Идеал тёмного бога

Он один. Руки зарываются в серые волосы, практически их вырывая, а полуобратившиеся когти раздирают эпидермис, скребя по голове. Один... Кровь из многочисленных глубоких ран, нанесённых им самим, заливает руки, забиваясь под пару почти отошедших ногтевых пластин. Все повреждение тут же регенерируют, и Тим, сам не замечая когда и не понимая зачем, наносит новые. Боль проходит фоном, заглушаемая одной единственной мыслью, что повторяется слишком часто и, кажется, заняла всё сознание, сердце и душу своей жертвы. «Я один» Жизнь замерла. Разбилась на множество осколков, которые никто никогда не склеит. Всё вокруг продолжает двигаться, как бездумный механизм, ведомый древним алгоритмом. Всё кроме него. Множество людей окружают его. Ходят и ходят, ходят и ходят... А он сидит посреди заполненной шаблонными актёрами сцены огромного театра. Изломанная кукла, повязанная никем более недвижимыми нитками. Крестовина валяется где-то там, бесконечно далеко на столе кукловода, что начал эту вечную игру. Валяется, покрываясь пылью, ведь кукловод давно умер, и лишь одно его творение это почувствовало. Возможно потому что оно им и являлось...

***

— Тим, ты вообще меня слушаешь? — Разумеется. Нерешительная улыбка и небольшая доза тепла в глазах. Чтобы не заметила холодящей нутро злобы. Лёгкий поворот головы в сторону тени, полуприкрытые глаза и незаметное внушение — теперь под глазами будто пролегли синяки, что стали заметны лишь сейчас. Немного рассеянности в серых зрачках, а после резкая концентрация вновь на собеседнике — сильная усталость и упорное нежелание оскорбить. Она поведётся. — Опять бессонница? — выражение лица показывает сочувствие. Серафима вновь поверила. Манипуляция удалась, и хоть где-то внутри ворочается совесть Зверев не обращает внимания. Перед глазами плавные черты лица и бледная кожа. Выразительные красные глаза и слегка волнистые локоны. Эти черты не накладываются на ту кто перед ним. Скулы Серафимы острее. Волосы не цвета тёмного шоколада, а скорее воронова крыла. В голубых глазах же извечный прохладный расчёт и решимость, которым никогда не сравниться с честным, в моменты плохих «воспоминаний» немного безумным и даже яростным огнём в зрачках Катерина. Она не похожа. Совсем. Сравнивать их было бессмысленной тратой времени. Грязной ересью, порочащей его творение и реальную личность. Он идёт домой. Идёт, пожираемый раздражением на всё живое, не соответствующее его мечтам, и одновременно жалостью к Симе. Она ведь не виновата, что её парень шизофреник, влюбившийся в собственное сновидение. Она ведь не виновата, что натолкнулась на манипулятора, использующего единственного более менее похожего на выдуманный образ человека в наивном желание не сойти с ума окончательно... Он не идёт в академию — сегодня нет занятий. Он идёт к отцу. Не смотрит по сторонам. Не примечает ни единой детали. Внимание к реальности — лишняя трата времени. Тем не менее иногда стоит сделать вид будто тебе есть до кого-то дело. Хотя бы за тем чтобы никто не задавал лишних вопросов. На губах лёгкая улыбка. Случайно встретившиеся ему Карина и Дима, перекинувшись парой слов с Тимом, продолжают свою вечернюю прогулку. Для них он друг. Улыбка не спадает, дабы вызвать недовольную мину у проходящих мимо Миланы и Антона. Для них он ехидный огненный волк, непонятно почему до сих пор не ликвидированный Зодиаком. Егор устало кивает, считая, что только что пришедший с улицы и узревший очередную домашнюю перебранку сын пытается его поддержать. При коротком взгляде на снова скандалящую со всем живым и мёртвым, разумным и равным ей по уровню развития Анфису улыбка также остаётся на прежнем месте. Бесящаяся от вида весёлого пасынка женщина скрипит зубами, считая, что мальчишка издевается. Дверь