Монета

За Ним стали присматривать невыразимцы. На самом деле, они начали отслеживать всё, связанное с древней магией, ещё с момента битвы в последнем репозитории — и это именно они оставили портал обратно в Хогвартс у гробницы Сабранн. Их вмешательство было бы куда менее ненавязчивым и деликатным, если бы Дина Гекат, в прошлом сотрудница Отдела Тайн, не выступила посредницей, взяв покровительство над Нирмеей. Но вскоре невыразимцы в открытую связались с ней, предложив сотрудничество с Отделом Тайн после выпуска из Хогвартса. Это несколько тревожило Оминиса. Он опасался, что Ним заберут у него, засекретят всё, связанное с древней магией, уберут все упоминания — что даже в архивах она останется лишь как «неизвестный студент Хогвартса 1890». Впрочем, пример профессора Гекат его успокаивал — она вовсе не скрывала своей бывшей карьеры и занималась в отставке интересующим её делом. Профессор Гекат поспособствовала и его собственной карьере. Она собиралась на пенсию и искала себе приемника, который бы занял должность преподавателя защиты от тёмных искусств. Раньше Оминис бы отказался от всего, что содержит в себе упоминания о тёмных искусствах — сама мысль о них цепляла в его душе некий оголённый нерв — но теперь то, что ранило раньше, больше не имело над ним такой власти. Всё же, его знания о тёмной магии простирались куда далее за пределы школьной программы, и в роли преподавателя он мог бы научить детей защититься от неё — и предостеречь от ошибок. Весть о снятии проклятия удивительным образом быстро распространилась за пределы Фельдкрофта, и теперь к Ним приходили запросы из Мунго и просьбы частного порядка. Она не жалея тратила силы, собранные Исидорой, и они приносили ей опыт и ощутимый поток галеонов. Пасхальные каникулы они проводили в домике Ноктуа. Там потихоньку появились новые шторы и ковёр, кухонные полотенчики с вышитыми ромашками, стол для гербологии и котёл в подвале, два сервиза, один на каждый день, а второй праздничный, нарядно стоящий на полке — детали, объединяющие их быт в умиротворяющую, идиллическую картину. В гости заходили близнецы Сэллоу — их отношения наконец пошли на поправку. Анна давно оправилась от проклятия, но тень вины и тоски только недавно покинула её, и близнецы принесли с собой смех, шутки и подколки, байки о прошлом и факультетские сплетни. Оминис наслаждался своей новой, безмятежной жизнью, лежал в кровати, вдыхая полной грудью свежий воздух апрельской ночи и тёплый запах ромашкового чая. Ним лежала у него под боком — принадлежащая ему безраздельно. Мягкое ощущение её кожи под пальцами, мерное дыхание — так выглядел покой. — Оминис, — тихо позвала она, нарушая уютную тишину. — Я ведь могу вернуть тебе зрение. Оминис крепче сжал её ладонь. Он знал, что рано или поздно она вновь поднимет эту тему, но сам не заводил разговор. Зрение. Перспектива волновала и пугала. Обрести новое чувство, оказаться погруженным в весь этот хаос цветов и форм. Не на минуты воспоминаний в Омуте памяти или образов легилименции — навсегда. Конечно, он приспособится и привыкнет. Наверное, пройдёт несколько лет, прежде чем он сможет освоиться в новом мире, который был закрыт для него с рождения. Их занятия и эксперименты подготовили его к тому, что его ждёт, когда он станет способным видеть. Воспоминания Ним, он может вызвать эти образы перед глазами: мир со спины дромарога, пустынное побережье, силуэт замка в рассветной дымке — всё это станет доступно ему. Почему тогда так страшно? — Я готов, — шепчет Оминис. Это преувеличение. К такому нельзя подготовиться. Но Оминис уже знает, какую часть этого мира упускает. Он хочет посмотреть ей в глаза — и это одно стоит того, чтобы попробовать. Ним придвигается ближе, обхватывает его голову руками, прикасается лбом ко лбу — будто при легилименции. — Будет больно, — предупреждает она. Её ладони тёплые и ласковые, готовые утешать, усмирять боль. Оминис едва заметно кивает. Посторонняя сила, как кипяток, проникает внутрь, льётся через виски, проникает в глаза. Под веками жжёт. Оминис неосознанно задерживает дыхание, концентрируется на прикосновениях её пальцев, на губах в дюймах от него. Перед глазами плывут красные пятна. Он теряет счёт времени, пока боль под веками нарастает. Ним не отпускает его лицо, сила всё льётся и льётся — становится страшно, хватит ли сил, не повторит ли она судьбу Сабранн? Он старается молчать и не дёргаться, даже когда от боли хочется отстраниться и бежать. Энергия словно переливается через край, выливается из-под век, горячим бежит по щекам… «Это слёзы», — понимает Оминис. — Открой глаза, — шепчет Ним, отнимая пальцы от его лба. Ресницы дрожат. Перед глазами плывут мутные пятна — то ли слёзы всё размывают, то ли он просто не умеет фокусировать взгляд. Тёмный потолок спальни, синева сумерек в комнате, проём окна… Светлое пятно её волос. Он узнаёт образы с опозданием. Часто-часто моргает, притягивает Ним к себе. Тянется за палочкой. — Люмос! Сияние окутывает кончик палочки, и Оминис не может сдержать улыбки. Теперь это простое заклинание обретает для него смысл. Он оглядывается по сторонам, с каждым мгновением зрение обретает чёткость. Поворачивается к Ним. Она щурится от резкого света, когда он подносит палочку к ее лицу. Светлые ресницы трепещут, улыбка растягивает губы. Он видит малейшие неровности ее кожи, каждую трещинку на губах, каждую ресницу, румянец, проступающий на щеках — детали, которые не способно передать ни одно, пусть самое точное, воспоминание. Слёзы всё ещё текут из его глаз, но уже не от колдовства. Её взгляд — взволнованный и счастливый. Её серая радужка, пронизанная светлыми нитями, чёрный омут зрачка, блики люмоса — его собственное отражение в её глазах. Они сидят на коленях на кровати, одеяло небрежно отброшено. За окном всходит луна — а они так и сидят в темноте и тишине, не отрывая взгляд друг от друга. Ему хочется сохранить этот момент — он однажды вытянет серебряную нить воспоминаний из виска, поместит в хрустальный флакон, будет хранить, как величайшую ценность. Может, когда-нибудь их наследники и потомки увидят это воспоминание — даже незрячие увидят двух волшебников, держущихся за руки в тишине, пока золотая монета полной луны очерчивает сиянием их силуэты. А сейчас — сейчас они есть друг у друга.