The Wine of Saint Martin's Day

      Ничего серьёзного: пару раз они пересекались взглядами в курилке, иногда Геля пыталась подсказать Серафиме со своей последней парты, ещё они как-то виделись у кого-то на вписке — к Геле тогда очень некрасиво пытались залезть под юбку, а она, трогательная, но злая, пыталась слезть с чужих колен. Серафима помогла тогда тоже, но это же простая женская солидарность, да?       Всё становится чуточку страннее, когда Геля падает за одну парту с Серафимой и шепчет ей на ухо: «у меня такой ахуенный товарчик есть, будешь?» Серафима вообще-то юзает не так часто, больше шутит, но от того, как близко оказывается Геля, вдруг бегут мурашки по спине и рукам, а её губы оставляют красный помадный след на мочке уха — Серафима это вообще замечает только вечером, когда в зеркало смотрит. А тогда, то есть, в моменте, её так коротит, что не остаётся никаких слов, кроме да, конечно. Геля на это подпирает щеку ладошкой и смотрит на Серафиму лукаво, будто в самую душу, и её растрёпанное кудрявое каре забавно склоняется вместе с головой, прядки падают на щёки. В Серафиме рождается какое-то странное чувство.       Она не может понять, почему ей так хочется убрать эти прядки.       Недели через две Геля снова садится рядом, но уже не налегает. Молча листает ленту твиттера (кажется) в своём старом разъёбанном мобильнике и нихуя не говорит, но сидит рядом — и едва ли собирается уходить. Андрей смотрит на них с интересом, долго. Серафима старается не думать.       Снова курилка, но это неудивительно: у них с малолетства все хватаются за сиги. Серафима висит на Андрее, они, кажется, обнимаются, потому что так надо, да и вообще Андрей — милый, Андрей — тёплый, хотя и странный, но это мелочи — Серафима тоже не то чтобы в адеквате. Появляется Геля, машет рукой. Стреляет сигу у Андрея, и Серафима почему-то отодвигается, ей уже не так нравится обниматься с Андреем, хочется, чтобы Геля стрельнула у неё.       Андрей докуривает, больше не пытается касаться Серафимы и машет рукой на прощанье, и Геля ему вслед кричит спасибо за сигарету.       — Вы встречаетесь? — уже полушёпотом спрашивает Геля и опирается о стену.       Курилка — это, конечно, условно, потому что это обыкновенное место за школой, где удобнее всего ставить банки из-под всякой хуйни для окурков. Сюда даже некоторые молоденькие преподы ходят, поэтому все на это глаза закрывают: пока они не заванивают толчок куревом, администрации похуй.       Серафима нервно дёргает плечом.       — Не то чтобы, — отвечает, а сама думает, что даже не не то чтобы, а просто нет, но почему-то не может нормально формировать мысли. Не тогда, когда Геля смотрит этими серьёзными грустными глазами.       — Трахаетесь?       Внутри всё как-то резко падает: блять, она, наверное, единственная девственница в их классе, может, даже во всей параллели, но об этом никто не знает. Да и вообще у них так не принято — чтобы девчонка с гордым званием лучшие сиськи класса оставалась целкой, но не зря же она, блять, Серафима: спасибо, папочка, услужил.       — Нет, — честно говорит Серафима.       Представляет секс с Андреем, и становится почти неловко. Андрей — это про всё ок? и нежную романтику, а Серафима — это про… А про что? Она даже не знает и почему-то не хочет узнавать — точно не с Андреем.       — А ты бы хотела? — вопрос звучит с насмешкой, но серьёзно, хотя явно двусмысленно: Геля спрашивает не хотела ли бы ты потрахаться с Андреем, а хотела ли бы ты потрахаться.       Серафима краснеет.       Пепел с сигареты падает на асфальт, и Серафима в спешке тушит её, пока не обожгла себе пальцы. Геля всё это время смотрит и ждёт.       — Спроси что-нибудь попроще, — отвечает Серафима.       — Хорошо, — улыбается Геля, и от этой улыбки чуть подрагивают коленочки, так сладко-сладко, — целовалась хотя бы?       — С Андреем? Конечно.       