Тасманийский Дьявол

      Какое-то время посидели молча, взявшись за руки и прижавшись друг к дружке. Голова Джисона покоилась на Чановом плече, и оттого Чан чувствовал себя широкоплечим и очень мужественным. Квадрат неба в окне покрывался вечерним румянцем. С улицы донеслись ворчание и кашель страдающего на выбоинах автомобиля. — Кто-то приехал? — Чан подобрался, навострил уши. — Номин, наверное. — Стайный? — Да. Папа Есо. Он обычно на машине.       Ветер принёс незнакомые голоса — мужской и женский. Спина Чана напряжённо вытянулась. Внизу, кажется, что-то назревало. Он страшился знакомиться с другими стайными. Вдруг они ещё хуже Чжухона? Вдруг он и с ними не поладит? Новые потрясения были ему ни к чему.       Высвободив руку, Джисон погладил его между лопаток, вверх-вниз-вверх-вниз. Чан дрогнул плечами, выдохнул спёртый в груди, сжатый в комок воздух. Было хорошо, но он нуждался в большем, в тёмном блаженстве, какое было утром, и подставил лицо, как настойчиво подставляет морду собака, выпрашивая ласки хозяина. — Сделай ту штуку с носом.       Судя по мелькнувшему в выражении глаз удивлению, Джисон не ожидал повторения, по крайней мере, так скоро. Чан сам не ожидал, что в этот же день нарушит зарок единожды, в рамках эксперимента, опробовать популярный стайный ритуал, но всё его нутро этого жаждало. "Ещё, ещё" — проносился в мозгу шелест. — Так, ладно, — Джисон размял пальцы, встряхнул кисти рук.       Чан закрыл глаза. Ладонь прижалась к его переносице. Несколько движений — и во лбу завернулась спираль тепла. От точки между бровями разлилось упоительное спокойствие, уняло зудящие волосяные фолликулы, расправило сжатые мышечные волокна. Пеной волн по сознанию прокатилось удовлетворённое урчание. — Та-а-ак хорошо. — На что это похоже? — Джисон отнял руку. — На ничто, на вечность, но ты ещё здесь, и чувствуешь… только хорошее, — на ум пришли слова Чанбина про возвращение в детство. — Как будто ты ещё не родился, будто ещё в животе. — Сделай мне тоже, — горячо попросил Джисон и подставил гладкий бронзовый лоб. Тонкие розоватые веки опустились, звёздчатая тень длинных ресниц легла на щёки.       Испытав всё на себе, Чан был уверен, что сумеет повторить, но то ли от того, что ощущал неловкость, то ли от неумения, руки у него были совершенно деревянны, и всё, чего он добился, — натёр Джисону красное пятно промеж бровей. — Ну что? — Ничего, — Джисон открыл глаза. — Извини, — Чану по-настоящему было жаль, что не вышло то же самое чувство подарить Джисону. — Как у тебя с первого раза получилось сделать? — Не знаю. Я не думал, действовал по наитию. И Бин помогал. Если… — Джисон быстро облизнул улыбающиеся губы, — если хочешь, попроси его научить тебя. Он очень обрадуется.       Обратись воротивший нос от всего стайного Чан с такой просьбой, Чанбин был бы в восторге. Он воспринял бы это как победу над закосневшей Чановой натурой. Красочно вообразив ехидное самодовольство, Чан смалодушничал. — Может, ты меня научишь? — Ну-у-у, — Джисон потёр подбородок, — не уверен, что могу объяснить. Расслабься, отдайся процессу.       Попробовали опять, но как бы Чан ни отдавался процессу, ничего путного не выходило. Он не мог отделаться от мыслей о прилегающей к лицу матке, о родителях, вылизывавших детёнышей, о Вонхо, облизавшем Чанбина, и какое-то противоестественное отвращение восставало в его душе и не позволяло занять место раскованности.       Снова взялись за руки, переплели пальцы. Колыхнулась занавеска. Протяжно кликнула птица. — Как прошёл день? — спросил Чан, взглядом влюблённого рассматривая близкого Джисона, подмечая тонкие, словно прочерченные карандашом мимические морщинки, любуясь плавными дугами бровей, прямой линией носа, чётко очерченными пленительными губами. — Замечательно. Я весь день думал о тебе.       Захихикав, Чан жеманно повёл плечами, как от весёлого сверкающего шампанского пьянея от удовольствия. — Ты такой красивый, — подметив, что ему нравится бесхитростное внимание, продолжал Джисон с искренней улыбкой. — Такой чудесный. Я очень сильно тебя люблю.       Окончательно рассиропившись, Чан прильнул к Джисону, сжавшись, приютился в объятии его рук, закопался носом за шиворот, не переставая по-дурацки похихикивать. Несколько месяцев назад он и подумать не мог, что станет притискиваться к мужчине-альфе, ища его прикосновений, вдыхать запах его тела и содрогаться в наслаждении, мечтая о куда большем. Но вот он притискивался к мужчине-альфе и таял, совершенно обезоруженный, абсолютно поверженный его несравненной привлекательностью. — А как твой день? — в свою очередь поинтересовался Хан. — Было нормально, пока не приехал сюда, — сразу несколько скис Чан и, сгорая со стыда, пересказал, как напал на Чжухона, получил выговор от Дами и был образумлен Шиён и Сынмином. — Мой хороший, ничего страшного, получилось как получилось, — приговаривал Джисон, гладя по голове.       