It's become us

      Квартира в дорогой части города, расположенная на высоте желаний и неустанных амбиций. Отделённое существование в большом и шумном мегаполисе как необходимость сбегать от него же, потому что совершенно каждому это иногда нужно. Держать дистанцию, сохранять себя от потоков снаружи и вымерять личное пространство, в которое впустишь немногих. Россыпь разных огней за широкими окнами на макете жизни, и она никогда не ставит себя на паузу. Вращение бесконечных механизмов рекламы, культуры, индустрии и потребления — всё сверху донизу в многоэтажных бизнес-центрах, на дорогах улиц и в умах таких маленьких для этого поглощающего монстра людей. Если нельзя поставить на паузу город, то тогда обязательно и в принудительном порядке это хоть иногда нужно делать с собой. Ведь потерять свою жизнь в общей намного легче, чем можно представить.       В прихожей гасится свет, погружая всё в полумрак. Хонджун откидывает кожаную сумку с золотыми инициалами модного дома на комод возле зеркала, отражение которого цепляет в четырёх стенах невысокую фигуру, мешковатость одежды и стриженный под «горшок» блонд. Всегда необычно, всегда сложные сочетания, которые ему почему-то идут, и хоть прямо сейчас можно под блики вспышек фотокамер, а после на обсуждение в сеть, где даже критикующий, на самом деле, хочет быть похожим. Но Киму, конечно же, по внутреннему укладу личности этого недостаточно. Оценочный взгляд, придирчивость к каждой детали, и, всё равно не получая удовлетворения, он оставляет очки на той же поверхности тёмного дерева и разворачивается к открытой стеклянной двери, за которой личного откровения разных углов видения намного больше, чем в холодной реальности зеркала.       Эта комната изжита воспоминаниями, в ней сотни на каждый сантиметр, и их можно ставить на перемотку, зацикливая на всё короткое человеческое существование. Шаги по периметру, фактурные стены в градациях серого, потёртости и пятна на ковре из чистой шерсти. Он всегда предоставляет услуги, переживает химчистку и продолжает выполнять предназначение, хоть таких можно было бы купить тысячи. Условности, мелочи, важные детали. Хонджун доберёт их до тех же тысяч, и этого всё равно будет мало, ведь каждая собирает общий вид по фрагментам.       Он любит всё здесь: от затемнённых панорамных окон с видом двадцать шестого этажа на монументальность города, от круглых торшеров с их рассеянным тёплым светом на стенах, и до этой кровати, застеленной тёмным постельным бельём, которое, по оценочному взгляду самой главной составляющей всего пространства вокруг, является лучшим. Исходя из каких конкретно соображений это так — Хонджун и сам хотел бы знать, но прояснение этого понимания от него ускользает в равной степени как и многое другое, когда та самая главная составляющая оказывается рядом. Он забывает. Забывает, смотря, забывает, слушая. Его мозг с абсолютной точностью постоянно занят чем-то другим в это время, и он даже не стал бы себя винить, просто запоминая, что между ними есть ещё вещи, которые требуют прояснения. Их, на самом деле, достаточно много.       Что может быть общего у довольно эпатажного продюсера, модели и главы успешной корпорации, каждый день которого расписан по минутам, и всё всегда подчинено строгой системе правил и норм действий? Возможно, ответ на эту загадку будет в том, что как раз таки ни у одного из них не окажется точек схождения друг с другом. Быть может, их свяжут деньги, ведь именно они способны объединить весь мир в удушающий узел причин и следствий, не оставив ни сантиметра для личного выбора. Вариантов не много, каждый из них будет отвечать прагматичности, на которой строятся связи в мире таких, как они. Прибыль, выгода, перспективы. Но всё окажется проще. Ведь Ким Хонджун чёртова поп-звезда, и его песни бьют чарты, становясь вирусными на год вперёд. Хонджун пишет музыку. Разную, сложную. С грязной и правдивой лирикой, а на это есть спрос. На это всегда есть больший спрос у таких, как Пак Сонхва, которые не верят в эту кричащую и ничем неприкрытую искренность, а желают проверить всё на собственном опыте.       