Дозорным быть сложно

Сбитые костяшки ноют из-за ссадин. Аптечка на угловатых костлявых коленках Роси слегка подрагивает: парень в который раз проклинает собственную неуклюжесть, которая приводит ко всем этим дракам, в которые Рут влезает без спроса. Она и так не особенно ладит со сослуживцами и однокурсниками, которые высмеивают Донкихота на каждом углу, растаскивая его по косточкам, но после таких вот побоищ Рут и вовсе не хочет с ними контактировать. Они обижают Росинанта, шепчутся и смеются у него за спиной, специально издеваются, ставят подножки и спешат зажать его тощее и нескладное тело в общей душевой. Рут не брезгливая и уж точно стеснением не страдает, когда врывается в полную голых парней душевую комнату, распихивая их влажные скользкие тела, рывком поднимает белобрысую шпалу с кафельного пола, а потом — для лишней острастки, чтобы даже не смотрели в сторону Донкихота — показательно разбивает несколько лиц, заляпывая белоснежный кафель кровавыми пятнами. На лице — ни грамма пощады, в руках — ни капли дрожи: она уверена в своей правоте и обратного слышать не хочет. Уже к вечеру начальству поступит не меньше десятка доносов на то, что Эвергарден снова распускает руки и спешит собрать из зубов своих соперников ожерелье. Ну, спасибо хоть не из ушей, как она грозила им в прошлый раз, поигрывая сверкающим на солнце клинком. Нож теперь лежал в запертом ящике адмирала Сэнгоку, который в очередной раз пригрозил Рут выпороть ее на глазах у всех, если подобная ситуация повторится. Но Рут — это Рут, она хоть и молчит, сносит все свои обидки, закусывает удила, когда инструкторы в наказание заставляют ее посреди ночи наматывать круги по стадиону, однако все помнит и тонко мстит позже. Зарабатывая себе дополнительные наказания. Эвергарден морщится от того, как спирт пощипывает на мелких ранках. Росинант до сих в шоке: волосы еще сырые, а сам он завернут в полотенце. В комнате прохладно, не совсем холодно, но по исщерпленной шрамами дерме все равно бегут пупырышки гусиной кожи, пока он старательно дует на сбитые костяшки девчачьих ручонок. По сравнению с его собственными они совсем крошечные, почти игрушечные и тонут в его узловатых худых пальцах. Рут эта разница в размерах даже нравится: Донкихот с легкостью может поднять ее на руки и посадить на плечо, хотя и сама девушка ростом под сто семьдесят, но этого все равно беспощадно мало по сравнению с парнем, который вымахал под два с половиной метра свободно и задевает макушкой дверные проемы; она легко утопает в его объятиях, зарываясь носом в грудь или, что нравится ей больше, в изгиб шеи, отчего Росинант тушуется, краснеет и мило лепечет что-то; Рут с легкостью использует его рубашки, как плащи-палатки, когда ее собственная одежда приходит в негодность — бывает и такое, что злопыхатели воруют вещи из прачечной, кромсают ее ножницами, и Донкихоту ничего больше не остается, кроме как одалживать ей что-нибудь из своего. Рут обязательно возвращает его вещи: тщательно постиранные и выглаженые, хоть ей и не хочется расставаться с чем-то, что пахнет им. Горьким спиртом или едким антисептиком, душистым мылом и мускусом. Эвергарден тоже хотела бы пахнуть также душисто, но она пахнет только пылью и легким флером осени — чем-то вроде гниющей листвы и сырости. Донкихот говорит, что это очень мило, но Рут понимает, что это совсем не так. Потому что Бельмере пахнет горьким табаком и солнечным светом, а Хина оставляет после себя легкий цветочный аромат, который ненавязчиво забирается в легкие и остается там на долгие часы. На их фоне Рут выглядит драной нищенкой, потому что ее совсем не заботит внешний вид: стоит только получить новые вещи и сдать их в прачечную, как обратно вернутся только лохмотья. Конечно, виноватых искали, находили и наказывали, но пакости прекращались только на несколько недель, в которые Эвергарден могла расцвести, а потом все начиналось по новой — Росинант служил объектом чужих едких насмешек, Рут била обидчикам лица, обидчики портили ее вещи, обидчиков наказывали. Замкнутый круг, по которому Рут бежала, как хомячок в колесе. — Парни ни в чем не были виноваты… — Рут кривит рот, отворачиваясь от Росинанта, и подпирает подбородок второй рукой, пялясь на стадион за окошком. Как же, не были: их гнилое, гиенье хихиканье Рут слышала отчетливо, хоть звуки и искажались, отражаясь от стен и резонируя среди душевых леек. Слышала все их едкие словечки, которые заворачивали совсем не в то русло, о котором можно говорить в казарме, где основной контингент — это молодые парни, которые толком и девушек в своей жизни не виделись. Пока ты юнга — тебе ход из учебного центра закрыт на семь замков, а стресс и напряжение среди грызущихся всегда ощущался особенно остро. — Это мерзко… То, что они говорили о тебе… Эти животные… Грязные, — Донкихот поник, сжимая в пальцах пропитанную спиртом вату. Он надеялся, что до такого не дойдет, но, откровенно говоря, он был слабым звеном в цепи — неловкий, нескладный, как