52 герца

      Яркое солнце лучами падает на нагретую землю, ласково касается человеческой кожи, пригревая. Со всех сторон суета и шум; мужчина торопливо идёт по широкой и красиво украшенной к празднику улице, сворачивая на противоположную от большой библиотеки сторону, ступая на святую землю, теряясь в пришедшей посмотреть и почтить толпе; люди гудят, перешёптываются — кто-то сочувствует выбранному человеку, кто-то завидует оказанной ему чести стать жертвой, кто-то молится вместе с жрецами.       Украшенные белыми цветами — свежие, молодые интейваты — аллеи стекаются в небольшую площадь, в центре которой уже стоит главный жрец в годах, старчески-хрипящим голосом произносящий заученную, выжженную на подкорке молитву, просящий принять их дары взамен на божественное покровительство и благословление; рисует алой краской на теле будущей жертвы буквы и узоры. Подкачанный воин покорно закрывает глаза, поднимая подбородок выше, будто показывая, что в нём нет ни капли страха; что он горд своей судьбой, горд своей страной — и готов отдать жизнь в защиту для народа; впитывая мягкий свет солнечного диска. Его лба, щёк и подбородка касаются мозолистые пальцы жреца со сморщенной старческой кожей, одетого в парадные одежды, сшитые из богатой синей ткани.       Готов ли ты отдать свою душу Ему, спрашивает жрец.       Это честь, на выдохе отвечает воин, но сердце начинает биться заполошно-заполошно, а земля под ногами, кажется, вибрирует, словно в её недрах есть что-то; двигается медленно.       Шум пышных и зелёных крон деревьев смешивается с молитвой жрецов, а запах сладкого вина, разлитого как одно из подношений — с терпким ароматом свежего оливкового масла, которое нанесли ему на тело перед тем, как вывести сюда, на площадь, тщательно втирая в разнеженную после горячих бань кожу, покрытую белёсыми полосками боевых шрамов.       Да примет тело твоё земля, продолжает жрец, да примет душу твою Он.       Яркое солнце слепит, но по коже проходит дрожь от холодных игл; касается призрачный сквозняк, гуляет по прямому позвоночнику вверх-вниз, вверх-вниз, морозными узорами рисуя на чашах с вином. Земля дрожит и вибрирует; птицы с громким криком срываются с веток, взмывая высоко вверх, улетая прочь. Они щебечут: он здесь, он здесь. Будто земные плиты сейчас разойдутся, выпуская из холодных недр жилистое тело с ярко сверкающими в солнечных лучах чешуйками, а большой раздвоенный язык коснётся кожи, словно пробуя душу на вкус; прошипит довольно.       Воин выдыхает облако пара изо рта, когда его груди касается разгорячённый, смоченный в вине ритуальный клинок, царапая остротой, оставляя алый след на смуглой коже — медные блики. Сглатывает вязкий ком слюны, вставший поперёк горла, опуская голову в покорном жесте: он готов; жрец повторяет один из узоров у самого сердца, смещая клинок в нужную сторону; давит на лезвие и оно медленно проникает вглубь молодого тела, скрываясь в начавшей истекать кровью плоти.       Гул меркнет; а разум сковывает вековыми льдами.        Дилюк жмурится из-за слепящего глаза солнца, ладонями создавая козырёк. Остановившись на небольшом холме, он задумчиво рассматривает пригнанную технику, шумных рабочих, их палатки и знакомые макушки некоторых членов своей команды, снующих туда-сюда, переговаривающихся с нанятыми землекопами. Прохладный ветер ловко забирается под одежду, скользит по коже, ведя за собой короткую дрожь.        Сразу, как только он выходит из комфортного (а по сравнению с палатками комфортнее сейчас почти всё) салона явно старого и многое повидавшего на своем веку автомобиля, его захлёстывает шумом; людской говор, звуки массивной техники, помогающей в нелёгком деле раскопок, свист ветра.        Дилюка не было на острове около двух недель, и сейчас он надеется лишь на то, что всё в порядке и ничего не случилось. Никто не заболел. Не покалечился. Не умер. В последний раз, во всяком случае, Беннет подвернул лодыжку, поскользнувшись на камнях у небольшого спуска вниз, в углублении исследуемых сейчас руин старого храма.        Нет, Дилюк совершенно уверен в своей команде — все они, в конце концов, профессионалы. Но всегда же есть какие-то неожиданные ситуации — колонна придавила, змея покусала, простуда свалила. Вздохнув и примирившись с тем, что ему всё равно придётся спуститься вниз и встретиться со всем лицом к лицу, он подходит к крутой деревянной лестнице, построенной лишь для удобства тех, кто тут работает, иначе в дождливую погоду весь этот спуск превращается в сплошную грязевую горку.       Ещё раз окидывает территорию раскопа, привычно поделённого на небольшие зоны, спокойным взглядом, и прикрывает глаза на мгновение, чувствуя нечто такое, что трогает сердце и душу, будто ветер проникает вглубь тела, наводя хаос, нарушая спокойный уклад привычных вещей.        Это не первые его раскопки, но одно из первых мест, которое проникает внутрь, находя совершенно непонятный отклик глубоко в душе. Впереди — наполовину откопанный храм, разрушенный беспощадным течением времени. В груди горит жадный интерес узнать историю этого места, раскрыть тайны, понять, как раньше жили эти люди, построившие местные величественные постройки, покрытые теперь лишь древней пылью разрухи, наполовину или полностью развалившись огромными мраморными блоками, усеивая обломками поросшую травой землю.        