Всё – яд, всё – лекарство

Она вся такая из себя правильная до тошноты, зажатой меж зубов ваты и царапающих стекло коготков. А самое раздражающее – то, о чём знали абсолютно все, – ей нравился Саске. Сакура – слепой котенок – утыкалась носом ему в щеку, вела линию вдоль скулы, касалась губами ушка – легко, эфемерно, без тени пошлости. Саске корчил гримасу и дёргал плечом. Стряхивал её с себя, как налипший пух. И Сакура, не сопротивляясь, покорной пушинкой слетала, улыбаясь немного застенчиво и взъерошивая волосы. Уже привыкла. «Саске не очень любит всю эту тактильность, – оправдывается перед ним зачем-то. – Думаю, ты его понимаешь, ха-ха». Нет. Не понимает. Едкие слова крутятся на кончике языка, но Гаара прикусывает его, не давая желчи капнуть на её наивное сознание: «Неужели тебе это нравится? Быть отверженной, я имею в виду? Нравится замазывать правду самообманом с истекшим сроком годности, называя его красивым словом интерпретация?» Слышать его мнение ей совсем не обязательно. Гаара верит, что где-то на подсознательном уровне Сакура осознаёт, что происходит с ним, с ней, с ними. Иначе не нуждалась бы в его одобрении столь остро. Иначе сердце не скручивалось бы спазмами, не горело в агонии, не находя себе места в грудной клетке. Господи, дай ему сил. Позволь протянуть ещё немного. Один лишь только день без жадности смертельно голодающего человека, пересыхающих губ, зуда в костяшках пальцев и наливающихся багрово-красным цветом бинтов, от вида которых тошнота подступает к горлу. Не глотать таблетки по пять раз в сутки в попытках унять першение и не зайтись кашлем, пока другие рядом, чтобы... сохранить цветение сакуры для него одного. Но Гаара усвоил давно: сколько ни проси, спасение не снизойдёт чудесным образом, не избавит его от этой муки – очередного испытания злосчастной судьбы, не вызывающей ничего, кроме иронической усмешки. Ему негде прятаться. Сакура Харуно доставала его повсюду. Когда Гаара был готов потерять контроль, когда голова кружилась, а глаза черная пелена застилала, рядом невероятным образом оказывалась она – ещё одна причина, по которой Гаара уверен: Сакура знает о его чувствах или хотя бы догадывается. Она хватала его за запястье – на самом деле, ловила саму душу, медленно покидающую тело, удерживала здесь, сейчас, в настоящем. «Всё в порядке?» Гаара зыркал исподлобья затравленно, как пойманный в ловушку зверёк, выдергивал руку. Сакура запоздало понимала, что пульс под её пальцами превышал все допустимые значения. Но никогда не поднимала эту тему. Сакура в принципе крайне сообразительна, когда дело доходило до того, что стоит, а чего не стоит обсуждать. И Гаара начинал подозревать в себе склонность к мазохизму. Если любовь – это лекарство, то у него явный передоз. Гаара держит целую вселенную в ладошках с той лишь разницей, что его вселенная розовая. Смотрит на лепестки сакуры, прилипшие к стенке, – видит предрассветные облака да золотистые звёздочки вместо пыльцы. Если любовь – это диагноз, то он назовёт его «Харуно». Чертова Харуно, повисшая на Саске и целующая его в щеку с бессмысленно счастливой улыбкой. Гаару от неё мутит. В глазах всполохи перекликаются, и приходится держаться за раковину, чтобы не упасть. Дышать тяжелее с каждой секундой, новый приступ кашля выворачивает душу наизнанку, обнажая гниль самого великого и светлого, что могло быть в его жизни. Невзаимного, непривычного и всеобъемлющего, а оттого болезненного и убивающего. Он отхаркивает кровь с цветками – мягкими, бархатистыми, маленькими лепесточками. Те налипают на залитые алой жидкостью губы, не желают слезать с языка, покидать пределы ротовой полости, вызывая рвотный рефлекс. Зеркало перед ним забрызгано сгустками, капля стекает по подбородку. Вся раковина на мгновение превращается в вишневый сад. Крупная дрожь тело колотит, и паника постепенно начинает брать верх. Вдох-выдох. Жизнь прекрасна. Безумный взгляд цепляется за случайные предметы. Гаара напрягает сознание, пытаясь выудить хоть какое-то воспоминание, способное