Тасманийский Дьявол

      «Ёбаная жизнь!» Чан хмуро отсчитал монетки и по одной загнал в вертикальную щель. Денег оставалось немного, но кофе… Кофе был жизненно необходим. В отсек снизу с грохотом упала железная банка, легла в руке вытянутым холодным цилиндром, по гладкой поверхности змеились манящие надписи: «чёрный кофе», «натурально», «из зёрен арабики». Между пальцами тёк конденсат, и альфе казалось, что это надписи плавятся и сползают. Предвкушение первого глотка щекотало язык. Удивительно, насколько драгоценными казались простые вещи человеку на пороге бедности. Через пару дней придётся отказаться от напитков из автомата.       Чан оттянул металлический язычок. Звук открывающейся банки показался как никогда приятным. Один из лучших звуков. Рекламщики пепси и колы знали, что делали, пуская на многомиллионную аудиторию рекламу с тем самым щелчком и многообещающим «пшшш». Правда, кофе Чана не шипел, но открывать его всё равно было чертовски хорошо. Рот заполнила холодная горечь. Что вообще люди находят в кофе? Без молока и сахара на вкус он как параша, но стоит не пить какое-то время и начинает трясти от желания опрокинуть в себя стакан американо. — Чё кислый такой? — Минхо подкрался бесшумно, как кот. Пихнул в бок, блестя хитрющими воловьими глазами.       Словами не передать, какое облегчение каждый раз накрывало Чана при встрече с ним. Минхо — во всех смыслах существо земное, к философским дилеммам не расположенное, в отличие от Чана, который без конца попадал в сети чувства вины, долга и прочих фантомов человечности. Иногда было достаточно простого минховского «а не похуй ли?», чтобы остановить разогнавшийся поезд самобичевания. — Полночи читал объявления о работе. Думаю попробовать заправку и круглосуточный магазин, — Чан поморщился, отхлебнув из банки. — Везде платят маловато. Зато график норм.       Минхо недовольно покачал головой. За плотно сжатыми губами остались десятки невысказанных претензий, которые он предпочёл проглотить, запив отобранным кофе. Чан был безумно благодарен за пусть и укоризненное, но всё же великодушное молчание. Меньшее, что ему сегодня требовалось, — выслушивать отчасти справедливые речи о том, какой он простодушный идиот с головой в заднице. В конце концов у них стабильно, раз в месяц, случались полусерьёзные разговоры на тему излишне доброго сердца Чана, и они всегда приходили к одному: в чём-то правы оба, да и Чан взрослый человек, способный решить, как жить свою жизнь, а Минхо, в принципе, хоть и бесится, но ведь и любит его за эту слепую искреннюю доброту.       Плечом к плечу они медленно дошли до аудитории. Сели на соседние места. Глаза Чана щипало от света, мозг требовал всё больше кислорода, и зевать приходилось чаще и чаще. Чан гадал, — пытался гадать, — сколько ещё выдержит, но тут же отметал эти мысли, запрещал им быть, почти с мазохистским удовольствием напоминая себе об ответственности за Чонина, ради которого нужно продолжать усердно работать. В сущности, с водворением в его доме мелкого почти ничего не изменилось. Он и до Чонина постоянно таскался по подработкам, брал ночные смены, никогда не высыпался и много ходил пешком, чтобы сэкономить. Просто тогда его это не настолько волновало. Сам-то он равнодушно терпел лишения. Ему было важно вовремя оплатить все счета, чтобы не заиметь долгов, поесть что-нибудь существенное и по необходимости купить одежду и обувь. В том, что касалось Чонина, речь шла не о потребностях, а о возможностях. Поэтому он сидел, механически, на автопилоте записывал лекцию, не понимая сути записываемого, и напряжённо размышлял о том, какую работу получится лучше совмещать с учёбой, чтобы не сильно потерять в успеваемости, и чтобы при этом она приносила деньги, которых хотя бы с натяжкой хватит на всё необходимое. А необходимого было много. Еды нужно в два раза больше. Надо оплачивать приёмы психотерапевта и таблетки. И, самое главное, скоро Чонин заканчивает школу, поэтому должен готовиться к экзаменам, и Чану нужно позаботиться о его поступлении, о его будущем. В идеале, он бы хотел отправить Чонина на курсы по подготовке к тестам или нанять репетитора, но это из разряда несбыточных мечт.       На последней работе платили хорошо, но оттуда пришлось уволиться. Начальник изменил график. Чан и так сдвинул учебное расписание последнего семестра, максимально растянув лекции по взятым курсам на каждый день каждой недели и плотно забив первую половину дня, чтобы освободить вечер и часть ночи для работы. После увольнения появилось время на нормальный сон, но изуверская тревожность не давала спокойно закрыть глаз. Он боялся остаться без денег. Боялся, что не сможет заплатить за свет, за воду, за аренду, за вывоз мусора; боялся, что Чонину что-то понадобится, а он не сможет это достать; боялся, что настанет момент, когда придётся открыть средний ящик комода и уже не положить некоторую сумму в чёрную коробку из-под телефона, куда он по чуть-чуть складывал деньги на обучение Чонина, а взять оттуда. Все главные страхи вязались с деньгами. Мысли о деньгах изводили, изматывали, заполняли все дни, иссушали мозг, обезвоживали розово-серые извилины холостой прокруткой бесконечных «что, если». Так что Чан старался как можно скорее устроиться на новую работу. Это было непросто. Несколько собеседований он явно провалил, ему не перезванивали. Какие-то забраковал сам. Месяц бесплотных поисков.       