не вылетел еще, в уме не укладывалось. Слабые всегда страдают. Чужие слова, вложенные в его голову еще в детстве — сначала на Святой Земле, где их дом полон был рабов и слуг, потом — на грязной помойке, где их лупили за побитые и гнилые яблоки, украденные из мусорного мешка. Донкихот зажмурился, стоило ему об этом вспомнить, постарался прогнать эти несчастные воспоминания, которые мучили его в кошмарах по ночам, но тут же почувствовал на своей макушке крохотную ладонь, которая зарылась ему в копну. Медленно, но все же отпустило — теперь он был в безопасности, — будь осторожнее и зови меня, если такое повторится. Росинант знал, что не позовет, даже если на него снова набросятся такой одичалой и злобной стаей. Чем больше Рут срывается на окружающие, отправляя одного курсанта за другим в лазарет, чем чаще ходит разговор о том, что пора бы уже избавится от такой проблемной личности, как Эвергарден. Вопрос об отчислении уже поднимался на общем собрании, Роси знал об этом от Сэнгоку, который лишь устало потирал лоб или зажимал пальцами переносицу, в который раз прося своего воспитанника держать Рут на коротком поводке и желательно в наморднике. Пусть его избивают, пусть над ним издеваются и всячески высмеивают, но для Рут служба в Дозоре была… Жизнью. Ее родители отдали свои ради справедливости, по их стопам и она пришла сюда, это смысл ее жизни и лишить подругу этого Росинант просто не мог. А так, как поступают с ним — это справедливо? Справедливо, что Росинанту стыдно даже думать о том, чтобы все рассказать своему опекуну или кому-то из инструкторов? Справедливо, что только Эвергарден рискует своей шкурой, чтобы никто не смел его трогать? Несправедливо. Но по другому не может быть — какой с него дозорный, если он с собственными сокурсниками поладить не в силах? — Давай вторую руку, — девушка послушно тянет ему сбитую кисть и наблюдает, как парень промакивает ватой кровавые ссадины на костяшках. Кажется, еще с прошлой драки раны зажить не успели, как появились новые, углубляя старые. Останутся шрамы, но Рут как-то даже не задумывалась об их наличии. Что в них такого — Донкихот с ног до головы ими покрыт. Так что не будет ничего необычного, если и его подруга заполучит парочку в ходе отбития чужой чести. — Больно? — Нет, не больно… Тебе было страшно? — Росинант останавливается, поникает еще больше и еле заметно кивает. Кому бы на его месте не было страшно: до сих пор по спине ползают мурашки, когда он вспоминает это тупое чувство отчаяния, сжавшее горло — ни вдоха, ни выдоха — когда прозрачные намеки перестали быть таковыми и впились металлическими когтями прямо под ребра, не добираясь до сердца считанные сантиметры. Они даже роста Росинанта не постеснялись, просто сбили его с ног и вцепились пальцами в волосы — жестко и больно, вырывая золотистые локоны. «Да ты не ссы, мы будем нежными. Нежнее твоей подружки…» Донкихота передернуло — не будь Рут поблизости он бы сейчас явно не раны ей обрабатывал, а свои собственные зализывал бы. Вряд ли бы он даже хотел видеть Эвергарден. Девушка перехватила его дрогнувшие пальцы, глядя на них каким-то затуманенным и отстраненным взглядом — наверное, опять задумалась о том, как бы выпотрошила всех этих ублюдков, размазывая кровь по белому кафелю, пока остальные дожидались бы своей участи. Росинант вздохнул. Рут была ненормальной. По сравнению со всеми знакомыми женского пола, которых знал Донкихот, Рут была воплощением сумасшествия в чистом его виде. Это пугало до усрачки настолько, что первое время, когда они начали учится вместе, он откровенно побаивался Эвергарден, но обстоятельства вынудили их сбиться в стаю. Но, на удивление, к такому складу поведения он привык быстро, понимая, что под защитой этой девушки он будет… Как за каменной стеной? Рут была настоящим железобетонным ограждением метров в пять высотой и колючей проволокой по всему периметру — иногда душила, но служила для Донкихота цитаделью спокойствия и колыбелью безопасности. Ради такого можно было немного потерпеть ее взбалмошность и дикую вспыльчивость. — Дурак… Почему раньше не сказал, что они ведут себя так мерзко? — Роси вздрогнул, внутри защекоталось чувство страха, быстро вытесненное смущением: Рут прислонила его длинные пальцы к своим губам и подняла на него глаза, наблюдая за его реакцией. Росинант понимал это, как своеобразное наказание за непослушание, — знаешь ведь, как я о тебе беспокоюсь. Еще и выгораживать их взялся. Зачем? Донкихот вздрогнул, выронил из пальцев приплюснутое облачко белой ваты в бурых разводах крови, когда Рут высунула язык и обвела кончиком бугристые от мелких шрамиков подушечки, слизывая горький медицинский спирт. Роси растерялся: если скажет, что боится за Эвергарден, та лишь посмеется — ей нечего боятся, за себя она постоит даже перед адмиралами. А если не скажет ничего, то она продолжит изводить его своими «пытками» — будет заходить все дальше и дальше, бесстыдная извращенка, пока Донкихот не начнет заикаться