Разные с виду, но составлены из тех же простых чисел. Гораздо более сочетающиеся, чем можно предположить изначально. И, возможно, кто знает, точек соприкосновений у них на каждое действие, каждую мысль, стремление. Касание кожи. Это, пожалуй, единственное, что всегда переплюнет количество средств на банковском счету и количество личных машин на паркинге. Это то, что только между ними.       Проходя вглубь спальни, Хонджун дышит воздухом другого качества и понятий. В стенах, между полом и потолком — только здесь и ни в одном другом месте. Тут всё натуральнее, чище в определениях правды, грязнее в смыслах зарытого глубже человеческих проявлений. В сущности. Они расскажут то, что непригляднее вымысла, вывернут тебя наизнанку и оставят как есть. И это пытка для двоих в равной степени, но только здесь им не страшно быть искренними. Быть честными на двоих. Один расскажет о сделках, которые приходится заключать, чтобы компания держала первенство. Другой — о сделках с совестью и о том, что ещё нужно сделать, чтобы пробиться с низов. Лицо модного дома, востребованный исполнитель, продюсер, и всё это в 27 лет – в жизни сказка бывает лишь с отягчающими. Слишком много уже не такого привлекательного личного, и этого будет достаточно, чтобы стать близкими. Чтобы оказаться хоть кем-то понятыми.       Но вот чего это не изменит — так это пафоса, силы, того внутреннего проявления, которое их привлекает друг в друге. Ведь в жизни они всё равно являются теми, кем они есть. Хонджун пишет музыку. Сонхва подписывает документы. Одному нужна сила, а другому — место для её проявления. И в этом они идеально сочетаются вместе.       Ким садится на мягкие ткани постели, окидывая взглядом плывущие по потолку овальные контуры света, и с прихожей, находящейся за прозрачным стеклом, до него доносится стук двери. Можно уже даже не сверяться по времени, он знает, что Сонхва — это те же ходячие часы с исправно работающим механизмом. Пунктуальность до каждой секунды и сверять всё остальное время можно как раз таки по нему. Тихий шорох одежды, снятие обуви, отчётливый силуэт в полумраке за стеклянным разделением комнат. Хонджун считывает эмоции. Молчаливое появление никогда не говорит о чём-то хорошем, оно открывает проблемы. И не потому, что Пак хочет ими делиться или приходит сюда с той целью, чтобы его нерушимость дрогнула. Просто этого хочет именно Хонджун. И вот тут странно ли то, что, со всей стопроцентной проницательностью, но паталогической неспособностью к эмпатии, только с Сонхва он выбирает вариант быть нужным, или же под это определение попадает его полное удовлетворение последним фактом? Чувством «быть важным». Чувством «быть».       Сонхва заходит в комнату с той же немногословностью и лишь кратко обводит Кима взглядом. Последний же уже знает. Не высчитывая варианты, не выбирая из нескольких допущений, а ощущая так же хорошо, как звучание музыки и сочетание семплов. Пока Сонхва снимает пиджак, откидывая его на спинку стоящего напротив кровати кресла, и пока он опускается в него. Без изящества, но превосходно в понимании Хонджуна. Соскальзывая чуть ниже и запрокидывая голову с полным выдохом и прикрытием век. Хонджун придвигается по кровати ближе. Он ставит руки между ног и чуть наклоняется, так, чтобы видеть лицо. Чтобы все эмоции становились понятными, не скрывались за чем-то наносным в смыслах разных движений. — Выглядишь дерьмово. — А ты, как всегда, нет. — Это дерьмово?       Он выгибает брови и склоняет голову, искажая положение на кровати до полностью неудобного, но вот так воспринимающегося со стороны в разы лучше. Ведь он знает, как. — Да.       Рукой по чёрному галстуку, неспешно ослабляя затяжку, ведя подбородком и всё так же не открывая глаз. Сонхва тоже выглядит лучше, когда начинает выпускать узлы сдержанности, позволяя себе быть ближе к себе. Всего немного, но можно видеть последствия. И на них у Хонджуна как у собаки Павлова — рефлексы. За них и ради них он готов напрашиваться. — Хочешь испортить?       Тишина оказывается режущей, когда напротив Кима, не изменяя медлительности и, похоже, не стремясь быть уступчивым, таки снимают полностью с шеи полоску ткани и опускают её на стоящий рядом стол. Количество пуговиц на белой рубашке под самый воротник даже для Кима чувствуется удушающим, и мелкая моторика пальцев уже фантомно расстёгивает каждую из них, не имея такого количества терпения в запасе. У Пака его тоже нет, но оно хорошо отработано и потому может тянуться по инерции хоть до бесконечности, если никто не остановит. Если никто не предоставит пространство, где можно будет действовать иначе, не руководствуясь прожжённым внутри понятием такта. Все эти незначительные условия… — Чего бы ты хотел? — смотря прямо в чернеющие, пропуская этот взгляд в себя. — Что мне стоит сделать?       