Водоворот

Время, так или иначе, берёт своё, и Мицки успокаивается. Тихо сидит в комнате, играясь с мячиками и раскрасками, иногда читает какой-то глупый роман, который не понимает, но на что-то серьёзное у него не поднимается рука. И не хочется. Он позволяет делать с собой всё что угодно, даже полностью расслабляется и в руках госпожи Кушины или рядом с господином Минато. Даже гулять может уже снова, хоть и устаёт ещё быстро, но можно посидеть на скамейке. В целом, всё так же, как и было до этого случая с операцией. Вот только Мицки к этой жизни относится уже не так — он теперь не хочет быть здесь и радовать мужчину, он теперь принимает всё, просто потому что это — неизбежно и абсолютно безвыходная ситуация. Он принимает это, как принимают факт, что умрут, в конце концов — то, чего нельзя изменить. Его какая-то лёгкая радость, мнимая надежда на хорошую жизнь и желание быть здесь, отблагодарить Узукаге, просто поменялось на принятие неизбежного. Но, кажется, Узумаки не очень это замечают, радуясь ему и по-прежнему окружая своим вниманием и заботой. Или может делают вид. Ну, в любом случае, Мицки безразлично, но тихо радоваться каким-то мелочам ему не мешает его состояние. Например, он очень прекрасно себя чувствует, когда ещё немного холодает и плащ ему заменяют на более тёплую накидку с меховым воротником, и он прижимается к нежной шерсти щекой, пока отдыхает на прогулке, сидя на каком-то бревне. Или тому, что мужчина приносит ещё один стул к их столу — с другого конца, где дверь в ванную комнату — и Мицки раскладывается там с раскрасками и карандашами. Правда, иногда всё равно ленится вставать с кровати и рисует прям там. Но ему уже хорошо. Только от еды он так и отказывается, принимая только бутерброды и желе, другие десерты, и лишь чай ещё соглашается пить. А когда устаёт или хочет побыть один упрямо игнорирует всех Узумаки, не давая себя трогать, и просто сворачивается в кровати. Разодранный матрас, кстати, меняют через какое-то время — из него наполнитель вываливается. И новый сперва кажется Мицки более мягким даже — он лежит там лениво, целый день перекатываясь с бока на бок и отказываясь подниматься. Только за тарелками с едой встаёт, возвращаясь потом обратно. Узумаки ему ничего не говорит, только гладит по голове, забирая потом пустую посуду на стол. Наверное, всё теперь выглядит так, как Узукаге себе и хотел — у него есть тихий Мицки, что лишь иногда выбивается из рук, но в остальном позволяет делать, что вздумается. Остальные Узумаки тоже рады его поведению, и теперь никто ему даже ничего не говорит, что нужно проверяться или пить какие-то таблетки. Хотя с этими Мицки погорячился, конечно. В один день снова разговор возвращается к тому, что ему нужно есть разную еду и нужны витамины. И конечно, нужно проверить кровь. Мицки кривится от этого, но позволяет госпоже Кушине уколоть вену, только по-прежнему отказываясь от другой еды, зато принимая таблетки. Женщина не очень довольна и при каждом приёме пищи для Мицки каждый раз приносят тарелку ещё какой-то еды, которую он упрямо игнорирует. Лишь мясо выбирает, если оно там есть и, однажды, варёное яйцо. И как он рад в этот момент. Госпожа не довольна подобным, но… потом только вздыхает и прижимает его к своей груди, осторожно запуская пальцы в волосы. И чакра её меняется, становясь тёплой и уютной — как его новая накидка с мехом — и спокойно становится, хорошо. — Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. — Говорит она ласково, перебирая пальцами пряди, касаясь головы. Мицки почему-то слишком нежится в этом и расплывается. — Пей хотя бы витамины, ладно? И иногда я буду тебя проверять, чтобы ты не заболел. Мицки почему-то плывёт совсем, чувствуя такое тепло, как и когда плакал у неё на коленях, когда она обещала о нём заботиться. Тогда у него сердце сжималось от её тепла, и сейчас Мицки находит что-то такое же, что пробивается мягким светом через его потрясение. Обнимает ласково-ласково, как отец. — Ладно. — Тихо выдыхает он ей в плечо, и женщина вздрагивает, а потом крепче его обнимает, смеётся так счастливо, звонко и тискает, в восторге от его согласия. А Мицки вздыхает, чувствуя её запах, как в тот вечер, когда они были вдвоём, чувствует то доверие. Да, сейчас это не такое всепоглощающее чувство, он не открыт, как был тогда, но нельзя не признать, что Узумаки о нём чутко заботились всё время. Что они хорошие всё же. Разумеется, случившееся никуда не денется и изменило его отношение и ощущение, но он понимает, что больше кусать эти руки не за что. И что ему немного всё же жаль, что он так поступил, ведь Узумаки проявили к нему заботы больше, чем было во всей его жизни. Дали ему больше, чем кто-либо другой. И быть их собственностью совсем не плохо. Тем более теперь он знает, что с его кровью ничего не сделать. И Мицки немного лучше принимает такую судьбу, но даже про себя, в мыслях не думая, что это лучшее в его жизни — после такого обычно каждый раз приходил кошмар, и он не хочет призывать его снова. Просто с более хорошим отношением принимая эту безысходность своего положения, теплее относясь к этим людям. С тихой, но благодарностью. *** Как и до этого, в целом, места, где Мицки проводит время, — это их спальня с балконом и улица. Однако там пока холодно и гуляет он не долго, не желая мёрзнуть, да и напрягаться хоть немного, чтобы согреться — если раньше он с балкона мог спрыгнуть, то теперь его тело почему-то настолько отупело, что даже подумать о подобном страшно — может из-за падения последнего, когда он свалился с балкона поломанным телом — и просто ходить по лестнице тяжело, когда вверх. Как-то много сил на это уходит. Или скорее дело не в теле, а в его голове. По-прежнему. Довольно иронично — до этого его мучила травма и рубец, а теперь он всё же сошёл с ума, чтобы совершенно забыть, что когда-то был не просто шиноби, а куда более сильным ловким и быстрым, и крепче, чем любой человек. Это всё, вообще, словно сон теперь. Но ему и не нужно ничего делать, кроме как самому выходить во двор — для этого Мицки не настолько немощный — в остальном же всё, что от него требуется, — это быть тихим, в меру ласковым и красивым, радуя Узукаге просто своим наличием и смирным поведением. Минимум, что он должен, — сам ходить по комнате, сам есть и подходить, когда зовут. Сперва это кажется… болезненным. Когда он думал, что просто умрёт, собственное бессилие не казалось чем-то жалким, но теперь почему-то появилось такое чувство, когда он совсем всё растерял, превратившись в какого-то слабого, ничего не делающего человека. Жалко самого себя, даже противно отчасти. Однако это довольно быстро проходит, забывается в его одинаковых днях, и Мицки ничего уже не смыслит, ни про что не думает кроме банальных, глупых вещей — как раскрасить новый рисунок, и какое кимоно выбрать. И какими украшениями собрать волосы. У него в этот раз и перед этими невероятно дорогими камнями нет страха, однако самые изысканные заколки с цветами и цепочками между них он всё-таки оставляет на какой-то «подходящий» случай. Что бы это не значило. Однако другую заколку и резинку с драгоценными камнями он не боится. И собирает волосы, если выходит на улицу гулять, когда у него есть настроение, но чаще всего собирает несколько прядей самыми простыми чёрными заколками, не привык носить что-то на волосах. Но когда в этом доме готовятся к Новому Году, и ему в честь праздника приносят стопку новых кимоно — и очень роскошных и более простых — он даже мысленно не сопротивляется тому, чтобы его одели красиво. И украшениям тоже, с каким-то восторгом смотря потом в зеркало, одетый, словно в настоящее серебро, и с теми самыми заколками в волосах, что блестят даже в свете лампы. Кимоно, и правда, струится к полу, словно расплавленный металл, и