Внизу шум становится сильнее настолько, что Дилюк невольно хмурит брови.       Каэнри'а, полная неизвестности, шёпотом ветра на ухо встречает, толкая морозными иголками в спину.       — О! Мастер! — раздаётся удивлённый окрик рядом. — Вы вернулись! Почему не сообщили? — Беннет, раздосадовано почёсывая шею, подскакивает, взбираясь на небольшую возвышенность. — Мы бы встретили, как следует...       — И я рад тебя видеть, — сдержанно кивает Дилюк в ответ, — Альбедо должен был предупредить, когда я выехал из Берлина.       — О, — Беннет кажется удивлённым. Видимо, Альбедо-таки заработался и забыл. — Он ничего не сообщал, но... Вы, наверное, устали с дороги?       — На воде укачивает, — соглашается, стягивая с рук лёгкие кожаные перчатки, засовывая в широкие карманы чёрного вельветового пальто.       — Кстати, мастер, — будто что-то вспомнив, Беннет хлопает кулаком по раскрытой ладони, — около недели назад прибыл консультант, которого госпожа Гуннхильдр обещала прислать.       Дилюк тихо хмыкает; он с самого начала был не в восторге от этой затеи и далеко не раз говорил своё мнение Джинн лично — не нужна ему помощь археологической ассоциации Берлина, во главе которой сейчас стоит давняя подруга. Не нужна и всё в этом — нет, он хорошо к ним относится: в конце концов, пусть сам он и покинул эту многообещающую организацию, так или иначе сковывающую по рукам и ногам, они по-прежнему часто работают вместе. Он не против, но на подобные раскопки предпочтёт узкий круг доверенных людей, которые уже занимались поисками магических древностей. Лица, которым совершенно точно можно доверять. А новый человек — это проблемы. И, в конце концов, какая вообще польза от этого консультанта? Взмахнёт рукой — и раскопки волшебным образом продвинутся? Тайны забытой цивилизации всплывут на поверхность подобно загадочной и мистической Атлантиде? Артефакты древности сами себя откопают, рассыпаясь перед глазами невиданными богатствами? Бред же, да и только. Насчёт денег Дилюк не задумывается — он, во всяком случае, оплачивать консультантскую работу не будет. Ассоциация захотела прислать его по доброй воле — их и забота.       — И что можешь сказать про это дарование современной археологии?       — Он потрясный, — охотно отвечает Беннет, а Дилюк мрачнеет сильнее, — очень интересно рассказывает и указывает на пробелы, если мы что-то упускаем. Представляете, мастер, один раз он провёл Эмбер так ловко, что она даже не поняла, как сделала чужую работу, — улыбается широко, посмеиваясь, — она третий день ругается. Он сейчас, кстати, должен быть в главном шатре... — задумывается на секунду, потирая ладонью подбородок, оставляя небольшой грязный след на светлой коже. — Мастер, хотите сразу увидеться или для сначала всё же отдохнёте? Путь-то неблизкий.       — Успею ещё, — ровным тоном отмахивается Дилюк.       Беннет, растерянно кивнув, огибает одну из палаток землекопов, сворачивая направо, прямиком к большому шатру, выделяющемуся среди других своими размерами, — они разбирают табличку- ой, вы же ещё не знаете! Когда разгребли завалы в главном зале, и у подножия змеиной статуи — прямо за ней, представляете? — нашли маленькую каменную табличку и почти стёршиеся фрески на стенах. И разбитую керамику по мелочёвке.       Дилюк кивает, внимательно выслушивая успехи за время его отсутствия. Слова о табличке и фресках отзываются разгорающимся в груди интересом. Это, наверное, первое что-то действительно весомое, что удалось найти за все эти долгие несколько месяцев. До этого только примерно задокументировали и описали территорию, составили приблизительные чертежи того, как храм предположительно выглядел раньше (и внося тысячу и одну правок после, Альбедо готов был рвать на себе волосы), схематично обрисовали часть древнего города, постепенно добавляя тех или иных деталей, находили куски разбитой посуды то тут, то там — и тщательно изучали главный зал, открывшийся чуть позже, практически перед самым отъездом Дилюка в Германию (после того, как они кое-как откопали вход от завалов, конечно же).       Храм построен совершенно уникально, — ещё с самого открытия Каэнри'и, лет так сто шестьдесят назад, стало понятно, что тут смесь нескольких древних культур, базирующихся на скандинавской (и это, скорее всего, обусловлено месторасположением острова) с чем-то своим, новым — он уходит главным залом ниже, углубляясь под землю (там-то Беннет и получил свою травму, не ожидая лестницу вниз). Огромный теменос с широкими аллеями и вырезанными из мраморных блоков змеями по обе стороны, соединяющимися в небольшую округлую площадь перед главной постройкой всего комплекса. А сам величественный храм в центре — массивная крыша, расписанная по обыкновению древними героями и поддерживающие её резные колонны — поражает искусностью мастеров того времени. Архитектура завораживающая, вроде бы уже встречающаяся ранее, но неуловимо новая и неизведанная. Большой главный зал, уже давно объятый темнотой, а в конце, в самой глубокой части — святилище с мраморной статуей.       И это хочется пощупать собственными руками, рассмотреть близко-близко каждую трещину, провести рукой по расколотому мрамору, чувствуя фантомный шум былой жизни.       Беннет рассказывает что-то про тяжёлую расшифровку непонятной письменности — что у него, например, голова кипит и едва не взрывается. Низкие поклоны прибывшему консультанту-спасителю, который разбирается в этом мёртвом языке намного лучше — да и в культуре страны в целом.       