Близнецы на вкус и ощупь

Oh, I hope some day I'll make it out of here Even if it takes all night or a hundred years Need a place to hide, but I can't find one near Wanna feel alive, outside I can't fight my fear (Billie Eilish & Khalid — ​Lovely)

Третья по высоте башня замка, башня Рейвенкло, была словно младшей сестрой в семье: «Ну и что, что я не самая статная из маминых дочерей? Зато самая толковая». Лазурная гостиная мгновенно погружала любого вошедшего в шелк полного спокойствия: большие студенческие сборища никогда не устраивались в главном помещении факультета, напоминавшем читальный зал средневековой библиотеки, однако обставленный с усиленным комфортом. Неизменная деталь — камин, был обит здесь белоснежным гофрированным кафелем, бархатные диваны и кресла, словно разбегаясь от взрыва в центре комнаты, раскидались по углам, а центральное место принадлежало лакированным столам из дерева березы, за которыми каждый творил свои собственные произведения: от стихов до научных исследований. Если силой Гриффиндора был квиддич, то Рейвенкло производил на свет самый талантливых писателей, художников и ученых. Пока в львиной гостиной ошивались фанатки волшебного спорта, Поттера и близнецов, а также участники многочисленных вечеринок, череда преподавателей, пытающихся приструнить зачинщиков хаоса, полчища домовиков, на чьи худые плечи ложился труд все это разгребать, и завхоз Филч, ищущий свою кошку, до винтовой лестницы Рейвенкло доходили лишь те, кто действительно стремился к Воронам. В сложившейся культуре факультета издавна было заведено приглашать гостей глубже — в спальни или внутренние комнаты. Круглый зал же, наоборот, служил местом доступного личного пространства, он уносил в мир собственных мечт, пока заколдованный потолок, изображающий медленно вращающийся млечный путь, осыпал звездной пылью карнизы синих бархатистых гардин. Холла любила сидеть здесь по вечерам, особенно на широком тисовом подоконнике, притащив плед из спальни. Непонятно, почему лучшей считалась гостиная Гриффиндора, ведь из нее не расстилался открыточный вид на озеро, которое каждый день словно становилось новым: мертвенно спокойным и черным, как мазут, иногда голубым, рябчатым. А в предрассветные часы, немалые из которых Холлой были прожиты все здесь же, — буро зеленым, словно суп из крапивы или оборотное зелье. Девушка подобрала под себя ноги в белых гольфах и уставилась на горизонт. Успела ли она познать настоящее счастье или оно всё еще машет рукой из-за горизонта? Все кажется слишком блёклым лишь до момента, когда начинаешь разбирать на компоненты. Имелись ли верные друзья? Одна Пэнси стоит нескольких. Трех Чжоу Чанг и пяти Мариэтт Эджком. Были ли внешние данные? Какие-то — да. Достаточные, чтобы заинтересовать нескольких парней. Холла перебрала в уме все свои реальные и не начавшиеся романы и наскребла, вместе с Фредом и Норманом, семь человек за шесть лет. А сейчас и вовсе задыхается в руках самого важного из них… Семья полная: с мамой, папой и даже собакой. И всё ещё (до поры) приличный личный счет в «Гринготтсе». Звучит так, словно ей отсыпали поболее, чем многим другим в этом замке. Например, Полумне Лавгуд. Только почему все равно кажется, что где-то пробел? Один вопрос не покидал русую голову девушки с заплетенной перед сном косой: почему Фред ни разу не поправил ее заблуждение насчет камелии? Молчат, они постоянно молчат! Никто из двоих ничего не объясняет, и только то, что самим выгодно, вылетает из их губ! Ей из-за этого пришлось действовать больше, чем когда-либо в жизни: взять себя в руки и проявить инициативу. Посмотрев на собственные запястья, Холла увидела, как бьется одна из артерий, придавая пульсу визуальный рисунок, доступный глазу. Фред кусал это запястье, практически касаясь сердца. От него невозможно уйти добровольно, что бы он там ни говорил… Невозможно оторвать кожу от губ, образовать барьер закрывающейся дверью. Огненноволосый придет ночью, просочится через щели и стены в женскую спальню, нырнет под балдахин из голубого шелка и придавит собой стройное тело, заставляя содрогаться в фантомных запахах, касаниях, ласках. Как