Водоворот

Мицки слезами заливается, прижимая к себе маленький горшочек, это живое растеньице, такое нежное и хрупкое, но полное жизни. И всё, что поскуливало у него внутри последние пару дней, не даёт перестать плакать. Но ему не плохо. Он рад этому маленькому растению, очень. Ему хорошо. А слёзы… наверное, он просто не выдерживает. Да и настолько Узумаки о нём заботится — слушает. Вот и сейчас он пытается к себе прижать, в глаза заглянуть, гладя мокрые щёки. Мицки мутно из-за слёз его видит и продолжает плакать, прижимая своё маленькое алоэ к груди. Такое живое. Настоящее. — Что такое, Мицки? — Обеспокоенно допытывается Узумаки, прижимая к себе. — Тебе плохо? Не нравится? — Мицки может только всхлипывать на это, чувствуя его тепло. У него такие сильные чувства, что он успокоиться не может, и мужчина перестаёт спрашивать, просто прижимая к себе и покачивая слегка, гладит по волосам. Мицки тычется ему в плечо, обнимая горшочек. — Что случилось? — Снова осторожно спрашивает Узумаки, когда Мицки, наконец-то, затихает и старается вытереть лицо рукавом кимоно. Лёгкая гладкая ткань не очень хорошо впитывает. — Шшш… — Перебивает его попытки Узумаки и растирает слёзы своими ладонями. Немного щиплет от этого, и глаза болят от плача, но он сидит тихо, только прижимая алоэ к груди. — Не понравилось? — Осторожно спрашивает мужчина, когда Мицки уже полностью затихает. Истерика заканчивается, и он опустошённый, но ему хорошо. Только умыться хочется. — Хороший… — Тихонько выдыхает он, опуская глаза к своему горшочку. От истерики, как он его сжимал, земля посыпалась на его кимоно и, кажется, на ковёр светлый. Размазалась даже. Он от этого ёжится несчастно и слегка испуганно глаза на мужчину поднимает. — Не страшно. — Улыбается тот мягко, снова гладя щёки. — Давай тогда его сегодня пересадим, пока грязные руки. Я купил, что нужно… Только пойдём в ванную лучше, не будем ещё больше пачкать. — Манит его Узумаки, и Мицки подрывает волнение, радость, он подрагивает от взгляда на коробку. Мужчина, и правда, купил нужное — и пакет земли, и камней для дренажа, и новый, хороший горшок. Широкий, крепкий, керамический: он такой нежно-зелёный, с узором, такой симпатичный, что сердце Мицки заходится. Он подрагивает оттого, что может пересадить уже своё маленькое сокровище, что голова аж кружится от шока, восторга. — Пойдём в ванную. — Говорит мужчина, и Мицки бросается за ним, раскладываясь на белой плитке, даже не чувствуя холода от неё. У него руки грязные, под ногтями — чёрное, и он от восторга, шока ничего не видит вокруг, копаясь с горшками, камушками, с трепетом засыпает корешки новой землёй и дрожит, когда мужчина набирает воды в специальный лёгкий кувшин. Мицки взгляд оторвать не может от алоэ, когда вода впитывается в сочную землю. Правда, теперь горшок тяжёлый. Он и сам по себе весил хорошо, а с землёй и подавно, и у Мицки руки дрожат, но он прижимает к себе его, не желая отпускать, и взволнованно глаза на мужчину поднимает, придерживая донышко. — На подоконник его поставим, идём. — Улыбается мужчина, и Мицки неловко пытается подняться — это тяжело из-за увесистого горшка, и ему приходится помучиться, но всё-таки он поднимается, напряжённо держа горшок. Руки сводит напряжением, но он семенит в комнату за Узумаки, что отодвигает тюль в сторону, и пытается поставить алоэ на подоконник. Широкий круглый горшок там не совсем умещается, край свисает, и выглядит это ненадёжно. — Блин, надо было длинный брать… О, давай сюда. — Переключается на что-то другое Узумаки, пока Мицки в волнении и шоке пытается поддерживать тяжёлый горшок и осторожно убрать его оттуда. Но он пугается, почти что сердце выпрыгивает, когда мужчина вдруг хватает горшок и убирает его. Убирает от Мицки. У него сердце на миг останавливается, сжимается паникой, и он пытается в шоке броситься следом — ведь подарил же, почему забирает?! Мицки даже пошатывается, и слёзы на глаза наворачиваются, болью стреляет внутри, но мужчина ставит вазон с алоэ на столик — тот небольшой, круглый, что стоял возле кресла, только теперь Узумаки придвинул его ближе к окну, и на нём круглый горшок прекрасно уместился. — Здесь ему будет достаточно света? — Спрашивает мужчина, и Мицки может только кивнуть, пока сердце больно, нервно стучит. Как он успел испугаться… как плохо подумал. Но сейчас всё будет хорошо. Он подходит ближе, опускаясь на ковёр и замирая перед столиком, завороженно смотрит на растение, осторожно, ласково гладит слегка колючие листочки. Он до щемящей боли счастлив видеть маленькое растение, иметь его у себя. И сидит на ковре, ни на что не реагируя, с восторгом глядя на него. Лишь немного возвращается к реальности, когда мужчина гладит его по голове. Тогда Мицки вздрагивает, отрываясь от алоэ, прикрывает глаза и слегка подаётся головой к руке. Толкается немного, как кошки делают, да и змеи, когда изучают пространство. Но сейчас это другое. Сейчас он правда рад и благодарен мужчине, потому толкается пару раз в ладонь, но снова о нём забывает полностью поглощённый своим маленьким зелёным сокровищем. И Мицки бы вечность наблюдал за ним, гладил, но мужчина снова его отрывает от растения. — Давай переоденешься и умоешься. Руки грязные. — Приседает рядом Узумаки, и Мицки хочется заупрямиться сначала, но внезапно он чувствует, как тело онемело в одной позе, и в руках, плечах тянет оттого, что он поднимал их, чтобы гладить алоэ. Потому он поддаётся и криво встаёт на затёкших ногах, не понимая — почему колени жжёт. Но мужчина его поддерживает, и он послушно семенит в ванную, только повернувшись к тёмным пятнам на ковре у кровати. — Девушки позже уберут, как придут — скажу, не наступи пока. И Мицки тут же выбрасывает это из головы, и долго моет под краном руки, вычищая из-под ногтей землю. — Хм… А это-то куда убрать… — Задумчиво крутится за спиной Узумаки, шурша пакетами. Просыпавшуюся землю после пересадки он уже успел собрать маленьким совочком и