Что-то странное, неприятное, но смутно знакомое ворохнулось в Чановой душе. — Когда ты так говоришь, мне как-то не по себе, — признался Чан и застыл, когда замерли на нём руки Джисона. Он отвёл голову и посмотрел ему в лицо, пытаясь понять, обидел ли его. Джисон выглядел задумавшимся. Не вынеся молчания, Чан пустился объяснять: — Такое и раньше было. Я не знаю, почему это происходит, похоже на… кляксу.       Именно. На кляксу, по неуклюжести поставленную в конце красивым почерком выведенного письма. Сравнение ничуть Джисона не удивило и не насмешило, напротив, он воспринял услышанное со всей серьёзностью, успокаивающе погладил по виску, по щеке. Он нисколечко не осуждал ни взглядом, ни голосом, разве что казался немного озабоченным. — Когда было? — Когда мы созванивались, после моих ночных катаний с Чанбином. И ещё когда я у тебя сидел. — Понятно. — Из-за чего это, как считаешь? — Не знаю. Я подумаю. — Спасибо, а то оно, знаешь, такое противное. Что? — смешливо спросил Чан, увидев лучистую улыбку счастья. — Я рад, что ты доверяешь мне настолько, чтобы сказать, что какие-то мои слова вызывают у тебя неприятные чувства, — отодвинувшись, потому что сидели они вплотную, Джисон взял его за руки. — Молодец, что не держишь в себе. — Почему-то я уверен, что ты всё поймёшь.       В конце концов Джисон, будучи взвинчен из-за отказа в сексуальной близости, выбрал вернуться и извиниться, несмотря на то, что как носитель метки имел, прямо говоря, полное право обвинить Чана в нерасторопности. Всё же среди истинных было принято завязывать отношения с первых дней знакомства. Положение Чанбина и без того принуждало Джисона к ожиданию, а тут ещё Чан неоправданно долго тянул кота за хвост. Да любой другой альфа счёл бы подобное обращение от истинных за оскорбительное пренебрежение и не то что маленькую сцену — закатил бы всамделишный скандал, который непременно закончился бы безапелляционным ультиматумом. Но не Джисон, проявлявший поистине ангельское терпение. — Спасибо, что так уверен во мне.       В вечернем мягком, будто топлёном освещении Джисон весь являл собою любовь и свет, и если бы только было возможно, Чан влюбился бы в него снова, но поскольку он уже был крепко-накрепко влюблён, ему оставалось только наблюдать, как растёт и развивается это чувство, и оберегать его от разрушительных воздействий. — Нам пора возвращаться. — Не-ет, — простонал Чан в потолок. — Там поди уж собрались ужинать. Познакомишься со всеми, — увещевал Джисон, не забывая отвлекать внимание ласковыми поглаживаниями. — Поедим, выпьем. Всё будет хорошо.       Совместные еда и выпивка неизменно служили к объединению, и не единожды, сидя за одним столом, недавние знакомые закрепляли брудершафтом зародившуюся за трапезой сердечную дружбу. Чем чёрт не шутит, может, и Чану повезло бы за ужином проникнуться симпатией к стайным. Всё же состроив жалобную мину, чтобы продемонстрировать прикладываемые для возвращения вниз усилия, Чан поднялся и следом за Джисоном подошёл к двери. — Подожди, — Хан развернулся, взглянул пленительно и кротко. — Поцелуемся?       Конечно, они обязаны были ещё разок поцеловаться перед уходом! Чан подступил, прижался грудью и животом к груди и животу Джисона, закрыл глаза и приник ртом ко рту. Комната наполнилась теми чувственными звуками, от которых происходящее предстаёт в несколько нелепом свете, но которые, вместе с тем, приносят щекочущее наслаждение слуху, — влажными звуками глубоких поцелуев. Чан чуть наклонил голову для удобства. На пробу провёл рукой по спине Джисона, вниз, к пояснице, и с восторгом отметил её отзывчивое гибкое движение навстречу ладони.       В коридор они вышли раскрасневшиеся и улыбчивые, вытирая мокрые губы. Уже на самых последних ступенях лестницы Чан понял, что так и не поговорил с Джисоном об отношениях и не предложил ему встречаться, но надвигавшееся разочарование заслонила серьёзная внутренняя подготовка. Из зала доносились голоса, звонкие высокие и басовитые низкие. В их подъёмах и спадах чудилось шипение. Стая, подумалось Чану, походила на гигантских размеров серпентарий, населённый хладнокровными пресмыкающимися: разноцветными питонами, мамбами, кобрами, гадюками и безобидными, но внушающими опасение ужами.       Змей в зале, как ни странно, не оказалось. Тем не менее Чан застыл на пороге в нерешительности. — Хватай с той стороны, — возвысил раскатистый вольный голос крупный высокий мужчина, держась за выдвинутый стол возле стены с фотографиями. — Ну! — поторопил он стоявшего рядом Чжухона.       