«Вы можете срезать все цветы, но вы не можете предотвратить приход весны.»
— Пабло Неруда
Иногда кажется, что весь мир против тебя, но стоит только взойти солнцу и в его предрассветных лучах мятежный рассудок вновь обретает покой. Говоря начистоту, мало чего правильного досталось людям. Цикличность - одна из немногих таких вещей. Беда в том, что работая во спасение, она зачастую привносит неимоверную скуку, какую человек, по природе своей изнеженный искушениями, выносить не может. Хотя, думал Юнги, всё зависит от характера. Ведь если кто-то не любит перемен, с чего бы испытывать неудобства? Или может, привыкнув к такому положению дел, человек просто не может признаться что желал бы другого? Обманчив ли комфорт? Клетка ли это или всё же забор с колючей проволокой? Как оказалось, больше всего на свете перед прыжком в неизвестность люди боятся не пустоты, а, оглянувшись, не увидеть тех крыльев, что представляли за спиной. Хотя глупо надеяться что они выросли, если ты не был рождён птицей. Да и в целом, глупое получилось размышление. Юнги раздраженно цокнул, заталкивая наушники в сумку. На его «маршаллах» было столько царапин и потертостей, словно те вели за собой кавалерию времен Первой Мировой, возвращаясь на поле боя каждый раз когда попадали в сумку. Придавать этому особое значение Юнги не собирался: всё, чем ты пользуешься, со временем изнашивается по вполне естественным причинам. Изнашивался ли он сам? По естественным ли причинам? Автобус затормозил, выплевывая на морозный воздух горстку ещё сонных людей. Горло царапало от холода и Юнги затянул шарф потуже, пряча нос в шерстяных складках. Субботнее зимнее утро раньше напоминало сказку, наполненную снеговиками и катанием на санках, а сейчас же, будучи немногим осознанней, понимаешь, что сказки бывают только под белым саваном. Подработка вещь замечательная настолько, насколько замечателен этиловый спирт на голодный желудок. И всё же из двух зол Юнги выбрал бы второе, если бы не острая необходимость сбегать из дома. В школьные годы он думал, что по утрам в выходные автобусы ходят совсем пустые. Только старушки в них едут непонятно куда и непонятно зачем с большими баулами. Может, думал Юнги, когда он станет старше, то тоже захочет покупать билеты от конечной до конечной и наконец узнает истинную причину такой странной закономерности. Однако, почти полное отсутствие дедушек в городском транспорте наводило на мысль, что разгадка этой тайны ему всё же недоступна уже по праву рождения. В любом случае, народа в выходные не убавилось. На работу надо было всем. Юнги устало брёл от автобусной остановки, созерцая унылый пейзаж. На окраине города многое оставалось нетронутым, забытым, как будто бы ненастоящим, поэтому смотреть особо было не на что. Да и дорога за пару месяцев стала знакомой, нечему тут уж было удивляться. Район пестрил разного рода закусочными, предлагающими корейскую уличную еду в обмен на ваши кошельки, но по большей части ничем не отличался от себе подобных: грязноватый, зловонный, норовящий проглотить с потрохами. Зимой здесь становилось гораздо хуже: всё вокруг начиная от ларёчков стыдливо укрывалось от прохожих липкой плёнкой снега из-за огромного количества машин и близости к трассе. Юнги старался лишний раз глаз не поднимать, лишь бы не видеть эту мерзость. Он всё так же ходит в зоопарк по субботам. Только уже не в дутых штанишках с рюкзаком наперевес, а в качестве полноценного сотрудника. Полноценный, впрочем, громко сказано. Доверяли Юнги только пингвинов. Либо же пингвины доверяли только Юнги, здесь уж как посмотреть. Он хорошо помнил «Рыбой вроде не воняешь…», оброненное Намджуном при их первой встрече. Тогда он, конечно, знатно опешил, потому что когда управляющий говорит подобные вещи прежде чем поинтересоваться на счёт имени - это веский повод насторожиться. Оказалось, что с пингвинами были одни только проблемы: они никого не слушались, щипались и вечно разбегались вне зависимости от того, кого к ним приставляли. А Юнги им настолько полюбился, что они даже начали семенить за ним хвостиком в первые пятнадцать минут знакомства. Он плохо помнит тот день. Кажется, до этого ему предлагали мартышку и вольер с лисами. Или это были собаки динго? Юнги не был уверен, настолько искаженными казались ему собственные воспоминания. Словно на его голове был надет большой целлофановый пакет, мутивший картинку. Размывка не обошла стороной и чувственную составляющую: от чего-то всё внутри неприятно взъерошилось, заскребло стенки желудка, вынуждая сердце болезненно взвизгнуть и Юнги тут же отбросил эти мысли подальше, не желая портить себе день с самого утра. — До тебя не докричишься, Юнги, ей богу, голос сорвал пока орал. Юнги вздрогнул, почувствовав руку на своём плече, но быстро пришёл в себя, узнав голос. — Я за тобой… — Джин еле дышал, изображая умирающего, — бежал аж с остановки… Ты… Ты… Почему так быстро… ходишь… Он вцепился в плечи Юнги, потихоньку сползая на асфальт, как будто бы действительно собирался отправиться на тот свет если не сейчас, то очень скоро. — Я всегда так хожу. — Юнги придерживал его за локти только из одной вежливости, отлично понимая, что Джин не сядет в это жуткое месиво даже под угрозой расстрела. — Эй-я… — запричитал Джин, — Шарманку-то свою подкрути, не слышишь же совсем. Юнги-я, как же мне теперь с тобой разговаривать…?— Юнги чуть поморщился, не готовый к такому резкому повышению децибел. — Я тебя отлично слышу, может уже перестанешь орать? Джин всегда был громким. Не раздражающим, не визгливым, а именно «громким», выкрученным на максимум, ведущим себя чуть более раскованно чем хотелось бы Юнги и чуть менее серьёзно, чем полагалось цифрам в его документах. Они учились вместе, сведённые совершенно несуразным образом судьбой: два кусочка чего-то целого, крепко переплетённых между собой. Рядом с Джином Юнги чувствовал множество вещей одновременно, но никогда не мог дать им точного названия, потому что обличая собственные мысли лишал слова сути. Поэтому он позволял эмоциям тихо щекотать грудь, не наделяя их особым смыслом. — Точно? Уверен? Дай проверю. — Я тебе руки по локоть откушу. — предупредил Юнги, заставив Джина покорно дать по тормозам. На его губах заиграла улыбка, норовя потянуть настроение Юнги вслед за собой. — Понял, принял, не дурак. Джин добродушно похлопал Юнги по спине, задавая шаг. В зоопарке он возился с кухней, помогая распределять еду между секторами. Каждый день привозил Юнги тележку с рыбой, говоря что больше не будет так делать, потому что надорвётся и «твои пингвины жрут как кони», но не смотря на это всё равно как по-расписанию появлялся в дверном проёме с криками «Принимай улов!». Джин устроился на неделю позже Юнги, сразу как только узнал, что тот нашёл подработку. Наверное, именно его присутствие спасло Юнги от некоторых необдуманных решений. Качающаяся на плаву белая кувшинка, медленно гниющая в людской недосягаемости: пока все созерцали её уязвимость, она старалась прибиться к берегу и пустить вырванный с мясом корень, но губительный покой водоёма, сохранявший долгое время ей жизнь, теперь же стал её проклятием. Юнги не помнил, зачем покрасил волосы в такой светлый оттенок, но с тех пор ассоциация с этой кувшинкой стала чем-то вроде ненавязчивого очерка, с попеременным успехом всплывающая на поверхность сознания. Не раздражало, но и не радовало. Он всё ещё медленно увядал. — Как там дома? — осторожно поинтересовался Джин. Юнги тяжело вздохнул и покачал головой. — Не знаю что делать с Чонгуком. Вчера в ночи завалился с Чимином наперевес, двух слов связать не могут, тот так вообще по стенке сразу сполз и отключился как переступил порог. — глаза Джина взволнованно сверкнули, — Я не смог на это смотреть, — оборвал Юнги прежде чем он успел что-то сказать, — бросил их на родителей и ушёл. Проторчал до утра в круглосуточном, затем сел на автобус и приехал сюда. — Ты трубку бери хоть иногда с собой… — недовольно проворчал Джин. Он всё понял с первого раза и не стал более мучить. — Прости, оставил телефон дома. Возвращаться не было желания. Ложь. Они свернули с главной дороги, отдаляясь от гула машин и теперь тишина, возникшая между ними, нарушалась лишь скрипением снега да редкими вздохами. Джин словно собирался сказать что-то, но всё время одергивал себя, заставляя Юнги чувствовать себя не в своей тарелке. — Нужно было позвонить мне. Вчера. — наконец собрался он с мыслями. — Я знаю, насколько тебе трудно просить помощи, но, пожалуйста, не оставайся вот так на ночь в магазине, как бездомный пёс. — Прости. — только и смог выдавить из себя Юнги. На самом деле он набирал знакомый номер в сотый раз за ночь, но каждый раз откладывал телефон, не в силах нажать на кнопку вызова. Бесконечно мелькающие цифры, пляшущие под ритм сердца, что выстукивало одно единственное имя, умоляя о помощи, чуть не свели его с ума. Да разве он мог попросить его приехать? — Не раскисай, а то твои пингвины тоже расстроятся. Ты же помнишь как жаловался Намджун, когда ты никакущий пришёл к ним в вольер, а они потом сутки есть отказывались. — Чуткие