метёлочкой, и теперь копался с оставшимся — земли и камней он купил больше, чем потребуется маленькому алоэ, а расти тот будет долго, и в пересадке ещё не скоро будет нуждаться. — О, Мицки, я оставлю это здесь, смотри. Всё равно место пустое, а тут будешь знать: где оно. — Улыбается радостно мужчина, пряча пакеты в узкий шкаф, что недалеко от двери. А кувшин для полива выплёскивает в ванную и пристраивает на почти пустой полочке, где была только одна какая-то картинка с морем. — Вот так. — Удовлетворённо улыбается он. — Кимоно тоже поменять лучше, а то земля размазалась… Умоешься уже? — Спрашивает он, подходя, и Мицки кивает — очень хочется к своему растению, но он сейчас чувствует, что устал и хочет погреться в ванной. Что сделает, сидя под струями душа, ожидая пока вода наберётся. Мужчина иногда поглядывает в приоткрытую дверь и улыбается мягко. У Мицки в груди так же сжимается от такого, только после слёз уже легче, не так скулит, но что-то дёргает — от радости, от… благодарности. Он бы ещё подался в руку, когда мужчина будет его гладить, потому что внутри бурлит это вот, счастье. И в глазах пощипывает слезами. Но он не плачет, потому что хорошо же всё. И согревшись в ванне, он вытирается, просушивает волосы и одевается в чистое кимоно, а потом садится в кресло, перед которым теперь столик с его алоэ, и, обняв ноги, смотрит на своё растение. Просто смотрит. И не реагирует ни на что, иногда позу меняет, потом снова на ковёр спускается и гладит листья кончиками пальцев, ногтей, касается маленьких иголок. Завороженно и счастливо. И, кажется, он вечность так и может провести. Когда ему не нужно было никуда выходить в Конохе, он только и делал, что смотрел на своё драгоценное растений. Иногда на небо. И сейчас он чувствовал то же самое, тот же покой, будто настоящую радость, будто это маленькое живое алоэ было доказательством, что Мицки не бесполезный, что растение зависит от Мицки, и что жизнь в его руках. И жизнь Мицки будто тоже в этих листьях. Он не понимает, что это такое за сумасшествие, болезнь, или что-то волшебное, нереальное, но ему нравятся чувства от своего растения, и он не хочет, чтобы это прекращалось. Хочет чувствовать эту странную связь, радуя сердце хотя бы этим. Хотя бы… Теперь Мицки имеет не только это, теперь он в безопасности, ему не нужно переживать и выживать, и игрушки ему ещё дадут. Но он хочет радоваться своему маленькому алоэ и лелеять его листья. Ощущать эту связь между ними, даже если это из-за его израненного мозга. Или души. Потому что ему хорошо от этого, радостно, легко даже. И на еду даже не очень хочется отвлекаться, когда мужчина его зовёт. И всё-таки Мицки решает не противиться и садится на своё место под весёлый, такой мягкий взгляд Узумаки. И как-то всё радостно, взволнованно бурлит внутри, и бутерброды какие-то необычные кажутся, и Мицки ноги от пола отрывает, упираясь только носками в тёплый ковёр, и сжатыми коленями взволнованно водит из стороны в сторону. Взбудоражено этими всеми чувствами, радостью. Мужчина радуется тоже, только, наверное, тому, что Мицки так хорошо и довольно себя ведёт, и снова гладит, пока Мицки хрустит корочкой. И он снова подаётся слегка в руку, принимая поглаживания. Но правда затем снова сбегает на ковёр перед алоэ, гладит листики и млеет от этого, сворачиваясь потом в кресле, и даже сам не понимает, как засыпает. И не видит — как в один момент замирает Узукаге, отложив свою работу, и смотрит на Мицки джоганом. Даже не чувствует пронизывающего взгляда. *** А вот Боруто видит нечто удивительное и замирает. Чакра внутри Мицки, что с самого начала казалась сухой, в этот момент, когда он гладит листья растения, становится будто бы живой рекой. Нет, не увеличивается, не наполняет самого парня, или вернее наполняет… но всё же не так, чтобы вернуть былую мощь, но протекает живительным ручейком. И тонкими струями сквозь пальцы просачивается в алоэ, что крепнет буквально на глазах. Боруто замирает от такого, потому что никогда не видел. Передача чакры — да, но растениям? Даже не какому-то цветку, что, условно, разумное и работает как призыв, а самому обычному? Это — невероятно. И чакра Мицки, откуда она, если он видит, что парень пустой почти, высохший, как цветок без воды? Это немыслимо. Но вот его чакра, просыпается, осторожно, но живительно плещется, перетекая в растение. А потом снова бесследно исчезает. Будто бы в пустыне оазис ушёл под сухую землю. Быстро и внезапно, снова превращая чакру Мицки в безжизненные, истончившиеся потоки. Порванные. Уничтоженные. Это не похоже на то, когда шиноби скрывает чакру, не похоже на что-то обыденное, нормальное. Или на то, что Боруто хотя бы может объяснить. Потому что выглядит, как будто бы чакра Мицки — совсем не обычная, не похожая даже на чакру Химы и Какаши, какая-то особенная… как мамина — просто бралась из неоткуда. Он хмурится из-за этого, наблюдая, как Мицки радостно смотрит на своё растение, уже такой же пустой и слабый, и сворачивается позже в кресле, что его не видно из-за стола. Боруто же возвращается к документам, но ничего в голову не идёт, он не может сосредоточиться, ведь это что-то удивительное с Мицки происходит. Если вспомнить… наверное, когда мама вытащила из него тот мусор из рубца, то было что-то похожее. Проснулась огромная, тяжёлая чакра. Природная. Тоже так же — появилась из ниоткуда, и никто не ждал подобного. И защититься получилось исключительно чакрой девятихвостого в маме, иначе их бы наверняка сильно поранило, если бы не убило. Однако это всё равно не объясняет — откуда в Мицки, слабом, израненном создании, такая сила? Ладно, Боруто знает, что раньше было не так, понимает, но с тех пор прошло времени достаточно, чтобы каналы чакры перестали полноценно работать и парень ослабел. Причём настолько, что в нём только на клона силы осталось. Это само по себе странно, но… Боруто так и не знает, что с ним случилось, отчего Мицки умирал. Но, вероятно, причина