Дилюк морщит нос; одно упоминание нового работника готово вызвать настоящую мигрень. Он понимает, что Джинн хочет как лучше, но для Дилюка, привыкшего работать или в одиночку, или с несколькими изученными вдоль и поперёк людьми, идея подруги — ужаснейшая. Положительные отзывы Беннета вызывают противоречивый диссонанс.       И консультант...       ...удачно находится сидящим за столом, на котором, собственно, лежит средних размеров каменная плита в окружении бумажек, фотографий и ручек; за его спиной увлечённая бархатным тоном Сахароза и сидящая по правую руку Эмбер.       В шатре температура будто понижается на несколько градусов. Неприятно, учитывая, что сейчас — начало июня. Дилюк невольно кутается в пальто, с внимательным прищуром глядя на то, как мужчина, ухмыльнувшись, указательным пальцем тыкает по фотографии, а затем в беспечном жесте пожимает плечами:       — ... именно по этим данным, дорогие дамы, можно сделать вывод, что божество с фотографии, сделанной на другом конце острова, и то, кому посвящён этот храм — одно и то же. Пока что не было других находок, и я совершенно уверен, что у древних каэнрийцев было что-то вроде единого бога. Языческое единобожие.       — Слишком громкая уверенность, — наконец подаёт голос Дилюк спустя пару минут молчания, краем глаза замечая, как Беннет ловко выскальзывает из шатра, а затем — только его отдалённый голос, громко переговаривающийся с поваром.       Эмбер переводит на Дилюка взгляд, охнув от неожиданности, и с широкой улыбкой здоровается; Сахароза робко кивает.       — Известные человечеству каэнрийские храмы поспорили бы. Если мы найдём хоть одно упоминание о поклонении кому-то ещё, я сразу же признаю свою ошибку, — щурится консультант, вытянувшись во весь рост. Дилюк хмуро отмечает для себя сразу несколько вещей: мужчина перед ним выше на полголовы и говорит с акцентом. — А пока я с уверенностью могу говорить о многих вещах. Кэйа Альберих, консультант, — улыбнувшись уголком губ, протягивает смуглую ладонь он.       — Дилюк Рагнвиндр, возглавляю раскопки, — жмёт руку крепкой хваткой, внимательно разглядывая лицо напротив, подмечая третью деталь: чёрную повязку, скрывающую правый глаз. От того это, кажется, не укрывается; Кэйа чуть склоняет голову вбок.       — Вы так пристально разглядываете меня, мастер, право, неловко даже, — но фыркает, не поведя и бровью.       — Беннет сказал, вы что-то нашли, пока меня не было, — не ведясь на откровенную провокацию, переводит тему Дилюк, отпуская чужую руку, случайно мазнув кончиками пальцев по холодной коже запястья.       — Да, — Кэйа согласно кивает. Он грациозно садится обратно на раскладной стул, разводя руки в стороны прямо над табличкой, словно демонстрируя её. — Вот эту красотку и расписанную стену у статуи.       Сахароза порывается подняться со своего места, уступив, но Дилюк мягко кладёт ладонь ей на плечо, тихо произнося: — Не беспокойся, я насиделся в дороге.       — И что можете сказать как эксперт, господин Альберих? — со сквозящим в голосе скепсисом задаёт простой вопрос Дилюк, ловя в ответ ещё одну усмешку краем пухлых губ.       И переводит взгляд на табличку. Старая, потемневшая от времени, покоцанная в разных местах; треснувшая посередине, раскалывая некогда прочный камень на две неравных, кривых части. Вырезанные символы едва проступают, но вполне читаемы.       — Проверяете? Разумно. — кивает Кэйа, и, набрав в лёгкие побольше прохладного воздуха, продолжает. — Можно просто Кэйа, к чему формальности, разве мы тут не все свои? В общем, мы перевели пока только табличку. С фресками придётся покопаться, половина стёрта. Примерно могу сказать лишь то, что там, возможно, легенды или история, и просьбы не беспокоить. А красавица, на которую смотришь, лежала у самого подножия статуи, — начинает объяснять, непривычно растягивая гласные в словах (Дилюк пытается понять с акцентом какой страны он говорит, но проваливается). — Судя вот по этому, — указывает на небольшое округлое отверстие вверху, — раньше она висела. И, на самом-то деле, тут нет никакой такой важной информации, — облокотившись на тканевую спинку стула, скрещивает руки на груди, — здесь описаны подношения, которые в основном оставляли. Вино и цветы. Романтично, не находишь?       Дилюк хмыкает в ответ, игнорируя фамильярное обращение на «ты», будто они давние приятели, а не познакомившиеся пять минут назад люди.       В памяти всплывает статуя забытого бога, искусно вырезанная из чёрного мраморного куска, украшающая святилище.       — Вряд ли такое божество можно соотнести с понятием романтики. Оно больше напоминает хтонь типа Ёрмунганда, — вмешивается Эмбер, потерев кончик острого носа.       — Или Апопа, — спокойно соглашается с ней Дилюк.       — Так грубо, — со смешинкой в глазу отвечает Кэйа, переведя взгляд с таблички на стоящего напротив Дилюка, — и не боитесь божьей кары?       — Я не верю в богов, — отмахивается.       — Но есть в древних проклятиях что-то такое... — Эмбер задумывается, прикусив нижнюю губу, — ...не привлекательное, а пугающее? Не зря же так популярны те же египетские?       — Но пирамиды уже едва ли не по кусочку разобрали, — возражает Сахароза, — и ни одного проклятия. Все оставались живы и в полном порядке. Исключение — натыканные ловушки, но они дело рук людей, а не божественные происки. Тем более, помнится, вы с мастером копались в гробницах одного из пустынных царей.       — Но если бы их не было вовсе, была бы такая шумиха?       — Пустышки, — фыркает Сахароза, — древние предупреждали о «проклятиях», чтобы их гробницы безбожно не разграбляли. И, взяв в руки сокровища, десять раз подумали о том, какая кара на них обрушится за осквернение. Устрашающий фактор.       — Дамы, — вставляет слово Кэйа, — но если кто-то и навлёк на себя гнев богов, вряд ли смог бы рассказать, как насчёт такой мысли? — переплетает пальцы рук, положив на них острый подбородок. — Особенно, если это произошло, допустим, несколько сотен лет назад.       Кэйа ловко вливается в идущий спор, подзадоривает, дразнит, вкидывает факты, ставящие под вопрос сначала одно мнение, а затем — второе, ловко лавирует между, поддерживая, но не занимая конкретную сторону. Плавными движениями жестикулирует, кидает из-под тёмной чёлки, спадающей на повязку, короткие взгляды на самого Дилюка, изучая в ответ.       Усталость мягко ложится на плечи, впитываясь под кожу; Дилюк давит в себе рвущийся наружу зевок. Сахароза замечает сразу и советует пойти отдохнуть немного — мастер, успеете влиться в работу, мы же никуда не торопимся — под активные кивки Эмбер.       — Кстати, мастер, — певуче окликает его Кэйа перед самым выходом из шатра, — моя палатка всегда для вас открыта, заглядывайте. — и ухмыляется уголком губ нахально-нахально.       Дилюк, скрипнув зубами, хмурит брови. Он выдерживает забирающийся под кожу цепкий и смеющийся взгляд консультанта и, кивнув напоследок Эмбер и Сахарозе, покидает шатёр.       С одной стороны, нельзя исключать вероятность, что консультант действительно может оказаться полезным. Но что-то подсказывает, что головной боли от него будет куда больше. Насколько обширны его знания? Или, может быть, он и вовсе будет вставлять им палки в колёса? Во всяком случае, Дилюк надеется, что на голову свалится возможность отправить его обратно в Берлин под тёплое крыло Джинн. Пусть ведёт лекции в местном университете или едет, например, в музей работать.        Следующим утром он едва разлепляет глаза, с раздражением хватая орущий будильником телефон и всеми силами подавляя желание выкинуть аппарат куда-нибудь далеко за пределы палатки. Держа его перед собой, Дилюк несколько раз сонно моргает, а затем отключается на мгновение, роняя телефон себе на лицо.       На экране светятся ни разу не соблазнительные семь утра.       Дилюк тихо ругается себе под нос, начиная медленно вылезать из нагретого телом спального мешка. Как человек, причисляющий себя к числу сов, параллельно со сборами в мыслях собирает все известные ругательства.       Относительно приведя себя в порядок, заглядывает в палатку к повару; Брук кидает на него жалостливый взгляд.       — Такие мешки под глазами, — раздосадовано качает женщина головой, — будто совсем не спишь.       — Последний месяц выдался напряжённым, — ладонью взъерошивает и без того лохматые рыжие волосы, наспех собранные в низкий хвост, — я в порядке.       — Беннет сказал, что ты только вчера вернулся. Никто не будет против, если один день как следует отоспишься, — она закручивает крышку термоса и, взяв упакованные в фольгу бутерброды, подаёт Дилюку. Пустой желудок громко урчит; в уголках глаз Брук собираются едва заметные морщинки от взгляда-улыбки.       Улица вновь встречает непривычно чистым горным воздухом. В городах уже давно такого нет — и уже, скорее всего, никогда не будет. Этот остров — нетронутый клочок земли, давно всеми покинутый и забытый. Почему его не заселили? В конце концов, Каэнри'а не первая погибшая цивилизация, но территории всегда обживали заново, возводя на истлевших костях новые сверкающие золотом дворцы. Уходит старое и приходит новое, но тут время словно замерло на месте, заморозилось. И единственное, что происходило многие и многие сотни лет, складывающиеся в тысячелетия (вот библиотека, находящаяся здесь совсем рядом, датируется тремя тысячами лет до нашей эры) — естественное разрушение некогда величественных построек.       Да и сама Каэнри'а расположилась в норвежском море, неужели викинги-завоеватели не останавливались на таком лакомом куске земли в желании и расширить своё влияние, и найти новый дом? С восьмого по одиннадцатый век — знаменитая эпоха завоеваний и открытия нового для скандинавского народа, но упустить из виду огромный остров, служивший задолго до них родиной для целой могущественной и высокотехнологичной по древним меркам цивилизации?       Махнув головой, Дилюк крепче прижимает к груди горячий термос. Морозное утро бодрит; коротко зевнув, он быстрым шагом направляется к главному шатру, по пути здороваясь с вылезающими из своих палаток рабочими-землекопами, спешащими кто до полевого туалета, кто до кухни, где Брук с удовольствием порадует вкусным завтраком.       