Краткость слов

Покойная тишина и неслышный звук капель по разбитому стеклу. Всепоглощающая забота истомлённых жителей о чем-то неразличимо мизерном, ушла на второй план. Вечерняя мгла окружила собой все близлежащие окрестности и оставила светлый путь только для одного существа. Беззвучно спокойно. На потресканных от времени тротуарах, проливной дождь залил все возможные впадины и образовался небольшой ручей. На крыше одного из здания расположился маленький монстр, с невысокого роста. Глаза его изнурены и усталы, сам он выглядел крайне помято и блекло. Его шарф, повидавший, казалось, все исторически важные события мира, в край размок и отяжелел от ливня. Скучающий вид существа отдавался в его затуманенный взгляд, отражавший тёмную пустоту ночи. Время позднее, он снова был в какой-то одной из сотен вселенных, совсем уже не помня что здесь делал. Немного помявшись на месте, он небрежно закопошился в своем наборе цветных колбочек и машинально откупорил одну из них, отпивая немного содержимого. Раскидав в голове спутавшиеся мысли, он, потупив взгляд, в мгновенье утонул в липких, чёрных, как смерть, чернилах, которые здесь же оставила неуклюже громоздкая, внушающая множество вопросов своим размером, кисть. Ему хотелось не думать о внешних заботах хоть эти часы отдыха, голова была в мочь забита незначительными мыслями; тело отдавало ноющей колкостью, казалось, прямо сейчас он мог с глухим звуком завалиться на месте. Мысли нагнали его только на умиротворенную спокойствием, звёздную вселенную – это было единственным, что пришло ему в голову. *** Брошенная судьбой на произвол, бродячая душа, гулко и жалостливо кричит, безнадёжно взывая о помощи. Луч упования поник, нигде больше не находился просвет к желанному покою. Его смысл существования был стёрт с помятой бумаги, и оставалось только горестное послевкусие на жженом языке. Кануть в вечную забытость было самым жестоким наказанием для живой души. Отдавало невыносимой моральной болью. Персонаж, без имени и истории, оказался куда более глубоким и чувствительным ко всему происходящему. Какая же ирония над создателем сухого проекта, который сдался на самом раннем этапе прописки. Тем не менее чёрная полоса всегда, рано или поздно, сменится на чистую белую. Светлый луч протягивает ангельскую руку, ухватывая за собой ранимого монстра, и дарует ему такой необходимый билет в жизнь. Только за всё обязывается плата. Жертвовать крошечному созданию пришлось своим «я» . Личность была отобрана, вся его суть была приравнена к бестолковому существованию. Или, быть может, не совсем всё так? Конечная станция ознаменует пробитый час ненастья, серость окружающего пространства больше не рябит в глазах, а поезд ускоряет свой ход и спешит скрыться за тенями остатков души. За продолжительное количество эфемерных «часов» в анти-пустоте и дудл-сфере, бездушье ни сколько не помешала сосуществовать в гармонии маленькому монстру. Бремя больше не царапала излишней тревожностью, а густота волн накрыла с головой бесконечной благодатью. Он даже успел придумать себе за дни новой жизни причудливое имя. «Инк» . *** Звонкое щелкание двух спиц скользит коротким стучанием по поверхности непроглядного звёздного неба. Ничего больше не намеревается о чём-либо грузиться. Ночь душит все рутинные дела и оставляет только безразличие ко всему живому. Жисть застывает холодной пленкой изнурения поверх напористости дел. Сонность теснит все остатки разнообразности занятий, и он тихо склоняется к дрёме. Оутертейл – вселенная, излишне сдержанная в уникальности своей идеи, но всё ещё, чем-то цепляющая создателей и некоторых других бродячих безвселенных существ. Действительно, это крайне невозмутимое место, способное располагать по духу почти, казалось, любую потерянную душу. И даже бездушную. Тьма гармонирует с позолотой полов небосвода из бесконечных звёзд, утягивающих в неосязаемое пространство космоса. Взор недоступен для понимания всей забродившей слякоти в нутре у сонливого монстра. Ватные мысли целиком съедаются гладью протяженности вселенной, не оставляя мнимый просвет к реальности. В глубине остатков сознания где-то вяло, чуть дыша, копошится недоброе предчувствие, но так же ускоренно тухнет, как