блестит так же, что Мицки не может перестать удивляться такой работе. Как и Узумаки. — Вау… — Выдыхает мужчина, выходя из ванной комнаты в своём праздничном чёрно-красном кимоно. Во всяком случае, Мицки считает, что оно праздничное, потому что тоже дорогое, да и на поясе есть завязки с меховыми шариками и позолоченными нитями. Да и не производит Узукаге впечатление человека, часто носящего кимоно — это Мицки к такому приучен и в другой одежде себя не очень комфортно чувствует. Для этого мужчины же традиционный наряд — явно исключение из простой удобной одежды. Хотя странно на нём это смотрится после футболок, коротких штанов и тапочек. Но всё же празднично, просто это Мицки привык видеть его в другом. — Ты очень красив. — Мягко улыбается ему Узумаки, отойдя от шока и осторожно гладя его щёки. Почти что кончиками пальцев. Мицки и сам соглашается с его словами, не в силах поверить, что это он в отражении зеркала. Но мужчина рядом тоже отражается, значит это и правда Мицки и от этого как-то волнительно. Как и от Карин, что вбегает в их спальню в укороченном, пёстром оранжевом кимоно с густым рисунком кленовых листьев. Неужели сегодня все будут в традиционных одеждах? — Какая прелесть! — Тоже поражённо выдыхает девушка и, скинув свои гэта, бросается к нему, тоже блестя в волосах явно драгоценными камнями. Мицки даже немного начинает стесняться и глаза опускает, от такого восторга Карин. — Идём, нужно показать тебя маме. — Почти что подпрыгивает девушка и тянет его из спальни. Лишь у двери они мешкают, обуваясь, а потом Карин его так и ведёт нетерпеливо, быстрым шагом, куда-то. Мицки так особо и не успел за это время освоиться в этом большом доме, но всё равно за раскрытыми двойными дверями узнаёт зал, где когда-то он так бессовестно испортил им ужин по случаю приезда старших Узумаки, безобразно разревевшись. Сейчас же здесь мягкий свет лампочек, хотя на улице вроде светло пока, и свечи горят зачем-то на столе, в венках из каких-то лощёных, колючих листьев. Да и в углу стоит такое же дерево, украшенное бантами и… чем-то ещё, что Мицки пока не может разглядеть; на столе еда, на стенах да и с потолка свисают на леске объёмные белые снежинки из чего-то мягкого, кажется. Он не успевает толком оглядеться, когда расставляющая со служанками блюда госпожа Кушина замечает его и тоже с восторгом пищит, бросаясь к нему. И она в красном пёстром кимоно, с украшениями в волосах, как и господин Минато в кимоно — видимо, по случаю праздника и правда они выбрали традиционную одежду, а не только Мицки вырядили. У него голова немного кружится от того — как девушки его рассматривают и крутят. И как служанки восторженно стоят в стороне, поддакивая Узумаки, и с интересом на него смотрят. Он только отрешённо думает — а когда это всё успели сделать? И что теперь будет-то? Помимо того, что его, кажется, задушат от восторга. Да, ничего и не происходит необычного. За исключением украшений, дерева и того, что теперь сюда на столике принесли телевизор, где показывали что-то вроде... спектакля? С музыкой, что тихо играла на общем фоне шумных Узумаки. А так всё было вероятно так, как происходят ужины. По крайней мере, от предыдущего такого отличается только повод этого собрания, ну и соответствующий вид и украшения. А так просто… праздничный ужин. Мицки немного теряется: откуда в его голове эти слова — просто праздничный ужин — становятся вместе, в одно предложение, но думать не успевает толком, потому что пока ещё все хорошо выглядят, то собираются сделать фото. Как раз служанки вынесли всё необходимое, госпожа Кушина сама за чем-то проследила, разложила, и они распрощались, поздравили друг друга и, видимо, на этом посторонние больше не будут появляться здесь этим вечером, а сами отправятся домой праздновать. Сперва они фотографируются все вместе, и Мицки, растерянно стоя рядом с держащим его Узукаге, не понимает — что он здесь делает? Он не их семья же, просто прихоть одного Узумаки. И зачем ему быть здесь, зачем Узукаге его прижимает к боку, осторожно поглаживая рукой где-то под ребрами? Он не очень понимает, но не дёргается из-за растерянности. Правда, и улыбнуться не может толком, как ему говорит мужчина, сам улыбаясь в камеру. Губы как-то растерянно подрагивают, и он нервно пытается их растянуть, пока клон господина Минато разбирается с камерой. Оттуда щёлкает и вспыхивает свет, отчего Мицки вздрагивает, а мужчина смотрит на него со смесью грусти и сочувствия. — Ну, не волнуйся, чего ты. — Наклоняется к нему Узукаге, прижимая к своему боку крепче, прижимаясь головой к волосам. Мицки со страхом думает про свои заколки — они не запутаются в волосах? — Улыбнись, чудо, пожалуйста. Сегодня праздник, пойдём потом смотреть на фейерверки, и там есть тебе бутерброды, желе и пара пирожных. Всё хорошо. — Убеждает его мужчина, заглядывая в глаза. Голубые глаза мягкие, как и улыбка, светлые и полные участия. Как и всегда с этими Узумаки, и невольно Мицки зависает на этом, как во сне поворачиваясь и застывая с улыбкой на губах. Вряд ли получается искренне, или хоть красиво — хорошо, если сносно — но что-то внутри становится таким немного опустошённым и спокойным. Он растерян слегка, и, вероятно, улыбка с потерянным взглядом странно смотрится, но ему, вроде, улыбаются на это, и его Узумаки гладит спину тёплой рукой, а Мицки не нервничает. И правда — зачем? Отчего? Он ведь с Узумаки, как и прежде. Что толку в том, что сменилась одежда и место ужина, появились украшения? Ничего. Всё, как и должно быть, и он там, где ему определили место. Становится легче, когда он это вспоминает, хотя из-за смены всего вокруг он конечно теряется, но стоит рядом и пытается держать улыбку в уголках губ, когда с ним фотографируется только Узукаге, придвинувшись к украшенному дереву, а потом его хватают девушки для ещё одного фото. От смеха и пёстрых тканей, энергии Узумаки он тоже теряется, но чай, когда они подходят к столу, помогает перевести дух. Еда на столе стоит разная, ароматы смешиваются плотным облаком, заполняя зал с теплом свечей; ему действительно, как и всё это время, в тарелке стоят готовые бутерброды, пусть и уже немного остывшие. На другую еду он смотрит, она выглядит интересно, но у него нет особо желания, и соглашается он лишь на то, что Узукаге кладёт ему в тарелку несколько кусочков мяса в соусе. Впрочем, даже их он не съедает все. Он не очень обращает внимание на происходящее вокруг, почему Узумаки умудряются смеяться и разговаривать за едой, просто тихо, послушно сидит рядом, на своём месте, просто живя в руках Узукаге. Ничего ведь от него больше не требуется, а ему и не интересно теперь что-то, не хочется куда-то стремиться. Достаточно просто существовать. Он только осматривает украшения, посматривает на телевизор, что даже для его малой осведомлённости смотрится странно в таком зале. И тем не менее шумящий экран с картинками стоит здесь, на явно давно использованной тумбе, и все ведут себя так, будто это норма. Как и утихающий, но непрекращающийся разговор, и то, что Узукаге держит свою руку на колене Мицки. Просто вот так. Мицки без каких-либо мыслей принимает ситуацию, не утруждаясь вслушиваться в слова. Только с интересом рассматривает листья, из которых сделан венок под свечу. Однако тянуться через стол, заставленный тарелками, не рискует — не хочется испачкать рукава этого прекрасного кимоно, да и некрасиво это будет. Вместо этого он, уже съев свои бутерброды, пока все разговаривали неспешно, поглядывает на свисающие украшения — они белые, удивительные, объёмные снежинки, будто из бумаги сделаны, но кажутся для этого слишком крепкими. Он не понимает: из чего они, и встать потрогать ему пока тоже не хочется, но он с интересом рассматривает их, замечая местами клей — оттого, что плавно