Точка Росы [версия 1.1]

Мы подъезжали к цветастому шатру. Собранный из разноцветных лоскутов — он отвлекал от безликости пустыни. Глаз отдыхал, находя цветы, птиц, незнакомые узоры на полотняных стенах. Шуршание шин больше не раздражало. Нас встречали. Действительно встречали. Как давних друзей. Старушка, та, что так махала нам, не стала дожидаться, пока мы проберемся через песок. Она побежала навстречу машине. И ни разу не застряла ногами в песке. — Мальчик! — кричала она на бегу. — Слышите все? Наш мальчик приехал! — Никогда не знаю, где наткнусь на нее, — пробурчал тот, кому, очевидно, предназначался этот полный радости возглас. Из шатра, из-за него начали выходить люди. И клянусь — за масками респираторов скрывались улыбки. Я зацепилась взглядом за цветастые тряпки, заменяющие одежду тем, кто так искренне встречал нас. — Парень! — раздавалось со всех сторон. — Тормози колымагу! — кричали моему провожатому. Он остановился. Вышел. И как будто встал на свое место. Он был здесь, среди этих шумных, смеющихся людей своим. Было это и странно, и как-то приятно. Его затягивал этот цветастый шумный вихрь. Захотелось стать рядом с ним и дать увести себя. — Пойдем, — протянул он мне руку, безуспешно уворачиваясь от протянутых в приветственных жестах рук. Мне опять жутко захотелось схватиться за подставленную ладонь. Это желание делало мне больно. — Сама выйду, — заталкивая как можно глубже боль, хмуро пробурчала я. Показалось правильным заменить невозможность осуществления желания ожесточенностью. — Как знаешь, — мой провожатый развернулся и зашагал в направлении шатра. Я вылезла с сидения вслед за ним. Ноги тут же увязли в песке. Лабораторная обувь наполнилась песком. — Кого с собой привез? — поинтересовалась старушка, весело подмигивая моему провожатому. — Да так, — он запустил пятерню в волосы. — Подрабатываешь или как? — от толпы отделился один мужчина. Высокий и темноволосый, он сразу привлёк мое внимание, отвлекая от нерадостных мыслей. Невозможно было разобрать, сколько ему лет. Он казался невероятно молодым. И только удивительные, старые глаза нарушали эту безупречную картинку. Бледная гладкая кожа, блестящие волосы, идеальный профиль. И древняя, притягивающая мудрость во взгляде. — Ки! — мой провожатый повернулся к нему. И сделал совершенно невероятное — обнял высокого и что-то зашептал ему на ухо. — Пойдем, девочка. У нас холодный шербет как раз есть. Ну, пойдем, милая, — обратилась ко мне бабуля. Мы направились к шатру. Вся толпа, что встречала нас, как-то бесшумно разошлась. Остались только мы. Высокий перешел от моего провожатого ко мне. — Ки, — глянул он исподлобья. — А ты? — Тэсс, — прошелестела я. И добавила зачем-то: — Отвыкла от имени. — Ничего, — покачал головой Ки. — Бывает. Добро пожаловать в Убежище! Старушка же тем временем пыталась поспевать за моим провожатым и одновременно обнимать его. — Как ты в плечах раздался, мальчик, — приговаривала она. — Подрос, что ли? — Мэмми, хватит, — пробурчал мой провожатый. — Да что уж, и пошутить с тобой нельзя? — распевала старушка. — Знаю я, знаю. Она примирительно покачала головой, приподнимая сетку у входа. За тонким плетением, спускаясь с полога, свисали арабески. Они весело звякнули, когда мы задели их головами, входя в пурпурный полумрак. Внутри шатер оказался еще интереснее, чем снаружи. С полога свисало много всякой всячины, цветные шнуры с кучей подвесок, кисти, бусины. Качались и горели небольшие фонарики. От цветного стекла плыли и переливались блики. Зеленые, розовые, оранжевые. Пол был устлан