Чжухон, заметивший Чана, кивком указал на него. Мужчина круто развернулся. Густые нахмуренные брови расправились, и грубое, словно вылепленное из глины лицо приобрело приветливое выражение. — Здоров, ребята! Ты ж Чан, да? — он протянул руку. — Кан Номин.       Вытянув свою, Чан подошёл поздороваться, мельком заметив столпотворение возле стойки. Рукопожатие было сильным и энергичным, как и сам Номин — узкоглазый мужчина лет сорока с некрасивым шершавым лицом, низ которого был усыпан жирными чёрными точками щетины, и жёстким ртом над мощным подбородком. Пахло от него бетой, кислым потом и цементом. — Рад встрече.       Интересно, и этого мужика Чанбин гладит и сюсюкает, как прочих стайных, трёт по переносице, ерошит волосы? Не смешно ли?       Не успел Чан ответить что-нибудь хоть сколько-нибудь вразумительное, к ним подлетела молодая женщина с ребёнком на руках. По запаху Чан узнал в ребёнке крошку Бору. — Это ты Чан? — громко спросила женщина, охватывая его взглядом с головы до ног. От неё пахло материнством. По растрёпанному пучку волос и сиреневым кругам под красноватыми слезящимися глазами можно было предположить, что её тоже настигли трудности со сном, бесспорная виновница которых радостно пускала пузыри из слюней и лупоглазо смотрела на окружающих. — Приве-е-ет! Меня зовут Минджи! Слышала, с моей разбойницей ты уже знаком. — А… да, — улыбнулся Чан и помахал малышке. — Привет, Бора. — Здравствуйте, господин Бан!       Джисон и Чжухон прыснули со смеху в разные стороны. — Господин Бан? — поперхнулся Чан, поворачиваясь к стойке, где помимо Сынмина и Шиён стояли пожилая дама из закусочной, в которую Чан заезжал с Чанбином, её огрызливая внучка Юна и парень с бешеным взглядом и полоумной улыбкой от уха до уха. Последний и назвал Чана господином. За его широко раскрытыми, редко моргающими глазами, казалось, не было ни единой здравой мысли. — Это ещё откуда взялось? Мне всего двадцать три… — Так а как тогда? — парень, не переставая безумно улыбаться, вопросительно посмотрел на Чжухона, ища помощи. — Просто Чан нормально, — давясь весельем, подсказал стайный альфа. — Да ведь, Чан? — Очень даже нормально! Никаких господинов, пожалуйста. А ты? — Тэхён.       Ах, так вот кто дал маленькому Сынчону мёртвого жука в качестве игрушки. Поджарый Тэхён тем временем составил три больших контейнера на стойке друг на друга, подхватил и, подпрыгивая на журавлиных ногах, понёс в кухню. — В прошлый раз я так и не представилась, — к Чану, шаркая сланцами, подошла старая хозяйка закусочной, потрепала скрюченными закостенелыми пальцами по плечу. — Меня зовут Дагам. Не стесняйся заходить ко мне поесть. — Бан Чан, — Чан вежливо поклонился, улавливая от старой омеги запахи еды, впитавшиеся в завитые волосы и одежду. — Как замечательно, что сегодня вы вместе, — она радушно обняла Джисона и совершенно по-семейному, по-стариковски посмеиваясь, похлопала его по заду. Джисон без малейшего смущения, то ли привыкнув к такому, то ли не придавая особого значения, обнял госпожу Дагам. Наблюдашвая от стойки Юна, перехватив рассеянный взгляд Чана, скорчила недовольную гримасу, всем видом показывая, что она, в отличие от бабушки, не намерена проявлять расположение к истинным вожака, и удалилась вслед за Тэхёном. — Бабуль, — позвала Шиён, держа обеими руками большой полный пакет, — нам всё почистить? — Да-да, пошли, помогу, — госпожа Дагам засеменила обратно, активно размахивая сморщенными локтями. — Мы все не влезем. — Влезем, куда мы денемся!       Беты и старая омега ушли на кухню к засевшим там подросткам. Нет, в самом деле, как они там уместились, подивился Чан, помня, как тесна кухня. — Подсобите-ка, — попросил Номин, пихнув Джисона. — Тот вон стол берите. Отнесите на двор.       Вчетвером они перетащили два стола. Раздвинув скамейки, приставили к деревянным столам, принесли стульев, чтобы всем точно хватило сидений. — А где Бин? — Джисон повертел головой.       На диване под навесом курили две девочки, присутствовавшие ранее при обсуждении заднеприводных наклонностей Соколов. Никого больше во дворе не было. — В общей, — сказал Чжухон. — Ещё какая помощь нужна? — Не, пасиб. Идите. — Пойдём, — позвал Джисон, уже направляясь обратно.       