снежинки прокручиваются на леске — местами как-то криво отрезанный материал, местами более толстый и усыпанный чем-то блестящим. Но всё равно оно интересно, даже с этими деталями, где видно, как украшения сделаны, не очень аккуратно. Рассматривает он и стол, лениво, бесстрастно отмечая, как много есть разных тарелок — видимо, в честь Нового Года так расстарались, потому что, кажется, во время приезда старших Узумаки блюд было меньше. И Мицки тогда не ел, и сейчас отказывается от чего-то, кроме бутербродов и десертов, сделанных специально для него — они так и стоят на большой тарелке красивыми кусочками, рядом с его местом. Мицки даже не кладёт их в тарелку меньше, из которой нужно есть, а прямо с этого блюда отламывает ложкой разные кусочки, как-то вредно решая, если не съесть, то поломать всё. Его Узумаки улыбается на это и гладит по спине, осторожно придвигая свой стул ближе, хотя и так они на слишком маленьком расстоянии. Впрочем, как Мицки замечает, — после неспешного ужина, и какого-то неприятно пахнущего алкоголя — госпожа Кушина и вовсе прислонилась к боку мужа, и сидят они довольные в обнимку. И старший мужчина опирается на её алую макушку. Кажется, всё как-то лениво, уютно. И только Карин внезапно начинает носиться с фотоаппаратом, сфотографировав сначала родителей, а потом Мицки с Узукаге и себя с ними, наклонившись к Мицки и прижимаясь к нему. Он старается улыбаться, поддерживая эту расслабленную, радостную атмосферу, но не дёргается больше никак, не интересуется и не ввязывается в разговоры. Хотя раньше начинал вроде прислушиваться немного. Но сейчас ему ничего уже неинтересно — заботятся и заботятся. Кормят, одевают, не делают больно. Даже смирились с тем, что с него ничего не взять. Так что о чём Мицки думать? Ни о чём. Он даже не задумывается о том, чтобы как-то порадовать Узукаге прилежным поведением, что было решил, до этого случая с операцией. Теперь же его немного интересует только его однообразное существование, несчастное увлечение раскрасками и возможность рассмотреть это дерево, что насыщенной зеленью манит взгляд. Красные банты на его ветках хоть и выглядят красиво, но всё же Мицки кажется без них лучше, как и без других украшений. — Не хочешь прогуляться, пока не совсем стемнело? Дождя нет. — Врывается к нему вопрос от Узукаге, наклонившегося прямо к уху. Мицки вздрагивает немного от неожиданности. — Ой, прости. — Мягко улыбается ему мужчина, и он кивает, внезапно ощутив — как здесь душно от еды и свечей, закрытых окон. Правда, на улице плотные сумерки, хотя небо ещё держится серым, пока не почернело окончательно. Но да, выйти на воздух хочется, и он идёт за мужчиной из зала в тёмный коридор. За большими окнами уже темно, а свет из зала не освещает весь коридор, обрываясь жёлтой линией. И они выходят в темноту, отчего Мицки не по себе немного становится, хотя… Ночь и эта темнота, лишь на миг кажется такой слегка пугающей и загадочной, а потом он привыкает и это кажется очень спокойным. И он немного щурится, когда мужчина, пошарив по стене, всё-таки включает неяркое освещение в коридоре. Мицки даже поднимает глаза к потолку, чтобы посмотреть на тусклые, небольшие лампочки, что, видимо, как раз для такого времени, и даже пытается запомнить коридор, хотя непонятно зачем — всё равно будет ходит с кем-то за руку, как его сейчас Узумаки ведёт. — Я пойду за плащом, подожди. — У лестницы, когда Мицки собирается с духом, чтобы по ней подняться, останавливает его мужчина и гладит по руке, вполне резво взбегая по ступеням в кимоно. Хоть и видно, что путающаяся в его ногах ткань непривычна. Мицки тормозит немного перед первой ступенькой, когда мужчина уже бежит наверху на втором этаже, и расслабляется — не нужно самому ходить. Сразу так лениво становится, будто он в тепле нагрелся, под солнышком в ямке и уснул. Хотя сейчас зима, и он не отдыхает, и не должен быть… настолько беспомощным. Это всё же немного противно скребёт внутри, жалостью и отвращением к себе мутит. Пусть он просто бесполезная красивая безделушка Узукаге, но чтобы подниматься по лестнице не мог? Чтобы его тело было таким немощным, будто он болен, будто снова в беспамятстве умирает, лёжа в кровати? Этого не хочется. От этого противно, и Мицки морщится. Да, что шиноби ему не быть, он смирился давно и со слабостью тоже, но всё же не хочет быть таким немощным, и, пожалуй, с завтрашнего дня не будет столько лежать в кровати. Или постарается не позволить своему телу и дальше разваливаться, растекаться усталостью и бесполезной массой — он ещё помнит, что медитациями его остатки чакры должны послужить для тела. Так что постарается. И гулять будет, когда не будет дождя, чтобы окончательно не ослабнуть, не пропасть в кровати. И символично будет — с нового года начнёт. Хоть как-то собой займётся. Он морщится, думая об этом неохотно из-за плохих чувств, но забывается, когда слышит — как мужчина уже спрыгивает у него за спиной, перемахнув перила лестницы. Мицки вздрагивает. И правда — зачем шиноби по ступеням идти… Он не успевает обернуться, как Узумаки уже укрывает его плечи накидкой, касаясь мехом щеки. Мицки позволяет и только ловит воротник, закрывая, поправляя, пока мужчина ждёт и подхватывает его под локоть. На улице пусть и нет дождя, но свежо, даже очень, ещё и сыростью пахнет, и хочется закутаться в тёплое что-то и спать. Спать, спать, спать. Здесь он и вспоминает, наконец-то, что вообще-то, когда становилось сыро и холодно, он всегда и становился вялым, и всегда отец делал уютное гнездо, чтобы они там отдыхали. Уже не от солнца, это другой сон, чтобы переждать вот это противное. Впрочем, кроме этой вялости осенней и зимней, природа ему в этот момент нравится. Пахнет по-особенному — увяданием и, что странно, пониманием зарождения новой жизни. И цвета эти серые, коричневые, жёлтые — красивые по-своему. Хотя и холодно. Мицки поднимает ворот и осторожно накрывает голову тёплым капюшоном, надеясь не повредить прекрасные заколки, и прячет руки, бессмысленно и медленно проходя по двору. Мужчина рядом тоже в накидке тёплой, но, кажется, ему куда теплее, чем Мицки, что логично, если вспомнить, что Узумаки куда горячее него самого. И надеть капюшон, закрыть накидку на груди, мужчине не нужно. Впрочем, и бродить с Мицки ему не нужно — будто бы он собирается куда-то бежать, Мицки же даже не сможет. Однако Узукаге всё равно рядом с ним спокойно подходит к воротам. — Может не стоит туда? Темнота из-за деревьев на дороге. Да и тут уже ночь почти. — Мягко улыбается Узумаки, останавливаясь на выходе. Мицки же замирает, колеблясь с желанием… темнота для него не помеха. Но гулять в таком парке скучно и сыро ночью, и возвращаться потом тяжело. Так что он думает, немного морщится и разворачивается обратно — всё равно из-за холода они не пробудут тут долго, так что он не расстраивается, только ближе придвигается к мужчине, когда тот гладит по плечу, вероятно подумав, что Мицки расстроился. Ему же теплее от тела Узумаки, и он, добравшись до лавочки под окнами того самого зала — что уже открыты, и они могут слышать голоса и шум — щурится, бессовестно греясь под боком, запоздало понимая, что в этот раз именно он, сам, прижался к кому-то. Это… как-то странно. И мужчина сидит как-то напряжённо, обнимая его за плечи. И Мицки зам замирает на мгновение, но потом немного дует ветер, к счастью, не такой крепкий, как часто бывает зимой, и он придвигается к Узумаки ближе — тот тёплый. И его существу это тепло надо. Так что пусть мужчина порадуется. Впрочем, когда Мицки расслабляется, Узукаге всё равно сидит как-то слегка напряжённо, наблюдая за ним, и когда Мицки поджимает ноги, то предлагает вернуться в дом. И Мицки, в принципе, «нагулялся» уже, только небольшой круг ещё делает по большому двору, хоть уже и