Сонхва никогда не действует на опережение, не стремится получить желаемое без затрат и игнорируя чужое расположение. Сперва может показаться, что он просто любит растягивать удовольствие, но это будет верно лишь отчасти. Читая эмоции в давящей бездне, скрывающейся в человеке напротив, Хонджун безошибочно распознаёт силуэты всего, что тот хочет. И в этом мало, очень мало сдержанности. Потому, по правде, в первую очередь тому нужна уверенность, ему необходимо дозволение. Хонджун играет самую главную роль в этой цепочке действий.        С самого первого раза, первой встречи на том закрытом показе мод, где они познакомились, Ким уже знает эту форму внимания и этот взгляд, направленный на него. Понять его несложно, когда знаешь схожее. Не потому, что так кто-то смотрел на Хонджуна. Потому что никто не рассматривал его именно так. Заинтересованно не с целью использования, а желая понять, ощутить, исследовать. Ничто не могло подкупить сильнее, когда Ким смотрел в ответ абсолютно также, чувствуя и разделяя эти желания. Такое не ослабляет хватку со временем, не исчезает, открывая разные уровни познания, и потому лишь врастает в кожу, сознание, мысли. И именно они толкают Хонджуна действовать на усиление, воспроизводя уже новое, собственное окрепшее желание в отношении человека напротив.       Потому, оставляя последнее прощупывание почвы, равно как и оставляя своё место на кровати, Ким прогибается, поднимаясь с неё, и в несколько беспечных в своей манере шагов оказывается рядом с креслом. Нависая над Паком, под его поглощающее внимание опираясь руками о бархатную спинку и забираясь к нему на колени. — Я здесь для тебя, Сонхва.       В приближении к лицу, шёпотом, припечатанным к губам, и даже, наверное, больше, чем разрешением. Просьбой. Таким же сильным желанием, как и то, что отвечает на близость, прижимая тело Кима теснее и собирая в ладонях складки какой-то новой дизайнерской безразмерной куртки, которая на нём надета. Она с шумом опадает на пол уже через несколько. Когда Хонджун зарывается пальцами в чёрные пряди, откликаясь всем телом на жадность каждого притягивающего, когда дыхание вторит биению сердца, на срывающиеся тормоза и безоговорочный слёт на встречную, где он оказывается прижат к кровати в беспорядочных порывах и давлении.       Переварить и понять не будет возможности, мышление будет отставать на безбожную часть процесса, подсказывая лишь что-то из старого, в моменте цепляния взгляда за непозволительно большое количество застёгнутых пуговиц и за необходимость исправить это. И не порвать, только бы не порвать — Хонджун любит вещи, он не любит их портить — но нехватка кислорода, новое требовательное скольжение языка между его губ, и он лишь слышит точностью своего слуха треск рвущихся нитей и тонкую перебежку пуговиц в хаотичном падении. Как-то так получается, что он рвёт их несколько сразу, и, понимая, что это уже не спасти, он мысленно просит прощение у бога вещей и со всей силой рывком тянет дальше, стягивая рубашку с широких плеч.       Тепло смуглой кожи под ладонями и мышцы спины, перекатывающиеся от каждого движения Сонхва, от его подбирания ближе, наклонов, преследующих цель поцелуев, и перевода веса на локти. Хонджун растворяется в этом, как и в тёплом дыхании сверху. Впадает в прострацию и, лишь видя улыбку напротив, старается вернуть осознание, чтобы не терять себя так легко. — Помню в прошлый раз я порвал твою фирменную блузку… — насмешливость в лёгком оскале и заинтересованность в изгибе бровей, — стоит ли мне закатить такую же истерику, м?       Усиливая позицию уличающего, Сонхва опускается на уголок губ и целует с новым посылом. Легко и лениво. Будто подначивает очевидностью, завершая такую простую формулу её понимания и открывая Киму важные для размышления темы. — Я хочу, чтобы ты был послушным и терпеливым.       