Одиночество на двоих

Апрель, 2 года назад       Весеннее солнце едва взошло, его лучи проникают в большую комнату, плотно увешанную картинами, отражаясь в зеркале, стеклянном столе, заливают искрящимся светом гранитную барную стойку.       Дробный звук клавиш печатающей машинки отгоняет тишину рождения нового дня. Ксавье смотрит на нее, и все не может отвести глаз. Десять лет они вместе и из них восемь честно пытаются ужиться под одной крышей.       Казалось бы, тогда, в Неверморе, его робкое невнятное предложение встречаться Аддамс просто поднимет на смех. Он год настойчиво и терпеливо ходил за ней в качестве друга, уже сам не веря в то, что однажды выйдет из ее френдзоны. Но девушка согласилась. Просто, прямо и без лишних вопросов. Это было так давно, а он до сих пор помнит, во что она была одета в тот день, как смутилась лишь на секунду, отведя глаза, как на бледных щеках проявился призрак румянца. Это невероятно – запомнить код от сейфа на работе для него немыслимый труд, но все, что касается его девушки – намертво оседает в памяти.       Вчера ночью она вернулась из очередного писательского турне в поддержку новой книги. И вместо того, чтобы просто дать себе отдых, едва распахнула глаза, тут же снова уселась за печатную машинку.       — Уэнс, ты разбудишь всех соседей, — Ксавье лениво потягивается на диване, до кровати вчера они так и не добрались. Страсть и тоска заставали их сдаться желаниям и низменным порывам, едва они видели друг друга после разлуки.       — Лучше закрой шторы, — не отрываясь от своего занятия, монотонно озвучивает просьбу. — Чертово солнце уже жжется.       Торп еще раз окидывает ее взглядом. Девушка сидит на высоком стуле за барной стойкой, его рубашка, наброшенная на голое тело, спадает с кукольного плеча, оголяя фарфоровую кожу. Тугие косы растрепаны, пальцы торопливо порхают по клавишам. Тонкая. Хрупкая. Возбуждающая. Его. Господи, он сам себе завидует.       Повинуясь минутному порыву, он наспех надевает пижамные штаны, поправляет жалюзи, погружая комнату в приятный полумрак, и тянется за своим кошельком на прикроватной тумбе. Годы, проведенные рядом с Аддамс, научили его одному — с ней нельзя быть к чему-то готовым. Любое, даже самое спланированное мероприятие может иметь непредсказуемый финал.       Трижды его предложение руки и сердца так и не дошло до нужной кульминации. Более того, Уэнсдей даже не подозревала о порывах парня! В первый раз она отменила встречу, когда Торп уже был в ресторане, второй раз во время круиза на яхте она так увлеклась своей рукописью, что оторвать ее от печатной машинки равнялось самоубийству. Третья попытка - на Рождество в доме ее родителей прямо за минуту до его тоста, в котором он и собирался задать волнующий вопрос, Аддамс схлестнулась в словесной дуэли с матерью о своем категорическом отказе выходить замуж и заводить детей. После ее емкой фразы «замуж выходят только несостоявшиеся как личность женщины, ищущие спасение в хозяйственном быту и грязных пеленках» он просто не решился озвучить свое предложение. С тех пор кольцо из черного золота с черным бриллиантом всегда хранится в кармашке его кошелька, на всякий случай, ожидая своего часа. И, пожалуй, чего тянуть?       Ксавье медленно подходит к ней, мягко касается плеч, целует невесомо нежную кожу за ухом. Уэнсдей привычно ежится, отстраняясь – это слишком ласково, она такое избегает даже спустя столько лет их отношений.       Торп обходит барную стойку, делящую гостиную и кухню, решительно берется за печатную машинку и с силой отодвигает ее в сторону. Хрупкие кисти так и зависают в воздухе, а смоляная бровь изгибается в немом вопросе. Он делает глубокий вдох и кладет на отполированную гладкую гранитную поверхность кольцо. Просто, дельно и без лишнего пафоса, так, как любит только она.       