коврами. Лежали подушки, разнокалиберные, расшитые бусинами и яркими нитями. В дальней нише, задернутой фиолетовым пологом, виднелась черная, грубо вырезанная фигурка полумесяца. — Красиво, — только и смогла выговорить я, снимая маску. — Это Мэмми, — усмехнулся Ки, тоже избавляясь от респиратора. — Назвала этот шатер парадным залом. — Он махнул в сторону еще одного входа: — Там душ. Освежитесь с дороги. Здесь, — Ки мотнул головой в другую сторону, — переход в другие шатры. Если тебе захочется поговорить, мальчик, найдешь меня там. Мой провожатый покивал головой. Тем временем Мэмми направилась к пологу и села перед фигуркой полумесяца. — Мэмм, — грозно нахмурился Ки. — Опять? — Цыц! — прошелестела та в ответ и склонилась, как мне показалось, почтительно. — Храни нас, ночь, во тьме и при свете дня, храни нас в пути и в постели, от слов и от вещи во тьме, укрой нас от наших врагов, проведи нас сквозь себя, великая мать, целыми и невредимыми. — Мэмми, ты бы накормила их, — Ки мягко коснулся ее плеча. Только в тот момент я осознала, что его спокойный, тихий голос расслаблял, взгляд успокаивал. Колдовские глаза! — Да, — Мэмми обернулась спокойно, кивнула головой в сторону полумесяца, будто бы сверкнувшего ей в ответ. — Ты же знаешь, без этого я никуда. Сейчас все будет. — Язычница, — усмехнулся Ки. — Кто бы говорил, — Мэмми усмехнулась, легонько стукнув Ки по ладони. — Он так ярится, — добавила она, — потому что я на днях заявила, что его собственная теория хороша только для таких, как он, сказочников. «Взять все — и поделить!» Нет, ну вы слышали? Чушь. — Сепаратистка, — незлобно усмехнулся «сказочник». Заметно было, что такие перепалки — не редкость между этими двумя. Слова звучали так, как будто и он, и она давно уже знают, что и как скажет оппонент. Выглядело это очень по-домашнему, когда каждый готов к любому выпаду в свою сторону, да и знает все их наперед. Однако в какой-то момент и в глазах, и в голосе у обоих зазвучал металл. — А я разве не делюсь? — твердо произнесла Мэмми. — Разве твоя банда знает хоть один отказ от меня? Топливо, ночлег, еда в моем Убежище. Ни разу от дележки я не отлынивала. Да и не о том я… — А о чем же? — прищур Ки стал почти хищным, и он, проследив за моим взглядом, поспешил спрятать его в улыбке. — Знаю, опять будешь о том же самом. — Да, — Мэмми легко встала с колен. — Только не при детишках. Ни к чему оно им. Она потянула Ки за собой к одному из выходов, что-то тараторя на ходу, так быстро, что я не разобрала. Мы остались одни. Мой провожатый посмотрел на меня. — Располагайся. Подальше от выходов. Ночью будет холодно, — он стянул верхнюю куртку, долго и тщательно вытряхивал песок. Потом направился к выходу в соседний шатер. Хотелось освежиться. Кожа горела. Песок, кажется, намертво въелся в нее. Надо было воспользоваться душем. Я не знала, как мое тело отреагирует на воду. В лаборатории никто не хотел рисковать. Никто в точности не знал природу той энергии, которую мне дала шаровая молния. Поэтому пользоваться обычным душем мне запретили. Кожу очищали паром и специальным порошком, что изобрел мой отец. Порошок не давал пены, не имел запаха и был бесцветным. Зато отлично очищал любые загрязнения. И не влиял на электричество внутри меня. Мне было страшно. Я оказалась на незнакомой территории. Принимать решения нужно было самостоятельно. Пока я мерила шагами пространство шатра, появилась Мэмми. Она вошла так тихо, что я вздрогнула от звука ее голоса. — Вот, милая, — она поставила большой медный поднос на низкий столик, который из-за подушек