Обоюдоострое

Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга Сутулится, Да свищет ветер... Эй, бедняга! Подходи — Поцелуемся... Блок А. А. - Двенадцать

Муха. Валена наблюдает за её мушьей вознёй вот уже пять минут, потому что ничего более интересного в зале совета не происходит. Мёрдек вещает стоя: за всё это время он так и не прирос к трону. Есть люди, созданные для игры из тени, Валена знает это по себе. Она думает, что Мёрдек проиграл уже в тот момент, когда решился выйти на свет. Муший панцирь весь в золотых бликах от мерцания свечей, может, только поэтому она её и заметила. Валена щурится, наблюдая за попытками насекомого выбраться из чаши вина. – Я несказанно рад, что все вы сейчас находитесь в этом зале. Как вы знаете, его история уходит в те годы, когда… Враньё. Из всех, присутствующих здесь, король, возможно, рад видеть только свою жену. Элоис сидит по правую руку от него, сама Валена стоит за её правым плечом, скрытая в тени колонны. Она знает, когда нужно привлечь к себе внимание, а когда стоит замереть и ждать. Сейчас - второе, но всё же. Муха. Она мертва. Неестественно быстро мертва. Валена быстро обегает взглядом зал и судорожно-облегчённо выдыхает: Оливера сегодня нет, а новый чашник ей незнаком. Снова сменили. И сменят ещё раз, скорее всего – казнят. Из глубины сознания поднимается гнев, но сейчас не до него. Надо что-то делать с мухой. – Сегодня мы стали на шаг ближе к раскрытию заговорщиков благодаря внедрению в известную вам всем секту моего доверенного духовного лица, которое сейчас находится здесь. Все мы выражаем свою благодарность… Как же, на шаг ближе. Валена смотрит на Габриэля, поднявшегося со своего места, чтобы принять почести. Он бледен как мел, его лихорадит еще не принятым решением. Не сегодня завтра он придёт к ним. – Я хотел бы поднять тост в честь брата Габриэля… Муха, Тьма её побери. Валена делает выпад, бесшумно выскальзывая из тени. Чаша из чужой руки падает, звонко стучит о лакированное дерево, прокатывается по столу и падает на каменный пол почти оглушительно в наступившей тишине. Краем глаза она замечает встревоженный взгляд Элоис, но сама сейчас смотрит только на короля. Мёрдек бледнеет, его ввалившиеся от недосыпа глаза широко раскрыты, вперились в одну точку, губы наоборот: сжаты в тонкую полоску и мелко дрожат. – Как ты смеешь… – голос срывается со свистящего шёпота на крик. – Как ты… Он не может себе позволить скандал на глазах у всего двора, но во взгляде его клокочет ненависть. Она пожирала его бесконечно долго, одинокими ночами, месяцами, ещё секунда, и она вырвется. Валена не винит его. Она этого и добивалась. Но сейчас не время. – Муха, – кивает она в сторону липкой лужи на столе, – у Вас в бокале мёртвая муха, Ваше Величество. Вероятно, вино отравлено. Не вероятно, а точно. Это уже третья попытка отравления за месяц, но первая, обнаруженная по чистой случайности. И ей это совсем-совсем не на руку. Тобиас, несвоевременная ты сволочь, – думает она, – я отрежу твои яйца и повешу над входом в штаб, чтобы другим тупицам, возомнившим себя героями, было неповадно. Её Величество всем телом беспокойно подаётся к мужу, но рука её лежит на запястье Валены, возможно — предостерегающе, возможно — по привычке. Мёрдек мечется взглядом между мёртвым насекомым и этой рукой. Неуместное сейчас ехидство кружит голову. – Позвольте откланяться, Ваше Величество, необходимо срочно проверить остальные сосуды в погребах. – Не стоит. Не смей вмешиваться в мои дела, – слышит она, – тебя и так слишком много. – С этим разберутся позже более… подходящие люди. Но Вы можете идти. Валена кланяется, улыбаясь, перехватывает руку Элоис, всё ещё лежащую на её запястье, и целует кончики сухих пальцев. — Миледи, — лёгкий поклон в сторону Мёрдека, — Ваше Величество. Выходя из зала, она чувствует, как в спину ей упираются презрительные, растерянные и жаждующие взгляды. Всего понемногу – и мы сварим вкусный суп, – говорил Яник, принося с улицы сладкие клубни картошки и репы. Что бы он сказал, узнав, какую кашу она заварила? *** Несмотря