Геля тушит сигарету и бросает прямо на асфальт (неряха!), а потом делает шаг-два-три — и вот она уже зажимает у стеночки Серафиму: мелкая худая Геля прижимает Серафиму, которая некоторых пацанов в их классе обошла по росту — всё-таки сто восемьдесят сантиметров. Это почти мило, а ещё немного смешно, но Серафиме не до этого: у неё что-то странное происходит внутри, и это не страх, даже близко не…       Геле приходится чуть встать на мысочки, и Серафима неровно выдыхает.       Андрей всегда спрашивает: можно?       Андрей всегда на её молчание только отстраняется.       Серафима раскрывает рот и дышит через раз, тяжело и сорванно, и Геля кончиками пальцев касается её щеки и накрывает этот рот своими губами, опуская веки. Серафима не может заставить себя закрыть глаза — она отвечает больше бессознательно и на интуиции, но ей жизненно необходимо смотреть. Геля не особо тянет: сразу ныряет языком, вылизывает изнутри так, будто хочет сразу вытянуть душу, а Серафима и не против, хотя вообще-то у неё набегает слюна и мажет по губам, растирая красивую помаду. Всё ещё чувствуется вкус сигарет Андрея, наверное, если бы у него так не кололась щетина, Серафима даже с лёгкостью могла бы представить, что снова целуется с ним, но она не хочет — она хочет целовать Гелю.       Она хочет, чтобы Геля целовала её.       Любуется ещё секунду, может, две, а потом тоже зажмуривает глаза и отвечает уже нормально, осознанно: кладёт ладони на острые плечи, но держит их там недолго, сразу перебирается к кудряшкам — как же хотелось их потрогать, потянуть, вплести пальцы, да-да, вот так…       Серафима только успевает втянуться, когда Геля отстраняется. Утирает слюну с губ, а вместе с ней — остатки блеска и отпечатавшуюся помаду Серафимы. На костяшках остаётся след, приятный такой, типа напоминание.       — Хотела бы? — и теперь вопрос совсем очевидный: со мной хотела бы? Да, да, да, да-да-да, дадада. Хотела бы.       Серафима с глупой полуулыбкой чуть съезжает вниз по стеночке, и Геля тут же её испуганно ловит, но Серафима только смеётся.       — В жизни ничего не хотела так сильно, — признается шёпотом, будто надкусывает яблоко с древа познания. Правда, эта история, видимо, без Адама, а вместо Евы — Серафима, и, наверное, в этом даже есть какой-то свой извращённый символизм.       — Это хорошо.       Да просто, блять, божественно.

***

      Лифта нет — не новость.       Серафима поднимается на третий этаж, как на эшафот, и ей кажется, будто эхом от стен отскакивает цокающий звук каблуков, хотя она вообще-то в кедах, старых и затёртых. Зато в своих лучших джинсах и красивом кружевном белье — готовилась.       Тук-тук. Да? Вы кто? Ах, точно. Ангелина! К тебе. Да-да, проходи. Спасибо.       Серафима сбрасывает кеды. Матушка Гелечки вообще не похожа на Гелечку, как будто даже не родственницы.       — Левая крайняя дверь! — кричит голос из другой комнаты.       Да она бы догадалась: та самая левая крайняя дверь была единственной с каким-то психоделическим плакатом. Серафима разглядывает черно-белые узоры какое-то время, а потом стучит — робко, тихо. Никто не отвечает. Она толкает дверь.       Геля сидит на полу спиной к ней, кажется, в наушниках, скрестив ноги и сгорбившись над какими-то листочками. Серафима осторожно входит в комнату и запирает за собой дверь, почему-то чувствует себя как дома, хотя она тут впервые. Опускается на колени перед спиной, утянутой домашней чёрной майкой (под её лямками нет лямок лифчика! их нет!), кладёт ладони на плечи и дует в шею — резко, неожиданно, так, что Геля крупко вздрагивает, но не роняет ни звука, только резко оборачивается. Серафима улыбается и целует щеку, оставляя отпечаток своих губ на бледной коже.       — До сердечного приступа доведёшь, — недовольно говорит Геля, но ловит её лицо руками, чтобы поцеловать в ответ нормально, губы в губы, а не этот детский лепет.       Серафима смеётся в поцелуй и несильно кусает её за язык.       — У тебя нет замка на дверях, — отстраняется Серафима, — и мама дома.       — Она не заходит.       — Это всё равно странно.       