наркотик, перепрошьёт сны, скроив их в свою угоду, предоставляя право делать с ним все, что захочешь, пока рассвет не разорвет ночь первыми лучами. «Я никому не скажу, что ты делала со мной…» У каждой тени близнецовых спален свои причины просыпаться с их именами на губах. История Холлы была самой обычной из них. Её маленькая чистокровная семья активно разорялась из-за содержания лавки с антиквариатом в Косом переулке. Сейчас еще хватало на красивые наряды и большой дом, но уже становилось понятно, что к двадцатилетию загибающееся предприятие придется либо закрыть, либо экстренно спасать из рук стареющих родителей. А что она сможет спасти, как единственная наследница, если даже нахождение в запыленном позолоченным вокруг-да-насквозь магазине навевало на нее скуку? Отец и мать, всецело поглощенные минувшими днями, выпали из реального мира, забывая, что у них есть взрослеющая дочь, которую надо вводить в жизнь. Получив письмо из Хогвартса, они с легкой душой передали скучающего среди шкафов, пуфиков и кувшинов ребенка на попечение Дамблдора. Совиные письма на обедах от родителей приходили редко: «Жива, здорова? Как экзамены? Целуем, пока». В гонке за более редким экспонатом по всему миру родители не видели главного — настали другие времена, и скоро их основные заказчики слягут в гробы, а захламленные гостиные облетит свежий воздух из давно заклинивших и наконец смазанных и открытых оконных рам. Новое поколение современных волшебников променяет слово «статус» на слово «комфорт», и не останется места тому настоящему, вечному, ради которого они не читали сказки дочери на ночь и не держали её за руку, когда болел живот. Но увлечённость страстью всегда вымывает важные детали, как лишние. Элементарно. Холла честно пыталась найти себе применение все детство, но книги были непопулярны в их доме: им просто было негде стоять. Зато в саду и прилегающем пролеске можно было насобирать массу диковинных растений и грибов и играть в «суп». Когда на первом курсе Холла поняла, что за игру в «суп» ей еще и будут начислять очки, она не охала о прожженных юбках, наоборот, её энтузиазм взмыл вверх. Встретившись впервые взглядом с наводящим на всю школу ужас профессором зельеварения несмотря на то, что ему на тот момент было уже 25, девушка поняла: когда-то он тоже играл в суп. И он тоже был никому не интересен. Снейп, не привыкший к тому, что его предмет хоть у одной души вызывает интерес, сторонился Холлы. Он всегда предпочитал иметь дела с дистанцированными персонами — мальчишками. Им можно было дать подзатыльник или заставить таскать по помещению тяжеленные котлы в наказание, тогда как девчонки плакали, много болтали и требовали к себе снисхождения. От всего этого у Северуса часто после занятий развивалась мигрень. Холла же была лишена этих, как и многих других, черт, и ко второму курсу уставший уже порядком от дурного характера своего любимчика Малфоя, Снейп начал уделять Мидуокер чуть больше внимания, никогда не пропуская возможности заглянуть в ее «суп». К ее зельям едва ли можно было придраться. На третьем курсе девушка смогла набиться ему в практиканты, что означало, что за баллы факультету она начала проверять письменные работы первокурсников. Вторая вакансия практиканта так и осталась незакрытой, потому что единственным кандидатом с приличными знаниями была Гермиона, а Снейп терпеть ее не мог. До четвертого года вся жизнь рейвенклонки вращалась вокруг зельеварения. Ей вполне хватало одного друга — Пэнси, с которой они познакомились в поезде. Исследовательский интерес затмил взросление и тусовки, она не знала правил квиддича и не ходила на игры, не пила сливочное пиво в Хогсмиде и не посещала дуэльный клуб. Лучшим местом была кладовка преподавателя, а самой интересной книгой — сочинение младшеклассника. — Ты кто? — Я Холла. — А какая ты, Холла? Тупик. — Ну-у. Я варю зелья. После этой фразы мужской интерес осторожно давал задний ход. — Следуй за мной, — сказал профессор Снейп, взвалив на руки девушки ворох пергаментов, прижав их сверху двумя тяжелым пузырьками зелья «Шаги бессонницы» и тут же кинувшись прочь. Студенты сновали по