По разным причинам он каждый раз оказывался позади прочих соискателей, более удачливых, более подходящих, готовых работать весь день, а не как он, с вечера. Чан решил, что сегодня уж точно получит работу. У него будет два собеседования по вакансиям, вполне подходящим по описаниям. Одна из них точно должна подойти.       После лекции они с Минхо разошлись — у них было всего несколько совместных курсов, на которых они пересекались, — и встретились снова на обеде. Чан зашёл в кафетерий. Минхо, выглядывающий его из очереди, вскинул руку. Махнув в ответ, Чан огляделся, приметил свободный угол стола и пошёл занимать, пока на него не позарились прочие. Поджидая друга, достал из рюкзака контейнер с обедом. Он редко покупал еду в кафетерии, обычно готовил дома. Не то чтоб было намного дешевле. Просто мелочь на расходы почти целиком отдавал Чонину, себе оставлял только на кофе из автомата. — Что у тебя сегодня? — Минхо с подносом приземлился напротив. — Жареный рис с яйцом. — И всё? — возмутился Минхо, будто скромный обед предназначался ему. — Расслабься, я взял с собой сэндвич. — Ну ладно… — недоверчиво протянул бета, берясь за металлические палочки.       Никакого сэндвича у него с собой не было и, конечно же, Минхо это понял, поэтому, активно занимая внимание альфы болтовнёй, подкладывал ему маленькие сосиски, тушёные морковинки и шапочки цветной капусты. — Минхо… — устало начал Чан, пытаясь прекратить унизительный процесс подкармливания. — Заткнись, — буркнул Минхо и вернул в его контейнер сосисочного осьминожку, которого Чан только что пытался возвратить в тарелку ему. — Сам заделался благотворителем, а помощь принимать не умеешь. — Ты драматизируешь, — вяло парировал Чан, не желая очередной перепалки. — Чан-а, — Минхо угрожающе щёлкнул на него кончиками палочек, когда он вновь попытался отделаться от подложенной еды, — не вынуждай меня ненавидеть Чонина. Парень не виноват, что ты больной на голову, но я реально начинаю выходить из себя.       Их бесконечные переливания из пустого в порожнее выматывали и без того изнурённого Чана, и вместе с тем доставляли интимное чувство скрытой радости, потому что Минхо своим садистским упорством и прямолинейностью действительно, по-настоящему, заставлял поверить в то, что он, Чан, достоин такой поддержки и привязанности. Не может быть, чтобы кто-то вроде Минхо, безжалостно сжигающий мосты и уходящий в закат, заботился о ком-то, не достойном его заботы. Чан сдался и закинул в рот морковь. — Чонина только не приплетай. Ты ему нравишься. — Ой, вот не надо давить на жалость, — фыркнул Минхо. — Я никогда не смогу простить ему, что он отбирает у меня друга. — Никто меня у тебя не отбирает, — Чан тепло улыбнулся. — Да что ты? А чего мы видеться вообще перестали? Раньше хоть потусить успевали.       Минхо не канючил. Он всегда высказывал претензии спокойно и серьёзно, не превращая их в представление или в заигрывание. Наверное, именно поэтому Чану так нравилось с ним общаться, поэтому они и подружились. Ему не нужно было догадываться о мыслях и чувствах Минхо. Быть с ним было легко. С ним было легко даже ссориться. — Прямо сейчас мы видимся. — Только потому что я поменял вечерние пары на утренние. Из-за тебя, придурок, — без злости сказал Минхо и отпил молока из треугольной коробки. — Я тебя об этом не просил, — будничным тоном ответил Чан. — Как и Чонин не просил тебя опекать его. — Чонин — ребёнок, ещё и пострадавший, — выдохнул Чан, закатывая глаза из-за необходимости повторять очевидное. — А ты — мой старый друг. Я же не прошу избавиться от него, хрен с ним, просто дай помогать, разреши о тебе хоть немного заботиться. Я не разорюсь, если время от времени буду покупать два обеда вместо одного. — Ты и так достаточно помог нам с Чонином.       