и не видно было. — Угощайся. Поднос ломился от всякой аппетитно выглядящей всячины, и я принялась за еду. Никогда я не ела таких ароматных плодов, таких медовых и сочных. Те, что мы выращивали в нашем Оазисе, зрели быстро, но были они генетическими модификациями, из искусственно созданных Эолами семян, поэтому настоящего вкуса я не знала. Да, они вызревали быстро, сразу становясь сплошного ровного цвета, но ни нектара, ни вкуса в них не было. То, что я попробовала, было совсем другим — живым, настоящим. Никакой приторной сладости или набившей оскомину водянистости. Только чистый вкус, непривычный и свежий. Я ела, слизывая сок с ладоней и пальцев, а Мэмми критически оглядывала меня. — Сколько же вы ехали? — поинтересовалась она. — Почти весь день, — ответила я, осматривая себя вслед за ней. — Надо почистить твою одежду. Ну вот, пойдешь мыться, а я ее простирну тогда, — она решительно двинулась к выходу. — Как помоешься, возьми халат. «Мыться!» — подумала я удрученно. Хотелось, жутко хотелось, просто стать под освежающие струи — впервые за три года — и дать телу расслабиться. Пока я визуализировала, как стану под воду — и со мной ничего страшного не случится — в палатке появился мой провожатый. Мэмми уже поработала над его одеждой. Его серое рубище выглядело чище. И судя по всему, маску он все-таки снимал. Заряд светился ровным зеленым. Вслед за ним семенила Мэмми. Она буквально сгибалась под тяжестью одеял и подушек. Но все так же умильно смотрела на моего провожатого и улыбалась. — Перекусила? — поинтересовался тот. Я не смогла прочитать эмоцию в его голосе. Слишком занята была своими мыслями. — Вроде того, — ответила я рассеянно. — Ты представь только, Тэсси, — перебивая меня, произнесла Мэмми, очевидно развивая мысль. — Я ему говорю, пойди ты помойся нормально! Ни в какую! Говорит, ей больше воды достанется… — Мэмм, — угрожающе прорычал в ответ объект ее рассуждений. — Вредный мальчишка, — хохотнула та. — Помоги мне лучше. Она скинула свой груз и принялась расстилать одеяла. — И маска эта твоя, — Мэмми продолжила отчитывать моего провожатого провожатого, намеренно игнорируя то, как он закатил глаза, — Глаза б мои ее не видели. Такой миловидный мальчик… Она что-то еще бормотала себе под нос. А я поймала себя на том, что улыбаюсь во весь рот. И что от постели пахнет чем-то по-домашнему приятным и знакомым. От этого мимолетного воспоминания на глазах навернулись слезы. — Ты чего, девочка? — Мэмми, свернув и отбросив одеяла, присела рядом со мной. — Хочешь ромашкового чаю? — Наверное, да, — просипела я в ответ. — Ну, сиди здесь пока, я сейчас все принесу, — старушка глянула исподлобья на моего провожатого. — Ты застращал? В ответ тот только отмахнулся. Пока Мэмми колдовала над чудной формы медным чайником, я немного пришла в себя. Вся эта кипучая деятельность, полумрак шатра, тихие шорохи и звуки благотворно влияли на меня. — Ну вот, — Мэмми протянула мне кружку, от которой волшебно пахло травами. — Пей. И я пила, погрузившись в свои мысли, даже не заметив, что Мэмми рядом больше не было. Зашуршала ткань полога — и рядом материализовался Ки. Он подсел к Хэлу и заговорил шепотом. Я могла разобрать только частями, но в тот момент все, о чем они говорили, показалось мне бессмыслицей. — Если гора не идет… так ты, кажется, говоришь в таких случаях, да? — в голосе Ки отчетливо звучала улыбка, но мой провожатый не спешил на нее отвечать. — У тебя же есть что мне сказать? Что тебя гложет, мальчик? — Не твоего ума дело, Ки, — пробурчал тот в ответ. — Послушай, мальчик, я