оказались. Знаешь, они в этом очень похожи на собак. — На очень странных, воняющих рыбой собак. — поправил его Джин. — Ты тоже на них похож, особенно когда привозишь ту тележку. Одно лицо. — С собакой или с пингвинами? — С очень странной, воняющей рыбой собакой. Джин театрально ахнул, уязвленный в самое сердце, и натянул Юнги шапку на глаза, понося того на чём свет стоит. — Да шучу я, шучу. — только и успевал в перерывах между ругательствами оправдываться Юнги, — И вообще, на обиженных рыбу возят. — Воду. — поправил Джин, — Воду возят. Вот и корми теперь своих водных кобелей самостоятельно. Он распахнул входную дверь, намереваясь закрыть Юнги снаружи, но тот проскользнул вперед и, не удержавшись, влепил зазевавшемуся Джину подзатыльник, припустив с довольным видом по коридору. Слова искренней благодарности посыпались ему вслед с утроенной силой. Рабочие помещения представляли мало чего красивого: полностью обитые белой плиткой они больше походили на коридоры психбольницы, чем на нечто связанное с морской тематикой. Единственное, что навевало на мысль о близости воды это духота и стойкая рыбная вонь, которая въедалась в одежду настолько прочно, что Юнги приходилось вливать по четыре крышечки кондиционера для белья, лишь бы от неё избавиться. Закончилось всё тем, что на работу Юнги приходил всегда в одном и том же, не без усилий преступив желание разнообразить гардероб. Чистить полы и стены от плесени было легко, но Юнги эта «болезненность» окружения абсолютно не нравилась. Пробравшись к своей каморке, он машинально принялся натягивать безразмерный резиновый комбинезон, надеясь, что ещё успевал на завтрак. Радовало то, что у этого кошмара модных домов были слитные сапоги, которые не позволяли воде пробираться внутрь. В самом первом варианте его рабочей одежды приходилось заправлять штаны и к концу рабочего дня ноги Юнги можно было просто выжимать как половую тряпку. Свитер под низ, шапка в кармане — и вот он готов к встрече со своими любимцами. В каком-то смысле, его работа больше напоминала терапию, чем настоящий труд. До приборов Юнги не допускали, в его обязанности входили лишь уборка двух вольеров, первичный осмотр пингвинов с последующим отчётом, пересчёт голов, небольшая развлекательная программа для скучающих птичек и, конечно, кормёжка, нередко совмещенная с предыдущим пунктом. Рабочий день составлял всего три часа, однако, сил на подобную экзекуцию уходило не мало. Юнги буквально выползал на четвереньках из вольера. Кухня находилась в другом комплексе, до которого шагать приходилось минут двадцать. Обычно сотрудников подвозил небольшой фургончик, колесивший по территории, но Юнги к этому времени его уже проворонил и теперь, поскрипывая, брёл вдоль изгороди. Есть хотелось страшно. Звук похожий на поломанное радио тихонько постучался в его уши. Юнги обернулся, прищурившись. В темноте зимнего утра было сложно разобрать кто его окликнул, но, голос, он был уверен, принадлежал Намджуну, а стало быть и зыбкая, неторопливо приближающаяся фигура – тоже. Юнги остановился. Фонарь осветил смуглую кожу и подчеркнул глубину иссиня-черных волос, ровной волной обрамляющей лицо. Намджун был высок и хорошо сложен, его внешний вид вполне соответствовал статусу: теплое шерстяное пальто было небрежно запахнуто, позволяя заносчиво белеть вороту рубашки и лацканам выглаженного пиджака. Начищенные до блеска туфли, брюки без единого изъяна — всё намекало на руководящую должность, но при этом не утрировало её значимость дешевой дороговизной. Юнги на таком фоне выглядел ещё более нелепо, чем представлялось до этого, поэтому стыдливо потупил взгляд. — Можно составить тебе компанию? — поинтересовался Намджун, ставя интонацию вопроса так, чтобы Юнги не пришлось на него отвечать, — Давненько я с тобой не виделся, как учёба? Юнги, в отличие от большинства студентов, учёба совсем не претила. Он любил то, чем занимался, не смотря на то, что ветеринарное дело давалось ему нелегко и требовало как большого уровня концентрации, так и переходящей в маниакальную стадию ответственности, которые в равной степени у Юнги отсутствовали. Стоило признаться, что в последнее время желания появляться в университете не было. И книжки сыпались через его голову, как песок через решето. — Не клеится. Голова нестерпимо болит от шума в аудитории, я с трудом различаю что говорит профессор и приходится выпрашивать конспекты после занятий. Иногда мне кажется, что я создаю впечатление нахлебника, который только и делает, что прибирает к рукам чужие вордовские документы. Юнги действительно испытывал некоторые трудности в учёбе, но не хотел, чтобы его считали «инвалидом», а поэтому всячески избегал помощи, полагаясь лишь на самого себя. Раньше было гораздо проще. Тэхён всегда помогал, если что не ладилось. — Я не думаю, что это так. Многие понимают, как трудно тебе даются потоковые лекции и стараются помочь. Если так переживаешь по этому поводу, почему не спросишь конспекты у Джина? Он на них не ходит? — Конспекты Джина не всегда понятны даже ему самому. У меня сердце кровью обливается смотреть, как он старательно выводит буквы в своей тетради ради меня, чуть ли не выворачивая руку на девяносто градусов. Уж лучше попрошайничать. Намджун усмехнулся, пряча руки в карманы пальто. Черные глаза сосредоточено глядели вперед, перебирая череду вариантов, пока наконец веки Намджуна не дрогнули в немом удовлетворении. — А как же чтение по губам? — Отвратительное мероприятие. Но даже если бы и дела обстояли лучше, профессор стоит слишком далеко, чтобы его разглядеть. Сурдолог говорит, что мне нужно отвлекаться от игры в угадайку, ведь чем больше звуков вокруг, тем хуже я их воспринимаю, а значит выбираю привычный мне метод – чтение по губам. И прогресса мы не отмечаем. Мне проще фокусироваться на одном волновом потоке, чем разбрасывать себя на несколько. Например, я часто вижу как двигаются губы рядом стоящего человека, но из-за того, что уже говорю с кем-то, до меня не долетает ни единого звука. — А язык жестов? — Нет у меня таких знакомых в университете. Даже Джин иногда в руках путается. — Юнги замолчал. Что такого Намджун хотел от него услышать? — Джин ведь его учил вместе с тобой, верно? — осторожно продолжил Намджун, — Уже после того, как ты потерял слух. — Не помню, чтобы я тебе это рассказывал. — раздраженно бросил Юнги. Он сам не понял, откуда взялась такая внезапная ярость в груди. Как будто душу разворошили, выскребав самое сокровенное наружу. — Я просто предположил. — как ни в чём не бывало ответил Намджун, — Прости, если задел тебя этим вопросом. Юнги стало стыдно за свою вспыльчивость. Он поднял голову, столкнувшись с глубокой теплотой во взгляде и закусил губу. — Нет, это ты меня прости. Я не должен был так грубо отвечать. — Юнги на секунду зажмурился, отгоняя воспоминания, — Я долгое время не хотел признавать свою внезапную глухоту, отказывался, брыкался, кричал. Но меня, дурного, терпели, учили разговаривать по-другому. Здорово намучились. Джин и… — он запнулся, — …и Тэхён. Юнги впоследствии так долго вымаливал прощения, что Джин пригрозил оторвать ему бесполезные уши, если услышит подобное ещё раз. — Тебе невероятно повезло с друзьями. — улыбнулся Намджун, ободряюще похлопывая Юнги по спине. — Знаю. «Только вот им со мной ужасно не повезло.» — добавил он про себя. Намджун, будто услышав, покачал головой, но говорить ничего не стал. Оно же и к лучшему. — Собственно, — его дружелюбный тон сменился деловым, — у меня для тебя есть новости. Уж не знаю как отреагируешь, но… Юнги встрепенулся. Видимо что-то в его взгляде насторожило Намджуна и он тут же поспешил заверить, что ничего плохого не имел ввиду. — Нет, нет, ты не подумай, просто вчера пришло распоряжение с судебного департамента, — на этой фразе сердце Юнги ушло в пятки, — и они назначали исправительные работы одному мальчонке в нашем зоопарке. Я бы не стал поручать ему ничего серьёзного, а поэтому хотел спросить, не будешь ли ты против, если я приставлю его к тебе на это время? Что-то подсказывало Юнги, что даже ответь он, что против, это бы поменяло ровным счётом ничего. — Тебе будет немного полегче. Подольше повозишься с пингвинами, пока он будет занят вольерами. Может, даже подружитесь. — С преступником-то? — Исправительные работы не дают за серьезные преступления. — одернул его Намджун, — Наверняка стащил чего, да попался. Всякие ошибки по молодости происходят. Твоя глухота ведь тоже отнюдь не врождённая, да, Юнги? — прищурился Намджун. Даже если и прошло целых четыре года, Юнги так и не смог полностью её принять. Вечное одиночество собственных мыслей и режущая слух тишина раскрошили бы его череп вдребезги, если бы не настойчивость семьи и друзей в отношении его ужасного эгоизма. «Юнги, как ты там в больнице? Готов? Уже спишь? У меня в день твоей операции всего одна пара. Обещаю, сразу как только ты придёшь в себя, я прибегу проведать. Не скучай! И не волнуйся зря! Всё будет хорошо. Скоро ты снова будешь слышать!» Но обещанию Тэхёна было не суждено сбыться. Правда Юнги тогда об этом не знал.***