стемнело окончательно, и мелким шагом подбегает к дверям, подрагивая от холода. Сейчас бы в кровать… но они по достаточно широкому коридору возвращаются обратно в зал. Тут тепло, хоть и приоткрыты окна, и воздух не такой душный, и чай ещё сразу согревает. И тогда Мицки ещё понимает, что расходиться никто не планирует в скором времени, и он немного сонно моргает на это, разморённый теплом дома и чая, ковыряя пирожные ложкой. Но Узумаки шумят, как обычно, потом его девушки зачем-то вытаскивают из-за стола и крутят. Танцуют, как он догадывается, но далеко не что-то похожее на танец гейш, и он не понимает — к чему что, но девушки рады. И мужчин тоже утаскивают танцевать. Это всё глупо, бессмысленно, шумно и кружит голову. Но почему-то противостоять улыбкам и смеху у сонного сознания Мицки не получается, и его растерянного затягивает в это всё. Они то танцуют, то просматривают что в телевизоре, успокоившись и снова немного чем-то… ужиная, который раз, то играют в карты на свободном конце стола, и даже Мицки пытаются рассказать правила, но у него не получается думать, и он сбегает оттуда, с интересом рассматривая и щупая дерево в углу — падуб, как позже рассказывает госпожа Кушина, подойдя к Мицки, который они на острове вместо ёлки в стране Огня используют. Красиво. А украшениями на дереве оказываются стеклянные шары с росписью — все тонкие, прозрачные, и только белые зимние узоры поверх блестящих боков нарисованы. Снежинки. Хотя на самом острове снег редкость… Но всё равно красиво, и красные банты вблизи тоже симпатичные и приятные на ощупь. Потом ещё фотографируются зачем-то, и Мицки только устало щурится, и Узукаге замечает, но пытается уговорить, что скоро будут фейерверки, и он соглашается подождать их. А потом, правда, что-то странное происходит. — Ну, вы посмотрите на него! — Хохочет госпожа Кушина в телевизор. — Ну, блин! Ну, выключи, на фиг надо?! — Возмущается Узукаге, и они пытаются побороться — видимо, за то, чтобы переключить канал — а Мицки с удивлением пялится в экран, видя там… Узукаге. Чуть в другом кимоно, серьёзного, но в меру… душевного, что произносит речь. — Как заливаешь. — Подтрунивает над его словами из телевизора Карин, и мужчина уже с ней препирается. — Шикадай написал, как всегда, хорош ржать! — Бурчит Узукаге, пока на картинке светло улыбается и поздравляет, видимо, всех жителей страны с праздником, желая лучшего им всем в новом году. Мицки растерян от этого, но… оно странно, хотя и кажется красивым жестом. Он не видел такого раньше, как и телевизоров особо, но кажется здесь Узукаге всегда этим занимались, если судить по тому, как мужчина ругается с госпожой Кушиной. Но хоть и шумно, а не похоже это на настоящую ссору, да и смеются все всё-таки, разве что кроме нынешнего Узукаге, что всё-таки кривится слегка недовольно, и отворачивается, скрестив руки на груди. Но, кажется, и это не всерьез. — Ну, хватит, идём уже на улицу скоро салют будет. — Вмешивается в шумиху господин Минато, принеся тёплые плащи и накидки. И госпожа Кушина сразу же бросается к нему, подставляясь под руки, а потом мужчина одевает и Карин. Мицки на плечи же снова Узукаге набрасывает накидку. — …С Новым Годом нас всех! — Светло выдает этот же мужчина из телевизора, и картинка сменяется на часы с отсчётом до полночи. — Идём, идём! — Взбудоражено проносится мимо Карин, цепляя Мицки за руку, и тянет за собой. У него ноги путаются, и он спотыкается, но не падает и криво пытается выровнять шаг, и угнаться за ней в стучащих гэта. Останавливаются они на просторном дворе, отойдя от дома, и у Мицки голова кружится от таких резких движений, и он слегка подрагивает, стараясь поправить накидку и отдышаться. Старшие Узумаки и Узукаге тоже за ними выходят, как Мицки успевает заметить краем глаза, прежде чем вокруг начинают раздаваться свист и взрывы. Он вздрагивает рефлекторно, но в темноте вокруг начинают отсвечивать разноцветные огни, и он поднимает глаза к черному небу, где взрываются яркие искры. Золотые, малиновые, синие — они со свистом поднимаются в небо и взрываются с грохотом, завораживая своей россыпью. — С Новым Годом, с Новым Годом! — Прыгают вокруг девушки, смеются, пока фейерверки всё взрываются и взрываются, кажется, не собираясь заканчиваться и взлетая со всех сторон. Глаза разбегаются от искрящихся взрывов, они завораживают своей красотой, масштабом, и Мицки разглядывать всё не успевает. Раньше он не видел такого большого, такого красочного представления. Уши закладывает, как от взрыв-печатей, и на остров плотно опускается запах пороха, дыма от всего этого восхитительного безобразия нескончаемого фейерверка. Это красиво, хотя, казалось бы, просто порох… но завораживает, и всё не кончается, и Мицки как ребёнок растерянный и увлечённый стоит и смотрит, зависнув в этом моменте. Такое чувство, будто весь остров, вся страна разом зажгла эти все фейерверки, отчего и светло становится ночью аж, и искры, кажется, будто до земли долетают разноцветной пылью, и этот ореол яркий окутывает Водоворот, как какой-то волшебный купол. Мицки заворожен до потери сознания практически. Даже сердце замедляется, боясь стучать, когда столько вспышек несутся и несутся в небо. Он думает, что удивительнее быть не может, как вдруг, когда всё стихает, внезапно рухнув на землю оглушающей тишиной, в небо, где-то недалеко, взвивается множество залпов, переходя из чисто-белого в красный и… буквально закручиваясь в знак Узумаки огромной красной спиралью, что ярко зависает в небе над островом, осыпаясь вниз красными искрами. А затем это снова смывается чистым белым светом, словно снег падает. У Мицки сердце в упавшей тишине заходится оглушительно, когда небо перестаёт сверкать. Звуки с задержкой доходят в уши, и он ошарашенно, взволнованно опускает наконец-то голову от неба, так и застывая в руках Узумаки, что обнимаются все разом и его зажимают между собой. — Как красиво! Правда? — Спрашивает у него радостная госпожа Кушина, притираясь к щеке. А он только и может, что невнятно промычать, соглашаясь — слишком поражён таким размахом, такой красотой. И когда они отогреваются в зале, он как-то лениво пьёт чай, с трудом удерживая чашку. Увиденное, и правда, потрясающе прекрасно, а узор Водоворота в конце и вовсе поражает, как и в целом размах этого праздника, и перед глазами будто и дальше эти искры осыпаются, и сердце, разум потрясены и взволнованы. Но ещё он устал. С тех пор как он здесь, как превратился в эту игрушку Узукаге, которой совершенно ничего не нужно делать, он окончательно разленился. Абсолютно. Особенно после этого времени, что он провёл, лёжа в кровати в полной апатии. И теперь его тело — крепкое, красивое, сильное, идеально продуманное отцом — ужасно разленилось и хотело спать, забыв, что оно вообще-то — не такое до невозможности изнеженное. А впечатления от всего этого праздника, невероятной красоты фейерверков, тоже выматывают, мешая восторг с усталостью, и он от этого совсем какой-то заторможенный. — Хочешь спать? — Спрашивает у него мужчина, наклонившись и убрав немного с лица его прядь, и Мицки медленно моргает. Сонно. Узумаки улыбается мягко. — Идём. — Он помогает подняться, придерживая своими тёплыми руками, и Мицки только больше клонит в сон. — Я отведу его. — Отвечает Узукаге остальным, и Мицки моргнуть не успевает, как к нему уже бросаются девушки, затискивая щёки и обнимая, хихикая. — Да, иди спать маленький. — Трётся к нему щекой госпожа Кушина. Кажется, они сами ещё не собираются расходиться и будут дальше праздновать. И вот Мицки только сбегает, устав. Впрочем, проводят его улыбками, как он понимает и никто не расстраивается, никому не мешает его уход, никто не переживает. Только ему самому, пока они идут к спальне, становится немного жалко недоеденных пирожных. Впрочем, всё