или не сбежит. Только отсюда не сбежишь — на нем одно полотенце, а она блокирует выход своими ногами. Росинант, конечно, с легкостью их перешагнет, но у Рут чудовищные рефлексы и не менее чудовищная скорость. Словно волк в овечьей шкуре — вот какой была Рут Эвергарден в глазах Росинанта. — Сэнгоку… Он думает о том, чтобы отчислить тебя из дозорных, — Рут усмехается, поднимается с табурета и ставит колено аккурат между его тощих бедер. Дразнится, соблазняет, искушает, давит ему на нервы, хотя его только что чуть в душе не изнасиловала оголодавшая свора диких псов. Психологическая атака на врага во всей красе, прямо как по учебнику, отчего Росинант отклоняется назад, но не успевает уйти «из-под огня» — девушка укладывает свои ладони ему прямо на щеки, сжимает несильно, чтобы Роси вытянул губы трубочкой и задрожал. А потом улыбается — и Донкихот плавится в ее ладонях, густо краснея и отводя в сторону глаза, чтобы не встречаться с этим насмешливым взглядом — у Рут глаза зеленые, но цветом отличаются: в одной глазнице засел светлый дубовый лес, а в другой — зеленая морская глубина, отчего из-за контраста в большинстве случаем ее взгляд кажется диким. Девушка всегда улыбается только в его присутствие, только с ним наедине, поощряя, и Донкихот в такие моменты чувствует себя будто пес на дрессировке — его наказывают и поощряют, хвалят и гладят, когда он готов вилять хвостиком и послушно исполнять приказы. — Н-не надо, Рут, не дразнись так… Я… Устал, хочу отдохнуть, — Эвергарден выпускает его из своих сетей, извиняясь и признавая, что перегнула палку. Это еще одно замечательное ее качество, в противовес десятку тех, от которых у Росинанта ползут липкие мурашки — она никогда не сделает ничего, против чего он бы выступил. Кроме избиения своих товарищей — это было негласное табу, в которое Росинант не имел права вмешиваться, а Рут, в свою очередь, давала ему полную свободу действий. Поэтому она послушно отходит, даже свой табурет отодвигает ближе к окну, чтобы сесть к Донкихоту спиной и дать ему одеться. Поворачивается лишь после того, как он разрешает и снова улыбается — так тепло и сладко, что грудь сводит судорогой. Так улыбалась мама, когда Росинант проказничал или неловко говорил, что любит ее. Росинант залезает в свою кровать, подминает подушку по щеку и кладет сверху ладонь, отодвигаясь к стене — освобождает место для Рут. Дважды ей повторять не нужно, поэтому она сбрасывает с себя ботинки и ложится рядом с Донкихотом, утопая в его кровати. Тычется ему в грудь, как слепой щенок, сжимает мужскую футболку в своих руках и замирает, пока Росинант вжимается носом ей в макушку. От нее снова пахнет прелой листвой и холодным осенний дождиком — самый упоительный запах, который может придумать Донкихот. — Я люблю тебя, Роси, — он сжимает ей плечи пальцами, придвигаясь ближе и укутывая в одеяло. — Я тоже тебя люблю, Рут, — она улыбается в его грудь и глубоко вдыхает запах стирального порошка и мыла.

***

Погода с самого утра не ладится, накрапывает противный мелкий дождик, который быстро превращается в проливной, не менее противный ливень. Росинант конкретно залипает на бегущие по прозрачным стеклам дорожки воды — даже несмотря на то, что он давно уже окончил обучение и получил звание лейтенант-коммандера, в дождливые дни он по-прежнему вспоминает Рут. Было ли это из-за запаха сырости, который преследовал девушку по пятам, или же из-за того, что в дождь она всегда приходила к нему прятаться под одеяло, но ливень и сегодня напоминает об этой взбалмошной и дикой девушке. Из-за ее характера Сэнгоку вынужден все же был отправить девушку в руки Сакадзуки — тот с зарвавшимися матросами разбирался быстро, но даже он признал, что у девчонки есть достаточный потенциал, который может поднять ее на вершину и дать адмиральский плащ в будущем. Эвергарден продолжала тренироваться под его руководством, уже не так сильно отыгрываясь на своих однокурсниках — однако, те со временем все же отстали от Донкихота и он постепенно, размеренно, умудрился получить одно звание за другим. Росинант моргает и откидывается на спинку стула, нашаривая пальцами пачку сигарет. Рут не было в его комнате уже четыре недели как, целый месяц, в течении которого он мог встречать ее в коридорах, но толком даже поговорить с ней не мог. Сейчас у него была куча разных обязанностей, но Росинант был готов бегать даже по самым мелким поручениям, лишь бы поскорее получить еще одно повышение. Вот получит коммандера и может попросить, чтобы его распоряжение перевели и Рут. Так он точно сможет доказать ей, что давно не является слабаком, который нуждается в ее защите — он вымахал пусть и высоким, пусть и был тощим, но достаточно жилистым, чтобы дать сдачи любому, кто мог на него открыть рот. Он заполучил в свои руки дьявольский фрукт — пусть и в бою его способность была достаточно бесполезной, однако она всегда могла послужить ему в миссиях, где не требовалось шуметь. Идеальный диверсант — так его прозвали, и