После разговора с Намджуном было гадко. Гадко не потому, что он такой плохой и неприятный дядька, а скорее наоборот, было погано от того, что Юнги позволил себе лишнего, высказываясь о вещах, к которым не имел никакого отношения. Какая разница, что натворил тот пацан? И кем себя возомнил Юнги, чтобы его судить? Намджун осадил его так, как взрослый человек поучает маленького ребёнка, показывая на примере любимых игрушек как поступать не стоит. И вот ты стоишь, зарёванный, впервые в жизни понимая, что сделал кому-то больно. Юнги ненавидел собственную строптивость, потому что она часто вставала ему поперек горла. Он лениво ковырял рис палочками, потеряв всякий аппетит. Есть надо было в любом случае. Юнги постарался добавить в тарелку всего понемногу, совершенно не чувствуя того азарта, с каким спешил сюда, теперь же жалостливо рассматривая овощи, ростки, кимчи и мясо, что побросал сверху. В другое время он бы набросился на эту вкуснятину с удовольствием. Сейчас же его воротило. Тяжело вздохнув, Юнги отправил в рот кусочек свинины, надеясь, что вкусовой мандраж поможет разбудить голод, но и эта идея оказалась провальной: будь у него во рту песок, он бы ел его с не меньшим удовольствием. Юнги раздраженно отбросил палочки, перепугав народ за соседним столиком. Вдобавок ко всему разболелась голова. И как в таком состоянии ему работать с незнакомым человеком? Намджун упомянул, что сам приведёт Хосока, так звали новенького, к Юнги в назначенное время и поможет задать «правильную рабочую атмосферу в небольшом коллективе», но Юнги готов был дать руку на отсечение, что из-за собственного взвинченного состояния, усилия Намджуна будут тщетны. После ещё пары попыток затолкать в себя еду, Юнги сдался и сосредоточился на том, чтобы причесать собственный гордиев узел мыслей. Намджун сказал, что мальчонке всучили исправительные за кражу… Навевало сожженные краской волосы и никотиновую зависимость, которую подобный контингент ревностно называет вынужденной, а на деле тушит сигарету сразу после первого затяга, тратя на табак больше чем сможет выкурить. В шумных подростковых компаниях одно из излюбленных развлечений — брать на слабо. Слабо задрать девчонке юбку? Слабо украсть из магазина? Юнги достаточно ярко помнит тот период, наполненный выпивкой, нарушением правопорядка и свои мятные, наспех покрашенные волосы. Мало что кажется страшным, пока в голове градус и пьянящее чувство свободы. Его тоже брали на слабо. Всего один раз. Юнги задрал голову к потолку, прикрывая глаза. — Ты с этим микрофоном похож на андроида. Почему не ешь? Не забывай, машине нужно топливо. — Джин пододвинул стул к Юнги, присаживаясь рядом. — Аппетита нет. Юнги не врал. Насколько погано должно было быть в душе у человека, чтобы тот отказывался от приема пищи? — Разговор прошёл неудачно? Юнги одарил Джина взглядом, от которого тот виновато вжался в спинку стула, понимая, что сболтнул лишнего. — А, — протянул Юнги, склоняя голову набок, — уже спелся с начальством. Раз на то пошло, может ещё чего интересного расскажешь? Какие сюрпризы меня ждут дальше? — Да ты хуже чем моя прошлогодняя язва. — закатил глаза Джин, — Посмотри на это с другой стороны: вдруг этот Хосок окажется хорошим собеседником. Ты же только с пингвинами и говоришь, так и до дурки недалеко. Юнги оторопел, не веря своим ушам. — Эй-я, вы даже говорите одинаково. Сходите кофейку чтоли попейте, снимите номерок, только избавьте меня от вашей извечной игры в родителей. — Юнги повысил голос, не разрывая зрительный контакт. Раздражение, отравляющее мозг, не позволяло импульсам вовремя закрывать рот и даже если одной десятой рассудка Юнги понимал, что не прав, курок у его виска был уже спущен. — Юнги. — взгляд Джина предупредительно дрогнул. — Думаешь, я не знаю, почему его приставили именно ко мне? Я по-твоему совсем из ума выжил? Видите во мне больного ребенка, не способного разобраться с собственными эмоциями. — Ты сейчас и ведешь себя как ребёнок. — Джин скрестил руки на груди. — А ты за моей спиной плетешь интрижки с Намджуном. Чем, ребята, занимаетесь, в свободное от работы время? Удар ладонью по столу. Юнги бросался словами, словно они ничего не стоили и с легкостью переходил границы дозволенного без намёка на раскаяние. — Следи за языком. — осадил его Джин. — За своим-то ты не уследил, — хмыкнул Юнги, — он уже по корень в намджуновой заднице. Джин не проронил ни звука. Горечь в его взгляде мгновенно остудила разгоряченного Юнги, но было уже слишком поздно, чтобы перейдя черту сдавать назад. Юнги поднялся из-за стола и направился в сторону выхода, гонимый желанием спрятаться в самую глубокую нору и никогда из неё не вылезать. — Тэхён, что же мне с ним делать? — прошептал вслед закрывшейся двери Джин.***
«День не может стать хуже и на том спасибо.» — думал Юнги, смиренно ожидая своей участи в предбаннике. Намджун задерживался. Это было не в его стиле. Юнги всё не покидало чувство беспокойства, лепечущее на ухо всякие непристойности и превращающее минуты в долгие часы, и к тому времени, как дверь в противоположном углу отворилась, он уже разодрал кожу на нескольких пальцах в кровь, идя на поводу у своей дурной привычки. Сначала появился Намджун. А следом в проёме показалась и другая фигура. — Прости что задержались. — Намджун сделал шаг в сторону, освобождая пространство, — Я слишком увлёкся объяснением рабочих обязанностей твоему новому подопечному. Взгляд Юнги замер, прикованный к вошедшему мальчишке. В помещении было не так уж много света, но чтобы опровергнуть все предположения, что успели выстроиться в голове, его оказалось достаточно. Этих волос краска никогда не касалась: взъерошенные, цвета переспелого каштана, они сохраняли неряшливость, присущую уже отросшей стрижке. Вытянутое, стройное лицо, ни намёка на бунтарство в потухших глазах и безразмерная красная футболка, торчащая из такого же как и у Юнги рабочего комбинезона. На худощавом запястье левой руки болтались плетённые браслеты: белые с красным стеклянные бусины. Юнги перевёл взгляд на Намджуна, показательно отвернувшись от мальчишки. — Юнги, это Чон Хосок о котором я тебе говорил. — взглядом пресекая последующие выходки Юнги, продолжил он, — Хосок, это Мин Юнги, твой куратор и по совместительству компания на два месяца. — Два месяца? — переспросил Юнги. Он не ослышался? — Два месяца и четыре дня, если быть точнее. — ответил Намджун. — Невероятно. Что же надо было такого натворить ради двух месяцев возни с пингвинами… — запричитал Юнги, вновь ловя на себе рассерженный взгляд, — Туше, Намджун, туше. Двух месяцев и четырех дней. — Юнги потерял слух и сейчас только привыкает к кохлеарному имплантату. — устало произнёс Намджун, обращаясь к Хосоку, — Внешняя часть достаточно хрупкая и подверженная влажности, поэтому иногда при работе он её снимает, оставляя здесь. Без неё Юнги не слышит. Обращай на это внимание. Хосок ничего не ответил, однако впервые за весь разговор проявив заинтересованность, заострив внимание на левой части лица Юнги, как раз где находился имплантат. От этого взгляда стало не по себе. Он был словно искажен, изуродован чьей-то свирепой рукой, переделан на лад воды, что точит камни. Эти глаза должны улыбаться. Но вместо этого были абсолютно пусты. Осушены. Словно почувствовав неладное, Намджун прокашлялся, вынуждая Юнги и Хосока разорвать зрительный контакт. — На этом пожалуй всё. Если появятся вопросы или, — он многозначительно задержался взглядом на Юнги, — что-то не будет ладится – уведоми меня. Я буду периодически к вам заглядывать. Ради отчётов, разумеется. Удачи. — Намджун улыбнулся и скрылся за дверью, оставляя Хосока на растерзание Юнги. Воздух в помещении от чего-то стал колючим. — Мы отстаем от графика. — вяло пробормотал Юнги, как только дверь за Намджуном закрылась, — Я вывожу пингвинов в открытый вольер, ты чистишь внутреннее помещение. Закончишь – заведу обратно и выпущу тебя в открытый. Бассейн не трогать. Средства для чистки закрытого вольера тут, — он указал на шкафчик с красной наклейкой, — средства для открытого, — он указал на шкафчик с синей наклейкой, — вот тут. Шланг в углу, кран рядом с входной дверью. На пингвинов не смотреть, в их сторону не дышать – кусаются. Хосок слабо кивнул. По нему сложно было сказать, запомнил ли он вообще хоть что-то, но так как у Юнги не было особо времени на разглагольства, он просто смирился с тем, что придётся переделывать часть работы и направился к вольерам, оставляя Хосока одного. Дверь не поддавалась. Видимо, пингвины очень беспокоились на счёт пропажи Юнги и поэтому столпились около двери, забаррикадировав собой проход. Юнги чертыхнулся, навалившись на неё всем телом и принялся протискиваться внутрь, молясь, чтобы ненароком не прищемить ничью лапу. Заметив знакомую голову в дверном проёме пингвины радостно закряхтели. Юнги настолько привык к подобной какофонии, встречавшей его по утрам, что уже даже и не морщился от этих нечеловеческих звуков радости. Он быстро огляделся: все двенадцать колобочков были на месте, неуклюже топчась и задирая головы. — Соскучились? — ворковал над ними Юнги, — Как вам тут без меня