С минуту Аддамс никак не реагирует. Она чувствует, как начинает нервно колотиться сердце в груди и потеть ладони. Ей казалось, Торп смирился с ее нежеланием играть в социальные нормы общества. Девушка дергано опускает руки на колени, смыкая в тугой замок. Спина выравнивается. Ксавье видит, как напрягаются ее мышцы, заостряются скулы, холоднеет немигающий взгляд. Все это в купе точно не та реакция, на которую он рассчитывал.       — Убери это немедленно, — она смотрит на кольцо, словно это не ювелирное украшение, а как минимум граната с оторванной чекой.       — Уэнс, — начинает парень. — Послушай. Давай ты хотя бы подумаешь…       — Над чем? — голос сквозит льдами Арктики.       — Я люблю тебя, — терпеливо выдыхает. — Ничего не изменится, я не стану требовать у тебя детей, или чем ты там еще себя пугаешь.       — Зачем тебе это? Что тебя не устраивает? — пилит его беспощадно взглядом. — За каким чертом тебе нужны эти банальные формальности?       — Просто хочу, чтоб все было правильно, — ему подобное кажется очевидным. — Мне хочется, чтоб у нас была нормальная семья.       — С этой просьбой не ко мне, — рубит с плеча. — Ты знал, на что шел. Я тебе еще в семнадцать сказала, что никакого замужества, детей и подписанных фотографий на Рождественские праздники родственникам не будет.       — Прошло десять лет, — выдыхает. — Уэнс… Я думал, ты переросла свои дурацкие принципы…       — Дурацкие принципы? Ха! — перебивает, чувствуя, как закипает в венах злость. — Дурацкие принципы — это верить в необходимость брака. Мое нежелание втягивать себя в супружескую ловушку невозвратных затрат – жизненная позиция.       — Что плохого в браке?       — Брак - социальный институт, возникший, когда люди не доживали до тридцати, — с каждым словом ее все больше раздражает этот никчемный разговор. — И нужен он был для передачи земли и размножения. А сегодня он требуется для порабощения женщин и продажи семейных автомобилей.       — Господи, ну что ты такое говоришь! Какое порабощение? — он снисходительно улыбается, демонстрируя маленькие ямочки на щеках. — Уэнсдей, я ведь не так часто тебя о чем-то прошу.       — Ты меня в чем-то упрекаешь? — кажется, они стали на скользкую дорожку семейной ссоры. Одно неверное движение, взгляд, слово и они покатятся в бездну выяснения отношений. Черт. Это не входило в ее планы на день.       — Нет, — он упирается руками в гранитную столешницу и опускает голову. Пряди прячут его лицо и ему искренне хочется провалиться сквозь землю. — Просто мы и так все время делаем то, что хочешь только ты.       — Это как же? — она вся вскидывается, сползая с высокого стула. — Хочешь сказать, у тебя в этом доме нет своего слова?       — У нас-то и дома своего нет, ведь ты не хочешь общую недвижимость, — начинает обороняться, складывая руки на груди. — Мы ездим отдыхать только туда, куда хочешь ты. Посещаем мероприятия, которые нравятся тебе. Мы не едим дома, потому что ты не любишь этого, не навещаем на праздники родственников, не заводим детей и животных, я даже бреюсь по расписанию!       — Я тебя не держу! — выплевывает свою привычную фразу. — Где выход ты знаешь!       — И ты так просто готова меня отпустить? — в нем вдруг что-то больно натягивается тугой тетивой. — Тебе все равно, буду ли я в твоей жизни?       — Мне не все равно, но если тебе так уж душно рядом со мной и тесно – вперед! Я держать не стану! — она дергает рубашку, натягивая ее на плечо. — Я все решила еще в самом начале наших отношений. Ты согласился, а теперь пытаешься склонить меня туда, куда мне не нравится.       — Отношения – это всегда компромисс, Уэнс, — тяжело прикрывает глаза, потирая переносицу. — Наши с тобой отношения вообще не знают этого слова.       — Меня все устраивает, — голос становится равнодушно-безразличным.       — Еще бы тебя не устраивало! — чувствует, как переполняется чаша терпения. Он так долго, оказывается, молчал, что слова теперь слетали с губ без всякого контроля, выплескивая наружу накопившиеся обиды. — Мы же живем по твоим правилам!       — А что не так с моими правилами? — щетинится. — Прежде тебе все нравилось. А теперь что? Надоели мои разъезды? Хочешь посадить меня на цепь возле себя?       — Прекрати! — повышает голос. — Это уже совсем откровенная глупость! Ты… Ты себя послушай! Я сказала, я решила, я придумала, я не хочу. Я, я, я! А как же мы? Где в этой истории мы?       У нее нет ответа на вопрос. Она не знает. Их отношения всегда были для нее удобными. И Ксавье на это прекрасно соглашался. Первые пару лет их совместной жизни Аддамс прямо нервничала, когда он звал ее куда-то в особенное место, словно чувствовала его душевные порывы. Но со временем, это прошло. Ей претила сама мысль о замужестве. Глупое навязывание пережитков прошлого рассорило ее с родителями. Все эти кольца, свадьба, тошнотворно пышные букеты, приторные тосты… С нее хватило свадьбы Энид. Да и какой в этом смысл? Они и так живут нормально? К чему эти лишние обязательства?       — Молчишь? — переспрашивает Торп. — А я отвечу – нет нас. Поэтому я и хочу на тебе жениться, чтобы обрести это короткое местоимение «мы».       — Это звучит, как бред! — стоит на своем, стискивая кулаки. — Не замечала прежде за тобой такой инфантильной веры в то, что какая-то печать в документах и кольцо на пальце определяют степень близости людей.       — Скажи, что ты меня любишь! — он резко выпрямляется, смотрит на нее чересчур внимательно, словно пытаясь заглянуть в душу. — Ну же!       Она молчит, пару раз нервно моргая. Это высшая степень растерянности. Тишина противно давит на уши, смешиваясь с гулом колотящегося сердца.       — Ты никогда не говорила, что любишь меня, — его губы гнутся в грустной улыбке. — Я только сейчас это понял…       — Это неправда! — привычно оспаривает, хотя знает – он прав. И дело вовсе не в том, что она не испытывает этих чувств. Просто, какой смысл бросаться словами, когда и так все понятно.       — Правда, — выдыхает. — Ты обычно говоришь «и я тоже». Но любишь ли ты на самом деле?       И повисает молчание из породы гробовых. Оно заполняет пространство съемной квартиры. Теряется в немытых бокалах в раковине, воздушном тюле на окне, скомканных в порыве недавней страсти покрывалах. Тягостное, грузное, плотное.       — Что ж, хорошо даже, что все так выяснилось, — закусывает губу парень, пытаясь удержать нахлынувший поток эмоций в себе. Ему больно. Прямо до рези в глазах. — Я, пожалуй, пройдусь…       Аддамс молчит, словно ее микросхему в мозгу заклинило. Слова неприятным режущем стеклом оседают где-то между ребер. Но она не станет его останавливать. Чертов художник со своей тонкой душевной организацией давно не маленький мальчик, и знал, с кем связывался!       Звук хлопка двери приводит ее в себя. Она еще с минуту смотрит на это проклятое кольцо – черный ободок метала, увенчанный неприлично большим черным бриллиантом. Все, как она любит – эстетика черного цвета без убогих завитушек, лишних деталей и гламурных страз.       И затем ее настигает тягостное болезненное осознание. Ксавье мало того, что она может ему дать. Он вырос из тех отношений, которые ему предлагались, хочет нового, большего. А она не хочет. Аддамс любит его, несомненно, любит. На чаше невидимых весов вдруг оказалась она сама со всем своим нутром, естеством и мировоззрением и их с Торпом отношения. Это не равноценно. Собой она не пожертвует.       