монстр снова берётся за своё рукоделие, немного отгоняя дрёму. Резкость событий можно было описать нежданным бураном из тысячи туч, появившийся на горизонте только-только высохшему бродяге. Залипшая голова с трудом пытается осознавать, что на неё нежданно валится рота острых сосулек из безобразного, громкого, раскидистого шума склизкой субстанции и до боли знакомых, излишне несуразных, падающих действий. Тело сонного монстра колюще дёргается и с ломотой в движениях поспешно встаёт из затекшего, сидящего положения. Чуйка не обманывала. В расположении пяти метров нагло поваливается на твердую поверхность земли злочастный, до скрежета в зубах, совсем нежданный гость. Он так же торопливо принимает попытки встать на свои малосильные, ватные ноги и окидывает своим взором местные округи. Очи его тут же, чуть забавно, переменились во взгляде, ловя чужое очертание фигуры, и раздражающе изменили ублюдочные символы внутри глазниц. – Оу, – это было всё, что смог выдавить из себя ошарашенный монстр. Похоже его изнеможденность преобрела окраску сплошной рассеяности и окончательно исчезла. Он будто совсем и не ощущал до этого потерянность в пространстве, от чего и глупо грохнулся прямо перед самым носом. Сбившаяся монотонность покоя больше не приходила обратно. Нарушенная идилия одного существа, в край покинула это место. Злость била выше желания в потребности сна. – Каким чертом ты здесь забыл?! – в надрыв, от поступающих эмоций, допрашивает растерявшийся монстр. – Я не мог знать, что здесь кто-то тоже, кроме меня, соизволил пристроиться. Не кипишуй по пусту, Эррор, – скорострело оправдывается Инк, всё больше становясь смятенным. Он сыпется на глазах. – Прошу. – Да пожалуйста! – ставя конечную точку в коротком разговоре, Эррор садится на то же прежнее место и мысленно успокаивает наплывшую тревогу. Желание конфликтов, в этот неподходящий час, совсем не побеждало диффузный рассудок Эррора, перескакивающий от одной темы на совсем противоположную. Он потрепан и, похоже, ни капли не настроен на вражду. Похоже. *** Потёртость в их взаимоотношениях переходит тонкую грань слепой ненависти к рутинной простоте действий. Родственность их связи не передать ни одному книжному изданию. Интрига в их встречах росла с каждым произведённым вздохом, рождая новую смысловую нагрузку. Потерянность их смысла бытия соединяет неразрывной нитью, скованную отчаянием, неокрепшую осознанность. Оба они плывут в вакууме, куда не поступает ни одна капля надежды и глотка кислорода. Закрытость от всего мира даётся с помощью толстого слоя жёсткого панциря, взрастаемого после каждого повреждающего их прикосновения. Брошенные недоходяги, жаждущие понимания, в отражающих мимикой призрачных душах, бегут во все последние силы и громко разбиваются на последнем шаге. Безнадёжность происходящего ломает последние колонны стойкости духа. Они сами надумали себе глупый, не имеющий значения, смысл существования. Они сами, не принявшие истину их забытости, надумали себе стеклянную цель. Бессмысленная борьба сводила их на всё большую близость. Одинокие, не имеющие стойкого жизненного стержня, должны держаться вместе. Пусть даже и таким способом. Едва ухватывая волю к жизни, он брёл. Бескрайне бродил, до жутких головных мигреней от токсичной яркости белого света, по любительски названной «анти-пустоте». Его горе не знало цены, пролитые капли надежды испаряются на горячем песке поражения. Он не знал ни имени, ни прошлого, ни даже ближайшую живую душу. Не было никого. Пустота. Бескрайний простор. Память будто отшибло, примагниченным к черепу, молотком, который не останавливался даже при самых истязаемых мольбах. Знамя бесчинства, над заплаканной макушкой, объявляла приход затравленных змей, больно удушающих неудачей исхода, в котором тонул маленький «глюк». Вся его суть сходилась в глубокую яму юдоли плача – тяготы жизненного пути, суровое испытание, ломающее кости в труху. Царство Неверленда не нужно доламывала его, заставляя погружаться в сон снова и снова. Не выдержав заклиненные возможные пути, он всё таки смог выкопать путь из тёмной норы. Аллея тёплых, светлых, как самый дорогой день в жизни, чувств разросталась плющом с каждым новым разговором с монстром