понимаю все. Спорим, я знаю даже, как ты добыл браслет с Диском Старшего Эола, — он вздохнул своим мыслям. — Насмерть? — Не знаю, — «мальчик» опустил голову, и длинная его челка закачалась безжизненно. — Как его хоть звали? — Какая теперь разница… — Ну ладно, — Ки похлопал моего провожатого по плечу. — А это, как ты выражаешься, «экземпляр»? Зачем? — Сам знаешь… — Ценный груз? — Не имею ни малейшего представления. Мне плевать. — Послушай, — улыбка и из голоса, и с лица Ки исчезла молниеносно, глаза потемнели. — Завязывай с этим. И с Падальщиками хватит якшаться. Я знаю, ты думаешь, что такому, как ты, некуда податься, что такой, как ты, изгой, — Ки перешел на шепот, а я так напряженно попыталась вслушаться, что даже поперхнулась чаем, — но ты же знаешь, я всегда готов… Я надрывно закашляла, невольно привлекая внимание беседующих. Разговор прервался. Ох, как же подскочил мой провожатый, как будто не сидела я тут все это время. «За кого же он меня принимает? — промелькнуло обидное. — За батарейку или еще какой прибор?» — Ну, чего уши развесила? — рявкнул мой провожатый. — Иди в душ! Я огляделась вокруг. Несмотря на разнокалиберность предметов, валяющиеся на полу подушки, в палатке было удивительно чисто. Там, где я сидела, осталась горка песка. Надо было отдать одежду Мэмми и, в конце концов, привести себя в порядок. А еще поглубже загнать внезапную обиду. Я почему-то захотела почувствовать себя не Объектом 104, а живым, слышащим и видящим человеком. Со страхом, внутренне сжавшись, я шагала в душ. В матерчатом коридоре было прохладно. Мэмми как раз вносила в центральный шатёр небольшие жаровни, но в проходах гулял ночной пустынный ветер. Я предвкушала, как укутаюсь в пушистый халат. Наверняка, убеждала я себя, он пахнет лучше, чем порошок, изобретенный отцом. Душ меня удивил — большая медная лейка, торчащая из ржавой трубы, деревянный поддон под ноги и огромные бирюзовые, желтые, изумрудные морские чудовища на тряпичных стенах. Я дотронулась до одной — ощутила приятное прикосновение мягкой ворсистой ткани. Оставалось стянуть с себя почти всю одежду и встать под освежающие струи воды. В голове не укладывалось, как Мэмми, эта хрупкая старушка, держит в таком порядке шатер в пустыне. Мне хотелось хоть как-то облегчить ее работу, и я решила, что нательное белье постираю прямо на себе. Я дотронулась до синей фигурной бутылочки, что стояла тут же на медной полке. Открыла крышку — и втянула запах. Он сразу заполнил матерчатое пространство. Теплый, с едва уловимой горчинкой в самом сердце. Так же пахла и постель, которую нам стелила Мэмми. Я прикрыла глаза, вспоминая эти фиолетовые тонкие кусты, что мы высаживали с мамой. Вот они качаются, вот лучи света просвечивают лепестки. Над ними тоже всегда витал этот аромат. Отец всегда отрицал силу ароматов, а вот мама наоборот верила в нее. Именно поэтому все наше застиранное белье всегда пахло этими фиолетовыми цветами. «Они приносят сладкие сны», — говорила мама. Я вспомнила ее лицо и неожиданно для самой себя улыбнулась. Запах — густой, тягучий — успокоил меня окончательно. Я крутанула большой вентиль. Сверху загудело. Затряслась труба. Я намылилась, подставляя ладони под воду. Закрыла глаза, растворяясь в невероятности момента. И не ожидала, что вода рухнет с такой силой. Сначала сбилось дыхание. Потом перед глазами поплыло. Огромные рыбины появились из своих тканых волн. Они кружили и кружили вокруг меня. Потом меня ударило. Я глянула вверх, но все никак не могла сфокусировать взгляд. И не могла понять, как меня может бить