К счастью, ее чемодан не разобран. Она спешно сбрасывает его сорочку, думает пару секунд и сует ее, комкая в чемодан. Быстро надевает вчерашнее белье, все еще влажное от кипящего в ней тогда возбуждения, морщится, но времени на переодевания нет. Ксавье может вернуться с минуты на минуту. Раз он достал кольцо – то взвел курок. Выстрел – ей придется сдаться. Выход – уехать к чертовой матери отсюда, оставляя его с глупыми пустыми, чуждыми ей надеждами. Лучше так, чем потом узнать, что она его разочаровала и испортила жизнь. Пусть найдет ту, которая оценит его стремление создать крепкую ячейку общества.       Таксист непомерно долго затаскивает ее вещи и печатную машинку в багажник, поглядывая на Аддамс. Может показаться, что она воровка – так опасливо поглядывает на часы, на аллейку, нервно теребит край платья.       Короткий взгляд на квартиру – здесь они прожили дольше всего. Она никогда не любила задерживаться на одном месте, доводя этим Ксавье до помешательства. За восемь лет они сменили с полсотни квартир и лишь в этой задержались на полгода. Ей удобно было добираться до аэропорта и издательства, хоть Торпу до его галереи приходилось ехать около часа. Черт. А он оказался прав. Они все делали так, как было удобно ей. Ничего, теперь у него выпадет шанс все сделать по-другому.       Она садится в такси, называет адрес аэропорта и медленно прикрывает глаза. Пустота внутри клокочет ноющей болью, разъедает вены, проникает глухой непроглядной темнотой в саму душу. Так лучше. Так определенно будет всем лучше…       Ксавье приходит домой через час, нервы все так же на пределе, но он не станет все усугублять. Пусть все идет так, как хочет она. Что ж, и здесь он готов уступить. Снова. Но вместо взбалмошной черноглазой девушки находит звенящую пустоту. Нет ее печатного агрегата и чемодана. Все очевидно. Телефон вне зоны действия сети. Взгляд цепляется за кольцо, из-за которого все началось. Оно должно было стать началом их новой жизни, но ознаменовало конец. Символично. Все, как любит Аддамс.       Торп спешно собирает свои вещи – находиться в этой квартире после всего, что случилось, он не может. Поедет в галерею, краски и запах растворителя всегда действуют на него успокаивающе. Он до сих пор не может поверить, что она вот так вот просто ушла, без каких-то разговоров и выяснений. Неужели он для нее был не ценнее ее печатаной машинки? Ее-то она забрать не забыла.       В комнате еще пахнет приторно-терпким запахом ее духов, он все еще на пальцах ощущает мягкость ее кожи, а во рту вкус поцелуя. Закрывая квартиру на ключ, он вдруг ловит себя на мысли, что не знает, как быть дальше. За него всегда все планировала Уэнсдей. А как быть теперь? Как жить теперь?       Он садится в машину и еще какое-то время просто до белизны костяшек сжимает руль. Хочется, чтобы все это было дурным сном. Безусловно, он найдет ее! И поговорит! И вытрясет из нее всю дурь! Ну куда же он без нее? Слезы тугим комком перекрывают кислород, и он чувствует себя снова семилетним мальчиком, стоящим у гроба своей матери. Та тоже обещала его не бросать, но бросила. И Уэнсдей его бросила, хоть ничего и не обещала.       Парень рвано выдыхает, смаргивает противную влагу с глаз. В ушах словно вакуум, слышно лишь собственный пульс. Куда он там хотел полететь, но Аддамс была против? Швейцария? Прекрасно! Теперь у него появилось много свободного времени и возможностей. В конце концов, ему всего лишь двадцать семь. Крепкое молодое сердце все переживет. Он попытается с ней связаться, а если не выйдет – что ж, значит, так тому и быть. Его отец, как всегда, оказался прав – Ксавье являлся слишком слабым, чтобы держать в узде дочь Аддамсов.       Ему кивает почтальон, солнце светит прямо в глаза, вокруг медленно появляются звуки, мир не остановился, не сошел с оси. Погиб лишь мир внутри него, но эта потеря совсем незаметна на фоне вселенского масштаба. Всего лишь маленькая смерть маленькой мечты маленького человека.