Уверенно шепчется у виска с ощущением хрипцы в дыхании, с пыткой для пылающего внутри Кима. В светлые волосы зарываются носом и ведут к шее ниже, не поступаясь своими желаниями и не выбирая из всего лишь что-то по мелочи. Сонхва втягивает ртом молочную кожу до покраснения, до тихого полухрипа и стона Хонджуна, когда талию того сжимают с силой зависимого опьянения и тянут ближе, касаясь кожи обнажённого торса кожей открытых от чёрной футболки участков тела. Смешение запахов и тепла. Дыхания, звуков, мыслей. Всё на двоих, разделённое и воспринимаемое целым. Помутнение рассудка будет за этим следующим, безропотно принимающим данность и любой вариант характеристики. Как бы ни было сложно в совершенно других стремлениях, с рождения лишённых всех связанных понятий «терпеливости», выбор всё равно будет чисто формальным, принятым задолго до, только чтобы сейчас стать сказанным и воплощённым. — Будешь, Хонджун?       На периферии слабого понимания, ведь мысли уже зашли намного дальше этого этапа, представляя и предвкушая свои ожидания. На всё ещё вопрошающий и, вполне вероятно, от такого такой важный, Ким лишь кивает расшатанным болванчиком и тянет свои руки как идеальная кукла, по точным рефлексам, которым в такой ситуации единственно хочется повиноваться. Он сводит кисти над головой, и Пак может лишь оценивать это, собирая взглядом по телу каждый сантиметр подчинения с выборкой чувств. И чего-то ещё, погребённого на глубине глаз напротив. В них страсть и похоть, в них желание и уступчивость. Последняя же раскроется намного большим, чем можно ожидать изначально.       Футболка с рук, спортивные штаны дутой формы, нижнее бельё за выплаты авторских — всего слишком много для определения достатка, и когда это снимается, Хонджун оказывается ценнее самой дорогой дизайнерской шмотки индивидуального пошива, дороже всех эксклюзивных украшений, которые только способно вместить его прекрасное тело. Сонхва говорил это не раз, он повторял это по простому пониманию, не зная, как это выворачивало всё внутри Кима. Потерять себя за наносным, забыть, кто ты есть — самое простое, когда тебя возносят до идола, увы, не за творчество. Ведь людям намного проще восхищаться наносным. Сложнее видеть то, что глубже.       Чёрный галстук стягивает запястья крепко. Сонхва не жалеет усилий и уже не сдерживает себя, рывками поднимая Хонджуна и толкая его ближе к подушкам у высокого изголовья кровати. Он проводит ладонями по всему телу, заставляя Кима неосознанно выгибаться и просить большего, ближе, когда только одно внимание тёмных уже сделало его разгорячённо-доступным и нетерпеливым. За что-то из этого, или, возможно, даже за просто так, он получает по бедру несколько хлёстких шлепков, звук которых растворяется в комнате и, на деле, способствует лишь большему возбуждению, чем отрезвлению от неконтролируемых действий.       Его впалый живот пачкается каплями естественной смазки, которую Сонхва пальцами растирает по коже, обрисовывая коричневые родинки и чёрные завитки начала татуировки. Она тянется по изгибу от тазобедренной, по ноге ниже и доходит до паха, завершаясь в небольшой мягкой складке кожи, где Пак и целует, раздвигая ноги Хонджуна и не имея ни одной возможности отказать себе в этом. Язык сходит с контуров намеренно, рисуя своё продолжение влагой на эрегированном члене, обводя его основание и следуя до розовой головки, которая реагирует на ласку, выплёскивая прозрачную вязкость в рот.       Играть в эти игры с Хонджуном Сонхва нравится намного больше, чем во что-либо другое из того, что они пробовали вместе. Проверять его терпение, испытывать на прочность, совершенствовать с каждым разом, подчиняя совсем немного, но достаточно, чтобы чувствовать это странное понятие власти. Повторять, заводить и держать контроль, не позволяя что-то большее, чем небольшую ласку. Он облизывает его возбуждение, сжимая у основания, и сохраняет внимание, следя за тем, как тело постепенно входит в стадию автоматизма, проявляя новые реакции и отказываясь действовать правильно.       