Геля запихивает листочки куда-то под стол и поворачивается к ней: они всё ещё сидят на полу, на коленях, хотя тут рядом кровать, и Серафиме вообще-то уже больновато ноги по себя подгибать, но Геля вдруг укладывает ладони на её бёдра и приближается к лицу, так что все недовольства как-то испаряются, и да-да-да! на ней нет лифчика — взгляд Серафимы падает невольно, почти случайно, и она видит очертания груди через обтягивающую ткань.       — Не хочешь? — выдыхает Геля в приоткрытый рот.       Серафима задумывается: она долбила прям в школе, курила в квартире, хамила неприятным училкам, сбегала пару раз из дома… Наверное, секс при чужих родителях — это не худший её проступок.       Было бы хуже, если бы мама Гелечки у них над душой стояла со свечкой, а так ничего же, да? Им просто надо быть потише…       Геля смеётся, будто угадывает мысли.       Целует.       Напирает всем телом.       Её ладони ныряют между бёдер Серафимы, очень-очень близко к… Ах. Геля отстраняется неожиданно, оставляя после себя полный разъёб, потому что хочется, чтобы уже побыстрее, а Геля всё тянет и тянет, улыбается своими бледными губами, которые обязательно опухнут — дайте им ещё пару минут, и Серафима постарается достаточно, чтобы губы Гели налились красным не от отпечатков помады.       — Пошли на кровать, — поднимается Геля и даёт свою мелкую узкую ладошку Серафиме, чтобы она тоже подтягивалась. Серафима нелепо сидит на полу и пялит на протянутую руку. Моргает. — Ну ты чего?       — Я…       — Боишься?       Серафима поднимает взгляд на Гелю: ебучая маечка, домашние шорты, растрепанные волосы, никакой косметики. Хорошенькая, помятая, милая.       В животе крутит до болит, и Серафима всё же хватается за руку Гели, но тут же Геля её тянет на себя, будто в ловушку, и прижимается, чтобы поцеловать, но для этого ей опять надо вставать на носочки, сука, как же мило. Мило, мило, мило.       Серафима сама спускается губами пониже и оставляет засос где-то на подбородке, знает, что его будет видно, но всё равно не удерживается от сиюминутного желания, на что получает поощрение: Геля стискивает зубы, чтобы не стонать, но ноготками впивается ей в поясницу, за которую так нежно держалась, пока они вылизывали друг друга догола. Геля просовывает ногу между бёдер Серафимы и напирает так, чтобы оттеснить её к кровати, и Серафима легко поддаётся: вслепую шагает назад и пытается оставить как можно больше следов помады на шее Гели.       Падает на кровать — тут же раздаётся громкий скрип, и Геля начинает смеяться, усаживаясь Серафиме на бёдра; она утыкается в шею и глушит смешки, пока Серафима кусает щеку изнутри, чтобы тоже не засмеяться.       — Ну вот, — шепчет Геля, — теперь весь подъезд знает, что кто-то будет трахаться.       — А твоя мама?       — Я тебя умоляю. Мы же девочки. Дурачимся на кровати, подумаешь.       Просто дурачимся — это то, как Геля чуть ёрзает по бедру Серафимы; просто дурачимся — это то, как Серафима с дрожащими от волнения руками хватается за кромку майки, на что Геля понимающие поднимает руки, и да — вот оно: выпирающие рёбра, на которых вьётся татуировка, и Серафима в каком-то странном наваждении касается чернильной надписи memento mori. Пока только пальцами — дальше языком, но это чуть позже.       — Я хотела сделать на ключицах, — объясняет Геля, прижимая свои ладони к пальцами Серафимы, — но мамка бы заметила.       — Могла сказать, что это переводная. Она бы подумала, что ты просто дурачишься, — беззлобно дразнится Серафима, на что Геля смеётся, но потом ей становится совсем не до смеха: Серафима руками ползёт выше, к груди.       Она совсем маленькая, как и вся Геля, никаких растяжек нет, зато соски так и манят, поэтому Серафима больше бессознательно тянется к ним, и Геля извивается, выгибает спину, хватается руками за плечи Серафимы. Это… хорошо. Серафима опускает ладони на узкую талию Гели, а сама склоняется так, чтобы языком провести от той самой татуировки до соска. Лижет почти неловко, но Геле, кажется, и так хорошо: она цепляется теперь не за плечи, а за волосы, оттягивает вьющиеся пряди, путает их только больше, но Серафиме даже нравится, и похуй, что потом придётся вычёсывать всё это долго и мучительно, потому что патлы у неё по лопатки, зато как сейчас хорошо — хорошо то, как Геля тихонько хныкает, хотя вообще-то обычно она выёбывается больше всех. Серафима неожиданно понимает: ей нравится иметь такую власть.       — Нет, стой… — выдыхает Геля и оттягивает за волосы уже всерьёз, и это больно, но хорошо, что за пиздец происходит. — Раздевайся тоже.       Прежде чем Серафима успела стянуть любимую тишку (правда ведь готовилась), Геля утирает её губы пальцами, а потом тянет свои же в рот, и Серафиме тоже хочется уже оказаться в этом горячем тепле своими пальцами, но она только снимает футболку. Потом Геле приходится перекинуть ногу так, чтобы Серафима могла расстегнуть джинсы и избиваться от них, пока она пытался с этим расправиться, Геля в похожей спешке бросила шорты на пол, к майке и тишке, куда со звоном от пряжки ремня упали джинсы Серафимы.       — А носки? — смеётся Геля, когда Серафима хочет продолжить.       — Да блять, — шипит она и стягивает носки уже ногами, потому что не хочет отвлекаться от того, чтобы опрокинуть Гелю на подушку, хватая её за руки, — пошла ты.       — Пойду, — отвечает Геля, и они снова целуются так глубоко, что становится влажно везде.       Геля удобно обхватывает её талию своими нежными худыми бёдрами, и Серафима с удовольствием позволяет ей тереться.       Снова спускается к шее, чтобы и там оставить засосы, потому что один на подбородке уже налился цветом, но Серафиме мало, надо больше, да, вот тут, чуть правее… Она кусает мягкую кожу, пока Геля мычит и ногтями царапает ей плечи. Наверное, Серафима ебанутая, но ей нравится, нравится, когда до боли. Переходит к ушам, в которых серёжки — и берет левую в рот, совершенно не стесняясь, кусает за мочку, ей вообще нравится кусать Гелю, но куда больше это нравится самой Геле — судя по тому, как она снова начинает выгибаться, беспомощно съезжать ножками вниз.       Вспоминает про пальцы во рту и отстраняется. Всё ещё держит запястья над головой Гели, пока одним коленом упирается в скрипучий матрас, и, боже, если мама Гели всё ещё думает, что они тут играют в настолки и обсуждают мальчиков, то она очень наивная.       Геля смотрит уже как-то расфокусированно, она вся — такая чувствительная, что уже тает, хотя это только начало, и Серафима горячо выдыхает в её губы, но не целует: отстраняется, удерживает оба запястья одной рукой, потому что запястья у Гели узкие-узкие, а второй — тянется к губам. Геля покорно принимает два пальца в рот; они смотрят глаза в глаза, пока Геля горячо и до тесноты обхватывает пальцы Серафимы, втягивая щёки. Серафима двигает ими, но Геля так плотно обхватила, что вытягиваются кое-как — с влажным звуком, но тут же оказываются внутри, и теперь Серафима уверенно двигает ими так, чтобы не выскальзывали, пока гелин язык кружит по фалангам.       Серафиме нравится трахать рот Гели так.       В конце концов приходится снова вытащить, чтобы поцеловать; пока они бездумно лижутся, Геля успевает освободить свои руки и вцепиться ими в мягкую талию Серафимы, вцепиться так, что точно останутся следы миниатюрных ладошек, и Серафима налегает своей грудью, всё ещё обтянутой кружевным лифчиком, на голую грудь Гели.       — Я хочу снова сверху, — шепчет Геля и кусает нижнюю губу Серафимы.       — Что угодно для моей госпожи, — отвечает Серафима, потом они опять целуются, но всё-таки Серафима отстраняется, чтобы сменить позу, и кровать, конечно, натужно скрипит, пока Геля усаживается на её бёдра, но они этого уже и не замечают, потому что теперь есть дела поважнее.       Например, теперь Геля просовывает свои ловкие пальчики под лямки лифчика Серафимы и оттягивает их, чтобы потом отпустить, наслаждаясь звонким хлопком резинки о кожу. Она тут же припадает губами к тому плечу, где ударила побольнее, и зализывает покрасневшую кожу, а Серафиме остаётся только опустить ладони между ног Гели. Хотя бы трусы на месте. Хотя зачем она их надела, если знала, что Серафима придёт? Для чего Серафима придёт.       