из одной непримечательной призрачной вселенной. Казалось, счастье будет красить навеки его будни, и плохая погода покинула навсегда земли его сердца. Фатальная ошибка стоила всего новоприобретённого. Развязывая собственные руки, он в конец потерял значение его существования. Глухое разрушение вставало только перед очами и на последнем этапе оно разъело весь остаток света в душе. Человек без цели всегда, рано или поздно, умрёт, не дав свои прекрасные плоды возможностей. Ошибочное суждение завело его в тупик и ему вынужденно пришлось лихорадочно додумать себе стремление. Пусть даже это и исходило из разрушений. *** Падкий дух борьбы с новопришедшим гостем, истекал так же быстро, как желание уйти в грёзы. За крайне короткое время их общей компании, новоприбывший успел испачкать грязными чернилами землю, на которой минутами ранее лежал пластом, как раненный воробей. Блевотные чернила не будут давать покоя глюковатому скелету ещё очень продолжительное время. Вальяжной, неспешной походкой, чернильный преступник, теперь уже грязного места преступления, тихо садится чуть поодаль, от всё ещё непришедшего в себя, Эррора. Он старательно смягчает все свои действия и принимается за наработку какого-то из сотен скетчей, которые никогда не увидит ни одно живое существо. Эррор, не смея что-либо выпускать враждебного, вновь заставляет треск металлических спиц залиться новой волной. Беззвучие в их отношениях – это что-то крайне аномальное и местами пугающее обоих. Привыкшие к бесконечным боям и перепалкам, они перестали помнить обыкновенный, в состоянии покоя, образ друг друга. Быть может они никогда и не знали этот самый образ. Колкие предрассудки друг о друге не давали никогда в полной мере насладиться желанной общей компанией. Их пренебрежение схоже по иронии судьбы и незаметно перекликается с выпирающим различием, внушительно закрывающий все их пограничные выпадки. Недостатки обоих оголены до предела и скрытие уродливости своей сути не поддаётся из-за зорких глаз двоих. Бездушие одного – это наказание, на всю оставшуюся бессмертную жизнь. Бессмертие – вторичный, выливающийся фактор из первого, действительность которого стреляет в висок белого черепа. Он обречён на ложные чувства и эмоции, он неуклюжая подделка, безнадёжно пытающаяся возомнить из себя личность. И другой это знает. Знает и в какой-то степени сочувствует. Быть может, это злопамятная жалость играет на струнах чувств или он в действительности сожалеет о страшном судьбой выговоре. Как бы то ни было, Инк ему нравился. Нравился своей сутью. Неосознанное влечение скрывала простую моральную потребность в недостатке любви. Обычной, простой, человеческой. Не романтическая, а обыкновенная платоническая, местами семейная и уютная любовь, которая так и мнилась зачерствевшим чувствам. Жаль только, что другой не мог ощутить того же. Теперь уже не мог. Неловкое, длительное молчание окончательно сбивала вождение по бумаге обгзрызком карандаша и досаждала неприятным осадком Инка. Ему казалось, что его абонент тоже в крайнем неудобном ощущении этой странной компании, но на его удивление, Эррор был внушающе спокоен и отзывался всем своим телом ровным дыханием. Кажется, он даже наслаждался этим временным союзом. Всё таки, разность в предпочтениях слишком сильно всегда досаждала дискомфорт обоим: когда один чувствовал мир по своему, другой переворачивал виденье ситуации к вверху дном. Не дождавшись нарушения тишины с другого края, он не вытерпел: – Звёзды такие притягивающие сегодня. Тебе поэтому нравится приходить сюда? Хмурый взгляд невольно покосился на Инка, будто на маленького провинившегося ребёнка, после чего тот поспешно отвёл глаза обратно на свои руки. – Может быть, – краткость слов говорила сама за себя. Так прошли ещё минуты тишины. В ожидании подходящего момента, Инк совсем терял терпение. Весь, почти нечитаемый облик Эррора, говорил сам за себя, что он не заинтересован в инициативном общении, а уж тем более начинать диалог первым. Инку очень не хотелось упускать прозрачный, возможно, последний шанс поговорить по человечески. Но тут поток наплывших мыслей, прервал слегка подёрнутый голос слева: – Звёзды очень на тебя похожи. Их так же излишне много, как и тебя. Может быть, поэтому? Широко распахнутые глазницы искрились в лучах радости, вместе с тем, резко переменялись на невольное недопонимание вышесказанных слов. – Звёзды...