Обогнув стайных, Чан припустил за ним. В общей нашлись все. Младшие стаи вкупе с Шону и Кихёном расселись впритирку на диванах и смотрели телевизор. Шону с Кихёном обжимались. Вернее, Шону обжимал Кихёна, а Кихёну не доставало сил на сопротивление, но по лицу было видно, что он устал от ласк. Перед левым диваном устроились на полу Минхо и Чонин, положив на раскладные подставки руки. С другой стороны от подставок сидели, скрестив ноги, рыжая Черён и ещё одна девочка, позади неё стоял на коленях Чанбин, держал в зубах резинку и, сосредоточенно насупив чёрные брови, заплетал косичку. Девочки красили гостям ногти. Пришедших альф быстрыми молниями опалили любопытные взоры. — Чем заняты? — Джисон непринуждённо сбросил обувь возле дверей и присел на корточки возле Чонина, чьими ногтями занималась Черён. — Тшшшшш, — зашипели со всех сторон младшие. — Опускай голову, когда перед тобой верховный альфа, — прорычал мужчина в телевизоре. — Ты мне не хозяин, — ощерился на него жгучий брюнет, гордо вскидывая голову. — Ля какой, — вздохнул Бёндже. — Влюбился? — поддел толстый парень, поигрывая бровями. — Чё сразу влюбился-то… — закатил глаза Бёндже. — Заткнитесь уже, ничё не слышно.       Бесшумно разувшись, Чан посмотрел на носки, проверить, не видно ли потных пятен. Убедившись, что пятен нет, сел рядом с Минхо и взглянул на ногти, над которыми трудилась юная маникюрщица. Выпятив от усердия губы, она тоненькой кисточкой толщиной с волос выводила кошачьи лапки. Сразу понятно, кто выбирал дизайн. Вытянув шею, Чан посмотрел на ногти Чонина. Те были без изысков, простой аккуратный маникюр с бесцветным блестящим покрытием, совсем как у Чанбина. Чан глянул на занятого косичкой вожака. Уж не девочки ли старались и над его маникюром? К делу они относились серьёзно, у них даже были специальные лампы, похожие на пещеры, наполненные синим светом. — Хей, — шёпотом позвал Чан, — привет. Как тебя зовут?       Девочка подняла большие и влажные, тёмные, как проталины, глаза. — Есо, — тоже шёпотом ответила она. — Я Чан. — Знаю. — Это вы, — Чан показал и на Черён, — делаете ногти Чанбину? — Да, — горделиво улыбнулась Есо. — Здорово. — Тоже хочешь ноготочки? — спросил Чанбин, показав в ухмылке белый туповерхий клычок. — Готово, — он чмокнул Есо в белёсый пробор между косичками. Девочка и глазом не моргнула, ни на секунду не прекращая выводить кошачьи подушечки на безымянном пальце Минхо. Чанбин с зажатой в кулаке расчёской переполз к Черён, покопался в кармане джинсов, взял в зубы две резинки и принялся медленно расчёсывать рыжие растрёпанные волосы.       Рыгнул кто-то из младших. «Будь здоров», — сказал Кихён. Он уже расстегнул пиджак и ослабил галстук, и несказанное облегчение читалось в размякшей позе с фривольно раскинутыми ногами. Доламывая доспех делового стиля, Шону лениво лохматил его недавно прилизанные волосы, пока на нём полулежал маленький Сынчон, не отрывавший от экрана глаз.       Одного за другим, Чан незаметно осмотрел каждого присутствующего. Дети, позакидывав на подлокотники и соседей руки и ноги, надували жвачку, пихались, шептались, и неразборчивое шу-шу-шу прокатывалось по комнате. Когда в телевизоре происходило что-то занимательное, все в один голос, как единое существо, восклицали или задерживали дыхание, и смеялись, когда происходило что-то смешное.       Чан глядел на них всех и чувствовал, как сжимает горло рыдательная сладкая тоска. Чужой стайным, он зачарованно наблюдал их уединённое уютное существование, милое и трогательное. Понятно, почему Чанбин взбеленился, когда Чан, узнав про его метку, нёс гнусную, построенную на догадках чушь про стаю. Детей не насиловали и не эксплуатировали, продавая мерзким дядям-педофилам; им купили телевизор и приставку, компьютеры и всякие прибамбасы для увлечений, и вожак собственной персоной расчёсывал и заплетал им волосы.       Пошли титры. Шону потянулся, восседавший на нём Сынчон повторил за ним. Завздыхали младшие, засетовали, что следующую серию ждать целую неделю. — Сейчас есть пойдём, — ободрил ребят Чанбин, любовно укладывая готовые косички на острые плечики Черён. — Мясо! — Мясо!       В мгновение ока младшие одичали, загорланили, запрыгали вокруг гурьбой гиен. Кто-то задел раскладную подставку, нарушив работу импровизированного маникюрного салона. — Осторожнее! — вскрикнула Есо, поправляя пластиковый столик, чуть не сложившийся пополам.       Потолкавшись в проходе, подростки надели кто тапки, кто кеды, и высыпали в коридор, оставив после себя клубок перепутанных запахов. В коридоре завязалась потасовка, шум которой вскоре заглушило расстояние. Правда, ушли не все. Кое-кто остался. Например, хмурый Бёндже. Облачённый во всё чёрное омега оседлал раму открытого окна, высунув ногу наружу, и закурил. Чанбин встал, подтянул штаны и присоединился к нему. Поразительно, как они были похожи. Оба омеги, оба низкие и крепко сбитые, черноволосые и черноглазые, разве что взгляды у этих глаз были совсем разные — у Чанбина пронзительный и цепкий, тогда как у Бёндже тяжёлый и колючий. — Готово, — сказала Есо, выпрямляясь. — Спасибочки. Очень круто, — оценил Минхо, разглядывая ногти. — Положи вот так, я сфоткаю. Ага, супер.       