Трусы пиздатые: простые такие, полностью чёрные, но хорошо сидят на Геле, и Серафима чуть отодвигает ткань, чтобы прижаться пальцами туда, где погорячее, чем во рту. Геля на это кусает сильнее, жмётся поближе и забирается руками под чашечки лифчика, неаккуратно сползающего от таких действий. Проще уже было бы снять, но Геле, видимо, в кайф и так.       Как только Серафима одним пальцем на пробу входит, Геля расстегивает лифчик, оголяя грудь, и тянется, чтобы сжать в руках. Не то чтобы Серафиме так уж приятно, не то чтобы Серафиме так уж неприятно, но ей нравится, что это делает Геля — бля, правда хорошо, пускай и не совсем в прямом смысле. Запястье уже чуть затекает, но Серафима добавляет ещё палец — получает поцелуй от Гели, которая пытается изо всех сил глушить стоны, значит, Серафима, делает всё правильно. Немного неудобно целоваться и одновременно дрочить, но раскрасневшиеся щёки Гели стоят любых страданий, и Серафима второй рукой забирается ей в трусы сверху, чтобы найти клитор.       — Не проще снять уже? — кое-как выдыхает Геля, и Серафима делает особенно удачное движение: Геля тут же громко ахает. Просто дурачатся. — Блять.       — Снимай, — довольно отвечает Серафима и вытаскивает руки из трусов. На пальцах правой остаётся смазка, и Серафима в каком-то абсолютном неадеквате тянет их себе в рот, пока Геля чуть отодвигается, чтобы самой стянуть нижнее бельё.       — Ты просто пиздец, — нервно усмехается Геля, когда бросает трусы к их остальным сваленным шмоткам.       Вытягивает пальцы Серафимы изо рта, чтобы тоже втянуть, а потом поцеловать Серафиму: привкус смазки смешивается с вкусом помады и крови, потому что они кусались. Опускается губами к крестику Серафимы и призывно облизывает его.       Интересно, насколько Иисус такое одобряет?       Геля не задерживается на крестике особо долго: сразу начинает спускаться ниже и ниже, сначала к ложбине между грудью, потом — к мягкому животу, на котором останавливается подольше, чтобы расцеловать каждый уголок кожи и оставить засосы; ей приходится почти лечь на колени Серафимы ради этого, но не то чтобы Серафима против — точно не против до тех пор, пока Геля оставляет до пизды (хаха) романтичное, но кривое сердечко из засосов у неё справа пониже пупка. Серафима чуть сползает, чтобы лежать, и Геля опускается вместе с ней, теперь точно стоит на четвереньках, но не выглядит недовольно по этому поводу: забирается пальцами под ткань кружевного белья Серафимы на бёдрах, пока не стягивает, но уже готова.       Совсем немного приспускает, а потом хватается зубами за кружева по краям. Поднимает потемневший серьёзный взгляд на Серафиму, которая цепляется за сбившееся к хуям одеяло под собой и раздвигает ноги ещё сильнее. Наконец, Геля берётся за трусы и стягивает их. Серафиме приходится приподнимать ноги, и вообще она чувствует себя по-странному: обнажённой, но не в пошлом смысле — а в интимном, потому что то, как Геля смотрит на неё, само по себе заставляет краснеть.       Ну вот. Теперь они обе такие — голые и возбуждённые.       Геля снова ныряет между бёдер и вцепляется в них с наружной стороны. Дышит тяжело, явно хочет уже, блять, поскорее, да Серафима сама бы начала извиваться, но хрупкие на вид ручки Гели оказываются такими сильными, что лишних движений сделать невозможно, так что Серафима просто закусывает свои пальцы, когда Геля языком начинает скользить по гладкому лобку. Готовилась.       Никаких торопливых действий, только осторожные поцелуи, пока Серафима растекается по постели лужей от того, как приятно. В животе и нервный комок, и возбуждение, и ебаное чувство блятьяеёлюблю — всё это заставляет Серафиму вцепиться свободной рукой в кудри Гели и прикрыть глаза, чтобы не сойти с ума раньше времени, потому что Геля уже нашла клитор.       Ебаная, блять, сыщица.       