это было лестно, это было чем-то, что вызывало в нем гордость за себя самого. Он давно не тот сопляк, который трясся в испуге, если противников было гораздо больше — сейчас он легко уложит с десяток человек, имея в руках только пистолет! Ну, ладно, может и не совсем десяток, но все же… Это ведь очень хорошо, что Рут не нужно больше вести себя так, словно она бешеная псина на привязи. Она стала спокойнее. После той миссии, с которой они с Бельмере вернулись сильно изменившимися, Рут остыла даже к Росинанту: по крайней мере, так казалось на первый взгляд. Она почти два месяца провела в лазарете, сращивая развороченные взрывом ноги, едва ли надеясь на то, что сможет восстановиться полностью и вернуться на службу. Врачи просили не загадывать наперед: велика была вероятность, что Рут, как и Бел, подаст в отставку и тоже вернется домой, но только Росинант заикнулся об этом, как Эвергарден уставилась на него таким взглядом, словно… Донкихот даже не мог придумать что-то, в чем мог бы провинится, чтобы заработать такой взгляд — так смотрят на заклятых, кровных врагов, которых хотят прикончить, размазать по стене и заставить сдохнуть в самых страшных муках. Донкихот ежится, вспоминая, как по спине потек холодный пот, а Рут лишь отвернулась, тихо бормоча что-то о том, что должна вернутся на службу. И ведь вернулась, хоть и изрядно помотанная. Зажигалка привычно плюется искрами в лицо, Росинант запоздало придавливает одну яркую звездочку на своей челке, отчего в воздухе повисает неприятный запах паленой шерсти. Он быстро перебивается сигаретным дымом, но Донкихоту от этого легче не становится. Рут никогда бы не причинила ему вреда, но лишний раз затрагивать эту тему он не стал. Не хотелось рушить и так ослабшие после ее возвращения своеобразные узы — они все еще были друзьями, даже несмотря на то, что Эвергарден большую часть времени была в разъездах и в Маринфорде появлялась крайне редко. Впрочем, Донкихот тоже не сидел на месте, но все же, как старший по званию, появлялся в штабе чаще. Ходившая в младших лейтенантах Рут была скорее посыльной на побегушках, чем офицером Дозора. Однако… Приятно все же было увидеть ее в коридорах, даже на короткий миг. Окурок уже привычно обжег пальцы, отчего зазевавшийся лейтенант-коммандер затряс кистью, чтобы хоть немного облегчить боль. Привычку курить он подцепил после первого своего серьезного боя — кажется, он тогда только в море попал, когда встретился с пиратами. Участь дозорных — умирать, отстаивая свои идеалы. Смерть — это постоянный спутник моряков, поэтому, когда бледный от шока, трясущийся и зашуганный Росинант впервые взял в рот сигарету, показалось, что холодные объятия старухи с косой отодвинулись. «Когда куришь, то точно дышишь, а каждый вдох продлевает жизнь!» — хотя, адмирал Сэнгоку, конечно, ворчал, что курение вредит здоровью. Конечно вредит, но не так сильно, как кровожадная пиратская свора. Тихий стук в дверь выводит парня из размышлений: он выпрямляется, находя взглядом незаполненный отчет и хрипло разрешает войти. Трех шагов было достаточно, чтобы Донкихот понял, что Рут не изменила своей привычки и в очередной дождливый день все же пришла к нему. Он поднимает голову от бумаг и смотрит на девушку, которая глядит на него в упор, как на жука под увеличительным стеклом: с каким-то только ей понятным интересом и смыслом. — Я думал ты сегодня не придешь, — Росинант понимает, что ближайшие пару часов он точно не сможет добраться до работы, поэтому откладывает отчеты в сторону и складывает руки на столе, как послушный ученик. — Сакадзуки задержал… Отчеты, — Эвергарден никогда не была многословной, но с тех пор, как пошла работать под командование Акаину словно и вовсе забыла человеческую речь. Что же он такое вытворяет со своими подчиненными, что они обычные слова забывают? Узнавать Донкихоту не хотелось, а уж оставлять в распоряжении Сакадзуки еще и Рут не хотелось вдвойне: она спасала его, он должен спасти ее, — не злись. Работа… Сложнее сегодня. Она рвано выдыхает и закрывает лицо ладонью: всегда так делает, когда не хочет говорить. Просто хочет найти свое успокоение в руках у Росинанта, как и всегда. Все как всегда, но сегодня что-то явно не так: Донкихот не знает из-за чего, но ясно это понимает. Обычно, Рут с порога кидается ему на колени, обхватывая жилистую шею своими руками и утыкаясь лицом ему в ключицы, мягко перебирает золотистые локоны на затылке и затихает, словно боится разрушить момент. Изредка она провоцирует его, когда находится в игривом настроении: седлает его прямо на стуле и приближается близко-близко, опаляя своим горячим дыханием, отчего парень тут же краснеет, запинается от смущения и не знает, куда девать себя. Он понимает, что Рут так выпускает пар (лучше, чем лупить тех, кто косо смотрит на нее), поэтому толком и не сопротивляется. А хочется сопротивляться, потому что все эти дразнилки для Росинанта — камень преткновения. Ему хочется, что Рут пошла дальше: чтобы прижалась