонки отдачей. Они немедленно шарахаются в стороны и вытягиваются в струнку, как солдаты на плацу. - Нихрена себе сила внушения! - вполголоса шепчет Бейн, не сводя с разгневанной Лайтвуд удивлённого взгляда. - Она с самого детства так делает, - тихо жалуется Алек. - Пиздец вымораживает! - Прям за яйца и в кулак, - поддакивает Бейн и восторженно добавляет: - Очень секси. - Закрой хлеборезку, Магнус! Закаленной стали в голосе агента Изабель Лайтвуд может позавидовать дамасский клинок. Указательный пальчик с аккуратным ноготком прицеливается в грудь старшего брата, заставляя его вздрогнуть. - А ты, прежде чем брать на себя смелость распоряжаться моими взаимоотношениями, сначала озаботься тем, чтобы удовлетворить базовые потребности моего тела, Большой брат. - Чего? - Алек глупо моргает. - Жрать хочу! - рявкает в ответ милая сестричка и разворачивается на пятках. - Сначала еда, потом разговор. Именно в таком порядке. И не вздумайте драться или трахаться, пока я не поем. Выполнять! Как только спина Иззи исчезает из их поля зрения, Магнус смотрит на Алека сияющими глазами и напряженно шепчет: - Похуй, что у тебя в штанах! Просто скажи, что ты так тоже умеешь!

***

Жизнь - пиздец какая несправедливая штука! Алек с невероятной чёткостью осознал сей факт в свои неполные тринадцать прямо посреди просторного вестибюля школы имени Святого Варфоломея, когда Питер Сондерс схватил его шею в борцовский захват под ободрительные крики толпы. Вместо базового инстинкта защищаться в Алеке внезапно вспыхнул другой. Как будто кто-то нечаянно щёлкнул неправильным тумблером где-то внутри, одним махом сбив все отлаженные механизмы. Из потасовки Алек вышел с цветастым "фонарем" под глазом, крепким стояком в штанах и полным осознанием, что матушка природа положила ему гигантскую свинью. Размеры бедствия ошеломляли! Белый мальчик в начале девяностых, в обители католической набожности и соблазнительных юношеских тел, фонтанирующих гормонами и желанием изучать. Золотые годы юношества внезапно, но вполне ожидаемо закончились первосортным скандалом. Алека придали анафеме, как козленка на жертвенном столе перед всей школой, со спущенными штанами и крепким, как вера пращуров в райские кущи, стояком. Невзирая на праведный гнев пастора и призываемые на его, Алека, голову кары небесные, член стоял гордо и прямо, непоколебимо указывая всем присутствующим на его ориентацию, как перст Моисея на спасительный путь через Красное море. Партнёру Алека хотя бы разрешили надеть трусы. Избегая позора, Роберт Лайтвуд решил выбить греховные наклонности сына, направив его нерастраченный юношеский пыл во благо защиты родины, определив Алека в кадеты. В общем, запер волка в овчарне. Наученный горьким опытом, Алек решил не повторять ошибок юности и держался молодцом первых полгода. Несмотря на изнуряющие физические тренировки, постоянный прессинг военной системы и фатальное отсутствие свободного времени и личного пространства, естество Алека требовало выхода. Внутри мерзко сжималось и подрагивало при взгляде на напряженно сведённые лопатки, отжимающихся сокурсников. На блестящую от пота кожу обнажённых рук. На мерно сокращающиеся мышцы пресса, когда Алек любезно придерживал лодыжки одному из друзей. Очевидный плотский интерес Алек научился выражать посредством физического насилия. Надавить, сжать, выкрутить до хруста костей, подавить и прогнуть под себя. Зверь внутри Лайтвуда жаждал близости, Алек взамен вдоволь поил его кровью. Алек научился контролировать себя лучше с годами. Вскормленный военной дисциплиной, он потворствовал своим наклонностям лишь изредка. Любовников выбирал тщательно: всегда слабее, всегда пассивов, склонных к мазохизму. Всегда надломленных изначально. Верлак не был исключением. Верлаку нравилась жестокость и боль. Он был хорошим проводником для агрессии Алека. Он был медно-никелевым проводом, пропускающим ток, и Алек никогда не задумывался, что питает им небольшой генератор психопатического расстройства личности. Себастьян убил шестерых. Алек убил Себастьяна, замкнув цепь на себе. Годы вожделения с примесью желания убивать остались в прошлом. Так почему Алека разрывает он знакомых противоречивых