на кусаче-холодные осенние сумерки, двери и окна кузницы распахнуты настежь. Из проёма валит клубами горячий душный пар. Валена протискивается между снующими туда-сюда подмастерьями и идёт прямо к вздымающимся кожаным мехам. Кузнеца она знает, он её – нет, и это хорошо. Через Грегора можно узнать почти всё и обо всех, оставшись при этом незамеченной. – Изогнутый кинжал, гравировка, тридцать сантиметров, двусторонне заточенный. Готово? – Принимайте работу, мадам. Кузнец снимает ватные рукавицы и утирает потный горячий лоб, искоса разглядывает её, пока сама она разглядывает кинжал, любовно гладит рисунок на древке. Она привыкла. В Дарии нечасто встретишь человека с таким разрезом глаз. – Не понимаю только, зачем Вам припекло его искривлять. Снова эти крабатские моды, недавно вот тоже: приходят, говорят сделайте мне меч вот по эскизу, а там не меч, а серп какой-то… Валена бы с радостью побеседовала о преимуществах изогнутой стали, но уже вечер, а у неё всё ещё очень много дел до полуночи. – Да не знаю я, мастер, хозяин попросил, я исполняю. Наше дело простое. Она оставляет монеты на прилавке и уходит. Тяжесть металла в ножнах приятно по-родному оттягивает пояс. Это можно назвать подарком, а можно – взяткой собственным убеждениям. Она должна была позаботиться о безопасности Элоис и стать её приближённым лицом. Кто же знал, что так получится. Валена – точно нет. Это не её вина, если что-то пошло не по плану. Вернее – пойдёт, ведь пока что она держит всё под контролем, верно? Это работа, и утомляющие душу переживания здесь излишни.Тем не менее, расчёсывая чужие волосы по вечерам и ловя в отражении мутного зеркала чужой взгляд, она ощущает уколы совести. Совесть в их деле не помощник, поэтому она, как может, старается от неё откупиться. *** Часовые Грегора пропускают её без пароля. Громко звенит входной колокольчик, хлопает дверь, люди за столами недовольно оглядываются в поисках источника шума, застывая, когда видят её лицо. В последнее время она тут не частый гость. И никто из них ещё не видел её по-настоящему злой. – Кто это сделал? Валена оглядывает зал, лестницу, второй этаж, но не находит того, кого ищет. Она уже знает, кто затеял отравить Мёрдека, но хочет, чтобы этот ублюдок сознался сам. – Ещё раз спрашиваю, кто, блять, это сделал? Никто ей не отвечает. – Тобиас, дорогой, выйди на минутку, разговор к тебе есть. Тобиас выходит из нужника, на ходу затягивая ремень. Хочется сгрести его за сальные русые волосы и ткнуть в лужу на полу, но Валена напоминает себе, что они все заодно, что этот идиот, возможно, не понимает, что натворил, и следует сначала всё объяснить и дать ему возможность высказаться. Именно за это ведь они и борются, да? За справедливость и возможность иметь голос. – Чего разоралась, тебя и в Крабате слышно. Глубокий вдох, и она садится к нему за грязную лавку, глаза в глаза. – Чего надо? – Это ты подослал чашника подсыпать яд королю? – Ну я. Предыдущие разы не получилось, но я не сдаюсь. Тебе бы и самой давно следовало это сд… Валена хватает его за ухо, как нашкодившего ребёнка, и тянет к себе, чтобы тот точно услышал. – Ты хоть понимаешь, мразь, что из-за тебя того ребёнка казнят? Плевать на него? Хорошо, но ты хотя бы должен понимать, что мог сорвать всё, что мы планировали несколько лет? Ты нас всех подставил, Тобби, очень сильно подставил. Тебя бы казнить за предательство, но Грегор не одобрит самосуд. Она достаёт из-за пазухи вино, конфискованное с кухни, наливает прямо в грязную пивную кружку. — К счастью, если ты подохнешь сам, без причины, я буду к этому непричастна. Пей. Твой подарок. – Я? – он вырывается из хватки, сплевывает в кружку. В его взгляде знакомое презрение напополам с ненавистью. – Ты рехнулась? На чьей ты вообще стороне? Она на своей собственной стороне, их интересы совпадают исключительно по нелепому стечению обстоятельств. – Защищаешь этого ублюдка, когда люди продолжают умирать. Пригрелась у двора, и мозги последние спеклись? Понравилось кувыркаться в королевской постел… Договорить он не успевает, Валена