уже своими губами к его, пусть даже дергая за волосы и кусаясь; чтобы запустила руки под его рубашку (зря он что ли часами в зале торчит, пытаясь хоть как-то привести себя в форму?!) и занялась с ним… Наверное, все же любовью. Никто не знает Эвергарден лучше него, но даже он не понимает, когда ему стоит идти дальше, а когда Рут схватит его за руку, больно впиваясь пальцами в запястье. — А… Хорошо… — Роси кивает, пальцы уже по привычке тянутся к помятой пачке, выуживая из нее еще одну сигарету, а потом он переводит взгляд за окно, — дождь сегодня сильный… Рут на это не отвечает, она вообще не двигается с места, словно раздумывает о чем-то. — Роси… Я люблю тебя… — Да, Рут, я тебя тоже, — Донкихот начинает что-то подозревать, но Эвергарден переводит на него взгляд со своих рук и Донкихот забывает сделать вздох, замирая на месте, как каменный истукан: в разных по оттенку глазах он видит блестящие в полутьме слезы. Росинант подрывается с месте молниеносно, опрокидывая стул, который с грохотом падает на пол, а сам лейтенант-коммандер едва ли не запинается о стол. С тихим шорохом потревоженные бумажки валятся с угла на пол, застилая деревянные доски, пока Роси обхватывает Рут, притягивая ее в себе. Девушка не сопротивляется, утыкаясь лицом в подтянутый живот Донкихота. За окном шумит дождь, напитывая влагой землю. В комнате стоит тишина, пока Росинант чувствует, что его рубашка намокает от чужих слез. Рут никогда не плакала. По крайней мере, Роси никогда не видел ее плачущей. Скорее уж взбешенной — это было куда чаще. Возможно, подавленной, когда она цеплялась за его одежду, словно потерявшийся в толпе ребенок цепляется за взрослого. Реже — улыбчивой. Последнее всегда заставляло сердце предательски выпрыгивать из груди куда-то в горло, а кровь стучать в висках. Словно солнце из-за туч. — Что случилось, Рут? Расскажешь мне? — Росинант садится на корточки, чувствуя себя действительно слишком взрослым рядом с плачущей Эвергарден. Хотя, обычно все было с точностью до наоборот, и это Рут могла вытирать ему сопли, не говоря ни слова и не спрашивая ни о чем. Росинант не был даже уверен что она точно знала, кто был обидчиками. Она просто брала и делала, не тратясь на выяснение причины. Но Донкихот так не мог. — …Устала… — голос Рут тихий и хриплый, она обхватывает Донкихота за шею и встает на колени, чтобы уткнутся ему в шею. Росинант поднимает ее на руки, подхватывая под коленями, и клянется самому себе, что никому не позволит доводить ее до слез. Станет кем угодно, пройдет что угодно, лишь Рут улыбалась, а не роняла соленые слезы на воротник его рубашки. Хотя с чего, кажется бы ему это делать? Он давно не подросток, да и Рут уже не одичавшее животное, которое он… Смог ли он приручить ее? Ей так и не удалось сблизиться хоть с кем-то, кроме Донкихота, хотя адмирал Сакадзуки очень ценил ее, как дозорного — к пиратам она была беспощаднее, чем к собственным однокурсникам, которые безжалостно цеплялись к молодому Донкихоту. Она всегда первой говорила ему, что любит его, а Роси только отвечал, что любит ее не меньше. В коридорах сновали дозорные, отчего Донкихот замялся перед тем, как открыть дверь и выйти из своего кабинета, захватив плащ и укутав в него Рут: на улице по-прежнему шел дождь, а нужно было добраться до служебного общежития. Но мог ли он оставить рабочее место сейчас, чтобы отвести Рут в ее комнату? Конечно же нет, и скорее всего его ждет выговор по возвращении, когда обнаружится пропажа лейтенант-коммандера. Скорее всего и Рут ждало то же самое, но Донкихот может сказать, что в очередной раз нанес себе увечья, а Рут помогла ему немного прийти в себя. На них смотрели, но старательно делали вид, что в упор не видят. Росинант промок, чувствовал, как влага скатывается по коже, как неприятно липнет к телу одежда, напитавшаяся дождевой водой, как в ботинках мгновенно появляются хлюпающие лужи, когда он не заметил огромное скопление грязной воды во дворе и просто перешел небольшое озерцо вброд, прекрасно понимая, что с его везением он сляжет с лихорадкой уже сегодня к ночи. Зато Рут осталось сухой и абсолютно невредимой под его плащом с грозной надписью «справедливость» на спине. Он осторожно садит ее на кровать, весь такой взъерошенный, капающий и мокрый. От него пахнет сыростью и потом, горьким сигаретным дымом, с волос стекает дождевая вода, образовывая крохотные лужицы на деревянном полу. Рут не задумывая вплетает в мокрые золотистые локоны свои пальцы, поглаживая острую скулу, отчего Донкихот рвано вздыхает и закрывает глаза. Так много времени прошло с того последнего момента, когда он вот так мог чувствовать Рут, наслаждаясь теплом ее ладоней: у них была работа и редкие совпадающие выходные, в которые Эвергарден толком не находилась рядом со своим старым другом. А ведь они каждый день рискуют своими жизнями, иногда даже не думая о том, что могут не вернуться. Что однажды ступив на территорию штаба Росинант может услышать, что младший лейтенант Рут