Раскладной стул тихо скрипит под весом, толстая ткань натягивается и прогибается. Затолкав в рот часть бутерброда, Дилюк перебирает записи, завалившие почти весь стол, поставленный на середину шатра, где по обыкновению собирается вся команда. Он просматривает стопку фотографий, сделанных на полароид — трёт кончиками пальцев переносицу; надо бы чуть позже попросить у Эмбер снимки с цифровой камеры, чтобы дополнить картинку хотя бы у себя в голове. Натыкается на записи от руки — Беннета, судя по слегка скачущему почерку — с переводом каменной плиты. Самой таблички не находится; уже отнесли, значит, в палатку-лабораторию к Сахарозе для дальнейшей подробной описи и занесения в реестр находок, чтобы потом Альбедо мог быстро просмотреть их базу в компьютере, когда в конце раскопок повезут гору найденного (большая часть из которых — битая керамическая посуда, которую отправят прямиком в Ассоциацию как в конечную точку) в Берлин.       Цепочку размышлений прерывает шорох, доносящийся со входа. Дилюка обдаёт слабой волной холода и он невольно ёжится, пожалев, что не накинул какое-нибудь старое грязное худи, специально взятое для непогоды. Кэйа потягивается, молча подходя ближе.       Какая жалость, думает Дилюк, всё же не приснилось.       — Доброе утро, — Кэйа, пододвинув ещё один раскладной стул, садится напротив.       — Доброе, — сдержанно отвечает Дилюк, и, стрельнув быстрым взглядом по расслабленному лицу мужчины напротив, возвращается к перелистыванию записей. — Раз ты здесь, то дай свой номер. Связь тут пусть и ловит отвратительно, но раз нам вместе работать ещё чёрт знает сколько месяцев, мне нужны контакты всех членов группы.       — У меня его нет, — отвечает с хрипотцой и этим совершенно невозможно-раздражающим акцентом.       — Я не в настроении шутить, господин Кэйа.       — Так кто шутит, мастер? — деланно удивляется, отклонившись назад. — Я не пользуюсь... — коротко запинается, — мобильным телефоном и, разумно предположить, номера нет.       Дилюк отрывается от бумажек, обдав Кэйю нечитаемым взглядом:       — На дворе двадцать третий год двадцать первого века — и у тебя, конечно же, нет средства связи?       — Я несколько старомоден, — подперев щёку ладонью, спокойно отвечает он, — не люблю современные технологии.       — Прикажешь по раскопу искать тебя с рупором? Или, может быть, поставить голубятню и птиц посылать?       Дилюк громко фыркает. В груди жжётся ком раздражения; громко цыкает. Кэйа позы не меняет — улыбается уголком губ, смотрит со слабым прищуром синего, будто море, глаза.       — Тебе не придётся меня искать. Хотя это неплохая идея! Можно, кстати, вовсе не голубиную. Поделюсь секретом, — неожиданно воодушевляется он, нагло выхватывая у Дилюка из-под носа наполненный стакан с чаем, отпивая и отчего-то поморщив нос, — мой дед был пиратом и очень любил воронью почту. Говорил, очень ценная вещь, никогда и ничто не сможет заменить.       Дилюк несколько раз моргает, пытаясь осмыслить услышанное — эхом гремит, отскакивает от стенок черепа и не укладывается. Дилюк моргает, но ему кажется, что это просто глаз нервно дёргается. Сразу оба. Кэйа, вальяжно закинув одну ногу на другую, покачивает небольшой стакан в длинных тонких пальцах, со смешинкой в глазу смотрит в лёгком прищуре. Издевается, понимает Дилюк. Ему весело, понимает он, глядя на искрящееся непонятно откуда взятой уверенностью симпатичное, чего очевидное отрицать, лицо. Кэйе, мать его, весело, а Дилюку хочется бросить в него какой-нибудь булыжник — каменную плиту очень предусмотрительно унесли.       — Выдохни, мастер, — тянет гласные, — у тебя виски пульсируют. Горячая кровь?       — Господин Кэйа, — цедит раздражённо Дилюк сквозь сжатые зубы.       — Просто шучу, — поставив стакан на стол, поднимает руки ладонями вверх, — шучу, ладно? Но технологиями действительно не пользуюсь. У тебя тоже найдётся пара странностей.       — И ты считаешь, что я в это поверю? — в вопросе поднимает бровь Дилюк.       Кэйа на секунду закрывает глаз и шумно выдыхает.       — Верить мне или же нет — выбор уже не мой, — стерев улыбку с лица, медленно отвечает, словно пробуя некоторые слова на вкус — медленно и протяжно выговаривая их. — Слушай, господин Рагнвиндр. Ты можешь не питать к моему присутствию тёплых чувств — я, признаться, тоже не в восторге, — на его лице скользит призрачная тень печали, в миг исчезающей, когда Кэйа поднимает взгляд ясного, синего глаза прямо на Дилюка, — и как ты сам сказал, нам придётся работать сообща, поэтому давай не будем мешать друг другу выполнять свою работу, идёт?       Дилюк передёргивает плечами. В словах Кэйи есть разумное зерно — как бы Дилюку не хотелось отправить его обратно на большую землю, ему придётся смириться. Во-первых, для того, чтобы добраться до Каэнри'и, нужно заранее договариваться с кем-то, кто может осуществить перевозку по морю — просто так сюда не заплывают ни лодки, ни катера, а про самолёты и вовсе говорить не приходится. Во-вторых, Дилюк знает, что Джинн хочет сделать как лучше и просто облегчить ему — и всей команде — поиски. Они с ней знакомы, наверное, тысячу лет уже, не меньше — эта прекрасная женщина покрывает как всю не совсем законную деятельность, так и просто помогает как может.       Кэйа примирительно протягивает ладонь и смотрит пристально-выжидающе. Дилюк, лишь скрипнув плотно сжатыми зубами, крепко пожимает чужую ладонь — снова холодную, чуть уже его собственной.       — Рад, что мы смогли договориться, — Кэйа хмыкает, снова растягивая на губах улыбку, — жду плодотворной совместной работы.       — Доброе утро, — не обратив внимания на лёгкую напряжённость вокруг, в палатку заползает зевающая Эмбер. Она на ходу подвязывает длинные каштановые волосы красной банданой, беря с одного из ящиков свой фотоаппарат, нажав кнопку включения. — Беннет и Сахароза подойдут минут через пять, — сонным голосом предупреждает она.       