и я? – медлительность мышления появлялась в самый неподходящий момент. – Я – это... эти звёзды?! – чуть не крича от осознанности и доходчивости своих рассуждений, всколохнулся горестный художник и привстал в причудливую позу. – Храни Господь, Эррор! Ты видишь в этих звёздах меня? Карикатурность ситуации, набирающей значительные обороты, в край доводила обоих до белой горячки. Стекло барьера между ними треснуло в то же мгновенье. Заливавшейся немыслимой тревожностью и яростью от резких высказываний Инка, Эррор в сумасбродстве старался отмахнуться от обложенных вопросов. – Ты совсем придурок? Пустышка ты бездушная, не можешь даже воспринять обычные слова! – Эррор раскидывается непрошенными колкими словами, пытаясь поднять свой уровень контроля ситуации. Тщетно. – Нет, нет, это ты не понял! Ты даже этого не осознаешь, боже мой!... – игнорируя всплошь грубые слова, продолжает поражаться Инк. Всё таки очень странный ход мыслей Инка был непонятен даже Эррору. Кажется, он придаёт слишком много значения обычным словам. Или нет? Остаток внимательности к происходящему бьёт все ключи ручья замотанности. Его бессознательность хладнокровно добивает всю защиту, и так вяло держащуюся из последних мочь, чтобы не провалиться в яму потресканного самолюбия. Простая, голая истина состояла в том, что заседая в своих ошибочных убеждениях, он в упор не видел ствол дерева в собственном глазу. Его неосознанность и нажала на решающий курок правдивости ситуации. Пытаясь прикрыться сильным, независимым положением, он не замечал как его одна большая потребность о человеческом тепле, медленно, но упорно переходила на «личность» его главного врага. Слияние, так подсознательно удушающей необходимости в заботе и любви, с монстром, который был рядом больше, чем кто-либо за всю его бестолковую жизнь, оказались самым смертельным прозрением за века непроглядности. Вот она, уродливая правда. Но не один единственный мученик этой правды не до конца понимает её суть. Чуть приподымаясь с места, придурковатый, вопрошающий взгляд, грезит узнать самые сокровенные секреты собеседника. – Я тебе не безразличен, Эррор! Ты..ты привязался ко мне!! – счастливый визг не знает конца. – Что, прости? – Ну сам подумай: звёзды постоянно напоминают тебе о моем существовании, – чуть ухмыляясь, продолжает он воодушевленно – Мы сможем стать друзьями! Настоящими! Он так ничего и не понял. Они оба ничего не поняли. --- Ночь становится невыносимой, беспредел в душе не даёт покоя и вместе с этим мысли колыхаются в его голове, досаждая ненужный дискомфорт. Он находится в своей родной анти-пустоте, в которой противоречиво тесно и неуютно. Мышление течёт со скоростным пределом, по нему непроизвольно стучат, добиваясь ответного сигнала. Кажется, его допытывает собственное подсознание. Распрощались они с Инком сразу же, как тот начал наседать и откровенно выбешивать второго своими глупыми рассуждениями. Его терпение треснуло, измученным бокалом, и он покинул его излюбленную вселенную. Теперь звезды кажутся отвратительными. Но это пока. Почему Эррор произнёс те непрошенные слова? Он сам не понимает. Толкование его мыслей в тот момент равнялись инстинктивному разуму, который шестым чувством решил подчиниться избитому подсознанию. Рот сам непроизвольно двинулся сделать Инку крохотный «комплимент». Похоже, он впервые был полностью расслаблен в тот час в компании художника, что сам и выпалил свою неосознанность. Скорее всего это могло произойти гораздо раньше, если бы у них было достаточно времени вне своей вражды. В любом случае это должно было произойти, рано или поздно. Он не переставал возвращаться к словам Инка и к тлеющим, догорающим чувствам, которые испытывал за время проведения в незапланированой компании. Определённо, ему было комфортно находиться рядом с ним. Он стыдился этих чувств, они ощущались слишком неправильными, но так с теплотой отдавались в его душе, что он не мог по долгу противиться им. Думы отнимали моральные силы и он решил пока оставить их на другой подходящий час.