равно бы он их не осилил целиком, так что не сильно расстраивается. В спальне мужчина тоже включает свет тускло, и этого достаточно, и, лениво сбросив сандалии, Мицки непослушными руками пытается снять заколки с волос, про которые чуть не забыл, захотев уже свернуться в кровати. Это слишком красивая вещь, чтобы так с ней обходиться, и всё-таки Мицки выпутывает их из волос, складывая потом в коробочку. В кровать хочется сильно, и он не очень обращает внимание на то, что мужчина их накидки убирает в шкаф, лишь потом вздрагивает, когда Узумаки подходит к нему и обнимает, утыкая носом себе в плечо. Как-то… не крепко он его обнял, не так, чтобы Мицки задыхался, чтобы его сжало, но как-то это весомо. И сила в руках мужчины чувствуется, в теле, его нечто огромное… Внушительность что ли. И как он хочет обнять Мицки — тоже в этом чувствуется. Мицки замирает от этого в руках, в каких-то слишком долгих объятьях, когда его так надёжно прижимают к себе, будто стараясь защитить, уберечь, укрыть. Он тихонько дышит, когда Узумаки выдыхает долго и утыкается носом куда-то ему в волосы, вдыхая его запах. — С Новым Годом, Мицки. — Тихо, как-то особенно, завораживающе говорит мужчина и легонько целует волосы где-то у виска, слегка погладив крепкими, надёжными руками спину и бока. Мицки от такого чувствует себя маленьким-маленьким. Но спокойно. И он и не думает вырываться из таких долгих объятий, что Узукаге не хочет разрывать. Кажется, ещё немного и его и вовсе как маленькую игрушечку возьмут на руки бережно, и ему будет хорошо. Вообще не нужно будет волноваться, будет безопасно, и он будет маленьким, как у отца. Это чувствуется в мужчине, и он тихо дышит ему в плечо, жмурясь от этого нахлынувшего ощущения, ему… тепло, снова тепло оттого, что этот человек так вот к нему относится, и он не хочет никуда деваться. Даже когда кажется, что объятия уже дольше чем нужно, и Узумаки сопит ему на ухо как-то слишком тяжело, не желая отпускать, даже когда в голове мелькает, что он говорил себе уже не думать про хорошее — потому что потом плохо всегда бывает. Но под защитой Узукаге это всё кажется несущественным, невозможным. С ним будет вот так вот тепло и безопасно, вкусно, беззаботно. И лишь про пирожные и раскраски нужно будет думать. И про кимоно — не зря же мужчина столько их купил. Больше, чем было у Мицки за всю его жизнь… Когда он превратился в это безвольное создание в руках Узумаки? Но… он уже не разочарован этим. Просто, что в этом такого? Что плохого? Пока только хорошее, даже несмотря на нервы того, что ему соврали про «лекарства» и операцию. Но сейчас в нём снова расползается это тепло, что идёт от мужчины, покой, безмятежность, и ему… хорошо. Он ничего не может поделать с этим пониманием, и… даже не особо сейчас пугается мимолётной плохой мысли — она просто не может удержаться тут и исчезает быстро. А Мицки отдаётся в руки Узукаге. — Ложись спать, устал. — Тихо говорит ему мужчина, отстраняясь после такого долгого времени, осторожно гладя руками по спине и бокам. Мицки сонно кивает, находясь в этом же состоянии полного покоя и безмятежности. И легко сбрасывает кимоно, когда мужчина уходит в ванную, меняет его на ночное, и не зная куда сложить, вешает на стул — вдруг завтра тоже что-то будет? Он не знает. Но после этого забирается в постель, свернувшись под мягким одеялом. — Спи. — Снова гладит его по голове вернувшийся Узумаки. — Я ещё пойду к ним, спокойной ночи. — Треплет он волосы, и Мицки, кажется, засыпает от тепла его руки быстрее, чем мужчина уходит из комнаты. И даже не просыпается, когда через несколько часов, уже ближе к утру, Узумаки возвращается и, устало завалившись рядом, обнимает его, утыкаясь носом в волосы. Борясь с желанием сжать Мицки и не отпускать. *** Утро всё никак не наступает. Мицки просыпается, когда и так уже много времени — часы показывают десять, хотя это ему ни о чём не говорит. Но, вроде, по ощущениям он где-то в такое время и просыпался сам. Вот только сейчас рядом ещё спит мужчина. И, кажется, вставать не собирается. Да и Мицки клонит очень в сон из-за серого, тяжёлого неба, что почти не освещает комнату даже через тонкую тюль. Но спать уже как-то тяжело. Он сперва долго лежит, бродя где-то на грани сна, то ворочается, даже повернувшись и наблюдая полуоткрытыми глазами за Узумаки, что вообще ни на что не реагирует. А потом всё-таки выбирается из кровати и умывается. Не потому что грязный, а потому что подобное должно помочь проснуться. Но не особо работает. Может будь ещё завтрак, Мицки в себя мог прийти, но ничего нет. Даже чая свежего нет. И в доме стоит какая-то оглушительная тишина. Он хмурится расстроенно, что ничего нет, что нет сладкого и его чая, который был всегда, и обиженно сжимается в кресле за столом, в углу с расскарасками. Рисовать как-то не хочется от этого всего. Он косится снова на Узумаки, но тот только тяжело переворачивается и как-то дышит тяжело, слегка… посапывая. Мицки вслушивается в дом, прикрыв глаза. За стеной… да даже сквозь стену, заползая в их спальню, ровно бурлит огромная чакра госпожи Кушины, а господин Минато, наверное, рядом с ней, но в этом потоке чакры женщины Мицки его не чувствует. Зато в комнате напротив точно есть Карин. И… всё. Он застывает, вслушиваясь в ощущения, но за окном есть только ветер и дождь, а вечных АНБУ нет. Как и в остальном доме тоже ни души. Хотя… он ведь просто не чувствует дальше этих… двух комнат и дерева. Но если подумать о вчерашних разговорах, то вроде все остальные, служанки, работники, должны были уйти домой. Тогда неудивительно, что никого нет — праздник и выходной. Но от отсутствия чая становится грустно и обидно. И бутербродов хочется. Мицки на стуле подбирает ноги к себе, обнимая их руками, и недовольно разглядывает разложенные раскраски и карандаши. Как-то тоскливо и тяжело без этого — как быстро он привык… — под стать серому, хмурому дню. Он что-то уныло красит, крутится перед зеркалом, набросив на себя вчерашнее кимоно, бродит по комнате и к окну, но всё совсем тоскливо. Ему не нравится ничего. И, в конце концов, он обиженно отчего-то, зарывается обратно в кровать, с головой прячась под одеяло. Узумаки и на это не реагирует, только переворачивается и дальше спит. Мицки впервые за последнее время чувствует какое-то странное недовольство и… обиду. Оттого, что некоторые вещи стали уже естественными, а вот сейчас порушились. И как раз когда он подумал, что всё хорошо — просто как его личное проклятие. Впрочем, если он и правда понял вчерашние разговоры, то эта тишина и отсутствие чая были полностью объяснимы. Но всё равно Мицки было некомфортно и недовольно. Ещё и мужчина так и спит, хотя обычно встаёт рано, а он вообще-то собирался с нового года перестать только лежать. А ходить гулять. Конечно, мелкий, наверняка противный, дождь и ветер за окном этому не способствуют никак, но всё же. Слишком сильно его выбило из себя необычное утро. Удивительно и неправильно как-то — подумаешь, что нет чая и бутербродов с пирожными, но он ведь по-прежнему в безопасности и в кровати Узукаге. Так зачем нервничать, если всё хорошо. Мицки старается думать про это и через как-то время сонное утро даже снова его забирает, и он тоже лениво лежит в постели, кажется, даже снова уснув, так как замечает что мужчина проснулся, только когда тот выходит из ванной. — Как поздно… — Сонно, хрипло тянет мужчина за его спиной, видимо, рассмотрев время. Мицки же думает, сколько прошло с того часа, как он проснулся. — Ты спишь? — Неосторожно валится Узумаки в кровать, потом стараясь аккуратно рассмотреть его, убрав с головы одеяло. Мицки слегка плечом ведёт. — Не спишь… — Срывается мужчина на зевок и устало снова валится в кровать, только теперь обнимая Мицки и даже почти навалившись ему на