Бёндже наклонился к вожаку, пошевелил губами в ухо. Чанбин криво ухмыльнулся, покосился на Джисона, на Чана и отвёл взгляд. Чан нахмурился, подозревая, что речь велась о них. Только что бы такого мог сказать Бёндже? Может, и не о них вовсе он говорил, просто дурацкое совпадение, что Чанбин посмотрел именно тогда. — Как сходили? — поинтересовался Минхо, щедро присыпав вопрос лукавством. — М? — отвлёкся от омег Чан. — На второй этаж. — А-а. Отлично. Там… хорошо всё обустроили. — Ага, — Минхо с многозначительным пониманием покивал.       Чан усмехнулся. Всем и так было ясно, для чего Со отправил парочку влюблённых альф с метками истинности куда подальше, — подержаться за ручки, понюхаться, нацеловаться вдоволь. — С чего ты вдруг решил ногти накрасить? — перевёл тему Чан. — Почему бы и нет, — Минхо растопырил пальцы, показывая филигранно выписанные лапки. — Красиво же. — А ты чего ничего не нарисовал на своих? — обратился Чан к Чонину. — Не мог выбрать. К следующему разу что-нибудь придумаю.       К следующему, значит, разу. Он уже планировал следующий раз. Пошевелилось затаённое неудовольствие, но, право, Чан добросовестно искал плюсы в пристрастии мелкого к стайному быту. Самое главное — ему не одиноко, а то сидел бы опять дома перед телевизором или закопавшись в учебники и носа на улицу не высовывал без необходимости.       В телевизоре закончилась реклама, началось шоу «Три дня в глуши», про звёзд, на трое суток отправляемых в деревню, где они, безжалостно поедаемые комарами, рубили дрова, пололи грядки и удили рыбу со старожилами. Через открытое окно принесло запахи дыма и еды. Девочки убрали лаки, пилочки и лампы для сушки ногтей, сложили подставки. Джисон вполголоса переговаривался с Кихёном (" — Нравится? — Вполне. — Сложно? — Нервно, я бы сказал. А так-то я со всем разобрался"). Чанбин и Бёндже затушили окурки о наружную сторону стены и выкинули в мусорку в комнате. Постучали, дверь приоткрылась, просунулась голова Хёнджина. — Всем хай. — Привет! — Здаров. — Чего сидите? Го на улицу.                     Двор переполнился людьми. В закатное небо цвета апельсинов поднимался гул, сопутствующий каждому многочисленному сборищу. Оробев от мельтешения и шума, Чан притёрся боком к Джисону. Хотел ухватить Чонина, придержать к себе поближе, но не успел, — мелкий, как хорёк, вместе с Бёндже и девочками проскочил между туда-сюда снующих к подросткам, затесался среди них на скамейке, всё равно что голубь в голубятне, поди отличи от прочих. Совсем освоился.       Неподалёку от четырёх сдвинутых столов установили два мангала. Подле одного, важно подбоченившись, переворачивал щипцами мясо Чжухон. На втором жарил овощи Номин. От них к столу и обратно курсировали, как баржи по маршруту, Юна и Тэхён, подносили пустые блюда и отчаливали с полными, ставили полные на столы и опять подносили к мангалам пустые. — Посторонись!       Чан, Джисон и Минхо уступили дорогу. Две новые полные баржи шли к поварам — Шиён и Сынмин несли миски с мясом и овощами. Отдали, забрали пустые, унесли. — Дайте пройти, ребятоньки.       Чан, Джисон и Минхо сшагнули ещё дальше от проторённых стайных троп, поближе к дивану под навесом. Госпожа Дагам, Феликс и Хёнвон торжественно пронесли кимчи. Чан издал звук — жалкое дрожащее «при», начало «привет», адресованного Хёнвону, но остался позорно незамечен. Джисон сочувственно погладил по спине. Чанбин уже ускакал к ненаглядным питомцам и вклинился в самую гущу событий — он крутился возле мангалов, вертелся у большого, собранного из четырёх длинных столов стола, считал головы и места с таким видом, с каким военачальники ведут подсчёт войскам, и благосклонный сподручный ветер укладывал к затылку его чёрные волосы, открывая ясное уверенное лицо. — Пошлите сядем, чтоб не мешать, — Джисон потянул Чана за руку, подрастерявшийся без провожатого Минхо подхватил Джисона под локоть с другой стороны, чтобы не отстать.       Путь был близок, но долог. Они то и дело притормаживали, пропуская несущихся то с тарелками, то со стаканами. На подходе к столу Чан затормозил, упёрся ослом и остановил всю цепочку. Он с ужасом осознал, что если они продолжат двигаться так, как двигались, всё прямо и прямо, он сядет рядом с зубастым рычащим Бёндже. Ну уж нет! Увольте! — Ты чего встал? — выглянул из-за Хана Минхо.       Чан посмотрел на них с мольбой во взгляде, потом на Бёндже, снова на Джисона и Минхо и замотал головой. — Что такое, — Минхо расплылся в насмешливом оскале, — боишься подростков? — Ты не знаешь, что это за подросток, — Чан содрогнулся, вспомнив его утробный рык и ощетинившийся затылок. — Ладно тебе, — улыбнулся Джисон, — Бёндже хороший, нужно лишь найти к нему подход. — Не хочу я искать к нему подход, я хочу отход. Сядем с другой стороны.       Обойдя стол, на котором всё прибавлялось еды, они забрались на лавку. Пользуясь передышкой, Чан собрался было оглядеться, как с другой стороны стола камнем прилетело: — Эй, вы.       