жилось? Сдержать улыбку в окружении подобных животинок было трудно. Они ластились к рукам словно щенки, мурлыча на своём и всячески пытались отвоевать хоть толику внимания. Но Юнги был непреклонен. — Потом потискаемся. — отмахнулся он, осторожно подбирая ближайшего к нему пингвина двумя руками под пузо. Они, конечно, и сами могут дойти до открытого вольера, но на таких коротких ножках это займёт целую вечность и отнимет у них много сил. Таскать пташек по одному не сладко – весят как мешки с картошкой, но зато можно уложиться в десять минут. У каждого пингвина была кличка, вписанная в ветпаспорт, но Юнги часто ошибался в них, потому что различать все двенадцать птиц по внешнему виду было проблематично, и больше полагался на номера-кольца, прикрепленные к их крыльям. Единственным исключением был тот, которого он сейчас нёс на руках. — Сырник, ты с каждым разом всё больше и больше… — причитал Юнги, — Таких тяжёлых папуанских пингвинов не бывает. Справедливости ради стоит отметить, что имя «Сырник» Юнги придумал не самостоятельно, да и сам пингвин ничуть не обиделся – ему нравилось кататься на руках. Юнги осторожно опустил птицу за дверью вольера и подтолкнул вперёд. Оказавшись на земле, Сырник сделал всего шаг вразвалочку и развернулся, точно спрашивая «А ты не пойдешь?» — Не-а, оушен, мне ещё одиннадцать твоих друзей тащить. — Юнги вздохнул, выпрямляясь, — Даже не вздумай. — поспешно добавил он, видя, как пингвин двинулся с места. Сырник был невероятно умный для пингвина и этим приносил массу неприятностей. Отчасти, Юнги запомнил его только потому, что среди чёрно-белой массы у этого чуда на голове словно был радужный колпак. — Я предупредил. — напомнил Юнги, прикрывая дверь. Сырник в ответ задумчиво постучал клювом.***
Юнги управился даже быстрее, чем предполагал. Часть пингвинов дошла до вольера сама, части пришлось «переезжать» вручную, но в общем и целом эти птицы, привыкшие к ежедневным уборкам, хлопот не доставили. — Я закончил, можешь заходить! — выкрикнул Юнги, выглядывая в проём. Ответа, как и ожидалось, не последовало. Юнги только и осталось что пожать плечами, закрывая дверь на засов. Он не собирался делать поблажек Хосоку даже в первый рабочий день и уже составлял примерный отчёт, который всучит Намджуну завтра на входе: «Не реагирует на задания, в связи с чем невозможно выполнять совместную работу. Прошу применить меры и отослать его в вольер к полярным медведям.» От Хосока веяло безразличием, обычно присущем людям, с легкостью отнимающим чужие жизни. Больше всего Юнги напрягал взгляд. Он чувствовал жар его игл у себя в затылочной части даже при отсутствии самого Хосока в помещении. Возможно, виной тому была непроглядная чернота, в которой все эмоции, независимо от их начала, приобретали одинаково разительный оттенок, однако Юнги зарёкся во что бы то ни стало больше не пытаться рассмотреть что же там поближе. Даже пингвины сегодня вели себя тише обычного, видя как Юнги спотыкается на каждом шагу. Работа не клеилась. Юнги то и дело ошибался в ветотчёте, приписывая одной птице характеристики другой, а теперь и вовсе сидел на земле скрестив ноги и терпеливо ждал, пока Хосок закончит уборку внутреннего помещения, чтобы выловить прививочный журнал из бассейна. Пингвины тихонько дремали вокруг, разморённые утренними процедурами. Всеобщая сонливость действовала на Юнги губительно, и он, сдавшись под тяжестью век, устало прикрыл глаза, продолжая считать пингвинов. Одиннадцать. Пингвинов в вольере было одиннадцать. Хосок. Юнги похолодел и рванул к двери. Он знал насколько противный характер был у Сырника и как тяжело было отвадить его от себя, если он сам того не желал. Больше всего Юнги переживал, что Хосок может случайно навредить птице, потому что не смотря на то, что никакого ущерба сам таковой Сырник был нанести не способен, кусаться и беспричинно нападать он любил, чем неустанно терроризировал местных ветеринаров. А у Хосока вдобавок была швабра: второй его по счёту злейший враг после Намджуна. Руки совершенно не слушались: щеколда поддалась только через несколько особенно долгих секунд. Сначала он подумал, что ошибся дверью. Но так как больше дверей между двумя вольерами попросту не было, решил, что окончательно спятил и его слуховые галлюцинации теперь превратились в зрительные. Всё пространство внутри вольера было покрыто плотным слоем пены. Она доходила Юнги до колен, создавая впечатление, что пару минут назад здесь взорвался отряд стиральных машинок: никакого более рационального объяснения придумать было невозможно. Поверх этого персидского ковра, в дальнем углу, алладин в резиновом комбинезоне с абсолютно безучастным видом лил воду из шланга, завершая и без того абсурдный натюрморт. Юнги даже забыл, зачем пришёл в первую очередь. Не в силах сдерживать режущий комок в запястьях, он толкнул Хосока в плечо. Тот пошатнулся, слегка удивлённый столь внезапным приступом агрессии в свою сторону. Они стояли друг напротив друга не произнося ни слова. Усталость и гнев, вызванные вчерашним поведением Чонгука, наслоившись на последующую череду событий, всё же достигли своей наивысшей точки. Юнги, с закипающей под ребрами кровью, сделал над собой усилие. — Скажи мне, Хосок, — процедил он, — чем ты мыл вольер? Хосок сдвинул брови к переносице. Это было раздражение? — Чем-то в большой белой канистре. Юнги искренне не понимал, правильно ли поставил в первую очередь семантику вопроса, потому что словосочетание «белая канистра» не говорило ему ровным счётом ничего о произошедшем. Если только эта канистра не была лепреконским горшочком с мылом, конечно. — Думаю, два колпачка было всё же много. — задумчиво продолжил Хосок, совершенно не смущенный, — Но в инструкции было сказано именно два. — В инструкции к чему? На лице Хосока отразилась тень сомнения. «Жалко, что она не ударила ему в голову в самом начале.» – подумал Юнги, стараясь урезонить приступ желчи, рвущийся наружу. Хосок же был спокоен, но как будто бы не понимал, с чего посыпались такие глупые вопросы. — На канистре есть наклейка с инструкцией. Там было сказано добавить два колпачка средства в пеногенератор. И тут всё встало на свои места. — Хосок. — пауза, — Какой ящик ты открыл? — Синий. Пеногенератор у них действительно был. Теперь же Юнги понял, как Хосок добрался до канистры с концентратом. — Синий ящик мы используем для открытого вольера. — Юнги не собирался ставить в укор то, что Хосок перепутал ящики, но своё раздражение скрыть не мог, — Как ты думаешь, зачем мы используем пеногенератор? Он с самого начала не питал особых надежд, однако эта история превосходила все его ожидания. — Чтобы убрать грязь в вольере. — ответил Хосок, совершенно не чувствуя подводных камней, что целились ему в голову с лёгкой руки Юнги. — Допустим. — неохотно согласился Юнги после непродолжительной паузы, — Ты когда-нибудь слышал о пенных вечеринках? Хосок медлил, словно раздумывая, насколько правильно будет высказать предположение вслух. Он походил на несуразно большого ребёнка, над ответами которого всегда смеялись взрослые, что привело к тому, что каждое выражение собственной позиции даже в более осознанном возрасте тащило его через жернова. — Это те, где из алкоголя только пиво? Юнги часто заморгал, не веря своим ушам. Ему приходилось неправильно интерпретировать некоторые слова или даже фразы в силу того, что он слышал «иначе», всё ещё испытывая определенный дискомфорт от имплантата, но в данном случае он был уверен, что не ослышался, хотя бы потому, что движение губ при слове «пиво» распознавалось великолепно. — Всё. Я больше не могу. — Юнги закрыл лицо руками в попытке придти в себя. Не хватало ещё, чтобы в свой первый рабочий день Хосок вышел из зоопарка с расцарапанным лицом, потому что его коллега выжил из ума, — Мы используем пеногенератор для детских праздников. Мелкотня плещется в пене на открытом воздухе вместе с аниматорами и музыкой – вот тебе и пенная вечеринка. Никому пива не наливают. — Что веселого в пене? — поинтересовался Хосок, продолжая свои алладиновы дела. — А в чём практичность мытья ею вольера? — огрызнулся Юнги, не ожидая что Хосок настолько серьезно воспримет вопрос. — Пена из-за пористой структуры лучше проникает в загрязнения, покрывает за раз большую площадь и легко смывается, оставляя меньше вредных веществ на поверхности, что безопаснее для животных. — спокойно перечислил Хосок, отворачиваясь. У Юнги, кажется, пропал дар речи во второй раз за день, — В этом вольере что-то постоянно шлёпает. На этих словах Юнги недоверчиво склонил голову набок. — Что, прости? Хосок так быстро перескочил с темы, что Юнги не успел толком удивиться внезапному отчёту о пользы пены в работе зоопарка. — Я думал, что это мои резиновые калоши, но как только ты вошёл, звуки стихли. — он замер, прислушиваясь, — А нет, вот опять. Юнги наклонил голову, пытаясь услышать то, чего физически не мог, а затем встряхнул головой, ругая себя за опрометчивость. — Хосок, я глухой. — он указал на микрофон за ухом, — Я тебя-то еле слышу. — Мне говорить громче? Искренность и непринуждённость в этом