***

Март, наше время       Голова начинает болеть еще на подлете к Нью-Йорку. За столько времени Аддамс так и не полюбила перелеты – уши нещадно закладывает при взлете и посадке, услужливые стюардессы с сияющими улыбками провоцируют на грубость. Она стискивает пальцами виски, мечтая о чашке кофе и таблетке ибупрофена.       Ее встречает новая помощница, тринадцатая, за последние полгода. Все предыдущие слетели за мелкие и не очень оплошности, а эта Келли - девица с излишне широкой улыбкой и светлыми кудрявыми волосами как-то прижилась. Возможно, дело в ее неуемном желании во всем угодить начальнице, или же природной собранности, или умению молчать и терпеть непрерывный поток негативизма в свою сторону. Плевать. Главное, что она справлялась со своими обязанностями и не так сильно раздражала Уэнсдей.       — Мисс Аддамс! Рады вашему возвращению в Нью-Йорк! — она вежливо кивает, силясь не улыбнуться. — Вы не уточнили, однако я заказала вам номер в гостинице и…       — Я переночую у подруги, — обрывает льстивую речь. — Когда встреча с претендентом на сотрудничество?       — Через сорок минут, мисс Аддамс. Я пробовала перенести, чтобы у вас было больше времени на отдых после перелета, но хозяин студии может с нами встретиться только в час дня, потом он будет отсутствовать, — виновато склоняет голову. — Ваша машина вас ожидает. Если нет – я вызову такси.       — Нет, поехали. Я поведу, — она кивает работнику аэропорта и тот покорно тащит за ней ее саквояж и тяжеленный чемодан с печатной машинкой. — Заедем только в офис, я переоденусь.       Два года назад Уэнсдей вляпалась в очень неприятный контракт с издательством. Все из-за повышенной эмоциональности и невнимательности, вызванной дурацкими любовными переживаниями. И теперь она должна еще год исполнять эти рабские обязательства. За это время она издала четыре книги, провела пару мастер-классов для бездарей, мечтающих стать писателями и ладно бы только это! Последнее задание – написать книгу для детей! Она ненавидит человеческих детенышей до нервного скрипа зубов. Какая книга? Но мистер Гутерман, старый мерзкий маразматик, хозяин издательства, был крайне настойчив. Выплачивать неустойку Аддамс не хотела. Пришлось согласиться. Вышло неплохо, правда, как сказал издатель, мрачновато. Ему не хватало чертовых картинок! Полгода поисков художника ни к чему не привели. Издательство грозилось судом из-за задержки сдачи работы, помощники Уэнсдей увольнялись один за другим.       — Что это за контора? — выруливая с парковки, настойчиво интересуется Аддамс. — Ты не прислала никакой информации.       — Это молодое художественное агентство. Там работает моя подруга. Она случайно показала мне пару набросков, и я поняла – это то, что мы искали! Палитра, тени, сюжет… Я уверена! Вам понравится! Они действительно знают, что делают!       Уэнсдей не разделяет ее оптимизма. Агентство находилось в самом центре Манхэттена, а это значит жуткие пробки. Девушка ненавидит опаздывать, но исход неизбежен. Она успевает переодеться – потный после перелета костюм противно липнет к телу. На важную встречу она так не заявится.       К нужному офису они прибывают на две минуты раньше намеченного времени. Келли отстегивает ремень дрожащими руками. Ее начальница откровенно сумасшедшая так гнать по переполненной трассе, подрезая и обгоняя всех, кого не лень.       