Под чугунным взглядом Бёндже Чан навёл на себя указательный палец и вопросительно поднял брови, безмолвно уточняя, его ли имели в виду под требовательным «вы». — У меня, по-твоему, косоглазие, что ли?       Трещавшие подростки позамолкали и, кто наклонясь вперёд, кто откинувшись назад, с любопытством уставились на состайника. — Эм… — Чан сглотнул, — нет. — Ну так. Я же на тебя смотрю и на него, — Бёндже подбородком указал на Джисона.       Неправда, не смотрел он на Джисона. Он пришиб тяжеловесным, подобным гире взглядом одного лишь Чана, словно чуя, что он — слабое звено. — Мы слушаем, — Джисон, изображая дипломата, выпрямился и сцепил на столешнице руки. — Вы когда наверху были, в комнату мою заходили?       Не успел Чан начать молиться всеблагим небесам, умоляя защитить от беспощадного подросткового гнева, Джисон предупредительно пихнул его коленом и ответил: — Нет.       Попытав альф недоверчивым молчанием и прищуром, определённо позаимствованным у вожака, Бёндже сказал: «Ну ладно» и отвернулся, и как по команде возобновил болтовню весь молодняк, кроме Чонина, опоздавшего на несколько секунд. Он задержал на Чане взгляд и поддерживающей улыбкой сообщил, что, даже находясь в стане врага, сердцем он на его стороне. «Спасибо», — умилённо подумал Чан, сразу припомнив все случаи, доказывавшие, какой Чонин чудесный ребёнок, какой добрый и прилежный, ласковый и сочувствующий.       Буря миновала, но окончательно ли? — Он же всё равно потом по запаху поймёт, что мы у него были, — сокрушился Чан. — Вы у него были? — прошептал Минхо, округлив глаза. — Были, — тихо подтвердил Джисон. — Фига… И нафига... — Нам жопа, — заскулил Чан, утратив всякую храбрость. Он явственно представил, как всё будет — Бёндже, лопаясь от гнева, нажалуется Дами, и Дами на коляске переедет нерадивых альф, не чтущих личные границы. — Не паникуй. Мы были-то минутку. За ужин всё выветрится. — Зачем ты вообще меня к нему завёл, — простонал Чан, перебирая лежащие на тарелке металлические палочки и ложку. — Показать жилую комнату. Хотел, чтобы ты проникся. Есть в этом что-то домашнее.       Наверное, есть. Но в том и загвоздка. Ведь неприлично вламываться в чужую одомашненную комнату. Там одухотворённые, что-то значащие для хозяина вещи: занавеси до пола, разрисованный абажур, сбитый плед и вязаный коврик; там остатки снов и одиноких часов праздного досуга. Чан прошёл на середину, постоял и вышел, но чувство на него напало гадкое, будто он был соучастником преступления. — Слушай, — наклонился он к Джисону, — нехорошо как-то врать детям. — Мы не сделали ничего плохого, в вещах не рылись, ничего не трогали. Подумаешь, — Джисон простодушно пожал плечами. — Нет, надо признаться, — настоял Чан. Пускай придётся оправдываться и сносить злое шипение школьника, а школьники, как известно, самые злоязычные существа, — так будет правильно. В противном случае Чан навечно обречён бояться сболтнуть лишнего при Бёндже. Нельзя исключать, что в будущем обстоятельства вынудят их завязать диалог, Чан перенервничает и ляпнет что-то вроде: «Классная лампа. Сам разрисовал?», и Бёндже, подражая Чанбину, пристально прищурится и спросит ледяным тоном: «Откуда ты знаешь?», и Чан, запинаясь, начнёт путанно объясняться и извиняться, но будет поздно. Бёндже никогда-никогда-никогда не проникнется к нему доверием. А зачем, собственно, сдалось его доверие? Ну, просто. Лучше ведь заручиться доверием, чем не заручиться. — Я бы не рискнул, — встрял Минхо, косясь на расшумевшихся подростков. — Не рискнул что?       Позади стоял Феликс с тарелками. — Раздвиньтесь, — он поставил битые огурцы на стол и выжидательно посмотрел на гостей. — Мы с Чаном заходили к Бёндже, а ему сказали, что не заходили, — доложил Джисон. — Ты сказал, — поправил Чан. — Я считаю, надо было сказать правду. — Да зачем? — Зачем?! Ты, вообще-то, верующий! Врать — это грех. — У нас не грех. Иногда ложь полезнее правды.       Несколько секунд Чан молчал, изучая милого, доброго, понимающего Джисона и пытаясь понять, насколько у него размыты понятия о плохом и хорошем. Это у всех верующих так или только у митанитов? — И часто ты привираешь? — Тебе я не вру, — Джисон поднял ладонь как при клятве. — Почём мне знать? — Ладно, удачи, — посмеиваясь, Феликс хлопнул альф по плечам и ушёл. По пути к нему подкатился, сбив с намеченной траектории, бешеноглазый Тэхён, улыбающийся его рот без перерыва что-то говорил. Феликс, раззадорено скалясь, взял младшего состайника в захват, пригнул за шею, повозил кулаком по макушке. Чан перевёл взгляд. Все стайные чем-то занимались, с кем-то разговаривали или обнимались, заходили в двери и выходили из дверей, что-то