сгребает его волосы в кулак и бьёт носом о столешницу. На секунду в ней не остаётся ни капли жалости, только злость и сдерживаемый до этого момента ужас от близости провала. Кинжал сам собой ложится в руку. Чужой, отмечает она краем сознания, в то время как острие оказывается у горла. Тобиас сглатывает, Валена только сейчас замечает, как трясутся его руки и как покраснели глаза, то ли от выпивки, то ли от слёз. У него недавно умерла сестра. У них у всех здесь кто-то умер, болен, поруган или обкраден. – Слушай внимательно, Тобби. Во-первых, мы не шайка убийц и палачей, мы не выносим смертные приговоры без суда, как городская стража, в противном случае ты был бы уже мёртв. Не тебе и не мне решать, что будет с Мёрдеком. Он не сможет ответить за свои преступления с проломленным черепом, а он должен ответить за всё. Валена поднимается, кинжал в руке трепещет, прося крови и справедливости. Её учили избегать конфликтов, доставать оружие только для защиты господина. У неё больше никогда не будет господина, обещала она себе. За что борется Тобиас, ей не понять, но она борется за свою свободу, и никому не позволит встать на её пути. – Представь, что твоя авантюра удалась. Мёрдек мёртв, что дальше? Ты хоть на секунду задумался о том, что будет дальше, Тобиас? Валена опускает кинжал, в нём больше нет надобности. На неё тяжёлым одеялом наваливается усталость, и хочется уйти, ничего не объясняя. Из неё плохой оратор, Грегор бы справился лучше, но такие случаи подтверждают, что не справляется даже он. Каждый раз, приходя в штаб, и смотря на сброд, который собирается здесь, она не верит, что у них что-то получится. Каждый раз приходит снова. – Элоис останется править одна как законная королева. Мы лишимся поддержки тех, кто хочет свергнуть “узурпатора”, а это больше половины наших людей. Все они почему-то думают, что Мёрдек попал на трон только с помощью грязных уловок. Так то это так, но без поддержки Элоис он бы ни за что там не удержался. – Ты думаешь, Её Величество простит нам смерть мужа? Нет, Тобби, она найдёт всех, кто к этому причастен, и если ты думаешь, что теперь нам тяжело, ты не хочешь знать, что будет тогда. В тишине она обводит взглядом таверну. Здесь наверняка сидит ещё парочка тупиц, имеющих гениальный план за душой, будет лучше, если они запомнят этот момент и будут передавать её слова из уст в уста, как молитву. – Ещё одна смерть ничего не решит. Мёрдек слаб и почти сломлен паранойей, его ошибки приближают нас к цели быстрее, чем наши собственные действия. Он нужен нам живым. Ты понял? На её плечо ложится рука. Она вздрагивает, убирая кинжал обратно в ножны, оборачивается. Грегор смотрит на них, как на нашкодивших детей, терпеливо и невозмутимо ожидая объяснений, но всё же на дне его глаз она замечает тревогу и усталость, невидимые для других. Седые волосы примяты, щетина отросла, на щеке красный след от жёсткой подстилки: наверняка не спал в дороге и свалился, едва добравшись до штаба. – Мне сказали, тут драка, – его спокойствие иногда пугает её, потому что у всего должен быть предел, а что за этим пределом - никто не знает. – что тут происходит? Валена закрывает глаза. Ей больше не хочется видеть Тобиаса. Ещё ей не хочется подставлять Грегора, не хочется оставлять его одного разбираться с последствиями неудавшегося покушения сразу после затяжных переговоров, но воспитательные процессы - не её сильная сторона. Это не первая выходка Тобиаса, и наверняка не последняя. Боль сильнее разума, а им всем больно. Именно поэтому всегда нужно быть готовым к тому, что что-то пойдёт не по плану. – Твоя ручная гадюка совсем от рук отбилась. Брызжет ядом почём зря, даже в королевский бокал попало. Клыки бы поотрывать. Злость всё ещё гудит в груди, и чтобы успокоить её, Валена выплёскивает содержимое кружки Тобиасу в лицо, прежде чем выйти из таверны. *** На улицах почти пусто. После захода солнца мало кто решается выходить наружу поблизости от замка без веской на то причины. У Валены личное разрешение королевы, многие постовые уже запомнили её в лицо, и