Эвергарден героически погибла, сражаясь за мир и спокойствие людей. Что Сэнгоку может вызвать Рут в свой кабинет и сказать — Росинанта больше нет. Он больше не вернется, не устроит переполох еще во дворе, поскальзываясь на ровном месте или обжигаясь о собственные сигареты. — Рут… Я люблю тебя, — девушка поднимает глаза от тонкого ровного шрама на ключице Донкихота и встречается с его карим взором. Это несколько отличается от обычных его ответов, он никогда не говорил ей первым, предпочитая просто отвечать на ее признания, — и я хочу, чтобы ты перешла под мое командование. Пусть я пока и лейтенант-коммандер, но я обязательно получу коммандера и тогда буду требовать, чтобы тебя перевели от адмирала Сакадзуки в мое распоряжение. Ты согласна с этим? Я понимаю, что это может быть, грубо с моей стороны, но я… Она хватает его за затылок, прижимаясь к его рту своим и кусается — больно, до крови, с диким рычанием, вырывающимся из ее глотки. Росинант не поспевает за движениями ее губ и языка, лишь хватает ее за плечи, пытаясь притормозить, но Эвергарден безжалостна к нему и втягивает его еще глубже, почти затаскивая за шкирку с собой на кровать и забираясь пальцами за воротник, не церемонясь с пуговицами на рубашке — она просто рвет ткань, ногтями царапая грудные мышцы, пока нерешительный Донкихот пропитывается ее желанием, ее похотью и яростью, с которой она втягивает его в этот сладостный и греховный водоворот. — Я тоже люблю тебя, Роси… Очень люблю…

***

Росинант бежит по коридорам, не замечая ничего и никого: мчится настолько быстро, насколько позволяют его ноги. Пожалуй, за свои двадцать четыре года он никогда так быстро не бегал, но он счастлив. Адмирал Сэнгоку кричит ему в спину, что коммандеры по коридорам не бегают, но Росинант не слышит его от собственного счастья, которое заложило ему уши и почти перекрыло кислород в горле. Два года, два чертовых года он старательно исполнял все приказы, все свои обязанности и брал даже сверхурочные (только в те дни, когда не было Рут, потому что она заявлялась в конце рабочего дня и силком уводила его из кабинета), только лишь за тем, чтобы адмирал вызвал его к себе в кабинет, объявил о повышении и выдал, наконец-то, полномочия коммандера. Донкихот тут же, буквально с порога, написал прошение о переводе лейтенанта Эвергарден из-под опеки адмирала Сакадзуки в его распоряжение. А сейчас он мчался с уже подписанным приказом о переводе прямо к Акаину, чтобы забрать Рут. Забрать! Оставить свою без-пяти-минут-жену у себя, только бы смотреть за ней. Возможно, даже перевести ее на бумажную работу в штаб, так было бы даже лучше. Никто не удивлялся, когда их отношения всплыли на поверхность — кто-то считал, что властная лейтенантша просто привязала Росинанта к себе за неимением других вариантов; кто-то, что Донкихот просто «пожертвовал собой», чтобы его цепная псина поутихла хоть немного; кто-то, что это действительно может быть самая настоящая любовь. Но последних было считанное меньшинство, в которое входили Сэнгоку, Цуру, Хина и, как бы странно это не звучало, Кудзан, который и застал новоиспеченных любовничков фактически на горяченьком в кабинете у Росинанта. Донкихот получил выговор и штраф в размере половины месячного оклада, Эвергарден — предписание на перевод в другой штаб по настоянию адмирала Сакадзуки. Конечно, позже Акаину уговорили таких поспешных выводов не делать, и Рут осталась в Маринфорде. Впрочем, все это было абсолютно не важно, ведь предъявленный Сакадзуки документ обладал силой выдернуть девушку из части адмирала и перевести в подчинение к новоявленному коммандеру, которому, будто специально, нужен был лейтенант. И лучшей кандидатки даже найти было сложно. Росинанта бьет нервная дрожь, он с трудом может держать себя в руках и стучится в кабинет адмирала прежде, чем волнение овладеет им полностью и он попросту не врежется в закрытую дверь всем телом, чтобы снести ее к чертям и с торжествующими чертиками в глазах провозгласить: «Верните, верните мне мою Рут немедленно!». Три раза стучит, потом в нетерпении хватается за ручку, поворачивает и входит. Донкихот вытягивается по струнке, отдает сидящему за столом Сакадзуки честь и тут же теряет весь свой пыл, когда Акаину поднимает на него свой тяжелый, будто чугунное ядро, взгляд. — Добрый день, адмирал, — тихо мямлит Росинант, но, прокашлявшись, говорит в полный голос, — я здесь с приказом от главнокомандующего. Прошу перевести Рут Эвергарден в мое полное распоряжение. — Уже? Нет ее, — мужчина прямо-таки видит как Донкихот сдувается и опускает руку с мятым приказом вниз. Ну и муженек, конечно, даже не узнает, где его благоверная, — она на задании. Вот вернется и переведу. Росинант даже в шоке: обычно из Сакадзуки невозможно было вытянуть больше трех слов за раз, а тут сразу четыре предложения. Не удивительно было, что и Рут со временем разучилась разговаривать, получая от своего начальника два слова и отчетную работу. Адмирал же вновь отвлекается от