Свита

Эту поэму Митя нашел еще в участке отца, потому что она выделялась из гористой массы газет и журналов, не прошедших строгую цензуру. Тонкая книжечка, которая поместилась бы во внутренний карман за место карманной Библии, покоилась между сложенными, как доски, и пожелтевшими газетами. Пришлось постараться, чтобы вытащить книгу и не навести много лишнего шуму — и все равно выпавшая из вороха газет пыль дернула за нос так, что чих с трудом удалось подавить в ладони. Но вот — книга в руках, испачканных залежавшейся, сухой, шелушащейся грязью. Обложка глубокого, синего цвета, отделанная золотым тиснением и изрисованная теми же золотыми узорами, изображающими переплетения лоз, привлекала охочий до всего блестящего и изящного взгляд. Чудо, родом из Туманного Альвиона, под обложкой оказалось столь же прекрасным: аккуратные столбцы стихов, чернильные, цветущие деревья и цветы, крохотные феи… «A branch of mountain ash in the Raven's beak, » — красовалось на обложке переплетение букв, извилистых и пускающих золотые листики. Мите на тот момент было тринадцать. После прочтения он практически ничего и не понял — заурядная поэмка о запретной любви простой служанки и рыцаря. Никакой тебе злободневной сатиры, языка, высунутого в сторону власти, или хотя бы сцен, от которых в животе туго становится. Сейчас Митя глядел на эту книжечку с щемящим чувством едва теплющихся воспоминаний. — Отец… Эта книга… — Какая?.. — Отец, будто очнувшись, оглядел заваленный конфискованными книгами и журналами стол. — Вот эта? Можешь забрать, — махнул он рукой. — Вообще все это забрать можешь, они давно ни под какие нормы не подходят — больно давно написаны. И спроси, пожалуйста, у Ингвара, не нужны ли ему инженерные журналы… Им год, но, может, печатали что толковое… Пальцы трепетно коснулись обложки — кажется, той же самой, какую трогал Митя три года назад. Тиснение давно стерлось, но вышитые золотыми нитями листики и буквы от этого стали только живее. * — Я к вам не с пустыми руками, маэстро… Глаза Йоэля заблестели листвой, омывшейся дождем, а губы тронула нежная, смущенная улыбка. В предвкушкнии Йоэль поставил кружку на блюдце и сцепил пальцы. Прямоугольное, замотанное в бумагу, аккуратно легло на столик и подсветилось серым светом, заливающимся в небольшую, но уютную комнатку. Снег и правда валил с самого утра — такими темпами автоматон будет вязнуть в сыпучих белых барханах, как в болоте. Оставалось надеяться на добросовестность дворников. — В честь чего столь неожиданный present? — пошевеливая ушами от нетерпения — Митя очень старался не улыбаться, — поинтересовался Йоэль. — Это вам, считайте, за пальто, — небрежно усмехнулся Митя. Йоэль улыбнулся шире, обнажив зубы. Приталенное черное плащ-пальто, сшитое его руками, висело на вешалке и переливалось белоснежной подкладкой альвийского шелка. «Приталенное» стало основным лейтмотивом шуток Йоэля, которыми он сыпал и сыпал и которые можно было собрать и скатать в один небольшой клубок: «Я ведь только на дам, дорогой мой Дмитрий, шью…» Аккуратные, идеальные ногти справились с лентой. Зашуршала бумага… раскрыла свои лепестки… У Мити упало сердце; он крепче сжал пальцами ручку кружки. Йоэль, с лица которого сползла улыбка, отвел взгляд и… едва заметно наморщил нос, будто подавлял желание нахмуриться и сплюнуть на пол. — Не распросораняйтесь об этом. — Йоэль попытался улыбнуться, но ему будто тяжело это давалось, и улыбка вышла слегка надломленной: — И я сам обещаю молчать. — О чем?.. * — …А потом он сказал, что эту книжку раньше дарили друг другу мужчины в знак любви, — прохныкал Митя. Ингвар старательно пытался не смеяться, а потом не сумел сдержать рвущуюся наружу лавину и расхохотался, несдержанно повизгивая и трясясь всем телом. Митя, свирепо стянувший жилет, бросил его в Ингвара и уставился в зеркало, которое отражало его пылающее от стыда лицо. — Ну ты и сам должен был понять, что… что книгу не просто так конфисковали!.. — Я читал ее. — И добавил неохотно: — В детстве, когда мои знания альвионского ограничивались двадцатью страницами альвионской хрестоматии¹. Я переводил слугу как служанку. Ингвар давил остатки смеха в жилете, вжав его в лицо. Никакого воспитания. Ну, хоть не видел красного митиного лица, и на том спасибо…