коридору с такой скоростью, словно катались на роликах — перемена кончалась, а остаться за пределами кабинета после звонка не предвещало ничего хорошего. Глаза Холлы быстро потеряли спину зельевара среди моря таких же черных мантий. — Подождите, профессор Снейп! — она затрусила вперед, пытаясь разглядеть в мельтешении его высокую фигуру. «Где же вы?» — вздохнула Холла про себя, вертя головой. Но среди всполохов глаза вдруг заметили, как большая летучая мышь сворачивает к южной галерее вдалеке, и девушка побежала быстрее, неуверенно придерживая кипу бумаг и колбы. Словно пушечный снаряд, в районе колен в нее врезался Колин Криви, и пачка листов, как желтый снег, плавно устремилась к полу. Одна тяжелая бутыль, грустно звякнув, разлетелась на мелкие осколки, вторая отскочила далеко, к счастью, сохранив целостность. Колин нырнул в дверь, стыдливо вжав голову в плечи, заставляя Холлу испустить разочарованный вздох. «Проклятие, он меня убьет». Присев на корточки, девушка вдруг ощутила движение поблизости: кто-то большой садился рядом, закрывая обзор на часть беспорядка. Именно Фред остановился помочь собрать осколки, чтобы никто, и в первую очередь она сама, не порезался, в то время как Джордж с отсутствующим видом прошагал мимо. — Мне жаль, что ты поранилась, — сказал Уизли, пробежав быстрым взглядом по типичным ожогам на руках Холлы. — Это вчерашнее. Хорошее зелье стоит жертв, — грустно улыбнулась девушка тогда, смотря впервые так близко в зеленые глаза, которые потом будут ей долго сниться. Зельеварение — самая тонкая, сложная часть магии, как антипод перегруженному, статичному, пусть и очень дорогому, старью в родительской лавке. В зельях была ее правда, единственный истинный интерес в жизни до того дня, как рыжий мальчик с полузатянувшейся ранкой на губе от недавней драки протянул уцелевшую бутыль, одновременно придерживая за предплечье, помогая встать с корточек. Вот и всё взаимодействие, что было у них до того дня, как Мидуокер осмелилась задавать вопросы после урока среди грязных котлов. Собрав осколки, Фред как будто и ее саму собрал впервые, как человека. Холла перестала смотреть на жизнь, как на затянувшийся фильм с бесталанными актерами, и даже нашла в себе клочок энергии, чтобы заметить и ответить на ухаживания однокурсника, создав тем самым не очень эффектную, зато реалистичную пару Холла-Норман. Они были о'кей. Они были нормальными обычными подростками, сцепленными любопытством открытий и новыми взрослеющими потребностями. А потом, через несколько месяцев, он случайно назовет ее чужим именем, и Холла снова ничего не сделает, не прекращая отношения, потому что понимает — от этого никак не улучшится её жизнь. И в конце концов перспективный Норман, уставший от невнятной оболочки, уйдет. Сейчас он серебряный чемпион по квиддичу, а она — студентка из второго ряда, парта номер шесть. Придя по старой привычке посмотреть на его тренировку в прошлом году, Холла увидела впервые, что загонщики со стороны Гриффиндора — те самые Уизли. И даже несмотря на то, что лиц было не разглядеть, Холла сразу поняла, кто их них Фред. Не тот, который облетал поле по периметру, молотя битой по бладжерам и сбивая конкурентов, а тот, что витал, подстраховывая ловцов. А дальнейшее — история. … Ей нужно спросить, уже один раз спросила, сможет и второй. Да, теперь уже сможет, надо только как-то добраться до… — Привет! — словно приведение, у окна материализовалась белокурая однокурсница Полумна. Её глаза были уставлены в горизонт за стёклами, словно Холла сидела сейчас именно там. — Мерлин, ты не могла бы так не красться?! — схватилась за сердце пять-минут-назад-мечтательница. — Если ты хочешь хорошо и с пользой провести время, советую начинать крепко думать, кого ты пригласишь на Хогсмид-дейтинг, — не отрывая взгляда от заката, словно настоящий лунатик, и полностью игнорируя прошлую реплику, Полумна протянула Холле клочок волшебного пергамента, а её губы растянулись в блаженной улыбке Моны Лизы. — Хогсмид-что?! - Холла уставилась на бумагу в недоумении. Глаза Полумны, наконец, опустились на растерянное лицо. — Я пойду с Перси, — подмигнула она.