Вот так всегда. Он понимал, всё понимал и очень хотел расслабиться, опереться на других, принять их помощь. Хотел отдохнуть. Не получалось. Чан привык быть сам по себе, надеяться только на себя, один нести ответственность. Он — альфа, старший сын, старший среди друзей. Было так естественно, что все всегда полагались на него, а не наоборот. Научиться принимать оказалось непосильно тяжело. Некоторое время назад Минхо пытался подбрасывать ему еду тайно. Приходя на работу, Чан обнаруживал в рюкзаке рисовые шарики, или протеиновые батончики, или смузи, или лапшу быстрого приготовления. Сначала он просто сбрасывал Минхо деньги на карту, но Минхо его заблокировал. Тогда Чан весь следующий день носил рюкзак с собой и больше не оставлял без внимания, чтобы снова не найти там очередной паёк. Минхо так взбесился, что швырнул в Чана упаковку печенья со словами: «Чёрт бы драл твою альфачью гордость», но не ушёл, сел рядом и пыхтел весь обед. Честно говоря, Чан не совсем понимал его обеспокоенность. Он нормально питался и не позволял себе голодать, чтобы были силы работать, лишь скрупулёзно отмеривал порции. «У тебя подкожного жира кот наплакал, — вскинув бровь, веско заметил Минхо, когда Чан попытался донести до него эту мысль, — и ты много работаешь физически. Тебе нужно не есть, тебе нужно жрать». И вот опять, он был отчасти прав. Но Чан никак не мог передать словами, насколько подобная опека уязвляла и заставляла чувствовать себя жалко. — Для меня это слишком, — мягко отказался Чан на последнюю попытку друга. — Прости.       Бета со вздохом кивнул. Уголок рта приподнялся в печальной полуулыбке принятого поражения, дёрнулся, и Минхо попробовал ещё раз: — Может, два раза в неделю будем меняться едой? Ты вкусно готовишь. Я буду съедать твою порцию, а ты — мою. — И ты, конечно же, будешь покупать в два раза больше, — усмехнулся Чан. — Естественно, — отстранённо согласился Минхо, глядя куда-то за его плечо, вглубь кафетерия. — Кстати говоря… — М? — Ты слышал, что Со Чанбин ищет временных работников? Говорят, хорошо платит, — бета перевёл задумчивый взгляд на друга. — Не хочешь разузнать? — Кто? — нахмурился Чан, пытаясь вспомнить что-то о носителе прозвучавшего имени. На ум ничего не пришло. — Ты издеваешься? — Минхо раздражённо цокнул. — Я тебе о нём рассказывал. И вот не говори мне сейчас, что не смотришь блог «Нижний с Хёнвоном», — он уставился выжидающе. — Какой блог? Я вообще уже суть разговора потерял. — Всё, ты совсем оторван от жизни, — удручённо покачал головой Минхо, скорбно закатывая глаза. — Божечки-кошечки, да его все смотрят. Слов на тебя нет. — Мне некогда заниматься всякой ерундой, — пожал плечами Чан и тут же добавил: — Без обид. — Ладно, проехали. Так что насчёт работы на Со? — Начни с того, кто такой Со? Извини, но я вообще не помню, чтобы мы о нём разговаривали, — признался Чан.       Он никогда особо не интересовался популярными личностями и трендами и не разделял ажиотажа, время от времени охватывавшего членов университетской социальной среды. Всё временное, преходящее считал отвлекающей шелухой. Зато Минхо отлично ориентировался в новомодных веяниях, знал самые крутые компашки и самые отсосные, следил за значительными среди молодёжи личностями и охотно делился своими ценными, по его мнению, знаниями с Чаном. В моменты, когда Минхо начинал фонтанировать последними новостями, Чан слушал вполуха и мыслями уносился к более насущным вопросам. Минхо был как радио. Чан его ценил и любил, но ему было откровенно плевать, кто там влетел в зенит славы на этот раз. Из таких разговоров у него в памяти не оставалось ровным счётом ничего. — Я с тебя хренею, — лицо Минхо ошеломлённо вытянулось, во взгляде насмешкой проскочило недоверие. Подозревал, что Чан валяет дурака. — Мы с тобой раза три о нём разговаривали. — Правда? — Чан совестливо склонил голову, губы натянулись извиняющейся улыбочкой. До Минхо наконец дошло, что его не разыгрывали. — Сукин ты сын, Чан! Я, понимаете ли, делаю всё возможное, чтобы мой друг не потерял связь с реальностью, а ты меня даже не слушал всё это время. — Прости-прости, мне не очень хорошо даются светские штуки. — Знаю, — буркнул Минхо. — Но это полезно. Чёрт, проявляй хоть немного внимания к миру, в котором живёшь. — Понял. Честно.       Минхо смерил удручённым взглядом, подсунул на его половину стола банан. Чан глянул на банан. Опять на бету. Подумал и оставил банан при себе. Что ж, он провинился и чувствовал, что должен уступить. Минхо, удовлетворённо кивнув, заговорил: — Так вот, вон тот парень, — он указал Чану за спину, — в чёрном худаке с красными надписями, Со Чанбин.       Чан обернулся, оглядел толпу студентов и нашёл среди них описанный другом субъект. На вид Со Чанбин казался весьма недружелюбным типом, лицо суровое, нечитаемое. Парень переговаривался с сидящим рядом высоким красивым молодым человеком и размеренно и жёстко ударял ребром ладони о стол, что-то объясняя. — Окей, видел несколько раз. Ну и? — Он омега, — сказал Минхо, дозируя информацию и дожидаясь от Чана осмысленного включения в диалог. — И вожак стаи. — Ага, — задумчиво протянул Чан и непроизвольно вздрогнул. — Стоп, что? — Какая же ты зараза! Хрен ли ты мне угукал, когда я тебе в прошлые разы об этом рассказывал? «Угу, угу», а сам ни черта не слушал! Серьёзно, Чан, ты последний идиот в этом унике, который не знал об этом.       На этот раз крыть было нечем. Чан действительно ощущал себя глупо. Он сам опешил от того, как умудрился упустить такое сенсационное заявление, пока Минхо усердно ему талдылчил об этом в самые уши. Неужели он настолько погрузился в свои проблемы? Возможно, действительно стоило почаще смотреть вокруг, а не только в туманные вариации безденежного будущего. — А что случилось с его альфой? — удивлённо спросил он. Минхо с удовольствием откликнулся на пробудившийся в Чане интерес, встрепенулся. — В смысле, он же был первым омегой или как?       