вопросе заставили Юнги почувствовать весь возможный спектр отвращения. — Нет. — отрезал он, — Где шлёпает? Хосок кивком головы указал позади Юнги. Сцена, развернувшаяся между ними, по степени идиотизма больше походила на эпизод «Скуби-ду»: вот сейчас Юнги развернётся, глупо подшучивая в стиле Шегги, и наткнётся на двухметрового пенного монстра, а затем они с Хосоком дружно будут от него убегать, пока Фред-Намджун не даст им обоим по голове. Юнги развернулся, вглядываясь в белое полотно. Под слоем пены белела чья-то черная макушка. Пингвин не шевелился, затаившись, как партизан в снежном окопе. — Сырник, я тебя сошлю обратно в Антарктиду к чёртовой матери. — пробормотал Юнги, вытаскивая птицу на свет божий. — Сырник? По тону Хосока сложно было понять, к чему конкретно относилось это уточнение, поэтому Юнги его преспокойно проигнорировал. Сырник же, пойманный с поличным, выглядел презабавно потерянно. Особой комичности ему придавала пенная шапочка, слегка колыхавшаяся из стороны в сторону при каждом повороте головы. — И этого с собой забери. — Юнги кивнул в сторону Хосока, — Думаю, чёртова мама по нему тоже соскучилась. Сырник издал гортанный звук, явно недовольный происходящим. — Ещё и выступать мне тут будешь. — буркнул Юнги, переводя взгляд на потерявшегося Хосока — Сполосни его из шланга, пожалуйста, иначе он выскользнет у меня из рук. Юнги поднял пингвина, кряхтя под тяжестью упитанной птички. Душ доставил Сырнику массу удовольствия: он, со стороны, кажется, даже улыбался, насколько это было возможно в силу наличия клюва. Всего каких-то пара секунд — такая малость, как вдруг до уха Юнги долетело нечто неожиданно звонкое, заставив поднять глаза. Хосок смеялся. Немного сдавленно, как будто разучившись, но так искренне и неумело, что Юнги чуть не выронил Сырника от удивления. Хосок, прикрывая рот рукой, слегка наклонил голову, отчего волосы небрежным каскадом опали на глаза, подрагивая при каждом всплеске смеха, что он старался сдержать. Глубина взгляда, прежде пугавшая семью печатями, превратившись сейчас в две узкие щелочки, совсем не вызывала беспокойства. Стыдясь, словно застал что-то непристойное, Юнги тут же выскочил из вольера с Сырником наперевес. За всё то время, что было потрачено на уборку, они не перекинулись ни словом. Юнги даже пару раз проверял свой аппарат, чтобы удостовериться, что тишина, окружавшая его, не вынужденная. Не смотря на его наличие, он всё равно слышал на шестьдесят процентов хуже любого нормального человека. Но всяко лучше так, чем не слышать ничего. Когда Юнги вернулся с заново напечатанным прививочным журналом, заместо того, что утопил, в коридоре уже стояла тележка с рыбой. Видимо, Джин всё же приходил. Под ложечкой неприятно засосало. — Приходил парень. Привёз рыбу. Юнги потребовалось время, чтобы отыскать источник звука. Хосок стоял в тёмном углу чуть правее тележки, небрежно облокотившись на стену. Всё у него было просто. А на душе у Юнги было так гадко, словно всю эту склизкую вонючую рыбу напихали ему прямо в глотку. — Он что-нибудь спрашивал? — Нет. Просто сказал, что ты знаешь, что с этим делать. Кто бы рассказал Юнги как извиниться перед Сокджином, после всех тех гадостей, что он ему наговорил. Его язык терял способность выстраивать предложения со словом «прости», когда заходил слишком далеко в выражениях. Что-то похожее на страх сжимало Юнги зубы, вгрызалось в артерии, пережимая кровяной поток, не давая выплюнуть образовавшийся сгусток. Забавно, что шесть букв содержат столько перетёртых в труху эмоций. Или это так только у Юнги? Ему было страшно. Страшно признавать свою ошибку перед тем, кем дорожил, показывая насколько жалок и немощен его собственный сердечный ритм. Раз виноват, значит сделал больно. Если признаешь это, то значит знал на что шёл. А если знал на что шёл, заботился ли о том, кем дорожил? Или снова притворялся? Юнги ударил ребром ладони по шее, словно перерезав затянувшийся узел. Он извинится перед Джином в университете. До этого ему нужно разобраться с тем, что происходило дома. А перед этим нужно покормить пингвинов. Однако, переступив порог квартиры, Юнги окончательно растерял былую уверенность. Меньше всего хотелось читать Чонгуку нотации и играть в «правильного» старшего брата, имея за плечами печально небезызвестный опыт. Старшими гордятся, ставят в пример. Чонгуку гордится было нечем. От этой мысли сердце Юнги болезненно забилось в рёбра. С кухни приглушённо доносились голоса. Он не мог разобрать слов, но, кажется, знал, кому они принадлежат. Дверь была приоткрыта, поэтому Юнги, подойдя ближе, прислонился к косяку и задержал дыхание. — … и тогда я выскочил на улицу, схватил Юнги за шкирку и мы дали дёру! В жизни так быстро не бегал... Я думал, он меня потом растерзает где-нибудь на обочине, но всё обошлось. Дурной у твоего братца характер, я так тебе скажу. Тогда я его знатно побаивался. Да и не только я. Чимин стоял, облокотившись на стол и с упоением рассказывал одну из тех историй, что Юнги старался вычеркнуть из памяти. — Вау… — Чонгук распахнул глаза в неподдельном восторге, — Юнги никогда мне ничего не рассказывал… А у вас там, оказывается, так интересно было! И ведь меня он никогда не брал… Он насупился, подпирая рукой щёку. Судя по потрепанности и двум дымящимся кружкам, товарищи по попойке проснулись совсем недавно. Чонгук сидел лицом к двери, поджав левую ногу под себя и лениво размешивал сахар. — Так ты же мелкий был, куда тебя возьмешь. Тем более, Юнги запрещал даже заикаться при тебе о чём-то подобном. Любит тебя, засранца. — Чимин ласково потрепал Чонгука по голове и тот засмущался, пряча улыбку. — Да разве это любовь? Чистой воды эгоизм… — Не говори так. — чуть строже отозвался Чимин. То, что тебя тогда не разорвало на кусочки петардами, целиком и полностью заслуга твоего брата. Стал бы он вытаскивать твою ищущую приключения задницу, если бы думал только о себе? — Ничего она не ищущая… — устыженный Чонгук потупил взгляд, — Прости, хён. Я иногда говорю глупости. Плечи Чимина дрогнули в тяжелом вздохе. — Голова всё еще болит? — поинтересовался он. — Уже чуть меньше. — Вот и славно. Они ненадолго замолчали. Чонгук сделал глоток, забавно морща нос. Он не любил слишком горячий чай. Юнги это было хорошо известно. — Хён, я хочу покрасить волосы. — вдруг нарушил тишину Чонгук. — И в какой же цвет? — в голосе Чимина столько нежности, что ей бы стало заполнить кухню. За столько лет знакомства с Юнги – это впервые, когда строптивый тон Чимина затрещал по швам. — Красный. — с придыханием, — Чтобы сочетались с твоими. Юнги не видел лица Чимина, но был уверен, что тот сейчас хитро скалил зубы в улыбке. Его рыжие волосы в утренних лучах переливались словно грани янтаря на солнце. Юнги невольно вспомнил, как обжигал руки, пропуская это зарево сквозь пальцы. — Не боишься выжечь? — Твои мягкие. — заметил Чонгук, пряча глаза. — Это только на первый взгляд. Чимин сделал шаг вперед, склонившись над Чонгуком. — Потрогай. Тот вытянул руку, не уверенный в своей вседозволенности и, замерев в таком положении лишь на мгновение, осторожно запустил пальцы в ломкие волосы. Эмоции Чонгука бешено колотились внутри Юнги, надрывно юлясь от ребра к ребру. Он чувствовал, что не должен вот так подглядывать, но не мог отвести глаз. — И правда жесткие. Чонгук на секунду замер. В его глазах – нечто, что напомнило Юнги вихрь жаркого пламени и прежде чем этот вихрь смог утихнуть, затерявшись в здравом рассудке, Чонгук отпустил его в пляс и потянулся к Чимину, оставляя невесомый поцелуй в самый уголок губ. Всё его тело дрожало от напряжения. А Чимин застыл. Юнги действительно слышал отвратительно. Но слетевшие с губ Чимина слова почему-то врезались в его черепную коробку так чётко, будто их нашептали бесстыдно на ухо. — Любишь же ты вытворять глупости… Юнги снял микрофон, громко хлопнув входной дверью и направился в свою комнату.***