тем не менее она по привычке старается прижиматься к стенам и не замедлять шаг. Внутренний двор замка тоже пуст. Днём здесь непрерывно тренируются новобранцы Тобы: острая нехватка тех, кто способен носить оружие, давит Мёрдеку на шею. Он боится отпускать большие отряды далеко от столицы, опасаясь предательства, но ещё больше боится восстания в регионах, поэтому ряды армии растут. Кажется, они совсем забыли про вторую сторону меча. Валена проходит под анфиладой арок, не встретив никого по пути, и сворачивает к пристроям, где расположена кухня. Она очень боится, что найдёт комнату пустой. Опасения не оправдываются. Оливер собирает карточный домик, его ручная крыса копошится в хлебнице, доедая засохшие печенья. Он даже не оборачивается, когда Валена заходит в каморку. Помимо узкой кровати в ней помещается только стол у окна и сундук с одеждой. Раньше здесь хранили уголь, поэтому пол и часть стен намертво вымазаны чёрным. Для Валены остаётся загадкой, как в такой грязи он умудряется сохранять одежду в идеальной чистоте. – Олли, добрый вечер. – Ночь уже. Чего надо? Валена подтаскивает второй стул и садится в угол. Пытается разглядеть чужое лицо, но Оливер в упор её не замечает, сосредоточенный на двух засаленных валетах, встающих на третий этаж. – Сегодня ещё одна попытка отравления. Чашник проглядел, думаю, его казнят. – Ну и? Вот же упрямый ребёнок, неужели не понимает, что она хочет сказать? – Следующим можешь быть ты. – Ну и? Домик падает, Оливер разочарованно поджимает губы и откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди. Бывают дни, когда он рад её видеть, но сегодня явно не один из них. – Почему тебе так хочется поскорее умереть? – Не хочется. – Тогда, Оливер, – он кривится от своего полного имени, и она тут же поправляется. – Олли, ты можешь вернуться в штаб? Там тоже найдётся полно работы для тебя. Необязательно рисковать своей шеей. – Там скучно. И Грег сказал, что здесь я буду “полезней”. Этого нельзя отрицать. Благодаря феноменальной памяти этого ребёнка у них уже появился план всех основных помещений замка. Он запоминает и переписывает фрагменты писем Мёрдека, когда те попадаются на глаза, и это очень удобно, потому что кабинет Мёрдека – это единственное место, куда ей нет доступа. Оливер схватывает на лету, его можно обучить практически всему в короткие сроки, и он стал бы ещё одним мечом революции, если бы ему не было пятнадцать. – Грегор не будет заставлять тебя рисковать своей жизнью, ты знаешь это. Я – тем более. – Тем более? – Я обещала твоей матери, что… – Да плевать. – он поднимает крысу с пола и устраивает её на сгибе локтя, почёсывая за ухом. Иногда Валене кажется, что это единственное существо в мире, которое он способен полюбить. – Крыша есть, с голоду не умру. Считай, обещание выполнено. – Олли, я не поэтому… Я просто беспокоюсь за тебя. – она неловко складывает руку поверх чужой. – Дай мне помочь. – Хватит вести себя со мной как с ребёнком! Оливер встаёт, вырывается, закрывается. Валена тоже поднимается, не зная, что сказать или сделать дальше. Разговаривать с ним – как плясать на пороховой бочке: никогда не знаешь, чем всё закончится на этот раз. Он говорит, будто ведёт войну. Уколоть побольнее, выставить щит, обнаружить слабость противника до того, как обнаружат твою. Валена не знает, как объяснить ему, что с ней не нужно сражаться, и что она никогда не причинит ему боль. – Ты можешь мне не верить, Олли, но ты мне дорог. – Потому что я похож на неё? – Потому что у меня больше никого нет. Слова срываются с языка прежде, чем она успевает подумать. Оливер замирает, моргает часто, отводя взгляд, прижимает к себе пытающуюся сбежать крысу. Он выглядит заброшенным и очень одиноким. Ей тоже одиноко. Валена хочет обнять его или хотя бы провести рукой по всегда приглаженным мягким волосам, но не может. Каждый раз по пути сюда думает, что на этот раз у неё получится, но уходит, так и не решившись. – Доброй ночи, Олли. Если что-то будет нужно, ты знаешь, где меня найти. Она делает несколько шагов к двери, оборачиваясь у