тихо закрывается. Засов щёлкает, отделяя Зверева от злых криков семьи, состоящей из глупцов, или не способных принять свою тупость, или не способных сопротивляться чужой тупости. В своей комнате парень стоит возле зеркала вглядываясь в таинственную гладь. Он смотрит на ничего не выражающее лицо. Секунды идут. Тимофей улыбается. Ничего не поменялось. Совсем. Глаза бездушны. Внутри всё тот же пустой холод. Чуть больше небольших морщинок возле глаз. Внутренне всё также, но не внешне. Его лицо выглядит искренним. Всем привычным и настоящим. Добрым, усталым, саркастичным, злым... С какого ракурса взглянуть. Сквозь чьи опыт, характер и моральные устои смотреть. Мнения менять слишком легко. Под протянутой в наивном жесте рукой холодное стекло.       /Саяна ходит меж двумя мирами с помощью заученных ей комбинаций рун на гранях обскурума/ Коготь режет ладонь. Тим продолжает, не мигая, сверлить своё отражение стремительно желтеющими глазами, желая точно знать, что оно ни на миг не исчезнет, заменяясь чем-либо иным.       /В книгах библиотеки Пандемониума нет ни единого упоминания о существование Созерцателей или каких-либо похожих на них по своим способностям видов/ На стекле остался кровавый след, и Тим, затаив дыхание, вглядывается в гладкую поверхность.       /Калиостро был могущественным магом в сравнение с другими людьми-чернокнижниками, но он никогда не покидал Землю. Человек слишком слаб для использования соответствующих артефактов и уж тем более постройки действующего портала/ Перезвона нет. Зеркало не расступается перед Тимофеем, несмотря на все его желания.       /Зеркальных миров всего два: Земля и Ад, в котором заточено большинство тёмных первородных и многие виды нечисти/       /Обскурумы были созданы, для того чтобы ходить меж двумя мирами, а также временем без утомительных ритуалов/       /Существование параллельных миров никем не доказано и признано всего лишь одной из глупых людских теорий/       /Даже незначительных упоминаний о неком междумирье — Зерцалии нигде не встречается/ Первородные на вершине пищевой цепи. Они в правительстве, в шоу-бизнесе... Везде. Даже президент, по, скорей всего, всё же лживому, пьяному откровению отца — первородный. Все сгенерированные его сознанием сюжеты о том, как обычные люди борются с обладающими сверхъестественными способностями врагами всего лишь бредовые фантазии. Тим видел своих «одноклассников» в бою. Видел на что они способны против десятков очень хорошо вооруженных и натренированных, но всё-таки бездарных бойцов. Раны от пуль исчезают быстро. Лёгкие и другие жизненно важные органы, даже будучи пробитыми насквозь, легко восстанавливаются. Лишь серебро может не дать срегенерировать чертовски сильным тварям, в рядах которых незаметно для себя оказался он сам. Поэтому с наступлением двадцатого века, когда первородные окончательно утвердили над миром своё теневое господство на прилавках ювелирных магазинов начало появляться всё больше подделок. И всё больше экспертов со временем «теряли знания» вместе с соответствующей литературой, повествующие о том как отличить фальшивые изделия из серебра от настоящих... Реальный мир не похож на его фантазии. В тех мирах всё решали подростки, оказавшиеся не в том месте, не в то время. Побеждали злодеев, мирились и ругались. Жертвовали собой и героически воскресали. Но он не чувствовал ненависти на обман, порождённый его же мозгом. Да и на миры из фантазий ему, говоря откровенно, плевать. Интересовала его лишь она... Всё шло своим чередом. Бесконечные приключения в реальности со лживым счастьем на лице. Покой и искренняя радость во снах. Снах которые резко прекратились. Может от стресса. Может от какого-то проклятия. Может он просто наскучил своему Идеалу... Тимофей старается спать как можно