приносили и уносили. Номина сменил у мангала Шону. Подготавливаясь к темноте, зажгли уличные фонари. — Так а с Бёндже что делать? — Сам посуди, — Джисон взял его за руку, — если Бёндже не узнает, считай, ничего и не было. Минхо тоже за то, чтоб не говорить. Правда, Минхо? — Меня не приплетай, — открестился бета. — Я просто высказал своё мнение, а вы там сами уже. — Ты сказал, Бёндже хороший. Раз хороший, он всё поймёт. — А ещё я сказал, что к нему нужен подход. Слушай, он не против того, чтоб к нему заходили, но в случае нас для него это будет повод поругаться. — Почему? Мы ничего ему не сделали. Ну, кроме того, что зашли в комнату без спроса. — Мы заберём у стаи вожака. Он это так видит. — А-а-а, — глубокомысленно протянул Чан.       Верно. Чанбин готовил замену не потому, что устал или вожаком быть разонравилось. Он собирался вступить в отношения. Не объявись истинные, не было бы и причины для отставки. Ни Чан, ни Джисон, конечно, не виноваты в том, что так сложилось, но кто-то же должен быть виноват у мрачного подростка, столкнувшегося с переменами, горем и страхом, что мир, каким он его знал, перестанет существовать. — Вы ему по-крупному дорогу перешли, — хмыкнул Минхо. — Да, — Джисон посерьёзнел, и пальцы крепче сжали руку Чана. — Он расстроен и не знает как быть, так что давай не будем его лишний раз злить.       На том и порешили, и вовремя. С ящиками пива явился бог напитков Чангюн в сопровождении дёрганной девицы в облегающей юбчонке и модно искромсанной футболке. Стайные ускорились, замельтешили везде и всюду. Прикатили Дами, на пороге едва не выронив беднягу из коляски, подошли отсиживавшиеся под крышей, снялся с дивана Кихён, пришёл, вышагивая в развалку, переодетый Номин с мокрыми волосами и полотенцем на шее, две женщины притарабанили кастрюли риса. Наконец, ужавшись хорошенько, все уместились за богато уставленным столом: от края до края тянулись горы мяса и жареных овощей, вокруг разноцветными полянками пестрели закуски и зелень, от кастрюль шёл пар. Предвещая обильную трапезу, поднимались пряные и жирные ароматы. Рядом сел Хёнвон, и Чан порадовался знакомцу. Меньше будет неловкости за ужином.       Во главе стола встал Чанбин. Галдёж унялся. Чанбин осмотрел стол перед собой, посмотрел направо, на Чжухона. — Метнись кабанчиком за колой. — А, ща.       Чжухон и правда метнулся, притащил ящик газировки, вскрыл упаковку и, взмыленный, пробежался по рядам, без заминки пропуская одних и выдавая банки другим. — Парни, вы чё будете, пиво, колу? — Пиво. Пиво, — ответили Джисон и Минхо. — Ну и я тогда, — не стал выделяться Чан.       Дораздавав колу, Чжухон принёс им пиво, показал, откуда брать добавку и, пригибаясь для скорости, вернулся, заняв место справа от вожака. С намеренной неспешностью Чанбин открыл банку колы, прокашлялся. Стайные глаз с него не сводили, смотрели в рот, готовые ловить каждое слово. Прохладный вечерний воздух наэлектризовался от ожидания. — Наверняка все заметили новые лица, — начал Со, озаряя стаю благодатью самого своего существования. Он стоял, важно выпятив грудь, статный и красивый, подсвеченный сзади фонарями, в меду заходящего солнца. — Да, да, да, — донеслось со всех сторон. — Минхо, встань.       Не ожидавший подвоха Минхо законфузился, неловко поднялся, балансируя над лавкой, упиравшейся под коленки. Чан тоже законфузился, предполагая, что и ему придётся встать и показать себя стае. Чёртов Чанбин! Нельзя было предупредить? — Это Ли Минхо, мы учимся в одном унике. — Бета, бета, — прошёлся шепоток. — Садись. Чан, — как и ожидалось, огласил Со.       Чан выпрямился на подгибающихся ногах. Перед глазами поплыли мошки, закружились лица. На него навелись десятки взоров, и в каждом чудился упрёк. Но только чудился. Стоило присмотреться, он различил и интерес, и поддержку, и сочувствие, и вину, а в иных взорах и вовсе не различил ничего. — Чана вы скорее всего уже знаете. Бан Чан, как и Джисон, мой истинный. — Альфа, альфа, — пронеслось по стае.       Повелительным жестом Чанбин показал сесть. Чан сел. Подмышки вспотели, лицо горело. Джисон погладил по спине. — Я счастлив видеть вас сегодня. Хорошо поешьте. Дрогнем! — Чанбин поднял банку. — Дрогнем! — все повторили за ним, и Чан в том числе. Краем глаза он наблюдал за Чонином, за тем, с какой беззаботной радостью он вскинул к рыжему, начавшему синеть по горизонту небу газировку.       Разом, дружно сделали первые глотки. — Подождите, подождите, — вскочил Сынмин, останавливая звон палочек и ложек. — Фото.       Никто не взроптал, не вздохнул от досады. Почти одновременно (ещё бы чуть-чуть, и синхронность приобрела бы пугающий оттенок) повернулись к камере. Отойдя подальше, Сынмин закрылся фотоаппаратом. — Улыбнись, — сквозь сжатые в улыбке зубы шепнул Джисон.       