была. И допустим, так случается, всё-таки и когда люди неминуемо стареют, то чакра тоже истончается, так что не очень-то и нереально это происходящее с Мицки. Но оживить мёртвые каналы? А потом снова бесследно исчезнуть в никуда? Нет, это уже за гранью понимания Боруто. Надо маме рассказать точно, но… а что она подумает? Это же Мицки, сын самого Орочимару, они не имеют даже понятия, что с его кровью и телом происходит, куда там с чакрой разобраться. Люди до уровня санина не развились ещё. Во всяком случае из тех, что Боруто знает. Впрочем… вряд ли кто-то другой где-то тоже смог воплотить что-то подобное. Разве что лишь отдалённо похожее. Видела Карин что-то подобное однажды, когда уже после смерти санина появился кто-то, подражающий его делам. Получилось похоже, но планка в разы ниже. А здесь… просто воплощение какого-то чуда. Боруто сам не понимает толком, но… уверен. Просто уверен в том, что Мицки — совсем не простой. Вероятно, даже не человек. И это в нём говорят не чувства, не то, что Боруто знает, что Мицки с ним будет. Не поэтому, хотя с первого же взгляда он понял, что не хочет отпускать парня, нет. Он не терял голову так быстро и прекрасно видел, что когда-то Мицки действительно был сильным. Вопрос тогда — почему не было ни слуха про такого способного шиноби? Ходили слухи только про сына Орочимару, а потом утихли. И «гордость Конохи» — было не про Мицки, там были другие имена, в частности Учиха. А вот этот ребёнок… он будто пропал. Будто с самого начала в Конохе был таким же поломанным, без силы. И был Мицки в том лесу в старой изношенной одежде, будто бы… будто бы не привлекал внимание. Таился. Боруто вздрагивает после этой мысли и поворачивается к креслу, где Мицки. Парня не видно, конечно, но Боруто это не мешает шокировано замереть. Что если Мицки с самого начала боялся и прятал свою силу от Конохи? Может, поэтому его никто и не ищет? Поэтому Мицки всего лишь генин? Если так, значит, он и не врал в том разговоре, не врал, что был сам и так и остался генином, хотя Боруто видел, что когда-то парень имел огромный потенциал. Что ж, с этим, может, ясно. Но почему всё равно не искали пропавшего сына Орочимару? До Боруто такие слухи не доходили — они вообще исчезли года через три, как появились, что есть такой ребёнок, а про исчезновение ни слова. Неужели Мицки так хорошо скрывался и так хорошо убедил Хокаге, что бесполезен? Он ведь и плакал, говоря это отчаянно… Впрочем, Боруто, не владея бы джоганом, не видя чакру, поверил бы. Может, потому что сам Мицки верил в свои слова. Боруто тяжело вздыхает. Мицки жалко очень, и из-за его состояния и из-за потери силы, и из-за того, что он сам верит, что ничего не может быть, ничего нельзя, что всё… опасно. И ничего не понятно с ним по-прежнему. Допустим, да — Мицки правда скрывался в Конохе, играл слабака, допустим, потом что-то с ним случилось, из-за чего сила начала увядать. Допустим, из-за этого он и умирал. Хорошо, пускай. Но почему он перестал умирать здесь? Карин много сил потратила, но разве этого хватило бы, чтобы вытащить обычного человека с того света? Нет. А вот Мицки сейчас живёт и вполне себе жив. Здоров. Ладно, примем это просто как факт, списав на его отца. Пускай. Но то, что он не может использовать чакру, а она вот появилась этим моментом, как это объяснить? Почему так? Почему он слаб, немощен, боится до дрожи, а когда с ним случается что-то пугающее у него просыпается сила? Когда Мицки в истерике пытался выбиться из рук, сила в нём тоже будто проснулась, когда он очнулся на столе, то всплеск был невероятен, и пропал лишь потому, что печать на нём сработала быстро — мигом позже бы среагировал Боруто и, вероятно, не остановил бы — и вот сейчас он, совсем не думая, влил чакру в растение. Причём, незаметно и так, что этот вазон всю её принял, естественно, словно воду. Это… невероятно. Просто невероятно. Как и то, что потом чакра куда-то исчезла. Бесследно — появилась и растворилась, как не было. Боруто хмурится, сверля кресло взглядом. Ничего с этим существом чудесным не ясно. Да впрочем… а зачем Мицки сила? Боруто о нём позаботится, когда-то парень найдёт себе какое-то занятие и… ну а что ему делать? Пусть живёт спокойно без переживаний, развлекается, с растением своим любится. Боруто позаботится, чтобы Мицки не нужно было что-то делать, кроме как выбирать кимоно и украшения, и радоваться. И в общем-то не важно, что происходит с его чакрой, главное, чтобы Мицки сам был в порядке, и это ему, кажется, не мешает совсем. Хотя Боруто всё равно рассказывает увиденное маме, когда она с папой приходит, чтобы поиграть. Мицки правда после всего умудрился уснуть в кресле, и ему уж не до игр, и мама просто укрывает его пледом, и тогда Боруто с ней говорит. Она тоже шокирована его словами, тем, что он видел. Она с папой хмурятся. — Это правда может быть какой-то скрытый резерв. — Отвечает она несмело, переглянувшись с мужем. Боруто бровь поднимает. — Ты, когда на него печать ставил, не заметил ничего? Например, если с джинчурики попытаться снять печать, или наложить свою, то основная проявится. Правда… ещё может быть у такой печати несколько уровней защиты… — Тянет она, приложив руку к животу. — У Куши три ступени защиты, но проявляется только главная печать. — Поддакивает папа, а Боруто только вздыхает, потому что ничего такого нет. — Мы посмотрим на него завтра, может, тоже что-то заметим с Курамой. — Думаешь, я бы печать не заметил? — Уныло тянет Боруто, навалившись на стол без сил. Прям на документы сверху. — Ну мало ли. — Разводит она руками. — Он ведь ребёнок самого Орочимару — это всё загадка непостижимая. Может, мы что и почувствуем. — Слегка грустно тянет она в конце. Ничего это не даст, но пусть смотрит, не навредит же. Так что Боруто только тяжело стонет и калякает на краях важных бумаг. Работать не хочется вообще, слишком уж всё случившееся с Мицки выбило из равновесия. Но он сейчас спит, так что ладно. Тем более маме