Первое, что их встречает в просторном светлом холле – большая картина, еще и подсвеченная парочкой прожекторов. Аддамс не ценит такого толка искусство, считая это откровенной мазней.       — Добрый день, — к ним выходит миловидная блондинка со светлыми, ясными глазами. — Нравится?       — Пафосное деконструктивное минималистическое дерьмо, — комментирует Уэнсдей с абсолютно непроницаемым лицом. — Надеюсь, это не то, чем вы хотели меня поразить.       — Это Брайс Марден ... — бледнеет незнакомка. — Подлинник…       — Имя должно как-то улучшить это убожество? — складывает руки на груди. — Может, мы все же перейдем к делу?       — Да, простите… — она переводит взгляд на Келли. — Пройдемте в кабинет. К сожалению, нужно будет немного подождать, мистер…       — Отличное начало сотрудничества, — дергает бровью. — Заставлять людей ждать - это глупость и неуважение. Прежде всего к самому себе.       — Простите, — обреченно выдыхает, — Прошу, присаживайтесь…       Аддамс окидывает взглядом помещение – высокие потолки, стекло, отполированное дерево, кожа. Дорого-богато. Все в этом кабинете прямо кричит о статусе и размере кошелька владельца. Отвратительно.       — Будете кофе? — спрашивает Келли начальницу. — Джо, сделаешь квад со льдом?       — Что? — блондинке неловко, она впервые слышит о таком напитке. — Да, одну минутку. Вот! Посмотрите пока примеры…       Она торопливо уходит из кабинета, еще раз окинув взглядом странную посетительницу.       — Я же упоминала, что в случае твоего провала я тебя уволю? — Уэнсдей листает яркие изображения природы, от которых рябит в глазах. — С каждой просмотренной мной картиной это событие все ближе и ближе.       — Вот этот альбом, — Келли вытягивает из груды папок одну, в кожаном черном переплете. — Джо показывала мне это.       Аддамс теряет терпение. Голова так и не прошла, на кофе от этой белобрысой тупицы можно не рассчитывать, судя по тому, как вытянулось ее лицо при слове «квад». Бесцельно потраченное время. Это удручает.       Она открывает альбом и воздух застревает где-то в самом горле. Мозг, получивший импульс, судорожно соображает. Нужно встать и уйти.       — Простите за задержку, Манхэттен – это вечные пробки! — знакомый голос холодит все внутри, заставляя давно успокоившееся сердце сбить свой ритм. — Давай…       Он замирает на полуслове. Казалось, давно им забытый концентрированный запах приторно-удушливого парфюма бьет в нос, вызывая сиюминутную дезориентацию.       Кортизол, льющийся по венам вместо крови, принуждает ее к действию. Аддамс резко поднимается на ноги, и альбом, что лежал на коленях, падает на пол, раскрываясь на рандомной странице. Оттуда на нее смотрит она сама.       Мужчина трижды меняется в лице, прежде чем, оступившись, попятиться к двери. Но оттуда на него налетает Джо, едва не опрокинув чашку с кофе.       — Ой, извините! — она не понимает, отчего на лице начальника столь явный перепуг. — О, мистер Торп, вы прибыли! А это мисс… Простите, как вас…       — Аддамс, — хрипит мужчина, ослабляя петлю галстука на шее. — Не стоит, мы знакомы.       Первым ее порывом было сейчас же уйти, без объяснений, извинений и всего того, чем обычно утруждают себя воспитанные люди. Ей плевать, к такому ее жизнь не готовила. Но она силой удерживает себя на месте. Уэнсдей непременно удавит Келли, а затем уволит, или же сделает все в обратном порядке.       Аддамс не хочет на него смотреть, но не может отвести взгляд. Он изменился. Прошло всего два года, но они как-то осели суровостью на прежде приветливом лице. И взгляд. В нем столько было холода, что по степени низкой температуры он мог бы соперничать с ее собственным.       