Серафима сжимает бёдра чуть сильнее, и вот этому Геля особо не мешает, наоборот: позволяет обхватить себя ногами, дать утопить в мягкости Серафимы. Серафиме не нравится раздеваться: глупые растяжки, глупый животик, глупая грудь — но с Гелей становится похуй. Даже приятно: она убирает одну руку, чтобы пальцами скользнуть внутрь, одновременно с этим как-то по особенному давит на клитор языком, так что Серафиме остаётся только молиться, чтобы не начать ахать на всю пятиэтажку. Так хорошо, что даже слёзы набегают, хотя Геля только-только начала — ну и кто из них теперь чувствительней?       Геля сгибает фаланги пальцев внутри и лижет, и Серафима начинает подрагивать, потому что от смены темпа у неё внутри всё горит и пылает, хочется кончить, наверное, Геля за считанные минуты могла бы так довести её до оргазма, но она явно не хочет этого: замедляется, когда Серафима начинает усилять хватку на волосах.       — Да ты издеваешься, — рыдающе шипит Серафима, когда Геля в очередной раз специально начинает двигать пальцами медленнее, и Геля на это чуть отстраняется: от её губ тянется слюна. Улыбается.       — Попроси достаточно хорошо, и тогда я подумаю.       Облизывает живот чуть повыше лобка и дует на влажный след, пока Серафима готова правда зарыдать: хорошо, плохо, хорошо, плохо, горячо, невозможно, нет, она…       — Гель… Геля. Блять, пожалуйста.       Геля возвращается — и тут же берёт быстрый темп, на что Серафима снова закусывает, но уже не пальцы, а ребро ладони, потому что она вот-вот закричит, а это уже не будет похоже на простое дурачество. Сама того не замечая, начинает поддаваться вперёд к Геле, да-да, вот так, она совсем близко, ну же… Слеза скатывается по щеке — и Серафима вдруг вся взрывается в оргазме, её потряхивает ещё сильнее, а в голове пусто. Ебаная пустота. Ничего больше.       Она раскидывает обе руки по кровати и пытается отдышаться, пока Геля между её ослабевшими ногами уже выпрямилась и утирала покрасневший рот.       — Быстро, — хмыкает Геля.       — Я ни разу не…       — Ого. Серьёзно?       — Да нет, блин, прикалываюсь, — раздражённо отвечает Серафима, потому что все её чувства вдруг обостряются: эйфория, раздражение, снова эйфория. — Конечно серьёзно.       Геля подтягивается к её лицу и с улыбкой, совсем несвойственной ей, чмокает в щёки. Так нежно, будто они не ебались буквально минуту назад. Кстати, про это…       — Иди сюда, — выдыхает Серафима и переворачивает их так, чтобы теперь самой нависать над Гелей, которая просто удовлетворённо раскинулась на складках одеяла.       — Я тоже быстро кончу, — предупреждает Геля, — просто подрочи, ладно? Хочу целовать тебя.       Серафима стукается лбом о её плечо и обречённо стонет: опять позу менять. Руки и ноги и так ватные после оргазма.       В итоге, конечно, меняют.       Геля, как ей и хотелось изначально, сидит на коленях Серафимы и вылизывает её рот, пока Серафима неумело изгибает запястье одной руки и пытается найти клитор пальцами второй. Геля всё равно насаживается и поддаётся, так что, кажется, всё не так уж плохо, и она просто продолжает, но уже не пытается мучить так же, как её мучила Геля: сначала находит тот темп, на который Геля отзывается горячее, и пытается держаться его.       Понимает, что оргазм будет вот-вот, когда Геля вцепилась зубами ей в плечо, чтобы точно не застонать, и Серафима двигает чуть быстрее, ускоряется, сама начинает дышать тяжелее от возбуждения.       Геля сжимается на её пальцах — и сразу с этим Серафима чувствует, как по плечу начинает течь кровь: Геля прокусила сильно.       Разжимает челюсть и утыкается головой Серафиме куда-то под подбородком. Серафима даже не чувствует боль — настолько она сейчас на адреналине.       Вытаскивает пальцы с влажным звуком.       — Неплохо, — выдыхает Серафима и пялится на пальцы, перепачканные смазкой. Геля уже успевает выпрямиться и взяться за её запястье. — Ты не…       — Сделаю, — и тянет пальцы в рот, ну и пиздец. — Да уж. Неплохо.       — Это был мой первый секс, — говорит Серафима, хотя это и так было очевидно.       — Можем повторить, если захочешь.       — А ты?       Геля обнимает её и нежненько зализывает стекающую с плеча кровь.       — А я тебя люблю.       Вот так: началось с ничего серьёзного — закончилось… не закончилось ещё даже.       Серафима, вроде, тоже любит, ну и ахуй.