уходить не хочется, и за неимением возможности играть с Мицки, она сперва долго расчёсывает волосы Боруто, а потом тоже садится за бумаги, пока папа ходит им за чаем. И как-то за несерьёзными разговорами всё идёт полегче. Они даже всё заканчивают, и Боруто относит в кабинет к Шикадаю, и остаток дня, вернее уже вечер, можно провести спокойно. Правда, это немного рушится, когда Боруто вспоминает, как Мицки толкался головой ему в руку, и рассказывает маме, отчего они оба прыгают радостно по комнате, тихо, но взволнованно повторяя: «Он такой хороший! Привыкает уже!». Мицки же всё это время так и спит в кресле и так сладко, что позже будить к ужину его не хочется, да и обед он ел как-то не то что бы охотно, так что Боруто решает его и не будить. Только поднимает осторожно с кресла. *** Мицки не замечает, что уснул, ему просто спокойно и хорошо очень, уютно. Он лишь немного вздрагивает, когда что-то меняется. — Ш-ш. Спи. — Жарко шепчет рядом мужчина, и Мицки сразу расслабляется, и тело даже толком не напрягается из-за того, что его потревожили. Он даже не особо замечает, что Узумаки его на руках перенёс в кровать снова, только уже под одеялом в себя приходит и быстро проваливается в спокойную темноту, свернувшись под боком у мужчины. И спать в эту ночь как-то очень уютно, Мицки думает про это, когда лениво просыпается утром. Будильник, правда, не слышит пока, только как ровно дышит спящий Узумаки рядом, и сам лежит сонно. Он знает про своё алоэ, помнит, но так мягко в кровати, так спокойно, что вставать пока к этой радости не хочется. Потому что и так хорошо всё, что лень аж. И всё-таки постепенно сон с него сползает, и Мицки лежит как-то долго. Он даже привстаёт на кровати и поглядывает на светящиеся цифры будильника. Время, правда, ему ни про что не говорит, потому что он так и не запомнил, когда же они просыпаются. Но ему, по ощущениям, шесть утра достаточно сейчас, тем более почти семь уже. Так что немного поколебавшись в объятиях тёплой постели, он осторожно выскальзывает и бредёт к креслу. Конечно же, его алоэ так и стоит на столике, такое же маленькое, никак не изменившееся, но у Мицки всё равно слишком радостно щемит в груди. Так хорошо-хорошо. Холодно, правда, утром после тёплой кровати, да и за окном снова дожди, сырой день будет, и Мицки ёжится. Но в кресле лежит скомканный плед, и, потоптавшись от холода, он забирается туда, укутываясь, и в темноте довольно щурится. Дождь за окном уже приятно убаюкивает, и он почти засыпает снова, но вот теперь звучит будильник, и Мицки вскидывается немного, просыпаясь. Часы расплываются немного в глазах, темно после дрёмы, но он видит семь часов. Значит, сам проснулся в хорошее время, будет знать. Сейчас же Узумаки в кровати перекатывается на живот, утыкаясь лицом в подушку, и слепо шарит по полке и часам, ища кнопку, чтобы выключить звук. А потом так и затихает, на время, будто вставать на хочет. Хотя шиноби же, должен быстро подниматься. Впрочем… он Узукаге, может и полежать или пропустить что-то, тем более сколько времени провёл с Мицки, не занимаясь работой. Хотя он не знает — работал ли мужчина, или нет… ему как-то не до этого было. Узумаки же переворачивается к стороне Мицки и шарит рукой уже там. Тянется. И вскидывается, не найдя его в кровати. Озирается взволнованно и замирает, всё же заметив его в кресле. А потом выдыхает облегчённо, будто правда испугался. Мицки же только светит в темноте глазами из пледа. — Как ты так тихо… — Переводя дух от испуга, трёт лицо мужчина. — Долго там сидишь? — Улыбается после этого мягко, сам тёплый, разморённый ночью, встрёпанный. Так… по-домашнему? Это то забытое чувство в нём? Такое далёкое… Не как с отцом это, нет, но… Хорошо. Безопасно. И в глазах щиплет. — Нет. — Тихонько, хрипло выдыхает Мицки, сглатывая ком в горле, а мужчина улыбается шире. Мицки заторможено поворачивается к своему алоэ. Своему. Это его. И кимоно его, украшения, еду делают тоже ему. Ему. И он живёт здесь, о нём заботится Узумаки, и не один даже, он живёт здесь. Живёт. Не выживает, не в опасности, а там, где его… любят. Хоть сколько-то, не так как отец, но Мицки дорог этому странному Узукаге. И тот в какой-то части может его любит, раз столько уже времени выхаживает его — как Мицки в Конохе носился со своим иссохшим листиком алоэ, чтобы вырастить его в красивый вазон. За это время до такого Мицки ещё не додумался, не осознал, и теперь это осознание оглушает слегка. Но… он же уже давно согласился быть здесь. Сам перед собой признал ведь. Но, видимо, не до конца осознавал ещё, не с этой стороны уж точно. Хотя собачек тоже любят, и в дом берут, пусть и не всех, но всё же — о них заботятся, потому что дорожат. И раз Мицки в этой роли, то и о нём тоже заботятся. Просто сперва он не подумал про это, но сейчас ему тепло в груди. Даже то, что ему врали, давали лекарства, что не были лекарствами — да, он не забыл, но это прошло. Пусть будет. И они все правда хотели помочь, так что неприятно где-то глубоко, но… он теперь может спокойно жить в доме Узумаки, с мужчиной. Он домашний теперь. В безопасности. Это подрывает что-то в груди. Снова. И Мицки поворачивает голову и тычется носом в руку мужчины, когда тот подходит и гладит его по голове где-то у виска. Узумаки вздрагивает и замирает, позволяя тыкаться в свою горячую кожу холодным носом. Мицки впервые в этот момент чувствует запах мужчины. Без примесей, только из кровати вот, и пахнет Узумаки только собой и теплом своим. И Мицки его запах приятен. В этом тоже уютно и спокойно. И он тихонько это вдыхает. — Хорошо себя чувствуешь? — Шёпотом почти спрашивает мужчина, будто боясь это разрушить. Мицки тоже не хотелось бы терять покой, но неловко становится после его голоса, и он слегка отодвигается, чувствуя, как нос потеплел, и пряча его в плед. — Да. — Отвечает глухо, чувствуя руку на затылке. — Вот и хорошо. — Тихо и как-то особенно отвечает мужчина, садясь на подлокотник кресла и