Голос Кима затягивает нотами, как во многих треках. Его хочется слышать, его нужно слушать. Особый ритм всегда имеет значение, Пак не обманул бы, сказав, что извлекает из этих губ самые лучшие звуки, которые не имеют такого характерного окраса в музыке их обладателя. Ярче, насыщеннее. Правдивее. Ни одно пафосное звучание не вмещает такое откровение, как то, что он слышит сейчас, когда в повторении пропускает между губ пульсирующую плоть и не даёт ей достать глубины рта. Лишь дразнит, распаляя сильнее и ловя покачивание. Он поднимает ноги Хонджуна выше, прижимая к груди. Ведёт ладонью по окружностям ягодиц, доходя до ложбинки, давит пальцами на чувствительный проход, и как бы Ким ни хотел сдерживаться, он не может. Он подаётся навстречу, цепляясь инстинктами за иллюзорное чувство наполнения, но звонкий шлепок по коже отрезвляет, заставляя вздрагивать и возвращать тело в исходное положение.       Оглаживая расцветающее пунцовым место удара, Пак оттягивает податливые мышцы, чтобы продлить это ощущение. Чтобы лежащий на кровати сдавленно метался из стороны в сторону, спутывая влажные светлые волосы и сильнее натягивая узел галстука на руках. Чтобы оставить ещё несколько ударов на раскрасневшемся, чередуя их с сильным сжатием и неторопливым, почти нежным надавливанием. Сонхва нажимает на внутреннюю сторону колен, открывая так больше доступа, и намеренно затрагивает чувствительные точки на шёлковой розоватой коже, губами же возвращаясь на дёргающийся и истекающий смазкой член.       Бёдра Кима в крупном дрожании, в обрываемых им же попытках дёрнуться. Сонхва знает, что тот на пределе, но видит, как хорошо выработана его старательность: немой стон, искусанные губы, надлом наслаждения на всём изяществе собственной подачи. Он начинает плохо понимать своё тело, вытягиваясь интуитивно, прижимая связанные руки к голове, чтобы хоть как-то облегчить своё положение. Его выдержка трещит по швам с каждым движением языка и новым стимулирующим поглаживанием на чувствительных точках, диссонирующим с крепким фиксирующим обхватом пальцев, но есть то, что он хочет получить намного больше физической разрядки и удовлетворения. Не проблема стянуть долбанный галстук и даже не проблема послать Сонхва, несмотря на данное ранее согласие. Он знает, что тот никогда не пойдёт против его воли и не подчинит в полной мере. Но во всём есть моральное. Сложно объяснимое, управляющее сознанием, как ему заблагорассудится. То, от чего Хонджун зависим даже намного в большей степени. И он будет ждать.       Он беспрекословно будет ждать это.       С доносящимися сверху уже стянуто-приглушёнными полувсхлипами, Пак отстраняется от ставшего тёмно-розовым возбуждения и, опуская ноги с двух сторон от себя, передвигается к лежащему под ним ближе, полностью нависая сверху. Растрёпанность укладки осветлённых волос, спутанность концентрации, хаотично-сломанное втягивание воздуха, которое больше похоже на загнанный плач, и Сонхва из всего может выделить только одно своё желание. – Ты молодец.       Целуя уголки губ и прихватывая их своими. Отвечая на чужую потребность чем-то намного большим, чем простое проявление силы. — Ты молодец, Хонджун-а.       Власть будет проигрывать, она будет низвергнута. Дотягиваясь до рук Кима и не прекращая нашёптывать разные и такие же бессистемные похвалы, Сонхва тянет несложный узел, распуская чёрную ткань и самостоятельно прижимает Кима ближе. Не показывая дозволение, а также прося. Напрашиваясь и ожидая, ведь и у него есть то, что спрятано намного глубже. — Я здесь для тебя, — он смотрит в широко распахнутые и целует нежнее, когда чувствует, как Хонджун обнимает его за плечи. — Тебе не нужно что-то доказывать…       В ответ говорят взглядом и показывают себя настоящего. В ответ целуют с требовательностью, нагло выбарывая первенство. И Сонхва всегда будет проигрывать, ведь Хонджун его грёбанный звёздный мальчик, которому он хочет дать всё необходимое пространство, не прося что-то взамен.       Перетягивая инициативу, Ким давит на Пака, подталкивает его в сторону и меняется с ним местами, прижимая к кровати. Опускается ещё лишь для короткого смазанного поцелуя и по-хозяйски, в игривых покачиваниях, начинает осваиваться на его бёдрах. Была бы выдержка, он бы тоже его испытал, возможно, сделал бы даже хуже, доведя до предела, и потом бы наслаждался общим видом. Сделал бы это лучше всех, ведь не только Сонхва здесь любит играть. Но у Хонджуна терпение полетело ещё на пуговицах, а всё оставшееся время просто пульсировало перед глазами аварийными огнями, сводя к обочине все возможные стремления на противодействие. А потому серебристая бляшка звенит в неаккуратных дёрганных движениях, которыми он вытягивает ремень из шлёвок, угрожая испортить на эту ночь ещё один элемент гардероба. Режущий звук молнии и музыка шуршания ткани в стаскивании брюк по ногам, после чего Сонхва может видеть и оценить насколько же Хонджун нуждается, и как сильно он его хочет.       