Зверюга

      — Знаешь, ты очень милый в окружении детишек, — говорю я, потягивая пиво. Пьём прямо из бутылок, потому что лень идти в дом за стаканами, которые Хэп наверняка переставила во время очередной уборки в другой шкафчик. Если спросить её, в какой именно, она со стопроцентной вероятностью увяжется за тобой, бросив свои дела — чем бы ни занималась, а мне хотелось побыть с Энди наедине.       То есть, не совсем наедине. Развалившись в летних пластиковых креслах, мы издали следим за тем, как Меган гоняет Джо вокруг раскидистого каштана. Джо очень уж резвый для своих трёх с хвостиком лет — даже поднимается сам, если случается упасть. Сестра в это время стоит над душой, руки в боки, светлые бровки по-матерински нахмурены. Очень странно смотреть на девочку, но уже в таком раннем возрасте видеть, как сквозь юное обличье проступает взрослая женщина, крепко сбитая англичанка с уверенной походкой и громким голосом.       Я вспоминаю тех наивных ребят из прессы, полагавших, что Энди — самый тихий и скромный из нас. Забавно было наблюдать, как их иллюзии разбиваются о беспощадную реальность. Меган, должно быть, вырастет его копией, если мать вовремя не переманит её под крылышко. Впрочем, есть дочери, которые всю жизнь предпочитают держаться подле отца, впитывая каждое его слово и копируя каждую привычку. Будет ли моя дочь такой? Никогда не скажу этого вслух, но мне бы хотелось.       — Спасибо, — криво усмехается Энди. — Ты с Пэрис тоже ничего.       — Ничего? — приподнимаю брови я. — Так ты выражаешься о самом красивом ребёнке в мире?       — Она самая красивая для тебя, а для меня красивой будет Мэгз. Посмотри как косички болтаются — милее существа не встретишь.       Джо швыряется в сестру собранными в траве каштанами. Он младше, однако храбрости ему не занимать. Хоршэм утопает в зелени, и я знаю, что это ненадолго — осень уже близко, по земле ползёт холодок, который ни с чем не спутать. Скоро я спрячу летние кресла, накрою бассейн и забуду о газоне до следующей весны, которая, как мне думается, принесёт с собой что-то теплое и хорошее. Потом наступит лето. Мне исполнится тридцать восемь. Ненавижу стареть, но это так естественно и даже почти привычно.       — Как Дейв? — спрашиваю, вроде бы, между прочим, разглядывая стену из деревьев. Ветви пригибаются под легким ветерком и стена дышит, живёт, безуспешно пытаясь затянуть в свои объятия Меган и Джо. Они оборачиваются на нас — два коварных дьяволёнка, пытающихся удрать из-под надзора. Энди строго грозит им пальцем. Смешной.       — В порядке, — отвечает он, помолчав. — Теперь в порядке.       — Держится?       — Вроде того. Ходит на собрания анонимных наркоманов, что-то им рассказывает… То, что никогда не расскажет нам с Марти.       Дейв и мне мало что рассказывал — в основном, потому что мы не говорили. Вернее, я не мог говорить, когда он был обдолбанным, а ему нравилось задерживаться в этом состоянии подольше. Прошлое всё еще слишком ярко для меня.       — Хорошо, — киваю, прикрывая глаза. — Надо ему как-нибудь позвонить. Сто лет не болтали.       Чувствую на себе внимательный взгляд Энди.       — Ты настолько за него беспокоишься? После всего случившегося?       — Я разве такой бездушный сухарь?       — Не знаю, — очень серьезно отвечает он. — Есть шрамы, которые не бледнеют. Раны, которые не затягиваются. На твоём месте я бы продолжал бежать дальше, если уж вышел за черту. Не стоял бы и не пялился, что происходит по ту сторону.       — А я и не пялюсь — пристально, по крайней мере. По такой логике и ты здесь лишний, но Мэгз и Джо резвятся в моем садочке, ты пьёшь моё пиво и все рады.       — Да, — вздыхает он. — Все рады.       Краем уха улавливаю капризные трели Пэрис, доносящиеся из распахнутых дверей дома, куда ветер озорно заметает листья. С детьми Энди ей играть рановато, слишком уж маленькая и плаксивая. И всё-таки она — самый любимый и желанный ребёнок на свете.       — Я думал, ты не согласишься приехать, — замечаю я негромко, во второй или третий раз чокаясь с Флетчером бутылками.       — Почему?       — Считал, что ты обижен или занят. Или не хочешь ворошить погасшие угли.       — Я действительно не хотел, но Грейн настояла.       — Грейн?       — Она знает, что мы… Не очень тепло разошлись в девяносто пятом… Ну, ты помнишь. Только это, ничего больше. Я сказал ей, что не хочу тебя видеть, а она взяла меня за руку и заверила, что мне это нужно. Чтобы успокоиться.       Нет-нет, она заставила его, потому что не хотела в сотый раз собирать мужу сумки в Priory. Потому что вся эта ситуация с жизнью на два фронта выматывает. Потому что Энди в принципе не очень-то стабилен психологически, его мотает туда-сюда, как щепку в море, и каждая плохая новость — это шторм, уносящий подальше от дома, подальше от заслуженного покоя в перерывах между турами и работой над очередным альбомом. Он чуть не врезал мне, когда узнал, что я ухожу. Второй раз сдержался, когда я начал затирать им что-то про семью, стоя в нашем лондонском офисе — один, против него и Мартина, со стаканом воды, потому что пить что-то покрепче было опасно, потому что я не хотел, чтобы в последний момент и меня затянуло в ураган чувств, заставив тем самым отказаться от четкого плана. Этот план сложился в голове, точно паззл, еще во время записи Songs Of Faith and Devotion. Вот только на тот момент Энди в нём присутствовал. Теперь его там не было.       — У меня хорошая жизнь, — говорит он, допив пиво. — Не жалуюсь, правда. Наверное, зависать с таким невротиком как я очень утомительно, да еще и время было, бр-р… Жуть.       Я молчу. Собираюсь было возразить, мол, ничего подобного, с тобой комфортно, Флетч, еще как. А потом представляю его скептичный взгляд в ответ и фразу. Что-то вроде «мне-то не заливай».       Никто не знает человека лучше, чем он сам. Энди в курсе своих недостатков, слишком в курсе, чтобы вестись на лесть или ложь.       — Да, — соглашаюсь я. — Но было и много светлых моментов.       — Например? — он приподнимает бровь.       — Ну, например, когда ты спасал мою и свою репутацию чистейших гетеро перед Дэрилом и Марком. Вряд ли бы они стали осуждать, конечно, однако мне нравится приватность в таких вещах. Ты заткнул Дейва и пресёк все вопросы. Я это оценил.       — По-другому здесь не поступишь. Разумеется, если человек, на которого сыплются шишки, для тебя что-то значит.       Я стараюсь не смотреть на него, однако он смотрит на меня. Долго и всё так же внимательно, словно желая докопаться до моих мыслей, запустить руку в мою черепную коробку и пошарить там, словно фокусник, ищущий зайца в шляпе.       — Я так и не простил тебя, — Флетчер переводит взгляд на устроившихся под каштаном детей. — За твой уход — из группы, из моего сердца, отовсюду. Из меня словно кусок выдрали. Чертовски больно.       — Знаю, — отвечаю я, сосредоточенно рассматривая траву под ногами. — Но тогда мы все просто сошли бы с ума. Ты сам минуту назад озвучил причину случившегося.       — Ждал твоей реакции. И как всегда — ни рыба, ни мясо. «Знаю» и только. Что ты можешь знать?       — Всё.       