Ксавье разглядывает ее в ответ. Черт. Он и забыл, какой особенной внешностью обладает Уэнсдей. Она больше не носит косички, волосы свободно струятся по точеным плечам, черты лица стали острее, а жесты женственнее. Все та же челка, прятавшая изгиб тонких бровей над абсолютной черничной глубиной глаз. Губы горят карминовым огнем, на скулах холодный румянец. Это выглядит невыносимо прекрасно.       Келли переводит встревоженный взгляд с начальницы на молодого привлекательного мужчину. Интересно, при каких обстоятельствах эти двое познакомились прежде?       Пауза затягивается, а нервный накал растет.       — Что ж, — Аддамс привычно берет себя в руки первой. — Полагаю, мне лучше уйти.       Она подхватывает сумочку с дивана, нервно поправляя вдруг кажущийся неприличным вырез на прозрачной черной блузке.       — Мисс Аддамс, нам же нужно обсудить… — Келли понимает, что все идет явно не по плану.       — Закрой рот, — обрывает помощницу на полуслове. — Всего доброго.       Уэнсдей аккуратно чуть стороной обходит Ксавье, до сих пор пребывающего в каком-то пограничном состоянии между сном и явью.       — Подожди, — он приходит в себя, абсолютно привычным жестом тянется к ней, едва задевая пальцами предплечье. Ток проходит между ними, искрящийся, колкий, разрядом в двести двадцать лупящий по нервам.       — Не трогай! — она предостерегающе выставляет вперед руки. Это слишком. Ей, кажется, коснись он ее, и сердце точно не выдержит. Оно и так колотится сверх меры где-то в самом горле.       — Прости, забыл, — губы изгибаются в усмешке. — Я так понимаю, ты пришла по делу?       Нет, черт подери! Она пришла на него попялиться! Ей так хочется сказать что-то ядовито-горькое, но Аддамс прикусывает внутреннюю поверхность щеки, чтоб смолчать гадость.       — Да. Мне нужен иллюстратор для новой книги, — коротко и без предисловий. Они так и стоят на пороге, в шаге от бледной перепуганной Джо, сжимающей чашку с кофе в руках.       — Давай обсудим, — он широким жестом указывает ей на кресло у большого дубового стола. Ей ничего не остается, как принять это предложение.       Аддамс не верит, что все это происходит на самом деле. Так бывает только в тех сопливо-романтичных фильмах, которые всю учебу в школе смотрела ее соседка по комнате, но не в реальной жизни.       — Итак…— Торп садится во главе стола, напротив нее, сплетая длинные пальцы в замок. — Что за книга? Какого рода нужны иллюстрации? Сроки?       Ты погляди, какой деловой! Ее так и подмывает сострить что-то, но она снова сдерживается. Она выросла за эти два года, перегорела, успокоилась. Это просто деловая встреча.       — Детская книга. Десять иллюстраций, плюс обложка. Срок к исходу мая, — равнодушным тоном перечисляет Аддамс. — Оплата через агентство по факту выполненной работы.       — Ты и детские книги – это что-то новенькое, — ухмыляется фирменной улыбкой.       Уэнсдей меряет его своим самым презрительным взглядом, на который способна. Но она забыла, что у Ксавье выработался к нему очевидно пожизненный иммунитет. Ему идет черная рубашка, и часы на запястье, и собранные в небрежный пучок волосы на затылке. Каждый год прибавлял ему мужского обаяния.       Она отгоняет непрошенные мысли. Ей плевать, что он думает на счет ее книги и вообще. Более того, она не собирается с ним работать. Это будет пытка, которую даже ей не осилить.       — Из того, что мне любезно предложила твоя помощница с не самыми выдающимися умственными способностями, лично я не нашла ничего, что мне подошло бы, — чеканит слова с присущей холодностью в голосе. — Я предложу кандидатуру твоего агентства редактору. Если им понравится – мой агент свяжется с тобой.       — О-о-о, Аддамс, ты не понимаешь, — он смахивает от лица выбившееся пряди. — Не ты или твое издательство будет что-то выбирать. Это я решаю – берусь я за твою книжку или нет. Поверь, я не испытываю нехватки в заказах.       