О стаях Чан знал не бог весть что. Это вообще довольно дикая история, мало кто в цивилизованном обществе стремился к стайной жизни. Все адекватные люди наоборот старались подобного избегать, потому что стая равно банда. Обычно в стаи сбивались те, кто промышлял незаконными делами. По крайне мере, так он слышал. А ещё слышал, что омега может быть вожаком, и то временным, только в одном случае: он первый омега в стае, и с его альфой что-то случилось. Например, он заболел и слёг. Омега мог заменять его. Мог первый омега ненадолго стать лидером и после смерти или ухода главного альфы. Он сохранял место во главе до установления нового вожака, потом переходил в его лапы или понижался до рядового омеги. — Не было у него никакого альфы, в том и дело. Не было и нет, — прошептал Минхо. Отодвинул поднос, навалился на стол, придвинув лицо ближе. — Вообще, он давно вожак. — Это как это так?       Винтики мыслей крутились туго. Чан не считал себя ханжой, устаревших взглядов он не придерживался, но чтобы альфы стаи подчинялись омеге — о таком он слышал впервые. Ладно ещё беты и другие омеги, это можно понять. Но не альфы же. — Вот так, — пожал плечами Минхо. — Я не в курсе всей истории. Разговоры разные ходят. Но интересно ведь, скажи? — хитрые, затемнённые густотой ресниц глаза блестели любопытством. — Да, — с некоторой натяжкой согласился Чан. — Есть такое. Так а что за работа? — Без понятия. Сказал же, разузнать надо. Знаю только, что временная и платит прилично. — Не, я пас, — Чан помотал головой. Деловой интерес угас. — Они банда. Работа временная. Платят хорошо. Очевидно, там что-то незаконное. Может, им надо наркотики перевезти. — Вряд ли, — отмахнулся Минхо. — Говорят, у них в стае наркотики запрещены. — А, ну раз так говорят… — важно вытянув лицо, съязвил Чан. — Серьёзно, я не могу так рисковать. Мне нужно заботиться о Чонине. Кроме того, ненавижу таких… — Каких? — ухмыльнулся Минхо на его неопределённый жест. — Бандитов и прочих нарушителей порядка, которые думают, что им всё дозволено. — Как скажешь, — не стал настаивать Минхо. Подался назад, помолчал, потягивая молоко через трубочку. — Жаль, конечно. Вдруг там один из твоих истинных? — с ехидной улыбочкой завёл он свою любимую шарманку.       От прозвучавшего предположения Чана передёрнуло. Он с детства не любил хулиганов. С гопниками, нариками и ворами ему точно было не по пути. Не могло быть такого, чтобы один из истинных или оба сразу были причастны к подобной жизни. Не настолько же судьба его ненавидела в конце концов. — Упаси боже. Таких мне не надо. Отсмеявшись, Минхо ответил: — Ладно, мне пора. Удачи на собеседованиях.       Поднявшись, придвинул Чану недопитое молоко и, проходя за спиной, хлопнул по плечу. После обеда совместных лекций у них больше не было, они расставались до следующего дня. — Бывай, — бросил на прощание Чан.       Вздохнув, взялся за оставленные Минхо банан и молоко. Не пропадать же добру. От скуки, или из-за остатков любопытства, или от всего сразу снова оглянулся на парня-омегу. Со Чанбин, значит. Смотреть на него после услышанного было странно. Чан с трудом осознавал разницу между ними. Сам он учился, работал и раз в столетие выбирался погулять. Самый обычный, размеренный, в целом, неплохой способ существования. А что делал Со Чанбин? Разъезжал на мотоцикле по ночному городу, пересекая перекрёстки на красный? Снюхивал разровненные банковской карточкой белые дорожки? Заключал сделки с главарями других банд? Запугивал ли он людей, отбирал ли у них деньги, бил их? И вот предположительно такой человек спокойно сидел в кафетерии, с аппетитом уплетал обед и непринуждённо переговаривался с длинноволосым красавчиком, которому недавно что-то растолковывал. Ужас.       Длинноволосый красавчик, видимо, почувствовав внимание, стал озираться по сторонам. Чан поспешил отвернуться. Не хотелось попадаться Чанбину или его дружку на глаза, они вызывали отвращение и лёгкое опасение. Лучше всего притвориться, что в его мире их не существовало. Его мир был сужен до законопослушной обыденности — безопасной, предсказуемой, понятной. Пускай его назвали бы скучным. Чан любил стабильность и хотел ощущать её постоянство день за днём.       После лекций он успел заскочить домой. Чонина не было, он периодически допоздна засиживался в школе на дополнительных занятиях. Квартира пребывала в тревожной тишине, совсем как раньше, до Чонина, но теперь в раковине собралась грязная посуда, в гостиной незастеленный диван с помятым одеялом и подушкой, перед диваном — низкий столик, заваленный тетрадками. Чан с тёплым раздражением осмотрел бардак и сделал в голове пометку: поговорить с мелким о поддержании порядка. Порядок для Чана являлся стилем жизни. Систематизация материального мира помогала уравновесить мир внутренний, поэтому он с подросткового возраста придерживался определённых схем и правил: — помыть посуду сразу после еды, вытереть, поставить на место; — не разбрасывать грязное бельё, сразу убирать в корзину для стирки; — возвращать на место предмет, которым попользовался; — не копить мусор; — заправлять кровать в конце концов и т. д.       