бок. Тяжело как, мужчина куда больше его и весит тоже больше. И Мицки пытается немного выбраться из рук, на что мужчина только мычит недовольно и прижимается больше. Мицки тяжело кашляет коротко из-за того, как лёгкие сдавливает. И брыкается. Выползает. — Ну, куда ты, всё же хорошо. — Хрипло тянет мужчина, и Мицки снова задушено кашляет. Хрипит. Узумаки всё-таки скатывается с него, привстав на кровати, перестав давить на рёбра, и он может нормально вдохнуть. В лёгких и боках немного болит от глубокого вдоха, но потом отпускает, и Мицки снова обмякает в кровати. — О, прости, не подумал. — Виновато тычется в волосы мужчина, когда Мицки уже не дёргается и расслабленно дышит. А потом приваливается сзади к спине, сопя куда-то в затылок, обнимая. И сразу снова становится от его тела тепло, а от состояния лениво, и Мицки не собирается двигаться и что-то думать, так и лёжа в его руках. И день — вероятно, уже день, если поздно — так и давит серостью и тишиной, и даже уже и не особо хочется вставать, пусть и чай бы появился. Хотя Мицки, вроде как, собирался гулять с нового года, чтобы не быть таким… вялым и бессильным. Но вот сегодня даже Узукаге, похоже, не собирается двигаться особо и это не только план рушит, но и ленью раздавливает. Но оно так спокойно, так тихо, так беспечно мужчина его тепло обнимает, дышит в затылок, прижавшись к спине. И кровать такая уютная, что просто неясно — ну как двигаться? И он жмурится, совсем расслабляясь и прогибаясь под это настроение Узумаки. Лежать в кровати и почти спать — безмятежно и лениво. Хорошо, тепло и уютно. Практически то, о чём Мицки иногда несмело мечтал, вспоминая свой давний дом с отцом. Но думать про это не хочется, и он просто сосредотачивается на том, как это уютно и приятно. Пока мужчина снова не просыпается и ворочается. А потом Мицки слышит, как у него… урчит живот. Узумаки потягивается лениво, замирает потом снова, но всё-таки садится в кровати. — Поесть надо… и пить хочу. — Прерывается он на зевок и снова потягивается. — Ты не голоден? Интересно, они уже проснулись?.. Мужчина всё-таки лениво выбирается из кровати и сонно бредёт в сторону двери, почёсывая затылок. Мицки как-то взволнованно садится в кровати. — Пойдём на кухню, сделаем тебе бутерброды. — Сонно бормочет Узумаки, надевая сандалии, и Мицки вскакивает растерянно. Прям так? В этом ночном? Но мужчина и сам не собирается переодеваться, потирая глаза, и Мицки, нервно посмотрев на висящее на стуле вчерашнее кимоно, тихонько подбегает к своим сандалиям. Ему-то, впрочем, без разницы в чём ходить, лишь немного внутри сжимается оттого, куда они идут — это не привычная улица, даже не комната Карин. И немного напрягает, что кимоно тонкое и облегает тело. Но, видимо, в доме кроме семьи Узумаки, и правда, никого нет, так что он пытается не волноваться понапрасну, а послушно выходит из спальни за мужчиной. Соседняя дверь через стенку, где спальня госпожи Кушины, оказывается открытой, и Узумаки туда заглядывает — никого нет. А у Карин — закрыто, и, взяв Мицки за руку, мужчина ведёт его дальше, вниз по лестнице. Ему странно, потому что они идут в сторону зала, но не совсем, там другие коридоры и места. Но в конце, за широкой дверью — жёлтый свет и кухня. Огромная, наверное, размером с их спальню. Это Мицки удивляет — зачем такая большая? Из того, что он видел, это было самым странным. Но… вроде и живёт здесь постоянно достаточно людей, и для работников — и той самой девушки, что приносит им еду — тоже должно быть место. Но всё равно Мицки растерян от огромной комнаты и оттого, как здесь много всего — разной посуды, инструментов — какие-то, которые он даже не понимает, огромное количество шкафов и поверхности для готовки, доски, огромная плита с духовкой… ещё и на подоконниках стоят горшки с зеленью. Здесь, кажется, какой-то хаос царит, но, наверное, это только для Мицки так. Но и что с него взять, если он сам не в себе последнее время. Так что он только растерянно оглядывает это большое помещение, заставленное мебелью и посудой, и слегка прячется за мужчину. Скорее оттого, что помещение незнакомое, а не оттого, что госпожа Кушина тоже в какой-то, видимо, ночной одежде, что-то разогревает и радостно им улыбается. И господин Минато тут же рядом. И, как всегда, сразу шумно становится и тепло — когда женщина бросается к нему обняться. Мицки тихонько стоит, сжав свободными руками своё кимоно, и ждёт — чем всё обернётся, пока Узукаге где-то в стороне напьётся воды и попытается проснуться окончательно. Правда, самому Мицки от тепла и запаха еды хочется тоже что-то съесть. Не что-то, а бутерброды. И пирожные его. Но что делать — он не понимает. С какой-то стороны, было даже проще, когда он не ел, сейчас же ему хочется, но это место слегка… пугает, можно сказать. Да и где найти эти бутерброды он понятия не имеет, даже если соберётся. А женщина со старшим мужчиной вполне свободно себя здесь чувствуют, как и его Узумаки, что без какого-либо стеснения опирается на поверхность буфетов, напившись уже. — А чего есть поесть? — Спрашивает он, рассматривая, что делает госпожа Кушина. — Ну, вот я эти овощи достала из холодильника, и пирожные тоже, кстати, должны уже были согреться немного. — Отвлекается она от Узукаге, мило улыбаясь Мицки. Он сжимается неловко и глаза прячет. — И грею рис. Ещё мяса осталось много и рагу, но в холодильнике. — О, клёво. А ты пить не хочешь? Чай сразу? — Рассмотрев все тарелки и миски, спрашивает у него мужчина, поглаживая по руке. Мицки кивает осторожно. — Хорошо. — Улыбается Узумаки и ставит греть воду. — А хлеб есть? Надо и бутерброды сделать… — Зарывается в поиски Узукаге, и Мицки становится как-то совсем неловко, он сжимает руками подол и уже ничего не хочет. — О, да сейчас. — Начинает суетиться женщина вместе с Узукаге, и еды на столах только больше плодится, отчего глаза совсем разбегаются. А потом он вздрагивает, когда господин Минато внезапно гладит его по голове. Мицки растерянно на него глаза поднимает. Тот улыбается спокойно и продолжает что-то нарезать, расставлять по тарелкам. Неясно отчего, но почему-то Мицки успокаивается после этого — место непривычно, но это ведь по-прежнему дом Узумаки, и они рядом, а не кто-то чужой. И потом ещё и Узукаге его гладит по руке, когда проходит мимо взять сковородку. И как-то ему становится лучше, снова как в спальне. Хоть и неловко оттого, что ему еду готовят они. Со слугами он на это как-то внимания не обращал, а тут вдруг стало неловко. Но только стоит тихонько, растерянно наблюдая, вслушиваясь в треск пищи на сковороде, бурления чайника и стука тарелок, палочек. Непривычно, немного напряжённо, но… хорошо. Тем более Узумаки разговаривают, а потом женщина снова его обнимает и треплет волосы, прижав к себе. Он даже расслабляется до того момента, как его Узумаки хочет пойти со всем этим в комнату к ним. Просто… как это всё отнести? И Мицки всё время стоял в сторонке, а теперь будет тоже идти с тарелкой? А чайник, кружки? Он растерян и вообще не уверен, что сможет это спокойно перенести, но пока стоит в растерянности, мужчина уходит куда-то в угол кухни, где стоят… пара тележек, на которых Рин и привозит им еду. И правда… как он забыл. — А в зал не пойдёшь? Посидели бы вместе, может и Карин бы уже встала. — Спрашивает слегка удивлённо женщина, когда сама тоже расставляет тарелки и чашки на вторую тележку. И как-то обиженно губу поджимает после того, как Узукаге отрицательно головой качает. — Не, так лень всё… полежать хочу. Или хочешь в зал, где вчера были? — Спрашивает у Мицки очевидно сонный и без желания идти куда-то Узукаге. Мицки только коротко качает головой, так и стоя в сторонке тихо. — Ладно. — Машет на них рукой госпожа и моментально забывает, переключаясь на что-то ещё, что вспомнила. Его Узумаки