Дилюк кидает последний взгляд на Кэйю и переводит всё своё внимание на готовящуюся к рабочему дню Эмбер.        Беннет, запнувшись, едва не роняет и без того разбитый на несколько частей кувшин, найденный час назад на одном из отделённых квадратов. Крепко вцепившись перемотанными лейкопластырями пальцами в грязную посуду, он переводит дух и с особой тщательностью перешагивает через лежащий на дороге камень. Ему явно не везёт: дорога широкая и без лишнего мусора, но ему доводится идти именно по этой стороне и зацепиться носком грязной от пыли и земли кроссовкой, едва не полетев вперёд носом. Беннет, несмотря на свою смиренность к поджидающим на каждом углу неудачам, мог бы закрыть глаза, если покалечит только себя, но испортить древнюю вещь — можно сразу брать лопату и копать могилу.       — Смотри под ноги, — из раскопанной ямы выглядывает рабочий. — Так и шею свернуть недолго.       — Я знаю, — с обречённостью в голосе кивает Беннет, — знаю.       — Знает, — фыркнув, качает головой мужчина, а затем поворачивается к своему напарнику и другу, прикрикнув: — Святая срань, Свен! Какого чёрта ты делаешь?       — Смотри, какая колонна, — улыбается тот, — прям как ты.       — Развалившаяся и старая? — вопросительно поднимает бровь Лоуренс.       — Так же стоит тыщу лет.       — Ребят, — Беннет неловко посмеивается, — я ещё не ушёл...       В лаборатории Сахароза отодвигает толстый и явно старый ноутбук в сторону, рукой показывая на небольшой свободный клочок стола в её миниатюрных владениях, куда с тихим звоном приземляется очередной притащенный кувшин. Она с тоской оглядывает остальные находки, некоторые из них уже задокументированы и очищены от въевшейся за тысячи лет земли. Она хочет наконец найти по-настоящему что-то фантастическое, потрясающее разум и становящееся гремящей в СМИ сенсацией, но вместо этого Беннет таскает фактически-то одно и то же.       Альбедо спас Сахарозу от тюрьмы за незаконное проникновение на территорию Барбара бань в Трире несколько лет назад, когда она вместе с небольшой группой чёрных археологов пыталась найти загадочную шкатулку, спрятанную где-то в западных стенах, оставленную некогда одним из зажиточных гостей. Как оказалось позже, шкатулка времён Римской империи — лишь пустышка для того, чтобы поймать с поличным нарушителей, а Альбедо разглядел в продрогшей от холода Сахарозе полезные таланты, забрав под своё надёжное крыло.       Или — ладно, сдаётся она — не сенсацию, попадающую прямиком в СМИ, но что-то таинственное, будоражащее кровь. То, ради чего они тут, в конце концов, и сидят не первый месяц.        С вымученным стоном она тянется к кувшину.       Дилюк вытирает тыльной стороной ладони выступивший на коже пот. Не задетая прозрачная капля медленно катится от виска, задержавшись на намокших рыжих волосках, прилипших к лицу, щекочет кожу; он вытирает висок о плечо. Летний ветер забирается под расстёгнутую почти до половины белую рубашку, облизывая разгорячённую кожу. Ткань неприятно прилипает, посылая по телу ледяные иглы. Что за место: то холодно, что приходится в пальто закутываться по нос, то хочется раздеться по самое не могу.       Мышцы приятно ноют, отвыкшие за две недели от физической работы. Деревянный черенок лопаты в ладонях совсем тёплый; руки скользят. Ногой вдавливает металлический совок в землю почти на всю длину, вспахивая тёмно-коричневую землю.       Где-то сзади слышится голос Эмбер — бегает с камерой в руках, — документирующую земные слои в блокнот, помещающийся в большой нагрудный карман её лёгкого летнего комбинезона из светлой джинсовой ткани.       Дыхание тяжёлое, запыхавшееся. Сейчас бы поставить сюда какой-нибудь тент, наверняка один-два ещё осталось, они всегда берут больше на случай непредвиденных форс-мажоров — порвался, сломался, ветром сдуло, кто-то особо криворукий.       Наверное, его отец, знаменитый в мире археолог, сделавший себе имя на ценных находках и артефактах прошлого, сейчас бы раскатисто посмеялся, хлопнув Дилюка по спине широкой сильной ладонью. Сказал бы что-то ободряющее и «наша работа — не всегда вскрывать забытые гробницы в густых джунглях».       Но отца нет — ни здесь, ни в живых.       Мысль больно колет, сжимается в спазме. Отца нет — больше никто не расскажет удивительную историю, услышанную в поездках. Никто не расскажет о собственных дух перехватывающих приключениях — теперь Дилюк пишет их сам, слепляя из собственного опыта. Никто не даст совет и не подскажет, как и что правильно.       В детстве Дилюк обожал отцовскую историю про его поездку в глубины Центральной Мексики, где он вместе с компаньоном остановился сначала в Теночтитлане, — альтепетль ацтеков — нынешнем мегаполисе раскинувшегося вокруг древних улиц Мехико, а затем, посетив Паленке, — технологии майа — углубился в Лакадонские джунгли, в цивилизацией забытую деревню в самом их сердце, чтобы наконец добраться до полной ловушек и опасностей гробницы важного вельможи — его маска, взятая с места захоронения, всё ещё хранится в роскошном особняке Рагнвиндров под защитным стеклом, будто настоящий музейный экспонат, как и многие другие в их доме.       