своей работы, чтобы бросить на Донкихота уничтожающий взгляд и вынудить уже покинуть кабинет. Росинант ждет с нетерпением, предвкушая день, когда Эвергарден вернется в Маринфорд и увидит приказ о переводе. Даже взял на себя смелость пофантазировать, как она отреагирует: за два года она значительно оттаяла, улыбаясь чаще. Она улыбалась чаще, говорила больше и уже не была такой пугающей, как во времена учебы: сейчас Роси многое бы отдал, чтобы почувствовать в своих ладонях ее нежное личико, ощутить ее вес на своих руках, прикрыть глаза и насладиться сполна ее пальцами в собственных локонах. Только время все идет и идет, а от Рут нет ни единой весточки: Сакадзуки и сам ходит чернее грозовой тучи, орет на всех подряд и требует найти… Его лейтенанта, который перестал выходить на связь. Шпионы мечутся из стороны в сторону, пытаясь наладить хоть какую-то связь, отчего у молодого коммандера начинается самый настоящий стресс: он не ест и не пьет, околачивая пороги адмиральских кабинетов и пытаясь выяснить, куда послали Рут и с кем, а самое главное — зачем и почему. Сэнгоку выглядит нервным, когда Росинант врывается к нему в кабинет в очередной раз. Он просит Донкихота присесть и сообщает ему, что лейтенант Рут Эвергарден признана без вести пропавшей, потому что два месяца как не выходит на связь. Местоположение ее неизвестно. Задание, скорее всего, было провалено и ее просто устранили. Донкихот сравнивает это ощущение с контузией от взрыва пушечного ядра: в ушах шумит кровь и стоит оглушительный писк, он пытается контролировать тело, но оно абсолютно не слушается — мышцы замирают в напряженном ожидании. В мозгу стучит только одна фраза — не может этого быть. Рут — великолепный дозорный, которому пророчили не менее великолепное будущее. Не от балды ведь за нее ухватился Акаину, если не заметил в ней амбиции и потенциал. Она прекрасно владеет приемами ближнего боя, прекрасно управляется с винтовкой и просто… Не может умереть. Как она может умереть, если Росинант так ждет ее возвращения и надеется, что после перевода она может согласиться на свадьбу? Он так хотел увидеть ее в свадебном платье, даже раздумывал, как лучше сделать предложение и как выдернуть Бельмере с ее мандариновых плантаций, чтобы она приехала на свадьбу. Он не помнит себя, не помнит, как добирается до лазарета: наверное опекун, поняв, что коммандер не в состоянии соображать и двигаться, просто вызывает работников медицинской службы и сваливает одеревеневшее тело на них. Росинант пялится в потолок невидящим взором и вопрошает небеса — почему? Почему именно Рут? Почему не он, разве не достоин он счастья за все свои страдания? Разве должен он и дальше влачить свое жалкое существование, разрываясь от накопившейся боли в груди? Зачем нужно было давать ему надежду на счастье, чтобы после отобрать ее так жестоко — даже не героически погибла, а просто пропала без вести, словно и не было ее никогда. Это дает лишь ложную надежду на то, что Рут когда-нибудь может вернутся: ворваться в штаб в своей излюбленной манере, проследовать до кабинета Донкихота и тихими шагами войти. Присесть на край стола, в ожидании, пока он закончит работу, взять его за руку и увести обратно в общежитие, где она полностью отдастся в его объятия. Такие большие и теплые, словно большое пуховое одеяло, где Эвергарден замирает, ощущая себя в безопасности. Она всегда стремится к нему, возвращаясь даже побитой и раненой, так почему же в этот раз она задерживается так долго? Недели текут размеренно для всех вокруг, но не для Росинанта: сорванный блок заставляет его чураться всех окружающих, зарываясь в работу с головой. Никто больше не притормаживает его, приходя в конце рабочего дня, поэтому он проводит в кабинете дни и ночи напролет, бьется с пиратами ожесточенно, выискивая тех, кто может быть виноват… Нет, не в смерти, он все еще не может поверить, что Рут так просто могла дать себя убить. Он все еще ждет ее. Сэнгоку горько от того, что под глазами его воспитанника залегли черные тени, что он становится все более рассеянным, поэтому отправляет того в отпуск, но Росинант не слушает его. Ему не нужен отдых, ему нужно забыться. Нужна работа, чтобы вытеснить повседневными заботами светлые образы возлюбленной. В конце концов он снова попадает в лазарет, откуда его все же отправляют на принудительный отдых. Донкихот не встает с кровати и почти не ест, только тычась носом в подушку, которая еще хранит едва заметный запах палой листвы — от этого на глазах наворачиваются слезы, а в груди режет, словно кто-то вгоняет тупой ржавый клинок прямиком Росинанту в сердце. Он не может и не хочет отпускать это призрачное счастье, которое помаячило в дали и растворилось утренним туманом. Словно во сне он проводит еще несколько недель, а потом все же смиряется с тем, что девушка уже не вернется. С ее пропажи прошло целых полгода, если бы была возможность, Рут бы даже приползла в Маринфорд. Эвергарден объявляют погибшей, устраивают чисто