Откуда Чонгуку было знать о том, что несла за собой эта хрупкая душа, укутанная в кожаную куртку? А вот Юнги знал Чимина больше, чем следовало. В каком-то смысле даже лучше, чем он сам. Его сердце не замедляло бег, когда Чимин касался других. Однако невозможно было не замечать одинаковый отпечаток, бегущий от артерии к артерии, оставленный раскалённым железом их совместных вылазок. Юнги с Чимином может и разделяли многое, но в их симфонии, увы, метроном был сломан с самого начала. Поэтому глупо было бы предполагать, что Юнги испытывал болезненную ревность, став случайным свидетелем первого и неумелого порыва Чонгука. Чимин оставался клинком в ножнах, который тот обнажил украдкой, не устояв перед смертоносной красотой лезвия. Юнги же знал, что значит не удержать его в руках. Запрещать Чонгуку что-то бесполезно – сделает назло. Да и как запретить? Становиться тем, кто будет искусно тасовать колоду чужих чувств Юнги не имел желания. Будь Чимин хоть чёртом из преисподни, Чонгук будет видеть в нём Иисуса в белоснежном одеянии. Юнги тяжело вздохнул, падая на кровать. Тишина в этот раз оказалась привычнее обычного: не смотря на то, что раньше он шарахался от самого себя, как от прокажённого, не в силах контролировать её бесшумный поток, теперь только в ней мысли приходили в порядок. До чего же иронично. Юнги потер глаза, смахивая с них усталость. Гудело абсолютно всё. Он подцепил край одеяла, собираясь закутаться поплотнее, как вдруг его внимание привлекло шевеление в другом конце комнаты. Юнги приподнялся на локтях, вглядываясь в дверной проём. Чонгук стоял в нерешительности, прижав руки к груди и глядел на него распахнутыми мокрыми глазами. Губы, чуть припухшие, дрожали под натиском сдерживаемого плача и только видимое сглатывание подступивших слёз выдавало степень усилий, которых Чонгуку стоили эти секунды спокойствия. «Иди сюда» — вывел руками Юнги, с замирающим сердцем понимая, что на кухне что-то пошло не так. Чонгук в несколько шагов очутился рядом, вжавшись в Юнги, словно тот был его последней надеждой: спасительным навесом в дни безобразного ливня. Юнги почувствовал прохладу на груди, прижимая Чонгука ближе, и позволил ему спрятать голову чуть ниже своих ключиц. Конечно, он не мог слышать всхлипываний, но вздрагивающее от рыданий тело в его руках говорило куда более красноречиво. Юнги потянулся за микрофоном, но Чонгук остановил его, мягко ухватив чуть выше локтя. Внутри всё сжалось в крошечную точку. Чонгук говорил. Юнги чувствовал вибрации грудью, куда тот изливал душу, чувствовал их кончиками пальцев, что придерживали трясущиеся плечи. Как морской прибой оголяет берег, так и Чонгук шептал скалам самое сокровенное на языке им абсолютно чуждом, волнуя водную гладь. Барьер, возникший когда Юнги потерял слух, как это ни странно, сделал их отношения только крепче. Если Чонгук хотел выговорится, но не хотел быть услышанным, он всегда оставался у Юнги в комнате. Но Юнги ненавидел вновь появившееся ощущение беспомощности. Оно порождало ассоциации донельзя неприятные, словно он глядел на всё с надгробного постамента, закованный в камень, которому не оставалось ничего кроме как созерцать беззвучные страдания людей, не различая слов сквозь два метра рыхлой земли, что держали его душу внизу. И Юнги, стиснув зубы, терпел. Наверное, Чонгуку было больше страшно, чем больно. Чимин не из тех людей, кто будет играться с чувствами других ради собственной выгоды, но вот трус он отъявленный и от ответственности бежит быстрее, чем олимпийские чемпионы. Испугался чужой искренности, что в себе ранее задушил? Сталкиваться на трезвую голову с последствиями того, что отключилось при попадании капли алкоголя в организм весьма комично. Чонгук говорил долго и взахлёб, по итогу выбившись из сил и вновь заснув. Его дыхание выровнялось, всхлипы совсем утихли. Последствия бессонной ночи по правую руку от Чимина на неокрепший организм всё же сделали своё дело. Юнги ловким движением вытащил из кармана джинс телефон, останавливая запись диктофона. Было ли эгоистично записывать разговор? Может быть. Но пока Чонгук оставался в неведении, Юнги не испытывал особого чувства вины. Он осторожно поднялся, стараясь не нарушить и без того беспокойный сон, и, прикрыв дверь комнаты, направился на кухню, водружая микрофон за ухо. Кружка Чимина стояла не тронута. Юнги сел за стол и отхлебнул уже остывший чай, нажимая на экране «воспроизвести». Сначала было слишком шумно: звук из кармана никогда не записывается чисто. К тому же всхлипы Чонгука сбивали с толку имплантат. А затем Юнги начал разбирать слова. «… не глупый кролик в конце-концов! Юнги, он же первый…он сам начал… всё приставал, дразнил, подначивал… *неразборчивый шум* …целовать его… *неразборчивый шум* …Чимин-хён… ушёл, потому что услышал хлопок двери… Он сказал, что я не знаю, чего хочу и что… *неразборчивый шум* …предпочтения… *неразборчивый шум* … Ты будешь против… *неразборчивый шум* …вчера в клубе он… *неразборчивый шум* …не захочет меня видеть? Ты правда будешь злиться, если я тебе всё расскажу? Юнги, я знаю, что ты знаешь о нём гораздо больше чем я, скажи, почему он так себя ведёт? Я не хочу, чтобы он уходил, но вдруг ему противно… *неразборчивый шум* …не вернётся…? Что мне делать…? Ты тоже от меня отвернешься? Юнги выключил запись, стирая её с телефона. Контакт Чимина нашёлся быстро.«Вытирать трусливые лужи за собой ты так и не научился.» Отправлено. Прочитано.
«Подсматривать не хорошо.» «Он плакал?» Чимин не был плохим человеком. Он заботился о чувствах других прежде собственных и совершал из-за этого много глупостей, которые после было проще избегать, чем исправлять. Но в отличие от Юнги, Чимин рано или поздно возвращался. Побитый, израненный и полностью раскаивавшийся. Юнги, ведомый подступающей тошнотой, сдавленно застонал, уронив голову. Чонгук боялся осуждения настолько, что после позорного побега Чимина изливал душу в глухую тишину, вместо того чтобы признаться в очевидном, но таком печально уязвимом чувстве. То что Чимин надломил тот же угол, что когда-то был сломан у него же самого, Юнги не нравилось совершенно. Он откровенно говоря бежит от этой части себя как чёрт от ладана. Смерть Тэхёна осложнила многое. Появилось слишком много кровоточащих спутанных комков, мертвым грузом оседающих на нитях, что связывали Юнги и Чимина вместе. Нити гнили, разрывались, перенося заразу на ещё не тронутые крепкие узлы, а Юнги же ничего не мог с этим поделать. Протянутые от Чимина к Чонгуку, они были так же подверженны гниению. Думать не хотелось совершенно. Ко всему прочему, в Юнги проснулся голод. Он окинул взглядом стол, не находя ничего дельного в чонгуковых предпочтениях и направился к холодильнику. Здесь оказался рай во плоти: первое, второе, третье и даже компот: дети у семьи Мин никогда не голодали. Можно было даже покапризничать. Юнги выудил судочек с гёдзе, выискивая на задворках закуски. Кажется, Чонгук доел его любимую маринованную редьку. С недовольным фырканьем Юнги достал мугук и включил плиту. Еда действительно обладает целебными свойствами: большая часть раздражения Юнги улетучилась, будто её и не было. «Вот почему худые люди такие озлобленные на мир.» — думал он, отправляя очередную ложку супа в рот, когда внезапно на экране телефона высветилось новое сообщение. Юнги так и замер с ложкой во рту. «Почему пингвина зовут Сырник?» — Кто догадался дать ему мой номер… — удрученно прошептал он, блокируя телефон. Планов особо не было, да и бессонная ночь отзывалась усталостью во всём теле, поэтому сытый и довольный Юнги, словно пушистый кот прошмыгнул к себе в спальню, пристраиваясь рядом с Чонгуком. Тот сладко посапывал, обнимая большую синюю подушку. Юнги с любовью оглядел его щёчки, всё ещё влажные от слёз, и тяжело вздохнул, утирая мокрые дорожки. — Дурак твой Чимин. Нечего слёзы лить, вернётся он… «Лучше бы, конечно, не возвращался.» — про себя добавил Юнги. Ему хотелось защитить Чонгука от чего-то настолько жестокого, как человеческие чувства. Хотелось спрятать его, огородить от потенциальной боли прощаний, запретить привязываться и любить, но он мог только подставлять свою спину, чтобы Чонгуку легче было идти и мягче падать. Юнги жалел, что всё вышло так, как вышло. И в то же время не поступил бы иначе, повернись время вспять. Всё таки, тогда, четыре года назад он обменял свой слух на что-то гораздо более ценное.***
Проснулся Юнги ближе к вечеру с адской болью в голове. Раскалывалось всё так, словно кто-то высекал узоры топором на его затылке. Юнги не чувствовал подобного со времён безбашенных пьянок, что они любили устраивать с Чимином и Тэхёном, а когда совсем отказался от алкоголя, то и вовсе забыл, что такое похмелье. Сейчас же всё вспоминалось в таких красках, что даже работы Ван Гога блекли на фоне разноцветных вспышек. Чонгука рядом не было. Ощущения времени и пространства тоже не наблюдалось. Тишина. Тишина в ушах. Юнги помотал головой в поисках микрофона, но безуспешно. Возникает неприятное ощущение, когда ты чувствуешь вибрации голосовых связок, но на деле ничего не происходит. Будто и не говоришь вовсе. Из-за этого Юнги предпочитал язык жестов: уменьшало нагрузку на мозг, которому и без этого всегда было тяжко. Он сел, сложив ноги по-турецки и уставился на дверь. Вскоре она отворилась и внутрь комнаты заглянула слегка перепуганная женщина, выводя «Что случилось?» аккуратным движением руки. «Я не могу найти свой микрофон. У меня сильно болит голова. Мне нужны таблетки.» Простота жестов стала раздражать его гораздо сильнее с поставленным аппаратом. Юнги любил озвучивать свои мысли, а через призму пальцев предложения рубились как у не по годам умного ребенка с наибеднейшим словарным запасом. Взгляд его мамы стал взволнованным. В случае Юнги любая головная боль могла сигнализировать об отторжении имплантата или воспалительных процессах, протекающих вокруг него. Он и сам прекрасно был осведомлён чем это чревато, но сил на беспокойство не было: проще умереть на месте и проблем станет меньше. «Я просто слишком долго спал. Не волнуйся. Можешь принести микрофон и таблетку?» Она кивнула и скрылась в дверном проёме. Юнги же закрыл глаза, не вынося скачущих бликов. Боль пройдёт ещё не скоро – было понятно сразу. Мягкий толчок в плечо. Юнги вздрогнул, распахивая