Ничего страшного не случалось, когда он чего-то из перечисленного не делал по причине внешних обстоятельств вроде нехватки времени, отсутствия сил и прочего, но даже незначительный беспорядок очень скоро начинал раздражать, и он спешил вернуть своё пространство к первозданной правильности.       Стрелки на часах показывали половину четвёртого. В груди теплилось хорошее предчувствие насчёт сегодняшнего вечера. Чан закинул рис в рисоварку, чтобы Чонин мог поесть сразу, как придёт, помыл посуду. Стоя с перекинутым через плечо полотенцем и тихонько напевая под нос, расставлял тарелки в навесном шкафу. Сегодня он устроится на работу, выспится наконец со спокойной душой, и всё обязательно наладится. Будет зарабатывать деньги, накопит достаточно. Как знать, может, Чонин поступит на полную стипендию. Тогда Чан вручит ему приличную, как надеялся, сумму, и Чонину какое-то время не придётся ни о чём переживать. Даже если со стипендией не сложится, ему всё равно не придётся переживать. Чан позаботится о нём.       Он многому успел научить мелкого: какие лучше искать подработки в студенчестве, как оплачивать счета и распределять бюджет; научил готовить простые блюда и составлять полноценный рацион, распределять вещи для стирки и подбирать стиральный порошок. Чонин не был тунеядцем и нахлебником. Он всего лишь омега, оказавшийся в тяжёлом положении, хороший, добрый парень, давний и близкий друг, так что Чану было не жаль потратить пару лет одинокой жизни на то, чтобы помогать Чонину, пока он не встанет на ноги.       Думал ли он об истинных, когда брал на себя ответственность в виде несовершеннолетнего омеги? Отчасти. Порой размышлял о том, что бы они могли сказать на это. Возмутились бы или восхитились его поступком? Кто знает. В любом случае, пару лет назад он перестал опираться на факт существования истинных при принятии решений. Раньше, в юности, Чан ежедневно беспокоился о том, кто те люди, которых выбрали для него силы природы, вынюхивал их в толпе, искал и ждал, ждал, ждал. В двадцать один ждать надоело, он успокоился, остыл. Он по-прежнему хотел встретиться с ними, но уже не так отчаянно. Чан пришёл к тому состоянию, в котором мог представлять будущее и планировать наперёд, не включая истинных в незначительный рутинный сюжет, поэтому случись так, что они не одобрили бы его решение касательно Чонина, он, пожалуй, предложил бы повременить с отношениями, ведь с Чонином он был знаком с детства. Было бы попросту нечестно променять его на новых, только что появившихся людей. Да и вообще, какой из него альфа, брось он омегу в беде.       Полный решимости, Чан собрался, взял рюкзак и двинулся к первому пункту назначения. Круглосуточный магазин находился в нескольких улицах от дома. Удобное расположение и возможность брать вечерне-ночные смены делали вакансию там крайне соблазнительной. Девушка за кассой указала на дверь в дальнем конце помещения. — Менеджер ждёт вас.       В небольшой комнате, похожей, скорее, на подсобку, оказалось много-много всего. Чан растерялся, когда взгляд первым делом наткнулся на диван, обшарпанный и просиженный, по-своему уютно-симпатичный. При входе оглушило обилие звуков: тихо играла музыка, булькал закипающий электрический чайник на столе, постукивали друг о друга пластиковые полоски жалюзи, покачивающиеся на сквозняке. — Здравствуйте! Бан Чан, верно? — из-за компьютера в углу показался миниатюрный мужчина средних лет, в синей рубашке. В районе груди белел прямоугольничек ID-карты на шнуре. — Присаживайтесь!       Подскочивший менеджер резко вытянул руку, указывая на стул, приткнутый у стены между столом с компьютером и столом с чайником. Чан в замешательстве поклонился, сел, куда показали. До него дошёл запах беты в стрессе. Менеджер всё стоял. Несколько секунд смотрел на него, прежде чем опомнился и резко опустился в кресло. — Так, значит, вы хотите устроиться на должность кассира в вечерние смены, да? — протараторил мужчина и вместе с креслом скрипуче сдвинулся в сторону, чтобы не выглядывать из-за монитора. — Да, — кивнул Чан, сдерживая неуместную нервическую улыбку.       