же ставит на тележку, видимо, их тарелки и чайник — Мицки видит там бутерброды, не совсем такие как обычно, но… и не тот же человек их готовил, так что ладно. Это должно всё же быть вкусным. Но он как-то переживет, что они слегка кривые и потёкшие. Правда, когда мужчина зовёт его за собой и они выходят из кухни, он задумывается, а как это поднять наверх? И пугается, когда Узумаки отодвигает в сторону кусок стены рядом с кухней и в появившееся место заталкивает тележку. — Иди сюда. — Улыбается он, заводя в эту комнату и Мицки за руку. Тесно. И темно — свет с коридора не очень помогает. — Давно я тут не катался. — Как-то радостно улыбается мужчина, взволнованно. И чем-то кликает, отчего всё резко дёргается и дрожит, подрывая их вверх. Мицки от паники цепляется в крепкую руку мужчины, за локоть и предплечье. — Только не говори, что ты и лифт не знаешь… — Напряженно говорит Узумаки, рефлекторно отпуская тележку и сжимая ладонь Мицки своей. Мицки нервно выдыхает через несколько секунд, когда гудение этого механизма прекращается, и, немного дёрнувшись, он замирает в темноте. В свете от своих глаз он видит, как мужчина тянется и толкает рукой в стену. Дверь, на самом деле, что ведёт… в коридор на втором этаже. С противоположного конца от их спальни. Мицки взволнованно прижимается к мужчине. — Знаю… — Тихонько выдыхает он, из-за внезапности разнервничавшись, а не от самого лифта. Не такое это и частое было в его жизни, но он знал что это. Просто здесь слишком расслаблен и не ожидал встрясок. В этом случае, уже буквальных. — Прости. — Немного грустно отзывается мужчина и обнимает его, поглаживая по спине. Мицки успокаивается от этого, и Узумаки уже выводит его из лифта, а потом и тележку выкатывает, закрывая потом дверь, что практически сливается со стеной. Неудивительно, что Мицки её и не заметил раньше — ручка была маленькой как у тумбочек или шкафов, а не у дверей. Да и щели между дверью и стенами были не очень заметны, если не подходить. И Мицки не ходил в эту часть коридора, да и не было ему дела до глухой стены никогда. Зато теперь понятно, как Рин приносит им еду. — Идём. — Мягко подталкивает его мужчина, улыбаясь, и он следует к их дверям. Из комнаты Карин слышится шум — вроде, телевизор? — но они не обращают на это внимание, а просто занимаются своим. — Вот. Держи. — Даёт ему в руки тарелку с бутербродами мужчина, когда Мицки снимает свои сандалии. Он неловко берёт её снизу двумя руками и семенит к столу, пока мужчина тоже подхватывает посуду и следует за ним. Затем ему в руки Узумаки даёт блюдо с недоеденными вчера и несколькими новыми пирожными, и Мицки снова взволнованно относит их к столу. На чайнике руки у него, правда, подрагивают отчего-то — нервами видимо, но он его тихо относит и тоже осторожно ставит. Немного вздрогнув, когда потом Узумаки закрывает дверь, оттолкнув тележку в сторону, и расслабленно потягивается, разваливаясь на своём стуле. Мицки же тихонько садится на своё место, стараясь осторожно налить чай, по которому так скучал этим утром. Как давно это было, кстати? Хотя не важно — он спал, а сейчас чай всё-таки у него. Свежий, горячий и вкусный. Мужчина рядом тоже что-то пьёт и лениво начинает ковыряться палочками в своей еде, а Мицки, напившись, приглядывается к кривым, немного чёрным растёкшимся бутербродам, не зная — как бы взять их в руки получше, чтобы они не развалились. Да и горячие ещё, потому он сперва неспешно допивает чашку чая и лишь потом осторожно берёт это слегка разваливающееся нечто. Но хлеб хрустит приятно, внутри только… что-то не то. Не тот вкус. Но… не плохо, вполне может пойти, хоть Мицки и ждал другого вкуса. Но пока в доме он будет только с Узумаки, привыкнуть нужно к такому. И это достаточно быстро происходит, потому что пусть вкус и другой немного, но по-прежнему вкусно, и по-прежнему это бутерброды. А пирожные так и вовсе приготовлены тем же человеком, и Мицки вообще не думает ни о чём, пока ест тихо, лениво начиная это… утро. Хоть что-то ему и подсказывает, что уже давно день. Но, видимо, ничего и не планируется, по крайней мере, на сегодня, и он тоже не беспокоится. Разве что теряется, когда, лениво завтракая, мужчина посматривает на него и спрашивает про подарки. — Что тебе подарить? Мы обычно на Новый Год не заморачиваемся с этим, и как получается делаем подарки, и без праздников даже. Но что-то не подумал, как с тобой быть. Скажешь, чего хочешь? Я куплю всё, будет подарок. — Улыбается он, подпирая рукой голову. Мицки так и замирает с корочкой бутерброда в руке, даже жевать перестаёт. — Можешь говорить всё, что хочешь, не только сегодня, я сделаю всё. — Чуть серьёзнее добавляет Узумаки, слегка поддаваясь вперёд. — Но может сейчас что-то такое подходящее? Ну или не подходящее. В любом случае… скажи, чего хочешь. — Мягко уговаривает его мужчина, и Мицки потерянно глаза отводит, смотря в никуда. Ему вроде ничего не нужно. — Даже какую мелочь хочешь — говори. А то ты обычно ничего не просишь, и я не знаю, что тебе нужно и хочется. — Так ласково, сочувственно смотрит на него мужчина. Он понятия не имеет про это. Не понимает. И только после долгой паузы, пока мужчина всё так же поглядывает на него, неловко доедает корочку бутерброда. Ему как бы ничего не нужно… Он не хочет ничего. Уйти может быть, но этот урок уже усвоен, да и честно… Мицки сам уже как-то не особо хочет. Ему всё равно на это. И он даже не задумывается толком на эту тему. А в остальном… У него никогда ничего не было толком, а сейчас есть сладкое, есть бутерброды, раскраски, а про остальное можно не думать. А если книжки с картинками закончатся, то мужчина и сам их купит ещё. Наверное. А вот он сам — ничего не хочет. Не знает уже — как это. Всё, что ему было нужно, чего он желал — это выжить. Потом умереть. Сейчас это уже значения не имеет и… Мицки пуст. Может, разве что погулять хотелось бы, но сегодня дождь. И уже очень лень. И хочется тепла. Может в ванную с горячей водой, но вряд ли это то, что нужно просить? Он в замешательстве. Так и сидит растерянно, когда доедает. Может только одно… — На море… — Совсем тихо, выдыхает он, складывая руки на коленях. Мужчина рядом отвлекается от своей чашки и сдвигается к нему. — Я… я хочу на море. — Тихо и неловко говорит он непослушными губами, борясь с неловкостью, с тем, что он просит, что его слушают — всё это просто немыслимо для него. Но так хочется снова увидеть волны, тем более море тут вокруг, такое живое и сильное. И он хочет пойти к нему, снова ощутить. Можно же ему? Пусть с АНБУ, пусть с самим Узукаге, но ещё разок. Узумаки от этого почему-то аж расцветает, подаётся вперёд, тянется и накрывает своей ладонью его нервно сжатые на коленях. Мицки растерянно на него глаза поднимает, а тот улыбается счастливо и мягко. Отчего так? Потом, правда, теряется, хмурится немного. — Обещаю — я отведу тебя на море. — Серьёзно говорит ему мужчина, и сердце на секунду замирает, потом гулко ударившись. — Но сейчас холодно, и на берегу почти всегда сильный ветер, ты замёрзнешь. И поплавать не получится, к тому же к нему далеко, а ты устаёшь быстро. Так что когда тебе станет лучше, и станет тепло, то тогда пойдём, хорошо? — Так проникновенно заглядывает ему в глаза Узумаки. И Мицки поддаётся этому смущённо, кивает легонько, неловко глядя, как своей рукой мужчина гладит его руки на коленях. — Может ещё чего-то хочешь? Чтобы был подарок. — Мягко улыбается Узукаге, также его поглаживая, и у Мицки перед глазами почему-то встают мясистые, сочные листья его алоэ. И тоскливо становится от мыслей — как он там? Прижился или всё же засох? Увял, как и Мицки собирался? И так хочется его, такое дорогое… — Алоэ. — Снова тихонько выдыхает он, но грустно от воспоминаний. Узумаки удивляется, но потом снова улыбается, сжимая его