Стук вещи об пол — неаккуратность Кима родилась намного раньше его. Тяжёлое дыхание, и на бёдрах Сонхва тёплое и дрожащее в последних эмоциях, которые оставляет рациональность. Хонджун рвёт блестящую упаковку зубами, разливая прозрачную смазку по разгорячённой коже и не сводя внимания, улыбаясь глубиной своей порочности и желания даже сейчас оставлять впечатление. Доставлять удовольствие одним своим видом и знать, насколько именно Сонхва это нравится.       Подбираясь ближе, усаживаясь над пахом и дразня в банальной невозможности делать иначе. Делать красиво, притягивать взгляды и не отпускать от себя. Подстраиваясь под размеренное движение ладоней на своих ногах, позволяя себя ласкать, находя в этом личное положение. Он заводит руку назад, подставляя головку члена к заранее подготовленному себе, и, прикрывая глаза, за раз опускается на всю пульсирующую длину до основания.       Это примется, это впитается между ними. Загнанная форма существования, возведённая в степень, и которую хочется проживать, не уступая кому-то другому. Раскачиваясь в направляющем руками темпе, Хонджун чувствует своё место для творчества, которым бесспорно является Пак Сонхва. Его сила и власть, которая с каждым разом всё крепче закрепляет позиции. Их близость не только о ней самой. Она лишь часть, хоть никто из них не произносил это вслух. Звуков в этой комнате предостаточно. Музыки секса или погружения друг в друга — то, в чём Ким разбирается и знает отчётливо, когда эмоции не фальшивят. Давя ладонями на крепкие мышцы пресса, он растворяется в этом звучании, усиливая и контролируя. Делая лучше, как умеет. И она получается самой правдивой, чистой, хоть изначально совсем не об этом.       Тёплые линии света на гибком теле. Подсвеченное в полумраке пространства самым мягким восприятием и острыми ощущениями. Ведомый и контролируемый без характерных тому проявлений, Сонхва тянется к Хонджуну. Прощупывает мягкие бёдра до поясницы и прижимает сильнее, подаваясь вперёд точными толчками с растягиванием вхождения. До тонких и звонких стонов, срывающихся с губ несдержанно и с наслаждением, которое хочется лишь продлить. Хонджун пахнет сладкими духами, кисловатым потом и возбуждением. Целуя выпирающие ключицы и прикусывая бархатную кожу, Сонхва даже не будет сомневаться, что именно так пахнет любовь.       Никто из них не скажет это вслух, но ероша пальцами тёмные волосы и оттягивая их на самых приятных ощущениях, Хонджун будет думать только об этом. Пока Пак снова переймёт контроль, склоняя назад и заставляя свести ноги за его спиной, Хонджун будет слышать это. В неразборчивом шёпоте и обрывках своего имени, в продавливании мышц до затирания, в горячем скольжении кожи о кожу и шлепках. Колени с двух сторон Сонхва давят сильнее, делясь мягкостью и упругостью тела, сжатие внутри покажет настоящее и самое яркое. Ничем не прикрытое, оставленное для этой комнаты и для них двоих.       Опираясь руками возле головы Кима и сжимая тёмную ткань простыни, Сонхва ускоряет движения, доводя каждого до сворачивающейся перед глазами реальности и белёсых вспышек ощущений, которые разольются вещественным, обрамляя смуглую кожу россыпью белых капель. Сонхва будет достаточно вымученного и самого нежного звучания спутанных слов, чтобы достигнуть своей крайней грани следом, кончая глубоко внутрь и утягивая Хонджуна в беспорядочный влажный поцелуй, который не захочется разрывать ни при каких обстоятельствах.       В неспешных ленивых прикосновениях к блестящей в свете торшеров коже и усталой перебежке взглядов. Подтягиваясь друг к другу ближе, сплетая ноги и прячась почти от всего, что находится за панорамным окном, и чему нет места в дорожке этой песни. Утром они вновь станут друг для друга чужими – сейчас же весь это понимание притупляется. Хонджун подберёт до сотни новых созвучий и ни одно не выпустит дальше карих глаз напротив. Потому что их общее только внутри, оно лишь между ними.