прижимая голову Мицки к груди. Что-то и правда особенное есть в этом, и Мицки даже не хочется думать, что это просто его воображение. Слишком ему спокойно. Неловко немного, но хорошо. И тепло. Они так и сидят в тишине и сумерках какое-то время, пока за окном идёт дождь, а под ухом у Мицки стучит сердце Узумаки, и ему кажется, будто он в норке спрятался. Позже, правда, мужчина сам замерзает, да и уходит в ванную, а Мицки продолжает сидеть в кресле, пытаясь принять всё случившееся. Понемногу ещё светлеет на улице, сквозь серые грозовые тучи, мужчина собирается где-то за спинкой кресла, и приносят завтрак. Мицки колеблется немного, а потом всё же поднимается, так и завернувшись в плед. Бредёт так к столу. — Холодно? — Сразу волнуется мужчина, и Мицки неопределённо пожимает плечами. Сейчас да, а вообще нет. — Может наденешь что-то теплее? Есть же кимоно ещё. Мицки глаза только растерянно опускает, смущённо. В пледе ему хорошо, тем более он не хочет куда-то ходить, да и прохладно только потому, что утро сырое, а он недавно из кровати вылез. Так что он только качает головой и прижимает к носу плед, усаживаясь на своё место. Мужчина же на своё место опускается, на него посматривая, но горячий чай, его пар из носика чайника — манят Мицки, и он спешит налить себе кружку, чтобы выпить тёплого. С чаем сразу лучше становится, а бутерброды с десертом это дополняют. Потом, правда, мужчина куда-то сбегает быстро, и Мицки непонятливо на двери смотрит. Он только доел и уже убежал… Не то что бы Мицки ждёт каждое утро внимания, понимает всё, но как-то это странно. Ну, может мужчина что-то вспомнил. Он же допивает подостывший чай и снова подходит к своему алоэ — он пока не в состоянии налюбоваться им. Так что сидит там, укутавшись, наблюдая за зелёными листьями. И иногда за непогодой на улице. Дождь какой-то изумительный здесь, вроде, Мицки всегда знал, что он сверху падает каплями, но в Водовороте, видимо, куда больше видов дождя есть, что он даже почти горизонтально летит из-за ветра. Как же повезло, что на Новый Год не было дождя и они смогли увидеть такую красоту из фейерверка. Впрочем, Мицки бы и не узнал, что здесь бывают такое, и не расстроился бы, но сложившемуся рад. И выглядывает осторожно из-за спинки кресла, когда мужчина возвращается с чем-то непонятным в руке, оставляя его на деревянном полу у двери на балкон. — Попробуем обогреватель включать, может, тебе лучше будет. — Мягко поясняет мужчина, возясь со шнуром этого прибора и ища на стене возле двери розетку. После клацанья кнопки обогреватель начинает гудеть, неприятно немного, и в Мицки бьёт волна тёплого, сухого воздуха. — Лучше? — Спрашивает мужчина после минутки гудения. Мицки ощущает эти тёплые порывы, и, кажется, правда будет тепло от такого. Но сухо. И дует слишком на него, он щурится от воздуха. — Прогреет, и будет везде теплее. Вот смотри, как его включать. — Мужчина тянет к Мицки руку ладонью вверх, будто зовя к себе, и он замирает на секунду под прямым взглядом лёгким. А потом всё-таки встаёт с кресла и делает пару шагов к нему. Руку правда не даёт, прячась в пледе смущённо, но присаживается на ковёр рядом, а мужчина всё равно ему улыбается, погладив поверх пледа по руке и спине. И показывает, что делать с обогревателем, крутит его, отчего поток воздуха скользит по ним. Гудение немного не нравится, но правда теплее, и так можно будет открыть окно, впустив свежий воздух, и не замёрзнуть. И Мицки даже спускает с плеч плед немного ниже, а потом даже сам тянется к обогревателю и слегка его поворачивает, чтобы не дуло на кресло и алоэ, не нужно растению такого жаркого воздуха, оно молодое ещё. Узумаки радуется ему и гладит по голове за такое поведение. Они некоторое время греются, пока девушка забирает тарелки после завтрака, и скоро приходят старшие Узумаки. — О, греетесь. — Радостно щебечет госпожа Кушина, опускаясь рядом с Мицки и сразу же обнимая его, целуя волосы. Такому он тоже смущается — как-то оно чересчур… но сидит тихо, позволяет. Позже, наверное, привыкнет. Должен бы… Хотя сам конечно под такое не подаётся, ему и после ласки утренней с Узукаге неловко, но потерпит пока. — Алоэ твоё? Пересадил правильно, да? Боруто всё купил нужное? — Улыбается женщина, продвигаясь к столику и рассматривая его счастье зелёное, и на него так нежно и вопросительно смотрит. Мицки кивает и тоже придвигается к столику. — Хорошенький. — Улыбается женщина, с Мицки рассматривая растения, и почему-то он гордится этим, будто бы его заслуга, хотя он только и сделал, что выпросил это у мужчины. Пожелал, вернее. И лишь пересадил в купленный же мужчиной горшок, даже не убрал сам грязь. А, кстати, когда всё убрали? Ковёр ещё грязный у кровати? — Такие растения нужно не перелить. — Она тыкает слегка в почву под листиками задумчиво. — Знаешь, да? Боруто говорил у тебя было алоэ? — Увлечённо спрашивает она, и на миг после этого что-то меняется, не такое лёгкое уже, но Мицки всё равно кивает согласно. Было интересно, как его растение? — Маленькое такое? — Усиленно улыбается женщина, стараясь что-то замять. Мицки не очень понимает сейчас, смотря на листики. — Нет. — А какое? Долго выращивал? — Четыре года. — Тихонько отвечает Мицки и поднимает из пледа руки, показывая… какого размера было его растение. — Такое… — Вау, — увлечённо выдыхает женщина, подаваясь к нему. — Листья, наверное, такие широкие были, красота какая! — Улыбается она, и ему грустно немного становится, но он горд — правда, там старался, отдавал тому растению всё. И снова его становится жалко — оставил одного, бросил. — Это тоже вырастет большим. — Серьёзно и тепло говорит ему женщина, взяв его руки в свои тёплые. В глаза заглядывая. — Купим ему удобрения, горшки для пересадки потом, и он вырастет ещё больше. Мицки замирает от её слов, такого открытого, уверенного и ласкового взгляда и глаза смущённо опускает. Но не вырывается и немножко улыбается. Почему-то не может не улыбнуться, хоть и