Это место ему нравилось. Начиная с немногословной девушки за кассой, заканчивая кошмарной подсобкой. Понравился и забавный дёрганный бета, забывший представиться, впрочем, Чан мог прочитать имя на бейджике. Понравился запах растворимого кофе, пропитавший комнату. Понравился убогий диван. Несмотря на нелюбовь к хаосу, он чувствовал, что сможет прижиться в нелепом круглосуточном магазине. — Я могу работать с четырёх вечера до двенадцати ночи, — добавил Чан. — Или до двух-трёх, если понадобится. — О, очень хорошо! Очень хорошо! — громко воскликнул менеджер. — В основном у нас работают студенты, так что смены по шесть часов, да. Вечерняя смена с шести вечера до двенадцати, но по желанию можете брать дополнительные часы, если договоритесь со сменщиком. Работа в парах.       Чан выпрямился, во всю ширь расправил плечи. В объявлении за эти шестичасовые смены обещали сносные деньги. Если его возьмут, у него будет два свободных часа перед работой, а после работы время на сон и учёбу. В отсутствие клиентов какие-то задания вообще можно делать прямо за прилавком. — Ваш напарник научит вас всему, пока вы будете стажёром, — менеджер протянул договор. С бледного лица не сходила напряжённая ломаная улыбка, похожая на судорогу. — Стажёром? — с недоумением повторил Чан, принимая бумаги. В объявлении об этом не упоминалось. — И сколько будет длиться стажировка? — Всего лишь два месяца, — проблеял менеджер. — М-м-м, — неопределённо протянул Чан, опуская взгляд в скрепленные степлером листы.       Два месяца! Тепло, которое он нёс в груди от дома, остыло. Чан решил не поддаваться отчаянию и сперва узнать об условиях стажировки. Если они нормальные, то всё в порядке. Прищурившись, принялся внимательно вчитываться в чёрные строки договора. С каждой строкой надежды на лучшее неотвратимо таяли. Той суммы, которую установили на первые два месяца, не хватило бы даже на то, чтобы сводить концы с концами, не то что жить. Не будь Чонина, он бы согласился, потерпел и вышел бы потом на нормальную зарплату. Себя Чан жалеть не привык, но никак не мог допустить знакомства мелкого с миром экстремальной экономии. — Извините, такое мне не подходит, — не скрывая разочарования, протянул договор обратно. — Так я и знал, — бета сокрушённо повесил голову, резко вскинул снова. — Вы уверены? Всего лишь два месяца… — Нет. У меня нет этих двух месяцев.       Видимо, менеджер ждал этого и, получив отказ, перестал дёргаться. Тяжело вздохнул, убрал договор в ящик. — Наш новый начальник — жадный придурок. — Оу, — Чан, не ожидавший откровенностей, вскинул брови. — Он думает, что студентам не на что рассчитывать, что они согласятся на любые условия. Козёл! А мы тут зашиваемся, — выпустив гнев, бета смущённо посмотрел на Чана. — Извините. Мне жаль, что я потратил ваше время. — Ничего. Мне тоже жаль. Будь у меня возможность, я бы согласился. — Не судьба. — Не судьба.       Попрощавшись, Чан оставил несчастного менеджера. Девушка за кассой, пробивавшая товар покупателю, метнула на него полный надежды взгляд. — Ну как? — внезапно прозвучал голос снизу.       Чан вздрогнул. У стеллажа на корточках сидела другая девушка в форменном фартуке работника и выкладывала чипсы на нижнюю полку. Он грустно помотал головой на её вопрос. — Эх, понятно, — она вернулась к чипсам. — Не видать нам сменщиков.       На улице светлел синевой вечер. Прохладный майский ветер скользнул за воротник. Чан натянул капюшон толстовки, плотнее запахнул ветровку. На душе погано ныло. Он возлагал много надежд на магазин. «Надо собраться!» — попытался приободриться он. Заправка-то осталась. Там точно должно повезти. Чан оглянулся по сторонам, вспоминая, где ближайшая остановка, проверил транспортную карту в кармане. Вздохнул тяжело, как бета-менеджер недавно. Мимо проходили люди. Они казались беззаботными и радостными, и от зависти им сводило зубы. Чан помотал головой. Счастье лишь видимость, забот полно у всех. Нужно просто продолжать справляться. Двигаться вперёд.       Он храбрился всю дорогу. Раз за разом повторял в уме, как важно сохранять силу духа и трезвость ума. Всё ведь не так плохо. Он не лентяй, не калека, найти бы только работу, а дальше дела пойдут в гору. Возможно, именно из-за того, что в автобусе он потратил всю энергию на воодушевление, со второго собеседования уходил в душевном упадке, какого не мог ожидать. К сожалению, работников на заправку больше не требовалось, они нашли двоих на днях, тоже студентов. Вакансию закрыли. Услышав это, Чан едва сдержал стон отчаяния. Он так устал, так устал. Что-то в нём оборвалось.       Темнело. Территория вокруг заправки была пустынна и безлюдна. Чан шёл вдоль дороги, по которой проносились машины, светом фар рассекающие сумрак, охватывающий город, и точно так же, как город сумраку, постепенно сдавался отчаянию. Возле забора из длинных металлических листов, огораживающих промзону, замедлился и, наконец, остановился. Достал из карманов руки, потёр подмёрзшее от ветра лицо и, запрокинув голову, уставился в серое небо, подёрнутое зловещей пеленой дыма. Хотелось плакать, не плакалось. Голова гудела. Что делать дальше? Продолжать искать работу, ничего другого не оставалось. Можно было в очередной раз подёргать профессоров, попробовать набиться к кому-нибудь из них в ассистенты или узнать о подходящих вакансиях. У профессоров много связей как-никак. Хотя он уже пытался несколько месяцев назад и ничего не добился. Место рядом с ними всегда было занято лучшими студентами, или самыми яркими, теми, кто умел заводить нужные знакомства.       