С лучами утренней зари

      Брат всё утро на него ворчит. Называет его «актёром» и «маленьким манипулятором».       — Тебе же не шесть лет, Филипп, ты знаешь, у нас есть работа.       — Но я, правда, не могу встать!       Когда Филипп падает с кровати, пытаясь заставить распрямиться ставшие вдруг непослушными ноги, подняться с пола самостоятельно у него не выходит. Калеб кидается к нему с непритворным испугом на лице. И не знает вначале, что сделать и чем помочь. Замирает в нерешительности. Филипп валяется на полу и пытается пошевелить ногами. Получается у него не очень.       — Спина болит, — хнычет он, когда брат поднимает его на руки.       Какая уж тут работа.       Калеб приносит завтрак — тарелку с надоевшей порядком неизменной кашей — прямо в их тесную спальню с двумя узкими койками. Из открытого окна видно ту самую яблоню, сбор урожая с которой им сегодня придётся отложить. На сероватых, давно не стиранных, занавесках, развеваемых лёгким утренним сквозняком, бегают туда-сюда жёлтые солнечные зайчики. Солнце уже светит во всю, а Филипп валяется в постели. Неслыханное дело. Последний раз такое бывало… Ох, он и не помнит уже, когда. Может, когда он подхватил какую-то заразу на рынке в деревне, и три дня провалялся с температурой, заливая подушку соплями. На этот раз гораздо лучше, конечно. Он всего лишь не чувствует ног. Если не пытаться ими шевелить, можно представить, что брат просто разрешил ему устроить выходной день. Филипп старается скрыть, но внутренне он очень доволен. Особенно когда брат так обеспокоенно мельтешит вокруг, то с травяной мазью для его спины, то с кружкой мятного чая. И не уходит никуда, всё сидит рядом с ним, на его постели. Это самое главное, чтобы Калеб был рядом. Филипп ненавидит оставаться один.       — Невезучий ты малый, — треплет брат его по голове. И успокаивающе улыбается, — ну ничего. Может, это от утомления. Денёк полежишь, и будешь как новенький.       Филипп трётся макушкой о ласковую ладонь. Он, правда, чувствует себя очень уставшим. Словно вообще не спал. Словно всю ночь разгружал те же корзины с яблоками. И так каждую ночь уже целую неделю. Наверное, это всё тот его сон?       — О, о, а знаешь, знаешь, что мне снилось сегодня! — он вскидывает загоревшиеся глаза на Калеба из-под его руки.       Он взахлёб пересказывает сон, особенно гордый тем моментом, где так хорошо отыграл свою роль, так щёлкнул по носу самодовольных детишек. Где показал себя настоящим Белосом! Угрожающим и жутким. Хотя его немного смущает то, как, пересказывая сон, он понимает и чувствует все мотивы и эмоции Белоса, как свои. Словно это не игра вовсе… Про спину он, правда, благоразумно умалчивает. Уже на середине пересказа вспомнив, чем закончился сон на этот раз, он догадывается, что это может испугать брата. То, как травма во сне сказалась на реальности. Филиппу, конечно, нравится, когда брат уделяет ему столько внимания, но зачем лишний раз его пугать? Волновать его снова не хочется. Калеб ведь только успокоился…       — Ну так, выходит, они тебя победили!       — Ха, — Филипп фыркает, скрестив руки на груди и задрав нос. — Это не победа, если они отложили тем самым достижение своей цели.       — А в чём их цель?       — Чтобы я им помогал. Я не могу этого делать, пока я тут. Им потребуется время, чтобы снова меня разбудить.       — Но всё-таки, они оказались сильнее, — подначивает его брат.       Филипп краснеет от возмущения.       — Ага, как же! Да им просто повезло! Вообще, я дал им фору, когда позволил надеть на себя браслет… Вот!       — Почему же ты не атаковал их, пока на тебя не надели браслет?       — Это было бы слишком легко, — самонадеянно заявляет Филипп. — Возможно, мне пришлось бы убить их всех. Даже Луз.       — Даже? — Калеб тонко улыбается.       — Я не хочу убивать человека, — Филипп пожимает плечами. — Даже если это просто сон.       Какое-то время он молчит.       — Тем более, своей цели я добился итак.       — А в чём была твоя цель?       Филипп смотрит на Калеба удивлённо. Снова пожимает плечами.       — Вернуться сюда, конечно же.       На другой день на востоке горит лес.       Такое периодически случается. Калеб говорит, кто-то неосторожный оставляет не потушенным огонь, и пожар вспыхивает легко, пожирая сухие деревья акр за акром. Филипп часто смотрит на эти пожары, сидя на крыльце их дома. Небо застилают густой пеленой чёрный дым и красные отсветы. И Филипп наблюдает за умирающим лесом равнодушно, даже отстранённо. В этот раз к нему на ступеньках крыльца присоединяется слегка испуганная лягушка.       Бесконечно можно смотреть, как горит огонь.       Калеб в такие дни идёт в лес, оставляя Филиппа дома. Иногда ему удаётся потушить пожар, он возвращается, пропахший гарью и измазанный в золе, и почему-то всё равно очень грустный. Как будто ему жалко каждое сгоревшее дерево.       Он приносит истлевшие от времени картины в обугленных рамках, спускает их куда-то в подвал. Некоторые рамки простые, деревянные, их могли бы выстругать и руки самого Калеба, другие покрыты облупившейся позолотой.       Лес горит планомерно и необратимо вот уже десять лет.       В такие дни у Филиппа к вечеру сильно болит голова. Калеб говорит, что он надышался дымом.       Большая пещера. Кажется, будто он бывал здесь раньше.       Так бывает, чувствуешь дежавю, но не можешь понять, что его вызвало.       — Эй. Он проснулся…       Проснулся, это громко сказано. Один Бог может знать, с каким трудом Филипп открыл глаза. Как тяжело ему далось хотя бы просто взглянуть на оповестивший о его пробуждении тёмный силуэт рядом, как пронзило, словно ударом тока, затёкшие мышцы, стоило ему пошевелиться. Он чувствовал себя больным и усталым.       — Конечно, проснулся, — голос звонкий, даже слишком для такой тёмной пещеры. Тон елейный, не предвещающий ничего хорошего.       Взгляд его сфокусировался на тонкой фигурке, таким же силуэтом на фоне неяркого источника света выхваченной из окружающей темноты, поднявшейся в отдалении с пола, где в круге этого самого света расположились ещё несколько человек, и уверенным шагом направившейся к нему. К камню, на котором он лежал. Это что, и правда камень? Чудесное место для сна. Что-то на нём постелено, конечно, но…       В довершении, он ещё и связан. Самое странное, как будто бы стеблями каких-то растений. Толстыми и удивительно крепкими.       Обладательница звонкого голоса приблизилась, и это невысокая девушка немного старше его брата. С очень злыми глазами.       — Как не проснуться, когда так настойчиво будят? — наклонила она голову на бок. — Верно?       Мелодичные, липко-сладкие слова, как незнакомые пальцы, нежно играющие с его волосами – жестокая пародия на комфорт, скорее обещающая что-то весьма от него далёкое.       Филипп повёл стрельнувшим болью плечом. Обвёл взглядом обоих, стоящих рядом. Парень и девушка глядели на него с одинаково разочарованными выражениями лиц. Очень похоже хмурились, словно они были братом и сестрой.       — Надеюсь, спалось тебе хорошо, — девушка приподняла уголки губ.       Игнорируя молчащего пока парня, Филипп наконец посмотрел ей в глаза прямо. Насколько это возможно, когда сам лежишь связанным на боку, а собеседник стоит рядом и сверлит тебя взглядом сверху вниз. Но он посмотрел на неё так прямо, словно они стоят напротив друг друга, и глаза их на одном уровне. И она это почувствовала. И поморщилась.       — Наверно, спокойно спится, когда пустил несколько дней переговоров и уступок ворблоку под хвост?       Сказать, не сказать?..       — Я не уверен, — хриплым со сна голосом будто протёрло сухое горло, заставив его поперхнуться. Филипп с трудом сглотнул. — Не уверен, что понимаю…       Девушка наклонилась к нему, и Филипп инстинктивно попытался отодвинуться.       — Ты вынудил меня, — прошипела она, — пожертвовать палисманом. И зачем? Чтобы Ви пришлось просто выпить из тебя силу его души назад? Ты, скотина!       И она ударила его по щеке. Широко, наотмашь. Филиппа даже слегка впечатало в камень под ним. Только больно это не было. Совсем неощутимо, если сравнивать с…       Филипп застонал, когда его тело скрутило в спазме, в судороге, словно вывернуло наизнанку и обратно, словно к коже изнутри, до предела натянутые, прицеплены были нитки, соединяющие её с сжавшимся голодом нутром. И каждая клеточка его тела завопила. От воплей этих Филиппа серьёзно повело. В пещере без того было темно, то ли действительно мало света, то ли зрение его и раньше подводило, но после тряхнувшей всё тело судороги мир перед глазами и вовсе поплыл.       Что же происходит…       — Не изображай умирание. Не так уж сильно я тебя ударила.       Что с ним такое?       — Эй, ты слышишь меня?       Филипп нервно вскинул взгляд на девушку.       На совершеннейшую незнакомку, которая говорила с ним словно они старые приятели. С поправкой на пощёчину и общий её недоброжелательный настрой, конечно. И рядом ещё этот парень со светлыми волосами, которого Филипп также видел впервые, но за которого у него, почему-то, всё время цеплялся взгляд. И ещё кто-то находился неподалёку. Филипп слышал их перешёптывания, ощущал, каким-то немыслимым образом, движение воздуха и запах чего-то, что не имело запаха в обычном смысле, но он почему-то его чувствовал. Только из-за темноты никого кроме двоих рядом разглядеть он не мог. Он был в какой-то огромной пещере. С явно злыми на него незнакомыми людьми. Связанный, обездвиженный. Странные, будто живые, верёвки до боли стянули запястья и лодыжки. Его что, похитили или… И ещё тело начала бить противная мелкая дрожь, хотя ему не было холодно, нет, но почему-то он теперь дрожал, и это словно предвещало новые спазмы, скручивающие тело невыносимой болью. И его едва не тошнило от этой дрожи, и от голода, и от плывущих перед глазами цветных пятен, но… Но это всё так странно. Он никогда не ощущал ничего подобного. Не испытывал подобной боли даже ломая руку. Никогда не видел таких (да и если честно, хоть каких-то) пещер. Огромных, идеально круглых и со светящимся потолком. А теперь он вдруг где-то, непонятно где и… Не может этого быть, верно? Он ведь уснул в своей кровати, рядом с ним был Калеб, и он представить не может, как попал в какую-то странную пещеру и почему окружён здесь этими людьми. И ему никогда в жизни не бывало так плохо. Это всё не реально. Ведь так? Он уснул в своей кровати, да? Что было до его пробуждения здесь? В тот день долго горел лес и… И вдруг Филипп с ужасом понял, что не помнит даже, как и когда он уснул.       Это всё взаправду? Или это сон? Во сне часто бывает, что с тобой говорят о чём-то, чего никогда не было люди, которых ты никогда не встречал в реальности. Господи, пусть это будет сном…       И вот он снова почувствовал, как сворачивается глубоко внутри клубок боли, сжимается и разжимается, как пульсирующее бьющееся сердце, и начинает заполнять собой всё, до чего дотягивается. О нет, не снова, пожалуйста… Наверное, лицо его слишком явно выражало испуг, потому что девушка недоумённо свела брови.       — Что… что с тобой? — она глядела на него растерянно, и словно бы не знала, чего ожидать.       — Больно, — прошептал он.       — Где?       — Везде.       Девушка моргнула. Переглянулась со стоящим рядом парнем.       — Ты вроде говорил, что привык к этому? Сейчас хуже?       Филипп не ответил. Прикрыл защипавшие от боли глаза. Он совершенно не понимал, о чём она говорит.       Как к такому вообще можно привыкнуть? И как он мог сказать ей это, если видит её впервые.       Нет, это точно сон. Во сне такой абсурд сплошь и рядом. Ты просто из ниоткуда попадаешь в какую-то ситуацию, ты внутри даже уверен, что помнишь, как именно сюда попал и кто все эти люди, ты даже на автомате отвечаешь на их вопросы, словно знаешь, о чём идёт речь. И какое-то время ты можешь, и правда, знать, что отвечать. Только в этот раз Филипп почему-то не знал.       А неизвестность всегда пугает.       — Если это из-за голода, сам виноват, — поджала губы девушка, скрестив руки на груди. — Зачем подвёл наше доверие? Мы ведь могли договориться нормально.       Да, полезно было бы знать, что тут сказать в ответ.       — Я не знаю, — ответил Филипп честно, разглядывая стянутые стеблями запястья.       На них были какие-то браслеты. Насколько он мог разглядеть, это были металлические побрякушки, каких он бы никогда не смог позволить себе носить. А на подрагивающих руках были какие-то рисунки. Странные рисунки, давно зажившие глубокие царапины. И руки были не его.       Да что же за чёрт?       — Отпустите меня, — в его голос пролились истеричные нотки.       И волна страха, начавшаяся зарождаться где-то в груди, только поднялась выше от звука, словно бы только сейчас он сам себя стал слышать сквозь шум в ушах, собственного голоса. Сухого, надломленного возрастом. Звучавшего совсем иначе.       Он дёрнул руками, туго стянутыми зелёными стеблями, и это заставило обоих, парня с девушкой, одновременно отшатнуться. Парень поднял посох, который, оказалось, сжимал в руке, и быстро выставил его перед девушкой, словно инстинктивно защищая её. Они меня боятся, что ли, подумал Филипп, и от этого ему почему-то стало сильно не по себе.       — Отпустить? Серьёзно? — удивилась девушка. Потом её голос стал злее. — Чтобы ты снова превратился в рогатое чудовище и напал на нас?       Превратился в кого?!       Вдох. Выдох. Вдох…       Вдохнуть снова почему-то не получилось. Лёгкие просто вдруг отказались делать то, для чего они предназначены. И вроде бы грудь его поднялась и опустилась, только безрезультатно. Словно воздух вокруг исчез, оставив от себя лишь пустоту, которую Филипп судорожно втянул сквозь сжатые зубы. Дрожь, сейчас уже крупная, как будто его ритмично избивает кто-то невидимый и неумолимый, сотрясала уже всё тело. Он опять попытался вдохнуть, но это ему снова не удалось. Он бестолково открывал рот, пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, но тот просто не хотел наполнять его лёгкие. Просто оставался прямо здесь, совсем рядом, не попадая при этом никак туда, куда надо. Никак не желая стать его вдохом. И вот тогда Филиппу стало по-настоящему страшно.       И вот так вот, с распахнутым в ужасе ртом и широко открытыми глазами он глядел на людей перед собой. На очень нервного теперь почему-то, тяжело сжимающего кулаки парня, который вдруг напомнил ему кого-то хорошо знакомого. На поражённо уставившуюся на него в ответ девушку.       — Пожалуйста. Мне страшно, — срывающимся шёпотом выдохнул Филипп. Ему потребовались все силы, чтобы вообще суметь заставить воздух выходить из него правильным образом, а слова звучать.       Оба, парень и девушка, были его словами, почему-то шокированы. И снова переглянулись, как-то совсем растерянно.       В следующее мгновение, когда он сжался на каменном ложементе в комок, подтягивая к себе колени и прячась за связанными дрожащими руками, девушка стала хмуриться недоверчиво, будто что-то обдумывая. Будто пытаясь прожечь его взглядом насквозь и увидеть, что у него внутри. Потом её словно осенило. Из взгляда ушло сочувствие.       Лицо её вдруг стало жёстким, она ухмыльнулась.       — Это даже забавно. Возвращаешься к старым методам манипуляций?       Филипп дёрнулся.       Хватит симулировать умирание, маленький манипулятор       — Что ж, однажды это сработало, — сказала она буднично. Её словно бы покинуло всё напряжение и нерешительность, когда она поняла что-то для себя. И решила идти с этим пониманием до конца. Она положила одну ладонь на пояс. — Но тебе не кажется, что это перебор? Даже я на такое не куплюсь.       Парень рядом с ней не сводил с Филиппа широко раскрытых, с суженными зрачками, глаз. Даже в полумраке пещеры таких ярко малиновых на его бледном лице. Бледном то ли от природы, то ли от зрелища перед ним.       — Я не понимаю, что происходит, — выдавил Филипп глухо в промежутке между вздохами. Дышал он громко и часто, пытаясь вернуть дыханию лёгкость, но грудь его сдавило будто в железной хватке.       Девушка с деланным одобрением покивала.       — Как всегда неподражаемый актёр.       Филипп невольно съёжился ещё больше.       «Это сон, это сон» билось у него в голове. Она в точности повторяет слова Калеба. Это просто сон, и ему нужно просто проснуться. Проснуться пока не…       Это снова было больно. Его без того скрюченное страхом тело опять свело судорогой, смяло приступом голодного воя, заставило стонать в голос, хоть дыхания на стон едва хватило. Филипп зажмурился. Хватит. Хватит, пожалуйста. Не бейся так громко. Отчаянно колотящееся сердце заглушало его собственные сиплые всхлипы.       Помогите, кто-нибудь. Прекратите это. Кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь...       — Калеб, — уронил он невольно, напрягая горящие огнём лёгкие, чувствуя, как намокают его ресницы. И увидел краем глаза, что парень вздрогнул.       Филипп вскинулся. И понял. Парень был вылитый брат. Только глаза смущали, но…       — Калеб, — Филипп беспомощно зашарил глазами по лицу парня, так похожего на брата, — Калеб…       Тот сжал зубы и отвёл взгляд.       Филипп захныкал и уткнулся носом в связанные руки.       Нет, конечно, это не он. Это просто странный сон. И копия его брата словно находится здесь, чтобы поиздеваться над ним. Стоит, сжимая кулаки и разглядывая его в ошеломлении, онемев, и ничего не делая. Заслоняя собой девушку рядом, словно от Филиппа нужно ожидать беды. Горячие слёзы обиды побежали по щекам. За что ему это? Почему же за него не заступятся? Почему не помогут? Ему так больно и страшно…       Девушка нетерпеливо вздохнула.       — У нас есть то, что тебе нужно, ты знаешь, что нужно нам. Может, хватит усложнять всё?       — Что вам нужно? — выдавил он, судорожно всхлипывая.       — Портал. Объединение миров, — жёстко, как молотком вдалбливая гвозди, и раздражённо, словно устала повторять одно и то же.       — Я не понимаю…       — Согласишься помочь, получишь палисмана, — словно не слыша его, продолжала девушка.       — Не понимаю, — прохрипел Филипп.       От боли его жутко мутило       Лицо девушки стало неестественно спокойным.       — Я вижу, ты собираешься в этот раз тянуть время до последнего? — ровным тоном задала она вопрос.       Ох, не будь он в такой панике, может, заметил бы, как тяжело ей даётся изображать равнодушие.       Филипп сжал зубы и затих. Его трясло теперь не только от страха, но ещё, похоже было, от злости и обиды. Почему, почему они не верят ему? За кого его вообще принимают? Что ему нужно сказать, чтобы они помогли справиться с этой съедающей его изнутри болью?       — Хорошо. Можешь не торопиться, — скупо улыбнулась девушка.       И отвернулась.       Филипп насторожился. С трудом сглотнул вставший в горле плотный комок. Ему показалось вдруг, там внутри забила лёгкие холодная скользкая грязь.       — Луз, — прохрипел парень тяжело, — мне кажется… мне кажется, он не играет…       — Ты хоть раз ловил его на притворстве за всю жизнь? — ответила ему та, хмурясь.       — Нет, но… это… это не в его духе…       Она прикусила губу. Взглянула в заплаканное лицо Филиппа. Казалось, эта девушка, Луз, сомневается. Но…       — Идём, — коротко обронила она, хлопая напряжённого парня по плечу и кивая ему успокаивающе. И все кто был в пещере, зашевелились.       — Нет, — глаза Филиппа расширились, — стой!       Девушка скрылась из вида. Филипп с отчаяньем взглянул на копию брата с чужими глазами.       — Не оставляйте меня так, прошу, — взмолился он.       Тот молча, старательно не глядя в его сторону, обошёл ложемент.       Филипп вывернул голову.       — Не бросайте меня!       Парень уходил вслед за Луз. К ним присоединились ещё несколько человек. Все направились к стене, в которой, когда Луз провела по ней рукой, открылся проход, на мгновение ослепивший Филиппа ярким белым светом.       — Я же умру здесь! Господи, пожалуйста, помогите мне!       Он задыхался, и едва мог просипеть отчаянную просьбу. Может поэтому его никто не услышал. Они стали один за другим покидать пещеру, не оборачиваясь. Изнутри голодным чудовищем расползалась по нервам, выступала на коже капельками холодной склизкой грязи, боль.       — Мне очень больно! — Филиппа снова трясло. — Пожалуйста!       Его будто прорвало. То ли страх перебил боль, то ли эмоции дали ему на время силы, но голос его взвился криком под потолок.       Спина не Калеба вздрагивала от каждого его крика, как от удара.       Кричал он так громко, что у него заложило уши.       До тех пор, пока не понял, что остался совсем один. Пока не ощутил, как подкатывает к горлу тошнотворное чувство голода. Сворачивается внутри комок спазма.       Потом его снова скрутило.       Его несколько раз тошнило зелёной жижей, и он кричал от ужаса, не понимая, откуда это взялось внутри него, и начинал опять задыхаться. На руках в какой-то момент отросли сами собой чёрные когти, и Филипп плакал, чувствуя, как расползается жуткое нечто, похожее на болезнь, по всей коже. Он перестал кричать, когда нечто доползло до его лица. Потому что крик стал похож на рёв животного. Сколько было приступов, выкручивающих конечности из суставов, бьющих его связанное тело конвульсиями, прежде чем пришла пустота и темнота, закрывшая собой стены с голубыми глифами на них, сказать он бы не смог. Сколько было темноты и пустоты? Не меньше вечности. Это снова была та знакомая вязкая вечность, то привычное глухое ничто. В нём хотя бы не было уже агонии. Но и абсолютного покоя пустота не принесла. Однажды она разбита была знакомым голосом. Голосом, ему показалось, самого родного ему на свете человека. Его, вроде бы, трясли за плечи, и звали, и звали, долго и отчаянно звали по имени, но он никак не мог вынырнуть из чернильной тьмы. Ему уже этого не особенно хотелось. Иногда, погружаясь куда-то туда, совсем глубоко, Филипп чувствовал какое-то подобие покоя. Но тьму в один момент озарила знакомая золотисто-зелёная вспышка.       