только уголками губ. — Подождём, и оно тоже окрепнет. — Гладит его по голове женщина. Мицки кивает. Это и есть самое сложное — просто подождать. Самое долгое, но и самое простое в то же время. Ухода не так много требует, и всё, что даст ему развиваться, — это время. Жаль, правда, что они не так быстро растут. Но всё равно Мицки рад. И женщина ему улыбается. — Правда, здесь весной солнца ему много будет, нужно будет переставить столик. Хотя сейчас хорошо, конечно, света мало из-за туч. — Рассуждает она, и Мицки тоже кивает — да, когда начнёт появляться солнце яркое, нужно будет убрать его в сторонку. Может туда, где был раньше столик, хотя сейчас он не уверен попадает ли туда прямоугольник солнца из окон. Ничего, потом и посмотрит. — Знаешь, что из него делают? Алоэ — полезное. — Продолжает женщина, и он на некоторых моментах кивает, а некоторые слушает, пока она увлечённо рассказывает про алоэ. Они сидят там под разговор женщины, рассматривают молодое растение, Мицки улыбается и снова гладит листочки, и всё идёт спокойно. В комнате и правда прогревается, и обогреватель даже выключают, отчего сразу становится легче, когда гудение прекращается. Мицки ни о чём не заботится и играет с женщиной, потом показывая ей свои раскраски, даже не сразу замечает, что с ней он остался один, а ночная одежда Узукаге лежит на кровати. Ушёл, значит, в кабинет. Но он не расстраивается и вполне спокойно себя ведёт. Устаёт, правда, к обеду от общения и, слегка нахмурившись, забирается в кровать. Женщина правда не уходит, а ещё сидит с ним, гладя по голове, уходя, только когда возвращается Узукаге. К обеду ему вставать слишком лень, и Мицки сквозь дрёму слышит иногда мужчину, но не реагирует. И как-то так легко, плавно, лениво немного проходит пара дней. Он то под присмотром, то сам остаётся, не так уж и надолго, и может полюбоваться своим растением в тишине. Вроде, всё возвращается к привычному ритму, Мицки снова про это думает, когда после завтрака мужчина переодевается, гладит его и уходит в кабинет. Мицки же может понаблюдать за алоэ, лениво раскрашивать картинки, закончив очередную книжку, откладывая её в стопку, и замечает, что сегодня довольно светло на улице. Небо серое, но тучи хоть и равномерные, но не плотные, и куда светлее, чем в предыдущие дни. Может когда-то и прорвётся сегодня пара лучей. Да и ветер тёплый, как узнаёт Мицки, приоткрыв балкон и высунув руку. И правда, тёплый южный ветер. Хотя, когда сильный, всё равно прохладно. Но он давно не гулял, и у него есть тёплые вещи. Так что, немного потоптавшись, Мицки всё же закрывает балкон и переодевается. АНБУ на месте так и нет, но он ведь может сам выйти во двор? Не будет за ворота. Тем более наверняка скоро мужчина заметит, что он вышел… Или нет. Но Мицки чуть погуляет у дома. Он собранный выходит из спальни, несмело приоткрывая дверь, и замирает, прислушиваясь — ни у Карин, ни в комнате у старших никого нет, хотя чакра женщины всё равно фонит где-то на краю восприятия. Значит, она дома. Мицки выходит всё-таки и, идя по пустому коридору, ожидает, что кто-то из АНБУ будет ждать его у лестницы, но этого не происходит. И дальше по коридорам тоже. Пока идёт он, правда, успевает словить немного панику, словно бы забыв дорогу, но всё-таки выходит в нужный коридор и даже видит, что по случаю чуть лучшей погоды половина двойных дверей на улицу открыта, и из них дует тёплый воздух. Мицки выдыхает неуместную и глупую панику, заставляет себя расслабиться и подбирается волнением уже оттого, что в коридоре, прямо на плитке лежит тот огромный кот, что любит бродить возле этого дома. А рядом с ним пустая миска — видимо, его уже покормили, но кот пока решил полежать здесь. И Мицки радостно, в предвкушении подходит к нему, приседает рядом, чтобы погладить. Но как только его рука касается густого, пыльного меха где-то на необъятном боку кота, животное молниеносно взвивается с плит вверх. Мицки среагировать не успевает, расслабившись совсем, и большая голова кота гулко врезается ему в лицо, отчего Мицки даже падает на плиты на задницу, ещё и ослеплённый жёлтой вспышкой. Кот же, дёрнувшись и подняв хвост, огромной тушей бешено несётся во двор, уже вдалеке останавливаясь и оборачиваясь назад, вздыбив шерсть. А Мицки настигает боль от случившегося, нос просто горит, и он хватается за лицо руками, ловя пальцами ручейки крови. Подумать ничего он не может — так ошеломлён, и так болит нос от внезапного… происшествия. Вроде, коту он понравился, почему? Так обидно и больно, и кровь течёт, наверняка пачкая светлые рукава, пока он бесполезно пытается её удержать. И где-то хлопает что-то громко, Мицки успевает только сморгнуть выступившие слёзы, как рядом с ним опускается Узумаки, взволнованный. — Что случилось? — Мужчина испуган, тянется к нему и в шоке от крови Мицки подхватывает его на руки и бежит куда-то. — Это что случилось? — Растерянно спрашивает чей-то голос, пока Узумаки усаживает его себе на колени и убирает его руки с лица, прижимая к носу салфетки. Мицки моргает — рядом стоит Нара, и, кажется, это кабинет Узукаге. — Это как так?! — Восклицает госпожа Кушина, подбегая к нему, и сразу становится прохладно от её лечебной чакры, боль затихает и кровь перестаёт течь. А Мицки может нормально дышать ртом пока. — Что случилось? — Снова обеспокоенно спрашивает мужчина, вытирая кровь с лица, убирая мешающиеся пряди в сторону. Женщина рядом тоже вопросительно смотрит и голову гладит. — Кот… — Тихо признаётся Мицки, под таким вниманием неловко себя чувствуя. — Кот? Этот жирный? — Теряется мужчина. — Он что, на тебя напал? — Беспокоится женщина, снова расправляя над лицом ладони. — Нет… он спал в коридоре… я… тронул… — Шепчет Мицки, совсем растерявшись. — Он испугался тебя? — Догадывается мужчина, и Мицки осторожно кивает, чувствуя, что лицо тёплое уже не от боли и крови, а потому что ему неловко. Узумаки же облегчённо выдыхают. Мужчина прижимает его к себе, продолжая