дольше. Лежит на кровати и понимает, что провалиться к Морфею просто не получается. Понимает, что не увидит её. Никогда не увидит. Что она ушла. Навсегда. Навсегда... Он вдыхает. Тяжело. Как будто в последний раз. Глаза медленно закрываются. Внутри что-то оглушительно громко лопается. ПОЧЕМУ ОНА УШЛА?! Когти вырываются из плоти. Ладонь резко сжимается, и зеркало осыпается множеством осколков. Удары идут один за другим. Железная рама падает на усыпанный осколками пол, а Тимофей всё продолжает. По всей стене множество чудовищно глубоких вмятин. Он столько сдерживался. Пил успокоительное в ненормальной для людей и многих первородных дозах. Пытался заткнуть дыру в сердце реальными людьми. Надеялся на то что это временно. Жил неделями в безумном отчаянии, по ночам повторяя имя ТОЙ КОГО ОН БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ УВИДИТ. В дверь ломятся. Громко и сильно. Недостаточно сильно. Стена наконец взрывается бетонным крошевом, обрушиваясь на асфальт со второго этажа и открывая вид на освещённую фонарями улицу. Стрелец врывается в комнату, натягивая тетиву лука. На лице огненного волка безумие и ненависть. Егор стреляет по ногам сына, замедляя монстра. На лице скандально известного Тимофея Зверева отрешённость и смирение с судьбой. Санитар вкалывает снотворное, с ехидством рассуждая, от чего же «золотой мальчик» поехал крышей. Накаченный спящей красавицей юный демиург в состояние вечного полусна смотрит куда-то вперёд. Он не обращает внимания на мать, пытающуюся добиться от парня хоть какой-то реакции, но, поняв бессмысленность действия, просто ушедшую прочь, поджав губы. Он не смотрит на отца, что в конце концов, сорвавшись хватает его за худые плечи и просто трясёт, отчаянно прося сказать хоть что-то. Не уделяет ни единой капли сочувствия слезам Долмацкой и тоскливым взглядам друзей. Он остался один в обитой мягким белым материалом комнате. Часы идут за часами. Тим молчит. Долго молчит. И та самая струна, что загнала его сюда снова трещит, руша самообладание оборотня. По Геликону разносится жуткий вой. Дикий. Первозданный. Так воет забытая своим божеством-созданием-любовью марионетка, пытаясь разорвать собственные ниточки и лишь больше путаясь в них. Так воет непризнанный демиург, ненавидящий собственный мир. Жаждущий уйти. Куда угодно где есть она. Плевать на все его сюжеты. На всех реальных людей. Плевать на всё. Кроме неё... Гроб глубоко в аду трещит, осыпаясь отдельными деревянными щепками на чёрную землю; стены камеры для буйных пациентов разваливаются на части. Кольца со стремительно тускнеющими выгравированными на них рунами срывает потоком магии реальности, раскидывающей их по выжженной пустоши; ремни расшитой серебряными сдерживающими символами смирительной рубашки горят в зелёном огне, осыпаясь на пол серым прахом. Огненный Змей смеётся, радуясь настолько огромной силе и ярости своего сына; Тимофей со странной смесью тоски и неконтролируемой чёрной злобы кидается на ближайшего первородного с шокером, разрывая его на части. Огненный Дракон пытается приподняться и вдруг понимает, что не может; Тим, так и не осознав, откуда взял силы продолжает разносить Геликон на атомы. Медленно угасающий правитель преисподней последний раз мысленно проклинает себя за то что дал полукровке постоянный канал к своим силам; сгорающий заживо Вениамин Дубровский кроет матом всю семью Зверевых. Семь обскурумов, разбросанных по всему, не такому уж и большому после последнего их одновременного использования свету, засветились нагреваясь. Призванные поддерживать порядок в этой мультивселенной артефакты чувствовали — скоро всё снова будет в норме. Первобог начал набирать силы, а одно из первых его творений обретать материальность. Пигмалион скоро встретится со своей Галатеей...