руку. — Хорошо. — Кивает мужчина. — Обязательно куплю. Сегодня выходной у всех, не знаю будут ли завтра какие-то цветочные магазины открыты, но обещаю — куплю. — Улыбается он Мицки, и как-то от этого и хорошо и тоскливо, такое щемящее чувство внутри. — Куплю всё, что ты хочешь, только скажи. И если меня рядом не будет, то Хима и Какаши о тебе тоже позаботятся. Слышишь? Говори им, что нужно. Мицки кивает, неловко не поднимая глаз и не понимая — что внутри так поскуливает. Почему с Узумаки так… Именно так. Более конкретного слова он не может подобрать, объяснить свои ощущения и как-то скулящее нутро. Но, к счастью, потом всё возвращается в ленивое настроение этого утра. Они лежат на кровати, мужчина смотрит телевизор, Мицки просто лежит, почти задремав, немного раскрашивает, а потом к ним приходит Карин. Тоже не резвая как всегда, но его всё равно тискает, как и прибежавшая потом госпожа Кушина. Мицки тихо поддаётся, изображая, видимо, свой мягкий мячик, но он и не особо против. И играет снова в мисочку с женщиной, они книги рассматривают, она рассказывает про растения, показывая картинки, про природу их страны, и даже потом вечером играют мячиком. Правда, уже Мицки с Узукаге только. И это лениво по-прежнему, и спать они рано ложатся, и следующий день такой же тихий, несмотря на то, что Узумаки уже, видимо, отоспались и резвые, что они играют, разговаривают, мучают объятиями Мицки. Даже, одевшись, выходят прогуляться вечером, и с Мицки самим играют уже живее. Аж так, что он засыпает моментально, даже не собираясь в ванную, в которой хотел погреться после слякотной улицы — дождя не было, но ветер холодный, и ему в тепло нужно. Кровать, правда, больше манит, и он сразу засыпает. А потом, кажется, всё начинает возвращаться в привычный ритм. Во всяком случае, утром Мицки просыпается от будильника, чего не было… Во всяком случае, последние дни, которые Мицки осознаёт, этой мелодии не было. Но, кажется, теперь выходные окончены, пусть Узумаки и долго ворочается, никак не собираясь встать, обнимает Мицки и ленится. Но всё равно встаёт, и они уже даже немного привычно идут на кухню, где он снова стоит в сторонке, наблюдая за происходящим. Правда, недолго, так как госпожа Кушина тоже прибегает и забирает его к себе в качестве игрушки — тиская — пока мужчины готовят. Его это не беспокоит. Разве что сам факт более раннего утра, и что он немного сонный тоже, но зато в комнате уже завтрак проходит неспешно. Правда, когда Мицки ещё не успевает доесть свою новую сладость — он так и не понимает, как господин Минато приготовил сладкий жареный хлеб — Узумаки куда-то уходит, возвращаясь с несколькими папками бумаг, и полдня занимается ими, впрочем, не забывая обращать внимание и на Мицки. Он же раскрашивает, думая что и правда — праздники закончены и нужно возвращаться к работе. Тем более сам Мицки уже в порядке, и Узукаге не нужно за ним смотреть постоянно, пусть всё возвращается к тому, что он бы ждал Узумаки в спальне и сам с собой гулял. И с АНБУ разумеется, что, кстати, всё ещё не видны на дереве — интересно за ним не наблюдают уже или их просто пожалели из-за дождя и праздников? Хотя мужчина говорил, чтобы Мицки этим же АНБУ свои потребности и рассказывал, так что, видимо, просто позже придут на пост. Но скорее всё правда поменяется — станет, как и было ранее. Его, в принципе, это не волнует и, можно сказать, устраивает. Тем более что Узумаки хоть и занимается бумагами, но находит время на него, да и он переходит из рук в руки — то Узукаге, то девушек — играет с ними, рисует и даже всё-таки немножко гуляет. Хоть холод и усталость гонят в дом, но он старается ходить. И даже не для того, чтобы пойти на море — просто нельзя же всё время быть в спальне. Он сейчас не до такой степени жалкий. Но, в целом, за эти пару дней праздников ничего особо не меняется. Кроме того, что иногда Узумаки уходит, оставляя его под присмотром девушек. А потом понемногу возвращаются люди в резиденцию. Сначала приходит Нара и Узукаге отходит с ним, или говорит у двери, решая все проблемы, потом и приходят слуги, и еду уже они готовят — бутерброды снова привычные и красивые — чай приносят, и они не ходят на кухню. Мицки даже немного расстроен, что они не катаются больше в тёмном лифте, но ничего. Всё в порядке вещей, Узукаге даже, в конце концов, в кабинет уходит, переодевшись и прихватив папки с документами. — Я приду через пару часов. — Мягко улыбается мужчина, погладив Мицки по голове. Он кивает, конечно, и выглядывает потом в окно — к удивлению дождя нет, но и его АНБУ тоже. Даже Карин или госпожи Кушины. Видимо, теперь, всё должно вернуться к прежнему ритму, и он немного растерянно оглядывает их спальню, немного сбившись от изменений, но успокаивается и садится раскрашивать сотни различных ракушек, которые заполняют собой всю страницу, превращаясь даже не в узор а в какую-то мешанину. Но Мицки нравится это, успокаивает, и пусть пёстро получается, пусть отдельные рисунки сразу не различимы, но его это занимает и голову делает пустой и лёгкой. Так что он рисует, бросает сам себе мячик, слушая потом — не придёт ли на стук кто-то из старших Узумаки, но всё ещё сидит один. И довольно долго, как ему кажется. И правда, так скоро мужчина решил его оставлять одного? Вроде, всегда был, как можно дольше рядом… но он ведь Узукаге, а Мицки уже в порядке, прижился, так что не удивительно. И обычно во времена праздников всегда много работы, так что не странно, да и сказал, что на пару часов уйдёт. Хоть и всё равно ему кажется это долгим — слишком привык постоянно быть под присмотром, что Узумаки всегда рядом. Какой-либо из них. А здесь он снова один и, видимо, правда пора начинать уже свою жизнь. Ну как свою… Вернуться к тому плану, что был уже — быть питомцем Узумаки, радовать его, когда тот свободен, и заниматься самим собой в ожидании мужчины. Тем более ему уже вроде понятно, что он может здесь… развлекаться, чем захочет, чем попросит. Хоть и не очень представляет, чем занимать время, но Узумаки о нём будет заботиться и слушать его. Раскраски же принёс, целую коробку, что Мицки даже не представляет сколько будет ими заниматься. И в общем-то ему нужно просто жить. Он успокаивается после этого окончательно, листает книгу, немного гуляет по комнате и собирается было выйти на улицу, подумав, что и совсем одному ему можно, как наконец-то возвращается Узумаки. Мицки почему-то рефлекторно садится на кровать и смотрит на какого-то довольного мужчину с большой коробкой, что пытается втиснуться в комнату и разуться, и просто ждёт, что будет. Лишь легонько становится волнительно, когда Узумаки говорит. — Я кое-что тебе принёс. — Широко улыбается он, сбросив куртку и вынимая из коробки кипу бумаг — себе, вероятно, как решает Мицки, когда мужчина с хлопком бросает их на комод — а потом он вытаскивает из этой же коробки маленький горшочек. — Как ты и хотел. — Улыбается мужчина, мягко протягивая ему небольшой горшок с молодым, сочным алоэ в нём. Листья у него ещё короткие, и он низкий, но крепкий. Мицки в шоке, дрожащими руками рефлекторно берёт этот горшочек в руки, что лёгкий очень, и в звенящем шоке смотрит на это растение. — Нравится? — Тихо спрашивает мужчина, присев перед ним на корточки, а Мицки ничего подумать не может. Он держит в руках это маленькое растение и не понимает — отчего сердце заходится вдруг. Он вспоминает мясистые, широкие листья своего оставленного алоэ где-то там, и из глаз текут слёзы. Мицки всхлипывает вслух и прижимает к себе этот маленьких, такой яркий и живой кусочек природы, небольшое растеньице и плачет. — Хей, ты чего? — Мягко беспокоится мужчина, а Мицки снова как ребёнок совсем заливается слезами, прижимая к себе это создание в горшочке. И ему, на самом деле, отчего-то так хорошо.