оттирать кровь с лица, а женщина гладит ему затылок, и Мицки совсем как-то неловко. Как глупо. — На такое вот печать и не действует сразу, никак не получается это исправить. — Немного ухмыляясь, и сочувственно говорит женщина. Мицки не очень понимает к чему это вообще. — Кот же не умышленно. Кажется, она это говорит Узукаге, потому тот на слова кивает, а Мицки задумывается и всё-таки всё поминает — и правда же на нём есть печать какая-то. Она не позволила убить себя, даже далеко не сразу у него получилось укусить себя за руку, и то неглубоко совсем, слабо, совсем мало крови было. Вот и сейчас, когда кот, испугавшись, ударился ему в лицо перед глазами тогда вспыхнуло от этой печати. Не только от удара самого. «Не умышленно». Видимо, печать оберегает его только от намерения… Это сложно очень. И странно, что мужчина её на Мицки поставил с самого начала. От кого? Для чего? Думал, Мицки и попробует умереть? И снова эти неприятные мысли в животе и груди начали ощущаться, как мутное, вязкое, холодное болото. Неприятно резануло голову. Мицки принял. Понял. Узнал, что с кровью. Но всё равно… где-то глубоко внутри это так и осталось. Забылось за раскрасками, играми, и вот теперь сжало противно. Мицки сглатывает этот холодный ком в горле, стараясь не думать. Ни к чему ведь. Пусть это исчезнет далеко внутри. Если Узумаки хотят о нём заботиться — пускай заботятся, Мицки будет спокойно жить в тепле. Пусть… пусть это будет их прихотью и искуплением за ложь, за его истерику и боль. А вообще он не хочет об этом думать. И вместо этого поднимает глаза на мужчину, пропустив, что тот говорил. — Пойдём, умоешься. — Видимо, повторяет мужчина. — Потом пойдём погуляем. — Мягко улыбается он. — У тебя работы полно. — Резко обрывает кто-то в стороне, отчего Мицки вздрагивает, а мужчина кривится. Мицки косится туда глазами. Ну да, Нара же тут ещё был. Помощник Узукаге, ему можно так командовать, видимо, и напоминать. — Ахаха, я с ним побуду, идём, надо ещё и переодеться, а то все рукава грязные. — Обнимает его за плечи госпожа Кушина, пока Узукаге недовольно кривится, бурча что-то неразборчиво, и поднимается на ноги, поставив и Мицки. Но ему потом улыбается и гладит по голове. И женщина его уводит. Как всё быстро меняется. Какая… прогулка насыщенная… В себя Мицки приходит, когда они уже в спальне у них, и он снимает осторожно накидку руками в засохшей крови. Светлые рукава кимоно тоже запачканы, и он грустно на них смотрит. — Давай промоем холодной водой, она ещё не сильно засохла, должна сойти. — Замечает это женщина, и в ванную они идут оба. Мицки сперва лицо умывает, а потом и рукава они полощут, даже не сняв кимоно, отчего кровь, правда, быстро стекает вместе с водой. А потом женщина осторожно чакрой высушивает ткань и улыбается ему. — Ну что, идём? Мицки кивает. В этот раз на улицу он всё-таки выходит, под руку с женщиной. А кота и миски в коридоре уже нет. Но они прогуливаются, женщина то и дело что-то увлечённо щебечет, а ветер и правда тёплый и плотный. Хотя когда сильно веет, то Мицки кутается в накидку, как и женщина, хотя её длинные алые волосы всё равно развеваются на ветру. Устаёт, правда, он сильно. Хоть и не сразу это замечает, пока они с женщиной гуляют, и она вечно его увлекает, забивая голову своим голосом. Просто как-то внезапно он идёт, чувствует больше холода, когда ветер меняется, и усталость валится такая, что из него с выдохом будто душа выходит. Даже колени немного подгибаются, и он с трудом стоит на ногах. Слабость доводит до того, что он бы тут и упал прямо на очевидно влажную землю. — Плохо? — Волнуется женщина, когда он пошатывается, и прислоняет к его лбу свою тёплую ладонь. Мицки только бессильно губы открывает — в место слов тяжёлый выдох получается. — Устал? — Всё-таки догадывается женщина, и он медленно моргает, надеясь, что это сойдёт за согласие. — Идём домой. — Мягко зовёт она и поддерживает его руками за плечи, прижавшись сбоку. Ноги уже с трудом поднимаются, и Мицки шаркает по земле, с тоской думая, что они слишком далеко от дома. Для его состояния — фактически они метрах в ста от ворот. Но это нужно дойти до двора и столько же до дома. А там ещё ступеньки, а второй этаж и вовсе кажется ему невыносимо далёким, слишком это большая пытка идти, куда там подниматься по лестнице. Он болезненно, жалобно брови сводит и губы поджимает. Но пытается переставлять ноги — говорил же себе, что будет гулять. И он хочет дойти потом к морю, Узумаки обещал, что отведёт. Так что Мицки пытается, наверняка пачкая белые сандалии оттого, что шаркает ими и спотыкается, цепляет ногами друг друга, не в силах делать нормальные шаги. Пара ступеней ко входу даётся так тяжело, что голова гудит, дышать тяжело, и он даже не понимает отчего — не настолько же он немощный? Или эти праздничные дни его окончательно добили? Хотя учитывая, что женщина на него обеспокоено посматривает, то она тоже не считает, что это нормально сейчас. Да и он ведь сам знает, что так стучать и гудеть в голове не должно. Не от такой прогулки уж точно. Но по коридору он тоже шаркает, а перед лестницей… Мицки поднимает глаза от пола, смотря на кажущиеся слишком высокими ступени, и у него руки опускаются совсем. Нет, он не выдержит этого. Ещё до того как эта мысль окончательно формируется в его голове, колени вслед за этим состоянием делаются мягкими, и Мицки оседает на пол прямо перед первой ступенькой. Он лучше тут поспит, чем даже попробует подняться по лестнице. На опустившуюся с ним взволнованную женщину он смотрит так жалобно, что даже самому себя жалко становится. И в глазах слёзы небольшие собираются. — Ты так устал? — Женщина сперва снова его лоб проверяет и хмурится. — Так дело не пойдёт, надо тебя проверить. — Сводит она красные брови, и Мицки от этого цепенеет. А женщина же берёт его под мышки и вполне себе легко поднимает на ноги, приседает, обхватив за пояс, и выпрямляется, уверенно шагая по лестнице. Мицки с