отвлечь-... «Мы с Саске снова поссорились». Гаара помнит, как при этих словах спину кипятком обдало, а зубы скрипнули непроизвольно. Помнит, как процедил приличия ради: «Вот как». А сам думал: «Зачем мне эта информация? Хватит мучить ложной надеждой, перестань, не дразни меня». Гааре казалось, что он – средоточие бессмысленного оплакивания несбывшегося. И это раздражало. Отсутствие смысла всегда раздражало, но Гаара не находил в себе места гневу, если речь заходила о пушистых розовых волосах. Гаара ненавидел, что не мог прекратить их странные непоследовательные встречи раз и навсегда, сказать: «Мне всё равно, найди себе другого слушателя». Вместо этого он интересовался осторожно: «Что на этот раз?» «Что НЕ на этот раз, если говорить точнее». Она допивала дымящийся чай, а Гаара к своей чашке даже не притрагивался. Только смотрел на влажные губы, покрасневшие щеки и полные решимости глаза. «Саске – сложный человек, я понимаю. Но его самого я не понимаю. Мне не хватает его отдачи, какой-то инициативы. Он говорит, что любит меня, если я спрашиваю прямо, но... сомневаюсь в искренности. Неужели ему совсем плевать?» «Почему ты спрашиваешь у меня?» – фыркнул Гаара. «Вы похожи, в какой-то степени. Я думала, что ты можешь объяснить его поведение». Он почти что зашипел, как масло на раскаленной сковороде, ощетинился. «Ты ошибаешься. Понятия не имею, что у него в голове». «Жаль, – Сакура вздохнула и поставила чашку на стол с громким стуком. – Я бы хотела услышать твое мнение. Потому что я начинаю думать, что наши отношения – сплошное моральное насилие. Мы пытаемся быть теми, кем не являемся. Я... я устала, Гаара, понимаешь? Самому разве не смешно? Великий и вечно занятой Казекаге уделяет мне больше внимания, чем мой возлюбленный», – последние слова произносились полушепотом, и странная нежность, с которой она обращалась к нему, обезоруживала разом. Гааре хотелось встать и поаплодировать в честь того, что она наконец задумалась о неправильности происходящего, – громко, с чувством, дабы хоть как-то заглушить разочарованное рычание зверя – до омерзения пушистого и – спаси, Господи – розового; если вспороть брюхо, то наружу польются слепящие своей яркостью блёстки и оторванные у бабочек крылышки. Зверь спал и видел, что она счастлива – неважно, с кем и где. Зверь ходил за Саске тенью, умоляя: «Полюби её уже нормально. Обними в ответ хотя бы. Смотреть на вас противно. Сложно тебе, что ли?» Чтобы любить её, даже усилий не требуется. Ты только смотри – смотри, как она хохочет заливисто, и презирай следующий миг, когда напоминание, что она должна вести себя серьезно, прилично, угождая окружающим, ударяет в её хорошенькую голову. Смотри, как она сама на жертвенник восходит, стой безучастным наблюдателем да ломай кости в ладонях, чтобы не потянуться к ней, не остановить это безумие. Кто ты такой, чтобы мешать акту беспричинно жестокой и выматывающей любви? «Сложно любить, не получая ничего взамен, – он пожал плечами. – Ты всегда чрезмерно стараешься». Рядом с Сакурой становилось одновременно и легче, и невыносимее. Видеть её улыбку, от которой сердце сжимается, получать все нежные, бережные касания, безмерное уважение и привязанность, которые она была готова даровать ему, которые прослеживались в каждом её жесте и слове просто потому, что по-другому она не умела. Она склоняла голову и произносила игриво, не придавая его словам особого значения: «Вы слишком добры, Казекаге-сама». «Ты плохо меня знаешь». «Я знаю, что ты из тех, кто пытается выглядеть черствым сухарем, но в душе тот ещё рисовый шарик. С сиропом. Вкусненьким таким!» Гаара не сдерживал смешка, скрывая за смехом дрожь невыразимой боли. Мышцы ломкой скручивало. Невозможно игнорировать желание стать ещё хоть чуточку ближе, дышать кислородом, который она выдыхает, чувствовать тепло её тела и знать, что он – причина её улыбки. Пожалуйста, Гаара не попросит много. Он отдаст в тысячу раз больше. «Думаешь, я жалкая?» Её настроение менялось чересчур резко, но Гаара уже