самого выхода в надежде, что он что-нибудь скажет. Оливер не смотрит на неё, отвернувшись к окну. Обнимает себя за плечи и пытается незаметно вытереть мокрую щёку. Его голос сипит. – Я буду осторожен. *** Шипение воды в котелке успокаивает. Она разгребает щипцами угли под ним и глубоко вдыхает запах тлеющих рядом на камне трав. Опускает в глиняную чашку листья полыни, крошит сухие цветы зверобоя и душицы, заливает их водой, наблюдая, как кружатся и раскрываются чаинки. На родине она редко заваривала травы: мало кто из их “гостей” предпочитал чай горячительному вину и сну разума. В Дарии же это стало почти ритуалом. С трудом обретённый покой нарушается скрипом двери, и Валена мысленно проклинает позднего гостя, кем бы он ни был. – Валена, доброй ночи. Элоис мягко прикрывает за собой дверь, придерживая ручку. Она выглядит уставшей и немного взволнованной. Вероятно, Мёрдек занимался расследованием произошедшего, а это значит, что все остальные дела легли на её плечи. – Ваше Величество. – она встаёт, шутливо кланяется, чтобы взглядом быстро пробежаться по комнате и убедиться, что ничего подозрительного не лежит на виду. – Что Вас привело сюда в столь поздний час? Вообще-то в её обязанности входит раздевать и причёсывать королеву по вечерам, и довольно дерзко с её стороны было не явиться в покои и не принести свои извинения за это, но Элоис часто отпускает её сама и не выносит чрезмерной учтивости. – Его Величество просил передать… благодарность за Вашу помощь. – Как мило с его стороны. – это был долгий день, и у неё нет настроения играть в игры. – Благодарю за доверие. Что-то ещё? Она прекрасно видит, что Элоис нужно “что-то ещё”, но вслух та конечно же не попросит. Что это: гордость, стыд или соблюдение этикета, ей сейчас всё равно. В другой день Валена, может быть, пригласила бы её на чай, и они бы вели долгие разговоры ни о чём, пока в конце концов не оказались бы в одной постели, но сегодня – нет. Даже она может устать, говорил Грег, а она не верила. Что ж, всему своё время. – Нет, это всё… – в глазах растерянность, она хочет остаться, но видит, что ей, похоже, не рады. – Прошу прощения, что прервала трапезу. Доброй ночи, Валена. – Доброй ночи, миледи. Дверь закрывается, она вслушивается в удаляющиеся шаги и замечает, что все ещё сжимает чашку в руках, как будто она способна защитить её от непрошенных гостей и их невысказанных желаний. Все чего-то хотят. Зачем она бежала из Дома Веселья, из страны, за море, за тысячи миль, если оказалась там же, где была? Как будто это могло помочь. Грегор говорит, что свобода – она не на бумаге, а в голове. А её голова забита чужими прихотями. Все чего-то хотят, говорили ей. Это их слабость и твоя сила. Мутное зеркало на стене смотрит на неё раскосыми глазами, но не улыбается, и это непривычно. Валена подходит к нему и дотрагивается кончиками пальцев до стекла там, где лоб прорезали морщинки. Стареет. Она знает, что красива: иначе бы её просто не взялись обучать. Но красоту тоже пожрёт время, как съело дом, родителей, брата, Миру и память о них. Всё, что у тебя есть, нужно использовать сейчас, пока ещё можно, – вот чему научил её Веселый Дом. – Чего ты хочешь? Зеркало не отвечает ей, смотрит насмешливо, будто говоря: “а то ты не знаешь?” Она действительно не знает. Возможно, она хочет найти брата, но мысль об этом отдаётся режущей болью в сердце, и она не даёт себе думать об этом. Ещё она хочет, чтобы Оливер не был так холоден и резок с ней, потому что, видит Калех, она этого не заслужила. Она хочет, чтобы люди носили голову на плечах и думали, прежде чем срывать их тщательно обдуманные планы, но всё это не в её власти, тьма побери этот изломанный мир. Бессильная злоба кусает затылок, и Валена бьёт сжатым кулаком по стене рядом с зеркалом, больно ударяясь сама. То качается из стороны в сторону, но отражение остаётся на месте и всё ещё смотрит, ожидая ответа. – Я хочу отдохнуть. Хочу лежать в мягкой постели и пить вино, пока мне чистят орехи и целуют ноги. Она закрывает глаза и прислоняется лбом к холодному