перепугу, в шоке судорожно цепляется за накидку и волосы на её спине, пошатываясь от её шагов и того, что возвышается настолько. Глаза, кажется, открываются так широко, что зрение аж плывёт. Как эта женщина, худенькая, с него ростом, ещё и в возрасте, подняла его?! Да, он тоже худой, весит меньше положенного, но… но как! Это… Он настолько в шоке, что даже не понимает, как они доходят… добираются в спальню. Только огромными глазами смотрит на женщину, когда она ставит его на пол и выпрямляется, задорно улыбаясь. — Так, быстро разуваться. — Командует она, сбрасывая свою накидку на лавочку у входа, и присаживается резко, стаскивая с него сандалии. Мицки, притихнув, подчиняется всем командам госпожи, переодевается и лежит в кровати всё в таком же шоке, пока женщина усердно изучает его тело чакрой. И это ей он вцепился в руку? Женщине, что, даже не напрягаясь, его подняла и несла спокойно, даже не запыхавшись? Без напряжения. И была и дальше сосредоточенная, но лёгкая. И её чакра, что так равномерно плотно чувствуется, стирая из восприятия всех вокруг… У Мицки холодок внутри идёт от понимания — насколько тогда в ней должно быть много силы. Больше… больше, чем у Хокаге. Потому что сейчас он вспоминает, что истинным джинчурики девятихвостого — была женщина Узукаге. Эта женщина. А чакра хвостатых — запредельная. И если Мицки было плохо и до ужаса страшно от Хокаге, что тоже имел часть такой силы, то какая она огромная у госпожи Кушины? Что бы было, если бы он разозлил эту женщину? У него холодок внутри идёт от этого. Страшно. А он брыкался столько, когда его и нынешний Узукаге пугает, который даже не джинчурики, что уж тогда говорить про полную силу женщины. А она даже физически сильна, и его Узумаки, кажется, даже не прикладывал к нему всей своей силы тогда… Мицки, в любом случае, никогда не имел бы шанса, окажись эти люди не такими. Окажись они заинтересованными, но такими же тёмными, как Хокаге. Какой это кошмар, как близко он к Мицки, как зыбко всё. И он им сопротивлялся, трепал нервы, поранил. Вот только сейчас эта женщина осматривает его тщательно, Мицки даже чувствует в себе её чакру, как осторожно и методично она проходится по всему телу, а женщина, закончив, потом присаживается рядом и гладит его щёки. Так нежно. Будто не она недавно с лёгкостью его подняла. — С тобой всё в порядке. По крайней мере, я не нашла ничего этим способом… — Она немного хмурится из-за этого, думает, тяжело отведя взгляд, но гладит мягко. А потом вздыхает и снова тёплой становится, улыбаясь. — Ладно, может и правда просто устал. Если такого не повторится, то не будем переживать. Снова так мягко и безопасно, тепло рядом с ней. Мицки путается от этих чувств, этих мыслей. Но её тепло проникает внутрь, и противится этому сложно. Как и ровному давлению её чакры. Она разговаривает с ним, Мицки честно пытается отвечать, они пьют чай, когда приносят свежий, и просто лежат в кровати. Женщина, как и Узукаге, в какой-то момент включает телевизор, но даже под него, его гудение Мицки умудряется заснуть от усталости. Под тёплым боком, на груди у женщины. Спокойно и нежно. К ужину, правда, просыпаться не хочется, но госпожа его треплет, вместе с вернувшимся мужчиной, и он встаёт к чаю, потом снова слушая Узумаки. Мужчина волнуется, когда в рассказе про их день господа Кушина упоминает, как ему стало тяжело, сам в глаза заглядывает Мицки, смотрит своим странным глазом, отчего он цепенеет под этим взором. Но конечно же мужчина тоже ничего не видит, не знает, только прижимает к себе Мицки, осторожно гладя, переживает. Только пока ничего непонятно, но пока такое не повторится, то пусть так и будет. Может, и правда просто усталость, и ничего другого в этом и нет. *** И действительно — ничего не происходит ещё такого же странного. Да, Мицки устаёт, но это вполне сходит за то, что он не двигался достаточно и довольно долгое время. К тому же и та истерика, когда он сбежал и прятался, как никак, а подействовала. Да и, как оказалось — рассказала женщина позже — он ещё болел после того: был без сознания и в горячем бреду несколько суток. Холодные ночи и дождь всё же не прошли даром. Мужчина правда от этого очень виноватым себя чувствует и пытается как-то вниманием, предлагая постоянно что-то, заглушить эту свою вину. Мицки только глаза отводит и губы сжимает — ему неприятно то вспоминать, и он не хочет будить кошмары. Пускай оно остаётся так же глубоко как и все предыдущие. Зато несколько следующих дней выдаются такими же тихими по погоде, дождь идёт мелкий и редко, пару раз буквально, а когда Мицки снова выходит гулять, то даже наконец-то может погладить кота, что в этот раз не спит и точно его слышит. Рука после него правда чёрная и мокрая, но ничего. Всё равно он уже выдохся и время идти обратно в дом. Сам он правда так и не гуляет — с ним есть кто-то из Узумаки. А потом и АНБУ появляются. Правда, не на улице, в доме — в комнате напротив спальни старших Узумаки. И двери там, кажется, будут открыты, чтобы они следили за Мицки. Это всё ему говорит и показывает мужчина одним утром, когда собирается пойти в деревню по делам. И чтобы Мицки привык немного снова побыть один. Хатаке и Хьюга на это мило улыбаются, стоя на пороге «их» комнаты. — Если чего-то захочешь, то говори им, хорошо? — Уже вернувшись в спальню, говорит мужчина, держа его за щёки осторожно. — Если поесть захочешь, тоже — они пойдут на кухню, или можешь позвонить сразу туда, — показывает он на телефон на комоде. Правда, видимо, по лицу Мицки догадывается, что так он делать не будет. Вздыхает, но улыбается потом мягко. — Говори ребятам тогда, что захочешь, и погулять они с тобой пойдут. Позже придёт мама тебя проверить, или Карин, не волнуйся. Мужчина сжимает ему немного щёки ладонями и, задорно улыбаясь, целует куда-то в чёлку. Уходит потом, а Мицки так и стоит ещё под дверью в их спальне, в одиночестве. Кажется, сейчас всё действительно будет возвращаться на свои места.