Пришлось некоторое время постоять, подышать прохладным воздухом. Чан хотел основательно успокоиться, прежде чем прийти домой, где будет Чонин, который обязательно спросит, как всё прошло, и расстроится, когда узнает, и надо будет его уверять, что всё хорошо, что не о чем волноваться. Надо будет улыбаться ему, надо будет контролировать запах, чтобы не передать мелкому своё беспокойство. А самое главное, надо будет хорошенько подумать, как действовать. Чану позарез требовалась работа, срочно, быстро, иначе придётся посягнуть на коробку с накоплениями. Он боялся этого. Пусть все деньги в ней были заработаны его трудом, он страшился одной только мысли о том, чтобы взять оттуда даже тщедушно тонкую пачку купюр. Взятие денег из коробки воспринималось как воровство у будущего. Но без настоящего никакого будущего ни ему, ни Чонину не видать, а настоящее обеспечивают деньги.       Всю дорогу до дома Чан составлял сумасшедшие планы экономии. В какой-то момент поймал себя на отвратительной мысли. Он ведь «меченый». С меткой истинных. Существовало много извращенцев, пускающих слюни на таких. Сексом за деньги он ни за что не стал бы заниматься. Может, осилил бы вебкам или стриптиз в клубах. — Ни за что, — прошипел под нос.       Тогда он возненавидел бы себя. Он ни в коем случае не осуждал людей, зарабатывающих так. Мало ли какими путями они оказались в столь плачевном положении. Кто-то подался от безысходности, кого-то, возможно, продали на чёрном рынке или отобрали документы и не позволяли уйти. Чан ни за что не хотел оказаться в шкуре этих людей. Воспоминания о том, что когда-то Чонина могла ждать подобная участь, нагнали ужас. Чан сжал кулаки в карманах куртки. Он твёрдо решил найти выход.       Замуровав внутри всё плохое, он встряхнулся перед дверью, настроился на хороший лад и вошёл в квартиру. — Привет, — тут же донёсся голос мелкого. — Я дома.       Чонин сидел на полу в гостиной, сгорбившись над журнальным столиком. Оторвал взгляд от учебника, широко улыбнулся, вскочил, побежал обниматься. Чан сжал его, взъерошил волосы, вдохнул лёгкий омежий запах. — Как день? — спросил, отпуская Чонина. — Порядок. Устал немного, но чувствую себя отлично, — возвращаясь за столик, ответил Чонин. — Как прошли собеседования? — Отстойно, — как ни в чём не бывало сказал Чан, непринуждённо махнув рукой. — От одной работы я отказался, а другая уже занята.       Он изо всех сил старался не подавать виду, что расстроен. Обронил, что голоден, спросил, ужинал ли мелкий, велел передохнуть и проветрить гостиную. Чан старался, но Чонин всё равно с досадой сжал губы, виновато глядя вниз. — Эй, Чонин, пошли поедим. — Я не голоден, — замотал головой омега. — Всё равно. Надо поесть.       Чан открыл окно, подхватил Чонина под руку, потащил на кухню. Он примерно представлял содержание мыслей, крутящихся в голове мелкого, и ненавидел невозможность развеять их навсегда. Пока Чонин сидел, притихший и задумчивый, Чан разогрел ужин и достал приборы. — Приятного аппетита. — Приятного аппетита, — тихо повторил омега.       Ели в молчании, сгущённом невысказанными волнениями Чонина. Невысказанными, потому что Чан в прошлом несколько раз запрещал говорить о них. Он до сих пор помнил слёзы мелкого и слова, вырывавшиеся через частые вдохи: «я только мешаю», «ты не должен так убиваться из-за меня», «не хочу быть обузой» и многократное «прости». Честно признаться, он сам не смог бы спокойно жить, окажись в положении Чонина. Принимать помощь без чувства вины было тяжело, если не сказать невозможно. Так что он понимал чувства младшего, но, как бы банально ни звучало, это другое. Чан не принимал помощь того же Минхо, потому что был взрослым альфой, а Чонин, в его понимании, должен был принять его, Чана, помощь, потому что был совсем юным омегой без крепкой опоры под ногами. К тому же, Чонин стал первым другом Чана в Корее. Они жили на одной улице. Чан всегда присматривал за ним как за младшим братом и для него, по сути, ничего с тех пор не изменилось. — Слушай, — не выдержал он, — я же говорил, тебе не о чем беспокоиться. Положись на меня. — Но ведь… — запротестовал Чонин, опуская зажатый в палочках кусок мяса обратно в тарелку. — Занимайся своими делами. Учись, ходи к психотерапевту, заведи друзей. Всё остальное — мои заботы, — мягко уговаривал Чан. — Я и есть причина этих забот. Из-за меня ты не можешь жить своей жизнью.       Такое иногда случалось. Обыкновенно Чонин не то чтоб сиял заместо солнца, но вполне мог назваться радостным живчиком. И иногда живчика накрывало медным тазом отчаяния. Он остро реагировал на неудачи старшего, воспринимая себя их непосредственным виновником. — Моя жизнь до тебя была точно такой же, — пожал плечами Чан. — Я так же только учился и много работал, не преувеличивай своё значение. Не за горами экзамены. Ты поступишь в колледж или универ. Начнётся совсем другая жизнь. Поэтому позволь мне ещё немного заботиться о тебе.       