стеклу. Представляет, как Элоис, всегда выше, всегда строже, опускается на колени в своём чёрном платье и смотрит на неё снизу вверх. Распускает туго скрученный пучок волос и задерживает дыхание, когда Валена заправляет выпавшие пряди за ухо. Судорога проходит по рёбрам и остаётся тянущей тяжестью в животе. Она открывает глаза, смотрит на своё покрасневшее отражение и говорит ему. – Я схожу с ума. *** Путь наверх занимает всего несколько минут. Она долго стоит перед дверью и смотрит на полоску света под ней. За стеной шорохи, шелест бумаги, тихое дыхание. Валена даёт себе мгновение, чтобы передумать, но вместо этого дергает на себя ручку. Элоис резко поворачивается, встаёт, в её глазах решимость, в руке нож для писем. Не ожидала, но готова. Гордость за подопечную и проделанную ей работу разливается теплом по плечам и груди. Хотя, возможно, это что-то другое. – Хорошая реакция, Ваше Величество. – У меня был хороший учитель. Валена проходит в комнату и под внимательным взглядом Элоис садится на кровать, ей немного страшно и весело. Этот день и этот мир уже давно душевно больны, так почему бы по крайней мере не извлечь из этого пользу. – Что-то случилось, Валена? – Нет, – она стягивает сапоги, и те беззвучно падают на ковёр. – мне стало одиноко, когда Вы ушли. Поджимает ноги, потягивается, жмурится, зная, что от неё сложно отвести взгляд. Она всё ещё играет и кривляется, хотя пришла сюда, чтобы хоть раз побыть честной с самой собой. Почему-то отцепить от себя роль оказывается труднее, чем сорвать присосавшуюся пиявку. – Я подумала, Ваше Величество не будет возражать против компании, а ещё… Валена снимает с пояса кинжал. Достаёт из ножен и пару мгновений любуется им, подняв вверх, смотря, как узор на лезвии переливается в свете свечей. На нём нет крови, но он уже прошёл посвящение, пока соскребал кожу с шеи Тобиаса. Она верит, что у каждого оружия есть душа, что оно как ребёнок растёт и закаляется в твоих руках, и поэтому она рада, что чужая сталь сохранит в себе часть её самой. Она изущающе смотрит в чужие глаза, прежде чем вернуть его обратно в ножны, встать, ощущая босыми ногами крупный мягкий ворс, и протянуть его Элоис, нарочно коснувшись открытого запястья. – У меня для тебя подарок. – О. Они редко переходят на “ты”, и почти всегда по её инициативе. Элоис принимает подарок, садится обратно на кресло за письменным столом, стремясь уйти от прикосновения. Не потому, что ей не нравится. Ей нужны причина и оправдание – скипетр и держава их странного затянувшегося взаимодействия. Сегодня Валена надеется обойтись без них. – Что скажешь? – Спасибо. – Элоис, не моргая, смотрит снизу вверх своими большими зелёными, как болото, глазами, и живот снова стягивает узлом. – Очень красивый. Что за узор на нём? – Листья вербены. Слышала от купцов, что её название на ксарнийском языке звучит почти как твоё имя. Они молчат. Валена опирается одной рукой на стол, улыбается, ждёт. Она не будет ничего делать сама на этот раз. Даже несмотря на то, что от предвкушения перехватывает дыхание. Они хотят одного и того же, но каждый раз разыгрывают спектакль. Зачем? Для кого? Никто ведь так и не пришёл посмотреть. Элоис встаёт, собирает бумаги, письма, раскладывая их по стопкам. Пытается занять чем-то руки и мысли. Сложно её винить в желании избежать столкновения любой ценой, тем более что с самобичеванием она замечательно справляется сама. Это видно по тому, как она ходит, смотрит, говорит, даже дышит. Валене бы хотелось избавить её от вездесущих мук совести, но тогда ей придётся уйти, а это никак не допустимо. И к тому же ей совсем не хочется уходить. – Не желаешь… вина? – Нет, спасибо. – Может, ещё что-то? – Хочу, чтобы ты меня поцеловала. Склянка с чернилами падает с подставки, заливает столешницу, расползаясь по дереву уродливым темным пятном. Элоис стоит, вцепившись обеими руками в край стола, как будто упадёт, если отпустит его, смотрит в стену, не обращая внимания на то, что её рукав тоже пропитался чёрным. Сглатывает, и Валена наблюдает за тем, как дёргается её горло, как она