глаза. Чонгук протягивал ему таблетку и микрофон, взволнованно скользя взглядом по его лицу, которое, по всей видимости, отражало каждую пульсацию, пробивающую череп. Юнги выдавил некоторое подобие улыбки, но зрачки Чонгука всё так же подрагивали в немом беспокойстве. «Я в порядке.» — Юнги надел микрофон и проглотил таблетку, морщась. — Я правда в порядке. По Чонгуку было видно, что он ему не верит от слова совсем. — Может лучше поедем к врачу? — Никуда я не поеду. — наотрез отказался Юнги, — Меньше спать надо было днём. — Мама сильно распереживалась… — Чонгук насупился, не спеша сдаваться. Козырь больно ссаданул Юнги по груди, но чтобы он согласился с тем, что считал бесполезным, нужно было немного больше, чем рухнувший карточный домик. — Вот вы любите на пару драматизировать… — закатил глаза Юнги. — Мы беспокоимся. — Чонгук поставил стакан с водой на тумбочку рядом с кроватью. — Я о тебе тоже беспокоюсь. Но мало что меняется от моих слов. Я говорил тебе не пить с Чимином? Говорил. Лучшая защита – это нападение. Юнги готов был поклясться, что в глазах напротив промелькнул едва заметный испуг. — Это другое. — возмущенно открыл рот Чонгук, тут же стушевавшись. — Да, ты прав. — согласился Юнги, — Это ещё хуже. — Ты вечно к нему придираешься. — вспыхнул чиминов ланселот. — Потому что он абсолютно не знает меры. — чуть повысил тон Юнги, — Чонгук, я тебе уже говорил, что вы вдвоём и алкогольные напитки – вещи несовместимые. Делайте что хотите: спите, обжимайтесь, женитесь друг на друге, но я просто боюсь что он… Юнги внезапно замолчал, замерев в чужих склерах, словно отражение в зеркале. Чонгук не знает. Не может и не должен. — …наделает глупостей. — вдохнув, прошептал он. — О каких глупостях ты говоришь? — Не о тех что тебе чудятся во снах, дурная твоя голова. — Юнги фырча оттолкнул его, вставая с кровати, — Если он тебе нравится, я ничего не имею против, но прекрати поддаваться его дурной привычке напиваться до беспамятства. Чонгук странно притих, опустив голову. Подавленный, запутавшийся комочек, сидящий на краю кровати. Юнги смотрел на него сверху вниз, уперев руки в боки и думал о том как сложны человеческие чувства, как беспочвенны большинство страхов и с как легко они рушат самую светлую душу, так и не сбываясь. Юнги ругнулся, подошёл к двери, запирая её изнутри и вернулся к кровати, опускаясь рядом. Он осторожно взял Чонгука за руки, с нежностью поглаживая большими пальцами тыльную сторону его ладоней. — Чонгук-и. — как можно ласковей произнёс Юнги, — Послушай, нет ничего плохого в том, что он тебе нравится. Искренние чувства это не то, что должно порицать общество и уж точно не то, за что нужно ругать. Я говорю так не потому, что ставлю в укор твоё юное и такое чистое сердце, а потому что мне не хочется, чтобы ты растворялся в человеке настолько, что стремился потерять себя. Не романтизируй чужие вредные привычки. Ты не сможешь понравиться кому-то, если будешь перекраивать свою душу так и сяк, понимаешь? Чонгук поднял полные слёз глаза и Юнги не смог сдержать улыбки, уязвленный подобной искренностью. Чувства делают людей прекрасными, даже если ранят. — Уу, нюни распустил… Боишься чтоли? — Чонгук быстро закивал в ответ, сдерживая всхлипы. — Если боишься, значит бьётся. — Юнги похлопал Чонгука по плечу, — Пошли прогуляемся до магазина. Я хочу рамён. По правде сказать, меньшее что сейчас хотелось Юнги это выходить из дома, но если оставить всё так, как есть, то Чонгук совсем скиснет. Собрав волю в кулак, он натянул куртку, выползая в коридор. — Мам, — протянул он, заглядывая на кухню, — мы до магазина, то-то нужно? Она выглядела слегка отстраненной от внешнего мира, помешивая кофе в кружке, но услышав голос сына тут же встрепенулась и подняла глаза. Юнги больно было видеть её такой измученной. За эти четыре года она ощутимо постарела. Страшен был не сам факт его внезапной инвалидности, свалившийся адским градом на всю семью, а то, во что она превратила самого Юнги. В монстра? Тривиально. Эгоиста? Слишком пошло. Она собрала все его грехи острыми концами вверх и приклеила поверх размозженной личности, словно игралась с кольчугой. Хрупче хрусталя, при каждом касании мелкая крошка вспарывала то, что все вокруг пытались усердно зашить. А Юнги не переставал искать способ иглой добраться до собственного сердца. — Нет, ничего не нужно. Сходите прогуляйтесь. — мягкая улыбка вспорола Юнги живот. Он кивнул, не в силах оставаться под этим нежным взглядом ни секунды дольше и выскочил за дверь, решив подождать Чонгука снаружи. Но стоило Юнги сделать шаг вперед, как общий коридор заплясал перед глазами в обилии искусственного белого света. Картинка очертаний превратилась в сияющий витраж. Удар в висок. Звон. Во рту пересохло, пальцы, идя на поводу у почти животных рефлексов, схватились за дверной косяк, правда, тут же соскользнув с него в бессилии и Юнги зажмурился, сползая на четвереньки. Голова готова была взорваться. Он трясущейся рукой сорвал микрофон, сжав его в ладони, и ползком двинулся в сторону балкона, постепенно срастаясь с ледяной кромкой пола. Со стороны должно быть комично, но если бы Юнги попытался принять вертикальное положение – он бы разбил себе голову о кафель. Путь в шесть шагов казался бесконечным. Вязким. Но в конце него, в прохладных объятиях темноты, лёгкие Юнги наконец смогли сделать вдох. Он прислонился к кирпичной стене и уставился на тёмное ночное небо, что открывалось с балкона, неестественно быстро хлопая ресницами в попытке откусить от бархатного пирога созвездий кусок. Легче стало практически мгновенно. — Чертовы лампочки… — вымученно простонал Юнги, чувствуя как выравнивается пульс. Подобные приступы – не редкость, но набраться смелости рассказать о них хоть кому-то у Юнги почему-то не получалось. Он безумно боялся, что у него снова отберут возможность слышать, стоит обнаружить мельчайшую проблему, а возвращаться в знакомую пустоту после всего произошедшего было сродни выстрелу в упор. Юнги выставил руку перед собой, рассматривая тонкие аккуратные пальцы. Они слегка двоились: зрение никак не хотело возвращаться в норму, однако спустя какое-то время картинка перед глазами перестала расплываться и пестрить, позволив боли отступить. Он облегченно выдохнул, поднимаясь с пола и, пошатываясь, нырнул в коридор. Свет был таким же неприятным. Хлопнула входная дверь, через секунду выплёвывая Чонгука наружу, заставив Юнги одернуть руки от лица. Видимая перемена в настроении успокоила Юнги. Он устало улыбнулся, кивая в сторону лестницы и на нетвердых ногах стал потихоньку спускаться по ступеням, придерживаясь правой рукой за перила. Его слабость была слишком очевидна, но в силу неосведомленности Чонгука не вызывала у того видимого беспокойства, хоть Юнги и терял равновесие примерно каждые три секунды пути. А может, Чонгук просто не хотел срывать очередную пломбу с пороховой бочки. В любом случае, обошлось без приключений и они благополучно пошли вдоль дороги, периодически ловя на себе яркий свет проезжающих фар. — Юнги, а тебе кто-нибудь нравился? — спустя какое-то время прогулки задал вопрос Чонгук. Погружённый в свои мысли, Юнги не сразу его услышал и пришлось повторить трижды, прежде чем смысл слов стал ему ясен. — Нравился наверное слишком неправильное слово. Мне много кто нравится по разным причинам. — он достал сигарету, зажимая её между зубов, — Предполагая твой следующий вопрос, — Юнги перевёл взгляд на Чонгука, — да, я могу сказать, что любил. Хотя слово «любовь» мне тоже не особо нравится. Глаза Чонгука вспыхнули одновременно с подожжённым концом табака. — И кто она? Она? Кто она? Юнги усмехнулся, втягивая горький дым. Он обволакивал разум, уменьшая пульсацию, создавая что-то вроде перины, которая сводила отдачу в череп на нет. Набитая перьями она полыхнула, сгорая вместе с воспоминаниями. — Словами не опишешь. — он не врал, — Либо я слишком глуп, чтобы их подобрать. Это чувство было похоже на бесконечно тлеющий уголь, который я никак не мог раздуть, потому что всё время задыхался. — Юнги вновь сделал затяг, уставившись в пустоту улиц. Чернеющие ряды домов навевали тоску. Они никогда раньше не обсуждали дел сердечных, потому что Юнги не появлялся дома, предпочитая шумную компанию Тэхёна и Чимина, а Чонгук был предоставлен сам себе и не имел близкого контакта с братом. За последние четыре года они стали заметно ближе, но некоторые вещи всё так же вызывали смутное желание никогда о них не рассказывать. — И что случилось? — попытался вытянуть продолжение Чонгук.Горестный вой Чимина перешёл в крик и он упал на колени перед Юнги, вцепившись в края его куртки бледными тощими руками. — Да посмотри же ты на меня!
— Так получилось, что наши пути разошлись. — Юнги потушил сигарету о запястье, выкидывая её в мусорный бак. Чонгук проводил её взглядом, вновь ища возможность зрительного контакта с братом, но Юнги словно окаменел, не сводя глаз с дороги. — И ты не пытался вернуть её?Юнги окончательно потерял равновесие, скорчившись в судорожных рыданиях на ледяном мраморе, словно побитый пёс. Но камень оставался молчалив.