символические похороны и имя на надгробии дополняет сотни и тысячи других имен, отдавших свои жизни за спокойствие на море. Росинант смотрит на треплющийся на ветру флаг Дозора и обещает самому себе и почившей любви, что будет сильным. Рут бы хотела этого. И этого хочет для себя Росинант. Он по-прежнему страшно неуклюж и ведет себя, словно клоун. По прежнему ловит пиратов и получает благодарности. Раз в неделю, по воскресеньям посещает могилу Эвергарден на кладбище, принося ей ее любимые белые хризантемы. Вспоминает, как она познакомились: с начала учебы прошла уже целая неделя, полная стыда и неловкости перед сокурсниками, которые хохотали над его способностью падать на ровном месте и собирать своим лбом все дверные косяки, которые только были в пределах досягаемости. Рут всегда держалась в стороне от всеобщего веселья, ей это было не интересно, но когда Росинанта начали откровенно травить, она вышла из зоны своего комфорта. Обидчик Росинанта был сыном какого-то капитана, но Эвергарден даже этого не побоялась, впечатывая свой кулак ему в скулу. — Только троньте еще раз, глаза всем повырываю, — Донкихот обмер, когда она обернулась к нему и протянула свою руку, помогая ему подняться. Он даже не догадывался, чем мог заслужил подобную благосклонность в свою сторону, но с того момента всюду чувствовал на себе этот пронзительный холодный взгляд, заставляющий его покрываться мурашками размером в кулак. Она была его тенью, которая всегда присутствовала где-то поблизости. Она была стеной, ограждающей его от боли и страданий. И Росинант с благодарностью эту защиту принял, навлекая на себя еще больший гнев капитанского сыночка. Ему предложили отказаться от Рут в обмен на относительное спокойствие, и Росинант отказался — сам не понял почему сделал это. Это было нелогично, это было опасно… И непростительно, если бы он повернулся к единственной подруге спиной. Рут тоже была одинока. Расплата была страшна: массовая драка на стадионе, вопли инструкторов, которые разнимали колотящих Эвергарден парней. До того, как попасть в лазарет, она умудрился расцарапать обидчику Росинанта лицо до такой степени, что она скулил, умываясь кровью, пока его шестерки запинывали несчастную девушку. Разбирательство было долгим и муторным, Росинанта таскали из кабинета в кабинет, грозя отчислением ему и его подружке, пока она не в состоянии была говорить из-за сломанной челюсти, но стоило ей только выйти, как Сэнгоку тут же узнал обо всем: она без стыда и совести рассказал об издевательствах. Все виновные вылетели из училища тем же вечером, а остальные затаили обиду на Росинанта, посчитав, что это по его вине класс пострадал. Донкихот промолчал и тут, навсегда оказываясь по другую сторону. А выучив урок он перестал вообще болтать, что над ним издеваются. — Не рассказывай адмиралу. Я сам со всем разберусь, — утирая кровавые сопли просил Росинант, пока Рут возвышалась над ним горой сплошного недовольства, излучая пассивную агрессию и желая размазать всех причастных по стене тонким слоем в назидание другим. И ведь действительно промолчала, вызывая весь гнев на себя. Снова драка, снова угрозы отчисления, только Росинант уже не был участником, а лишь наблюдал со стороны. — Почему ты всегда лезешь в драку?! Мало тебе что ли?! Вот допрыгаешься и вылетишь! — Бешеных собак принято стрелять сразу, пока они не заразили других. Был бы у меня пистолет, я бы этим и занималась, — пожимала плечами Рут, вводя инструкторов в шок и негодование еще больше, — вы же сами говорили пресекать всю несправедливость сразу. Так почему вы считаете, что здесь была неправа только я? Росинант усмехается, чувствуя, что в груди снова жмет от боли: Рут всегда была ненормальной. Цепная псина Донкихота. Безжалостная сука. Дрянь. Самая прекрасная девушка на всем белом свете. Будущий адмирал. Прекрасный дозорный. Самая нежная и чувственная женщина, которая была достойна всей любви мира. А что в итоге? Ее ненавидели все, кто не знал ее достаточно близко, чтобы понимать: Рут тоже человек. Она также испытывает негодование и боль, когда видит несправедливость. Она тоже хочет, чтобы ее любили и любить в ответ также неистово. Иногда Росинант задумывается, знала ли девушка о том, что одно спасение обернется для нее проблемами? Догадывалась ли о том, что Росинант будет любить ее? Конечно, нет. Кто бы вообще мог подумать, что робкий и неуклюжий Росинант сможет влюбится в кого-то, кто избивает людей без какого-либо сожаления? Что беспристрастная и холодная Рут сможет доверится и отдать себя в руки кого-то, кто не может сдержать изумления на лице даже при виде какого-то откровенного пустяка? В понедельник утром он получает новое задание — внедриться в пиратскую команду Донкихота Дофламинго. Перед отправкой, он снова заглядывает на кладбище, оставляя на могиле букет хризантем. Флаг Дозора словно машет ему на прощание и Донкихот чувствует себя свободнее впервые за очень долгое время. Он обязательно вернется. По другому и быть не может.