привык. Привык к тому, что придется посмотреть театральное представление, прежде чем добраться до истинных эмоций. «С чего вдруг?» «Я так отчаянно держусь человека, которому до меня нет дела». Гаара чуть не рассмеялся истерически. Едва ли её утешит, что он поступает точно так же. «Меня пугает твоя самоотверженность, но я нахожу эту черту достойной уважения. Я никогда не думал о тебе, как о жалком человеке». Уголки её губ дёрнулись, и его сердце подпрыгнуло ликующе, но кашель уже продирался вверх по исцарапанному горлу. «Ты всегда ведёшь себя мягко со мной. Иногда я поражаюсь тому, насколько ты тактичный. Ино бы уже давно назвала меня дурой». «Возможно, она права». Возможно, ему стоило последовать её примеру, а не цепляться взглядом за каждый вздох и взмах ресниц. «О, брось, – хихикнула Сакура, – обязательно было говорить это сразу после того, как я сделала тебе комплимент о тактичности!» «Я тактично добавил возможно». Она смеялась во весь голос, и у Гаары не получалось не улыбнуться в ответ. «Обожаю тебя, серьёзно!» Произнесенные в шутку слова крепко врезались в сознание. Гаара до сих пор не понимает, как не умер в тот день от разъедающей лёгкие горечи, как преодолел внутренние порывы, не расцеловал, не запятнал загорелую кожу нетерпеливыми губами? При одном воспоминании его любовь взрывается, разносится вокруг лепестками цветущей сакуры, окрашивает всё в премерзкий розовый. Сердце стучит так быстро, что скоро остановится от перенапряжения – по крайней мере, Гаара на это надеется. И он особенно четко понимает, что не создан для любви, когда в это же время дверь открывается. – Что за... А он давится, кашляя, задыхается, потому что внутри вместо органов – одно цветочное месиво. И присутствие виновницы торжества не улучшает положение. Почему из всех людей именно она должна застать его в момент отвратной слабости? – Не пытайся это сдерживать!!! Сакура моментально становится рядом, приобнимает, чтобы не подкосились колени, прижимает светящуюся чакрой руку к грудной клетке. Гаара думает, что умрет. Прямо так. В её объятиях. Лучше исхода не придумать! Он хрипит, дышит еле-еле, но вырывается сразу, едва чувствует облегчение. Тут же жалеет: внутренности распирает изнутри от желания прикоснуться к мягкой девичьей коже. Он включает воду, стараясь игнорировать Харуно. Но она пялится ему в спину пристально, всё никак не приходя в себя и только открывая рот беззвучно в попытке переварить увиденное. Наконец, не выдерживает. – Шаннаро, Гаара, какого черта?! – Сакура смотрит на него с гневом, за которым плохо завуалированное беспокойство бальзамом на душу мажется. Упирает руки в бока, чуть наклоняется вперёд. Но Гаара обращает внимание только на слегка раздувающиеся ноздри, делающие её похожей на крольчонка. – Я ожидала такого от Наруто или Какаши-сенсея, но ты! – она сотрясает воздух, активно жестикулируя и наступая на него – Сакура в очередной раз заменяет неудобную эмоцию на более привычную. – Ты знаешь, что серьёзно болен, и до сих пор не соизволил пойти в больницу!!! – А меня вылечили бы? – огрызается Гаара, сам себе могилу копая. Он не хотел острить перед ней, но чувствовал себя настолько уязвленным сейчас, что пытался выстроить хотя бы словесную стену, чтобы не лезла в душу и не ворошилась в сокровенном. – Конечно, полностью вылечиться не получится, – бормочет Сакура, хмуря брови, – но существуют препараты, которые облегчат симптомы! Чем раньше начнёшь лечиться, тем дольше проживёшь! Любовь. Только она нейтрализует скопившийся яд, но – одна неправильная мысль, случайное касание кончиков пальцев, – и он отправится на тот свет от переизбытка чувств. Гаара уже давно ждал от Харуно ударной дозы. Не того лекарства, о котором говорил ему дядя. – Поверить не могу, – возмущается она, – ты просто смирился и решил умирать?! Ты чертов Казекаге, в конце концов! Он ни слова не произносит, смотрит как будто и не на неё вовсе. Сакура глубоко вздыхает, тянет к нему руку, касаясь плеча осторожно – Гаара вздрагивает, но не