сжимает губы. Что-то неправильное есть во всём этом. Она одевает её утром, чтобы вечером ругаться, стягивая бесконечные шнурки и ленты; учит её сражаться, зная, что сама представляет для неё наибольшую опасность; дарит ей кинжал и думает, что убьёт её им же, если это потребуется. Ничем хорошим это не закончится, она знает. Знала с самого начала, поэтому пообещала себе, что здесь не будет места сожалению и симпатии. Это работа: что должно быть сделано, будет сделано. И всё же, она так хороша в бархате. – Поцелуй меня. Это почти приказ, а приказ королеве – это почти измена. Голос дрожит, но к страху это не имеет ни малейшего отношения. Грань где-то рядом, и она вот-вот соскользнёт. Элоис отмирает, отталкивается от стола. Руки дрожат, она складывает их на её плечи, толкая к стене. Проводит большими пальцами по шее, по скуле, склоняется лбом ко лбу. Её глаза закрыты, голова кружится, она не попадает и целует в подбородок. Тихо выдыхает, мажет ресницами по щеке, и Валена ловит горячий воздух своими губами. – Можно? – Ты королева. Она вплетает пальцы в чужую руку и пускает себе под рубашку, ведёт по своим рёбрам, по спине, кожа к коже, холод к теплу, и это так сладко, что ноги подкашиваются. – Не спрашивай – бери. Поцелуй мокрый, кусачий, в торопях, как будто они не делали это раньше, как будто кто-то гонится за ними и грозит отобрать. Нет, думает она, эта ночь моя, и я никому её не отдам. Думает и дергает шнуровку на платье. Думает, подставляя шею под чужие губы. Стонет, когда получает укус в ключицу, и уже больше не думает ни о чём. Элоис переступает через упавшее платье, путаясь в нём ногами, тянет её за собой. На ней только нательная рубаха, и строго собранные волосы смотрятся нелепо и излишне. Валена давит ей на плечи, садит на край кровати, забирается на колени. – Позволь мне позаботиться о тебе, – распускает косы, царапая ногтями чужой затылок, выдыхает в потолок, – твоё величество. Внезапно её запястья ловят, она лишается опоры и падает на скомканное одеяло. Элоис незнакомо-твёрдо смотрит на неё сверху и садится на бёдра, прижимая своими. Волосы, не до конца распущенные, но растрёпанные, накрывают их, когда она склоняется, чтобы посмотреть в глаза. Валена видит в них лихорадочный блеск и думает, что все они сошли с ума, и что это хорошо. – Сегодня, – иногда она забывает, что большую часть времени Элоис отдаёт приказы. – сегодня Я позабочусь о тебе. Жар осушает глотку и заставляет кровь в голове шуметь. Рубашка стянута и выброшена, чужая всё ещё болтается на плечах, но Валена не может сосредоточиться, чтобы снять её: язык на шее занимает всё её внимание. Дыхание царапает горло, когда поцелуи спускаются на живот, а руки расстёгивают пуговицы штанов. Это так хорошо, что ещё немного, и она потеряет контроль. – Постой, постой, постой… Она резко садится, перехватывая чужие руки. Шум в ушах и кровь, прилившая к паху, мешают думать трезво, думать хоть как-то, поэтому, встречаясь взглядом с чужим, мутным и жадным, она забывает, что хотела сказать, и вместо этого притягивает за шею в новый поцелуй. Полумеры высасывают душу, она устала от них. Если играть, то на всё, если в омут, то с головой. Штаны всё же оказываются на полу, рубаха тоже, Валена снова садится к ней на колени, трётся о чужое бедро и стонет, цепляясь пальцами за плечи. Элоис гладит её спину одной рукой, а другой спускается по животу вниз. Тело насквозь прошибает искра. – Что здесь… На секунду ей кажется, что у неё помутился разум, но это не так. Она видит застывшего в дверном проёме Мёрдека, злого и бледного, как смерть. Элоис хочет обернуться, но она жёстко хватает её за подбородок, заставляя смотреть на неё. – Я здесь. – целует, не давая опомниться. – Ты нужна мне. На секунду остановившись, чужая рука продолжает движение, и Валена задыхается, пряча стон в мокрое горячее плечо. Она кожей чувствует чужие обиду, боль и злорадство, не облечённые в слова, и решает помочь. – Ваше, ах, Величество, не могли бы Вы, ах, Тьма вас всех забери, Элоис… – Оставь нас, Мёрдек. Голос не дрогнул, время не