Когда Дилюк вырос, он попытался повторить этот путь, но вместо Паленке посетил не менее удивительный Яшчилан, а несколькими днями позже чуть не был съеден диким ягуаром, заблудившись в густых джунглях — спасибо местным, что спасли.       История пришедших на те земли майа будоражит кровь почти так же сильно, как и знаменитые египетские тайны, прочно-прочно скрытые в стёршихся иероглифах и спрятанные во множественных тоннелях огромных пирамид.       Дилюк говорит: «я не верю в богов», подразумевая всю мистическую подоплёку, но сердце его целиком и полностью принадлежит этим тайнам, душой сплетаясь с неудержимым желанием найти разгадку, пройтись самому по тем местам, почувствовать.       Дилюк говорит: «я не верю в богов», но созывает свою старую команду, проверенных людей, с которыми работал до своего ухода из Ассоциации, едет на мёртвый остров в поисках давно-давно утерянного легендарного клинка из чёрной, как сама бездна, стали.       Сейчас перед ним — пустошь разрушенного храма, божественной гробницы, дом непостижимого. Сейчас перед ним — раскинутая на остров забытая и людьми, и богами Каэнри'а, оказавшаяся в запустении.       Кэйа, усевшийся на землю, прислоняется к резной колонне, развалившейся на части от, скорее всего, падения. Расколотая. Он смотрит внимательно, изучающе, цепко. Недовольно — меж бровей собирается морщинка.       Тоска сменяется уколом едкого раздражения, растекающегося по венам вместе с кровью, смешиваясь, становясь единым целым. Дилюк облокачивается на оставленную в земле лопату, следит в ответ: за медленно скользящим по пустоши взглядом синего глаза; очерчивает плотно сжатые губы и их опущенные уголки, очерчивает всю нахохлившуюся позу.       Пока все они работают, а сам Дилюк по уши в грязи, тяжело дышащий и уставший, Кэйа просто... сидит и недовольно взирает на мир?       — Что-то не так? — задаёт вопрос Дилюк и от звука его голоса Кэйа вздрагивает; его взгляд резко меняется с задумчивого на растерянный.       — Мм?       — Копаем не там? Так ты спустись сюда, возьми лопату в руки и покажи, где надо.       Кэйа показушно медленно потягивается, подняв руки вверх и сцепляя их в замок над головой; прогибается в спине, жмурится довольно:       — Всего лишь задумался, — пожимает плечами, перекинув длинный хвост иссиня-чёрных волос, красиво блестящих в солнечных лучах, на другое плечо, — и мне, признаться, неплохо и здесь, — ладонью хлопает по земле под собой.       — Да что ты? — притворно удивляется Дилюк. — И что же ты надумал, не поделишься случайно?       — Отчего же нет, — улыбается нахально, а в единственном глазу искрится хитрость, — поделюсь. Солнце, — указательным пальцем тыкает в светящийся теплотой диск на небе, — печёт. Такое жаркое, — растягивает гласные, хмурится сквозь рвущуюся шальную улыбку, — тебя напоминает, мастер.       — Голову тебе, господин Кэйа, напекло, видимо, давненько, — недовольно бормочет. — Спускайся сюда — или я сам тебя спущу — и бери лопату.        Вечер приносит недостающую прохладу, морозом оседая на разгорячённой яркими лучами коже. Несмотря на то, что сейчас — жаркое июньское начало, солнце достаточно быстро садится, около десяти вечера — и уже темно, а по всему лагерю зажжены фонари. Дилюк натягивает на ладони рукава повидавшего жизнь худи, ставя телефон на зарядку в их главном шатре — ни одной полоски связи. Возможно, идея про почтовых воронов и правда имеет место быть.       Тяжёлая ткань с громким шорохом опускается за спиной. Он вдыхает свежий воздух, поражаясь снова тому, насколько он отличается от того, что в городах. Свежий, горный.       Территория храма погружена в плотный шар из темноты, будто накрыта чёрной-чёрной тканью, скрывая. Будто там, за всеми этими палатками — огромная бездна, способная изрыгнуть нечто по-настоящему страшное, способное сожрать в одночасье.       Передёргивает плечами, пытаясь избавиться, скинуть секундное наваждение, холодными когтями сдавившее шею.       Мелкие насекомые слетаются на тёплый свет фонарей, летают вокруг, влекомые. Ночной стрёкот приятно звучит, обласкивая слух, напоминая о чём-то давно забытом; об ушедшем детстве, когда Дилюк прятался в саду поздними вечерами — часто засыпая в ярких цветах, убаюканный шелестом листьев на деревьях — а затем его находил отец, и, неизменно качая головой, или подхватывал сонного сына на руки, относя в трехэтажное поместье, построенное около четырёхсот лет назад далёкими предками, или брал за руку, заводя разговор ни о чём успокаивающим и глубоким голосом.       Дилюк, мотнув головой — непослушные рыжие волосы щекочут нос, — неторопливым шагом направляется прямо, периодически поглядывая себе под ноги, чтобы нечаянно не запнуться и не растянуться вдоль кривых дорожек. Лавирует между наставленных палаток, перешагивает через лежащие на земле провода, — точно ползущие чёрные змеи со сверкающей чешуёй, — слыша приближающийся шум голосов.       У его команды есть некая традиция — рядом с лагерем они сооружают костёр, ставят вокруг раскладные стулья, набрасывают брёвна и всё, на чём можно сидеть. Если Дилюк сейчас правильно помнит, идею подал Беннет пару лет назад, дальше её подхватила не умеющая сидеть на месте Эмбер.       — Так что, ты наконец решил? — доносится один из голосов.       — Нет, отстань, — пытается отмахнуться от друга Лоуренс, сидя к Дилюку спиной.       — Ты должен!       — Разве недавно не вышел фильм? — Эмбер вытягивает ноги, ощущая приятный жар лижущего небо пламени.       — Я именно поэтому и спрашиваю, — раздосадовано разводит руками Свен, — я же знаю, что он, — кивок в сторону явно уставшего за рабочий день Лоуренса, — его смотрел. Нет, не так. Мы вместе смотрели! По его, кстати, инициативе!       Эмбер смеётся, прикрыв рот ладошкой, а Беннет, почесав указательным пальцем щёку, спрашивает:       — А точно по его?       — Конечно, — кивает Свен, — я знаю его уже сколько? Сколько, а? — локтем пихает Лоуренса, привлекая к себе внимание.       — Идёт шестой год, — отвечает со вздохом.       — Шестой год, — повторяет Свен, переводя взгляд на жующего печенье Беннета — из пачки притихшей Сахарозы, — и как не мне знать, что вот этот суровый мужчина — главная фанатка Волчонка? Ну, Лоуренс? — склоняет голову на бок он, хитрым взглядом глядя на друга. — Стидия или Сталия?       — Стерек, всё, — Лоуренс возводит глаза к небу, — отстань только.       Эмбер звонко хохочет, едва не упав с плохо зафиксированного на одном месте бревна; Беннет вовремя хватает её под локоть, удержав на месте, но выронив печенье из руки. Он с грустью вздыхает, а Сахароза, покачав головой, протягивает громко шуршащую пачку, чтобы он просто взял новое.       Дилюк взглядом выцепляет сидящего поодаль от всех Кэйю. Он задумчиво смотрит на танцующие всполохи огня, словно отгородившись от всех остальных непроницаемой стеной, погружаясь в полный вакуум из шипящей тишины. Алые отсветы падают на его лицо, и кожа кажется бронзовой, слово пролили ведро краски на ледяную скульптуру — стекает медленно, блестит, переливается. Приковывает взгляды, вынуждая смотреть только на себя.       — Развлекаетесь? — заставив себя отодрать взгляд от ушедшего в себя консультанта, наконец влезает в разговор Дилюк, садясь на бревно рядом с Эмбер.       Заправив длинную каштановую прядь за ухо, она фыркает:       — Обсуждаем вопросы мировой важности!       — Мастер Дилюк, — не успокаивается Свен, — представьте, он проел в моей голове дыру сериалом и фильмом, а теперь, гляньте — неприступная крепость!       — Свен-       — Дай ему отдохнуть, — пожимает Дилюк плечами.       — Мне нравится динамика Питера и Дерека, — задумчиво постукивая по нижней губе пальцем, признаётся Эмбер.       Свен хватается за сердце под её звонкий смех. Предательница, шепчет одними губами.       — Лоуренс, беги, — в шутку полушёпотом говорит Беннет, наклонившись чуть вперёд, — я их задержу-       — О-о-о, нет, Бенни, — приоткрыв один глаз, фыркает Лоуренс, — я, как и полагается настоящему мужчине, воину, останусь до последнего и не сбегу с этого корабля.       — Настоящий рыцарь, — Свен хлопает его по спине.       — А кто дама в беде? — приподняв вопросительно бровь, хмыкает он.       — Господин Кэйа? — тихо спрашивает Сахароза, с волнением поглядывая на совсем уж затихшего коллегу.       — Если сравнивать с господином Кэйей, — продолжает Лоуренс, посчитав обращение к консультанту за робкий ответ на свой вопрос, — то дама в беде скорее уж я.       Уголки губ Кэйи, едва дрогнув в мимолётной улыбке, опускаются обратно; взгляд становится осознаннее, словно он выныривает из воды после долгого нахождения под прозрачной толщей, ушедший на самое дно. Он прикрывает не спрятанный за чёрной повязкой глаз — чуть пошарканная ткань и затёршийся серебряный узор из тонких нитей.       — Господин Кэйа? — ещё раз тихо зовёт Сахароза, пододвинувшись чуть ближе на раскладном стуле цвета хаки. — Вы в порядке?       — Мгм, — подумав, кивает он, — немного задумался о своём. Не стоит волноваться.       — Если плохо себя чувствуешь, — Дилюк скрещивает руки на груди, — то дай знать и мы предпримем меры. Если устал, то вовсе необязательно сидеть. Просто иди спать.       — Забота мастера греет моё ледяное сердце. Так и растопить недолго, знаешь?       Дилюк лишь хмуро смотрит на склонившего набок голову Кэйю; на отросшую тёмную чёлку, сползшую на лицо, прикрывающую повязку.       Раздражение ледяной иглой колет где-то под рёбрами. Кэйа ловко уходит от прямого ответа, скользит между тысячами возможных вариантов, выбирая размытые-размытые, за которые зацепиться невозможно.       Дилюк, цыкнув, отворачивается; Кэйа хрипло посмеивается, словно празднует свою небольшую победу. Сахароза протягивает ему почти пустую упаковку с печеньем.       Морозный воздух трогает кожу; проводит нежно по шее, мажет призрачными поцелуями по щекам. Рядом пляшет сжигающее пламя; дрова приятно потрескивают.       Беннет достаёт лежащий рядом термос и, налив небольшую кружку виноградного горячего чая, передаёт Дилюку — Кэйа, заинтересовавшись, заглядывает, а затем разочарованно выдыхает и сетует на то, что из винограда, мастер, можно сделать более полезные штуки — вино, например.       Лоуренс и Свен продолжают о чём-то препираться, а Эмбер громко смеётся — перелив тонких колокольчиков. Ещё несколько рабочих собираются у чьей-то палатки слева, переговариваются и исчезают в плотной темноте.       Языки вылизывают небо; плавно, будто волны окатывают пляж. На секунду забывается всё: где они и зачем здесь. Забывается, что за пределами лагеря — потерянная и разрушенная пустошь с гуляющими призраками, навсегда застрявшими.       Спокойствие и умиротворение, закованные в прочных льдах.       Но лёд всегда можно растопить.       И он исчезнет без следа.