Чонин усмехнулся, не поднимая убитого взгляда от тарелки. Чан нагнулся, заглянул ему в лицо. — Мне будет очень одиноко без тебя, правда-правда, — высоким игривым голосом запричитал он. — Я всё время думаю, как же я буду без моего младшенького? О ком мне заботиться? Кто будет встречать меня после работы? — Фу-у, — Чонин скривился в притворном отвращении и сделал вид, что его сейчас стошнит. — Слишком слащаво. — Ну правда, — Чан сел нормально. — У тебя есть истинные. Вот о них и будешь заботиться. — Ага. Вдруг они вообще на другом конце земли. Встретимся, когда мне будет сорок. И что мне делать до сорока? — Не знаю, — Чонин заметно повеселел. — Много чего можно делать.       Оставшуюся часть ужина разговор шёл обо всех существующих возможностях самореализации. Чонин накидывал самые разнообразные и сумасшедшие варианты того, как Чану провести время до сорока. — Ты мог бы стать айдолом. — Что? Я уже староват для такого, — хохотнул Чан. — Можно перебраться в Россию, автостопом доехать до Сибири и жить в домике лесника. — Во-первых, это не очень похоже на самореализацию. Во-вторых, так я точно не найду истинных. — Да ла-а-адно! — заголосил омега. — Что угодно может быть самореализацией, например, поиск душевной гармонии и единения с природой. Не будь таким ограниченным. Можешь выучиться на ювелира. Или парфюмера. Стать фермером. Можешь держать рептилий в качестве хобби, рисовать комиксы, играть на банджо, стрелять из лука. — Вообще-то, стать фермером звучит неплохо.       После ужина они вместе прибрались. Чан мыл посуду и периодически брызгал в мелкого водой, встряхивая мокрой рукой перед его лицом. Чонин вытирал тарелки и убирал в ящик, одновременно возмущаясь и пиная старшего по икрам. От дурачеств сделалось легче. — Я ещё позанимаюсь, — сказал Чонин, устраиваясь в гостиной, ставшей его постоянной комнатой в квартире альфы.       Чан принёс ему стакан сока, потрепал по голове и ушёл к себе. Стоило закрыть дверь, как силы разом вытекли из тела. С лица сползла улыбка, плечи поникли. Всё его существо, всё, чем он был, резонировало с неподвижной темнотой комнаты. Как бы он хотел не включать свет, а прямо так упасть на кровать, свернуться под одеялом и впасть в долгий, глубокий, целебный сон, после которого проснулся бы сильным и радостным. Чан прошёл мимо кровати. Всё равно тревоги не позволили бы уснуть. Включив настольную лампу, он тяжело опустился в скрипучее офисное кресло и открыл ноутбук. Время текло липко, непонятно. Несколько раз Чан бросал взгляд на часы. Когда казалось, что он просидел за домашкой вечность, циферблат показывал, что прошло несколько минут. Он попадался так три раза. Посмотрев на часы в четвёртый раз, понял, что мимо незаметно проскользнули несколько часов. Вечер внезапно превратился в глубокую ночь.       В гостиной Чонин спал, растянувшись на диване длинной жердью. Он всегда засыпал вот так, деревянным солдатиком, и только потом, во сне, выворачивался поинтереснее. Чан понаблюдал за ним немного, чтобы напитаться успокоением, заглушить сосущую под рёбрами тревожность. Насмотревшись, ушёл в ванную. На автомате, отстранившись от тела, мылся и чистил зубы, мысленно составляя план ближайших действий. Придётся снова искать работу, шерстить объявления, звонить насчёт собеседований. А пока работы не было, следовало спланировать бюджет. Свободных денег почти не осталось. Имевшаяся на руках сумма чётко распределена: часть отложена на налоги, часть — на скоропортящиеся продукты, часть — на нужды Чонина. Что ж, главное — голодать им не придётся. В лучшие времена Чан прилично запасся: забил морозилку мясом, рыбой и овощами, шкафчики — рисом, мукой и приправами. Случись что, они с мелким смогут продержаться месяца полтора.       С тяжёлой головой Чан лёг в постель. Он так вымотался, так хотел отрешиться от мира, что привычная бессонница сжалилась, отступила. Он уснул в считанные минуты. Сон не был ни долгим, ни целебным. Чану казалось, что он только закрыл глаза, как прозвенел будильник. Вставать не хотелось, но он встал и начал новый день. — Как успехи? — зевая, поинтересовался Минхо, когда они встретились в корпусе. — Не думал, что в Корее настолько сложно найти работу, — проворчал Чан. — Ох, сочувствую, — Минхо с ненавязчивой заботливой мягкостью коснулся руки альфы, зная, что он не любит проявлений жалости. — Всё в порядке. Найду ещё что-нибудь, — ободряюще улыбнулся Чан.       Минхо закатил глаза, потому что, очевидно, из них двоих не он тот, кто нуждался в подбадривании. Тем не менее говорить ничего не стал и язвить тоже, да и в целом надолго как-то притих: не рассказывал новости, не жаловался на недосып, не трындел о котах. Молчаливый, он то и дело осторожно косился на друга.