Чан улыбнулся в объектив. Щёлк-щёлк-щёлк. — Готово.       И вот забренчели, застучали приборы. Диковатыми гиенами набросились на еду младшие, вынюхивали, хватали, тащили на тарелки. С облегчением и благодарностью Чан заметил, что они и Чонину от души наваливали всего, что было. — Держи, — Хёнвон положил Чану мяса. — Ты овощи все ешь? Баклажаны? — Ем. — Перец? Сколько? На побольше. Грибы? — Да, спасибо. — Зелень. Кимчи бери. Огурчики супер, бабушка Юны сама делает.       Минхо с его стороны со всей заботливостью кормила молодая, уставшего вида женщина лет тридцати с маленькими печальными глазами и доброй улыбкой. — Приятного аппетита! Приятного аппетита! — желали друг другу соседи.       Утолив первый голод, Чан воровато огляделся. Никому не было до него никакого дела (или так только казалось), стайные жевали и болтали с набитыми ртами. Тогда он решил воспользоваться возможностью изучить контингент. Выглядели все совсем по-разному, объединяющей деталью служила повторяющаяся на каждой шее подвеска — ощерившаяся морда полукрысы, полупса, маленького горлопанистого животного, известного как тасманийский дьявол. Возраста все тоже были разного. Чан попробовал сосчитать присутствующих, но постоянно сбивался после двадцати трёх. Много людей собралось, и то вроде бы не все. Некоторых, виденных в баре, этим вечером не было. Очередную попытку подсчёта Чан надумал начать с Чанбина и заметил некую странность — все теснились, ужимались, сидели локоть к локтю, а место слева от Чанбина пустовало. Спросить или не спросить? Надо ему это или всё же не надо? — размышлял Чан. Влезая в стайные дела, он не наживал ничего, кроме проблем и головной боли. Но как же так? Все жмутся, а место пустует. Как же не спросить? Можно бы и спросить. Но у кого? Слева обретался всегда готовый услужить и просветить Джисон, справа — коренной стайный Хёнвон, всяко лучше разбиравшийся в назначении пустых стульев за ужином. Нет, лучше Джисон, он роднее, у него не так страшно спрашивать. Чан наклонился к нему. Вряд ли из-за непрестанного гула кто-нибудь подслушал бы, но он тем не менее зашептал: — Место рядом с Чанбином… — Фефо? — Джисон оторвался от тарелки. Блестящие от жира губы премило шевелились между распухших от спрятанных за ними еды щёк. — Почему оно пустое?       Быстрым движением глаз Хан глянул на указанный объект, скользнул взглядом по Чанбину, потеплел и затрепетал от обожания, разрумянившись, как роза. Приложив усилие, проглотил защёчные запасы. — А, это. Оно для Ли Миран. Ей всегда оставляют место, когда собираются. — Ли Миран? — Мама Вонхо. — Мама Вонхо? — Чан так удивился, как будто не ожидал, что у Вонхо есть настоящая, как у всех, родительница. Такой он был загадочный, такой необъяснимый, неописуемый и почитаемый, что Чан запросто поверил бы, сообщи ему, что Вонхо упал на землю в инопланетном яйце или соткался из воздуха, как бывает в сказках. — Ты видел её? Разговаривал с ней? — И видел, и разговаривал.       Всё в голове Чана перемешалось. Вот же она — разгадка Вонхо! Совсем близко! — И… и что? — Что? — Джисон вытер рот салфеткой. — Ты спрашивал её о Вонхо? — Нет конечно! Она раздавлена горем. Я же не живодёр какой-то. К тому же я хочу услышать всё от Бина. — А, ну да. Ну а какая она вообще? — Она, — Джисон задумался, поставил локоть на стол, положил щёку на ладонь, — светлая. — И что это значит? — Рядом с ней приятно находиться, в ней много сострадания и любви к жизни. — Она придёт сегодня, не знаешь? — Пришла, — Джисон мотнул головой в сторону дверей. Чан чуть не свернул шею, так быстро он повернулся.       Гул голосов поутих, раздались приветственные выкрики. — Извините, опять опоздала, — из освещённой рамы прохода вышла женщина в лёгком длинном платье с вязаным кардиганом поверх, неся перед собой накрытую полотенцем кастрюлю. — Поздно поставила рис. — Ничего-ничего, — Чжухон подлетел к ней, забрал кастрюлю.       Ли Миран. Она оказалась старше, чем Чан предполагал, лет под пятьдесят, и издалека её тёмные волосы с вплетённой в них сединой отливали чернёным серебром. Усохшая до призрачности, она держалась прямо, но не вызывающе прямо, и ступала легко-легко, даже и не ступала, а как бы плыла. Чанбин необычайно оживился с её приходом. Встал, обнял её крепко и по-свойски, как обнимал всех стайных, выдвинул стул, усадил. Они соприкоснулись лбами на несколько секунд, разъединились и заговорили. Чанбин сказал что-то, и Ли Миран посмотрела на Чана. Взгляд у неё был, как выжженное поле, пустой и горький. Чан содрогнулся всем телом и уставился в тарелку. Джисон либо совсем спятил, либо Чану сострадание и любовь к жизни мешал увидеть закрытый третий глаз, но и без третьего глаза он явственно узрел печать горя.