Это Калеб трясёт его за плечи. А после долго-долго обнимает, прижимая к груди и укачивая, как маленького. «Тише, тише, Пип», вытирает слёзы с его щёк и старается унять бьющую маленькое тело Филиппа крупную дрожь. Терпеливо слушает, как стихают всхлипы, не разжимая объятий ни на секунду. Ни разу не позволяя себе крикнуть или ударить, даже когда истерика Филиппа возобновляется по второму и третьему кругу.       — Не уходи, не уходи, не уходи, пожалуйста, — хрипит Филипп сорванным от рыданий голосом.       — Я здесь, маленький, я никуда не уйду.       — Не уходи, не оставляй меня с этим, не бросай меня…       Только бы не снова, думает Филипп, роняя слёзы на рубашку брата. Только бы всё действительно закончилось.       Ладонь Калеба обнимает его лицо, большой палец мягко гладит заплаканную щёку, и Филипп может сосредоточиться на этом ощущении, вцеплялся в него, чтобы наконец поверить, что он уже не спит. Что он не один. И Калеб рядом с ним. И здесь нет ни боли, ни темноты. Только брат, который крепко держит его в своих надёжных руках. И ни за что не отпустит.       Филипп что-то говорит сорванным голосом, и Калеб что-то отвечает ему, успокаивающее. И Филипп плачет опять, зажмурившись и дрожа. Калеб может только обнимать его и продолжать что-то говорить, даже не важно что, один его голос стократ лучше пустоты и тишины, где голоса его нет.       Он не помнит, что ему снилось. Что так сильно напугало. Но осталось это ощущение одиночества и потери. Тяжёлое, словно ему так много лет, больше лет, чем есть на деле Филиппу, чем может выдержать человек, чем существует весь этот мир.       Одна только мысль, что Калеб может исчезнуть, приводит к тому, что его снова трясёт, как в припадке, заставляя задыхаться и захлёбываться собственными слезами, сдавливая грудь в болезненном спазме. Ему кажется, если бы он проснулся один, если бы не оказалось Калеба рядом в этот момент, он бы потерял рассудок. Он всё ещё мыслями там, в чернильной темноте, и единственное, что удерживает его на грани реальности, это тёплые руки Калеба. И под конец он просто беспомощно тихо скулит на одной ноте, глядя перед собой широко открытыми глазами.       — Давно с тобой такого не было, — тихий грустный голос и пальцы в его волосах. — Это всё пожар. Ты надышался дымом.       Филипп лежит у него на груди, обессиленный и опустошённый. Всё вокруг кажется серым. Лицо его исполосовано дорожками высохших слёз и лишено всяких эмоций. А взгляд из-под полуопущенных век смотрит куда-то очень далеко.       Они весь день собирают яблоки.       Филипп очень быстро устаёт и большую часть времени сидит на траве. Они с Калебом придумали игру. Тот срывает с дерева яблоко и кидает его вниз, а у Филиппа задача это яблоко поймать. Филипп кривляется, то ловит одной рукой, то в подол рубахи. Потом несёт корзину вниз с пригорка. Корзина тяжело оттягивает руку, и Филипп на всякий случай не смотрит, что там так болит под рукавом свободной рубашки. Вдруг, это опять зеленоватые синяки поперёк локтя.       Он в этот день совсем без сил. Пока спустится, пока поднимется, на траве под деревом успевает собраться больше яблок, чем он сможет унести. Филипп высказывает гениальную идею, сделать яблочный бассейн. Демонстрирует её на практике, пробуя ползать по раскрашенной красными кругляками траве на животе. Это оказывается твёрдо и неудобно, но сдаваться он не намерен. Он предлагает закинуть яблоки в пруд за домом. Калеб настроен скептически. Как и Фред.       — Но только представь! Сидишь ты на кувшинке, а вокруг море яблок! — вещает Филипп воодушевлённо.       — Ква, — с сомнением комментирует сидящая на одной из составленных Филиппом из яблок пирамидок лягушка.       — Я ему тоже так сказал, — доносится голос Калеба из ветвей наверху.       — Еда всегда под рукой, — не обращает на него внимания Филипп.       — Ква-ква.       — Тебе ещё предстоит к этому привыкнуть, — вздыхает Калеб. — Он всегда такой.       — И мыть яблоки не нужно, — добавляет Филипп, глядя на брата через плечо.       — Как будто ты их моешь, — фыркает Калеб.       И ойкает, едва не свалившись с табуретки, стоя на которой собирает урожай, получив крупным яблоком, точно прилетевшим по пятой точке.       Когда он смотрит назад, Филипп с диким хохотом сбегает вниз по склону пригорка, провожаемый взглядом лягушки. Лягушка поворачивается к нему, и они с Калебом смотрят друг на друга долгие несколько мгновений. Потом одинаково закатывают глаза, обмениваясь понимающими кивками.       Филипп возвращается наверх с ножиком. Он присаживается на корточки возле красной пирамидки, где всё так же расположилась лягушка, и чистит яблоко.       — Мы с Фредом обсудили вопрос бассейна, — деловым тоном сообщает Калеб.       Он сидит на траве, опершись спиной о широкий шершавый ствол. Из-за дыма, затянувшего небо пеленой, в этот день немного пасмурно. Но одинокие лучи солнца порой пробиваются между серых облаков. Один такой падает прямо Калебу на макушку, отыскав к ней путь между густых яблочных ветвей.       — Мы можем залить бадью для яблок водой.       Филипп вскидывается и заинтересованно моргает.       — Это была идея Фреда?       — Да. А то он не слишком в восторге от твоей, закидать яблоками его пруд.       — О, так это уже твой пруд, да, малыш? — Филипп ласково гладит лягушку пальцем, подавая ему кусочек яблока.       Лягушка молча пережёвывает, одаривая его прищуренным взглядом с выражением «это кто из нас тут малыш».       — Ну ладно, бадья так бадья, — пожимает Филипп плечами. Потирает о рубашку оставшуюся у него половинку яблока.       Неожиданно, подобравшийся к нему незаметно брат, выхватывает ту у него из рук.       — Ты съел яблок больше, чем насобирал, Пип.       — Я голодный! Отдай!       Филипп подскакивает, пытается дотянуться в прыжке до поднявшего руку высоко-высоко Калеба.       Калеб смеётся. Потом ласково кладёт ладонь на затылок Филиппа. Они глядят друг на друга, глаза в глаза, когда Калеб подаёт ему яблоко. И позволяет Филиппу аккуратно укусить его, кормит с руки.       В другой раз, снова нарезая яблоко, Филипп оставляет нечаянно царапину на пальце. Долго он смотрит на набухающую на коже красную капельку. На то, как стекает она медленно вниз. И чувствует, как его прошибает холодный пот.       Царапина на пальце напоминает ему о рисунках на его руках из сна.       И вечером он старательно разглядывает свои руки, которые теперь куда меньше, чем были у него во сне. Калеб, видя это, играет с ним в ладушки. И Филипп смотрит на свои ладони, прикладывая их к широким ладоням брата, переплетая с ним пальцы.       — Калеб, — он стискивает край рубашки брата, заставляя его задержаться после того, как они уже пожелали друг другу спокойной ночи. — Обещай… обещай, что разбудишь меня…       — Хэ-э-эй, — брат садится к нему, на край кровати, и Филипп с готовностью юркает в подставленные объятья, — это был просто сон, Пип, малыш. Чего ты так боишься?       Филипп прячет лицо у брата на груди, пока тот гладит его волосы, пропуская мягкие прядки сквозь пальцы.       — Я боюсь, что не проснусь.