остановилось, только рука на спине сжалась крепче. Дверь с размаху хлопает, удивительно, что не слетает с петель. Волнами накатывающее наслаждение заглушает звуки, но Валена ещё держится краем сознания за реальность и замечает слёзы на чужих глазах. Она не может сказать ей то, что та хочет услышать, и даже если бы могла – она не тот человек. Любовь в ней засыпана землёй и высушена солнцем, и Калех свидетель, она откусит руку любому, кто попытается залезть к ней в душу. Но она всё равно уже здесь, сейчас, рядом, и эта ночь уже давно не ведает, что творит, и обречённость, держащая её за горло и не дающая вздохнуть, отражается в чужих зелёных глазах. Поэтому Валена достаёт из глубины себя все оставшиеся в ней крохи нежности, которые хранила на чёрный день, собирает большими пальцами соль с чужих щёк и целует, снова, и снова, и снова, пока не проваливается в пустоту. *** Тяжесть от лежащего на груди тела приятна, как лёгкое головокружение. Потолок утопает во тьме, окна зияют чёрными продолговатыми дырами. Валена рассеянно перебирает свернувшиеся от влаги в кольца волосы, щурится и пытается разглядеть висящую на стене картину, но темнота и ухудшающееся зрение не дают ей уловить даже общего сюжета. Всё–таки удивительно, что она заметила ту муху. – Расскажи что-нибудь? Элоис говорит тихо, но она всё равно ощущает гудение её голоса у себя в груди. Они лежат, переплетённые ногами и руками, но бесконечно далёкие в своих мыслях. Так и должно быть, но почему-то от этого становится тоскливо. – А что ты хочешь услышать? – Расскажи про свою родину. Она закрывает глаза, чтобы представить солёные камни и душные вечера, наполненные запахом пряностей и ловлей крабов на берегу. Не может: память как решето, сквозь которое утекает её время. Всё, что она помнит из детства, осталось во снах; только глаза, такие же, как у неё, ясные и чистые словно янтарь, смотрят на неё из прошлого, уберегая от новых ошибок. – У меня был брат. Его звали Яник. – Что с ним произошло? – Я не знаю. Мы потерялись, но так и не нашлись. – Он был тебе дорог? Ветер бьётся в окно, пробираясь сквозь щели осенним холодом, и по телу пробегает дрожь. Элоис натягивает одеяло выше, так, что остаётся виден только её острый нос. Он вечно холодный, как будто расположен слишком далеко от тела, и кровь до него не доходит. – Я почти не помню родителей. Он был для меня и семьёй, и другом, и учителем. А потом он пропал. Слова застревают в горле, хотят вернутся обратно, туда, где укромно и безопасно, и никто их не найдёт. Она так долго молчала, что уже не вспомнить, когда последний раз вслух называла его имя. Всегда казалось, что это его спугнёт. Если хочешь, чтобы чайник быстрее закипел – не смотри на него. Не вороши. – Мне жаль, что вам пришлось расстаться. – Всему своё время. Элоис поднимается, опираясь на локти, смотрит на неё своими большими грустными глазами. Наверняка хочет сказать, что они ещё могут встретиться, но для этого Её Величество слишком умна и слишком не верит в чудо, как и она сама. Вместо этого она проводит по её лицу пальцем, ото лба к подбородку, едва касаясь, как будто запоминая, чтобы потом воссоздать контуром в слепке. – Я знаю: что-то происходит с тобой, и знаю, что не смогу это изменить. Она ловит чужой палец зубами и тихо смеётся своей выходке. Элоис права, но пока что ей не стоит об этом знать. – Пророчецы в Крабате лишают себя зрения, чтобы видеть и менять будущее. А мы зрячи, но не видим дальше собственного носа. – Да, и однажды это нас убьёт. Элоис наклоняется к ней, чтобы поцеловать, но в последний миг застывает. На секунду кажется, что ей давно уже обо всём известно, и она просто ждёт, когда рок позволит предписанному свершиться. Холод пробегает по телу, но Элоис трёт глаза от усталости, зевает, ложится рядом, и наваждение проходит. – Я здесь для того, чтобы это не случилось. Они смотрят друг на друга, замерев, не мигая, боясь потревожить шаткое мгновение покоя, обретённое случайно, данное взаймы. Каждая из них считает, что это ложь. Каждая верит, что придёт время и заберёт своё.