отступает. – Послушай, я проходила через невзаимность... «В самом деле? Странно, что ты используешь прошедшее время». Гаара отводит взгляд в сторону, стараясь не сболтнуть лишнего. – Ты не можешь быть уверен, что не изводишь себя даром, – продолжает увещевать Сакура, – пока не поговоришь с источником болезни. Знаю много случаев, когда... – А я знаю, что мой случай к таким не относится, – прерывает Гаара, наблюдая, как она раздражается всё сильнее. – Вот, снова ты сдаешься, даже не попробовав! Что, если-... – Сакура, никаких «если», – нечто кроется в его взгляде – мнимо ненавидящее, из-за чего она осекается. – Ты не захочешь знать подробности. Харуно – девочка умная. В засверкавших зеленью глазах сразу видно пришедшее понимание. Потому Гаара вновь включает воду, подставляя лицо под ледяные струи – лишь бы не наткнуться на жалость. Черт бы её побрал. Он не хотел влюбляться. Знал ведь, что ничем хорошим их история не кончится. Да и не было никогда никаких «их». Она-то давно растворилась в Учихе. Гаара морщится, судорожно втягивает воздух, прося об уединении: – Дай мне время. Слушает глухое сердцебиение в ушах, видит розовые пятна перед глазами и чувствует привкус железа на языке. Розовый мерещится в кромешной тьме и предстает перед мысленным взором всякий раз, когда он закрывает глаза, и Гаара рад, что сейчас может просто осесть на пол и погрузиться в мечту пятилетней девочки о деревьях из сахарной ваты со вкусом вишни. Ладно, предположим, Яшамару прав, и любовь – лекарство. Лекарство отвратительное в своей приторной сладости, буквально разрывающее от того, что его слишком, слишком много – внутри больше не помещается, ползет по кровеносным сосудам, стремясь выбраться наружу, всему миру показать: он тоже любит, он способен любить! Любовь душит, оплетает лёгкие стеблями и заполняет иссохшее сердце. Возможно, дело в дозировке. – Я просил оставить меня в покое. Почему каждый раз, когда что-то случается, ты оказываешься рядом? Я в состоянии позаботиться о себе. Сакура в раздражении хрустит костяшками пальцев, а Гаара и рад её на эмоции выводить. Но она выдаёт то, чего он никак не ожидает услышать: – Черта с два я тебя в покое оставлю. Не отвяжешься теперь, пока не вылечишься! Что ж, он согласен превратиться в ходячий цветник, если это означает, что она не отвяжется от него до самой смерти. – Зачем тебе со мной возиться? – Я медик, если ты не забыл, это моя работа! А ещё, как бы то ни было, ты дорог мне, и я не хочу тебя потерять! Я сделаю всё, что в моих силах!!! – Ты ещё «даттебайо» скажи. Сакура поджимает губы, густо краснеет и кашляет в кулак. Её пламенные речи не производят на него никакого впечатления. – Я хотела сказать, что за жизнь каждого пациента буду бороться до конца. А ты, – щелкает пальцами прямо перед носом, – записан на прием сегодня же! – Сегодня выходной... – Только попробуй не прийти!!! Гаара фыркает, качает головой. В самом деле, это даже смешно. Она ко всем относится хорошо – не новость. Гаара для Сакуры – не исключение из правил, а его подтверждение, доказательство её всеобъемлющего сострадания. Ничего особенного, но почему-то больно. Пальцы на ногах поджимаются. И сам Гаара, должно быть, пошатывается, потому что в следующий миг Сакура обнимает его, поддерживая, – он презирает себя за то, что даже этого хватает, чтобы дышать легче стало, но противиться не может. Не хочет. – Обещай, что придёшь, – шипит Сакура, а у самой коленки трясутся. – Или я тебя из-под земли достану. Ну, чего молчишь? Ты знаешь, что я могу. Ты там живой вообще?! – Отчасти. Гаара поворачивает голову. Легонько утыкается в копну мягких волос, потирается кончиком носа и дует прохладой, наблюдая, как по тонкой шее мурашки бегут. Перед глазами снова море розового... на этот раз реального, из плоти и крови. Её щеки пылают, и Сакура даже заикается: – Э-эй, ты чего, случаем пользуешься?! У меня вообще-то парень есть! Не думай, что тебе всё позволено, если ты Казекаге! Я и бросить могу, знаешь ли! Слабый смешок был самым многообещающим ответом.