чувств, глядя на то, как кто-то ест? Жизнь, пиздец, как несправедлива! Когда Магнус ловко забрасывает в рот кусочек сашими, Алеку хочется сломать ему нос. И пальцы. Каждый! Поочередно! Именно в том порядке, в котором он засовывает их себе в рот, вульгарно облизывая блестящими от слюны губами. От этого коротит в мозгу. Нейронные связи работают на пределе возможностей, увековечивая живописную картину в памяти. Разум будет воспроизводить её изматывающим двадцать пятым кадром, отпечатанным на обратной стороне век, каждый раз, когда он будет закрывать глаза. Изголодавшийся зверь подсовывает видения, сладкие, как патока. Меняет губы Бейна на свои. Скользит влажным языком между тонкими фалангами. Втягивает в горячий плен рта глубоко, до самой глотки. Сдавливает клыками хрупкие костяшки. Алек хмуро сверлит взглядом довольную рожу Бейна с глазами-полумесяцами, прищуренными от удовольствия, и со стуком откладывает палочки. Аппетита нет. - Не любишь морепродукты? - тут же суёт нос не в своё дело Бейн. - Не могу смотреть, как вы жрете сырую рыбу! Отвратительно! - Почему? - удивляется Магнус. - Это вкусно. Смотри! Он заглатывает очередной кусок лосося, как удав, запрокидывая голову назад. - Фу! - с чувством выдает Лайтвуд, жадно провожая взглядом движение острого кадыка под натянувшейся кожей на беззащитном горле. - Тогда нахрена заказал суши? - рассудительно ворчит Изабель, старательно добывая из недр своего боула очередную креветку. Алек хочет возразить, что идея заказать морепродукты принадлежала не ему, но вовремя прикусывает язык. Идея была Бейна. Иззи хотела пиццу. И он решительно, бесповоротно настроился на двойную "Пепперони", когда собирался сделать заказ. А теперь они жрут рыбу. Очень последовательно! Браво, Лайтвуд! - По-моему, вкусно, - заявляет Магнус, аккуратно промакивая губы бумажной салфеткой, - и ничем не отличается от сырой говядины, которую вы, европейцы, так жалуете. - Не кощунствуй! - строго грозит палочками Изабель. - Тартар - это совсем другое. - Вы добавляете в него сырой желток и соус "Табаско", - спорит Бейн, - и при этом считаете, что есть лосось ужасно. - Вообще-то, это блюдо французской кухни, - решает блеснуть эрудицией Алек. - Вот-вот! А лягушатники вообще не отличаются пищевой селективностью, - важно кивает Иззи. - Они садовых улиток едят! - И телячьи яички, - подхватывает Алек, а затем звонко отбивает сестре по подставленной ладошке. Это знаменитая Лайтвудская "хай файф"*, которую он не получал годами. На лице Иззи читается искреннее недоумение, полностью зеркалящее его собственное, а затем она робко улыбается и слегка пожимает плечами, возвращаясь к еде. Алек никак не может побороть дурацкую довольную улыбку, дергающую за уголки губ. Магнус наблюдает за мизансценой, склонив голову к плечу. - Два, всего два слова: "Пирог Старгейзи"* - Бейн брезгливо передергивает плечами. - Это вкусно! - возмущается Иззи. - Головы рыб торчат из пирога! Магнус умудряется придать своим узким глазам такую круглую форму, что Алек не выдерживает и несдержанно фыркает. Рядом тихонько хихикает сестра. - И название такое патетичное придумали: "Смотрящий на звезды". Дохлые рыбы, любующиеся звёздами. Какими, нахрен, звёздами? Их заснули в сырое тесто и запекли целиком. Бедные сардины! Вы извращенцы! Семейство Лайтвудов синхронно сгибается пополам, давясь смехом. Магнус обиженно поджимает губы. - Если выживем, то я отведу тебя в место, где подают лучшие корнуэльские пироги, - шумно отдуваясь, обещает Алек. - Это свидание или наказание? - осторожно уточняет Бейн. Иззи гулко всхлипывает в пластиковый стакан с газировкой. - Решай сам, - великодушно разрешает Алек. - Хочу посмотреть на тебя, смотрящего на пирог "Смотрящий на звезды"! - Жесть! - даёт искреннюю оценку услышанному Магнус, вызывая новый приступ веселья. - Ты обязан запечатлеть это на пленку, - выдавливает из себя Изабель, хлопая брата по плечу. - Да я видео ряд создам! Оплачу рекламу на всех билбордах страны, и ее будут крутить на повторе годами! - Боже, на что только не пойдёшь ради любви, - притворно вздыхает Бейн. - Лови мастер-класс по подкатам, неудачник! - широко улыбается Алек и салютует ему своей "Колой".