— Иногда одного желания недостаточно. Было бы всё так просто, может и люди были бы чуть менее неприятными существами. — Юнги незаметно для себя сбился с привычного удобного ритма. Чонгук прибавил шаг, выравниваясь в темп. — Я тебя не понимаю. А что ещё нужно? Юнги почувствовал, как у него разом сломались все кости в грудном отделе. Нестерпимая, адская боль тоски вцепилась зубами в глупую пульсирующую мышцу и он остановился, понимая, что если сделает ещё шаг, то просто рухнет на землю. Чонгук запоздало затормозил, чуть не влетев в столб. — Что тебе такого понравилось в Чимине? — перевел тему Юнги, осторожно поднимая глаза. — Не могу сказать… — Чонгук ничего не заметил, складывая руки в карманы огромной куртки, — Наверное когда кто-то нравится по-настоящему, там нет причин. Он это он. И в нём мне это нравится. На его лице не угасала лёгкая улыбка, озаряющая чуть покрасневшее от холода лицо словно пламя свечи. Юнги думал, что это было не честно – так бесстыдно искренне любить, пока он был готов хоть зубами раскапывать два метра земли, под которыми лежало изуродованное тело, лишь бы вернуть мертвому сердцу привычный бег. Больно видеть чужое счастье на остатках собственного. Больно видеть горящие чонгуковы глаза, в которых отражается пожар волос, что выжег душу Юнги заживо. — Всё с тобой понятно. — устало выдохнул он, поднимая глаза к небу. Черная молчаливая воронка, проглотившая все звёзды и ничего кроме ледяной синевы облаков. И где-то внутри этой пустоты — Тэхён. — Юнги. — тихо позвал Чонгук. Нет ответа. Он прихватил рукав его куртки, потянув на себя. Юнги опустил голову, чувствуя как предательски горячо стало ресницам. Чонгук вдруг понял. Это стало заметно по приоткрывшимся губам и округлившимся в горьком удивлении глазам. Он сделал шаг навстречу, с осторожностью обвивая руками дутую куртку, и скрепил пальцы в замок на спине Юнги. — Мне жаль. — выдохнул он в плечо, обнимая Юнги крепче. А у Юнги, кажется, больше не осталось ни слёз, ни сил. — Я бы хотел проводить с тобой больше времени. У меня создаётся впечатление, что я тебя совсем не знаю. — Чонгук не говорил с обидой, а просто признавался в том, в чём нужно было признаться ещё очень давно. Ошибка Юнги не была фатальной, но его забота заключалось в том, чтобы не подпускать Чонгука к тому болоту, где самому Юнги не посчастливилось потонуть. А это означало не подпускать его даже к самому себе, — Знаю что тебе трудно. — продолжил Чонгук, — Но я должен сказать, что ты – мой близкий человек и даже если в прошлом что-то пошло не по плану, я всё ещё… — он запнулся, подбирая слова, — всё ещё хочу знать твой любимый цвет. Понимаешь? Юнги поджал губы, утыкаясь в тёплый ворот. Внутри бурлило и кипело, жгло и резало по живому. Эта болезненная лёгкость, накатывающая после каждого слова, ранила куда сильнее осознания того, что в вечной агонии его души Чонгук всё так же обжигал ладони, как бы далеко Юнги не старался убежать. — Синий. — прошептал он, — Я очень люблю синий цвет. Чонгук отпустил Юнги, печально улыбнувшись. Юнги многое готов был отдать за то, чтобы научиться отдавать любовь так, как это требовалось другому человеку. Не бояться собственной сентиментальности, не прятать её за безразличным видом, когда внутри бушует целый океан. Он не понимал самого себя и никогда не делал шага навстречу, потому что само понятие заботы было ему чуждо. Юнги хотел свободы, а получив её – обжёгся, навсегда потеряв желание искать утешение в чьих-то руках. — Юнги… а можно я сырных палочек возьму? — осторожно спросил Чонгук, носочком ковыряя снег. Юнги сморщил нос, расплываясь в улыбке. — Бери что хочешь. Лечим твоё разбитое сердце сырными палочками? — Раз гуляем за твой счёт… — Чонгук хитро сощурился, показывая зубки. Юнги притворно нахмурился. — Ах, значит я ещё и плачу… — На брата родного денег жалко, дожили… — Чонгук приложил руку к груди, — Он так любит сырные палочки, а ты… иуда… — Эй-я, нимб аж засветился. — Юнги легонько стукнул Чонгука по голове, — Я тебе в торт в следующий раз вместо свечек сырные палочки воткну. — недовольно пробурчал он, продолжив путь.***
— Возьми хоть одну сосиску, — он показал на другую упаковку, — разнообразишь рацион. Чонгук не собирался соглашаться, ревностно стреляя глазами в сторону своего сырного царства. Юнги конечно знал о его любви, но такую лихорадку видел впервые. — Ладно, ладно, бери уже. — сдался Юнги, покорно следуя за Чонгуком в сторону кассы. В магазине было достаточно тепло, да и горячий рамён согревал, поэтому настроение постепенно из подавленного выровнялось в нечто более приличное. Юнги не спеша кушал лапшу, запивая остроту холодным американо, когда Чонгук внезапно протянул ему одну из своих сырных палочек. — Возьми. Они вкусные. — Спасибо. — удивленно прожевал Юнги, уставившись на Чонгука. Он вообще редко чем делится, поэтому настолько широкий жест приятно удивил. Не то, чтобы Юнги питал особую любовь к сыру, но сейчас эта палочка показалась ему вкуснее всех тех, что он когда-либо пробовал. А это пока только через обёртку. — Давай сходим в кино завтра. — неожиданно для самого себя выпалил Юнги, — Может что интересного будут показывать. От того как у Чонгука в ответ зажглись глаза стало больно. Такая простая вещь – провести время вместе, а Юнги тянул кота за хвост, убегая всё дальше и дальше, даже не задумываясь о том, насколько Чонгуку было одиноко всё это время. — А ты разве завтра не работаешь? — Мы можем пойти сразу после. Я же заканчиваю рано, к десяти управлюсь. — Юнги раскрыл упаковку, — К тому же, рядом с зоопарком есть неплохой кинотеатр. — Можно я выберу фильм? — воодушевленно спросил Чонгук. — Только мне его не говори, чтобы я заранее не отказался. — Юнги указал палочками на Чонгука, очерчивая в воздухе полукруг. Их вкусы в фильмах не сильно отличались, но чем слащавее была дорама, тем больше была вероятность, что Юнги выбежит из кинотеатра со страдальческими воплями. Чонгук насупился. — Выберу самый тошнотворный. — язвительно пробурчал он. Юнги засмеялся, надкусывая сырную палочку. — Я давно ничего не смотрел, так что у тебя все шансы попасть в яблочко. Не переусердствуй, а то действительно сбегу. Юнги не помнил, когда последний раз включал кино. Ему было тошно читать субтитры после потери слуха и фильмы быстро опротивели, поэтому он ограничивался короткими видеороликами или новостными передачами, чтобы забить свободное время. После установки кохлеарного имплантата вернуться в прежний увлекательный мир кинематографа не удавалось — Юнги с трудом заставлял себя дышать, потеряв Тэхёна ровно в тот момент, как очнулся от наркоза. Два месяца, что должны были быть наполнены радостью и родными голосами, стали клубком смазанных временных лент, стянувшихся на его горле. Если бы его попросили вспомнить что было вчера он бы без раздумий ответил только одно: Шум. — Эти токкпокки такие вкусные… — Чонгук с удовольствием уплетал рисовые клёцки за обе щеки, — А тебе нравятся? Я ни разу не видел, чтобы ты их ел дома. — Я больше по мясу. Но если выбирать, то предпочту острые. Вообще, у меня нет любимых блюд: всего предпочитаю понемногу и выделить что-то одно мне кажется до неправильности скучно, но вот последнее время безумно хочется блинчиков с кимчи на завтрак. — Ты не завтракаешь перед работой. — заметил Чонгук. — Верно, — Юнги щелкнул пальцами в знак одобрения, — потому что предпочитаю поспать подольше и начинать каждое утро с небольшого разочарования. Не даёт расслабиться. — Это как-то по-мазохистски… — Чонгук отвлёкся на вид за стеклом, провожая глазами прохожих, — Юнги, а ты когда-нибудь думал съесть пингвина? Юнги поперхнулся, выплевывая лапшу обратно в картонную тарелку. — Что? Не совсем понятно, что поразило больше: внезапность вопроса или сама его суть, но даже боль в голове поутихла, помогая Юнги сориентироваться. — Ну, ты представлял, какой он может быть на вкус? Это же такая же птица, как например утка, — Чонгук повернулся, задумчиво отправляя в рот токкпокки, — значит, чисто теоретически, его тоже можно есть. Юнги захлопал глазами, пытаясь переварить услышанное. — Если честно, я никогда об этом не задумывался. — медленно произнёс он, рассматривая покоцанную поверхность стола, — Но могу предположить, что их мясо достаточно жёсткое и жирное. И наверняка вонючее. — А оно больше похоже на рыбу или на курицу? — не унимался Чонгук. — Я откуда знаю? — Юнги перевёл взгляд на Чонгука, — Я ж не пробовал заниматься мародерством в стенах зоопарка… — Мысль о том, чтобы попробовать на вкус пингвина казалась ему дикостью – всё равно что спросить у собачника, каков на вкус его питомец. — Мне кажется, некоторые части будут похожи на рыбу, — Чонгук, кажется, совсем не замечал растерянности Юнги, продолжая размышлять вслух — а некоторые на курицу. Грудка уж точно по вкусу как курятина. А вот за… — Так, — Юнги хлопнул по столу, вставая, — сворачиваемся. — Но я ещё не доел… — запричитал Чонгук в надежде остановить Юнги. — Берем с собой. Давай, давай, — Юнги распихал оставшиеся сырные палочки по карманам, — не дрейфь, Зорька, дома ждут. Он стянул Чонгука со стула, толкая его в сторону выхода. Тот упирался двумя ногами, не желая расставаться с поздним ужином. — Никто нас не ждёт… — он упирался двумя ногами, но всё равно оказался в дверном проеме, схватившись за углы и не желая выталкиваться наружу. Юнги громко выругался, тут же извинившись перед кассиром и не без усилий выволок вопящего Чонгука на мороз, закрывая за собой дверь.