Возвращается Меган, просит разрешения поиграть с Пэрис в доме. Так забавно и приятно слышать это — большинство детей постарше на моей памяти игнорируют вчерашних грудничков, которые только-только на ногах-то научились стоять, уж о беготне вокруг старых дубов и каштанов речи не идёт. Отсылаю её к Хэп, которая как раз выбралась к нам, чтобы вынести теплую кофту для Джо.       — Я же не прошу многого, — продолжает Энди, дождавшись, пока они исчезнут за дверями. — Просто скажи мне, о чем ты думаешь. Мы не виделись чертовых два года, должно же это что-то значить — совсем как после Violator…       — Тш-ш, — прикладываю палец к губам, снова слыша скрип петель.       Хэп машет мне рукой. Не желая мешать нашему разговору, жестами спрашивает, будем ли мы обедать. Коротким знаком отвечаю «нет». Наверное, она самую малость расстроена. Проскальзывает обратно в дом.       — Тебе надо было задать этот вопрос именно тогда, Энди. Два года назад. Ты не находишь малость бессмысленным обсуждение чего-либо спустя столько времени?       — Не нахожу, — огрызается он. — Для меня это важно. Ты жесток, Алан.       — Хэп иногда так тоже жалуется.       Я не раскрываю ему оставшихся карт только по одной причине — не хочу портить такой прекрасный день. Не хочу, чтобы Меган и Джо спрашивали, отчего их отец внезапно погрустнел и помрачнел. Не хочу, чтобы Хэп спрашивала о том же меня, когда вечером мы ляжем в постель. Не хочу. Всё, что ему надо знать — это то, что спустя два года дышится самую малость полегче. Я больше не скучаю по нему столь остро, не жду звонков, не просыпаюсь со стояком, нет всех тех вещей, которые мучили прежде. Всех этих ночных размышлений о том, не приехать ли к нему в Priory, не сбежать ли с ним на какой-нибудь райский островок недельки на две, не уговорить ли его по-серьёзному взяться за клавиши. Ведь что-то он умеет — и сумеет гораздо больше, так, что депрессии и нервные срывы за ним не угонятся, и он больше не будет без конца гадать, чьё же место занимает в Depeche Mode. В Depeche Mode, частью которого я теперь не являюсь.       Но было бы ложью сказать, что угли не ворошатся, когда он смотрит так или вспоминает что-то из прошлых лет. И еще большей ложью было бы отрицание того, что меня тянет обмануться — в который раз за жизнь. Так, как было с Дейвом после концерта в Rose Bowl в восемьдесят восьмом.       — Ты и впрямь питаешься чужой любовью, — бормочет Энди. И сжимает пустую бутылку из-под пива так, что пальцы краснеют. — Я даже осуждать не могу — потому что знаю, что это такое на самом деле. Да, черт возьми, любить тебя приятно. До какого-то момента.       — Пойдём поедим, — предлагаю я, хлопая его по плечу. Очень не хочется расстраивать Хэп всё-таки. А еще, может, за салатом из цветной капусты и спагетти с томатным соусом он малость забудется и перестанет щекотать мои рёбра своим ножичком правды. Потому что он не сумасшедший и не выдумал сказанное на ровном месте. Потом что всё так и есть. И мне жаль.       Джо играет с Пэрис на диване, оба заняты тщательным изучением квадратиков на вязаном пледе, пока Меган уткнулась в позабытый на кофейном столике спортивный журнал. Готов поспорить, кое-что из прочитанного она уже в полной мере понимает. Она ведь понимает, верно?       — Проголодались? — фыркает Хэп, ласково ероша мои волосы. Только что мыла овощи, капельки воды поблескивают на капустном кочане — хоть сейчас пиши натюрморт.       — Определенно, — киваю я, скупо улыбнувшись.       Энди стоит в дверях кухни и смотрит на нас. И я вижу, что ему до смерти хочется провалиться сквозь землю, исчезнуть, что угодно. Но он всё еще здесь.