Уэнсдей стоит огромных трудов удержать лицо спокойным, а рот на замке. Она медленно встает с кресла, небрежно поправляя несуществующие складки на узкой юбке. С ней в подобном тоне никому не позволено говорить. А делать такие громкие заявления тем более. Да, эти два года он даром не терял, поднаторел в хватке и самоуважении. Но ведь и она ангельских крыльев не отрастила.       — Что ж, не скажу, что рада встрече, уж извини, — не сводит с него упрямого прицельного взгляда. — Не думаю, что у нас выйдет сотрудничество. Я не изменяю своим пристрастиям и по-прежнему люблю доминировать.       И, красноречиво дернув бровь, разворачивается и уходит.       Ауч. Звук стука ее каблуков долбит, кажется, в самую голову. Он выдыхает, стискивает кулаки, пытается унять сердцебиение.       — Три дня, — говорит ей вдогонку. — А потом я беру новый заказ.       — Не утруждайся ожиданием, — бросает через плечо.       Она все такая же стерва. Только еще красивее, еще наглее и невыносимее.       Когда за ней закрываются двери, Ксавье кажется, что он, как минимум, часа четыре вспахивал вручную землю. Рубашка взмокла, пульс шкалит, дыхание участилось. Он опирается руками об стол и медленно встает, гневно глядя на свою помощницу, что застыла в дверях.       — Джо, в следующий раз, когда назначаешь встречу, запоминай хотя бы имя. А если у тебя память, как у золотой рыбки в три секунды – записывай! — рявкает на девушку. — Сегодня меня ни для кого нет!       — Но у нас…       — Джо! – черты лица заостряются. — Меня ни для кого нет.       Он откидывается на спинку стула, сжимая пальцами виски. Торп искренне, как самый наивный ребенок надеялся, что подобной встречи никогда не произойдет. Аякс пару раз упоминал, что она насовсем уехала из Нью-Йорка и он выдохнул. Но, видимо, зря. Детская книжка… Он помнил ее категорически негативное отношение к детям. Что поменялось? Новый муж? Появились свои дети? Ему самому стало смешно от собственный предположений. Но мысли уже было не остановить. Запах ее духов кружил голову, в ушах стояло ее дерзкое «по-прежнему люблю доминировать». Да, это у нее получалось прекрасно, особенно в постели…       Он снимает галстук, закрывает глаза, позволяя себе на пару минут поддаться воспоминаниям. Нет, он не забыл ее – для этого одной жизни мало. Но боль притупилась.       Вместе с собранным чемоданом и этюдником в то утро он забрал в новую жизнь необъяснимое состояние тоски, сердечного напряжения и томления души по ушедшему, неосуществленному и тому, что могло бы сбыться, но не сбылось. Телефон противно вибрирует в кармане и он не глядя берет трубку.       — Да, детка. К ужину буду, — отбрасывает на стол девайс и устало потирает переносицу. Что ж, а жизнь-то его по-прежнему полна сюрпризов!       Аддамс выходит из здания, крепко сжимая руки в кулаки.       — Садись за руль, — командует своей помощнице. Ей в таком состоянии вести машину неблагоразумно. Внутри всю колотит, руки дрожат, шелк противно прилип на спине к телу.       — Но это же ваша машина…— Келли испугана. Все, что творилось в последние полчаса на ее глазах, казалось, нереальным. За полгода работы у мисс Аддамс она не видела у нее и половины тех эмоций, которые та проявляла там, в душном кабинете художественного агентства.       — Она работает по тому же принципу, что и другие автомобили! — злится. — Давай быстрей. Довезешь меня до Бруклина и свободна на ближайшие два дня. Меня ни для кого нет. Я по-прежнему в Париже, ясно?       Аддамс нужно все обдумать. И найти другого иллюстратора. С Торпом она не станет работать, даже если он останется последним художником на планете.