электрическим дождем. Каждая капля отдавалась разрядом. Я попыталась выбраться из-под них. Искала вентиль. И не находила. Все вокруг било меня. Изгибались гигантские хвосты морских чудовищ, они сменили цвет — стали ярко-кислотными — и хлестали меня. Кожа искрила. Я и сама изгибалась, в попытке увернуться от воды. Горело все, внутри и снаружи. Дыхания не хватало. Я открывала и закрывала рот, втягивая воздух, которого больше не существовало. Опять упала проклятая темнота. Прибила меня огромным мешком с молниями. И добила абсолютной тишиной. Следующее, что я увидела, когда электрический дождь перестал мучить мою кожу и тело, было лицо моего провожатого. Он что-то говорил. Куда-то нес меня. Цветастые стены летели мимо. Первое, что я сделала — попыталась спрыгнуть с его рук. Но он держал крепко. Даже когда я забилась, в истерике выкрикивая неразборчивое. Я хотела предупредить, сказать, что трогать меня нельзя. Что я могу убить его, как убила напавших на лабораторию пришельцев из пустыни, как убила маму. Я билась, выгибаясь, выкручиваясь в стальной хватке. Сама того не желая, прикасалась еще чаще, еще больше дотрагивалась — до предплечий, до лица, да сжимающих меня пальцев. Но мой провожатый не сдавался. Он продолжал мне что-то говорить. Я не слышала его — так сильно шумела кровь у меня в ушах. Только понимала, что вижу его рот, и что губы его без перерыва двигаются. Дорога через короткий коридор показалась мне вечностью. Меня трясло, когда мой провожатый аккуратно укладывал меня на подушки, когда укутывал тонким пуховым одеялом. Звуки вернулись. Это было неожиданно. Я просто вдруг услышала его голос. Не искажённый респиратором. — Совсем ледяные, — шептал мой провожатый, растирая мои ладони. Он все обхватывал их и дышал на кончики пальцев. — Ледяные… — Покажи руки, — сглатывая неприятный комок, сказала я, — Пожалуйста. Я боялась, что увижу их обугленными. Сгоревшими. Но он протянул их мне — неприятно звякнул браслет с Мастер Диском, — и мое сердце успокоилось. А потом забилось еще сильнее. На запястье, пониже закатанного рукава, прямо под браслетом Диска, я увидела выжженное «Имя объекта: Хэл Хоуп». Провела все еще трясущимися пальцами по фигурному шраму. Пальцы — я знала точно — обожгли кожу холодом. Повторила тихонько: «Хэл». Не знаю, зачем я это сделала. Это короткое слово прочно засело в голове. Остальные имена и прозвища стирались из памяти. Вот, например, как звали Старосту нашего Оазиса, я вспомнить не могла, сколько ни пыталась. А ведь я прожила с ним бок о бок столько лет. — Хэл, — еще раз произнесла я, уже тверже. — Хэл Хоуп. А потом наблюдала, как сходятся брови на переносице, как взгляд из встревоженного становится грозовым. — Молчи, — прошептал тот, чье имя я теперь знала. — Больше ни звука. Поняла? Я только кивнула. — Спи, — Хэл укутал меня плотнее. Он улегся и больше не нарушал мое личное пространство. Просто закрыл глаза и, кажется, сразу заснул. Фонарики погасли, плыл дымок от свечей. Трещали в жаровнях можжевеловые ветки. Метались под матерчатым пологом мягкие тени. Птицы и цветы двигались за ночным ветром, как будто дышали. И я дышала. Я старалась попасть в такт дыханию Хэла. Его грудь мерно поднималась и падала — размеренно, спокойно. И чем чаще мое дыхание попадало в ритм дыханию Хэла, тем сильнее слипались глаза. Я не боялась сна, плыла по нему, укутанная в мягкие одеяла. Это был океан, толщь темной звездной воды, которую я никогда не видела, но теперь отчетливо чувствовала. И чувство это успокаивало меня, дарило ощущение безопасности этой ночью.